Теселли

4

Старика привезли из больницы, когда горы уже покрылись снежной пеленой. Он еще целый месяц не мог собраться с силами. Даже есть ему помогали родственники, соседи, друзья.

Оправившись от всего пережитого, Саледин поведал жене и младшему сыну о том, как его выпустили из тюрьмы. К нему в камеру при волостном правлении явился надзиратель, чтобы повести на очередной допрос. Дульгер пытался сопротивляться. Тогда разъяренный надзиратель, взяв лежавший в коридоре около караульного сапог, с размаху ударил кованым каблуком старика по голове. Подкова раскроила Саледину лоб. Тюремный врач немедленно сделал ему укол, привел в сознание. Боясь, как бы он не скончался в камере, со старика взяли какую-то подписку и поспешили выпустить.

Последствия удара давали себя чувствовать и после больницы. Голова его иногда начинала непроизвольно дергаться, и при этом он ощущал такую острую боль, будто в мозг вонзали шило. А шрам от удара подковой остался на лбу на всю жизнь.

Время шло… Уже второй год, как нет Рустема. Писем он домой не пишет. Раньше близкие к Саледину-ага люди, побывавшие в Севастополе, приносили о нем известия. Говорили, что жив и здоров. Теперь о Рустеме ничего не известно. Сеид Джелиль молчит.

В один из весенних дней в деревне появились немецкие солдаты. Боясь, что они могут отобрать его последнюю клячу, Саледин-ага, захватив с собой Мидата, уехал в лес на все лето — на заготовку древесного угля. Тензиле-енге пригласила к себе на это время дочь Сеяру с годовалой внучкой, отец которой, заслышав о начавшемся наборе в эскадрон Сулеймана Сулькевича, скрывался в горах.

Однажды Тензиле-енге сидела утром на Топчане и пила кофе. Неожиданно во двор вошла Гуляра.

— Селям алейкум, Тензиле-енге! — сказала она робко. — Я пришла к вам с вестью.

— Алейкум селям, дитя мое. Рассказывай, какая у тебя весть?..

— Моему брату передали письмо на ваше имя. Может быть, это от вашего сына Фикрета-ага и в нем что-нибудь сказано и о моем отце? — сказала девушка.

Вытащив из-за пояса, отделанного позументами, истрепанный конверт, испещренный множеством печатей, Гуляра протянула его старухе. Тензиле-енге осторожно вытащила исписанную зеленоватую бумажку и, надев очки, начала читать. Через минуту она радостно воскликнула:

— Правильно, дочка, письмо от моего Фикрета! Но я плохо разбираю его почерк.

В это время в дверях показалась Сеяре. Она обнялась и поцеловалась с девушкой. Дочь Тензиле-енге была на два года старше Гуляры и до замужества дружила с ней.

— Ты, Гуляра, что-то очень изменилась! Давно я тебя не видела.

— Я принесла письмо от Фикрета-ага! — сказала Гуляра.

— На, читай, дочка! — нетерпеливо попросила Тензиле-енге, обращаясь к Сеяре.

Девушка начала читать:

— «Дорогие, многоуважаемые и добрейшие родители! Шлю вам свой самый сердечный привет. Шлю также поклон сестре моей Сеяре и братьям моим Рустему и Мидату. Спешу сообщить вам, нас привезли в город Рыбинск в кавалерийский полк. Три месяца я участвовал в боях и получил ранение в ногу. Семнадцать дней пролежал в лазарете в городе Казатин. Сейчас я жив и здоров, чего и вам желаю от всевышнего аллаха. Стоим в деревне, в четырех километрах от Проскурова. В нашем полку служат также сыновья дяди Абдулгазы — Сеит Вели и Сеит Ариф, а также Сугют из соседней деревни Гавр. Как прослышал я, наших земляков также много в Шепетовке. За последние дни положение у нас изменилось. Многие солдаты начали переходить на сторону большевиков, которые хотят создать свое правительство. Я много думал над этим. Полагаю, что ничего из этого не выйдет. Но Сеит Ариф не послушался меня и сбежал к большевикам. Я уверен, что он потом раскается. Что делает Рустем? Где он? Что слышно о Сеттаре? Говорят, что в Петербурге произошел бунт. Пока вы не пишите мне. Похоже, что мы скоро уедем отсюда.

Ваш сын Фикрет. 28 ноября 1917 г.»

— Все! — вздохнула Гуляра. — О папе ничего не сообщает.

— Слава аллаху, мой Фикрет жив! — воскликнула, радостно сияя, Тензиле-енге.

— Письмо написано очень давно, — заметила Сеяре. — Интересно, где же оно лежало все это время?

— Может, за эти полгода с Фикретом что-нибудь случилось? — вдруг опечалилась Тензиле-енге.

— Будем надеяться на лучшее, — сказала Сеяре, — но письмо брата меня не только обрадовало, но и удивило.

— Почему?

— У нас все думают, что большевики справедливые люди, а Фикрет не хочет переходить к ним. Ведь он ученый и умный. Что с ним стало?

— Я ничего не понимаю в этих властях. Какие солдаты ни придут, все только и делают, что грабят, — пробурчала Тензиле-енге.

— Я слышала, большевики так не поступают, — возразила Гуляра. — Дядя Экрем встречался с ними в России.

— Этот Экрем всюду путается и во все вмешивается, — рассердилась Тензиле-енге. — Уже одну ногу потерял, кажется, потеряет теперь и голову. Говорят, он ходит на Бабуганскую яйлу, к дезертирам… А как поживает твоя мама, дочка? — переменила она тему разговора.

— Нам очень трудно без папы.

— А что Веис?

— От него мало пользы. Возраст у него призывной. Иногда он по целым месяцам пропадает где-то, а когда вернется — слова не вырвешь. Сегодня немцы поймали его в верховьях Кок-Картала. Он прикинулся дурачком, но они все-таки забрали его и посадили на линейку за кучера. Как бы чего не случилось. А Рустем-ага что, все еще в Севастополе?

— Полгода тому назад был там, — ответила Тензиле-енге. — А где сейчас, не знаю.

Накинув фырланту, Гуляра поднялась с места.

— Я пойду, Тензиле-енге. Будьте здоровы!

— В добрый путь, доченька. Передай привет маме.

Когда Гуляра быстрыми и легкими шагами скрылась за калиткой, Сейяре с улыбкой посмотрела в лицо матери:

— Мне кажется, Гуляра хотела узнать что-нибудь о Рустеме, а вы ничего так и не сказали, что могло бы успокоить ее сердце!

— А что я должна была сказать, дитя мое? Я и сама ничего не знаю о нем.

— Во всей округе не найдешь такой красавицы, как Гуляра. Если по воле аллаха они поженились бы, то наш Рустем был бы очень счастлив. Ее родители — люди ученые, знают свет. Да и сама Гуляра не из тех, кто кроме четырех стен ничего не видели. Но она, бедняжка, так похудела…

Грустная шла Гуляра домой. Она действительно думала о Рустеме. Еще накануне истории с Исмаилем он сказал ей: «Я тебя никому не отдам… Ты будешь только моей… Я тебя никогда не забуду!» Как давно это было! Отца ее забрали в солдаты. Рустем исчез. Теперь нет вестей ни от Рустема, ни от отца. Сейчас у нее одна надежда — Рустем! Сначала, когда до Гуляры дошли слухи о смерти Исмаиля, она очень испугалась за судьбу Рустема. Но Исмаиль остался жив. Она видела, как его из больницы везли; тогда Гуляра успокоилась и вздохнула, почти сожалея о том, что тот не умер. Она хорошо помнила, как два года назад ее отец пошел к Джелял-бею просить о возмещении стоимости табачного сарая, а бей спустил с цепи собак. К тому же и сам Исмаиль порядком надоел Гуляре своим ухаживанием.

После ухода Гуляры Тензиле-енге еще раз заставила Сеяре перечитать письмо. С неменьшим вниманием прослушав его, она устремила глаза вдаль, на склоны Айры-гуля, и долго плакала.

— Какие страшные времена, о создатель! — прошептала она. — Все кругом перепуталось, смешалось. Будет ли конец этой войне?

В середине дня в деревне Бадемлик появились вооруженные немецкие солдаты, они наполнили шумом и гамом все дворы. Двое из них — один, высокий, худой, со следами оспы на лице, и другой, лысый толстяк в очках, — зашли во двор Саледина-ага. Они обыскали все комнаты, кладовую, сараи. В курятнике солдаты взяли яйца и выпили их сырыми. Потом разворошили в поисках оружия стог сена, стрясли с дерева в саду все абрикосы, набили ими рюкзаки. И при выходе из сада очкастый немец заметил притаившегося за летней печкой во дворе мальчика лет тринадцати. Это был соседский мальчуган Сервер. Немец схватил его за руки и приподнял кверху. Затем отступил на несколько шагов и направил на Сервера дуло винтовки.

— Большевик? — спросил он. — Большевик — пуф-пуф!

Мальчик заметил, что указательный палец солдата не на курке, поэтому стоял спокойно, молча и этим только рассердил немца.

— Варварское отродье! Ничего не понимает! — пробурчал он на своем языке и прикладом оттолкнул Сервера в сторону.

Вскоре появился и худосочный немец. Заметив арбу, стоявшую около сарая, он спросил у Сеяре, жестикулируя:

— Лёшадь, лёшадь… Во ист лёшадь, арба? Покажи, во ист лёшадь?

— Лошадь сдали в эскадрон, — ответила женщина, не растерявшись. — Эскадрон… Понимаешь? Эскадрон Сулькевича! Генерал взял.

— Карашо, карашо, зер гут, — похвалил очкастый. Увидев в доме ничем не прикрытую бедность, немцы не стали здесь тратить время попусту и прошли в дом авджы Кадыра.

— Что это они говорили про лошадь? — спросила Тензиле-енге. — Как ты им ответила?

— Нашла что сказать. Думаю, не будут больше спрашивать о лошади, — ответила Сеяре. — Хорошо хоть поверили! Провалиться бы этому эскадрону! Какое, обрушилось на наши головы несчастье! То, смотришь, — миллий фирка[19], то курултай, то Челеби Джихан[20], а на самом деле никому нет дела до нас.

Казалось, что немцы были последними посетителями в доме. Но нет… Глубокой ночью кто-то тихо постучал в окно. Чутко спавшая Тензиле-енге подняла голову, прислушалась: может быть, это ей показалось? Однако стук повторился.

«Кто же это может быть? — с испугом подумала она, вскочив. — Открывать или нет? Ведь немцы уехали…» Не зажигая огня, она подошла к окну и осторожно посмотрела в сад.

— Саледин-ага, не бойся, открывай! — произнес кто-то за окном.

— Его нет дома! — ответила старуха. — Что вам нужно?

— Тензиле-енге, откройте, у меня к вам дело, — настаивал пришелец.

Проснулась и Сеяре. Она встала и откинула крючок. Вошел высокий, в русской форме солдат с винтовкой.

— Не бойтесь. Это я, Сеттар!

— Сеттар-ага, как вы попали сюда? Все думают, что вы теперь не в лесу, а на Украине воюете. Проходите, пожалуйста!

Сеяре хотела зажечь лампу, но гость остановил ее:

— Не надо! Не зажигай! Тензиле-енге, как вы поживаете?

— Слава аллаху, сынок!

Сняв заслонку с очага, Сеяре бросила несколько сухих поленьев на горячие, еще не потухшие угли, подула. Разгоревшиеся дрова осветили комнату слабым светом.

— Не найдется ли у вас чего поесть? — попросил Сеттар. — Я очень проголодался… К себе не заходил — остерегаюсь отца. Он меня все еще не понимает. Поэтому и ввалился среди ночи прямо к вам. Вы уж извините меня!

— Очень хорошо сделал! — ответила Тензиле-енге. — Откуда пришел?

— Был все время в наших лесах. В Фоты-сале поймали и отправили вновь на фронт. Теперь опять сбежал из полка. Генерал нашей дивизии начал готовиться к выступлению против большевиков… Нас убежало двадцать три человека.

— Как вы это сумели? — спросила Сеяре. — Как только вас не поймали?

— Нас… могли поймать один раз. Второй раз… не-эт! Шли мы от села к селу по степям и долам целых две недели. Тут, в лесу, таких, как я, много. Не сегодня завтра сюда придут большевики. Хотим присоединиться к ним. О Рустеме не известно ничего?

— Нет, Сеттар-ага, ничего не известно!

Тензиле-енге разогрела суп с фасолью, оставшийся от ужина, и поставила перед Сеттаром, подала хлеб. Пока Сеттар управлялся с супом, она приготовила кофе.

— Спасибо, Тензиле-енге, — утолив голод, сказал Сеттар. — Если у вас есть еще хлеб, дайте, пожалуйста, немного. Там в горах джигиты голодные, надо бы отнести им.

Сеяре вынула из шкафа последнюю буханку, завернула ее в платок и вручила Сеттару.

— Вот, берите, Сеттар-ага, чем богаты…

Простившись с женщинами, Сеттар вдоль садов направился в горы.

Вскоре занялась заря.