Терра Инкогнита

Глава 22 В которой Сью вмешивается

Их было чертовски много — этих четников. Людские потоки, шагавшие по разным дорогам, соединились в лесном массиве у окраин старого города. Вооруженный народ располагался тут же, под соснами. Перекусывали чем Бог послал, курили, искали в других четах родственников и знакомых. Полковники собрались на совет, Сью ходил туда-сюда неприкаянный, и пытался понять, что делать дальше.

По всему выходило — ему и вправду нужно догонять тех странных шелта и напрашиваться в попутчики любыми способами. У них был поезд, который, очевидно, ехал на восток, с задачей выйти на Транссиб. Что такое Транссиб — это себе Виньярд представлял. Шелта и их «воз»- так называли местные поезд — находились за Дунаем. Перебраться через него можно было или по Панчевскому мосту, или на каком ни на есть подручном средстве — но при разговорах об этом четники только пальцем у виска крутили. Значение этого жеста не изменилось с давних пор.

Если плавание по Дрине или Саве не вызывало у них отторжения, то с Дунаем явно была какая-то особая история. Так что — мост, однозначно — мост. Но на пути к нему лежали развалины старого города, в котором обосновались сарацины… Пока «пуковники» совещались, а четники обустраивали свой походный быт, Виньярд решил провести рекогносцировку и наладить связь.

Цепкий взгляд парня наметил огроменную лиственницу, и, забрав из рюкзака и распихав по карманам нужную мелочевку, он скинул пожитки тут же, у подножия дерева, и быстро-быстро, как кошка, вскарабкался почти на самую вершину. Посвайпил планшет, настраивая канал связи с ненаглядной Кавальери, и полез за монокуляром, дохренадцатикратный зум которого позволял разглядеть каждую трещинку на железобетоных опорах Панчевского моста.

Сью осматривал позиции сарацинов, и самих воинов: странно одетых, в чалмах, с саблями и винтовками. А в беспроводной гарнитуре звучали гудки ожидания — Алиса не отвечала. Но попробовал бы он вызвать кого-нибудь другого! Прознай девушка о таком предательстве — она бы скальп сняла с возлюбленного, никак не меньше.

— …негодяймерзавецподлецбродяга, опять от меня сбежал! — сказала Кавальери без вступления, как будто они и не расставались.

— Я тебя тоже люблю! Доберусь до Баргузина, скину координаты «окошек» в паутинке — и жду твое великолепие вместе с парнями на Земле. Как там Спасский?

— Обаятельный мужчинка. Я бы замуж за него пошла, да тебя люблю, засранца. Да и не зовет.

— Ой-ой, можно подумать!

— Эй, Виньярд, ты думаешь если я захочу меня кто угодно не позовет замуж?

— Ну я тебя звал раз пятьсот, ну и что?

— Ты — не кто угодно! — возмутилась Алиса.

— Я- не кто угодно! — самодовольно подтвердил Сью.

Они потрепались еще немного — обо всем, о чем обычно треплются молодые, влюбленные ребята, у которых фляга свистит в одной тональности на двоих. А потом Алиса на том конце канала связи даже вздрогнула, так сильно изменился голос у Виньярда:

— Алиса, тут внезапно выяснилось, что я сейчас буду сильно занят. Скоро увидимся, — связующая их незримая нить разорвалась короткими гудками.

Эта интонация напугала Кавальери так сильно еще и потому, что переход был совершенно неспровоцированный — они только-только обсуждали новую цветовую гамму доспехов Спартака, и хихикали как умалишенные, как вместо смешинок голосовые связки Сью выдали металлическое лязганье. В последний раз она слышала эти нотки после резни на Кроули, и совершенно точно не собиралась оставлять Виньярда одного в таком состоянии.

Амок — вот как это называлось. Бешенство, желание прикончить всех и каждого, кто причастен к той мерзости, что он увидел. Такое было с ним уже — на Аларм-Форест, и ла-вейцы тогда валились как снопы под серпом жнеца…

— Как вы поступаете с побежденными врагами? — он шагнул в палатку, в которой совещались полковники, и вопрос прозвучал подобно грому среди ясного неба.

Яростные воины, отцы-командиры своих чет, у которых по собственному признанию Стояновича, руки были по локоть в крови, замерли, недоуменно глядя на Виньярда. Их взгляды не предвещали ничего хорошего, и они уже были готовы наброситься на него. Но что-то остановило четников. Может быть — репутация шелта, а может — руки Сью, лежащие на револьверах. Но какие-то жалкие револьверы могли напугать самого старого из четников, Йована Обрадовича. У него не было левого глаза, правая нога по колено представляла собой деревянную культю, половина лица была обожжена, а седая борода висела клочьями. Он шагнул вперед и глянул парню прямо в глаза:

— Вот что ты хочешь знать, шелта? Или ты не шелта вовсе, а пришелец из-за кромки мира? Я вижу — в тебе плещется ярость, жажда убийства… Тебе знакома жестокость к врагам! И ты спрашиваешь, как мы поступаем с побежденными? — он скрипнул зубами, подавив очередной приступ боли от старых ран. — Когда они переходят Дунай, или высаживаются на морское побережье — мы сражаемся с ними, пока не убьем всех до единого, а потом идем по их следам, до домов и селений и убиваем каждого мужчину, которого встретим! Мы хватаем их, ведем прочь, ставим на колени и стреляем из винтовки в голову — вот что мы делаем! Тысячу лет назад был масакр у Сребреници, теперь — масакр в каждом доме, откуда приходят враги грабить и жечь нашу землю. Так и только так!

— Знамо так! — откликнулись полковники.

Виньярд мотнул головой. Ему было недостаточно. Есть — жестокость и безжалостность, и всё, что говорил старый четник подходило под эти определения. И человеческая история, увы, полнится такими «масакрами». Но есть — мерзость и скотство, и именно это видел Сью в монокуляр, и потому на глазах у него пульсировала багровая пелена.

— А дети? — спросил он. — Женщины?

— А причем здесь женщины и дети? Не ратујемо са женама и децом! Погляди за свою спину: половина четников — это дети наших врагов!

А вот этого было вполне достаточно.

— К закату у вас будет отличный шанс взорвать Панчевский мост, — сказал Сью. — Я убью несколько сотен сарацинов до наступления темноты.

Полковники смотрели на него с недоверием. Виньярд и не собирался завоевывать их доверие, оно ему и нахрен не упало, это доверие. Ему нужны были патроны, очень много патронов, и потому он достал револьвер, преломил его пополам и ткнул под нос вожакам четников:

— Есть боеприпасы для вот этого вот? Мне нужно сотни три, не меньше…

Жан-Поль аль-Хашими был верным слугой эмира Эмманюэля Абу-Хасана аль-Бореза, да продлятся его годы. А еще — настоящим гази, хорошим воином и отличным стрелком. Поэтому ему досталась отличная винтовка с горской оптикой — такая стоила не дешевле четырех коров или пяти кяфирских девок. Сидя между зубцами, на вершине старой полуразрушенной башни, он разглядывал сквозь прицел своих товарищей внизу, кромку хвойного леса и мощеную булыжником дорогу, вдоль обочин которой еще вчера он вместе с другими гази борезского эмира набивал колья из стволов молодых деревьев, и смазывал их маслом — чтобы они легче скользили во внутренностях пленников.

Каждый из кольев был занят сейчас, каждого из захваченных на этом берегу Дунаба кяфира постигла закономерная участь… С этими по-другому было нельзя — они не покорялись, подобно другим народам, не принимали учение и закон кадиев и власть эмиров. А значит — должны были умереть, чтобы освободить землю для верных. Таких, как он — гази Жан-Поль аль-Хашими. Начало завоеванию положено — мост под контролем, скоро прибудет артиллерия, проданная наконец коварными анклезами, и крепости кяфиров падут…

Проморгавшись, бдительный гази прильнул к оптике и удивленно отстранился — ему, наверное, показалось? Это ведь не мог быть один из безумного народа? Они ведь все ушли еще десять дней назад, отправились к проклятым русам в холодную страну с непроизносимым названием! Аль-Хашими навел винтовку на лицо этого молодого человека и вздрогнул: это было не лицо — маска иблиса! Парень с всклокоченными волосами, в типичном для безумцев плаще, и нетипичных тяжелых ботинках, он двигался как пардус по своим охотничьим угодьям, ища, кого бы сожрать… Жан-Поль был опытным воином, и он имел дело с безумным народом, а потому — мигом спрятал винтовку, чтобы одинокий юноша не увидел блеска прицела. Но другие гази были из недавнего набора — бывшие заключенные зинданов, чабаны и декхане, подавшиеся в армию эмира из желания пограбить или спастись от сурового правосудия кадиев. Они не видали еще, как два или три безумца расстреливают десятки гази за минуту в своей ужасной манере — ведя огонь с обеих руки из пистолетов, и не утруждая себя прицеливанием.

А потому эти недоумки выперлись на дорогу, покинув блокгауз у въезда в старый город, и, остановившись между кольями, на которых еще корчились немногие из казнимых кяфиров, попытались окриками остановить парня.

— А’узу би-ллахи мина ш-шайтани р-раджим, — прошептал Жан-Поль, прижавшись к холодным камням зубца и стараясь не высовываться.

Загремели частые выстрелы, и их звук не был похож на хлопанье казеннозарядных винтовок анклезов, которыми вооружил свою армию пресветлый эмир Эмманюэль, да продлятся его годы. Но и на пистолеты безумцев это тоже походило мало… Но сути это не меняло — соратники-гази сейчас гибнут, один за другим. И у него, Жана-Поля аль-Хашими, появляется шанс совершить подвиг, и — кто знает? — может быть даже стать на ту грань, что отделяет простого гази от эфенди!

Первый десяток сарацин погиб, так ничего и не поняв. Их головы полопались от попаданий крупнокалиберных револьверных пуль, а тела рухнули на пыльную, залитую кровью несчастных многострадальную балканскую землю. Жан-Поль, осторожно выглянув из-за зубца, невооруженным взглядом рассмотрел, что тот парень в плаще перезаряжается. Точно — из безумцев с железной дороги, только они пользовались дурацкими револьверами. Всякому ясно, что оружие воина- винтовка! «Винтовка рождает власть» — всплыло в голове у гази. Кто это говорил? Какой-то древний эмир или кадий? В любом случае — что могли эти пукалки в настоящем бою?

Эта мысль так и застряла на середине, когда загремели новые выстрелы и аль-Хашими понял, что именно происходит там, на аллее из посаженных на колья местных. Тот тип с мертвенной маской вместо лица убивал кяфиров! Тех немногих, кто еще был жив: мужчин, женщин, детей… Всего-то дюжина, не больше — револьверы грохотали секунд пять.

— Эй, шелта! Ты зачем убил моих людей? — на дороге появился новый персонаж. — Зачем ты перечишь правосудию кадиев и прерываешь казнь непокорных? Какое дело людям железных караванов до войны эмира Бореза с балканцами?

Баши Франсуа ас-Сабах привел всю орту на звуки выстрелов, и теперь его люди клацали затворами винтовок, рассыпаясь полумесяцем. Даже безумец — «шелта» на языке кяфиров — не справиться с целой ортой в одиночку!

— Или ты хочешь, чтобы дороги всех эмиратов Франкии и Аламании были закрыты для вас? Неужели твои бароны дали добро на войну с Борезом? Ты вообще кто такой, чтоб принимать подобные решения? Как твоё имя?

Ответ был негромким, но хорошо слышимым даже на вершине башни, где засел Жан-Поль:

— My name is Sew! How do you do? Now you gonna…DIE!!!

Уже спустя какие-то полминуты, после того, как гази аль-Хашими потерял парня в плаще из виду, орта баши ас-Сабаха обратилась в бегство. Смутный вихрь мелькал меж задавшими стрекача доблестными воинами, и то один, то другой оседали на землю, орошая камни и пыль алым. Сам Франсуа ас-Сабах лежал на спине, широко раскинув руки, а вместо лица у него было кровавое месиво. Винтовка с богато изукрашенным золотыми арабесками ствололом валялась тут же, будто простая никому не нужная палка.

— Где же он, где? — Жан-Поль всё-таки надеялся подловить момент и прикончить безумца.

Нет на свете никого и ничего, кто не помер бы от достаточной порции свинца в организме — это он знал точно. А потому, когда храброму гази показалось, что он наконец засек виновника гибели лучшей орты авангарда армии эмира Эмманюэля аль-Бореза, да продлятся его годы, то ни секунды не сомневаясь аль-Хашими приложил винтовку к плечу и прильнул к прицелу.

Шестое чувство заставило его оторваться от оптики и оглянуться — только для того, чтобы краем глаза увидеть крепкую ладонь, которая бьет его по уху, отправляя в долгий полет к грешной балканской земле с вершины старой башни.

— Кур-рва! Ебем ти у мозак! — Лука Стоянович, видавший виды матерый волк, с таким еще не сталкивался. — Шелта, конечно, бойцы знатные — но этот парень не человек! Он је само чудовиште!

— Нет, — сказал старый полковник Йован Обрадович. — Он је убица чудовишта. Чета, у оружје! Сегодня мы отобъем старый город.

Четники хватали винтовки, строились в цепи и, во главе своими вожаками, выпрямив спины и широко шагая, двинулись вперед.

— Тамо, далеко, далеко от мора… — эта песня могла быть и боевым маршем.

Они были готовы к бою, готовы лицом к лицу встретиться со свирепыми сарацинами, и решить вековой спор, изгнав исконного врага за Дунай. Тогда — старый город вернет себе имя, и зазеленеет Калемегдан, и крест засверкает золотом над собором святого Савы, а башни и бастионы древней крепости обновятся и украсятся гербом — с белым крестом и четырьмя буквами «С». «Само слога спасе…»

Но — ни единого выстрела не прозвучало навстречу храбрым четникам. Они шли сквозь развалины, полные трупов. Восемь полных орт сарацин было уничтожено здесь, в этих закоулках. Мало кто из них успел сделать хотя бы выстрел до того, как ему раскроило череп револьверной пулей или горло было перехвачено невероятной остроты лезвием.

— Все как он и обещал, — сказал полковник Обрадович. — Несколько сотен сарацин до заката. Теперь мы можем и не взрывать мост. А что? Парней переоденем в этих клятых гази, девчат — спрячем… Пусть катят сюда эту свою хаубиц батерија, мы ее тут прямо в крепости и поставим… И ни один черт-дьявол на мост не сунется, если мы этого не захотим.

— Змей, чистый змей! — усмехнулся Стоянович. — А если они не купятся — у нас тут семь тысяч стволов, мы Панчевский мост так причешем из винтовок, что сарацины кровью умоются…

Они ведь не понесли потерь при атаке на старый город. Не было жаркого штурма и кровопролитной рукопашной — и теперь в будущее четники смотрели без опаски.

— А сам-то шелта где?

— Сидит на мосту, ноги свесил — и ими болтает над Дунайскими водами. И вроде как сам с собой разговаривает, в зеркало глядя. Можда, е полюдео?

— А ты бы рассудком не тронулся, если бы почти тысячу человек за день прикончил, а, Йованко?

Йован Обрадович цыкнул зубом: это Лука верно подметил. Но проблемы шелта — это проблемы шелта. Главное было сделано — старый город захвачен без потерь, вся деспозиция военных действий менялась — и об этом следовало сообщить королю. А еще — закрепиться здесь, и на той стороне реки — тоже.

Стоянович уже носился как угорелый, рассыпая во все стороны проклятья и поторапливая четников:

— На посао момци и девојке! Брже! Брже, ебем ти майку!

Старый город со стороны реки стремительно покрывался сетью окопов, провалы в стенах закрывались мешками с песком, укреплялись свежей кладкой.

— … понимаешь, Алиса, есть — жестокость войны. Мы с тобой видали ее. Разрушенные дома, случайные жертвы, кровавые схватки… Люди — они вот такие и больше никакие. Вот так мы живем, вот так воюем… Но есть — мерзость. Я такую мерзость видел на Кроули, видел на флагмане Сверчков… И увидел здесь, на Земле. На Терре. Она тоже — часть нашей людской натуры видимо. Но — моя рука тянется к револьверу всякий раз когда я встречаю это… Это… Не важно что это, важно что всякий хороший человек не должен сомневаться — вот оно и есть зло! Человеконенавистничество — вот как это называется. И не важно, на кого именно эта ненависть направлена. «Давайте убьем ВСЕХ полицейских, потому что ВСЕ копы ублюдки!» «ВСЕ кто идет за Кесаревым — негодяи, убей каждого из них! Их планеты должны гореть, раз население поддерживает тирана!» «Они молятся по-другому или не молятся вовсе… ВСЕ повинны смерти!» Ну, вот это вот всё. Бей буржуев, бей узкоглазых, бей, бей, бей — просто потому, что он не такой, а другой. И, почему-то, именно здесь проявляется вот эта мерзость… Не к тем, кто виновен по настоящему. А к тем кто просто — не такой. Не-е-ет, я не собираюсь оправдывать людоедов или выгораживать пиратов… Но я не считаю, что пират плох просто потому что он когда-то был матросом на пиратском корабле — как Думбийя, например. И людоеда я одного знаю, который в общем-то неплохой человек, хоть и медвед. Что? Я говорю как настоящий яррец? Ну да, наверное. Даже каготы — на что неприятные типы, но я и представить не могу, чтобы кому-то на Ярре пришло в голову казнить каготских детишек просто потому что у них уши растут по-другому, а их родители устраивают дебильные карнавалы. Так, стоп! Алиса-а-а, а что это у тебя сзади за железяки? Ты что — в десантной капсуле? Алиса! Эй!