То, что имеешь, держи. Православие и католицизм в трудах русских святых и церковных мыслителей

Протопресвитер Михаил Помазанскии Кафоличность Церкви и экуменизм

Когда император Константин Великий, ради успокоения догматических споров в Христианской Церкви, собрал собор епископов всей Империи, этот собор получил название «экуменического», Это название присвоено было и последующим соборам общеимперского вида. Когда некоторые участники этих соборов, которые прежде были в ереси, отказывались от прежнего своего заблуждения, они подтверждали свой отказ подписью: «Присоединяюсь к Православной Кафолической Церкви» и далее следовала подпись епископа (см. Деяния Вселенских Соборов, изд. Казанской Дух. Академии). Почему же не — к экуменической, а именно — к кафолической Церкви?

Потому, что такое сочетание слов «экуменическая Церковь» вообще не существовало. Популярный, крупный историк древней Церкви проф. Рудольф Гарнак в книге «Руководство по истории догматов» пишет: «Если мы сравним Церковь середины 3-го века с тем состоянием, в каком находилось христианство на 150-200 лет раньше, то мы найдем, что теперь это действительно религиозная организация, между тем, как раньше были просто общины, веровавшие в небесную Церковь, земным отображением которой они являлись и стремились дать ей некоторое отражение простейшими средствами; как странники и пришельцы на земле, они жили в будущем» (цитируется по книге Вл. Троицкого, впоследствии — архиеп. Иллариона, исповедника 20-го века, «Очерки по истории догмата о Церкви»). Чтобы подтвердить правдивость слов проф. Гарнака в этом случае, достаточно слов ап. Павла в его послании к Галатам: «Вышний Иерусалим свободен: он — мать всем нам». Хотя тогда существовал еще и земной Иерусалим.

Вот что такое кафоличность Церкви. Небольшие христианские общины и отдельные крещеные семьи составляли, каждая семья или община сами по себе, церковь, и долгом каждой из них было — сознавать себя «Приступившими к небесному Иерусалиму, к горному Сиону, к торжествующему собору и церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех Богу, и к духам праведников, достигших совершенства» (12 гл. посл. К Евреям). Сама же небесная Церковь состояла тогда больше из праведников Ветхого Завета, ради коих Господь «Нисходил в преисподняя земли» (Еф. 4, 9-10), быв «Во гробе плотски, во аде же с душою, яко Бог, в раи же с разбойником, и на престоле с Отцом и Духом»; однако представляем себе там уже и «церковь первенцев» Нового завета: Крестителя Господня Иоанна, евангельских Захарию и Елисавету, также родителей Пресвятой Девы Марии, Симеона Богоприимца, прав. Иосифа Обручника, первомученика Стефана и иных мучеников первых лет христианства. И тогда уже скромная нижняя Церковь на земле находилась в духовном единстве с торжествующей Небесной, составляя с ней одно Тело Христово, предназначенное в устроение полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главой Христом, как плерома, как «полнота, наполняющего все во всем» (Ефес. Гл. 1-я). Она была в истинном, прямом смысле кафолической Церковью, и такой должна оставаться до входа в нераздельное и совершенное «Царство Славы».

Словесный термин katholikos (буквально: по всему, всеобъемлющий), если и существовал, то был почти затерян в классической литературе эллинов (в одном из философских произведений Эпикура идет речь о «кафолическом мышлении»). Слово это извлечено из забытья христианством по необходимости, чтобы обозначить одно из высоких христианских понятий. Известно, что в новозаветных, апостольских писаниях, а потом и в святоотеческих, есть немало слов новых, специально выкованных из старых словесных корней, или же старым словам дано новое значение.

Уже в первоначальных, кратких символах веры древних поместных церквей слово «Церковь» соединялось с определением «кафолическая»; во втором веке оно встречается у св. Игнатия Богоносца, в послании Церкви Смирнской по поводу мученической смерти св. Поликарпа, еп. Смирнского, и у Климента Александрийского. Но для нас еще существеннее читать, в каких живых, полных веры словах, как бы полных очевидности, священнослужители Церкви в эпоху мученичества представляли эту связь, эту родственность членов земной Церкви с небесными ее членами. Если же каждая Церковная община была в идее кафолической, то тем более такой была каждая поместная церковь, и ее архипастырь был архиереем кафолической Церкви: так до наших дней дошло именование «католикосом» патриарха поместной церкви для обозначения апостольской преемственности, сохраняемой этой церковью.

Три новозаветных аксиомы выражаются в исповедании этого небесно-земного единства: а) «Бог не есть Бог мертвых, но живых»; б) «Любовь никогда не прекратится»; в) «Молитесь друг за друга». Читаем у ап. Павла: «Глава — Христос, из Которого все Тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви» (Посл. к Ефес.). Какие же существуют формы этой связи? Реальное их выражение — в перекрестных путях молитвы: земные молятся также как и небесные, обращаясь к Богу; земные просят молитв о себе у небесных; усопшие просят земных молиться о них; мы молимся об умерших и обращаемся к Пречистой Богородице и к святым поддержать эти наши молитвы; святые молятся и о нас, живущих на земле, и откликаются на наши просьбы молитвенно помочь отшедшим от нас, чтобы они очистились от грехов. Мы просим апостолов и святителей назидать нас; просим подвижников быть нашими руководителями на пути очищения наших душ, на пути борьбы с греховностью, ради духовного возрастания в благодати Христовой. Мы присоединяемся к ангельским славословиям «Осанна! Свят, свят, свят Господь Саваоф» нашими земными «аллилуйя» и иными славословиями. Мы верим, что из небесной Церкви невидимо источается на нас этим путем духовная помощь Богородицы и святых, это сознание радует нас, и мы отвечаем им похвалами и благодарностью.

Видим прообраз небесно-земной Церкви в евангельском событии Преображения Господня, во время коего апостол Петр в порыве блаженной радости пребывания их, трех апостолов, с небожителями Моисеем и Илией, вместе с их Божественным Учителем в светлом облаке, почувствовав себя как бы восхищенным в рай, воскликнул: «сотворим здесь три сени!» (палатки), желая, чтобы данное состояние уже не прекращалось.

Исключительность, или своеобразие, слова «кафолический» (неприменимого по существу к чисто земным нуждам и понятиям) привело к тому, что для него не находится адекватного или точно соответствующего перевода в живых языках. Одни лишь греки имеют счастье пользоваться им, как родным словом. Римская церковь, пользовавшаяся, как в богослужении, так и в богословии, исключительно языком латинским, сочла наилучшим выходом сохранить в символах веры это греческое слово без перевода. Славянские первоучители, по необходимости, дали его славянам в переводе «соборный,» «соборная Церковь», в символе веры, хотя в древнеславянских рукописях символа веры можно встретить: «верую во едино святую, кафоликию, апостольскую Церковь». Славянофил Ал. С. Хомяков признавал перевод «в соборную» очень ценным; в наши дни, однако, слово «соборная» в умалённом его значении, дало повод настаивать на необходимости соборного управления епархиями с участием мірского элемента Церкви. Римская же Церковь снизила значение кафоличности вообще до смысла только земной вселенскости, а это уже недалеко и до новомодной экуменичности. Это отразилось на догматическом определении понятия «Церковь», а именно то, что Церковь есть общество Христово на земле, под Небесною Главою Христом, под управлением епископа Римской церкви, как епископа вселенского, или «католического» в земном смысле. Поэтому учение о самой Церкви не имеет темы относительно общения со святыми: она перенесена в отдел о Небе и излагается в догматических системах, как «Культ святых». Такая постановка должна быть совсем чужда православному сознанию, если бы даже данное выражение «культ святых» проникло из международного лексикона в «православную» печать. Единение со святыми есть связь с отошедшими отцами, братьями и сестрами во Христе, как «общение любви», а не как «культ-почитание», хотя и низший, второстепенный, но как бы параллельный культу-почитанию Бога во Святой Троице, Творца и Промыслителя и Судьи міра.

Ведь самая краткая — «малая» ектенья в нашем богослужении, состоящая из одного прошения «Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже...» содержит в себе исповедание кафолического общения со святыми в словах: «Пресвятую, пречистую, преблагословенную, славную Владычицу нашу Богородицу... со всеми святыми помянувши», а затем следует призыв: «сами себе, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим», — как единственный культ: «Яко Твое есть Царство...», «Яко Твоя есть держава, и сила, и слава, Отца, и Сына, и Святого Духа, и ныне, и присно, и во веки веков».

«Всеобъемлемость в единстве» — таково содержание слова «кафолический». Сюда входят: соединение неба с землей, единство неба с землей, единство веры, внутреннее единство богослужения при внешних разностях, единство понимания путей христианской жизни, согласованность канонов церковного управления, а равно и канонов христианского поведения, единство источников богопознания, понимание подвига личного, как расчистки сердца для действия благодати, преемственность иерархии Церкви, как условие и свидетельство исторического единства Церкви, как признак ее прямой апостольской наследственности. Для нас надежда на воссоединение Восточных церквей, остающихся по той или другой причине в расколе, до конца времен не должна угаснуть.

Со времени отрыва Римской церкви, церкви Запада, от Восточной, Западная стала более земной. Это совпало с началом второго тысячелетия христианства. Церковный Рим удержал при себе имя «католического», церковь усвоила его, как ее собственное имя, но ослабело тяготение к Небесной Церкви, ослабело чувство близости святых Церкви, древних отцов и учителей ее, как ее духовных вождей. Место такого тяготения занял рассудок. Выражением его явилась схоластика. Руководство верой перешло в руки докторов и магистров богословия, что удержано и до нашего времени. Людская церковная масса продолжала жить со своей привязанностью к традиции. Когда же, к названному обмірщению духа церкви, присоединилось, в глазах народа, моральное снижение ответственных кругов церкви, проявился протест. Возникло протестантство. Выступил Мартин Лютер. Но Лютер и его единомышленники сами носили в себе односторонний дух схоластики — рассудочности. И в результате, уже в самом протестантизме появляются течения протеста против сухости веры, отрываются группы с мистическим настроением, возникают разные формы пиетизма, с жаждой таинственных религиозных переживаний, с ожиданием «благодатных» озарений, что дошло до наших дней.

Сознание ненормальности (а по существу, греховности), потери единства христианства теперь выражается отчетливо. Тоску о единстве стремятся заполнить попытками соединения. На этой почве создалось экуменическое движение. Но если даже отвести наши глаза от его политической стороны, ясно, что оно уводит еще дальше от понятия Церкви Христовой, от идеи единства Церкви. Здесь забывается само слово «Церковь».

Чем шире становится обхват религиозных организаций, призываемых в это движение, тем дальше отходит оно не только от кафолической Церкви, но и от самой мысли о Царстве Божием как о Царстве Небесном. И как больно видеть, что представители православных церквей, вошедшие в это движение, не видят этому конца!

Единственный путь к восстановлению единства христианского есть возвращение к единству Христовой Церкви во всей ее полноте. Это значит — к духовному общению во Христе со святыми апостолами, первыми друзьями Его, ближайшими к Нему обитателями небесного Дома Его, а затем — и со всем сонмом небесного Иерусалима. В этом же состоит то расширение сердец наших, о коем апостол пишет: «Сердце наше расширено; вам не тесно в нас: но в душах ваших тесно: в равную взаимность распространитесь и вы» (2-е посл. Кор. Ап. Павла).

Экуменизм, даже если бы он был собственно христианским, есть движение как бы по плоскости, горизонтальное. А нас тот же апостол призывает понять, постигнуть, что есть «Широта и долгота, и глубина и высота» (Ефес. Гл. 3), иначе говоря, что есть истинная Церковь Христова во всей ее полноте, не только горизонтальной, но и вертикальной, символ чего мы, православные, видим в Кресте Господнем. Такое начало влечет за собой и вступление на путь исторической «долготы» Церкви, сохраняющей преемственную непрерывность иерархии Церкви, а также свято оберегающей истины христианской веры.