Тень на шторе

Глава 10 Документы

Это началось в Жёмоне в одиннадцать вечера. Несколько пассажиров третьего класса шли к таможне, а таможенники начали осмотр вагонов второго и первого классов.

Аккуратные люди заранее достали свои чемоданы, разложили вещи на сиденьях. Так сделал и один, с бегающими глазами, пассажир в купе второго класса, где вместе с ним ехала чета пожилых бельгийцев.

Багаж его представлял образец порядка и предусмотрительности. Рубашки были аккуратно завернуты в газеты. В чемодане лежали дюжина манжет, трусы и кальсоны, будильник, ботинки, поношенные домашние туфли.

Сразу было видно, что вещи укладывала женщина.

Все место в чемодане было использовано, ничто не могло помяться. Таможенник небрежно ворошил вещи, наблюдая за человеком в бежевом пальто, который только и мог иметь такие чемоданы.

— Все в порядке! — сказал таможенник, поставив мелом крест на чемодане.

— Прошу господ показать чемоданы.

— Извините, — обратился к таможеннику этот пассажир, — когда мы приедем в Бельгию?

— Видите первую изгородь, вон там? Не видите. Тогда смотрите сюда. Сосчитайте фонарные столбы. Третий слева видите? Так вот — это граница.

Из коридора доносился голос, повторявший перед каждой дверью:

— Господа пассажиры, приготовьте паспорта и документы!

А человек в бежевом пальто изо всех сил старался закинуть свой чемодан в багажную сетку.

— Ваш паспорт…

Он обернулся: перед ним стоял человек в серой фуражке.

— Вы француз? Тогда предъявите ваше удостоверение личности.

Несколько секунд пальцы пассажира нервно шарили в бумажнике.

— Прошу вас.

— Ах так! Вы Мартен, Эдгар-Эмиль… Следуйте за мной.

— Куда?

— Можете захватить свои чемоданы.

— Но ведь поезд уйдет…

Теперь чета бельгийцев с ужасом смотрела на него, будучи все-таки польщена тем, что ехала в одном купе с преступником. Мартен, испуганно глядя на таможенника, встал на сиденье, чтобы снять с полки чемоданы.

— Уверяю вас, что я… В чем же все-таки дело?

— Поторопитесь, поезд скоро отходит.

И молодой таможенник, в серой фуражке, выбросил самый тяжелый чемодан на платформу. Уже смеркалось.

Вокзальные фонари освещали людей, бежавших из буфета к поезду. Послышался свисток. Какая-то женщина спорила с задержавшими ее таможенниками.

А Мартен, с трудом волоча свой чемодан, шел за молодым таможенником. Никогда он не думал, что платформа может оказаться такой длинной. Бесконечная и пустынная, окаймленная с одной стороны множеством таинственных дверей.

Наконец они подошли к последней двери.

— Войдите!

В комнате было темно. Лишь лампа с зеленым абажуром, висящая почти над самым столом, освещала расположенные на нем бумаги. Но в глубине комнаты двигалась какая-то фигура.

— Здравствуйте, господин Мартен, — послышался сердечный голос.

И из тени вышел высокий мужчина: это был одетый в свое тяжелое пальто с бархатным воротником комиссар Мегрэ.

— Не раздевайтесь, пожалуйста. Мы сейчас сядем в парижский поезд, что прибывает на третий путь.

Теперь все было кончено. Мартен беззвучно плакал, не выпуская из рук так заботливо сложенные чемоданы.

Инспектор, дежуривший у дома № 61 на площади Вогезов, за несколько часов до этого позвонил Мегрэ:

— Наш подопечный решил удрать. Он взял такси и поехал на Северный вокзал.

— Пусть едет. Следите за женой.

Мегрэ сел в поезд, где ехал и Мартен.

Жёмон. Проверка документов. И — кабинет следователя по особым делам.

Теперь они в отдельном купе вместе возвращались в Париж.

На Мартена не надели наручники. Чемоданы его лежали на верхней сетке, и один из них, плохо положенный, грозил свалиться Мартену на голову.

Уже проехали Мобеж, а Мегрэ еще не задал ему ни одного вопроса. Он с трубкой в зубах молча сидел в углу.

Не переставая курил, лукаво поглядывая на своего попутчика.

Несколько раз Мартен раскрывал рот, но так и не решался заговорить.

В конце концов он все-таки заговорил изменившимся голосом, который не узнала бы даже госпожа Мартен:

— Это я…

А Мегрэ все молчал. Казалось, он спрашивал глазами: «Неужели?»

— Я… я надеялся пересечь границу.

Есть манера курить, которая приводит в отчаяние того, кто смотрит на курящего: при каждом выдохе дыма губы, причмокивая, сладострастно приоткрываются, и дым при этом выходит медленно, образуя облачко вокруг головы.

Именно так курил Мегрэ, и голова его покачивалась в такт движению поезда.

Мартен, лихорадочно глядя на Мегрэ, наклонился к нему, до боли сжав руки в перчатках:

— Как вы думаете, это еще долго будет продолжаться? Ведь недолго, да? Я же все расскажу, признаюсь во всем.

Глаза время от времени принимали умоляющее выражение и, казалось, просили Мегрэ: «Помогите мне! Вы же видите, у меня совсем нет сил».

Но комиссар словно застыл. Он был невозмутим, с бесстрастным любопытством, как в зоопарке на экзотического зверя, смотрел на Мартена.

— Куше застал меня врасплох… И тогда…

Мегрэ вздохнул. Вздох этот ничего не означал или, вернее, мог быть понят на сто разных ладов.

— Я ведь признаюсь во всем. Не имеет смысла отрицать…

Казалось, что он обращается к глухому или к человеку, не понимающему ни слова по-французски.

— У вас не будет спичек? — спросил Мегрэ.

— Нет. Я не курю. Вы же это хорошо знаете. Моя жена не выносит запах табака. Понимаете, мне бы хотелось, чтобы все кончилось скорее. Я так и скажу адвокату, которого мне придется нанять. Расскажу все начистоту. Я прочел в газете, что часть денег найдена. Не понимаю, зачем я сделал это… Как только я почувствовал их у себя в кармане, мне показалось, что все на улице разглядывают меня. Сначала я думал их где-нибудь спрятать. Но к чему? Я долго шагал по набережной. У берега стояли лодки. Я боялся, что меня заметит какой-нибудь матрос. Тогда я перешел по мосту на остров Сен-Луи и там смог избавиться от пакета.

В купе было невыносимо жарко. Окна запотели. Под потолком стелился табачный дым.

— Мне нужно было бы во всем признаться, когда я впервые встретился с вами. Но смелости не хватило. Я надеялся, что…

Мартен замолчал, с удивлением посмотрел на своего спутника, который, приоткрыв рот, сидел с закрытыми глазами. Слышалось ровное, словно мурлыканье толстого, сытого кота, дыхание.

Мегрэ — спал!

Мартен посмотрел на дверь: ее легко можно было открыть. И, словно пытаясь избежать соблазна, съежился и забился в угол, зажав худыми коленями дрожащие руки.

Северный вокзал. Пасмурное утро. Толпа еще полусонных жителей пригородов выкатывалась на площадь.

Поезд остановился очень далеко от вокзала. Чемоданы были тяжелые, но Мартен не хотел передохнуть, хотя он задыхался и у него болели руки.

Такси пришлось ждать довольно долго.

— Вы везете меня в тюрьму? — спросил он.

Они провели в поезде пять часов, и за это время Мегрэ не произнес и десяти фраз.

— Площадь Вогезов, дом 61, — сказал Мегрэ шоферу.

В своей комнатке консьержка разбирала почту.

— Господин Мартен, господин Мартен! — закричала она. — Приходили из регистратуры, спрашивали, не больны ли вы.

Мегрэ тащил его за собой. И Мартен должен был волочить свои тяжелые чемоданы по лестнице, где перед дверями стояли корзины с бутылками молока и свежим хлебом.

Дверь в комнату старой Матильды вздрогнула.

— Дайте ключ!

— Но…

— Тогда открывайте сами.

В глубокой тишине щелкнул замок. Они увидели прибранную столовую, где каждая вещь снова стояла на своем месте.

Мартен долго стоял в нерешительности, прежде чем громко сказал:

— Это я. И комиссар…

В соседней комнате кто-то заворочался в постели.

Мартен, закрывавший входную дверь, простонал:

— Мы не должны были… Она ведь здесь ни при чем. А в ее состоянии… — Он не осмеливался зайти в комнату. Оттягивая время, он поднял свои чемоданы и поставил их на стул. — Может быть, сварить кофе?

Мегрэ постучал в спальню:

— Разрешите?

Ответа не последовало. Он толкнул дверь — и прямо на него глянули жесткие глаза госпожи Мартен, которая с бигуди в волосах неподвижно лежала в кровати.

— Извините, что беспокою вас. Я привез вашего мужа, который напрасно так беспокоится.

Мартен прятался за спиной комиссара.

Сбоку за стеной послышался приглушенный крик сумасшедшей. На ночном столике лежали лекарства.

— Вы чувствуете себя хуже?

Он знал, что она не ответит, что вопреки всему будет молчать, сдерживая ярость.

Казалось, она боится единственного слова, словно оно должно было вызвать цепь катастроф.

Госпожа Мартен осунулась. Лицо ее стало совсем землистого цвета. Только глаза с их странными серыми зрачками жили какой-то особой, пылкой и исполненной воли жизнью.

Дрожа, вошел Мартен. Всем своим видом он, казалось, умолял о прощении.

Серые глаза медленно повернулись в его сторону, такие ледяные, что он отвернулся, бормоча:

— Это случилось на вокзале в Жёмоне… Минутой позже я был бы в Бельгии.

Нужны были разговоры, шум, чтобы заполнить всю пустоту, которая окутывала каждого присутствующего.

Пустота эта была ощутима до такой степени, что голоса в комнате резонировали, как в туннеле или пещере.

Однако они почти не разговаривали. С трудом выдавливали из себя несколько слов, тревожно переглядывались, и потом вновь на них, словно туман, неумолимо сходила тишина.

И все-таки что-то назревало. Неторопливо надвигалось что-то зловещее: было видно, как под одеялом скользила ее рука, еле заметно подбираясь к подушке.

Худая и потная рука госпожи Мартен. Мегрэ, притворяясь, что смотрит в сторону, следил за движением руки, дожидаясь момента, когда она наконец-то доберется до цели.

— Разве доктор не должен был зайти сегодня утром?

— Не знаю. До меня ведь никому нет дела. Я здесь, как скотина, которую оставили подыхать.

Но глаза ее посветлели, потому что рука нащупала желанный предмет. Послышалось едва уловимое шелестение бумаги.

Мегрэ сделал шаг вперед и схватил госпожу Мартен за запястье. Перед этим она выглядела обессиленной, почти умирающей, однако в это мгновение проявила необычную силу.

Она не хотела отпускать то, что держала в руке. Присев на кровати, она яростно сопротивлялась. Она поднесла руку ко рту, надорвала зубами белый листок, который крепко сжимала.

— Пустите меня! Отпустите или я закричу! А ты чего стоишь? Ты даже не мешаешь ему!

— Господин комиссар! Умоляю вас… — стонал Мартен.

Он прислушивался. Он боялся, что сбегутся соседи.

Вмешаться в схватку он не осмеливался.

— Скотина! Грязная скотина! Ударить женщину!

Но Мегрэ не ударил ее. Он ограничился тем, что удерживал ее руку, чуть крепче сжимая запястье, чтобы помешать мадам Мартен совсем разорвать бумагу.

— Как вам не стыдно! Женщина при смерти…

Но у госпожи Мартен обнаружилась такая сила, с какой Мегрэ редко приходилось сталкиваться за все время службы в полиции. Вдруг его шляпа упала на кровать: это госпожа Мартен неожиданно укусила комиссара за руку.

Но она не могла долго выдерживать такое напряжение, и Мегрэ удалось все-таки разжать ей пальцы; она застонала от боли.

И тут же расплакалась. Плакала она без слез, плакала от досады и злости, плакала, может быть, для того, чтобы соблюсти приличия.

— А ты, ты даже не помог мне!

Мегрэ подошел к камину, развернул листок с оборванными краями, пробежал глазами отпечатанный на машинке текст на бланке:

В правом углу — надпись красными чернилами: «Дело Куше и Мартен. Консультация 18 ноября».

Две страницы убористого, через один интервал, текста. Мегрэ вполголоса читал только отрывки и слышал, как из бюро и лаборатории «сывороток Ривьера» доносится стрекот пишущих машинок.

Госпожа Мартен перестала плакать. Она опять легла и равнодушно уставилась в потолок.

Мартен, совершенно растерянный, стоял в дверях, не зная, куда девать руки, прятать глаза, что вообще делать.

— Оказывается, здесь еще и постскриптум! — проворчал комиссар.

Над этим постскриптумом стоял гриф: «Совершенно секретно».

Трубка у Мегрэ потухла. Он не спеша сложил листок и положил его в бумажник.

В комнате стояла гробовая тишина. Мартен почти не дышал. Его жена, с остекленелыми глазами лежащая на кровати, казалась мертвой.

— Два миллиона пятьсот тысяч франков, — прошептал комиссар. — Минус двадцать тысяч, которые нужно отдать Нине, чтобы она стала покладистой. Правда, половину этой суммы внесет, без сомнения, госпожа Куше.

Мегрэ был уверен, что выразительная, но едва заметная улыбка торжества скользнула при этой мысли по лицу госпожи Мартен.

— Сумма приличная! Не правда ли, Мартен?

Тот вздрогнул, пытаясь подготовиться к тому, чтобы возразить Мегрэ.

— Сколько вы рассчитываете получить? Я говорю не о деньгах, а о сроке. Кража, убийство. Может быть, мы сумеем доказать, что оно преднамеренное. Как вы думаете? Оправдания, разумеется, ждать нечего, потому что речь идет не о преступлении на любовной почве. Если, конечно, ваша жена не завязала вновь отношения со своим бывшим мужем. Но это не тот случай. Все дело в деньгах, только в деньгах. Как вы думаете, сколько вы получите — десять или двадцать лет? Хотите мое мнение? Заметьте, что никогда нельзя предугадать решения присяжных. Отдельные прецеденты, правда, были. Так вот, в принципе можно считать, что, будучи снисходительными к любовным драмам, они крайне строго относятся к денежным делам.

Казалось, он говорит ради того, чтобы просто что-нибудь сказать, выиграть время.

— Это и понятно! Все они — мелкие буржуа, торговцы. Они полагают, что нечего бояться любовниц, которых у них нет или в которых они уверены. Но они больше всего боятся воров. Двадцать лет? Нет уж, я, например, склоняюсь к смертной казни.

Мартен окаменел. Теперь он стал бледнее своей больной жены. Он даже ухватился за притолоку.

— Конечно, госпожа Мартен будет богатой. Она в том возрасте, когда еще можно наслаждаться жизнью и богатством.

Мегрэ подошел к окну:

— Всему помеха — это окно. В нем — камень преткновения. Совсем не трудно убедиться, что отсюда можно было всё видеть. Вы слышите меня, я сказал — ВСЁ. А это очень важно. Потому что может навести на мысль о соучастии в преступлении. К тому же в Уголовном кодексе есть небольшой параграф, согласно которому убийце, даже если его оправдает суд, запрещается наследовать имущество жертвы. И не только убийце… Но и его сообщникам. Понимаете теперь, почему это окно приобретает такое большое значение?

В комнате стало совсем тихо. Это была уже не тишина, а нечто большее, тревожащее, почти ирреальное: словно полное отсутствие всякой жизни.

И вдруг Мегрэ неожиданно сказал:

— Скажите, Мартен, куда вы дели револьвер?

В коридоре послышался какой-то шорох: наверное, там подслушивала старая Матильда.

Со двора донесся резкий голос консьержки:

— Госпожа Мартен! К вам — от Дюфайеля!

Мегрэ уселся в кресло-качалку, которое вздрогнуло, но выдержало вес его тела.