Титаника

Глава 14 Правда о Филемоне Мерле

Был ли я единственным мужчиной, который лишился девственности на «Титанике»? В шесть часов мадам Андрезен оделась. Мы оставались в постели четыре часа — она сказала, что это не очень много для первого раза. Я был быстрым, она терпеливой. Я стал нежным, она сделалась строгой. Мы настолько слились в наслаждении, что когда Батшеба встала с постели, это было так, будто половина моего тела — скажем, рука и нога — отошла от меня.

— Что вы скажете вашему мужу?

Бат вынула из кармана манто билет.

— Я была в турецкой бане, — сказала она. — И в сущности, это правда.

— Мы еще встретимся?

— Нет.

— Вы каждый раз говорите так.

— Потому, что я каждый раз так думаю.

Она приблизила ко мне свое сияющее лицо, пресыщенное и отдохнувшее, и, поцеловав меня в скулы возле глаз, сказала:

— Уж не вообразили ли вы, что я влюблюсь в такого худого бедного французика? Я всего лишь хотела попробовать, как это — заниматься любовью с таким тощим.

С этими жестокими словами она вышла. Я не сомневался, что этой ночью или завтра утром она о них пожалеет, но, возможно, будет поздно. Захочу ли я ее этой ночью или завтра утром? Одеваясь, я понял, что неверно поставил вопрос: неважно, хочу ли я ее, — она нужна мне. Я поднялся на ужин, надеясь хотя бы увидеть Батшебу, и как можно скорее. За столом была только Августа Уоррен. Я подождал Мерля — пять минут, десять… Неужели он решил окончательно перебраться в третий класс? Обнаружил еще один заговор против «Титаники» — пятый, если я правильно считаю. Что касается Эмили, то она, по словам ее тети, отделывала свои последние стихи.

— Вы уверены, что последние? — спросил я.

— Увы, да. Эмили — подростковый гений, как ваш Рембо. Она сама это объяснила. Она думает, что дух Божий дышал в ней и что это кончилось вчера вечером. Она закончила свое произведение.

— Что она теперь будет делать?

— Жить.

— Это ей наскучит.

— Я этого боюсь, но милостивый Бог, насколько я знаю, не подписывал контракта, гарантирующего нам веселье на всю жизнь.

Августа Уоррен была женщиной набожной, честной, чувствительной и умной. У нее была очаровательная внешность, которую она безуспешно старалась замаскировать мрачной и старомодной одеждой. Она исчезла вместе с кораблем пятнадцатого апреля одна тысяча девятьсот двенадцатого года.

Из кухни вышел мужчина в униформе и сказал что-то официанту, который указал ему на наш стол. Человек приблизился к нам и спросил меня, действительно ли я Жак Дартуа. Я сказал, что да. Он предложил мне следовать за ним в госпиталь.

— Госпиталь на борту «Титаники»? — удивился я.

— Мы называем это так, но на самом деле это несколько сообщающихся кают и шкафчик с медикаментами, рядом с кухней. Это не доставит вам большого неудобства.

— У меня нет никакого намерения идти в госпиталь, как бы он ни был мал и плохо оборудован. Я не болен.

Может быть, думал я с тем наигранным веселым цинизмом, свойственным людям, лишившимся девственности, в течение нескольких дней после их подвига или, точнее, подвига их партнера, Батшеба Андрезен передала мне сифилис, но прошло слишком мало времени, чтобы он, даже вирулентный, смог проявиться и тем более заставить меня страдать.

— Речь идет не о вас, — сказал моряк, — а о мсье Филемоне Мерле. У него вечером был небольшой приступ. Ничего страшного, но он требует вас к себе. Ему нужно вам сказать что-то срочное.

Я вскочил и поспешил за моряком к постели Филемона. Врачом был доктор Дж. Э. Симпсон, который, как и мисс Уоррен и другой врач на борту, У. Ф. Н. ОʼЛохлин, погиб при кораблекрушении «Титаники». По пути Симпсон объяснил мне, что с самого выхода из Саутгемптона Мерль все ночи проводил в госпитале. Наконец я раскрыл его секрет. Люксембургский лечащий врач Филемона обговорил это с медицинским персоналом «Уайт Стар».

— Какой лечащий врач?

— Доктор Блюмберг, его люксембургский психиатр.

— Его психиатр?

— Мсье Мерль находится под психиатрическим наблюдением. Он направляется в Соединенные Штаты по совету своей семьи, чтобы встретиться с самым большим американским специалистом по неврозам.

— Чем он болен?

— Параноидальный бред, шизофрения, митомания.

— Митомания?

— Да, он выдумывает истории и воображает себя тем, кем не является. Имейте в виду, он совсем не опасен. Иначе «Уайт Стар» не позволила бы ему устроиться в вашей каюте, даже зная, что он там не будет спать. Он — человек очаровательный, я думаю, у вас были случаи это заметить. Я добавлю, что это легкий больной. Его рассудок начал расшатываться, когда он подумал, что обязан — и в связи с положением его семьи в герцогстве это отчасти так и было — бороться против сильного гомосексуального влечения.