Тихая Балтия. Латышский дневник

ЧЕЛОВЕК ИЗ ЧАСТИ

Вчера позвонили из Дома офицеров в Риге, попросили о встрече: хотим поговорить о литературе.

— Когда? — спросил лишь я.

— Да хоть сегодня… Или завтра.

— Я согласен.

Я догадывался, конечно, о какой литературе будет идти речь. Но согласие дал лишь потому, что хотел их тоже понять. Понять, чем дышат и о чем думают эти люди. Если завтра может быть повторен вариант Литвы, то сегодня надо разговаривать. Если еще не поздно.

Но я сказал: «тоже», ибо надеялся, что они хотят понять меня. На выступление я позвал двух друзей: писательницу Галину Васильевну Дробот, она прошла фронт и ничего не боится, и Валерия Блюменкранца, он полковник в отставке. Пусть послушает своих бывших сослуживцев. Он поддерживает Народный фронт, и ему эта встреча интересна.

Да и вообще, приятно выступать, когда знаешь, что не все тут в зале чужие. А что мы находимся среди чужих, даже очень чужих, мы скоро почувствовали. Хотя вначале встретили нас вполне приветливо, угостили наскоро чаем, провели в зал, там было полно. В основном военные, но были и женщины, наверное, жены офицеров.

Перед самым выходом позвонили из вестибюля: кто-то из шведского телевидения хочет меня видеть. Через пару минут влетела Элизабет, моя давняя приятельница, мы встречались прежде и в Москве, и в Стокгольме. Но я не знал, что она уже в Риге. Но она, и правда, всегда там, где горячо.

Мы обнялись.

Я спросил:

— Ты с телеаппаратурой? На нашу встречу?

— Нет, нет, — отвечала энергично. — Просто была здесь, у начальства, услышала твою фамилию… Снимать я не собираюсь.

Как потом выяснилось, снимать она как раз собиралась, да ей то самое начальство сразу отказало. «Это невозможно», — так было сказано.

— Почему невозможно? Кто так приказал?

— Офицеры…

Она лишь улыбалась и пожимала плечами.

Военные-то знали, почему они не хотят съемок, да еще для «западного» телевидения, они готовились к нашей встрече как к бою. Это мы ничего не знали, сидели за столиком на сцене и рассматривали зал, не очень большой, человек на двести, а то и меньше, и краем уха ловили слова начальника Дома офицеров, который называл наши книги, говорил какие-то нужные для встречи слова. Вот я потом прикидывал: он что же, тоже не знал, что нам готовят тут психическую атаку? Скорей всего, не знал, ему приказали из штаба округа, он и позвал меня, и добросовестно книжки выставил, и какие-то работы даже обо мне разыскал…

Никто из присутствующих, кроме одной женщины, ни одну мою книжку не упомянет. Сразу из зала пришла записка, большая, видать, заранее заготовленная:

«Г-ну (гражданину) Приставкину!

Что Вы писали, говорили и носили (плакаты, лозунги) до сего времени, нам в Риге известно. Прошу ответить: Вы за или против 1. Ельцина; 2. Горбачева; 3. За «бревнами» или перед «бревнами»? 4. Кто со стороны России подписал договор от 11 августа 1920 года (договор между Латвией и Россией)? 5. Вы друг Войновича или нет? Как себя чувствуете, когда Нюрка порется с кабаном (хряком, свиньей) Борькой? 6. Были ли на стадионе интерфронта 15 января?

Сержант Стагнат Мигрантско-Оккупанческий (Кузнецов)».

Я отметил, что тон записки мне не нравится, но я на нее отвечу. И лишь произнес имя Ельцина, в том смысле, что я его поддерживаю, как маленький вихрь возник в недрах зала и, разрастаясь, донесся до сцены с шумом и громом.

Имя Ельцина военные не принимали вообще. Даже в самом начале не обошлось без злобных по отношению к нему выкриков. А далее было и того хуже.

Спросил я про «бревна», что автор имеет в виду. Я, и правда, не очень понимал, хотя догадывался, и мне популярно объяснили, что это те бревна, «за которыми хоронятся фашистские власти». Имея в виду парламент.

Такое вот начало.

А после моего объяснения про Войновича, которого я знаю .лично и которого считаю талантливым писателем, зал зашумел, загудел и тут же подскочил в рядах офицер.

— Вы не виляйте! — потребовал резко он. И добавил что-то уж совсем неприличное, о писателях, которые привыкли лгать. Имел в виду он Войновича или меня, или Дробот, я не понял, но ответил, что мне представлялось, что я иду на благородное собрание офицеров, а попал я на грязный базар…

Назревал скандал, и начальник Дома, его фамилия была, по странному совпадению, как у моей жены — Бережной, да судя по всему и человек неплохой, но и он растерялся.

— Этот товарищ не наш, — как бы в оправдание пояснил нам. И попросил задавать вопросы «без шума и по порядку».

Непонятно, конечно, как в такое закрытое заведение, куда и шведам запрещено ходить, попали чужие, но и далее, судя по вопросам, тут были не все «свои», не по принадлежности, а по реакции на вопросы, которые они задавали.

Валерий, наш дружок, сидел среди них тихо, он наблюдал, и свое скажет он позже. И скажет так: «Да, они, в общем, такие… Хотя эти поагрессивнее будут… Но, может, потому, что собрали сюда отборных, из политуправления, из газет… Я их за километр узнаю, у них оскал другой… Да они сами разоблачились, сказав про одного: „Дайте уж ему слово, он из части…“»

Но тот, который из части, выскажется в последнюю очередь, а эти… И, правда, они не только задавали вопросы, но сами и отвечали на них, мои ответы, как выяснилось, их почти и не интересовали.

И второе, что вскоре стало ясно: они пришли с ответами, в которых не сомневались. Они пришли не слушать, а учить. И это, правда, было скорей похоже на привычку политработников.

Большевики и среди штатских-то не особенно вслушиваются в простые речи, а у военных это просто невозможно.

Они, судя по всему, «отрабатывали» эту встречу.

И мы быстро это поняли. Я, кажется, быстрей, чем Дробот.

Галя еще трепыхалась, один вопрос она взяла на себя, тем более, что разговор зашел о могилах фронтовиков, которые здесь осквернили. Мы осудили все эти действия, а я напомнил, что не только в Балтии, но и в России черепа и кости погибших белеют по полям, а вот в далекой Германии, в Гамбурге, я сам видел, как ухожены могилы наших воинов…

Но и это не захотели слушать, тут же крикнули:

— Нечего нам про Гамбург! Говорите по существу!

— Да, да! Лучше скажите, как нас Ельцин предал!

— Почему они так собрались ночью? Как бандюги какие?

— Кому вы служите, Приставкин?

— Вот вы выступали по захваченному латышами телевидению, вы разве не почувствовали, что вас используют против русских?

ИЗ ЗАПИСКИ:

Отвечать практически уже не удавалось. Напрасно взывал начальник Дома, поясняя, что беседа «пошла не по тому руслу»… И призывал офицеров поговорить о литературе.

Русло было то самое, какое им надо.

И уже не ответы, а обвинения сыпались в мой адрес.

Но вдруг затихло, когда вышла женщина, думаю, что ее-то в штабе не подготавливали, потому что начала она с вопроса, она читала мою «Тучку», и ее интересует, что я сейчас пишу… Потом она стала рассказывать о себе, что работает в госпитале, часть его, хотя и так тесно, переоборудовали под детское отделение, и все потому, что республиканские власти детей военных не берут… И прописаться тоже невозможно, а в школе надо платить две тысячи рублей за учебу, именно военным, а где их при нищей зарплате взять?

Вот это — было правдой.

Но не всей правдой. Ведь можно было бы спросить (вот только кого? Кого?), а не лучше бы совсем не держать здесь армию, или не держать такую огромную армию, и всех бы названных проблем не существовало вовсе.

ИЗ ЗАПИСКИ:

Я напомнил о Владлене Дозорцеве, который выступил с обращением к фракции парламентского большинства, протестуя против ряда решений, некоторые из которых на днях отменены.

Опять зал забурлил.

— Пока им надо, они будут с нами заигрывать! А потом призовут нас убивать!

— Выживать!

— С этой земли!

— У них в правительстве одни фашисты!

— Но разве не народ избрал это правительство? — спросил я.

— Кто вам сказал! — вскричали хором. — Вы тут не были и не знаете: их всех заставляли голосовать из-под палки! Да! Да! А военным вообще не дали пропорционального представи-тельства… Эти захватили власть именно как фашисты и творят что хотят! Вы ведь видели, что они поставили защиту из машин?

— Значит, они вас боятся? — спросила Галя.

— Это нам надо их бояться… — Недавно палками одного солдата… Нам разрешено ходить с оружием, а мы не ходим… Хотя они все вооружены!

— Откуда?

— А мы не знаем откуда! Но мы знаем, что у них есть тайные инструкции нас убивать!

— А карикатуры на нас видели? Нет, вы скажите, видели или нет? Так к какому же вы миру призываете, если они давно нам войну объявили?

ИЗ ЗАПИСКИ:

Напрасно начальник Дома взывал к порядку, порядка не было.

Но я уже, грешным делом, подумал, что и это благо, ибо они все торопились высказаться и мешали друг другу и тем облегчали, хоть частью, нашу задачу.

— Вы тут говорите о защите демократии, — пыталась перекричать зал еще одна женщина, скорей всего жена офицера, армянка. — Абстрактно вы правы, и в книге своей правы, слабые народы надо защищать… Но кто здесь слабый народ? И что демократия? Вот они оккупировали парламент, отгородились от народа бревнами и создают свои законы против слабых, то есть, против русских, которых они сгоняют с земли… А если мы хотим здесь жить, а они нам не дают, то в чем же их демократия проявляется? Вам-то из Москвы не видно, а мы здесь от них, от их демократии натерпелись! Они даже митинга не дают собрать, на стадион загнали!

Но и ей, ей тоже не дали договорить.

— Маршрут троллейбуса даже изменили!

— Захватили телевидение и себя показывают, а нас нет!

Разговор, понятно, шел об интерфронтовском митинге, который проводился на стадионе. Я видел этот митинг и, кстати, по телевидению, жидковатый такой, но больше всего меня поразило, как они не дали говорить священнику, а он лишь ратовал за мир между людьми.

— Заткнись! — кричали ему. А он все пытался о мире, а они ему снова: — Заткнись! Но я спросил другое.

— А Дом печати кто захватил?

— Они и захватили, — сказали мне громко. — Он же работал, печатал газеты, а они взяли да и национализировали… Вот вам и демократия!

— А омоновцы разве не силой?

— Омоновцы лишь помогали вернуть хозяевам!

— Но силой?

— Нет. Просто взяли под охрану.

— А не лучше бы по закону… Ну, хотя бы через суд?

— А какие вы имеете в виду законы? Советские? Так их тут давно нет!

— А какие есть?

— Да никаких нет!

— Но так же не бывает?

— А вы инкогнито приезжайте, — посоветовали мне. — Приклейте там бороду или усы и походите… Посмотрите, тогда и увидите всю правду! А так…

ИЗ ЗАПИСКИ:

Я и зачитать не смог, снова врезался голос:

— Россия гибнет из-за таких вот предателей, как Горбунов!

— Мы присягали СССР, а не Горбунову! Мы не дадим ему разрушить державу!

— И Ельцину не дадим!

Аплодисменты.

— И не надо нам всяких ваших слов про империю… Называйте, как хотите, держава или еще как… У нас СССР, а не империя вовсе!

Аплодисменты.

ИЗ ЗАПИСКИ:

Выступил летчик, немолодой, коренастый, весь какой-то крепкий, основательный. Это доказывало, что не одни политкомиссары были на сборище. Фамилию, к сожалению, не удалось узнать, но говорил он заинтересованно об отсталой нашей технике, на которой приходится работать, у американцев — глядели хронику Ирака не без зависти — куда лучше!

— Но в Ираке, не секрет, техника-то наша?

— Потому и бьют, — был ответ. — Нам нужна хорошая техника.

— Даже в ущерб вашей жизни?

Я не сказал «нашей», но мог бы сказать, мы же все ее в какой-то мере оплачиваем.

— Да, — ответил летчик.

Тогда я спросил моего оппонента:

— Но мы тратим на армию сто миллиардов рублей, а Сахаров даже считал: сто пятьдесят… Ну, а если часть этих денег вместо вооружения потратить на соцбыт для офицеров?

— Нельзя, — был ответ.

— Почему нельзя?

— А воевать чем станем?

— С кем воевать?

— С агрессором!

Летчик нисколько не задумывался:

— Видите ли, американцы навязывают свою волю Ближнему Востоку… А если мы будем безоружны, они станут диктовать и нам, и мы погибнем.

— А вам не кажется, что раньше мы погибнем от голода? — спросила Дробот. — И вашей распрекрасной техникой некого уже будет защищать?

— Не кажется. Без техники тоже не выживем, — сказал летчик.

— А без больниц для детей?

— И без них… Но сперва — техника.

— Ну, то есть, оружие?

— Конечно.

— Но ведь его столько, что мы его уничтожаем… Зачем же его еще и еще клепать?

— Нужно, — отвечали. — Но другого качества.

ИЗ ЛИСТОВКИ:

Последним выступал подполковник Павлов, он вышел прямо к трибуне и сказал, что будет говорить десять минут.

— Пусть говорит, — бросили из рядов. — Он из части.

Вот тут и стало понятно, что остальные-то, ну разве кроме летчика, не из «части». Ну, да ладно. Офицер Павлов стал говорить, что 18 лет в армии, жена — латышка, а дети уж непонятно кто…

Так он и сказал: «Непонятно кто». И далее…

— Я ночи не сплю, пытаюсь разобраться, кто виноват, Москва или Латвия… Ее Верховный Совет… А дело, по-моему, не в системах, а в отдельных людях, в тех, кто стоит нынче у власти… Среди них много некомпетентных людей…

Он говорил об ущемлении малых народов и больших, таких, как русский.

— Никто из нас не хочет воевать, но призывы против нас носят подстрекательский характер и провоцируют определенное настроение у людей… Все мы возбуждены… И это опасно…

Так он закончил. И ему я поверил: «человеку из части». Я потом к нему в мыслях возвращался многажды и пришел к выводу, что нам очень важно понять вот таких людей «из части», ибо от их настроя зависит наша судьба.