— У него болело сердце. Он знал об этом. — Нина отхлебнула рубинового цвета аперитива. — Поэтому он и берег себя. Он говорил, что достаточно поработал, что и для него пришло время наслаждаться жизнью.
— Он говорил когда-нибудь о смерти?
— Часто! Но не просто о смерти. Он думал о своем больном сердце.
Это был один из тех небольших баров, куда заходят лишь завсегдатаи. Хозяин украдкой поглядывал на Мегрэ, считая его, наверное, преуспевающим буржуа.
— Он был грустным?
— Трудно сказать. Ведь он не был таким, как все. Например, сидим мы в театре или еще где-нибудь. Он веселится. Потом без всякой причины, громко рассмеявшись, говорит: «Да, Нинетта, жизнь — сволочная штука!»
— Он занимался своим сыном?
— Нет.
— Рассказывал о нем?
— Почти никогда. Только тогда, когда тот приходил к нему за деньгами.
— И что же он говорил о сыне?
— «Какой жалкий кретин!» — вздыхал он.
Мегрэ все это уже почувствовал; по каким-то причинам Куше совсем не любил своего сына. Казалось даже, что он испытывал к молодому человеку отвращение. До такой степени, что не пытался устроить его жизнь.
Куше никогда не читал сыну моралей. И он давал ему деньги, чтобы отделаться от него или просто из жалости.
— Гарсон! Сколько с меня?
— Четыре франка шестьдесят сантимов.
Нина вышла с ним из бара, и они несколько минут стояли на улице Фонтэн.
— Где вы теперь живете?
— На улице Лепин, первый отель слева. Я еще даже не знаю, как он называется. В нем довольно чисто.
— Когда станете богатой, вы сможете…
— Вы же знаете, — улыбнулась она, — что богатой я никогда не буду. Не для того я родилась…
Самое странное, что точно так же думал и Мегрэ.
Глядя на Нину, не скажешь, что она когда-нибудь станет богатой.
— Я провожу вас до площади Пигаль и там сяду на свой трамвай…
Они — он высокий, грузный и она, выглядевшая почти девочкой рядом со своим спутником, — не спеша шли к площади.
— Если бы вы знали, как мне тяжело одной! К счастью, есть театр, репетиции, ожидание, что будет готово новое ревю…
Она должна была делать два шага, чтобы успевать за Мегрэ, и потому почти бежала. Вдруг на углу улицы Пигаль она остановилась, а комиссар, нахмурив брови, процедил сквозь зубы:
— Идиот!
Однако разглядеть ничего было нельзя. Перед отелем «Пигаль» собралось несколько десятков человек. Полицейский, стоявший в дверях, пытался уговорить толпу разойтись. И стояла какая-то особая тишина, которая воцаряется на улице лишь тогда, когда происходит катастрофа.
— Что-то случилось? — заикаясь, спросила Нина. — В моем отеле…
— Ничего! Возвращайтесь к себе! — резко приказал Мегрэ. И она, оробев, ушла, а комиссар стал пробираться сквозь толпу к отелю. Он шел как таран. Женщины осыпали его оскорблениями. Полицейский сержант узнал комиссара и впустил в коридор.
Полицейский комиссар квартала уже находился здесь и беседовал с портье, который вскричал, показывая пальцем на Мегрэ:
— Вот он! Я узнал его.
Полицейские обменялись рукопожатиями. Из маленького салона, выходившего в холл, слышались рыданья, стоны, какой-то неразборчивый шепот.
— Как он это сделал? — спросил Мегрэ.
— Девушка, что живет с ним, заявляет, будто он, очень спокойный, стоял у окна. Она одевалась. Он, посвистывая, смотрел на нее. Он перестал свистеть и сказал ей, что у нее хорошенькие ножки, но слишком худые икры. Потом опять принялся насвистывать. И вдруг свист прекратился. Ее встревожило какое-то ощущение пустоты. Его в комнате не было!
— Ясно. Он никого не ранил, падая на тротуар?
— Нет. Смерть наступила мгновенно. Перелом позвоночника в двух местах.
Он открыл дверь салона, увидел лежащее на полу тело, прикрытое снятым с кровати одеялом.
Селина, безжизненно сидящая в кресле, безостановочно всхлипывала, а полная женщина, хозяйка отеля или служанка, утешала ее.
Мегрэ не поднял одеяла и даже не подошел к Селине.
Постепенно толпа на улице Пигаль рассеялась.
Мегрэ неторопливо поднимался по лестнице в доме на площади Вогезов, и по мере того, как он приближался к третьему этажу, его настроение портилось.
Дверь в комнату старой Матильды была приоткрыта.
Старуха, без сомнения, его подстерегала. Но он, пожав плечами, потянул шнурок, висевший перед дверью Мартенов.
Во рту он держал трубку. Он хотел было спрятать ее в карман, но, снова пожав плечами, передумал.
Из-за двери слышался звон пузырьков, смутный шепот. Голоса двух мужчин приближались к двери, и наконец она открылась.
«Хорошо, доктор… Да, доктор… Спасибо, доктор».
Совершенно подавленного Мартена, до сих пор не успевшего умыться, Мегрэ, как и утром, нашел в том же жалком виде.
— А, это вы… — сказал он.
Врач пошел к лестнице, а Мартен впустил комиссара, робко взглянув в сторону спальни…
— Ей стало хуже?
— Неизвестно. Доктор не сказал ничего определенного. Вечером он снова зайдет.
Он взял с радиоприемника рецепт, уставился на него пустыми глазами.
— Мне даже некого с ней оставить, чтобы сходить в аптеку!
— Что все-таки с ней случилось?
— То же, что и ночью, только приступ был гораздо сильнее. Она начала дрожать, бормотать что-то невнятное. Я послал за доктором.
— Она бредит?
— Я же сказал вам: нельзя понять, о чем она говорит. Нужен лед и резиновый пакет, чтобы сделать ей холодный компресс.
— Если хотите, я могу побыть здесь, пока вы сходите в аптеку.
Мартен хотел было отказаться от этого предложения, но потом согласился. Он натянул пальто и ушел, трагический и нелепый, однако тут же вернулся, потому что забыл взять деньги.
Стремясь остаться в квартире, Мегрэ не преследовал никакой цели. Он ничем не поинтересовался, не открыл ни одного ящика, даже не взглянул на кучу писем, лежавших на столе.
Он слышал неровное дыхание больной; она изредка протяжно стонала, что-то бормотала.
Вернувшись, Мартен застал Мегрэ на прежнем месте. Мегрэ помог ему расколоть лед и уложить его в пузырь из красной резины.
— К вам действительно никто не заходил сегодня утром?
— Никто…
— У меня для вас несколько новостей. Обнаружено завещание Куше. Треть своего состояния он оставляет вашей жене.
— Неужели?
Мартен был потрясен этим известием.
— Да, треть своего состояния! Вероятно, получить деньги будет непросто. Его вторая жена, разумеется, станет протестовать. Ведь и она получает только треть. Остальное достанется другой женщине, последней любовнице Куше, некоей Нине. Другая новость похуже. Речь идет о вашем пасынке. Сегодня утром он покончил с собой, выбросившись из окна отеля на улице Пигаль.
При этих словах Мартен встрепенулся, с ненавистью взглянул на комиссара и закричал:
— Что вы тут болтаете! Вы хотите, чтобы и я с ума сошел? Признайтесь, что все это уловка, чтобы заставить меня разговориться!
— Потише! Ваша жена…
— Мне все равно! Вы лжете! Этого быть не может!
Его лицо исказилось, губы дрожали, он бессмысленно размахивал руками.
— Уверяю вас, — твердо сказал Мегрэ, — обе эти новости — чистая правда.
— Но почему же он так поступил? От всего этого действительно с ума сойдешь. Кстати, так все и происходит! Моя жена сходит с ума! Вы ведь ее видели. Если так будет продолжаться, я тоже помешаюсь.
Глаза его бегали, он потерял всякий контроль над собой.
— Сын ее выбрасывается из окна. А завещание…
Лицо его сморщилось, и вдруг он впал в трагикомическую, отвратительную истерику со слезами.
— Успокойтесь, прошу вас.
— Всю жизнь… Тридцать два года… Каждый день… В девять утра… Без единого замечания начальства… И все ради…
— Успокойтесь же! Подумайте, что вас может услышать жена, а она тяжело больна.
— А я? По-вашему, я здоров? Вы думаете, что я долго смогу выносить такую жизнь?
— Но вы же здесь ни при чем? Речь идет только о вашем пасынке. Вы не несете ответственности.
— Я не несу ответственности… Но почему же на меня валятся все шишки?! — снова закричал он. — Именно сюда вы приходите рассказывать все ваши истории! При встрече жильцы косо на меня смотрят. Держу пари, они подозревают, будто я убил Куше. Пусть! А кстати, разве мне что-либо доказывает, что вы тоже меня не подозреваете? Зачем вы пришли ко мне? Ха-ха! Молчите! Вам нечего ответить! Всегда выбирают самого слабого.
Резко взмахнув рукой, он задел локтем радиоприемник, тот качнулся и с грохотом упал на пол.
И тут в Мартене вновь проявился мелкий чиновник:
— Приемник за тысячу двести франков! Я три года копил деньги.
Из соседней комнаты послышался стон. Мартен прислушался, но не тронулся с места.
— Может быть, вашей жене что-нибудь нужно?
Мегрэ заглянул в спальню. Госпожа Мартен по-прежнему лежала не двигаясь. Она не пыталась заговорить, и Мегрэ ушел.
В столовой Мартен, опершись локтями на комод и обхватив голову руками, смотрел прямо перед собой на ковер.
— Почему же он покончил с собой? — повторял он.
— Предположите, к примеру, что именно он…
Мартен, вздохнув, встал, нашел носовой платок, громко высморкался.
— Это все должно плохо кончиться, не правда ли? — робко спросил он.
— Для двоих уже кончилось, — ответил Мегрэ.
— Двоих…
Мартен сдержался. Это усилие, должно быть, стоило ему огромного труда, потому что он, снова готовый впасть в истерику, справился с нервами.
— В таком случае, по-моему, было бы лучше…
— Что было бы лучше? — тихо переспросил комиссар.
Мегрэ даже затаил дыхание. Сердце у него сжалось, он чувствовал, что близок к разгадке преступления.
— Да, — бормотал про себя Мартен, — пусть будет хуже! Но это необходимо, не-об-хо-ди-мо!
И он машинально подошел к открытой в спальню двери, заглянул внутрь комнаты.
Мегрэ, не говоря ни слова и не шевелясь, ждал.
Мартен молчал. Голоса его жены слышно не было. Но они наверняка переглядывались.
Молчание затягивалось. Комиссара это начало беспокоить.
— Ну так что же? — спросил он.
Мартен медленно обернулся, его лицо словно преобразилось.
— Что?
— Вы сказали, что…
Мартен попытался улыбнуться:
— Что именно?
— Что было бы лучше, во избежание новых несчастий…
— Что было бы лучше? — Он провел рукой по лбу, как человек, который мучительно старается что-то припомнить. — Прошу прощения. Я так потрясен…
— Что даже забыли, о чем хотели сказать?
— Да… Совсем ничего не помню…
— Так что же вам известно? — снова спросил Мегрэ тоном, каким разговаривают с не слишком опытным преступником.
— Мне?
Теперь все его ответы будут одинаковы! Он, как говорится, валял дурака. То есть с удивлением повторял последние слова вопросов.
— Вы собирались рассказать мне правду.
— Правду?
— Хватит! Не валяйте дурака! Вы же знаете, кто убил Куше.
— Я знаю?
Если он никогда в жизни не получал пощечин, то сейчас оказался на волосок от хорошей оплеухи.
Комиссар, сжав зубы, смотрел то на неподвижно лежавшую женщину, которая спала или притворялась спящей, то на этого типа с осунувшимся после недавней истерики лицом, с припухшими от слез веками и отвислыми усами.
— Вы берете на себя ответственность за все, что может случиться?
— А что может случиться?
— Вы делаете ошибку, Мартен!
Мартен избегал смотреть в глаза Мегрэ.
— В котором часу должен прийти врач?
— Не знаю… Вечером…
Мегрэ вышел, резко хлопнув дверью. И столкнулся нос к носу со старой Матильдой, которая так опешила, что застыла на месте, разинув рот.
— Вам тоже нечего мне сказать? А? Может быть, и вы будете говорить, что ничего не знаете?
Матильда старалась прийти в себя. Привычным жестом старой домохозяйки она спрятала руки под фартук.
— Идите к себе.
Она зашуршала войлочными туфлями по полу, в нерешительности толкнула приоткрытую дверь.
— Ладно, заходите…
Мегрэ вошел, закрыв дверь пинком ноги и даже не взглянув на сумасшедшую, сидевшую у окна.
— А теперь рассказывайте все. Понятно? — И устало опустил свое грузное тело на стул.