Тихвинское осадное сидение 1613 г.

«Война — область случайности… Недостоверность известий и предположений — постоянное вмешательство случайности — приводит к тому, что воюющий в действительности сталкивается с совершенно иным положением вещей, чем он ожидал»[42]. С этой жизненной аксиомой скоро пришлось столкнуться и князю Прозоровскому. Впрочем, именно поэтому главным наказом воеводе, традиционном для такого рода инструкций, было промышлять над неприятелем «прося у Бога милости, сколько Бог помощи подаст, и смотря по тамошнему делу» — иными словами, иметь в первую очередь «заботу о благочестии и справедливости и стремиться посредством этого снискать благоволение Бога, без чего невозможно успешно завершить ни одно начинание, даже если замысел кажется разумным, и невозможно одолеть врагов, даже если они признаются слабыми, потому что все находится в Провидении Божьем»[43].

Самовольный поход казаков Плещеева и битва на Удомле

В конце зимы 1613 г. — видимо, когда в городах стало совсем голодно, — нс менее 170 казаков ушли из своих станиц и двинулись в сторону Новгородской земли. Как уже отмечалось, подобное стремление проявилось в ту пору у значительной части вольных людей, Значительную долю в этом отряде составляли не старые заслуженные воины, справедливо ожидавшие наград и жалования от нового Государя, а всякий сброд. Таким был казак Смирной Иванов, чья судьба вообще характерна для эпохи Смуты. Холоп «служки» Троице-Сергиева монастыря[44], он попал в плен к «тушинцам» в 1608 г. при легендарной защите обители. В качестве слуги польских панов жил в Тушинском лагере, затем перебрался в Калугу, а к 1611 г. оказался уже в Новгороде, где некоторые поляки поступили на службу к шведам. Оттуда «Смирка» выехал в Москву с послом «Новгородского правительства» Л. Бутурлиным, а затем примкнул к казакам — к станице атамана Ивана Алексеева, расположенной в Угличе[45]. Возможно, что именно недавнее знакомство с поляками, шведами и новгородцами подвигло Смирного зимой 1613 г. присоединится к самовольному «походу за зипуном», а позже даже привело его к измене.

Достигнув Торжка, эти казаки предложили возглавить их самовольный поход «на немцев» сыну боярскому Леонтию Степановичу Плещееву. Представитель сильно размножившегося, а потому и несколько обедневшего знатного боярского рода Леонтий с товарищем только что прибыл в Торжок в надежде вступить во владение вновь пожалованными им в Бежецком Верхе поместьями, по встретил препятствие со стороны местною воеводы — «для того, что теми поместьями владел он сам». Прежде, в Смуту, Плещеев почти год находился в плену в Тушинском лагере[46], так что казаки, скорее всего, хорошо знали и его, и его родственников — воевод различных самозванцев. Леонтий принял их приглашение и 3 марта повел отряд на север, к занятой шведами Удомле — волости в Бежецкой пятине недалеко от границы с Новоторжским уездом.

Волость Удомля включала в себя несколько погостов (приходов, объединявших окрестные деревни), а также два небольших монастыря. Скорее всего, казаки укрепились на месте одного из них, омываемом с трех сторон водами озер Удомля и Песьво. При монастырях существовали дворы и «рядки», а озера были богаты рыбой, что давало возможность прокормиться, не нарушая казачьей заповеди па крестьянский труд. Как вольным людям, осаждавшим Москву, стало известно о выгодах этого места, может прояснить история этих земель.

После присоединения Новгородского государства к Москве Удомля, конфискованная у новгородского архиепископа, долгое время была «черной волостью», оброк с которой шел на содержание наместника. Однако, с отменой наместничеств (1556 г.) все эти земли пошли в поместную раздачу, причем значительную часть испомещенных составили астраханские татары и новокрещены: Иван Грозный активно использовал служилых татар в Ливонской войне 1558–1583 гг. Такая перемена нанесла жесточайший улар по местному населению волости, которая к концу войны практически запустела. Этому способствовала и частая смена личного состава помещиков, первая — при опричном погроме Новгорода (1570 г.), а вторая — в конце Ливонской войны. В 1583 г. после поражения от Стефана Батория и эвакуации русского населения «ливонских городов», на земли волости были переведены татары-новокрещены из-под Юрьева Ливонского и конные «говейские казаки»[47]. Последние представляли собой отряд вольных людей, которых в 1578–1579 гг. царские воеводы прибрали в гарнизон крепости Говье (Адзель, ныне пос. Гауйена в Латвии) нести конную службу за счет завоеванных деревень и денежного жалования[48]. Поскольку подобные «приборные» казаки и прочие разные люди старой службы, вообще, занимали видное место в станицах вольных людей Смутного времени, кто-то из них, по всей видимости, и привел ватагу Плещеева на Удомлю.

Должно быть, шведы не ожидали нападения: по словам Плещеева, новоторжцы давно уже «с немцами ссылались и всякими товары торговали без ведома бояр». Изгнав их из Удомли, казаки, по обычаю Подмосковных ополчений, соорудили полевое укрепление из вала и частокола («острожек») и принялись за «сбор кормов» и прочие привычные реквизиции «в пользу ратных людей». При всех мерах обороны, они явно не думали, что окажутся в эпицентре военных событий.

Первым озаботился прекращением разбоев и защитой крестьян новоторжский воевода, который известил московских бояр, что Плещеев бежал из Торжка, «прибрал к себе воров и стал в острошке в Новгороцком уезде… и крестьян грабят, и насильства чинят великие». Бояре уже 18 марта распорядились выслать на Удомлю карательный отряд — «дворян, и детей боярских, и стрельцов — а велели б» этих воров, «переимав, к себе привести» и посадить в тюрьму. Правда, положение Торжка был слишком опасным, чтобы ослабить гарнизон хоть на время, и станичники продолжали «приставничать» в окрестностях, «побивая», где можно, «немецких людей» еще больше месяца. В конце апреля князь Прозоровский, прослышав об отряде Плещеева, решил привлечь его к себе. С этой целью воевода направил к казакам, пожалуй, самого авторитетного и надежного атамана своей рати — Максима Чекушникова. Атаман успешно справился с поручением, причем на казачьем кругу ему пришлось действовать не только убеждением, но и угрозами: по словам Смирного Иванова, Максим вместе с казаком своей станицы Лёвкой Золотовым «силой» привели их отряд к присяге Михаилу Федоровичу[49].

Вскоре после этой присяги, если верить хронологии позднейшей челобитной Леонтия Плещеева, его острожек на Удомле был атакован войсками «неметцких воеводок Френцрука да Ирика Берса». В указанных военачальниках нетрудно узнать полковника Франса Стрюйка и Эрика Бёрьессона, командира личного корнета Делагарди. Их части уже в начале 1612 г. обосновались в Усгь-реке, приведя к присяге Карлу Филиппу окрестное население, а 25 февраля участвовали в разгроме полковника Наливайки при Боровичах[50]. В марте 1613 г. полковник Стрюйк во главе своего прежнего отряда отправился из Новгорода в поход «за Онег», но вынужден был повернуть к Удомле. Роты Стрюйка и Делагарди насчитывали 450 всадников — втрое больше, чем у Плещеева, — так что в ходе жестоких приступов казаки едва «отсиделись» в своем острожке от шведов. С приближением Прозоровского шведы были вынуждены отойти к Усть-реке, оставив в волости какой-то отряд для наблюдения за казаками[51]. Итак, весьма похоже, что планы Делагарди по продвижению на восток были сорваны неожиданным для всех появлением этой самовольной казачьей ватаги, привлекшей к себе направленный было «за Онег» отряд. С подходом царского войска Леонтий Плещеев был вынужден поступить под начало воеводы Прозоровского, хотя впоследствии он заносчиво писал, что это «князь Семен и Левонтей[52] сошлись со мною в Усть-реке»…

Битвы при Усть-реке и Никольском погосте

Князь Семен, присоединяя назначенных в его полк каюков и помещиков, двигался с 18 апреля из Ярославля через Кашин, Углич, Бежецкий Верх, Устюжну Железнопольскую и далее на запад. В начале мая субботним вечером, «яко мало зайти солнцу и вечеряти»[53], он достиг Усть-реки — волости Бежецкой пятины, более 100 верст к западу от Устюжны. Здесь царских ратников скрытно ожидали финские всадники Стрюйка, уже неплохо освоившие местность. Надо сказать, что в течение предыдущих десяти лет финские рейтары из дурной кавалерии немецкого образца переродились в неплохую конницу, способную бороться с легкими всадниками Восточной Европы. Если в 1600 г. они просто разбегались при виде польских гусар, то в 1609 г., под Тверью, решительной атакой разбили «три главные хоругви» поляков-«гушиицев»[54]. В последующие годы рейтары Делагарди приучились смело и решительно действовать против разного рода разорявших Новгородскую землю разбойников; как правило, они внезапно нападали на их стан, искусно пользуясь своей сплоченностью и дисциплиной. Так и теперь, на рассвете воскресного дня (видимо, 9 мая) финны вброд, «безбедно», перешли р. Уверь и обрушились на стан царских ратников со страшным кличем «Hakkau paalle!» («Кромсай на куски!»)[55]; удар пришелся на ростовских помещиков, которые, похоже, находились в ертоуле (отборном передовом отряде). Однако, на сей раз рейтары столкнулись не с черкасами или «тушинцами», а с порядочно устроенным войском: они уже торжествовали победу над митрополичьими детьми боярскими, как подоспели главные силы русской рати. В жестокой сече был изрублен сам Франс Стрюйк, а многие «немцы» попали в плен и были отправлены в Москву.

Оставшиеся в живых бежали к Белой, но Прозоровский не стал их преследовать, не прояснив обстановки и нс зная местности. Судя по всему, целью царского воеводы был выход к Крестцам, где проходил главный тракт, соединявший Москву с Новгородом (через Бронницы), и откуда же лежал путь к Старой Руссе и Пскову. Для этого надо было выйти на большую дорогу к Крестцам от Тихвина, однако, шведы перекрыли ее, расположившись «в рядку на Белой» при переправе через р. Мету. Обход через Боровичи, если там и существовала другая переправа, тоже становился рискованным: над флангом и тылом нависало вражеское войско неизвестной еще численности, с сильной кавалерией, которая могла снова атаковать на переправе или на марше.

Именно поэтому князь Семен предпочел двинуться прямо к устью Белой, в чем ему неожиданно помогли «мужии новгородския с началными людми» — какой-то отряд местных помещиков, который глухой ночью после битвы прибыл к нему в стан. Те провели царское войско меж озер и болот к шведским позициям и указали удобное для «табора» место. Переправа через Мету находилась в устье реки Белой, в районе погостов Прокопьевского и Богородицкого (ныне Любытино) с селением-«рядком»; далее к востоку тихвинская дорога продолжалась вдоль р. Белой еще 15 км, до Никольского погоста в Шереховичах. Именно сюда и выдвинулся Прозоровский, выйдя к дороге немного поодаль от селения. Согласно шведским данным, произошло это около середины мая[56].

Русские позиции у Никольского летописец называет «табором», но по шведским данным, они были усилены тремя острожками из частокола. Возведение подобных укреплений — по образцу «блокгаузов» Морица Оранского— с 1609 г. было правилом для ратников Скопина-Шуйского, ас 1611 г. — и во всех «земских ратях». В походе за войском перевозились готовые колья, позволявшие быстро соорудить заграждение от вражеской конницы, после чего укрепление усиливалось рвами, валами и частоколами. Все эти приемы были перенесены из Нидерландов офицерами корпуса Делагарди[57], и теперь русские с большим успехом обернули их против своих недавних «учителей».

Поначалу ратники Прозоровского имели явное преимущество над противником, так что жаркие стычки, которые то и дело завязывались между «подъезщиками» обеих сторон, заканчивались, как правило, в их пользу. Вместе с тем, стало ясно, что шведские позиции им «нс по зубам», и они отказались от дальнейшего наступления, заняв выжидательную позицию. Именно тогда к царским воеводам прибыл сын боярский с грамотами от властей Тихвина с предложением сдать город «на Государево имя», и с этой целью на север пришлось срочно отправить четыреста лучших всадников.

В последние дни мая на подкрепление ведам неожиданно прибыли черкасы-волонтеры полковника Сидора, что вызвало воодушевление у врага. На рассвете передовой отряд «литвы» атаковал русские укрепления и даже ворвался в них, вызвав смятение в казачьем стане. Однако, воеводам удалось «устроить полки» и не только отбить атаку, по и самим перейти в наступление. В поле перед Шереховичами они столкнулись уже с главными силами противника, и завязалась «сеча злее первыя»; но и тут царские ратники одолели. Литве и немцам пришлось отойти уже к самой деревне, «у исходь» которой высился деревянный храм святителя Николая Чудотворца. Последний составлял ключ их обороны: «А на тоя поляне за храмом таим Николой стояше сила супротивная». Причем, часть немцев засела в самой церкви, открыв оттуда эффектную стрельбу по наступающей рати (похоже, прямо из алтаря — на восточную сторону). Столь бесцеремонное обращение солдат лютеран с храмом Божиим поразило даже видавших виды царских ратников. Придя в некоторое замешательство, они стали совещаться с воеводами: «Мнозии бо от мужей отрицаше убийству во храме бытии». Однако, Прозоровский и Вельяминов присоединились к мнению, что лучше уж биться, чем «от немцев разоряему и осквернену быти дому Божию», и начали новый приступ. Шведы, вынужденные оставить храм, подожгли его, что вызвало ярость у казачьей рати. К ночи противник был вынужден оставить селение.

Потери с обеих сторон были ужасны: «Яко стояше православное воинство на костех»[58]. Одной из причин успехов царской рати могли быть низкие качества запорожского войска, которые шведы поначалу переоценили. Однако после боя Прозоровский вновь оставил селение. Его самое пристальное внимание привлекали события, стремительно развивавшиеся в Тихвине.

Тихвинское восстание 25 мая 1613 г.

Тихвинский храм Успения Пресвятой Богородицы, основанный на месте явления в 1383 г. чудотворной Тихвинской иконы Божьей Матери, поначалу находился на пустом болотистом месте, известном как «волок па Тихвине» (река Тихвина или Тихвинка — приток реки Сясь, впадающей в Ладожское озеро); однако, в XVI веке церковь была отстроена в камне рачением великого князя Василия III (к 1515 г.), а после его паломничества в Тихвин в 1526 г., предпринятом Государем Московским с просьбой о даровании наследника, икона обрела известность общерусской святыни, особо почитаемой великокняжеской, а затем царской семьей. Вскоре Успенский погост превратился в значительный торгово-ремесленный центр Новгородской земли. В 1560 г. по указу Ивана Грозного здесь был основан монастырь, а каменный Успенский собор и монашеские келии окружены земляным валом с деревянным палисадом, тремя шатровыми башнями и «тайником», ведущим к реке. Посад Тихвина, из соображений благочестия, был перенесен на две версты к югу от монастыря. С этого времени город приобрел значение стратегически важной крепости, прикрывавшей северо-западные рубежи России со стороны Ладожского озера. Вскоре на другом берегу Тихвины, к северо-западу от «Большого» мужского монастыря, был основан женский монастырь Введения во храм Пресвятой Богородицы («Введенский» или «Малый»). К 1613 г. настоятельницей женской обители уже много лет являлась «старица царица Дарья Алексеевна», несчастная четвертая жена Ивана Грозного[59], почему монастырь еще назывался «Царицыным» — это название особенно предпочитали казаки Прозоровского. Впрочем, во время тихвинских событий насельницы перебрались в Устюжну Железнопольскую[60], подальше от шведской оккупации.

После сдачи «на имя Карла Филиппа» в городах в знак «союза» шведов и новгородцев, продолжали действовать воеводы из новгородских дворян, особо преданных новой власти. Они начальствовали над местными русскими ратниками, но в своих полномочиях сильно ограничивались шведскими офицерами. В Тихвине русскую часть администрации представляли игумен Онуфрий — настоятель Успенского монастыря, которому и принадлежал Тихвинский посад, — и воевода Андрей Григорьевич Трусов. Последнему весной 1613 г. был подчинен сильный отряд ратных людей, собранный в Тихвине для поддержки шведского войска. Помимо местных помещиков — детей боярских Обонежской и Бежецкой пятин — в город были введены две сотни приказа ивангородских стрельцов головы Ивана Герасимовича Ушакова, под началом сотников Ивана Шипилова и Петра Уварова. Отряды городовых стрельцов Новгородской земли были сильно обескровлены и перемешаны в ходе долгой войны, и в число 200 пятидесятников, десятников и рядовых, помимо ивангородских, входили еще стрельцы из Ладоги и Орехова[61]. Гарнизон Ивангорода сдался на имя Карла Филиппа только 3 декабря 1612 г. из-за крайнего истощения, сражавшись со шведами более трех лет, и можно представить себе настрой выведенных из него стрельцов. Шведский комендант Йоханн Делакумбе («Иван Лакумбов» русской летописи) разместил своих солдат внутри укреплений Успенского монастыря-всего 120 чел. по русскому источнику или 60 по рапорту Делагарди королю[62].

Получив известие о приходе царского войска в Усть-реку, русские власти Тихвина задумали сдать ему город: волость находилась всего в 130 верстах от монастыря, и дорога туда была хорошо известна местным ремесленным и торговым людям[63]. Жители города активно вели борьбу против «тушинцев». а затем против шведов, участвуя в осаде Ладоги (1610 г.); и посад, и монастырь сильно пострадали после сдачи на имя королевича (в 1611–1612 гг.), так что каких-то оснований для приверженности новой власти у тихвинцев не было. Настоятель Успенского монастыря (который до 1611 г. фактически руководил борьбой местных жителей со шведами) довольно неожиданно встретил поддержку и у назначенного из Новгорода русского воеводы. Трусовы принадлежали к верхушке нов-I городских служилых людей «по отечеству», занимая видные места в войске и местной администрации. Василий Иванович (двоюродный брат воеводы), дворянин Водской пятины, бился во главе сотни новгородцев с Болотниковым под Тулой (1607 г.); Ларион и Богдан Трусовы упоминаются как головы «земских ратных людей» Каргополя и Белоозера (1609 г.)[64]. Сам Андрей Григорьевич, дворянин Обонежской пятины, до назначения в Тихвин числился воеводой в Устюжне. В «безгосударное время» Трусовы поначалу присягнули Карлу Филиппу и закрепились в первых рядах местной администрации: Василий Иванович был даже назначен главным судьей по сбору пошлин. Однако, известие об избрании на царство Михаила Романова изменило их дальнейшую судьбу. Дело в том, что и они, и их предки издавна состояли в каких-то тесных отношениях еще с Федором (Филаретом) Никитичем и даже с дедом Государя боярином Никитой Романовичем и хорошо помнили их «давную милость и взыскание». Предположительно, некоторые из Трусовых начинали службу в боярских свитах Захарьиных-Юрьевых[65].

Свою «службу» новому царю Трусовы начали единодушно, всем родом: если Василий Иванович вместе с дьяками воеводской приказной избы стали регулярно сообщать в Москву «тайные вести» о происходящем в Новгороде, то Андрей Григорьевич задумал передать в руки нового Государя Тихвин. В середине мая, узнав о приходе его полков к Усть-реке, он отправил к Прозоровскому своего подчиненного, новгородца Бежецкой пятины Микиту Кулибакина с несколькими грамотами — видимо, не только от воеводы, но и от игумена и иных тихвинцев. Микита с честью выполнил опасное поручение[66].

Прозоровский поспешил немедленно известить Государя об упорстве шведов под Усть-рекой и что «им во Псков от немецких людей пройти немочно, потому что стоят немецкие люди в Устретсцких волостях, в Удомленском погосте и в рядку на Белой». Сообщение о возможности занять Тихвин, скорее всего, было отправлено им устно, чтобы противник не смог перехватить эти сведения. В ответ царь изменил задание своим воеводам, поручив им уже не прорываться к Пскову, а атаковать шведов в Новгородской земле: «Идти на немецких людей в Устьретецкие волости и к Тихвину, и промышлять над немецкими людьми»[67] — одобрив, таким образом, замысел своего воеводы.

Однако, дело было слишком срочное и опасное для тихвинцев, так что князь Семен и не стал дожидаться этого ответа из Москвы[68], а немедленно снарядил в поход отборный конный отряд во главе со стряпчим Дмитрием Баимовичем Воейковым (дети боярские, казаки и служилые татары под началом Вейкова и Арцыбашева — по данным летописи, 400 чел.). Второму сотенному голове отряда, Леонтию Арцыбашеву, было поручено «тайным обычаем» пробраться в Тихвин, чтобы согласовать совместные действия. Для столь рискованного дела Прозоровский вновь выбрал наиболее подходящего человека: имея поместье в окрестностях монастыря, Леонтий хорошо знал его обитателей, а Андрею Трусову приходился давним сослуживцем, поскольку сам являлся видным дворянином Обонежской пятины[69].

В Тихвине Арцыбашев условился о восстании сразу после больших православных праздников — Дня Святой Троицы и Понедельника Святого Духа — во вторник (25 мая). По древнему русскому обычаю, договор скрепили крестным целованием: тихвинцы поклялись, что выступят против шведов, а Леонтий, от имени царского войска, — что ратные люди, в основном казаки, не причинят никакого вреда посадским людям. Надо отметить, что предстоящее дело в глазах обитателей Тихвина было связано с огромным риском. Все дни перед восстанием они «скорбели», боясь предательства, и к удивлению и насмешкам шведов провели в единодушной молитве вечер и ночь на вторник.

Сомнения тихвинцев чуть было не оправдались на следующий день. Когда на второй час после рассвета часть «немцев» была перебита и поймана на караулах, выяснилось, что полк Воейкова «замешкался». Только через час, как некое знамение, показались царские воины «от восточныя страны, от Московского государства» (т. с., на Московской дороге), что вселило в восставших уверенность в победе. Они открыли огонь из пушек по «светлице» внутри укреплений Успенского монастыря, где засел Делакумбе, и сломили упорство остатков его отряда. Сам «немецкий воевода» и еще несколько шведов были взяты в плен и отправлены в Москву, а город сдан голове царского отряда. Монахи во главе с настоятелем монастыря принесли благодарение перед чудотворной Тихвинской иконой Богоматери, и при стечении всего народа впервые прозвучали молитвы «о христолюбивом Царе и великом князе Михаиле Феодоровиче всея Русии, да подаст ему Господь Бог свыше победу на вся враги его»[70].

Набег шведов на тихвинский посад и последний бой в Усть-реке

Немедленно после занятия Тихвина царские ратники принялись за укрепление Успенского монастыря. Деревоземляные укрепления, устроенные еще при его основании, ко времени Смуты пришли в упадок. С 1610 г. деятельный игумен Иосиф силами посадских людей и монастырских крестьян восстановил острог и выкопал ров, а в мае 1613 г. новый глава обороны — Дмитрий Воейков — стал не только чистить ров и чинить острог, но и «рубить тарасы», т. е. возводить более мощную стену.

Вместе с тем, посад монастыря, отнесенный из соображений благочестия на две версты от его стен (к югу), остался беззащитным. Получив весть о событиях в Тихвине, ротмистр Роберт Мюр из устья р. Белой отправил сильный отряд для скорой мести его жителям. Летописец называет их «немецкими ратными людьми», гак что, скорее всего, это была финская конница: прибытие на шведскую службу запорожцев позволяло шведам несколько ослабить свои главные силы. На рассвете 5 июня противник «изгоном», т. е., внезапно ворвался в посад и начал избиение мирных жителей. Погибли тогда сотни людей, включая женщин и детей[71]. Ратники Воейкова выехали на вылазку и прогнали неприятеля, но то был только его передовой отряд: вечером с юга подошли оставшиеся части, и шведы снова заняли посад. На следующий день они начали жестокий приступ к монастырю, однако с большими потерями были отброшены. Надо сказать, что иноки монастыря сразу же стали деятельно участвовать в обороне: они непрерывно, всю ночь и день, служили молебны, перед вылазкой игумен ограждал воинов крестным знамением, а утром 8 июня «весь освященный собор» монастыря с молебным пением понес чудотворную икону Одигитрии по стенам. Уже вскоре стало видно, как противник спешно поджигает уцелевшие мирские и церковные постройки, явно готовясь уходить — и действительно, на рассвете следующего дня «осадные сидельцы», выйдя из острога, «не обретоша ни единаго супостата». Воейков поспешил сообщить обо всем случившемся Прозоровскому.

Между тем, от царского воеводы не укрылся уход значительной части шведов к Тихвину, почему на рассвете 4 июня он поспешил перейти в наступление из своих таборов. По красочному описанию летописи: «Паки полки христианския устремляются на противниц… и бысть паки сеча зля яко от восхода солнца и до вечера, и посрамлении быша супротивная и бегоша, силою бо Божию гонимыя от места того, и убита их православнии множество». Кстати, в этом сражении «с неметцкими и с литовскими людми» под Усть-рекой приняли участие и станичники Леонтия Плещеева, которые подошли накануне, причем сам Плещеев, согласно его послужному списку, «Государю служил, убил мужика» (т. е., неприятельского солдата)[72]. Трудно сказать, насколько велик был успех этой вылазки — главное, что поспешное отступление шведов от Тихвина в ночь на 9 июня могло быть вызвано известиями об этой битве. И тем не менее, для православных защитников монастыря неожиданное бегство противника явилось одним из первых чудес, явленных тогда от иконы Богоматери Тихвинской.

Первый сеунч нового царствования

По обычаям того времени, воеводы отправили к Государю гонцов с «сеунчем» — радостной вестью о победе. Такие гонцы — «сеунщики»— выбирались из отличившихся в битве знатных воинов, и государево пожалование «за сеунч» было в то же время чествованием этих героев. Известие о взятии Тихвина привезли Михаилу Федоровичу дети боярские, белянин Елизарий Васильевич Голохвастов (от Прозоровского) и новгородец Обонежской пятины Иван Парфеньевич Унковский (от Вельяминова).

Хотя Прозоровский успел предупредить Государя о возможности своего похода к Тихвину, столь быстрый успех явился в Москве полной неожиданностью. Войско из таких ненадежных ратников, коими считались вольные казаки, отправленное попросту для усиления псковского гарнизона, внезапно и без потерь овладело важным пунктом в Новгородской земле — городом, еще недавно занятым главными силами шведов и расположенным далеко в стороне от пути на Псков. Несомненно, благочестивый и набожный Михаил Федорович отнесся к этому событию как к знаку Божьей милости для своего царства и покровительства Пресвятой Богородицы: как сообщает летописец, с тех пор он «велию веру и любовь стяжа» к чудотворной Тихвинской иконе. «Радостная весть» из Тихвина предварила сообщения о победах царского войска в других концах страны — на литовском рубеже, под Псковом и на границах Дикого поля.

Вдохновителю восстания — Андрею Трусову — Михаил Федорович поспешил послать грамоту с «государевым жаловальным милостивым словом» за службу; он пожаловал и самого воеводу, и остальных бывших с ним дворян, велел им «быти к себе к Москве, видеть государевы очи» (т. е., удостоил личного приема). Похоже, такой же чести удостоился и игумен Успенского монастыря Онуфрий, который примял участие в торжествах венчания Михаила Федоровича на царство (11 июля 1613 г.). А 30 июля в Кремле состоялось первое массовое награждение за сеунчи: кроме Голохвастова и Унковского, были пожалованы деньгами сын боярский из Северской земли и шестеро служилых людей, «пригнавших» из-под Воронежа с известием о полном разгроме войск атамана Заруцкого[73]…

Две случайности изменили весной 1613 г. весь ход войны в Новгородской земле: самовольный уход на Удомлю казаков Леонтия Плещеева спровоцировал выступление шведского войска, которое успело преградить путь рати км. Прозоровского ко Пскову, назначение на воеводскую должность в Тихвине одного из рода Трусовых, имевших давние связи с Романовыми, позволило тихвинцам уничтожить шведский гарнизон и сдать город царскому войску. Закономерности этих событий, конечно, неявны и неочевидны. Однако, в целом, в эпоху крайнего религиозного напряжения, вызванного событиями Смуты начала XVII столетия, обстоятельства первой победы войска Михаила Федоровича явились для русских людей несомненным свидетельством его «Государева» ратного «счастия», а место этого успеха — новым знаком покровительства Московской державе самой Царицы Небесной.