Толкач

Глава 1

Зима свалилась на голову нежданно-негаданно. Дикая, крикливая, неистовая, она сковала город холодом, заморозила тела и души.

Ветер свистел под скосами крыш, вырывался из-за углов, уносил шляпы, задирал юбки и ледяными пальцами ласкал теплые бедра женщин. Прохожие дули на замерзшие руки, поднимали воротники и потуже завязывали шарфы. Люди пытались отнестись к зиме с юмором, но она шутить не собиралась. Ветер выл, с неба валил снег, покрывая город белым пологом, потом таял, превращался в грязь и снова застывал предательским льдом.

Людей сметало с улиц к пузатым печкам и посвистывающим батареям отопления. Пили дешевый ром или дорогое виски. Забирались под одеяла в одиночестве или же под завывание ветра наслаждались теплом другого тела в древнем ритуале любви.

Зима обещала быть скверной.

Полицейский Дик Дженеро мерз. Не любил он зимы, и все тут. Вы могли сколько угодно расписывать ему прелести лыжных прогулок, катания на коньках и санках, горячего ромового пунша, но он все равно послал бы вас к чертям собачьим. Дженеро любил лето. Любил, и точка. Он любил теплый песок, горячее солнце, безоблачное небо, но и грозы с молниями тоже; он любил цветы и джин с тоником, так что, если бы вы собрали все зимы вместе, запихнули их в консервную банку и выбросили в реку, Дик Дженеро был бы счастлив.

А сейчас у Дженеро замерзли уши.

«Если у тебя замерзли уши, значит, ты весь замерз», – говорила мать Дженеро, а в вопросах погоды она знала толк. Дженеро продолжал обход с замерзшими ушами, вспоминая мать, а потом вдруг без всякой связи подумал о жене, ему захотелось оказаться с ней дома в постели. Было два часа ночи, а какой человек в здравом уме будет в такую холодрыгу гулять по улицам, когда дома в постели его ждет красивая женщина?

Налетевший ветер пронзил толстое синее сукно плаща и лизнул плотную зимнюю рубашку. Холод пропитал нижнее белье. Дженеро продрог, он подумал о своих ушах, которые, как он знал, трогать нельзя, потому что, если будешь трогать замерзшие уши, они отвалятся. Об этом ему тоже рассказывала мать. Несколько раз в жизни его подмывало потрогать замерзшие уши, просто чтобы проверить, действительно ли они отвалятся. Он, по правде говоря, опасался, что нет, не отвалятся – и как тогда быть с сыновней верой в родителей? Поэтому он послушно держал руки подальше от ушей и, наклонив голову против ветра, думал о Розали дома, в постели, о Флориде, Пуэрто-Рико, Виргинских островах, Африке, все дальше пробираясь на юг, пока неожиданно не обнаружил себя на Южном полюсе, где тоже свирепствовал холод.

«Сейчас теплынь, – убеждал он себя мысленно, – не дрожи, ведь тепло».

Полюбуйся-ка на этих красоток в открытых купальниках, о Господи, на песок босой ногой и не ступишь – так жарко. Прислушайся к шуму океанской волны, слава Богу, хоть какая-то прохлада от воды, легкий бриз как нельзя кстати в такое пекло. И...

«И держу пари, они могут отвалиться, если до них дотронуться».

На улицах не было ни души. Оно и понятно. В такую ночь из дома выходят только полицейские и идиоты. Он подошел к кондитерской и машинально повернул ручку двери, ругая хозяина, который не догадался открыть заведение, чтобы полицейский с замерзшими, готовыми отвалиться ушами мог зайти и выпить чашечку кофе. Неблагодарные твари, думал он, все до единого. Спят себе дома, а я стой тут и верти ручку двери. Кто решится на грабеж в такую ночь?! Пальцы грабителя примерзнут к металлу. Вот это мысль! Боже, как я замерз!

Он пошел дальше. Бар Лэнни, возможно, еще работает. Он бы зашел туда посмотреть, не дерется ли кто, а может, и глотнуть против правил чего-нибудь согревающего. Ничего дурного он в этом не видел. Есть, конечно, притворщики, которые просто делают вид, что замерзли, но когда нижнее белье человека может, заледенев, стоять на середине улицы само по себе, то тут уж не до притворства. Дженеро прихлопнул руками и поднял голову. Впереди он увидел свет.

На всей улице горел единственный огонек. Дженеро остановился и прищурил от ветра глаза. «У портного», – мелькнуло у него в голове. Снова глупый осел Коэн утюжит одежду посреди ночи. Надо договориться с ним. «Макс, – должен сказать он, – ты чертовски хороший парень, но когда ты в следующий раз соберешься утюжить допоздна, звони нам и докладывай, что увидишь, идет?»

Тогда Макс кивнет и даст ему стакан сладкого вина из бутылки, которую он держит под прилавком. Тут Макс заметно поумнеет в глазах Дженеро.

Макс был благодетелем всех патрульных полицейских. Свет его окон служил маяком для замерзших людей, а сама мастерская – убежищем. «Вынимай бутылку, Макс, – думал Дженеро. – Я иду».

Он направился к освещенным окнам мастерской и наверняка бы выпил стакан вина с Максом, если бы не одна закавыка.

Свет горел не в мастерской портного. Свет горел где-то дальше, он шел из подвала жилого дома. На мгновение Дженеро растерялся. Если это не Макс...

Дженеро прибавил шагу. Заученным движением он снял перчатку с правой руки и вынул из кобуры револьвер. Дома вокруг спали. Единственный огонек пронизывал темень. Дженеро осторожно приблизился к лестнице, ведущей в подвал, и остановился перед цепью, которая загораживала вход.

Дверь темнела под козырьком кирпичного крыльца, подвальное окно шло вровень с дверью. Окно было залеплено грязью, но свет все же тревожно пробивался сквозь нее. Дженеро осторожно переступил через цепь и начал спускаться по ступеням.

Мусорные баки, выставленные на ночь в узкий проулок, источали вонь в морозный декабрьский воздух. Дженеро оглянулся по сторонам и тихо подошел к двери.

Постоял, прислушиваясь. Из подвала не доносилось ни звука. Держа револьвер наготове в правой руке, левой он повернул ручку.

К его удивлению, дверь открылась.

Дженеро неожиданно отпрянул. Его прошиб пот. Уши по-прежнему мерзли, но пот выступил на лице. Он долго прислушивался к шуму собственного дыхания, вслушивался в звуки спящего города, пытался услышать хоть что-нибудь и, наконец, вошел в подвальную комнату.

Свет шел от лампочки, висящей без абажура на толстом проводе. Лампочка висела совершенно неподвижно. Она не раскачивалась, совсем не шевелилась, словно висела не на проводе, а на железной палке. На полу под лампочкой стояла оранжевая корзина, в ней валялись четыре бутылочных колпачка. Дженеро вынул из кармана фонарь и провел лучом по комнате. Одна стена густо оклеена фривольными картинками. Противоположная стена была голой. В дальнем углу комнаты под зарешеченным окном стояла кровать.

Дженеро повел лучом чуть влево и, испугавшись, отвел фонарик. Револьвер калибра 0,38 задрожал в его руке. На кровати сидел мальчишка.

Лицо его было синим. Он сидел, наклонившись вперед. Наклон тела был очень странным, и, когда первый испуг прошел, Дженеро удивился, почему мальчишка не падает с кровати. Здесь-то он и увидел веревку.

Один конец веревки был привязан к оконной решетке. Другой обматывал шею мальчишки. Мальчишка наклонился вперед так, будто собирался вскочить на ноги. Глаза и рот его были открыты, и, казалось, где-то глубоко внутри у него еще теплилась жизнь. Только цвет лица и положение рук говорили, что он мертв. Синева была неестественной, а руки висели вдоль тела как плети, ладонями наружу. В нескольких дюймах от него валялся пустой шприц.

Отчасти испуганный, отчасти смущенный своим испугом, Дженеро осторожно сделал шаг вперед и, направив луч фонаря на мертвеца, вгляделся в лицо мальчишки. Чтобы доказать себе, что он совсем не испугался, Дженеро смотрел в мертвые глаза чуть дольше, чем это требовалось для дела.

Потом он поспешно вышел из комнаты и, дрожа направился к ближайшей телефонной будке.