Теселли

7

Прошло более трех месяцев. Гуляра не знала, где находится Рустем. Одни говорили, что он вернулся в Севастополь и присоединился к группе скрывающихся в пещерах революционных матросов. Другие рассказывали, что в составе красной конницы сумел проскочить через Джанкой и теперь на Керченском полуострове сражается против Деникина…

Через год утром на шоссейной дороге в нижней части Бадемлика люди заметили пеших солдат в серых оборванных шинелях. Они двигались за обозом и крытым фургоном, груженным ранеными.

«Кто это? — рассуждали жители. — Опять немцы? Нет, это похоже на лазарет с охраной из какой-то неизвестной еще нам армии. Вот еще войска…»

К вечеру на площади у фонтана стали раздаваться ружейные выстрелы. Мидат прибежал домой.

— Отец… отец! — кричал он, еле переводя дыхание. — Там расстреливают наших! Кто они, эти солдаты?

— Белые. Врангелевцы.

— Врангелевцы! О аллах! — воскликнула Тензиле-енге. — Теперь пришли они… Кого они расстреливают?

— Тех, кто помогал большевикам. Экрем-ага убит. Труп его лежит возле фонтана.

— Экрем убит? Сын Зеиде? О несчастная женщина!

— Вот они! Сюда идут! — сказал Мидат, показывая рукой в сторону кофейни. — Ищут дядю Сеттара.

— Сеттара? — удивился Саледин-ага. — Как же это? Тогда они не пощадят и нас… за Рустема? А это что? — спросил Саледин-ага, вдруг заметив, что со двора Зеиде два солдата выгоняют корову. — Мидат, сын мой, выведи лошадь в сад и скачи скорей в чаир. Быстро, сынок! Иначе мы лишимся лошади.

Мидат кинулся в сарай, вывел лошадь в сад, сел на нее и во весь дух поскакал через забор в чаир.

Только Мидат исчез, как у ворот показалась жена авджы Кадыра. Рыдая, она бросилась на шею Дульгера.

— Саледин-ага, мы погибли, — воскликнула она, обливаясь слезами. — Мужа моего арестовали. Что мне теперь делать? Я одна осталась. О Сеттаре ничего не слышно.

— Успокойся, Шерифе! — сказала Тензиле-енге. — Встань, не плачь!

Дульгер взял свою кизиловую палку, стоявшую в передней, и, шатаясь, медленно пошел к воротам. Шерифе шла за ним.

На следующий день в дом Саледина-ага ввалились ефрейтор и два рядовых.

— Где Саледин Ибрагим оглу? — спросил ефрейтор Тензиле-енге.

Увидя солдат, старуха перепугалась. Раньше, когда во двор заходили люди в шинелях, к ним выходила Сеяре. Но теперь ее не было — дочь вернулась в Кок-Коз. Саледин-ага дома не ночевал. А Мидат бегал где-то в деревне.

— Нет… хозяина нет… йок! — ответила она, путая татарские слова с русскими. — Китди… пошел.

— Куда?

— Гавр пошел. В гости.

— А сын Рустем где?

— Рустем война пошел… — проговорили она, вся дрожа, — Муаребе… стреляйт.

— На какую войну? Где он стреляет? У большевиков или у Врангеля?

— Эбет, конечно, у Врангеля стреляйт, у большевиков!

— Не понимаю. У большевиков он или у Врангеля?

— Врангель… большевик. Карош человек, — бормотала Тензиле-енге, не соображая, о чем говорит. — Каве… кофе хочешь пить, солдат?

— Врангель — большевик, говоришь? — закричал ефрейтор в бешенстве. — Ты что мелешь-то?

В это время весь в поту прибежал Мидат.

— Кто ты такой? — заорал на него один из солдат. — Зачем пришел?

— Я пришел сказать… — начал было Мидат, но, заметив бледное лицо матери, запнулся.

— Что сказать? — спросил ефрейтор строго. — Что тебе надо?

— Что Джелял-бей зарезал десять барашков.

— Кто режет баранов? — ничего не понял ефрейтор. — Ну, ну?

— И варит в четырех больших котлах кашу, — добавил Мидат, — для вас.

— Для кого это — для вас?

— Ну для вас, для солдат. Я сейчас иду оттуда. Ваши все сидят там и пьют вино.

— Ты не врешь?

— Пусть я ослепну, если вру.

— Так где же это?

— В саду у Джелял-бея. Около шоссе.

Двое рядовых переглянулись. Это не ускользнуло от взора ефрейтора.

— Так что же ты, дряхлая карга, меня путаешь? — вскричал тот, напускаясь опять на Тезиле-енге. — Врангель — это избавитель ваш… А кто такие большевики? Разбойники. Смотри мне! К вечеру чтобы твой муж был дома. Поняла?

— Чок эйи! Хорошо! — пролепетала Тензиле-енге. — Каве пит?

— Э-э! Каве, кофе… — ефрейтор с досадой махнул рукой. — На что оно мне сдалось, когда в животе пусто?! Где ты, пацан, говоришь, дом бея?

— Возле шоссе… где ваш обоз стоит.

Солдаты поспешно вышли на дорогу.

— Мидат, иди, сынок, к Суваде-апте и скажи, пусть она вместе с Гулярой придет сюда! — сказала Тензиле-енге. — Пусть пока поживут у нас. Я боюсь одна дома. Да им, видать, тоже не весело. Отец наш теперь не скоро вернется. А придет — его опять потащат в волость из-за Рустема. Бедная Гуляра… как она его ждет!

Эй, аллах! Когда же эти гяуры отсюда уйдут? — говорила она, закрывая ворота за Мидатом, который уже бежал мимо Соборной мечети. — Нет у меня сил больше…

Но гяуры оставались в Бадемлике до самой осени.

8

В ноябре вновь пришла Красная Армия. Конница и пехота, преследовавшие остатки врангелевских полков, неожиданно были приостановлены за станцией Бель-бек. Красноармейцы залегли в садах по сторонам железной дороги. Наступление захлебнулось. Разведка не сумела вовремя предупредить об опасности. Уже потом выяснилось, что в километре от станции за высоким холмом стояли в засаде крупные силы белогвардейцев.

Быстро перестроив боевые порядки, части Красной Армии стали готовиться к атаке. Тем временем артиллерия обстреляла позиции белых. И как только артподготовка прекратилась, пехота двинулась вперед. Начался ожесточенный бой. Долина реки огласилась несмолкаемыми ружейными залпами и пулеметной трескотней.

Вскоре пошел в атаку и полк красных кавалеристов, скрывавшийся до сих пор в садах Дуванкоя. Рустем скакал впереди правого фланга второго эскадрона. При повороте проселочной дороги на мост Рузгяр споткнулся и грохнулся на землю. Рустем еле успел вытащить ноги из стремян, соскользнул с седла и спрятался за конем. Юноша сделал было попытку отползти в сторону, но пули, просвистевшие около самых ушей, заставили его опять залечь. Конь был тяжело ранен.

А эскадрон тем временем продолжал продвигаться вперед вдоль садов, расположенных у подножия холма. Рустем с карабином переползал от куста к кусту вниз в долину. Он заметил, что из окна низенького кирпичного домика под железной крышей, стоявшего у самого фруктового сада, кто-то ведет огонь по наступающим частям. Доползя до ограды, пробрался в сад через пролом в стене и осторожно обошел дом сзади. Три солдата в шинелях с погонами и в папахах, стоя спиной к нему, стреляли из противоположного окна по красноармейцам, переходившим реку под мостом.

Рустем поднялся на остов старого плуга, валявшегося под окном, и выстрелил в солдата, вынимавшего из винтовки обойму. Тот, весь изогнувшись, повалился на пол. Двое других, заслышав близкий выстрел с тыла, обернулись к окну.

Рустем быстро соскочил с плуга, подбежал к двери и с размаху ударил по ней ногой. Дверь с треском распахнулась. Испуганные солдаты обернулись и, увидев красноармейца, как коршуны набросились на него. Но Рустем все же успел заметить, что один из этих солдат был пожилой, длинный и худой, а другой — молодой, среднего роста, коренастый. При виде молодого Рустем побледнел и отпрянул назад.

Воспользовавшись замешательством врага, пожилой солдат сделал выпад вперед и ударил его штыком в грудь. Рустем почувствовал острую боль. В глазах потемнело. И тут он услышал крик:

— Рустем! Брат мой! Откуда ты?

Юноша напряг всю свою волю и всмотрелся в растерянное лицо молодого солдата. Да, он не ошибся: перед ним был его родной брат.

— Фикрет? Это ты? — не помня себя закричал Рустем. — Так вот как нам довелось встретиться?! Какой позор для семьи Дульгера-Саледина!

Собравшись с последними силами, он замахнулся карабином и ударил брата прикладом по голове. Глаза Фикрета дико расширились, он хотел что-то крикнуть, но не смог и повалился боком на пол.

Рустем поднял приклад на опешившего старого солдата, но вдруг зашатался и, уже падая, потерял сознание.

Была одна из ночей глубокой осени. Дождь перестал, но по руслу Чатал-Дере еще неслись мутные воды. На шоссе около Бадемлика показались два всадника. У одного из них из-под остроконечного шлема со звездой выглядывал конец белого бинта, У другого была перевязана правая сторона груди, и он сидел на седле как-то сгорбившись.

Усталые лошади шли медленным шагом. Всадники дремали, покачиваясь в седлах. Они свернули с шоссе и направились по извилистой узкой дороге к дому Саледина-ага, в нижнем окне которого еще горел свет. Тот, кто был в шлеме, въехал во двор. Солдат же с перевязанной грудью, поворачивая коня от ворот, тихо проговорил:

— Сеттар-ага, вот мы и в родном Бадемлике. Посмотри на эти высокие горы, как они вольготно дышат! Передай, пожалуйста, моей матери, что я скоро, очень скоро приду, — и направил коня в сторону Джума-Джеми.

У ворот дома Гафара-ага он спешился и негромко постучал в калитку. На веранде показался чей-то силуэт, а через минуту во дворе послышались торопливые шаги.

— Кто там?

— Я, Рустем.

Калитка мгновенно открылась. Гуляра бросилась в объятия воина.

— Наконец-то, Рустем! Наконец-то вы приехали, сердце мое! Жизнь моя! О, как я ждала вас! Вы говорили, что приедете, когда созреют кандили… Помните, родной? Они зрели уже дважды! Пришли и ушли две осени! А вас все не было! А отец? Вы не видели его, Рустем?

— Видел. Дядя Гафар погиб на Перекопе. Он был храбрым советским солдатом, моя дорогая, моя единственная…

— Погиб?! Мой отец погиб? О, судьба! Юноша крепко прижал Гуляру к своей груди и в наступающей тишине услышал, как ветви двух могучих высоких дубов, с незапамятных времен росших над рекой Чатал-Дере, всколыхнулись над ними под дуновением поздней осени.