Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи

Антон Долин. В фильмах я теряюсь, как в лесу

Уникальный режиссер, самый фантастический неудачник Голливуда, которому поклоняются киноманы всего мира, бывший участник «Монти Пайтона», автор «Бразилии», «Двенадцати обезьян», «Страха и ненависти в Лас-Вегасе», Терри Гиллиам представил на суд публики (теперь и российской) свое новое творение — «Братьев Гримм». Перед премьерой фильма он согласился побеседовать с обозревателем «Газеты» Антоном Долиным и первый вопрос задал сам.

О, вы из России! Ну и как там российский кинематограф?

Живет себе помаленьку, вот в Венецию фильм взяли в конкурс, весьма хороший...

Значит, у русского кино еще есть будущее? Здорово! А как «Ночной дозор»? Мне о нем столько рассказывали. А сам я еще не видел.

Боюсь, вы разочаруетесь. А вы разве поклонник русского кино?

О да! Если говорить об этом всерьез, придется помянуть Тарковского. Но «Ночной дозор» посмотреть очень хотелось бы.

Скажите, правда ли, что вы в детстве пытались быть фокусником?

Правда, чистая правда!

И как, получалось?

Чудовищно плохо. (Смеется.) Мне было лет десять. Папа мне накупил всяких коробочек и приспособлений. Это было ужасно. Я выглядел как комический актер, играющий фокусника. Для этого дела надо иметь талант, а еще тренироваться день за днем.

Но вы же и тренируетесь, только в области кино.

Да, магия тут — ключевое слово; по счастью, я нашел ту область, в которой у меня что-то неплохо получается. Хочу очаровывать людей, поражать их! Я в психоанализе не силен, но, наверное, фильмами я решаю свои психологические проблемы.

Как вышло, что вы оказались вовлечены в проект «Братья Гримм»? Замысел-то был не ваш.

После того как «Человек, который убил Дон Кихота» не состоялся, у меня было примерно четыре миллиона новых проектов, и ни один из них почему-то не мог реализоваться. Не складывалось, и все! Тогда ребята из «Мирамакс» обратились ко мне с «Братьями Гримм», и я понял, что надо хватать удачу за хвост. Правда, первая версия сценария мне страшно не понравилась: сразу было видно, что писали американцы со своими специфическими представлениями о Германии девятнадцатого века! Да еще и смеяться пытались над европейцами с таким специфическим сарказмом. Ненавижу все это. Сейчас у меня в фильме один из братьев Гримм мечтатель, а другой прагматик; в сценарии же были просто «два парня», как они это называли. Но общая концепция с заколдованным лесом и башней в центре мне понравилась, и я включился в работу. Главное, сказал я себе, чтобы все это не превратилось в «Мумию», действие которой перенесено из Египта в Германию. Студия, конечно, стремилась как раз к чему-то в этом роде.

«Братья Гримм» — своеобразная деконструкция классических сказок. А какие-нибудь исследования на эту тему вы не читали? Кого-нибудь из авторов мифологической школы или книги Владимира Проппа о морфологии и исторических корнях волшебной сказки?

Честно говоря, нет. Ну, может, пару страниц какой-нибудь умной книги. Но мне не нужны умные книги с психологическими современными объяснениями сказок, мне бы что-нибудь постаромоднее. Все-таки сказки братьев Гримм — базисная, необходимая часть нашей истории и культуры. И не только нашей: говорят, первая версия «Золушки» была написана в Китае. Вот что мне особенно нравится в сказках братьев Гримм — они их не придумывали, а только записывали то, что существовало уже столетиями. По-моему, эти сказки — своеобразное упражнение, чтобы подготовить ребенка к реальному миру, в котором встречаются и ведьмы, и тролли, и людоеды. В Америке уже и не знают этого, не помнят. «Золушку» и «Белоснежку» знают, конечно, но только по мультфильмам Диснея. Несколько лет назад я нашел у себя в доме книгу — вот сюрприз! (Смеется.) Разумеется, книга принадлежала не мне, а моим детям. Это была чудовищнейшая версия «Красной Шапочки». В ней волк не съедал девочку и ее бабушку, охотники не резали волка и не набивали его живот камнями. Напротив, на помощь приходил папа Красной Шапочки и прогонял плохого волка прочь. Правда, цензура началась задолго до эры Диснея. Как я выяснил, в первой версии сказки про Рапунцель на героиню не налезало платье — то есть, вероятно, она была беременна, но в классическом издании сказок братья Гримм это убрали. Их читала буржуазия, которой подобные сальности были ни к чему.

В общем, ваши «Братья Гримм» оказались довольно неожиданным сплавом жанров и мотивов то ли для взрослой, то ли для детской аудитории. А в какой пропорции вы смешивали все эти элементы, чтобы добиться желаемого результата?

Не знаю, слишком сложный вопрос... Не люблю думать. Когда я снимаю кино, то предпочитаю решать конкретные проблемы. В больших фильмах я теряюсь, как в лесу. Мне нужна карта, чтобы не заблудиться, а в конце я иногда вдруг понимаю, что шел правильным путем. Хотя в чем он состоит, сформулировать я бы не смог. Просто соединяю все вместе, и вдруг оно обретает смысл. Что-то в этом подсознательное. Но я думаю, что режиссура — это выбор, который ты делаешь, некий внутренний фильтр; все постоянно ставят тебя перед необходимостью принять то или иное решение, и от этого зависит результат. Вообще-то, мои первые фильмы были куда более отчетливым выбором, чем последние. Так уж случилось.

Над «Братьями Гримм» вы работали много лет, и простой во многом был вынужденным...

Мне было нужно дополнительное время, но все же не могу утверждать, что мне было нужно так много времени! (Смеется.) Однако монтаж для меня — важный этап, тогда-то я и собираю из разрозненных кусочков финальную мозаику. Поначалу, к примеру, все начиналось с Красной Шапочки, потом шел флэшбек с двумя братьями, а дальше — когда братья уже повзрослели. Посмотрев эту версию, я понял, что надо бы вернуть хронологический порядок. Я советуюсь с людьми, мнение которых для меня важно, продюсеры тоже вмешиваются, а время идет. Но простой даже помог мне взглянуть на фильм со стороны. И еще в одном смысле помог. Я терпеть не могу компромиссы и однажды решил остановиться на моей версии монтажа, не принимать никаких поправок, сделать перерыв на год, за который я, кстати, снял еще один фильм, «Страна приливов». А потом вернулся в монтажную студию в Лондон, тут позвонили продюсеры и сказали: «Ладно, заканчивай фильм по-своему».

К разговору о продюсерах: что там за конфликт у вас с ними вышел из-за носа Мэтта Дэймона?

Дело в том, что я сделал для него накладной сломанный нос: мне подумалось, что он, как старший из братьев Гримм, все время в детстве защищал своего младшего брата-идеалиста и из-за этого пострадал в одной из драк. Лицо с таким носом у Мэтта выглядело куда более сильным и мужественным, уж поверьте. Он был похож на молодого Марлона Брандо! А не на Пиноккио, честное слово. К сожалению, ничего у меня не вышло. Из-за постера. Харви Вайнштейн хотел, чтобы Мэтт Дэймон был на плакате узнаваемым. Такая же история вышла в прошлом году с «Волшебной страной». Ее герой, автор «Питера Пэна» Барри, был парнем с огромными густыми усами, и Джонни Депп уже примерял именно такой грим, но Харви воспротивился: для того чтобы фильм имел успех в прокате, было необходимо, чтобы Джонни выглядел на постере настолько красивым, насколько это возможно.

Правда ли, что к вам обращались с предложением режиссировать очередную серию «Гарри Поттера»?

Правда, я даже ездил, встречался с кем-то. Сказали, что сама Джоан Роулинг выбрала меня в качестве режиссера. Но я не отнесся к этому предложению серьезно. Я просто знал наверняка, что студия «Уорнер бразерс» никогда не согласится на меня. Слишком уж там много денег, им был нужен кто-то более безопасный. Вызвали меня просто для того, чтобы проявить уважение к Роулинг. На какой-то краткий момент я подумал, как было бы здорово взяться за «Гарри Поттера»: Альфонсо Куарон, по-моему, классно справился с задачей, мог бы и я. Потом так злился на себя, что допустил даже такую мысль! А вообще хорошо, что со мной велись такие переговоры, — в Голливуде ко мне сразу стали по-другому относиться.

Принято считать, что ваши фильмы слишком интеллектуальны, чтобы приносить прибыль в прокате. Вы как к этому сами относитесь?

Для меня главное — чтобы фильм окупился, чтобы не был убыточным. Если фильм не убыточный, значит он прибыльный. В моем понимании. Конечно, если бы я согласился снимать «Пиратов Карибского моря», то ни в чем бы сегодня не нуждался. Но такие вещи нужны не мне, а Джонни Деппу.

А как относитесь к участию в фестивалях? Все-таки европейская премьера «Братьев Гримм» состоялась в Венеции, где президентом жюри был легендарный художник-постановщик Данте Ферретти, работавший с вами над «Приключениями барона Мюнхгаузена».

Надо было позвонить Данте, шепнуть пару слов! (Смеется.) Нет, идея конкурса фильмов — бессмыслица. Это просто хороший повод всем собраться вместе и сделать вид, что происходит нечто важное. Это неплохо, и я люблю фестивали, но сама идея соревнования — идиотизм. Нельзя сравнивать фильмы, они разные! Мне безразлично, в конкурсе или нет показывают мои работы. Съездил в Венецию бесплатно — и слава богу. Я получал, правда, пару призов, но что с ними делать? Тяжелые они все. Я их даже не собираю.

Нет у вас мысли исполнить мечту миллионов и сделать новый фильм «Монти Пайтона»?

(Долго и энергично мотает головой.) Нет! Ни за что! Они все умерли. Ну, в метафорическом смысле. (Смеется.) Мы все постарели, занимаемся разным делом... Каждые пару лет мы собираемся, нам хорошо вместе — отличная все же была компания! Обсуждаем идеи разные, а потом расходимся по домам.

Игорь Потапов. Неплохо снова впасть в детство

Известный актер и режиссер Терри Гиллиам, участник знаменитой комик-труппы «Монти Пайтон», представил в Торонто свой новый проект «Страна приливов» (Tideland). О деталях, связанных со съемками этого пока еще не завершенного фильма, Терри Гиллиам рассказал журналистам, среди которых оказался и корреспондент «Газеты» Игорь Потапов.

Вы известны во всем мире не только как автор язвительных антиутопий вроде «Бразилии» или «Двенадцати обезьян», но и сказок наподобие «Приключений барона Мюнхгаузена» или «Бандитов времени». Как по-вашему, нужно ли режиссеру обладать какими-то специальными навыками для того, чтобы снимать фильмы про детей?

Не думаю, что тут дело в навыках. Может быть, неплохо сначала достичь такого возраста, когда уже снова начинаешь впадать в детство. (Смеется). Мне уже шестьдесят четыре, но я не могу сказать, что когда-либо чувствовал себя окончательно и бесповоротно взрослым. Правда, снова почувствовать себя ребенком все равно не удастся: дети просто по-другому видят мир. Например, я никогда не смогу даже приблизительно подделать манеру детского рисунка. Я для этого слишком много знаю, видел картины разных художников, обучен композиции, перспективе и так далее. А у них все получается очень естественно и вместе с тем неповторимо. Но есть еще один плюс старческого существования — склероз! (Смеется.) Нет, правда, каждый день чувствуешь себя по-новому: а вот еще одно лицо исчезло из памяти, еще одного слова нет в словаре. Легкость создается необыкновенная, очень помогает снимать кино.

Ваши последние фильмы как-то связаны с впечатлениями детства?

Конечно связаны, как и все остальное, что я делаю. Я рос в потрясающем месте: в двух шагах от дома было озеро, сразу за домом лес, напротив — кукурузное поле и за ним болото. В доме не было телевизора, только книги и радио. Все вместе очень развивает воображение, и все, что я могу придумать сейчас, уже было придумано мной в детстве.

Говоря о новом проекте — почему вы выбрали именно эту историю для экранизации?

Я прочитал книгу Митча Каллина «Страна приливов» и влюбился в нее. Это очаровательная мрачная история, не похожая ни на что другое из того, что я читал до сих пор. Она о маленькой девочке, которая лишена родительского внимания. Папа у нее такой опустившийся рокер, мама тоже где-то там присутствует, но не заботится о ребенке как следует, и вот эта девочка создает себе воображаемую страну, где с ней происходят всякие невероятные приключения. Я не буду рассказывать подробно какие, а то испорчу все удовольствие от просмотра будущего фильма. Если хотите парочку клише, то попробуйте смешать вместе «Психоз» и «Алису в Стране чудес». С другой стороны, это немного похоже на эдакий готический вестерн — мы снимали в Канаде, среди пугающих просторов Саскачевана.

Как вы искали актеров?

Самым важным было найти исполнительницу главной роли, и нам очень повезло, когда после долгих поисков удалось встретить Джоделль Ферланд. Она потрясающий ребенок и гениальная актриса, лучшая из всех, что я видел до сих пор. Весь фильм держится на ней, она присутствует там в каждой сцене. Ей сейчас девять лет, но на ее счету уже больше фильмов, чем на моем. Начиная с четырех лет она снялась в двадцати шести фильмах! Просто невероятно!

Почему Канада и почему Саскачеван?

Потому что в Канаде нам удалось найти деньги! (Смеется.) На самом-то деле мы искали местность с определенным ландшафтом, растительностью и климатом, и Канада подошла идеально. Ну и в правительстве Саскачевана нам много рассказывали, какая здесь отличная стоит погода, мягкий климат и так далее. Конечно же, они все наврали, но мы купились.

Как вы определяете, когда сценарий уже готов к производству?

Когда удается получить деньги на то, чтобы снимать. Тогда с чистой совестью можно начинать переписывать сценарий, потому что он все равно никуда не годится. Да и так понятно, что потом никто этого сценария придерживаться не будет.

Насколько этот проект связан с вашим последним фильмом «Братья Гримм», который вот-вот должен выйти на экраны? Насколько он сочетается с вашими предыдущими картинами?

«Братья Гримм» — очень дорогая высокобюджетная постановка, с дорогими спецэффектами, в общем, было где разгуляться. «Страну приливов» мы снимаем в основном на британские и канадские деньги, денег этих немного, бюджет — около двадцати миллионов канадских долларов, поэтому очень многое приходится изобретать на ходу. Например, у нас в этом фильме почти нет компьютерных эффектов, и я снова вспоминал, как обращаться с куклами. Там по сюжету есть четыре персонажа — друзья нашей героини и в то же время воплощения разных черт ее характера. Джоделль сама их всех озвучивает, а «играют» за этих персонажей куклы, самые настоящие, неподдельные куклы. Я вообще лучше работаю, когда есть какие-то ограничения, когда что-то давит, когда чему-то надо противостоять, выкручиваться. Воображение в таких случаях гораздо лучше работает. Помню, на съемках самого моего любимого фильма, «Бразилия», у нас был всего лишь один маленький съемочный павильон, и все игры с перспективой и звуковыми эффектами в этом фильме как раз и должны были создать впечатление пространства большего, чем на самом деле. Или на съемках «Священного Грааля», когда я вообще только учился режиссировать фильмы. Учился на собственных ошибках: например, мы снимали в Шотландии, в месте, где были потрясающие пейзажи. В первый же день у нас сломалась камера, то есть на ней можно было снимать, но только крупные планы. И мы решили — отлично, сделаем весь фильм крупным планом. Вокруг были невероятные виды, но в фильм они не попали! В тот раз вообще все держалось на полной импровизации. Мы выбились из графика, и когда понадобилась массовка, ее под рукой не оказалось, потому что массовые сцены были запланированы неделю назад, когда до них руки не дошли. Поэтому пришлось согнать в кучу всех участников съемочной группы, их родственников и детей, напялить на них десяток шлемов, сунуть в руки парочку знамен, и получилась армия. Так что в экстремальных обстоятельствах всегда продуктивнее работается, поверьте мне. И то же самое с работой над сценарием — я пробовал снять на лето домик в Италии, чтобы поработать в спокойной обстановке, но ничего из этого не вышло. То есть там тихо, спокойно, ничто не раздражает — и писать совершенно не хочется! Я иду заниматься хозяйством, вместо того чтобы сесть за стол и работать. Зато в городе, где все достает, где пробки, толчея и плохое обслуживание, сразу появляется масса стимулов для творчества.

Вы упомянули куклы, а в ваших фильмах вообще много трюков, основанных на механическом взаимодействии. Откуда такая любовь к механизмам?

Честно говоря, я недолюбливаю компьютеры, я их не понимаю. Механизм — это что-то, что я могу разобрать, могу рассмотреть его устройство, я знаю, как это работает. Механизмы похожи на живые существа, они двигаются, дышат. Я люблю, когда все можно пощупать руками, — а как вы пощупаете килобайт? То же самое с водопроводными трубами, я их просто обожаю. По ним идет вода, они пульсируют, нагреваются, протекают. Вот почему в тех мультипликационных фрагментах, которые я рисовал для «Монти Пайтона», так часто попадаются водопроводные трубы. Впрочем, я тогда впервые попал в Лондон и был поражен другой вещью. Представьте себе лондонскую архитектуру восемнадцатого века, всю эту лепнину, херувимов, колонны и так далее. Проблема в том, что, когда эти дома строились, там не были предусмотрены туалеты, и в двадцатом веке их пришлось достраивать — или перестраивать маленькие комнаты, или делать из одного бального зала двадцать маленьких туалетов. И все трубы, водопровод, канализация, все это было выведено наружу и прикреплено поверх лепнины и ангелочков. На что только не идут люди, чтобы облегчаться со всеми удобствами. Я-то вырос в сельской местности, в Миннесоте, и все, что у нас было, — деревянная будка в огороде, с отверстием в полу. Кстати, как избирательно работает память — у меня самые радужные воспоминания о детстве, но я не припоминаю, как в двадцатиградусный мороз приходилось бегать через этот огород в халате. А ведь наверняка приходилось.

Галя Галкина. Я хотел стать миссионером

Одной из самых ожидаемых премьер открывшегося Венецианского кинофестиваля станет блокбастер Терри Гиллиама «Братья Гримм». Кроме того, на этой неделе на фестивале в Торонто будет представлена еще одна новая работа знаменитого режиссера — «Страна приливов». С Терри Гиллиамом, молчавшим семь лет и вдруг разразившимся сразу двумя лентами, встретилась специальный корреспондент «Известий» Галя Галкина.

О чем ваш новый фильм «Братья Гримм»?

О двух братьях, один из которых — циничный прагматик, а другой — романтичный мечтатель, и именно он выиграет.

Вы узнаете себя в одном из братьев Гримм?

В обоих. С одной стороны, я очень прагматичный и с годами становлюсь все более пессимистичным, как Вильгельм. А с другой стороны, мечтательность не покидает меня. Для меня фантазия и реальность — это две стороны одной медали. Только я не всегда уверен, какая из них какая.

Не испугаются ли дети во время просмотра «Братьев Гримм»?

В результате пробных показов мы решили, что родители восьми-девятилетних детей могут смело брать их с собой. Правда, после очередного просмотра одна женщина сказала мне, что не только не поведет дочь на фильм, но и не даст ей читать сказки братьев Гримм, чтобы ее не мучили потом кошмары. Я возразил, что у этих историй счастливый конец и что их вполне можно использовать как упражнения для детей, которым придется обращаться с опасными и прекрасными явлениями, наполняющими наш мир.

Почему вы «назначили» Мэтта Дэймона прагматиком, а Хита Леджера — мечтателем?

Я использовал прием, который называется «кастинг против типажа», но только после того, как актеры сами попросили меня об этом. Предполагалось, что интроверт Мэтт сыграет Якоба Гримма, а экстраверт Хит — Вильгельма.

Как к вам впервые попал сценарий Эрена Крюгера и написал ли он «Звонок-2» и «Ключ от всех дверей» раньше, чем «Братьев Гримм»?

Я не знаю точно. Чарльз Ровен, который продюсировал «Двенадцать обезьян», дал мне этот сценарий, и я подумал, что было бы здорово снять фильм о трудолюбивых немцах, которые подарили нам свои волшебные сказки. Мне очень понравился сценарный слоган: «Два жуликоватых молодца попались в собственные сети». Но мне совершенно не понравилось, как был написан сценарий.

Вы его переписали?

Вместе с Тони Грисони мы сделали лекало, которое наложили на сценарий, обрезав лишнее. Таким образом мы застолбили свое «ноу-хау» и готовы открыть курсы кройки и шитья для сценаристов. Но попасть в титры фильма в качестве сценаристов нам не удалось, так как мы не подходим под свод строгих правил Американской гильдии сценаристов.

Вы снимали два фильма одновременно?

Нет, я занимался маленькой «Страной приливов» во время вынужденного простоя больших «Братьев Гримм». Это история о попавшей в трудные обстоятельства девочке. И о детских способностях быстро восстанавливать физические и душевные силы. Я постоянно слышу истории о детях-жертвах. На самом деле дети самые выносливые и творческие существа на планете.

Вы снимали «Братьев Гримм» самостоятельно или со студией?

Мы снимали со студией «Дименшн филмз», хотя начали этот проект с «MGM». Накануне съемок в Праге нам сообщили, что «MGM» закрыла проект и что мы можем возвращаться туда, откуда приехали. Но не прошло и суток, как нам позвонили из «Дименшн» и сказали, что они хотят реализовать этот проект.

Я понял: для того чтобы снять фильм о легендарных братьях Гримм, я должен ужиться с легендарными братьями Вайнштейн. Я вылетел в Лос-Анджелес и сказал Бобу: «Послушай, Боб, мы оба очень независимые люди и оба убеждены в своей правоте. Это будет трудный брак». И действительно, это был брак без медового месяца. До того как высохли чернила на контракте с Вайнштейнами, они перепроверили все мои принципиальные решения. Среди них был выбор актрисы на роль Анжелики, женщины, которая вдохновляла обоих братьев Гримм, как говорится, на подвиги. Я хотел Саманту Мортон. Но мне было сказано, что «оскаровская» номинантка недостаточно привлекательна. И ее заменили Линой Хиди. А через пять недель после начала съемок Вайнштейны уволили оператора Николу Пекорини, с которым мы вместе снимали «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». И тогда я заявил: «Я закончу этот фильм, но больше не стану отвечать на телефонные звонки и разговаривать с кем бы то ни было». Таким образом я сбил температуру с обеих сторон наших взаимоотношений, которые после этого сильно похолодели, но зато больше никто не вмешивался в процесс съемок.

Ходили слухи, что Вайнштейны послали кого-то, кто должен был заслонить своим телом камеру, чтобы предотвратить съемки Мэтта с накладным носом.

Это было еще забавнее. Ночью накануне съемок Боб позвонил мне и сказал: «Если ты наденешь на Мэтта нос, мы закроем фильм, и будь уверен, что это проще простого». Накладной нос придавал герою Дэймона грубоватую силу, и, уверенный в своей правоте, я был готов закрыть фильм. Но Мэтт сказал: «Я действительно хочу сниматься в этом фильме, так что давайте двигаться вперед». И я согласился с ним, хотя чувствовал, что пошел на компромисс по поводу чего-то очень существенного для меня.

Можно ли расценивать случившееся как реакцию Вайнштейнов на вашу подпорченную репутацию в Голливуде?

Возможно. Я удивлен, что люди считают, будто я безумный, безответственный, неконтролируемый. Я уверен, что все эти характеристики тащатся за мной со времен «Бразилии». Вы не можете критиковать систему, в которой живете, и выиграть. Но я не боюсь признаться, что Министерство информации в «Бразилии» напоминает мне администрацию Буша больше, чем что-либо, что я видел в своей жизни.

«Братья Гримм» — это коммерческий фильм?

(Смеется.) Конечно, я впервые снял фильм о прошлом, в котором актеры показывают пристойные зубы.

Как вы пережили необходимость снимать подобный фильм?

Сначала я хотел снять содержательный коммерческий фильм. А потом решил узнать мнение окружающих по этому поводу. Многие говорили, что если я сниму хороший фильм, то он не станет коммерческим. В общем, я решил сделать лучшее, на что я способен. И я надеюсь, что на свете достаточно людей, которые придут его посмотреть и заплатят за это, так что фильм окупится. Все мои предшествующие фильмы тоже могут считаться коммерческими, потому что всем, кто принимал в них участие, заплатили. А те, кто вложил в них свои деньги, получили их обратно. И эти фильмы принесли немного дохода. По голливудским понятиям я только умеренно успешен. Мой новый агент был шокирован, когда увидел, сколько мне заплатили за «Братьев», — просто крупицу того, что здесь обычно получают режиссеры из списка «А» или «Б». Но я не жалуюсь на свое материальное положение, тем более что сужу об успехе по количеству не денег, а творческой свободы.

Трудно ли вам дается творческая свобода?

Я могу снимать большие фильмы, но это не значит, что я получаю от них большое удовольствие. Это очень тяжелая работа, которую можно сравнить с командованием армией. «Братья Гримм» — мой самый дорогой фильм. (Начальный бюджет фильма — семьдесят пять миллионов долларов, в итоге было потрачено более восьмидесяти, а ожидаемый сбор — сто миллионов.) Его съемки стоили четвертую часть миллиона в день. Когда приходилось ждать кого-то или чего-то по сорок пять минут, то я невольно подсчитывал, во что обходится подобная пауза. И когда понимал, что она стоит пятьдесят тысяч, то начинал сходить с ума. На съемках «Страны приливов», в которой играли четыре человека, были только мы, и мы спокойно снимали.

Зрители моментально узнают ваши фильмы. Как вы можете расшифровать понятие «gilliamesque» (стиль Гиллиама)?

Люди говорят о характерных чертах и визуальности «gilliamesque». Они начинают смотреть трейлер или фильм и сразу распознают мой почерк. А я даже не знаю, что они имеют в виду, потому что я показываю мир таким, каким его вижу. Но в «Братьях Гримм» мне помогал фантастический художник-постановщик Гай Дайас.

Какие сказки вы любили больше всего в детстве?

Сказки Андерсена, и «Новое платье короля» до сих пор моя самая любимая. С легкой руки писателя выражение «голый король» стало употребляться всюду, где люди по разным причинам выдают за очевидное то, чего нет на самом деле.

Можете ли вы привести примеры на злобу дня?

Голливуд продюсирует гладкие, блестящие, высокотехнологичные фильмы, но довольно-таки пустые. Когда я представляю себе толпу фанов, которые кричат, что это классные фильмы, то чувствую себя маленьким мальчиком из сказки Андерсена. Именно он назвал вещи своими именами, когда закричал: «А король-то голый!»

Какой наиболее сюрреалистический момент вашей жизни вы помните?

Вся моя жизнь — это безостановочный сюрреализм. Но были в ней и прозрения. Когда мне было двадцать с хвостиком, я осознал, что телевидение берет верх над моим сознанием. Я шел по калифорнийскому берегу океана, солнце садилось за горизонт, расцвечивая небо, чайки оставляли на песке загадочные следы, а навстречу мне шла прелестная девушка. И я спросил себя: «Я получаю удовольствие от этого потому, что это прекрасно, или потому, что мне промыли мозги телерекламой?» Отсутствие ответа на этот вопрос стало одной из причин, по которой я покинул Америку и поселился в Англии.

Почувствовали ли вы разницу между Америкой и Англией?

У американцев очень слабо развито чувство истории. Они считают, что история началась в лучшем случае, когда они родились, а в худшем, когда они проснулись. Но я забыл об этом недостатке своих сородичей, когда натолкнулся на кастовые различия британцев. Британцы — самое кастовое сообщество на планете.

А что вы думаете о русских? Вы ведь бывали в России?

Я бывал в России дважды. Лет двадцать назад я побывал в Москве и Ленинграде вместе с Майклом Пэлином. Помню, что я удивился, где это российские зрители умудрились посмотреть фильмы «Монти Пайтона». Я ведь не получал от российских прокатчиков ни пенни! А несколько лет назад мой друг Слава Полунин пригласил меня на фестиваль клоунады. Эта идея показалась мне совершенно безумной, поэтому я не мог не приехать. Так что я до сих пор нахожусь под большим впечатлением от этой поездки и от людей, с которыми встретился.

Почему вы хотели стать пресвитерианским миссионером и что бы вы сегодня делали, если бы пошли по этому пути?

Не знаю, может быть, я был бы в Африке. Я хотел стать миссионером, чтобы у меня была причина путешествовать по миру. Но я сыт церковью по горло, потому что она не понимает шуток. Я действительно был маленьким фанатиком. И я постоянно шутил насчет Бога. Я обычно говорил: «Что это за Бог, в которого я верю и который не понимает моих шуток?» Люди в церкви наводили на меня ужас, так что я ушел оттуда.

О воздействии ваших фильмов на людей ходят легенды. Расскажите какую-нибудь из них.

Один адвокат, который посмотрел «Бразилию», вернулся в свой офис, закрылся и не выходил три дня. А девушка в Нью-Йорке вышла из кинотеатра после просмотра фильма «Король-рыбак» и десять кварталов шла в противоположную от своего дома сторону. Только это не легенды, а правда.

Оценит ли Голливуд в конце концов по достоинству то, что вы делаете?

Я не знаю. Я просто надеюсь, что теперешние руководители голливудских студий в свое время были фанами моих ранних фильмов, так что на них вся надежда.

Каннская пресс-конференция о «Докторе Парнасе»

21 мая 2009 года, в день мировой премьеры «Воображариума доктора Парнаса» на Каннском кинофестивале, состоялась пресс-конференция с участием Эндрю Гарфилда, Лили Коул, Терри Гиллиама, Сэмюэла Хадиды, Верна Тройера и Эми Гиллиам. Вопросы задают ведущий пресс-конференции и журналисты со всего мира.

(Вопрос к Эми Гиллиам) А правду говорят, что с вашим отцом невозможно работать?

Эми: Вовсе нет!

(Эми Гиллиам) Какие у вас впечатления от продюсерской работы над этим фильмом?

Эми: Фантастические. Работать продюсером у папы — это невероятно. Было непросто, особенно когда возвращаешься домой вечером, а ему за обедом хочется поговорить о фильме, так что свободного времени, получается, вообще нет: семейные встречи всегда касаются работы. Но быть на съемочной площадке и работать с ним изо дня в день было здорово. Мы невероятно хорошо ладили. Бывали, конечно, сложные ситуации, когда мне приходилось говорить «нет». Он старше меня, мудрее и, конечно же, более зрелый, поэтому согласиться с отказом ему непросто, между нами случались разногласия. Он уверяет, что лучше в этом понимает. А я говорю, что нет.

(Терри Гиллиаму) Что вы подумали, когда узнали о кончине Хита Леджера, и какие варианты вы рассматривали, пока не решили пригласить Деппа, Лоу и Фаррелла на его место?

Терри: Первым и очевидным решением было закрыть фильм. Я не видел возможности закончить его без Хита, потому что все произошло в самый разгар съемок — мы сняли примерно половину сцен с ним, и тут такое. К счастью, меня окружали по-настоящему хорошие люди, и они настояли, чтобы я не вел себя как ленивый болван и начал искать способ закончить съемки без Хита.

Мы долго обсуждали, сможет ли один актер доиграть эту роль, и я чувствовал, что это невозможно. Мне казалось, что это было бы неправильно, что ничего бы не вышло. Поскольку у нас было волшебное зеркало, через которое Хит проходил трижды, мы подумали — пусть будет три актера. Такой подход интересней и неожиданней.

Я стал обзванивать друзей. Джонни Депп сказал, что он всегда готов. Вообще я звонил тем, кто знал и любил Хита. Тем, кто мог бы все правильно прочувствовать. В итоге роли достались Колину, Джуду и Джонни. Все актеры и съемочная группа были полны решимости сделать этот фильм, все работали с полной отдачей, и в итоге у нас все получилось. Именно любовь к Хиту придавала нам силы для этой работы.

(Терри Гиллиаму) В кулуарах церемонии «Оскар» некоторые журналисты имели возможность пообщаться с семьей Леджера, которая поистине поразила нас своей силой и скромностью. Им очень хотелось узнать, что вы сделаете с последней ролью Хита. Поддерживали ли вы с ними связь и обсуждали ли свои планы, ведь их очень волнует перспектива увидеть этот фильм и сам факт того, что работа Хита останется для потомков. Меня интересует, говорили ли вы с ними об этом и что вы почувствовали, когда показали им фильм.

Терри: Когда Хит умер, я поехал в Лос-Анджелес и провел с его семьей целый день. Мы то плакали, то смеялись. Фильм будет для них радостью, это станет своеобразным торжеством в честь Хита, мы этого добились. Мы не обсуждали подробно, как я намерен продолжать фильм, но они знали, что в съемках будут участвовать Джонни, Колин и Джуд, и им это было приятно. Они очень поддерживали меня, хотя фильма пока не видели. Он станет для них сюрпризом.

Мне было важно закончить фильм, важно было добиться, чтобы последняя роль Хита получилась хорошей и живой. Я думаю, им понравится. Мне очень повезло, потому что, хотя Хит умер уже больше года назад, я все это время работал с ним в монтажной, с живым и здоровым. Так что для меня все это имеет другой смысл. Для меня он не ушедший в небытие человек, а человек, с которым мы каждый день вместе работаем.

(Терри Гиллиаму) Расскажите, как вам работалось с мистером Леджером. Каким он был в роли Тони на съемочной площадке?

Терри: Спросите у других, ведь я буду повторять ровно то же, что говорил раньше, — он был прекрасный, гениальный, великолепный.

Эндрю: Думаю, примерно то же самое вы услышите и от всех нас — он был великолепен: очень красивый, душевный, невероятно энергичный. И щедрый.

Лили: Я уверена, что в картине его личность полностью проявилась.

Терри: В этом фильме вот что интересно: Хиту самому очень нравилось сниматься, и он много импровизировал. Обычно я не позволяю актерам особенно этим увлекаться, но у Хита уж очень хорошо получалось. Он всех заводил. Эндрю, который обычно нервничает из-за импровизаций, был полностью ими захвачен. Все питались энергией, которая исходила от Хита, он не давал никому передохнуть, каждую минуту предлагал что-то новое. Удивительно приятно было смотреть, как он расцветал в этой роли, — она получилась намного ярче, чем изначально было в сценарии. И другим его энергия тоже передалась.

Все испытывали энтузиазм, и он никуда не делся. Было интересно наблюдать, как все пытались заполнить пустоту после ухода Хита. Роль Эндрю в сценарии была выведена очень приблизительно. Она росла по ходу дела, я это видел. Все старались сделать так, чтобы после ухода Хита не осталось пустоты.

(Лили Коул и Эндрю Гарфилду) Вам двоим было тяжело, когда умер Леджер?

Лили: Это очень странный и тяжелый опыт, потому что ты скорбишь и при этом вынужден сразу же вернуться к работе. Очень необычная атмосфера складывается, когда актеры доигрывают то, что осталось от другого персонажа и человека. Сначала я чувствовала себя неловко, и это, безусловно, свидетельствует о том, что наши три актера великолепно сыграли роль Тони. Конечно, все это было очень необычно, но, как сказал Терри, между съемочной группой и актерами царила любовь, было полное понимание, ради чего это все делается. Это помогло пройти через все, и пройти с радостью.

Эндрю: Не только нам было трудно работать с другими актерами в роли Хита, в роли Тони. Этим троим тоже было адски трудно идти по его следам — уж больно они большие (не в буквальном смысле!). Хотя у него действительно была большая нога, я это запомнил. Трудно было вступить в ту гигантскую пустоту, которую он после себя оставил, для этого потребовалось очень много сил, щедрости и храбрости.

Лили: К тому же они были его друзьями и тоже остро переживали его кончину.

Эндрю: Ситуация была очень болезненная, и мы с ней справились только потому, что Хит тронул нас всех за самое живое. Не будь мы так тронуты его уважением к нам, мы бы не смогли все это пережить.

(Терри Гиллиаму) Нам очень понравилось ваше понимание воображения и искусства рассказчика как противоположности зла. Как вы пришли к такому пониманию и как из него родился сюжет? И второй вопрос: что вы думаете об этом безотносительно к фильму?

Терри: Начну с конца, потому что искусство рассказывать истории — это то, чем сегодня, к сожалению, стала журналистика. Для меня не очевидно, что рассказывать истории — это хорошо, а не рассказывать их — плохо, ведь мы живем в эпоху историй. Каждый день рождается очередная большая ложь. Так что для меня не все так прозрачно с добром и злом в искусстве рассказывать истории.

Рассказывать истории и реконструировать с их помощью мир — очень важно, и в каком-то смысле я использую чье-то воображение, чтобы расширить тот взгляд на мир, который разделяют большинство людей, чтобы дать им новые возможности. Это для меня важно. А сюжет родился примерно так: я хотел сделать нечто оригинальное, а не адаптировать любимую книгу. Я обратился к Чарльзу Маккеону, с которым мы писали «Мюнхгаузена» и часть «Бразилии», хотя потом долго не работали вместе. Я подумал, что забавно будет вернуться в прошлое и попробовать сделать компендиум из всего того, что мне интересно. Начиная с мультипликации и «Пайтона» и до «Двенадцати обезьян» — из всего. И тогда я начал рыться в своих вещах — в смысле, в ящиках стола, а не в белье — и нашел кое-какие нереализованные идеи, и так мало-помалу стал складываться сюжет. Первый возникший у нас образ был такой: повозка едет по современному городу — древнее устройство на лошадиной тяге.

Необычная вещь, попавшая в современный мир, — такое было начало. Я всегда любил театр, так давайте начнем по-театральному. И мы стали потихоньку продвигаться по этому пути. Стала важной идея выбора, потому что, мне кажется, мы живем в эпоху, когда слишком часто приходится выбирать. Сколько нам нужно видов готовых завтраков или туалетной бумаги? Можно свести выбор к единственному — между добром и злом, так проще. Было приятно идти этой дорогой, не понимая до конца, куда она нас приведет, дать ей самой выбирать направление. И она нас куда-то вела. Самое необычное для меня здесь то, что, когда Хит умер, эта дорога должна была продолжать куда-то нас вести.

Многое нужно было менять, чтобы приспособиться к реальности, — и не важно, сколько там воображения. Так и удается пережить худшее, что может дать реальность. Все это случилось прямо на съемках, поэтому... идеи о фильме и есть сам фильм. Это одно и то же.

(Терри Гиллиаму) Обычно ваши фильмы очень сложные. Не было ли момента, когда вам казалось, что у вас ничего не получится?

Сэмюэл: Когда Терри прислал мне сценарий и я его прочитал, я спросил, есть ли у него видение всех этих миров, — я уже знал, что все будет сложно. Он мне ответил: «Чем разговаривать, давай я просто покажу тебе свой альбом, раскадровки, этюды — все, что уже сделал. Потому что все это сложно, но я возвращаюсь к своим корням и все сделаю сам, потому что именно так мне хочется работать».

Когда я все это увидел, то был абсолютно покорен и сказал: да, это все можно сделать, потому что он сказал, что не будет прибегать к самым безумным техникам и что все, что там нарисовано, — осуществимо. Я провел собственное исследование и убедился: все, что вы увидите, практически осуществимо. Когда работаешь с Терри, надо понимать, что он уходит в далекий поход и что ты отправляешься вместе с ним. Тогда в итоге получается фильм.

Терри: Ага, а потом уже не отвертеться!

Не могу не отметить параллелей между Парнасом и Гиллиамом. Вы заключили договор с дьяволом, чтобы сделать этот фильм?

Терри: Да бросьте, я просто сделал фильм с Сэмми!

Сэмюэл: Но в итоге фильм сделан!

(Верну Тройеру) Как Терри убедил вас облачиться в эти невероятные костюмы?

Верн: Элементарно! Я очень хотел участвовать в этом фильме, потому что Терри написал роль специально для меня, и для меня это большая честь. Некоторые костюмы у меня остались, так что я иногда буду в них наряжаться.

Терри: Мне надоело смотреть, как Верн снимается в этих тупых комедиях. Я подумал, пора показать ему, что он блестящий актер, и в этом фильме он великолепен. На самом деле мы писали роль, имея в виду его, — так что, Верн, выбора у тебя не было.

Верн: Меня это радует.

Во многих сценах фильма вы играете в чисто виртуальной среде — насколько это было тяжело? И вопрос мистеру Гиллиаму: вы показываете актерам раскадровки и визуализации или силой воли заставляете их вообразить, как там все на самом деле выглядит?

Терри: Да бросьте, если честно, я вообще не знаю, что делаю. Мы пытались сделать часть декораций, которые можно потрогать, на которые можно упасть и ушибиться. Для начала важно что-то ощутить, мне кажется. Лили в основном тормозила с голубым экраном, со всеми этими проволоками.

Эндрю: Мне достались вырезанные из бумаги деревья. Было тяжело, ничего подобного я раньше не делал, но сам факт, что ты находишься в одной комнате с обладателем самого богатого воображения на земле... Ой, ужас, я совсем не то хотел сказать. На самом деле он ужасный режиссер, и работать с ним — это вообще кошмар. Он тебя вдохновляет, делает тебя свободнее, ты расслабляешься и начинаешь валять дурака. Впрочем, когда рядом Терри, получается весело.

Лили: Работать с голубым фоном непросто, хотя очень интересно, потому что зависишь от собственного воображения, реагируешь на что-то, чего на самом деле нет, и не реагируешь на то, что на самом деле есть. В этом фильме все сводится к воображению. Эндрю правильно сказал, что, когда работаешь с Терри, приходится очень много воображать. Мне работалось хорошо — очень приятно, интересно и весело.

Терри: Это вы не видели, что мы с вами двоими сделали, — фильм-то вы еще не смотрели. Вот ведь удивятся, когда увидят, — я же им все наврал про интерьеры.

Эндрю: Мы будем целоваться с динозаврами...

(Терри Гиллиаму) Мне этот фильм показался компендиумом всех ваших предыдущих картин. Хотелось бы узнать, почему ваш выбор пал на Кристофера Пламмера и Тома Уэйтса в роли дьявола. Хотелось бы услышать ваше мнение по поводу договора — какой в него вложен смысл. Они же, кроме всего прочего, друзья.

Терри: Вечная борьба между добром и злом. Они ведь друг без друга не могут, правда? Одного без другого на самом деле не существует. Не сказал бы, что они друзья, — скорее, они так долго были друг для друга врагами, что вражда эта вылилась в своего рода отношения, и теперь они друг другу действительно нужны.

Все началось с того, что один голландский аниматор спросил меня, знаком ли я с Томом Уэйтсом, — ему хотелось, чтобы Том озвучил какой-то мультик. Я переслал Тому это предложение. Он отказался, но тут же спросил, нет ли у меня какой-нибудь роли для него. Мы как раз заканчивали сценарий «Парнаса», и я ответил, что роль есть: будешь играть дьявола. Он согласился, даже не читая сценария. Вот так все просто. Мне кажется, лучше дьявола не найти — такой он мрачный, прекрасный, поэтичный. Я Тома считаю великим американским поэтом.

С Кристофером мы работали на «Двенадцати обезьянах», работалось превосходно, потом я видел его в картине Терри Малика «Новый Свет». Замечательная, по-моему, роль, и выглядит он прекрасно. Все произошло очень быстро: я решил, что надо найти кого-нибудь типа Криса. Какого-нибудь великого, гениального актера — сама роль этого требовала. Что самое поразительное, он меня не слушал, когда я пытался давать ему режиссерские указания, и на самом деле это важно. Он знает, что делает, и делает все это блестяще. За это я его обожаю. Там целый ряд таких пар: Крис Пламмер и Том Уэйтс, Крис Пламмер и Лили Коул, Крис Пламмер и Верн Тройер. Крис там вступает в такие странные отношения, что больше уже и не придумать. Он как скала — на самом деле это его фильм. Все на нем держится. Работать с ним было настоящее удовольствие. Помню, на первой репетиции мы взяли сцену, где Хит выходит из сундука. В сценарии стояло: входит Парнас. А Крис говорит: никуда он не входит. Минуточку, говорю я, вот сценарий, тут написано... А он отвечает: нет, так не пойдет — тогда получится, что я тут просто болтаюсь без дела. Я с ним спорить не стал — сдвинул его появление дальше по тексту, и все. Потому что великие актеры, особенно театральные, на этих входах и выходах собаку съели. Тут им надо доверять, они в этом больше понимают.

(Верну Тройеру, Лили Коул и Эндрю Гарфилду) Что за режиссер Терри Гиллиам? Насколько жестко он контролирует вашу игру?

Верн: Он подробно разъясняет, что за героя ты играешь, а потом предоставляет полную свободу эксперимента. С таким режиссером работать весело. До этого я уже снимался у Терри в «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе», там у меня была маленькая роль... нет, это не каламбур. Тогда мы довольно близко познакомились, и я был очень ему признателен, когда он предложил мне сыграть и в этом фильме.

Лили: Мне было интересно, потому что это, в общем-то, моя первая роль. Мне не с кем было сравнивать. Теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что он создает удивительную... игровую площадку — Эндрю уже это отметил. Площадку, в рамках которой он своим актерам доверяет, куда-то их ведет — так, что всем понятно куда, задает масштабы, в которых нужно работать. Кроме того, у него безошибочное чутье: он знает, где получается, а где не получается. И если не получается, мы пробуем достичь нашей цели другими путями, и надеюсь (я сама еще фильма не видела), что чутье его не подвело и он выбрал нужные дубли и поставил все куда надо.

Эндрю: Да я его ненавижу. Жуть, одна сплошная жуть. Нет, на самом деле мне очень понравилось. Просто эти двое уже все сказали.

(Терри Гиллиаму) Мы знаем, что у Хита Леджера было вполне «пайтоновское» чувство юмора. Как вы думаете, ему бы понравилось, что в этом фильме мы сначала видим его как болтающийся под мостом труп висельника?

Терри: Хорошо, что в этом фильме у Хита была возможность поработать в комическом амплуа. Комическое чутье у него было безупречное, и смотрелся он очень смешно. У него не так много ролей, где он мог все это себе позволить, да и в этом фильме он мог бы нас всех не раз еще удивить. Что касается начала... на самом деле начальная сцена — это оммаж Роберто Кальви, знаменитому ватиканскому банкиру, которого нашли повешенным под этим самым мостом[345].

В каком-то смысле прототипом этого героя, Тони, послужил Тони Блэр — человек, к которому я отношусь с особой нежностью. И мне казалось, что более подходящего начала для такого героя не найти — пусть поболтается немного на веревке под мостом. В этом фильме много странных совпадений. И после смерти Хита их стало еще больше. Странные вещи начали происходить. Мы ведь не меняли в сценарии ни строчки. Кто-то уже отмечал сцену с Джонни и луи-виттоновской женщиной (как ее все называют): они вечно молоды, они не стареют. Все это было написано до его смерти. И я был категорически против каких-либо изменений в сценарии. Был момент, в монастырской сцене, когда Крис должен был говорить про истории, любовные приключения, комические случаи, непредвиденную смерть, — Крис эту реплику произносить отказывался. И я прекрасно понимаю почему. Сцена снималась уже после смерти Хита. Но я сказал: нет, оставляем реплику. Хит хотел увидеть именно этот фильм — этот фильм мы и будем снимать. Надеюсь, ему понравится. Думаю, что понравилось бы.

(Терри Гиллиаму) Трудно представить, чтобы ту роль, которую сыграл Том Уэйтс, кто-нибудь сыграл лучше, но все мы при этом знаем, что он не без странностей. Как вам с ним работалось? Есть какие-нибудь непридуманные истории со съемочной площадки?

Терри: Не понимаю, откуда берутся все эти рассказы про его странности, потому что он самый нормальный, порядочный и милый человек на свете. Что мне нравится в Томе — так это его увлеченность съемочным процессом. Он довольно много снимался, но за процессом все равно наблюдает, как ребенок: вечно торчит на площадке. Как это ни странно, Том — простой, очень прямой, приятный человек. И гений, конечно. Он тут же стал импровизировать. Мне кажется, у них с Крисом в этом фильме получился настоящий роман. Столько всего замечательного между ними происходит. Они то и дело друг друга на что-то провоцировали. И подумать только: эти двое — с диаметрально противоположных сторон творческого спектра и сошлись посередине. В общем, скукотища невыносимая: в этом фильме ни про кого нельзя сказать гадости. Унылое кино получилось.

(Терри Гиллиаму) Мне понравилось ваше замечание про Тони Блэра...

Терри: А я что-то сказал про Тони Блэра?

(Терри Гиллиаму) Вы сказали, что он, судя по всему, знает средства от всех болезней — расскажите поподробнее.

Терри: Средства от всех болезней? Хорошо сказано. Мне кажется, Тони верит всему, что бы он ни сказал, даже если то, что он только что сказал, ему до этого ни разу в голову не приходило. И это наш представитель на Ближнем Востоке. У них там Газу бомбят, а ему Джордж Буш очередную медальку прикручивает. Собственно, только так и можно способствовать мирному процессу на Ближнем Востоке. Молодец, Тони!

(Терри Гиллиаму) Спасибо вам за то, что познакомили зрителей с Эндрю Гарфилдом и Лили Коул, этих молодых британских актеров ждет большое будущее.

Терри: Они доказали свое мастерство, хотя я здорово рисковал, когда давал им роли. Все говорили, что я сильно подставляюсь с такими актерами, но у нас все получилось. Собственно, вот это мне в фильме и нравится больше всего, а не картинка или что-то еще. Мне кажется, актерский состав тут подобрался самый гениальный в мире, и каждый сыграл в полную силу. Фильм получился живой. Это характерное кино — визуальность здесь не так много значит. Это фильм о людях, меня больше всего занимали персонажи.

Эми и Сэмюэл, что для вас как продюсеров представляло на этой картине наибольшую сложность? Общение с Терри?

Сэмюэл: Адекватная реализация его задумок. Нужно было все, что он напридумывал, перенести на экран — с этой задачей нелегко справиться.

Эми: Согласна. Мне хотелось бы еще отметить, что мы всегда могли рассчитывать на продюсерскую поддержку нашего канадского партнера Уильяма Винса. Он был с нами с самого начала, но, к сожалению, умер, пока делалась картина. Он очень нам помогал.

Терри: Это правда. Билл проталкивал эту вещь с самого начала: толкал, толкал и толкал. Ему удалось настолько одурачить таких людей, как Сэмми, что он тоже кинулся прикрывать нашу задницу. Билл умер через неделю после того, как мы закончили последние съемки с моделями, так что это была двойная трагедия, но, с другой стороны — нечто абсолютно магическое. Такое впечатление, что этот фильм поддерживала какая-то невидимая сила; иногда я предаюсь мистическим размышлениям на эту тему, но сегодня давайте не будем.

(Терри Гиллиаму) Вопрос касательно производства этой картины. Понятно, что вы работаете вне голливудской студийной системы, и вчера вы рассказали, как сильно ее ненавидите. История, как это ни печально, довольно старая, и есть за что эту студийную систему ненавидеть — в том-то и беда. Тем не менее даже сейчас вам удается сколотить какой-никакой бюджет, привлекая деньги из самых неожиданных мест. Это не канадский фильм, не британский, не французский — это совместное производство. Было любопытно услышать, как в современном мире, в условиях раздробленного кинопроизводства, удается сколачивать такие бюджеты.

Терри: Я честно не знаю, как это делается. Собственно, для этого Сэмми рядом со мной и сидит. Билл привлек к фильму канадцев, он положил начало. Потом нам с Эми удалось найти британских партнеров. А Сэмми привлек весь остальной мир.

Сэмюэл: Так и есть — но здесь важно понимать, что дистрибьюторы по всему миру высоко ценят картины Терри. Дистрибьюторам нравится с ним работать. Нам нужны его фильмы, потому что в них присутствует его голос, его кинематографическое видение. Я занимался дистрибуцией «Братьев Гримм» — собственно, так мы с Терри и познакомились. Если хочешь ввязаться в большое дело, то вот тебе большое дело: бери его сценарий, его замысел, актеров, которых он собрал, — и подключай к проекту дистрибьюторов со всего мира. Мы сделали небольшой промо-ролик — и поехали встречаться со всеми подряд дистрибьюторами. Мы просили их предоставить предоплату за права на распространение этой картины, убеждая, как важно дать Терри возможность вернуться к истокам своего искусства — только уже на уровне высокобюджетного фильма-фантазии. Сегодня всем хочется увидеть такой фильм — все хотят посмотреть Терри Гиллиама на высоте его искусства. Собственно, в этом и состояла наша идея — и вот результат. Все подписались. После этого никаких трудностей уже не было: когда все участвуют, деньги обязательно пойдут!

Терри: У нас была полная свобода — в этом заключалась особая прелесть этой картины. Абсолютно все оказывали нам поддержку. Странно, но, когда Хит умер, ситуация стала еще интереснее. Нам было трудно, приходилось руководствоваться исключительно прагматическими соображениями. Мы уже не могли рассуждать так, что вот было бы здорово сделать то-то и то-то, есть такая вот интересная идея... Приходилось рассуждать совсем иначе: как справиться с этой загвоздкой, как преодолеть эту нестыковку. Так что после смерти Хита съемочный процесс приобрел исключительно прагматический характер: нужно было находить единственно возможные решения.

Отчасти и поэтому мне все время кажется, что этот фильм — наша с Хитом совместная постановка, потому что он создал ситуацию крайне ограниченного выбора, и это стало неотъемлемой частью съемочного процесса. Но, несмотря на все трудности, эта ситуация ни в какое сравнение не идет с теми, в которые мне приходилось попадать раньше: там кто только не вмешивался. А здесь все проявили твердость: давайте поймем, что мы пытаемся сделать, а если не получается, просто убираем этот кусок из фильма.

Сэмюэл: Все дистрибьюторы дали нам возможность продолжать съемки и после трагедии. Они не только вдохновились проектом в самом начале — когда фильм встал, они снова поддержали Терри и его режиссерское видение. Весь киномир, все, что в нем есть талантливого, стало на защиту этого фильма, помогло его завершению.

Эми: В самом начале, когда мы с Биллом Винсом только получили на руки сценарий, Терри был преисполнен решимости его снять. Я тоже была преисполнена решимости, и Билл ничуть не меньше. И мы втроем боролись с массой разных людей — как с канадской, так и с британской стороны. Но мы просто знали, что фильм будет — будет несмотря ни на что. Перед нами изначально стояла едва выполнимая задача — еще до того, как Хит умер, еще до того, как появился Сэм, который в итоге и спас ситуацию. Мы запустили подготовку к съемкам, не имея никаких денег. Прыгали вниз со скалы в надежде, что по ходу дела у нас вырастут крылья, — вот что поразительно.

Терри: Самая поразительная вещь произошла, когда мы обратились к Джонни, Колину и Джуду. Они все были заняты в других проектах, все работали над другими ролями. Но они все пришли нам на помощь. И сыграли практически забесплатно. Потому что деньги, которые им причитались, пошли Матильде, дочери Хита. Вот это геройство, это настоящие люди.

(Терри Гиллиаму) После всех этих удивительных приключений вы чувствуете себя в состоянии возобновить свой старый проект о Дон Кихоте?

Терри: Да, Дон Кихот снова на коне! Мы переписали сценарий, который нам наконец удалось вырвать из лап адвокатов[346]. Сценарий переделан, и продюсером выступает Джереми Томас. Мы планируем начать съемки следующей весной, и больше мне по этому поводу сказать нечего, кроме того, что мы все еще находимся на начальном этапе: надо достать денег, набрать людей и запускаться.