Более успешной была индивидуация другого греческого героя, Кадма, который долгие годы искал свою сестру Европу, похищенную Зевсом в облике белого быка. Кадм, сын царя Агенора, был изгнан им на поиски сестры (разрушение Персоны). Он восстановил Персону (царский сан) заново благодаря дельфийскому оракулу, предложившему Кадму следовать за коровой (позитивная семантика питающей женской природы, жизненной силы). После этого Кадм вступил в схватку с драконом (встреча с Тенью) и сумел не только одолеть яростных воинов, выросших из ядовитых драконьих зубов, но и заставить их служить себе. Интеграция Анимы (Кадм получил в жены Гармонию, дочь Афродиты и Ареса) позволила ему достичь Самости — вот как описывает брак Кадма Р.Грейвз:
“Это была первая свадьба смертного, на которой присутствовали Олимпийцы. В доме Кадма, который стоял на месте нынешнего фиванского рынка, установили для них двенадцать золотых кресел, и все боги явились с подарками. Афродита подарила Гармонии знаменитое золотое ожерелье работы Гефеста, которое первоначально Зевс в знак своей любви подарил сестре Кадма Европе и которое делало его владелицу столь прекрасной, что перед ее красотой нельзя было устоять. Афина дала ей золоченое одеяние, придающее хозяйке божественное достоинство, а также несколько флейт. Гермес подарил лиру. Сам Кадм подарил Гармонии еще одно богатое одеяние. Мать Иасиона Электра обучила ее обрядам Великой богини, а Деметра обеспечила ей хорошие урожаи тем, что возлегла с Иасионом на трижды вспаханном поле, когда все праздновали свадьбу. Фиванцы до сих пор показывают место, где во время свадьбы играли на флейтах, пели Музы и играл на лире Аполлон” (11, с. 158).
Здесь мы встречаем и священный брак (Иерогамос), и» числовую символику Самости (12 золотых кресел). В конце жизни Кадм и Гармония превратились в змей (символ мудрости, вечной жизни и возрождения) и обрели блаженство на Островах Бессмертных.
В мифе об Эдипе также нашли отражение многие архетипические образы и мотивы. Основное содержание и его сводится к следующему:
Фиванский царь Лай получает предсказание о том, что его сын, когда вырастет, убьет отца и женится на собственной матери. Новорожденного младенца (Эдипа) бросают в безлюдном месте с изувеченными ногами. Эдипа находят пастухи, и он воспитывается в чужой семье. Эдип, не знающий своих настоящих отца и матери, случайно убивает Лая в дорожной ссоре. Затем он приходит в Фивы и разгадывает загадку чудовищной Сфинкс — (крылатой полуженщины-полульвицы), терзающей город. Эдип убивает Сфинкс (или она сама бросается со скалы после того, как Эдип разгадал ее загадку). Благодарные фиванцы избирают Эдипа царем, вместе с престолом он получает и руку царицы Иокасты, своей подлинной матери. У Эдипа и Иокасты рождаются дети — Этеокл, Полиник, Антигона и Йемена. Из-за нечестивого кровосмешения боги карают Фивы чумой и бесплодием: “Хиреют всходы пажитей роскошных, надежда жен в неплодном лоне гибнет” (Эсхил). Оракул советует “искать нечистую тварь”. Эдип и Иокаста узнают о своем родстве. В ужасе Иокаста повесилась, а Эдип выколов себе глаза, бежит из города. В священном храме Аполлона в Колоне Эдип получает очищение и умирает.
В этом мифе отчетливо выражена архетипическая идея встречи с бессознательным (Сфинкс): “Встреча с самим собой означает прежде всего встречу с собственной Тенью. Это теснина, узкий вход, и тот, кто погружается в глубокий источник, не может оставаться в этой болезненной узости. Необходимо познать самого себя, чтобы тем самым знать, кто ты есть, ~ поэтому за узкой дверью он неожиданно обнаруживает безграничную ширь, неслыханно неопределенную, где нет внутреннего и внешнего, верха и низа, здесь или там, моего и твоего, нет добра и зла… Самость (das Selhst) является миром или становится таковым, когда его может увидеть какое-нибудь сознание. Для этого необходимо знать, кто ты есть. Едва соприкоснувшись с бессознательным, мы перестаем осознавать самих себя” (56, с.112).
Действительно, вопрос, который задает Эдипу Сфинкс, — это вопрос о том, что есть человек, вопрос “знаешь ли ты, кто ты есть?” Ответ Эдипа есть ответ на уровне сознания, Эго, а узнав подлинную (долго неосознаваемую) правду, Эдип слепнет, т.е. навсегда отказывается от сознательного знания, ограниченного и одностороннего, обернувшегося для него личной трагедией. Показательно, что ответ на вопрос о том, кто он есть, Эдип получает от слепого провидца Тиресия, символизирующего бессознательную мудрость.
Архетип в символизме сна и/или мифа дает лишь приблизительное описание бессознательного ядра значения. В мифе об Эдипе одним из центральных действующих архетипов является архетип Матери. Материнская символика фиванского цикла достаточно подробно изложена у Р.Грейвза (см.11, с.280-291), мы не станем подробно пересказывать эти сведения, равно как и фундаментальный юнговский анализ материнских символов сновидения в работе “Метаморфозы и символы либидо” (61). Укажем лишь, что в мифе об Эдипе нашли отражение все три существенных аспекта матери — ее оберегающая и питающая доброта, ее оргиастическая эмоциональность и ее темнота, присущая преисподней, Сложные и запутанные отношения Эдипа с матерью, инцест, мотивы кровной вражды и смертоносной, роковой любви — все эти явления архетипичны по своей природе.
В широком смысле слова, история Эдипа — это образец личной истории мужчины, одержимого материнским комплексом. Он погибает, не в силах освободиться. В другом мифе Одиссей встречает в Аиде тень своей матери Антиклеи, однако оказывается способен отогнать ее, пока крови жертвенной овцы не напьется провидец Тиресий, ибо ему сейчас необходима интеграция содержаний, связанных с архетипом Старого Мудреца, а не с архетипом Матери.
Как пишет Юнг в специальной обобщающей работе, посвященной архетипу Матери, “воздействия материнского комплекса на сына выражены в идеологии типа Кибелы-Аттиса: самокастрация (ее типичным символом является слепота — прим. авт.), безумие и ранняя кончина. У сына не бывает комплекса матери в чистом виде, так как всегда существует неравенство полов. Это половое различие составляет основу того, почему в любом комплексе матери у мужчины значительную роль, наряду с архетипом Матери, играет также и архетип сексуального партнера, а именно Анимы…У сына простые отношения идентичности или выделяющего себя противостояния постоянно перекрещиваются с факторами эротического притяжения и отталкивания. Из-за этого картина происходящего чудовищно усложняется” (67, с.38). Миф об Эдипе символически отражает именно эту чудовищную сложность коллективного бессознательного.
В сновидениях архетип Матери часто структурирует сюжеты, напоминающие те или иные эпизоды мифов фиванского цикла. Не случайно именно этот миф стал для Фрейда отправной точкой в понимании невротических комплексов первых лет жизни. Правда, трактовка эдиповых мотивов в психоанализе совершенно другая, но даже сама популярность именно этих архетипических содержаний весьма показательна.
Ирландский миф о Диармайде начинается со сватовства старого вождя Финна к Грайне, дочери короля Кормака Мак-Арта. На брачном пиру Грайне влюбилась в Диармайда О’Дуйвне, непобедимого воина из числа ирландских фенниев, и наложила на него гейс (магическое заклятье). Выполняя зарок, Диармайд похитил Грайне и укрылся с нею в лесу, а Финн и феннии стали преследовать влюбленных. Вот какую жизнь пришлось им вести (Диармайда предостерегает его воспитатель, колдун Ангус из Бруга); “Не ходи в лес, если в него ведет только одна дорога; не входи з пещеру, если у нее только один вход; не сходи в море иа остров, если на. него ведет только один путь; где будешь готовить себе пищу, не ешь ее там, а где будешь есть ее, не спи, а где будешь спать — вставай до рассвета” (21, с.730). В своих скитаниях Диармайд и Грайне встречают юношу Муадана, который становится им надежным помощником и оруженосцем.
Преследуемый Финном Диармайд поражает многих воинов и вождей из числа фенниев, убивает трех свирепых ядовитых псов, но колдунья Дейрдреан-Дуйв-Шлейве выслеживает его и Грайне. Они вынуждены бежать и укрыться во владениях великана Скарззна Лохланнаха. Этот великан не горел в огне и не тонул в воде, его не брало никакое оружие. У него был лишь один глаз посреди лба, и толстый железный обруч опоясывал его туловище. Великан стерег дерево жизни Дуврос, и Грайне (а она была беременна) захотелось отведать плодов с этого дерева. Диармайд убил Скарвана Лохланнаха, и они с Грайне стали жить на верхушке дерева жизни Дуврос. В конце концов Финн был вынужден примириться с Диармайдом, но затаил на него лютую злобу.
Диармайд был непобедим, еднственной угрозой для него был огромный дикий банн-гульбайнский кабан. Однажды Финн нарочно заманил Диармайда на охоту в теместа, где обитал страшный кабан, и тот смертельно ранил Диармайда. А Финн мог вылечить любого, кому давал напиться воды из своей ладони. И вот все феннии просят Финна исцелить Диармайда, и Финн трижды приносит воду в горсти и трижды проливает ее, вспомнив о тех обидах, что нанес ему Диармайд. Наконец, Диармайд умирает, а Финн хитростью и уговорами смущает верность Грайне и женится на ней.
Этот миф содержит редкие архетипические сюжеты и мотивы. Магическое заклятие (гейс) Грайне (“Позор и поношение тебе, если ты не уведешь меня отсюда!”) воплощает роковую власть бессознательной Анимы над установкой сознания. Бегство и преследование рисуют тщетные попытки Эго совладать со все новыми и новыми бессознательными содержаниями (воины, ядовитые псы, великан). Персона (Муадан), хоть и оказывает помощь, но в конце концов оставляет Эго (в мифе неожиданный уход Муадана выглядит загадочным и немотивированным). Убийство Скарвана Лохланнаха “подстроено” Анимой — ведь поначалу великан и Диармайд договорились жить в мире (договор с Тенью). Однако психическая энергия архетипа Тени (яблоки с дерева жизни Дуврос) была понапрасну истрачена на капризы Анимы. Деструктивная “женщина внутри” с самого начала входит в конфликт с архетипом Духа (Старого Мудреца), который в конце концов становится причиной гибели Диармайда. Фактически его убивает хтоническое чудовище (кабан), но этот кабан был магическим двойником самого Диармайда. Эта неинтег-рированная бессознательная часть личности героя, отщепленная еще в раннем детстве, обладает мощью, сравнимой с силой Эго. Диармайд не смог получить помощь архетипа Духа из-за Грайне, т.е. причиной гибели было неправильное взаимодействие с Анимой, Примечательно, что Грайне в конце концов достается именно Финну, объединяется с архетипом Старого Мудреца. Финн и Грайне заботятся о детях Диармайда — миф в иносказательной форме описывает гибель прежней сознательной доминанты и становление новой Самости,
Напоследок рассмотрим еще один миф, на сей раз женский — историю Дейрдре, рассказанную в ирландской саге “Изгнание сыновей Уснеха”. Когда улады, ирландские богатыри, собрались на пирушку в доме Федельмида, глашатая короля Конхобара, внезапно из утробы беременной жены хозяина раздался крик. Катбад, мудрец и прорицатель при дворе Конхобара, сказал, что это крик девочки, которая “будет светлой, стройной, длинноволосой — первой красавицей Улада, и из-за нее прольется много крови”. Богатыри предложили убить ребенка, но Конхобар велел отнести ее в свой дворец и там, когда вырастет, она должна будет стать его женой. Девочку назвали Дейрдре (“имя, подобное трепету”).
Дейрдре выросла и стала редкостной красавицей. Однажды зимой, сидя у окна, она увидела, как прилетел ворон и стал пить кровь, пролитую на снег. “Три цвета будут у того, кого я полюблю, — сказала Дейрдре. — Лицо белое, как снег, румянец алый, как кровь, и брови черные, как вороново крыло” (эта формула часто используется в фолкоюре — славянском, кельтском, индийском). Колдунья Леборхам рассказывает девушке, что всеми этими качествами обладает герой Найси, сын Уснеха. Дейрдре предлагает Найси свою любовь, но он вначале смущен и не решается бежать с нею. Все же потом Найси уводит красавицу, а король Конхобар изгоняет Найси с братьями из пределов Улада.
После многочисленных скитаний Найси с братьями вместе с Дейрдре возвращаются ко двору Конхобара, который обещал им прощение и поклялся не убивать. Дейрдре тоскует и просит Найси не верить королю. Конхобар вероломно нарушает клятву и приказывает Эогану, сыну Дуртахта, тайно убить Найси и его братьев. Он забирает Дейрдре к себе во дворец, “но за тот год, что она прожила с ним, Дейрдре ни разу не засмеялась, не поела вволю и не подняла лица своего от колен”. Рассерженный Конхобар спрашивает, неужели во дворце ей живется хуже, чем в диком лесу? Девушка отвечает утвердительно и хвалит Найси, своего возлюбленного. Король просит сказать, кто еще в Уладе столь же ненавистен Дейрдре, как он сам. “Поистине, это Эоган, сын Дуртахта” — говорит Дейрдре. Тогда Конхобар отдает ее во власть Эогана.
На другой день Эоган выехал на колеснице на празднество в Эмайн-Маху. Дейрдре была с ним. Увидев их, король Конхобар воскликнул: “Добро тебе, Дейрдре! Ты поводишь глазами между мной и Эоганом как овечка между двумя баранами!” Дейрдре на всем скаку бросилась вниз с колесницы и разбила свою голову о камни.
Эта печальная история описывает неудачную попытку индивидуации женщины, жизненный путь которой всецело находится под влиянием мужских архетинических фигур. Судьба Дейрдре определена еще до рождения — “так бедное дитя отцовским обещаньем помолвлено уже, еще не рождено”. Завязка мифа описывает слабое Эго под властью материнского комплекса и формирование “идеальной” (для женщины) Персоны королевской жены. Однако Дейрдре попадает под влияние бессознательных влечений и, приняв совет демонической теневой фигуры (колдуньи Леборхам), оказывается в плену романтической проекции своего Анимуса. Налицо психическая инфляция, отождествление героини с бессознательным архетипом “прекрасной” Персоны (черной, алой и белой).
Счастливое бессознательное существование (жизнь в лесу вместе с Найси и его братьями) продолжается недолго. Проективная идентификация разрушается грубой силой, воплощенной в фигуре Эогана. Однако ни мудрость (Конхобар), ни сила (Эоган) не могут объединиться с Эго героини, ее мнения, порожденные Анимусом, по-прежнему препятствуют нормальной жизнедеятельности — Дейрдре не ест, не смеется и не поднимает лица своего от колен. В конце концов она погибает, разбив голову о камни — символическое изображение полного разрушения сознательной установки, истерического невроза.
Личный миф человека и его жизненный путь
Аналитическая психология рассматривает жизнь и судьбу личности как целостный процесс, детерминированный сознательной и бессознательной психикой. Влияние сознания, его мнений и установок, взглядов и ценностей очевидно и ощутимо — практически любой человек в той или иной форме способен ответить на вопрос о том, как он строит свою жизнь и управляет ею. Конечно, далеко не все могут сказать, в чем смысл или цель их жизни, а в определенные периоды — в юности, в возрасте от 30 до 40 лет, после отхода от активной трудовой деятельности -— многие испытывают настоящий кризис, связанный с утратой прежнего смысла или безуспешными поисками нового.
Современный человек занят очень интенсивной деятельностью, зачастую ему просто некогда задуматься о том, правильно ли он живет и чего хочет от жизни. Находясь в плену каждодневных, еще не решенных задач, многочисленных забот, вновь и вновь возникающих проблем, личность редко соотносит свое настоящее с прошлым и будущим. Но, как пишет Юнг, “жизнь имеет не только некоторое Вчера, и она не объясняется тем, что Сегодня сводится к Вчера. Жизнь имеет также Завтра, и Сегодня становится понятным лишь тогда, когда мы оказываемся способными прибавить к нашему знанию того, что было Вчера, еще и видение начатков Завтра” (66, с.80). Способность воспринимать жизнь как непрерывное единство прошлого, настоящего и будущего является, по мнению многих психологов, важным качеством здоровой цельной личности и залогом ее успешной самоактуализации, личностного роста. В юнгианстве это умение абсолютно необходимо аналитику, который хочет по-настоящему помогать людям в решении их проблем.
Особую сложность в понимании стратегии человеческой жизни представляет влияние бессознательного. Перед юнгианским аналитиком часто стоит сложная задача не только изучить и понять вклад неосознаваемых влияний в образ жизни личности, но и развеять иллюзии о том, что человек является активным сознательным субъектом своей жизнедеятельности, и все в ней происходит по его воле и выбору. Правда, встречается и другое положение вещей — многие люди уверены в том, что судьба, эта стихийная, слепая и иррациональная сила, заранее предопределяет большую часть событий их жизни, и с этим ничего поделать нельзя.
Бессознательную детерминацию жизненного процесса Юнг объяснял с помощью идеи энантиодромии — представления о том, что рано или поздно все переходит в свою противоположность, что добро и зло, истина и ложь, мужское и женское начало вечно бегут навстречу друг другу, и этот бег является залогом устойчивого психического равновесия и душевного здоровья. Энантиодромия присутствует в большинстве бессознательных феноменов — в сновидениях, мечтах, фантазиях. Ее влиянию подвержен тонкий механизм взаимодействия сознательной и бессознательной стороны психики, диалектика рациональных и иррациональных мотивов поведения и деятельности.
На протяжении жизненного пути, считает Юнг, существует один особенно выразительный момент проявления энантиодромии —- это переход от юности к зрелости. Жизнь человека можно разделить на две половины, каждая из которых имеет свои собственные цель и смысл, Б первой половине эта цель — природная: рождение детей и все, что связано с заботой о потомстве, в том числе деньги, социальный статус, достижения. Во второй половине жизни мы сталкиваемся с культурной целью — поиском высшего смысла (а то и оправдания) собственного существования. “То, что молодежь находила и должна была находить снаружи, человек послеполуденного периода должен найти внутри” (66, с. 117).
Для многих людей переход от природной к культурной фазе оказывается тяжелым и горьким, они цепляются за юношеские иллюзии, за своих детей или достижения, чтобы сохранить, спасти хоть кусочек юности. А нужно другое: переоценка прежних ценностей. Но далеко не каждому по плечу понять лживость с трудом добытых истин, принять противоположные идеалы и почувствовать, сколько сопротивления и даже враждебности заключало в себе то, что прежде называлось любовью. Однако в этом, как и везде, следует избегать крайностей: отрицание всех былых ценностей в пользу их противоположностей — такая же односторонность, как и попытка сохранить их неизменными, уцепившись за прежнюю, природную основу существования. Вместе со ценностями очень легко выбросить за борт и себя самого, свою собственную сущность.
Психотерапевтическое содействие этому процессу — сложная профессиональная задача, прежде всего в силу того, что воздействие аналитика должно быть направлено не на отдельный фрагмент психической активности или свойство личности, а на сложную, трудноуловимую целостность ее жизненного мира. Речь идет не об актуальной ситуации, требующей разрешения, и не о временной проблеме или трудности. Кроме того, традиционной точкой приложения усилий психотерапевта большей частью является прошлое пациента или клиента, которое анализируется и интерпретируется как причина или источник событий настоящего. Помочь в организации будущего несравненно сложнее, и ответственность аналитика при этом неизмеримо возрастает.
Юнг полагал, что целостный анализ образа жизни личности, ее жизненного пути возможен лишь на основе максимально полного изучения бессознательной основы этого процесса. Она структурирована личным мифом —- неосознаваемым сценарием той пьесы, которую сознание разыгрывает при активном участии архетипов коллективного бессознательного. Личный миф — это бессознательный образец, которому следует человек в различные периоды своей жизни, совершенно не подозревая об этом, равно как и о том, что ее отдельные этапы взаимосвязаны и взаимообусловлены совсем иначе, чем кажется памяти и сознанию.
На уровне обыденного сознания личный миф чаще всего понимается как судьба. Идея судьбы очень древняя — греки верили, что богини судьбы Парки (Мойры) рождены прежде других богов, и даже великий Зевс подвластен року, а Немезида, богиня возмездия, появилась на свет раньше, чем Небо и Земля. Пеласгический миф творения утверждает, что праматерью всего сущего была Эвринома — богиня, восставшая из Хаоса. Ей было не на что опереться, кроме неотвратимости, и первым, что она сотворила, стал мировой порядок, иначе судьба. Понятие судьбы содержится практически во всех мифологических, философских и религиозных системах.
Судьба как безликая и неотвратимая сила, определяющая важные для человека, но не зависящие от его воли события, обладает многими архетипическими чертами — могуществом, автономностью, нуминозностью. Таинственная природа судьбы сродни неизвестности бессознательного, а различие между судьбой-роком (fate) и судьбой-уделом (destiny) соответствует, на наш взгляд, различию между коллективным и индивидуальным бессознательным. Личный миф есть идея, связующая жизнь человека и его судьбу.
Анализ личного мифа — одно из самых увлекательных занятий в юнгианстве. Будучи полностью неосознаваемым, он может проецироваться на любой материал соответствующей архетипическим” структуры. Можно использовать сказки, мифы, легенды, художественные произведения, живописные сюжеты — все, что по мнению клиента имеет отношение к событиям его жизни. Личный миф — материя тонкая, неуловимая, эфемерная, но это не значит, что его влияние на жизненный путь сновидца так же неощутимо. Приведем несколько примеров анализа, используя смешанный способ представления материала — частично пересказ и описания, частично стенографическую запись беседы.
Клиент - молодой человек 23 лет (Олег К.), факультативно посещавший спецкурс по аналитической психологии в Симферопольском университете, историк по образованию. Его любимая книга (она же и сказка, и миф) — трилогия “Властелин колец” известного английского писателя Джона Рональда Рузла Толкина. Это классическая история индивидуации, содержащая огромное число символов, мифологических образов и архетипических мотивов, Среди мужских персонажей романа он особо выделил Боромира, Гэндальфа, Элронда и Тома Бомбадила, среди женских — Златенику и Галадриэль. Самый несимпатичный герой — предатель Саруман. Вот ассоциации Олега по поводу центральных персонажей:
О; Из них мне ближе всего Боромир. Он мужественный, самостоятельный, и не боится принимать смелые решения, даже если при этом приходится взваливать на себя груз ответственности. Он не обладает магическими силами и не очень-то в них нуждается. Пожалуй, это главное — он сам по себе личность яркая, без всяких Колец всевластья и особых миссий.
Потом Гэндальф. Это скорее человек, на которого я бы хотел быть похожим, он мудрый и самодостаточный, при этом его главная цель — забота о других. Гэндальф маг, и это мне тоже нравится. Вот в романе Хранителем (кольца могущества — прим. авт.) назван Фродо, но он скорее человек случайный. Настоящий Хранитель и защитник людей — именно Гэндальф.
Элронд тоже мудрый, но по-иному, Он более человечный, хотя и эльф. У него огромный авторитет, я считаю, что совет у Элронда — это центральный эпизод всей книги.
Ну, а Том Бомбадил — это олицетворение самого позитивного в природе. Он вечный, неизменный, на него даже Кольцо всевластья не может подействовать.
Златеника — светлая, воздушная, вся прозрачная — дух реки, дух воды. Как-то она одновременно и королева, и хозяйка — в доме убирает, гостей встречает. Про нее вроде и мало написано, но образ светлый, надолго остается. Вот Галадриэль — только королева. Я думаю, если бы она все же взяла себе Кольцо, из этого многое могло получиться.
АН: Расскажите о наиболее запомнившихся эпизодах.
О: Во-первых, совет у Элронда. Потом все, что связанно с Боромиром, особенно его гибель. Эпизод с Черными Всадниками в самом начале, до того момента, как к отряду хранителей присоединился Арагорн. Да и после тоже, до встречи с Гэндальфом. Путешествие Фродо и Сэма к Ородруину, Роковой Горе.
АН: Что бы Вы изменили в романе, если бы могли?
О: Да, пожалуй, ничего. Вот только имена все какие-то уж вычурные, трудно запоминаются. Мне больше нравится, когда имена говорящие, значимые — вот как Златеника.
АН: Имя должно выражать сущность?
О: Да, хотя это в какой-то степени невозможно, сущность ведь неуловимая, она разная… изменчивая, а имя — как ярлык. Диагноз, приговор.
АН: Вы с трудом запоминаете имена. А как с пониманием сущности?
О: Иногда мне это удается. Но вообще это очень трудно и, я думаю, даже опасно. Имя — часть сущности, и назвать имя — значит ее немного изменить. Потом, в жизни мало кто способен увидеть сущность и остаться безоценочным. Большинство судят, сравнивают.
АН: Что Вы думаете о магии имен?
О: Ну, это лучше всего показано в “Волшебнике Земноморья” Урсулы Ле Гуин, мне нравится то, что она пишет про Истинное имя.
АН: Знать Истинное имя — это магия?
О: Да, это вот то, что умеет Гэндальф, а Том и Златеника — просто Истинные имена.
АН: Вы это умеете?
О: Скажем так: хотел бы этому научиться.
АН: А что это значит для вас?
О: Ну, это и есть Всевластье — знать истинную сущность, Истинное имя.
АН: Всевластье — это всеведенье?
О: Да. И мудрость.
АН: Что бы Вы сделали, если бы Кольцо попало к Вам?
О: Оставил бы себе, хотя я знаю, что Вы сейчас скажете. Но Кольцо ведь не сразу изменяет человека. Я сумел бы остановиться.
АН: Как по-Вашему, что может символизировать эпизод, когда отряд проходит через Морию? Битва с орками, гибель Гэндальфа…
О: Я думаю, это значит, что всю дальнейшую часть пути они должны пройти сами, без всякого колдовства.
Приведенный фрагмент беседы с Олегом позволяет понять особенности его восприятия (и, соответственно, проекции) “Властелина колец”. Он тяготеет к двум противоположным по своим функциям персонажам — Гэндальфу (магическое могущество) и Боромиру (опора на собственные силы). Синтез этих установок достигается в образе Элронда, который нравится, “но даже не знаю толком, почему”. Элронд — фигура одновременно и магическая (Перворожденный эльф), и личность, обладающая огромной внутренней силой. Наконец, Том Бомбадил и его жена Златеника олицетворяют Природу —• как в широкой смысле, так и (Златеника) природу души.
Златеника —- типичное олицетворение Анимы, психеи, ее образ — один из самых поэтичных в романе (где женских фигур вообще-то мало). Гэндальф идентичен архетипу Мудрого Старца, есть в романе теневые персонажи (Саруман, Саурон, Грима Червослов). В целом содержание “Властелина колец”, транспонированное на субъективную картину жизненного пути Олега, рассказывает о следующем личном мифе:
Молодой человек идет нелегкой дорогой жизни. Он привык опираться на собственные силы, но хотел бы обладать магической властью — в отношениях с другими людьми. Бессознательное предупреждает его об опасности идентификации с мана-фигурой, но Олег готов рискнуть. Более того, он стремится к мана, так как считает, что обладает необходимым противовесом в лице собственной автономности. Бессознательные теневые проекции (Черные Всадники), конечно, опасны, но еще более угрожающим является приближение к нуминозной силе архетипа Самости. Бессознательная Самость — это Роковая Гора, величайшая сила (только в Ородруине может погибнуть, навсегда расплавиться Кольцо Всевластья) и величайшая угроза. Олег сталкивается время от времени со своим бессознательным потенциалом, но плохо умеет ты управлять. Он хотел бы стать полновластным хозяином в системе собственной психики, но не согласен отдать “взамен” бессознательную энергию архетипа.
Олег сознает, что он не застрахован от ошибок, и готов за них платить (смерть Боромира). Он полагает, что должен самостоятельно спуститься в глубь своего бессознательного (подземелья Мории), но на помощь рассчитывать не стоит. Примечательно, как Толкин формулирует пароль для встречи с бессознательным: “Скажи “друг” — и войди!” Это идея Олегу кажется весьма плодотворной и прямо соответствует юнгианским принципам работы с Тенью. Интеграция Анимы даст ему прежде всего уют и душевный комфорт. Фемининный бессознательный потенциал не представляется ему силой. У Олега конструктивные идеи относительно ассимиляции архетипов личностной структуры — он не станет сражаться, но соберет совет,
Примечательно, что Олег время от времени видит сны, прямо указывающие на символы из “Властелина Колец”. Так, ему приснилось магическое кольцо, с помощью которого он мог управлять временем и сознательно строить свою жизнь. Кольцо (типичный символ Самости) переносило его то в прошлое, то в будущее, а Олег пытался им управлять. В целом личный миф Олега выглядит довольно гармоничным и позитивным, ибо в основном содержит конструктивные установки и сценарии. Можно предполагать, что индивидуаций пока идет успешно.
Приведем для сравнения еще один личный миф, реконструированный на основе двух сказок (“Покатигорошек” и “Колобок”), рассказа Борхеса “Ульрика” и новеллы Германа Гессе “Ирис”. Миф принадлежит молодому человеку, медику (назовем его Андреем).
Обе сказки повествуют об увертливом, подвижном персонаже, успешно преодолевающем жизненные трудности. Герой “катится” и уходит от многих опасностей, Покатигорошек не только одерживает верх над хитрым и могучим колдуном (Мужичок-с-ноготок борода-с-л око-ток), но и успешно бьется со змеем (хтоническая, теневая фигура), разгадывает коварные планы побратимов-предателей, успешно выбирается из подземного царства.
Однако и Колобок, и Покатигорошек терпят неудачу при встрече с женскими фигурами (Лиса и царевна, увидев которую, братья бросили Покатигорошка в подземное царство). Метафорически этот мотив можно интерпретировать как неудачную попытку интеграции Анимы, которая заканчивается падением в глубины бессознательного.
Герой “Ульрики”, как и новеллы “Ирис” ~- романтический юноша, мечтающий о встрече с идеальной возлюбленной. Обе героини отличаются красотой, духовностью, неземной природой своего предназначения, обе — единственные подруги для Хавьера и Ансельма. Но финальная встреча с Анимой и в первом, и во втором случае имеет однозначную семантику смерти. С Ирис герой встречается буквально умирающим, в предсмертном бреду. Ульрика называет себя обреченной на смерть, но по духу она скорее — персонификация смерти.
В рассказе Борхеса она отождествляется с Брюнгильдой, героиней скандинавского (“Сага о Вольсунгах”} и германского эпоса (“Песнь о Нибелунгах”). Брюнгильда скандинавского мифа древнее, по сюжету она — валькирия Одина, спящая магическим сном на кургане, окруженном пламенем. Сигурд прорвался сквозь огонь и сумел разбудить деву-воительницу, но она требует себе на вено убитых бойцов. Волею судьбы Сигурду и Брюнгильде не суждено соединиться, Сигурд гибнет, и косвенной причиной его смерти была именно встреча с Брюнгильдой. В “Песни о Нибелунгах” мотивировка смерти Сигурда-Зиг-фрида менее драматична, но виновница все та же. Смерть Ансельма хотя и происходит на закате жизни, но мотив тоски, поисков своей Анимы и предсмертного единения выражен предельно ясно.
Ирис — фигура идеальной Анимы, брак с нею (интеграция) требует резкого изменения сознательных установок Ансельма. Именно неразрешимую задачу индивидуации ставит Ирис в эпизоде, когда Ансельм просит ее руки: “Я тоже полагаю, что ты в душе потерял и позабыл нечто важное и святое, и оно должно пробудиться прежде, чем ты найдешь счастье и достигнешь своего предназначения. Прощай, Ансельм! Я протягиваю тебе руку и прошу тебя: ступай и постарайся отыскать в памяти, о чем напоминает тебе мое имя. В тот день, когда ты вновь это найдешь, я согласна стать твоей женой и уйти, куда ты захочешь, других желаний у меня ке будет” (9, с. 187). Она напоминает змейку Серпентину из рассказа Э.Т.А,Гофмана “Золотой горшок”. Имена персонажей идентичны, но студент Ансельм у Гофмана достигает интеграции содержаний Анимы (может быть, потому, что его Эго-комплекс не столь жесткий и ригидный, как у героя Гессе. Ансельм-студент — простачок, искренний и доверчивый, у него практически нет Персоны (неудачник), зато он не только слышит пение золотой змейки, но и способен предпочесть его голосу реальности, Ансельм-профессор (у Гессе) долго и мучительно колеблется, и принятое правильное решение оказывается запоздавшим. Заметим, что Андрей стремится именно к такой Персоне (хочет стать профессором). Трудно же ему будет найти свою Ирис!
Многие аллюзии “Золотого горшка” оказались значимыми для анализа этого личного мифа. У Гофмана помощником на пути индивидуации Ансельма выступает архивариус Линдгорст — мана-персонаж, архетип Старого Мудреца. В реальной жизни Андрея есть несколько фигур, выполняющих функции зтого персонажа, причем главная из них —женщина, мудрая и проницательная, которая как бы “задает планку” профессиональных достижений, Однако к ее советам в области личной жизни он склонен прислушиваться в меньшей степени.
Таким образом, архетипическая канва личного мифа очерчена довольно ясно. Образ Анимы, вожделенной и смертоносной, буквально зачаровал Андрея. В реальной жизни ему свойственно скорее поведение Колобка — “от бабушки ушел, от дедушки ушел, и от тебя (имярек) подавно уйду”. Любопытна сложная энантиодромия сознательной установки и бессознательной компенсации: Андрей постоянно мечется между поведением типичного трикстера, этакого очаровательного и игривого мальчика, легко и непринужденно переходящего от одной девушки к другой, и тяжелой тоской и одиночеством лишенного духовной близости романтика с чистой и сложной душой. Он сначала проецирует свой внутренний мир на реальных девушек, а потом вздыхает с тоской: нет, они не способны его понять, и вообще не стремятся к этому. Да им это и не нужно. С другой стороны, вряд ли стоит их за это винить — видимо, это их естественное свойство, просто они так устроены.
Бессознательная тенденция этого личного мифа — отождествление Анимы со смертью. Неявно присутствует мотив Эвридики и Орфея. Кроме того, Андрей признает привлекательность сказочного сюжета о принцессе, которую необходимо опознать среди 50 идентичных сестер или подруг. Вряд ли работу над анализом этого мифа можно считать законченной, но юноша продолжает размышлять над всем этим материалом самостоятельно.
ЛОГИКА СМЫСЛА СНОВИДЕНИЯ: СТРУКТУРНО-СЕМИОТИЧЕСКИЙ ПОДХОД
Образы сновидения как язык бессознательного: от Фрейда к Лакану
Юнгианский способ работы со сновидениями не является единственным в академической традиции их толкования. Менее известен (прежде всего, в силу своей сложности) очень интересный, строго концептуальный структурно-семиотический подход к снам, наиболее полно разработанный французскими психоаналитиками. В отечественной психологии он долгое время совершенно игнорировался, несмотря на усилия представителей тартусско-московской семиологической школы, прежде всего Ю.М.Лотмана и Б.А.Успенского, пропагандировавших семиотику даже в те незабываемые времена, когда она считалась сомнительной родственницей генетики и кибернетики, этих “продажных девок империализма”. Мы полагаем, что ныне пришло время познакомить читателей с этой потрясающе эвристичной и оригинальной парадигмой гуманитарного знания.
Сновидение как семиотический феномен принадлежит к числу специфических семиологических объектов, поскольку его символика часто выходит за пределы обмена знаков. Символическая природа сновидения не исключает, а предполагает лингвистическую парадигму его анализа, сформировавшуюся в рамках структурно-семиотического подхода. Ведущее место здесь принадлежит работам К.Леви-Строса, показавшего специфику символических структур, регламентирующих социальные явления и процессы, и трудам Ж.Лакана, развивающим лингвистическую трактовку бессознательного.
Семиотический подход к анализу сновидения рассматривает образы последнего как специфический язык, соотносящийся с внеязыковой реальностью — бессознательным. Правомерность такого подхода обусловлена внелeжащим характером бессознательного по отношению к сознанию — бессознательные содержаний доступны сознанию, только будучи выражены особым образом (в сновидениях, симптомах и т.п.). Дихотомия “содержание-выражение” является центральной для любого языка и фактически составляет его систему как семантика (отношение знаков к реальности), синтаксис (отношения между знаками) и прагматика (отношение знаков к их пользователям).
Центральным вопросом толкования сновидений всегда является вопрос перевода бессознательных содержаний (внутренней реальности) на внележащий, запредельный для него язык сознания. Следствием этого, как указывает Ю.М.Лотман, будет “необходимость более чем одного (минимально двух) языков для отражения запредельной реальности и неизбежность того, чтобы пространство реальности не охватывалось ни одним языком в отдельности, а только их совокупностью…Минимальной работающей структурой является наличие двух языков, и их неспособность, каждого в отдельности, охватить внешний мир. Сама эта неспособность есть не недостаток, а условие существования, ибо именно она диктует необходимость другого (другой личности, другого языка, другой культуры)” (25, с.9).
Такие представления составляют сущность концепции структурного психоанализа Ж.Лакана. Бессознательное у Лакана есть то, что структурировано как язык, а бессознательное субъекта — это речь Другого. Чистое, доязыковое бессознательное — это фикция, поскольку еще до рождения ребенок попадает под влияние речевого поля других людей и все его потребности, влечения, желания вписываются в уже существующие символические системы.
Человеческую психику, по Лакану, составляют явления реального, воображаемого и символического порядка. Реальное — это самая сокровенная часть психики, всегда ускользающая от наглядного представления, описания и понимания, это хаос, недоступный именованию. Воображаемое есть индивидуальный вариант восприятия символического порядка, субъективное представление человека о мире и прежде всего о себе самом.
Воображаемое формируется в отногенезе в возрасте между 6 и 18 месяцами. “Беспомощный младенец, неспособный к координации движений, предвосхищает в своем воображении целостное восприятие своего тела и овладение им. Этот единый образ достигается посредством отождествления с образом себе подобного как целостной формой; конкретный опыт такого построения единого образа — восприятие ребенком своего отражения в зеркале” (20, с.493). Эту стадию развития личности Лакан назвал “стадией зеркала” (stade de miroir) и считал источником фундаментального опыта своего Я и Другого. Для Лакана человек, подобный мне — мое другое Я — существует лишь постольку, поскольку Я — это изначально Другой. Другой-во мне — это прежде всего бессознательное, это место культуры, в котором распутываются все приключения индивидуальных влечений.
Символическое есть априорный социальный порядок, система языка, вообще любая семиотическая система. Символическое объективно и представлено в формах языка, в означающем, которое главенствует над означаемым — психическими содержаниями субъекта, его опытом. Однако Лакан подчеркивал отсутствие постоянной, устойчивой связи означаемого с означающим, так что символическое в его концепции нельзя строго определить, равно как и найти его точный смысл.
Цепочки означающих, символическое очерчивают жизнь человека и его судьбу. Субъект, Я есть не что иное, как система связей между означающими, система взаимодействий реального, воображаемого и символического. Все многообразие человеческих отношений укладывается Лаканом в изящный афоризм: “означающее репрезентирует субъекта другому означающему”. Смысл этой фразы в том, что человек в общении использует речь для того, чтобы дать понять другому, чем он является и чего хочет — а сделать это можно только через слова языка (означающие). Означаемым тут является сам человек, его Я. Все это справедливо и в отношении собеседника, Другого, репрезентирующего себя также посредством слов-означающих.
На этом основан также и лакановский подход к толкованию сновидений. Образы последнего — цепочки означающих, а означаемыми являются влечения и желания сновидца. Сновидение — просто один из видов речи, не озвученный, а визуализированный голос Другого. “Сон, — пишет Лакан, — имеет структуру фразы или, буквально, ребуса, т.е. письма, первоначальная идеография которого представлена сном ребенка и которое воспроизводит у взрослого то одновременно фонетическое и символическое употребление означающих элементов, которое мы находим и в иероглифах Древнего Египта и в знаках, которые по сей день используются в Китае” (19, с.37).
Сон есть дискурс, речь, погруженная в жизнь. И речь эта, будучи запутанной и сложной, как человеческая душа, нуждается в понимании-расшифровке. Лакан указывает на лингвистическую природу иносказаний сновидения, говорит о необходимости перевода, о неизбежности (для психоаналитика) предельно упростить данный дискурс в терапевтических целях: “Лишь с переводом текста начинается самое главное — то главное, что проявляется, по словам Фрейда, в работе сновидения, т.е. в его риторике. Синтаксические смещения, такие, как эллипсис, плеоназм, гипербола, регрессия, повторение, оппозиция; и семантические сгущения — метафора, катахреза, аллегория, метонимия и синекдоха, — вот в чем учит нас Фрейд вычитывать те намерения — показать или доказать, притвориться или убедить, возразить или соблазнить, — в которых субъект модулирует свой онейрический дискурс” (19, с.38).
Согласно Лакану, желание человека получает смысл в желании другого — не столько потому, что другой владеет ключом к желаемому объекту сколько потому, что главный объект желания — это признание со стороны другого.
Лакан, быть может, первым среди психоаналитиков обратил внимание на одну из важнейших (с нашей точки зрения) функций, черт, особенностей бессознательного —• на его смысл. Речь идет не о смысле бессознательных симптомов или явлений, не о том смысле, который является целью психоаналитической работы, — речь идет о смысле бессознательного, его предназначении, его роли и месте в человеческой психике. До Лакана работа с бессознательным осуществлялась в рамках простого понимания: вот бессознательное, оно есть, как есть сам человек, жизнь, смерть, земля и воздух. Лакан не только задал совершенно потрясающий вопрос — а зачем оно? — но и су-мел на него ответить: “бессознательное есть та часть конкретного трансиндивидуального дискурса, которой не хватает субъекту для восстановления непрерывности своего сознательного дискурса.
Таким образом исчезает парадокс, неизбежно проявляющийся в понятии бессознательного, если относить его к какой-то индивидуальной реальности. Ведь разрешить этот парадокс, сводя бессознательное к его тенденциям можно лишь игнорируя опыт, который ясно показывает, что бессознательное имеет отношение к функциям представления и даже мышления” (19, с.28-29).
Сам Лакан прекрасно ориентировался в мышлении бессознательного, его логике. Он проводил показательные анализы, на которых в присутствии многочисленных зрителей за несколько часов добивался результатов, для которых понадобились бы месяцы и даже годы традиционной психоаналитической работы. Свои труды (знаменитые “Ecrits”) он также создавал на основе многих из тех принципов и правил, которые свойственны бессознательному дискурсу. Он был мастером изящных парадоксов и тонкой игры слов, так что работы Лакана вот уже много лет характеризуются как в принципе непереводимые. Как пишет виднейший отечественный специалист по его творчеству, Н.С.Автономова, “если бы труды великого реформатора французского психоанализа Жака Лакана можно было перевести на хоть сколько-нибудь понятный русский язык, он мог бы больше сказать русской душе, нежели краткие инструкции по достижению счастья на американский манер. Однако вследствие языкового и культурного барьера талантливая лакановская заумь до российского читателя не доходит а развиваемая французами психоаналитическая концепция субъекта, многим обязанная философиям субъективности, но многим их же и обогащающая, остается недоступной” (37, с.7).
Не отличаются простотой и понятностью и работы оппонентов и соратников Лакана. Но мы все же дерзнем углубиться еще немного дальше, в постструктуралистские штудии Ж.Делеза, которые сам он называет “опытом интенсивного философствования”. Логос бессознательного не знает легких путей.
Логика смысла сновидения: парадокс, нонсенс, фантазм
Одной из основных целей, вдохновлявших научное творчество известного французского философа Жиля Делеза, было стремление выявить “бессознательное культуры”. Культуру бессознательного уже анализировали Жорж Батай, Морис Бланшо, Жак Деррида, Мишель Фуко. Проблематике Делеза близки, пожалуй, скорее работы Ролана Барта, Анны Вежбицкой, Юлии Кристевой, Клода Леви-Строса. Всех их объединяет структурно-семиотический подход, связанный с анализом совокупности отношений между знаками или элементами целого, сохраняющими свою устойчивость при изменениях и преобразованиях. Заслуга Делеза состоит прежде всего в изучении бессознательных инвариантов логики смысла.
Работы Делеза являются дальнейшим развитием лингвистического подхода к бессознательному. “Бракосочетание между языком и бессознательным, — считает он, — уже нечто свершившееся. Оно празднуется на все лады. А коль скоро это так, то необходимо еще раз исследовать подлинную природу такого союза” (13, с.11). Центральный вопрос здесь — проблема смысла, выражаемого бессознательным, смысла, неотделимого от бессмыслицы, выражаемого посредством парадоксов. “Смысл — это несуществующая сущность, он поддерживает крайне специфические отношения с нонсенсом” (там же).
Смысл, по Делезу, есть поверхностный феномен, он существует как бы на границе между вещами и предложениями, описывающими их. Смысл — это отношение, связь между событиями и их выражениями, а способ выражения, задающий тип языка, может быть любым. Главное требование к языку как средству выражения смысла (или его изображения, или намека на него) — динамичность, свойство неограниченного расширения семантики и синтаксиса, бесконечная вариативность связей между означаемым и означающим. “В языке есть термины, непрестанно смещающие область собственного значения и обеспечивающие возможность взаимообратимости связей…Все происходит на границе между вещами и предложениями… Парадокс — это освобождение глубины, выведение события на поверхность и развертывание языка вдоль этого предела. Юмор — искусство поверхности, противопоставленное старой иронии — искусству глубины и высоты” (13, с.22).
В трудах Делеза смысл рассматривается в единстве с бессмыслицей — нонсенсом, парадоксом, фантазмом, обладающими своей особой логикой. Бессознательное, репрезентирующее себя преимущественно через бессмыслицу (сновидение), кажущуюся бессмыслицу, имеет свою собственную логику, отличную от рациональной логики сознания. Эти характерные отличия Делез иллюстрирует примерами из знаменитой “Алисы в стране чудес” Л.Кэррола, где они схвачены и воспроизведены замечательно точно: “Мышь рассказывает, что, когда графы решили передать корону Вильгельму Завоевателю, архиепископ Кентерберийский нашел это благоразумным… — Что он нашел? — спросил Робин Гусь. — Нашел это, — отвечала Мышь, — ты, что ли, не знаешь, что такое это? — Еще бы мне не знать, — отвечал Робин Гусь, — когда я что-нибудь нахожу, это обычно бывает лягушка или червяк. Вопрос в том: что же нашел архиепископ?” (13, с.42).
Этот пример хорошо показывает специфическую логику, которой подчиняется событийный ряд образов сновидения. Их смысл — всегда двойной, исключающий возможность наличия “здравого смысла” с его причинно-следственной логикой. События в сновидении никогда не являются причинами друг друга. Скорее, они вступают в отношения квази-причинности, некоей нереальной, призрачной каузальности, которая бесконечно вновь и вновь проявляется в этих двух смыслах. Каузальные отношения связывают факты и события сна не друг с другом, а с бессознательным посредством особой логики.
Интерпретация сновидений (и других аналогичных феноменов) заключается в понимании того, как могли бы возможность, реальность и необходимость означаемого (бессознательных содержаний) воздействовать на смысл. Делез показывает, что исследуемая логика смысла реализуется посредством парадоксов, к числу которых относятся: парадокс неопределенного регресса (задающий серии событий), парадокс бесконечного размножения (регулирующий “стерильное раздвоение” связей означающего с означаемым), парадокс взаимозаменяемости избытка и недостатка (парадокс Леви-Строса, посредством которого обеспечивается несовпадение-смещение составляющих серии структур) и т.д.
Парадоксальная логика бессознательного использует плавающее означающее, которое ассимилирует любой факт или суждение и открывает возможности для поэтической, мифологической и иной символики, а также утопленное означаемое, “которое хотя и задается означающим, но при этом не познается, не определяется и не реализуется… Мы имеем здесь дело со значением, лишенным самим по себе смысла и, следовательно, способным принять на себя любой смысл, то есть со значением, чья уникальная функция заключается в заполнении зазора между означаемым и означающим” (13, с.70). Таково значение сновидения в рамках задаваемой бессознательным логики смысла.
Парадокс, этот “вечный двигатель” и структурный элемент логики бессознательного, координирует разнородные серии его содержаний, заставляет их резонировать и сходиться к одной точке, а также размножает их ветвлением и вводит в каждую из них многочисленные дизъюнкции. В привычной сознанию логической системе парадокс — воплощение произвольности связи означающего с означаемым, это своего рода фонологические закономерности языка бессознательного. “Парадоксальный элемент является одновременно и словом, и вещью. Другими словами, и пустое слово [свободное место — прим. авт.], обозначающее парадоксальный элемент, и эзотерическое [непостижимое — прим. авт.] слово, обозначающее пустое слово, исполняют функцию выражения вещи. Такое слово обозначает именно то, что оно выражает, и выражает то, что обозначает. Оно одновременно и говорит о чем-то, и высказывает смысл того, о чем говорит: оно высказывает свой собственный смысл. А это совершенно ненормально” (13, с.90).
Парадоксальные элементы сновидений хорошо знакомы всем. Как фонологические отношения системы языка бессознательного, парадоксы воплощают отдельные единицы смысла сообщений, исходящих от данной части психики. Пользуясь лингвистическими аналогиями, можно сказать, что отдельные парадоксы-фонемы складываются в целостные морфемы-нонсенсы, являющиеся носителями отдельных значений бессознательных содержаний.
Нонсенс (буквально “не-смысл”, бессмыслица) — знаком нам прежде всего как литературный феномен. Блестящими мастерами нонсенса были английские писатели Л.Кэррол, Э.Лир, Дж.Джойс. В отечественной традиции нонсенс представлен главным образом в поэзии для детей (С.Я.Маршак, К.И.Чуковский, Д. Хармс, Гр.Остео). Для наглядности приведем несколько примеров:
…Ему казалось — на трубе
Увидел он слона.
Он посмотрел — то был чепец,
Что вышила жена.
И он сказал: “Я в первый раз
Узнал, как жизнь сложна”.
Ему казалось — кенгуру
Играет в домино.
Он присмотрелся — то была
Японка в кимоно.
“Идите спать, — он ей сказал, -
Становится темно”.
Ему казалось — альбатрос
Вокруг свечи летал.
Он присмотрелся — над свечой
Кружился интеграл.
“Ну что ж, — сказал он и вздохнул, -
Я этого и ждал”.
Ему казалось — папский сан
Себе присвоил спор.
Он присмотрелся — это был
Обычный сыр рокфор.
И он сказал: “Страшней беды
Не знал я до сих пор”…
{Л.Кэррол, песня садовника из “Сильвии и Бруно”)
Но, пожалуй, наиболее классическим образцом нонсенса является знаменитый “Бармаглот” из “Алисы в Зазеркалье”:
…Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве.
И хрюкотали зелюки,
Как мумзики в мове.
О бойся Бармаглота, сын!
Он так свирлеп и дик,
А в глуше рымит исполин —
Злопасный Брандашмыг!..
Как видим, нонсенс как риторическая фигура требует слов особого типа, слов, высказывающих свой собственный смысл — в последнем примере (его объяснение дает сам Л.Кэррол устами Шалтая-Болтая) этот смысл сформирован следующим образом:
“Значит, так: “варкалось” — это четыре часа пополудни, когда пора уже варить обед.
- Понятно, — сказала Алиса. — А “хливкие”?
- “Хливкие” — это хлипкие и ловкие, а еще хилые. Понимаешь, это слово как бумажник. Раскроешь, а там два отделения. Так и тут — это слово раскладывается на два!
- Да, теперь мне ясно, — заметила задумчиво Алиса. — А “шорьки” кто такие?
- Это помесь хорька, ящерицы и штопора!…
- А что такое “пырялись”?
- Прыгали, ныряли, вертелись!..
- Ну, а “хрюкотали” это хрюкали и хохотали… или, может, летали, не знаю. А “зелюки” — это зеленые индюки! Вот тебе еще один бумажник!” (17, с.178).
Делез пишет: “Имя, высказывающее свой собственный смысл, может быть только нонсенсом” (13, с.90). В “Бармаглоте” используются условные слова, слова-бумажники, поскольку они имеют как бы несколько отделений для смысла. “Слово-бумажник само является источником альтернативы, две части которой оно формирует (злопасный = злой-и-опасный или опасный-и-злой)* (При написании “злопастный” в бумажнике будет еще и третье отделение — хищно раскрытая пасть — Н.К.)
. Каждая виртуальная часть такого слова обозначает смысл другой части или выражает другую часть, которая в свою очередь обозначает первую. В рамках одной и той же формы все слово целиком высказывает свой собственный смысл и поэтому является нонсенсом. В самом деле, ведь второй нормальный закон имен/наделенных смыслом, состоит в том, что их смысл не может задавать альтернативу, в которую они сами бы входили. Таким образом, у нонсенса две фигуры: одна соответствует регрессивным синтезам, другая — дизъюнктивным синтезам” (13, с.90-91).
Отдельные эпизоды сновидений являются классическими примерами нонсенса. Делез, показав, что нонсенс (в том числе и сновидения) высказывает свой собственный смысл, описывает специфическое отношение между смыслом и нонсенсом, не совпадающее с отношением между истиной и ложью; “Утверждение между смыслом и нонсенсом изначального типа внутренней связи, некоторого способа их соприсутствия необходимым образом задает всю логику смысла… Нонсенс обеспечивает дар смысла, но делает это совсем по-другому” (13, с. 91-93). Исходя из компенсаторной природы отношений между сознанием и бессознательным, смысл нонсенса (морфемы языка бессознательного) и не может устанавливаться как-то иначе.
Рассматривая вслед за Делезом парадокс как фонему, а нонсенс — как морфему языка бессознательного, необходи-. мо найти эквивалент третьей лингвистической единицы, семантемы — фразы, сочетания слов, объединенных синтагматическими либо парадигматическими отношениями. На роль связного текста, продукта логики бессознательного, безусловно, прежде всего претендует фантазм — воображаемый сценарий, в котором исполняется бессознательное желание сновидца. Термин “фантазм” фиксирует противостояние воображения и реальности восприятия. В структурном психоанализе именно фантазмы формируют психическую реальность как продукт бессознательных желаний, замещающих образ внешней реальности. Невроз и тем более психоз характеризуются преобладанием фантазматической реальности в жизни субъекта. Фантазмы лежат в основе истерических приступов, сексуальных извращений и т.п. Типичной формой фантазма является сновидение.
Еще Фрейд подчеркивая основополагающую роль первофантазмов, организующих всю жизнь воображения независимо от личного опыта индивида. К их числу относятся внутриутробная жизнь, травма рождения, первосцена (половой акт родителей, наблюдаемый ребенком), кастрация, соблазнение. Универсальность этих фантазий объясняется их филогенетической природой. Первофантазмы Фрейда, довлеющие над всей психической жизнью человека, имеют определенное сходство с юнговскими архетипами.
У фантазма, согласно Делезу, три основных характеристики: 1) он — ни активное, ни пассивное (страдательное) действие, а результат действий и страданий — чистое событие. “Вопрос о том, — пишет он, — реально ли конкретное событие или воображаемо, неверно поставлен. Различие проходит не между воображаемым и реальным, а между событием как таковым и телесным положением вещей, которое его вызывает и в котором оно осуществляется. События — это эффекты (например, “эффект” кастрации, “эффект” отцеубийства) ” (13, с.251); 2) фантазм определенным образом связан с эго, Я сновидца, которое сливается с событием самого фантазма, “даже если то, что событие представляет в фантазме, понимается как другая индивидуальность или, вернее, как серия других индивидуальностей, по которым проходит распавшееся эго” (там же, с.255). Практически каждый знаком с этим специфическим свойством сновидения, формирующим единственный, в сущности, непатологический опыт расщепления собственного Я; 3) становление фантазма выражается в определенной игре лингвистических трансформаций, способе сигнификации (обозначения) действий, страданий и качеств положения вещей. Основой любого фантазма является символизм, проявляющийся в способе репрезентации пути или формы удовлетворения потребности. Фантазм-событие столь же сильно отличается от выражающих его предложений или образов, “как и от положения вещей, в котором оно происходит. И это при том, что никакое событие не существует вне своего предложения, которое по крайней мере возможно, — даже если это предложение обладает всеми характеристиками парадокса или нонсенса” ( там же, с.256).
Фантазм — это движение от образного через символическое к абстрактному, это “процесс полагания бестелесного”. Он обладает свойством приводить в контакт, во взаимодействие друг с другом внутреннее и внешнее, сознавание реальности и реальность бессознательного, объединяя их на одной стороне, на некоей поверхности, которая и является местом смысла, который, согласно Делезу, есть эффект на поверхности, “на стыке” явлений и описывающих их языковых структур.
Элементы лингвистической структуры языка бессознательного в сновидении (парадокс, нонсенс, фантазм) специфичны тем, что располагаются в долингвистической области. “Указанные элементы не организованы в оформленные лингвистические единства, которые могли бы обозначать вещи, манифестировать личности и означать понятия” (13, с. 278). Они лишь выражают смутно ощущаемые влечения и желания, В сновидении нет ни денотации (или индикации) — отношения к внешнему положению вещей, ни манифестации —- самовыражения субъекта (сновидца), ни сигнификации (синтаксического отношения понятий, отражающих универсальные сущности). Эти три основных типа лингвистических отношений, формирующих предложения (высказывания) сознательного дискурса, заменены в онейрическом дискурсе отношением смысла. Успешный поиск этого смысла требует от толкователя владения логикой бессознательного и умения разбираться в поверхностных эффектах на грани явлений реальности и описывающих их языковых структур.
Делез далек от идеи изложить логику смысла бессознательного в конце своей потрясающей “Логики смысла” в качестве набора правил или приемов толкования. Это было бы похоже на желание написать все возможные предложения конкретного языка, выучив его прагматику, семантику и синтаксис. Он хорошо понимает бесконечность такого процесса, как и принципиально иную природу языка бессознательного. В одной из заключительных глав он пишет: “Теперь можно было бы считать — при организации поверхности — что нонсенс достигает той точки, где он становится смыслом или обретает смысл… Но правило метода, принятого нами, предостерегает: не спеши расставаться с нонсенсом и наделять его смыслом (курсив наш — прим. авт.). Нонсенс еще хранит тайну того, как он создает смысл. Организация физической поверхности — это еще не смысл; она есть или, вернее, станет со-смыслом. Иначе говоря, когда смысл будет произведен на другой поверхности, это тоже будет смыслом… Но нужно еще дождаться этого результата, который никогда не завершается, и этой другой поверхности…со смыслом смысла, чтобы можно было сказать “всюду”, “везде” и “вечная истина” (13, с.279).
Когда же мы обращаемся к тому бесконечному переплетению, которое задает логику смысла бессознательного, в попытке поймать этот смысл на поверхности сознательно построенной фразы — такое событие Делез сравнивает со вспышкой молнии и говорит, что оно “быстро обрастает повседневной банальностью или, наоборот, страданиями безумия”. Вряд ли кто-либо, знакомый с исследованиями бессознательного, станет это отрицать.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Полисемантическая функция сновидения
Сновидение — сложный психологический феномен, имеющий ряд характерных признаков и особенностей. Различные школы и направления глубинной психологии подходили к анализу и интерпретации снов с разных позиций, зачастую не свободных от мировоззренческого субъективизма. Тем не менее, как мы убедились на основе рассмотрения некоторых широко известных теорий и принципов толкования сновидений, последние обладают единой (бессознательной) природой. Это позволяет выделить ряд общих свойств и функций сна, которые удобнее всего анализировать в рамках психосемиотической традиции, универсальной по отношению ко всем упомянутым в данной работе подходам.
Специфика сновидения, указывает Ю.М.Лотман, состоит прежде всего в его знаковости, семиотичности. “Вступая в мир снов, архаический, еще не имеющий письменности, человек оказывался перед пространством, подобным реальному и, одновременно, реальностью не являвшимся. Этот мир, естественно было ему предположить, имел значение, но значение его было неизвестно. Это были знаки неизвестно чего, т.е. знаки в чистом виде. Значение их было неопределенным, и его предстояло установить” (25, с.221). Одной из первых систематических и научных попыток установить значение образов сновидения стал психоанализ в его фрейдовском варианте.
Отказавшись от традиционной для психологии и медицины своего времени трактовки сновидения как соматического и физиологического феномена, Фрейд подчеркивает его субъективный характер. Игнорирование внешней реальности в противовес внутренней (интрапсихической) становится отправной точкой проблемы толкования сновидений в глубинной психологии.
Уже Фрейд, понимавший сон как сообщение, предполагал, что оно от кого-то исходит. Основоположник психоанализа знал, что источником и “виновником” сновидений является бессознательное, Ид — та часть личности, которая содержит преимущественно антисоциальные, сексуальные и агрессивные влечения и потребности. Сновидения в символической форме удовлетворяют такие желания, а сознание, Эго и Супер-Эго, “присматривают” за образами снов, дабы те не переступали определенных нравственных границ. Относительно простая семиотическая сущность сновидения у Фрейда определяется тем, что означаемое (бессознательные содержания Ид) могло иметь лишь сугубо сексуальную природу. “Истолковывающий сны шаман, — пишет Ю.М.Лотман, — столь же “научен”, как и правоверный фрейдист, сон — это семиотическое зеркало, и каждый видит в нем отражение своего языка” (25, с.222). Отсюда — постоянство связи означаемого и означающего, делающее перевод с”языка сновидения” в психоанализе сравнительно несложным процессом.
Иными, отличными от фрейдистских, являются онтопсихологические представления о природе сновидения. У А.Менегетти она — прямое отображение актуального психосоматического состояния сновидца, особенностей функционирования внутренних органов и систем его организма. Реальность сновидения идентична реальности внутреннего мира, сон — это правда о том, в каком состоянии находится сущность, Ин-се индивида. Этот подход, с нашей точки зрения, в какой-то степени испытал на себе влияние идей Ж.Лакана — только сон у Менегетти голос не Другого, а сообщение от подлинной, настоящей сущности личности сновидца.
Язык сновидения в онтопсихологии — прежде всего средство автокоммуникации, здесь получает дальнейшнее развитие “представление о сне как пути внутрь самого себя” (Ю.М.Лотман). Одновременно символизм сна в этом подходе выглядит более сложным, связь между означаемым (психосоматическим и функциональным состоянием индивида) и означающим (образы, персонажи, сюжеты) становится менее однозначной. Развивается специфическое свойство полисемантичности, неопределенности, которое изначально отличало язык сновидения.
В аналитической психологии К.Г.Юнга сновидение — это психическая реальность, особый уникальный феномен, детерминированный многими переменными. В рамках этого подхода “сновидение отличается ПОЛИЛИНГВИальностью: оно погружает нас не в зрительные, словесные, музыкальные и пр. пространства, а в их слитность, аналогичную реальной. Это нереальная реальность (курсив наш — прим. авт.). Перевод сновидения на языки человеческого общения сопровождается уменьшением неопределенности и увеличением коммуникативности… Неопределенность этого языка делает его неудобным для передачи константных сообщений и чрезвычайно приспособленным к изобретению новой информации” (25, с.222,224). Сновидение есть момент жизни, в который над нею властвует не сознание, а бессознательное.
Символически представленные в сновидении архетипические образы в силу своей древности, универсальности и нуминозности совершенно исключают возможность его однозначного, точного и полного истолкования. Во сне, по Юнгу, всегда есть момент непредсказуемости, связанный с тем, что “содержание сна символично и поэтому многозначно”. С точки зрения семиолога, всякий раз, говоря о непредсказуемости, мы имеем в виду определенный набор равновероятных возможностей, из которых реализуется только одна. Каждая позиция представляет собой набор вариантов. До определенной точки они выступают как неразличимые синонимы, но движение от места взрыва (вторжения, “прорыва” архетипа) все более и более разводит их в смысловом пространстве. Наконец, наступает момент, когда они становятся носителями смысловой разницы. В результате общий набор смысловых различий все время обогащается за счет новых и новых смысловых оттенков. Этот процесс, однако, регулируется противоположным стремлением ограничивать дифференциацию (энантиодромия).
У Юнга этот семиотический тезис реализуется через представления о “естественных” и “культурных” символах. Естественные символы вариативны в силу своей большей архетипичности, они архаичны, амбивалентны, исполнены разрушительной психической энергии, ассимиляция которой трудна и опасна. Культурные символы более конвенциональны, они прошли через множество преобразований, через более или менее сознательное развитие и стали коллективными образами, принятыми в цивилизованных обществах.
Сновидения в аналитической психологии —- феномен самодостаточный и автономный (но также трансцендентный и надиндивидуальный). Семиотика также подчеркивает, что сон индивидуален, проникнуть в чужой сон нельзя, поскольку это в принципе язык для одного человека. “Всякому, кто анализирует сновидения других людей, следовало бы постоянно напоминать себе и твердо помнить, что не существует никакрй простой и общеизвестной теории психических феноменов, ни теории об их сущности, ни об их причинах, ни об их цели. Мы знаем, что существует бессчетное множество психических феноменов, что же касается их сущности, то об этом нам неведомо ничего” — пишет Юнг (67, с.170-171). “С этим же связана предельная затрудненность коммуникативности этого языка: пересказать сон так же трудно, как, скажем, пересказать словами музыкальное произведение. Эта непредсказуемость сна делает всякое запоминание ъго трансформацией, лишь приблизительно выражающей его сущность” — вторит ему Ю.М.Лотман (25, с.225-226).
Идея того, что сон есть сообщение, а неистолкованный сон суть “нераспечатанное письмо от Бога” заслуживает внимания уже хотя бы в силу своей древности и всеобщности. Семиотическое пространство сновидения предстает перед аналитиком как многослойное пересечение различных кодов, вместе складывающихся в сумбурный текст со сложными внутренними взаимосвязями частей и фрагментов, в разной степени тяготеющих к настоящему, прошлому и будущему сновидца.
В самом общем виде цель сновидения может определяться как его системная функция по отношению к психической (душевной) жизни сновидца. Цель эта является компенсаторной, но природа компенсации различается в зависимости от аналитической школы (психоаналитическая, юнгианская, адлерианская и др). Цель “иллюзорного удовлетворения потребностей” во фрейдизме достигается посредством использования относительно простых, однозначных символов, преимущественно визуальной (зрительной) и кинестетической (телесной) природы, формирующих основной сюжет сновидения. Все три типа семиотических отношений стремятся к однозначности, что увеличивает коммуникативный потенциал сновидения, но существенна снижает его информативность. Иными словами, толковать сновидения по Фрейду легко, они достаточно понятны, но мало что говорят, фактически — только о наличии неудовлетворенных желаний преимущественно сексуальной природы. Это обусловлено тем, что интерпретация в психоанализе не целесмысловая (телеологическая) — “зачем?”, а причинно-следственная (каузальная) — “почему?”
Цели сновидения можно конкретизировать в нескольких аспектах. Сны предостерегают, изображают или выражают нечто ранее неизвестное, прогнозируют вероятность будущих событий. В онтопсихологии предостережение касается прежде всего психосоматической и физиологической сферы, цель сна можно уподобить дорожному знаку “берегись, возможна авария!” Сновидение у Менегетти сообщает о вторжении чуждой негативной семантики, инверсии Ин-се, активном вмешательстве “монитора отклонений” в психическую жизнь личности. В юнгианстве сны предупреждают об односторонности сознательной установки, искажающей восприятие внешней реальности, о наличии процесса психической инфляции, о препятствиях на пути индивидуации и т.п.
Изобразительная функция есть специфический способ выражения интенции сновидения. Оно может сообщать о наличии глубинных, неосознаваемых чувств и потребностей, символически изображая их в виде образов, скажем, подводных или подземных растений или животных, или о влиянии архетипов коллективного бессознательного в виде персонифицированных фигур (Матери, Девы, Старого Мудреца, Трикстера). Сновидение изображает нерешенные или неосознаваемые проблемы в виде загадочных ситуаций, трудных задач, процесс индивидуации повсеместно символизируется образом дороги.
Семиотические функции сновидения связаны в определенную иерархическую структуру, повторяющую структуру психической реальности жизни сновидца. Функциональная структура сновидения включает в себя информативную функцию (передача сведений, информации из бессознательного в сознание); компенсаторную функцию (восстановление целостности и связности работы сознания в противовес его односторонности и раздробленности); реактивную функцию (отображение актуальной жизненной ситуации, нуждающейся в отреагировании или проработке); релаксационную или катартическую функцию (восстановление энергетического баланса в системе индивидуальной психики, уменьшение напряжения); эстетическую или художественную функцию (яркие, живописные образы сновидений надолго запечатлеваются в памяти, мы с видимым удовольствием пересказываем величественные, грозные и загадочные картины картины своих снов, зачастую ярко контрастирующие со скучной серостью обыденности).
Сновидение, рассматриваемое как семиотический феномен, бесконечно. Одной из его задач является не только стремление изобразить или выразить нечто, но и утвердить некую психическую сверхреальность (будь то архетип, фантазм, Ин-се или Самость). Установку сознания (и бессознательного) в сновидении можно описать как ориентацию на символический, синтагматический или парадигматический тип отношений между элементами сна. Символическое (или семантическое) отношение в сновидении виртуально (вероятностно, возможно), поскольку не существует жесткого, однозначного соответствия между образом сна и его значением (смыслом). В процессе толкования аналитик зачастую вынужден “переозначивать” символы сйа, идя при этом вглубь, в недра бессознательного психического.
В психоанализе этот тип сознания зафиксирован в самом принципе толкования образов и символов сновидения, в юнгианстве — в представлениях об универсальности архетипов коллективного бессознательного, у Адлера — в настойчивых поисках декомпенсированного чувства неполноценности и т.п. В символическом отношении содержание явно доминирует над формой, так что символическое сознание скользит мимо формальных отношений между знаками. Так, в онтопсихологии считается, что полное и точное значение символа может дать только аналитик, а не сам сновидец.
Парадигматическое отношение предполагает знание (запоминание) устойчивых сочетаний знаков и минимального “кванта” их различения, вызывающего изменение смысла. Такой тип сновидящего сознания использует более или менее строгие и точные, почти математические соотношения означаемого и означающего, и само толкование производно не столько от структуры сновидения, сколько от теории, в которой оно выполнено. Типичным примером является психосоматическая (функциональная) теория природы снов у Менегетти.
Постоянные элементы значений есть и в юнгианстве, главным образом это касается образов, символизирующих архетипы структуры личности (Персоны, Тени, Анимы, Анимуса). Ими являются представления о том, каковы пол, внешность, действия и поведение фигур сновидения — на этой основе последние соотносятся с соответствующими архетипами. В процессе интерпретации обязательно участие самого сновидца, его индивидуальные ассоциации и наития — без этого толкование повиснет в воздухе. Кроме того, юнгианский аналитик должен иметь четкое представление о типе сознательной и бессознательной установки сновидца, о его высшей, вспомогательной и подчиненой функции и целом ряде других характеристик его личности.
Рассматривая целостный процесс толкования сновидений, можно заключить, что его итог представляет собой некий семиотический взрыв, в результате которого сновидец получает доступ к большому количеству новой, значимой и важной информации. Удачное толкование может существенно изменить представления человека о себе самом и системе своих отношений с миром. При этом соотношение растолкованного и неистолкованного (последнее есть всегда, у любого аналитика, даже у самого Юнга) создает возможности для прорыва в запредельное пространство некоей трансцендентальной реальности, соединяющей в себе черты психической реальности личного бессознательного сновидца и непредставимые глубины коллективного бессознательного. Этот семиотический взрыв и составляет сущность, механизм психотерапевтического эффекта толкования сновидений, равно как и анализа личного мифа, активного воображения и иных техник и приемов аналитической (юнгианской) психотерапии.
Подводя итоги всему, сказанному ранее, следует заметить, что толкование снов — занятие, опасное не только для пациента, но и для самого аналитика. Бессознательное сновидца влияет на бессознательное аналитика в той же степени, в какой эффективны и правильны толкования последнего. Встреча с бессознательным — будь оно свое или чужое — это всегда рискованное приключение, которое закончится благополучно лишь в случае высокого профессионализма и большого личного мужества. Вместе с тем, как всякий риск, это занятие обладает неизъяснимой прелестью, оно притягательно, оно чарует, оно захватывает всего человека целиком. Ну и, наконец, нелишне помнить, что на первом месте всегда должен быть профессионализм — самое мощное оружие и защиты, и нападения. Как говаривал Аль Капоне, добрым словом и пистолетом можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом.
ПРИЛОЖЕНИЕ 1.
Интерпретация сновидений в различных парадигмах глубинной психологии
Сновидение 1.
Я на экскурсии на какой-то кулинарной или кондитерской фирме (шведской, немецкой). В подвале (в помещении искусственный свет) много различных механизмов, их обслуживают девушки, работающие в этой фирме. Все они серьезные и симпатичные, я думаю: ничего так девки, надо будет с ними как-нибудь познакомиться. Впереди меня идет мой друг с подносом, поочередно подходит к лоткам и набирает разных сладостей. Я спрашиваю: А это можно? Друг говорит: Конечно, это же бесплатная выставка. Я думаю: Ну, раз бесплатная, — и начинаю набирать себе тоже пирожные. Так я хожу по кругу и вижу одну очень симпатичную девушку, она что-то вынесла со склада и ушла обратно. Я спрашиваю у ее сотрудниц, можно ли ее позвать, а они говорят: Зачем? Я говорю: Я хочу ее пригласить в город, она же приезжая, я ей покажу Симферополь. Они говорят: Она уже закончила работу, но если еще не ушла, то мы ей передадим. И я говорю им, где и во сколько буду ее ждать (в 6 часов). А сам думаю: нужно купить красную розу и подарить ей.
Толкование.
Данное сновидение интерпретируется в парадигме классического психоанализа.
Символика сна, приснившегося 18-летнему юноше, очень прозрачна. Девушки в особой интерпретации не нуждаются, сладости, по Фрейду, — символ полового наслаждения, эротического удовольствия, “между тем как внушительный механизм мужского полового аппарата приводит к тому, что его символами становятся трудно поддающиеся описанию устройства в виде сложных машин” (47, с.97). Общая функция сновидений состоит, как известно, в исполнении желания.
Учитывая все это, можно сказать, что основное содержание сна относится к удовлетворению сексуальных желаний молодого человека. Он хочет получать эротические удовольствия бесплатно, сновидение особо подчеркивает данный мотив. Девушки обслуживают сложные механизмы и одновременно изготовляют сладости — все вместе это символически изображает желание утонченных наслаждений, предваряемых и сопровождающихся различными формами ласки.
Хотя в своих желаниях сновидец разборчив и требователен, в отношениях с женщинами он привык занимать пассивно-потребительскую позицию — об этом свидетельствует форма, в которой он назначает свидание понравившейся девушке. Другие должны обо всем договориться, она сама пусть придет в нужное место в назначенное время. Показательны эти 6 часов — при удачном “раскладе” событий в 11 он уже будет дома — еще одно свидетельство детской незрелости и безответственности.
Красная роза, несомненно, символически выражает желание произвести дефлорацию. Это одно из немногих мест в сновидении, где сказывается действие цензуры, вообще же влияние последней, как и работа сновидения в этом случае весьма невелики. Для молодого мужчины представленные в сновидении желания естественны, общий характер половой морали в нашем обществе не связывает с ними чувства вины и стыда. Можно предположить, что у пациента времен Фрейда сновидение было бы более “закамуфлированным”. Здесь же цензура вмешивается не столько в изображение сексуально-эротических моментов, сколько в тех случаях, когда речь идет о привычках и чертах сновидца, представляющих угрозу для самооценки и позитивного Я-образа. Более тщательно маскируются черты детскости, безответственность, пассивная позиция, а также желание получать бесплатно утонченные наслаждения (которые у юноши такого возраста обычно ассоциируются с услугами профессионалок). Девушки в сновидении как раз профессионально совершенны, и вообще фирма иностранная, что придает всему контексту сна окончательный “шик”.
Сновидение 2.
Я бегу, стараясь догнать знакомую девушку. Но чем быстрее я бегу, тем быстрее идет и она, я не могу ее настигнуть. В конце концов она подходит к какому-то подвалу и спускается туда. Я иду за ней, но при входе меня встречает старик и говорит, что на это требуется разрешение. Я говорю ему, что мне нужна эта девушка на одну минуту. Он меня пропускает, я спускаюсь вниз и вижу инвалида в коляске. Он сидит у заколоченной двери, дальше за ним хода нет. Я выхожу наверх и вижу молодого парня, который наблюдает за автомобильными состязаниями. Перед нами что-то вроде авторалли, две машины быстро мчатся, обгоняя друг друга. Я говорю этому юноше, что я тоже так хочу, а он отвечает: тебе нельзя, у тебя нет прав.
Толкование.
Интерпретация дается в парадигме онтопсихологии А. Менегетти.
Сновидение приснилось молодому человеку после разрыва с девушкой, отношения с которой длились около полутора лет. Разрыв был довольно драматичным и негативно сказался на состоянии сновидца. Сон изображает последствия этой ситуации.
Бег за девушкой символизирует желание разобраться в ро-бственных чувствах по поводу этой ситуации, среди которых есть и вина, и сожаление, и понимание невозможности продолжать отношения дальше, и раскаяние, и удовлетворение, и горечь, и облегчение — и многое другое. Это оказывается невозможным (сновидец не может догнать бывшую возлюбленную). Невозможность ускорить бег указывает также на потерю психической энергии в результате сильных душевных переживаний. Старик, сидящий у двери в погреб, может быть истолкован как “старое, изношенное” состояние организма или нервной системы сновидца. Возможно, это голос Ин-се, предупреждающего, что путь дальше опасен, пока нет “пропуска” — здоровья, для чего нужно восстановить душевные силы. Будучи предупрежден, сновидец, захваченный негативной энергией отношений, все же делает попытку спуститься вниз. Это символическое изображение углубления в болезнь, явно негативный образ инвалида в коляске предупреждает о возможной близости серьезного соматического заболевания. Инвалидность — это состояние, которое может наступить в случае, если сновидец не послушается своего Ин-се и будет и дальше изнурять нервную систему бесполезными переживаниями. Буквально: не остановишься — не сможешь больше ходить вообще.
Вторая часть сновидения — автомобильные гонки — относится, скорее всего, к более общей, в том числе и нравственно-этической оценке ситуации. Повторяющиеся механические действия символизируют бесполезные попытки сновидца как-то уладить ситуацию. Наблюдатель — голос Ин-се, говорящий: тебе нельзя это делать, у тебя нет прав (т.е. буквально “ты неправ”). Ты теперь не контролируешь ситуацию, так что остановись и не желай невозможного. Сновидения, по Менегетти, в нравственном плане заняты только интересами сновидца, заботятся лишь о его здоровье. Поэтому ситуация может значить также: остановись, подожди, пока у тебя не появятся силы. Восстановишься — будешь быстро ездить, т.е. быстро решать проблемы (на бытовом уровне — “плюнь на все и береги здоровье”). Два автомобиля, соревнующиеся в быстрой езде, могут означать также процесс перетекания негативной психической энергии в соматическую сферу (болезнь) или общее истощение и упадок сил у сновидца в результате затянувшегося “соревнования”, символизирующего его отношения с девушкой.
Сновидение 3.
Мой день рождения. Все гости сидят за квадратным столом по две его стороны, трое против трех. Сама я как именинница (я седьмая по счету, так как гостей шестеро) сижу одна, как бы во главе стола. Мужчины сидят вперемешку с женщинами.
Приходит старец и зовет одного из гостей, это мой знакомый, который недавно ушел от своей девушки, бросил ее, и та ничего о нем не знает. Я думаю, что надо бы с ним поговорить, узнать, как и что. Старец пришел из Иерусалима, он принес семь золотых цепочек. Он о чем-то шепчется с приятелем и распутывает цепочки. Затем этот знакомый подходит ко мне и говорит: “Наташа, у тебя день рождения 7 ноября, а у меня 7 сентября — давай встретимся 7 октября”. Я соглашаюсь.
Толкование.
Используется юнгианская парадигма анализа сновидений.
Сновидение принадлежит девушке-студентке, ей 21 год. Она не замужем, но живет вместе с молодым человеком ее возраста. У нее есть проблема выбора между этим человеком и другим парнем, с которым она недавно познакомилась.
В центре сновидения — квадратный стол, четверичный символ Самости, что указывает на волеченность сновидицы в процесс индивидуации. День рождения указывает на взросление Наташи, т.е. повышение уровня сознательности, большую дифференциацию ее активности. Гости (мужчины и женщины, сидящие вперемешку) могут означать сильную диссоциацию между разумом(мышлением) и чувствами, они собрались вместе за столом, чтобы объединиться и тем самым способствовать “рождению” новой, более целостной личности — индивидуальности сновидицы. Наташа сидит перед столом — это признак нерешительности, пассивности; данную ситуацию в процессе толкования она комментирует так: “Я все вижу, понимаю, но не знаю, что делать — пусть все будет как будет”. Гости сидят за столом в правильном порядке, а именинница как бы “не вписывается” в их окружение — перед нами указание на то, что нынешняя жизнь сновидицы на уровне Персоны уже не устраивает ее, она “лишняя” среди людей подобного типа. Наташа сидит за столом седьмая (после шести гостей), это указание на потенциальную возможность появления и развития трансцендентной функции.
Старец, пришедший на день рождения, является фигурой позитивного Анимуса. Он принес семь золотых цепочек, которые и распутывает вместе со знакомым сновидицы. Жизненная ситуация последнего похожа на ту, в которой находится сама Наташа — ее прежний друг стал ей малоинтересен, она подумывает его бросить ради нового знакомого. Старец, распутывающий цепочки — воплощение проспективной функции сна, указывающей на необходимость распутать, освободиться от “золотых цепей” прежнего существования на уровне Персоны. Сновидение выбрало на роль помощника в очередной стадии индивидуации фигуру мудрого старца, пришедшего из Иерусалима — известного символа духовного возрождения и обновления. Он олицетворяет собой функцию мышления, в ассимиляции которой нуждается наташина Самость.
Сама ситуация выбора, сопровождающая процесс индивидуации, поставлена достаточно жестко: или потерять неофициального мужа и вместе с ним — обеспеченное, безбедное существование, многочисленные развлечения, или оставить все как есть, остаться “опутанной золотыми цепями”.
Знакомый, помогающий во сне распутывать цепочки, несет в себе некоторые теневые аспекты — Наташа говорит, что она его возненавидела после того, как он вероломно бросил, предал свою девушку. С другой стороны, она уже понимает его, ибо и сама подумывает, как бы ей молча, без лишнего шума уйти от своего сожителя. Эта ситуация напоминает положение, обрисованное в одном из предыдущих сновидений Наташи, в котором также Тень слишком торопится стать интегрированной, “давит” на эго. Вероятно, это отражает чересчур “поспешный” анализ. Для эмоциональной, слегка экзальтированной Наташи (типичной “эмансипированной” девицы), скорее вредна, чем полезна быстрая, ускоренная аналитическая работа.
Ранее негативная фигура, знакомый сообщает сновидице о своем дне рождения (когда он стал более сознательным, взрослым и решил свою проблему, подобную той, которая стоит сейчас перед Наташей). Ее день рождения — 7 сентября, а его — 7 ноября, т.е. она слишком спешит, нужно что-то среднее (7 октября). Взаимодействие Анимуса и Тени (старец и знакомый во сне шепчутся, распутывая цепочки-путы) отражает интеграцию, объединение этих архетипов структуры личности (возможно, не без влияния аналитической работы). Одновременно в проспективном плане сновидение советует Наташе не торопиться с разрывом, подождать, выбрать нечто среднее (между 7 сентября и 7 ноября) — как указывает Юнг, индивидуацию на Востоке называют “серединным путем”. Тень назначает встречу, время, когда они могут встретиться с эго, срок, когда должна произойти окончательная интеграция.
Сновидение 4.
Ко мне домой приходит Е.В., я дома, а отец, пьяный, в соседней комнате. Я в другой комнате и пытаюсь сделать так, чтобы она не заметила. Начинаю спорить с отцом, затем дело доходит до драки. Чувствую, что она все слышит, и мне стыдно. Затем мы с ней договариваемся встретиться возле какого-то дома. Я прихожу, стою перед зданием. Осенний пейзаж, река. Здание красивое, но обветшалое. Река внизу, берега окружены невысокой оградой (набережная). Мне грустно, может быть, я плачу (конец плохо сохранился в памяти).
Толкование.
Сновидение, относящееся к начальным стадиям процесса индивидуации.
Сон юноши-студента отражает сильный конфликт между Персоной (отец) и Анимой (Е.В., любимый преподаватель сновидца, читающая у них курс аналитической психологии). Сновидец остро осознает наличие довольно мощной Персоны, пытается ее как-то скрыть или приукрасить. Эти попытки не увенчиваются успехом, молодой человек пытается расправиться с Персоной насильственным путем (драка), чтобы удовлетворить Аниму (чувство, душа).
Затем сновидец договаривается о встрече с Анимой (важный этап процесса индивидуации), но она не приходит — не пройден предыдущий этап, демонтаж Персоны. Обветшалое (хоть и красивое) здание символизирует прежнюю личность героя, оно нуждается в обновлении. Для этого нужна не только связь с Анимой, интеграция чувства, но и отказ от прежней жизни на уровне Персоны. В свое время Персона тоже ведь далась нелегко, жаль разрушать то, что было создано в юности. Грусть, слезы символизируют тоску по безмятежности, тому блаженно-бессознательному состоянию, которое составляет наивную прелесть молодости. Осенний пейзаж относится к этому же комплексу эмоционально насыщенных впечатлений и воспоминаний. Река — символ бессознательного, “разбирательство” с которым и составляет сущность процесса индивидуации. Она окружена оградой (есть препятствия), но ограда невысокая, декоративная (препятствия относительно легкие, связаны в основном с Персоной).Чувство грусти свойственно скорее взрослым, чем детям. Взрослые с грустью вспоминают детство и юность. Фигура, персонифицирующая Аниму, хорошо отражает амбивалентные свойства последней (чувственную природу, духовность, мудрость, но также имеет и угрожающий аспект), она носит значимую фамилию, семантика которой показывает, что у сновидца есть надежда на успешную индивидуацию (во сне она приходит к нему домой, т.е. Анима стремится к интеграции с Самостью).
Сновидение 5.
Я нахожусь на семинаре у доктора Милтона Эриксона {известный американский психотерапевт, специалист в области трансовой коммуникации — прим. авторов), он сидит в инвалидном кресле. Среди присутствующих я вижу маленького мальчика, у него детский церебральный паралич (ДЦП). Он вместе с родителями, и мне не нравится его отец, — может быть, потому, что, когда он улыбается, видно, что передние зубы у него золотые. Я продолжаю наблюдать за присутствующими, некоторые из них уже погрузились в транс (кто-то сидит, кое-кто ходит или раскачивается на месте). Затем мой взгляд снова падает на мальчика, и я поражаюсь тому, что происходит: по мере того, как мальчик освобождается от симптомов ДЦП (восстанавливается координация движений, изменяется походка и т.п.), его отец на моих глазах превращается в черта — появляется хвост, рога копыта, он становится черным, опять сверкают золотые зубы. Я с ужасом оглядываюсь вокруг, но никто, кроме меня и М.Эриксона, этого не видит. Я смотрю ему (Эриксону) в глаза, пытаюсь найти там понимание происходящего, но чувствую, что сама погружаюсь в гипнотическое состояние.
Во второй части сновидения я оказываюсь дома у моей подруги, во дворе (хотя на самом деле живет она в квартире). Там находится огромный бассейн с голубой морской водой, и я иду купаться. Я в купальнике, но когда начинаю плыть, то понимаю, что он мне мешает, и снимаю его. Хочу бросить купальник на берег — и вижу, что никакого берега нет, двора и дома тоже, вообще ничего, а я в открытом море и вокруг ни души. Вторично переживаю состояние панического ужаса, ногу сводит судорогой, и я начинаю тонуть. Но внезапно ужас сменяется блаженством, состоянием покоя, я замечаю, что не умерла и могу жить и дышать под водой, Я опускаюсь на дно, оно покрыто разноцветными водорослями (напоминает мозаику), там есть солнечный свет. Пока я созерцаю эту картину, ко мне подплывают русалки, очень красивые, с длинными волосами, красивыми блестящими хвостами, и начинают водить вокруг меня хоровод. Я начинаю танцевать вместе с ними, у меня тоже русалочий хвост.
Потом русалки разбегаются, я остаюсь одна, а передо мной на троне восседает Нептун, очень величественный, в одной руке у него трезубец, а в другой — зеркальный шар. Его лицо напоминает мне лицо Милтона Эриксона, как он изображен на обложках своих книг. Он говорит, что мне пора возвращаться, я и так здесь задержалась. Я отвечаю: “Нет! Не хочу!” Он велит смотреть на зеркальный шар, тот начинает вращаться, а Нептун уверяет, что я еще смогу попасть в их мир. Я смотрю на шар и вижу себя с трехлетнего возраста и до сегодняшнего момента — как бы происходит смена моих разных фотографий. Я просыпаюсь.
Толкование.
Сновидение, иллюстрирующее процесс индивидуации.
Общий контекст сна задан индивидуальностью сновидицы на очередном этапе ее личностного и профессионального роста. Сновидица (ее зовут Ольга) — аспирантка кафедры психологии, занимается исследованием трансовой коммуникации (откуда фигура М.Эриксона и мотивы транса в сновидении). Мальчик с ДЦП символизирует ее представления о процессе собственной индивидуации (она, естественно, хорошо знакома с аналитической психологией Юнга). Быстрое исцеление мальчика соответствует динамике ее научной деятельности в области эриксоновского гипноза.
Облик теневой фигуры отца ребенка в сновидении заставляет вспомнить, что муж сновидицы по профессии — стоматолог. Золотые зубы для Оли — символ материального благополучия, не подкрепленного духовной состоятельностью. Сновидение компенсаторно показывает искаженную, одностороннюю трактовку Ольгой своей семейной ситуации: в то время, как она сама, ее Самость (мальчик) развивается и исцеляется (идея индивидуации как исцеления очень близка сновидице) в процессе изучения психологии, ее муж, вынужденный кормить семью и зарабатывать деньги, превращается в теневую фигуру. Теневые свойства, правда, в основном относятся к атрибутике Персоны (хвост, рога, черный цвет, золотые зубы), но и они достаточно показательны сами по себе.
Вторая часть сновидения иллюстрирует начальный опыт процесса индивидуации, протекающего у Оли достаточно активно. Купание в море (бессознательном), ненужность внешних атрибутов (купальника, символизирующего Персону) при погружении в мир архетипических содержаний, ужас и сменяющее его блаженство — все это достаточно типичные мотивы, связанные с индивидуацией. Русалки в олином сне — замечательный символ Персоны юнгианского аналитика — яркая, сверкающая чешуя, длинные волосы, очаровательная внешность плюс владычество над стихией бессознательного (морем). Ольге очень хочется обзавестись такой Персоной.
Последняя, третья часть сновидения выражает проспективную функцию в отношении индивидуации Ольги. Величественный Нептун, соединяющий в себе черты М.Эриксона и юнгианского аналитика, велит сновидице заниматься своим прямым делом (основной темой научного исследования), обещая, что в этом случае она всегда сможет вернуться в манящий мир аналитической психологии. Одновременно он возвращает ее из приятного, бессознательного, недифференцированного существования (в море) в реальный мир сознания и деятельности, В зеркальном шаре-Самости мелькают лица сновидицы на различных этапах ее личностного роста. Бурные аплодисменты.
Однако этот сон в действительности имеет не столь уж оптимистичный характер. Сущность процесса индивидуации,- говорит бессознательное Ольге, — вовсе не в том, чтобы обзавестись роскошной блестящей (со сверкающей чешуей) Персоной. Становление Самости предполагает высший уровень сознательного существования, его-то как раз и не видно в сновидении. В обоих случаях (на семинаре у М.Эриксона и перед троном Нептуна) сновидица впадает в транс, т.е. погружается в глубины бессознательного существования. Ее представления о том, что Персона-психотерапевт (ее собственная) лучше Персоны-стоматолога (ее мужа) абсолютно несостоятельны, Милтон Эриксон (Авторитет с большой буквы) этого не подтверждает — “я не могу найти в его глазах понимания происходящего”. Атрибутика обеих Персон в сновидении одна и та же (хвост). В целом компенсаторная функция этого сна выражена очень четко, а проспективная в какой-то степени совпадает со сверхредуцирующей (Нептун-Эриксон, изгоняющий сновидицу из моря). Основная цель сновидения, по-видимому, состоит в коррекции сознательной оценочной установки по отношению к деятельности мужа и своей собственной.
ПРИЛОЖЕНИЕ 2 Юнгианский анализ личного мифа
Случай 1.
Клиентка, молодая женщина 25-28 лет (назовем ее Наталья О.), обратилась за консультацией по поводу навязчивого сновидения, которое преследует ее в течение десяти лет. В сновидении она находится в воде (море, озеро), вода глубокая и темная. Ей страшно, она пытается плыть, но не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Постепенно она начинает тонуть, задыхается и просыпается с чувством ужаса. Сон характеризуется как “самый страшный кошмар”. Наталья неоднократно пыталась “разгадать” сон с помощью различных “сонников”, часто рассказывала его друзьям и близким с той же целью. В разные периоды жизни она считала это сновидение знаком грядущей болезни, неприятностей и беды.
В юнгианстве вода, тем более темная — символ бессознательного. Сон указывает на “бессознательность” жизни клиентки, ее машинальное существование по принципу “пусть все идет как раньше” и одновременно предупреждает об опасности такого способа жизнедеятельности. Поскольку сновидение повторялось, аналитик (АН) решил прояснить основные устойчивые концептуализации жизненной стратегии клиентки (К):
АН: Какие сказки или истории приходят Вам на ум в связи с этим сновидением? Те, в которых есть плывущие по воде персонажи?
К: Не знаю… Во всяком случае, не “Русалочка” Андерсена, я эту сказку не люблю и сама Русалочка у меня симпатии не вызывает. “Сказка о царе Салтане” не годится — там они в бочке плывут.
АН: А “Дюймовочка”?
К: Нет, это тоже не подходит… И я не Серая Шейка… хотя она там плавала, чтобы от смерти спастись. (Задумывается).
АН: Вы помните сказку про двух лягушек, которые свалились в горшок со сметаной? Что с ними дальше было?
К: Ну да, и одна из них сбила масло и спаслась, а другая… Но я же не собью масло из воды? (Пауза). Знаете, мне приходит в голову, что, хоть я и не плыву, меня иногда во сне что-то как бы выталкивает из воды, и тогда все прекрасно, и ощущение такое радостное… Но сон все равно страшный, потому что выталкивает в самый последний момент, когда я уже задыхаюсь. Можно утонуть. И вообще, во сне я не плаваю, а как бы вишу в воде. Но я могла бы попробовать…поплыть. Что Вы скажете?
АН: Расскажите сказку про то, как Вы плаваете.
К: Но я же не знаю такой сказки!
АН: Ну так придумайте. Сочините ее прямо сейчас.
К: Я плыву…Плаваю в море, это очень приятно, я плаваю сколько хочу, а потом выбираюсь на берег. (Постепенно, по мере рассказывания Наталья все больше воодушевляется, говорит уверенно и эмоционально).Это остров, но не необитаемый, а такой… Там пляж, лес, очень красивый. Я иду по лесу, рву цветы на полянах… Прихожу к Бабе-Яге. Но она меня не съедает, совсем наоборот.,. Угощает меня обедом.
АН: Напоила-накормила и спать положила?
К: Ну да, она добрая. Она, наверное, даже дала мне платье, а то неудобно по лесу в купальнике. Платье очень простое, типа рубашки… Как сарафан!
АН: А еще что она Вам дала?
К: А еще клубочек волшебный. Он катится, и я за ним иду.
АН: И куда Вы приходите?
К: На берег моря. Там стоит дуб. (Темп речи ускоряется). На дубе сундук. В сундуке заяц, а в зайце — утка, в утке — яйцо, а в яйце — иголка. Нет, волшебная палочка! Я ее достаю… она красивая, позолоченная…Золотая! Очень красивая. (Продолжительная пауза).
АН: И что Вы делаете?
К: Ничего не делаю. На самом деле она мне не нужна.
АН: Такая длинная, красивая сказка про то, как Вы идете к волшебной палочке — и она оказывается ненужной?
К: Да! Мне не нужна волшебная палочка, потому что я все хочу делать сама. Вот я ее взяла, покрутила в руках и положила назад за ненадобностью. Пусть ее кто-то другой найдет!
АН: И Вы теперь все намереваетесь делать сама? Будете плыть?
К: И поплыву, и масло собью!
АН: А Вы не вспомните теперь сказку, где все это есть? И главный герой — плывущий персонаж? И он тоже все сам делает?
К: Нет, я сдаюсь.
АН: Но это же “Гадкий утенок”! Вспомните эту сказку.
К: Да, действительно! Неужели это обо мне? Ведь утенок на самом деле был лебедем… Значит, и я тоже со временем превращусь… вернее, стану сама собой. Это замечательно!
Через несколько дней Наталья О. пришла к аналитику и рассказала, что в тот же день перечитала сказку о гадком утенке и плакала. Данная сказка стала для нее стратегическим указанием жизненного пути. Заметим, что в мировом художественном творчестве это одна из наиболее выразительных историй об индивидуации Самости, аутопластически повторяющая данный юнгианский концепт.
Случай 2.
Клиентка (назовем ее Людмила Г.) была участницей семинара по основам юнгианского анализа. Это молодая замужняя женщина 25 лет, преподаватель вуза. Ее муж — представитель свободной творческой профессии, у них двухлетний сын. В прошлом Людмила жаловалась на сложные жизненные обстоятельства и проблемы, к числу которых относила в первую очередь отношения с мужем. Людмила Г. — сдержанная, спокойная и уравновешенная личность интровертного типа. Знакомство с методами аналитической психологии вызвало у нее желание проанализировать свой личный миф, что и было сделано на одном из практических занятий семинара.
Вначале Людмила рассказала свою любимую сказку “Заяц по имени Чок”. Пересказ был беглым и эмоционально невыразительным, так что у аналитика сложилось впечатление о том, что данная сказка к личному мифу Людмилы прямого отношения не имеет. Далее приведем сокращенную стенографическую запись работы с ней.
АН: Скажите, кто Ваш любимый писатель?
К: Чехов. Очень люблю его рассказы, постоянно их перечитываю.
АН: Представьте, что Вам необходимо рассказать о Чехове человеку, который совершенно не знаком с его творчеством. И рассказать так, чтоб было понятно, какой это замечательный писатель. Что Вы расскажете?
К: Ну, о жизненном пути Чехова я знаю мало, за исключением того, что относится к его дружбе с Левитаном. У Левитана были сложные отношения с женщинами, он то стрелялся из-за них, то тут же бросал, потому что они ему надоедали. Такой, в общем, был… невротик. И Чехов описал роман Левитана в одном из своих рассказов, очень правдиво, так что они поссорились.
(Заметим в скобках, что последние слова Людмила произнесла очень выразительно, с нажимом, было очевидно, что она эмоционально вовлечена в то, о чем рассказывает. Напомним, что ее муж имеет аналогичную профессию. Все это послужило аналитику ориентиром для дальнейших действий).
АН: Вы помните этот рассказ?
К: Да, я его очень люблю, только название* (Это рассказ А.П.Чехова “Попрыгунья”) выскочило из головы. Но я его прекрасно помню!
АН: Расскажите его, пожалуйста.
К: В общем, это рассказ про одну женщину, вернее, молодую девушку. Она была пустая и поверхностная, рассказ начинается с того, как она едет к портнихе на примерку платья. Видно, что она мещанка суетная. В жизни для нее было главное — знакомиться со знаменитостями, и приглашать их к себе на вечеринки. А тех, кто ей надоедал, она после не приглашала, и друзей у нее не было, потому что она гонялась за все новыми людьми. Ее жизнь так и шла, и у нее был роман с одним человеком, знаменитостью, а потом она ему надоела, и он ее бросил. И она думала, что жизнь кончена, а тут к ней посватался один очень хороший человек, доктор Дымов. И она вышла за него замуж, но его совсем не любила, и изменяла ему, и продолжала гоняться за знаменитостями. И у Дымова был друг, она и с ним изменила… Все эта история с другом ~ это как раз то, из-за чего Левитан с Чеховым поссорился.
А Дымов был настоящий ученый, очень талантливый. Но она этого не понимала, что рядом с ней человек незаурядный, и все продолжала гоняться за знаменитостями. Она была… хотела быть светской женщиной, а муж был ученым. Она совсем за ним не следила, не уделяла ему внимания, и вот он заболел дифтерией, заразился. Он был уже при смерти, а она все наряжалась. И тут начали приходить к ее мужу знаменитые врачи, и вообще люди очень известные хотели повидать его перед смертью, поддержать. И тут она поняла, что Дымов и есть настоящая знаменитость, к нему ведь приезжали люди, которые на нее и смотреть бы не захотели. И она всю ночь думала, и утром пришла к мужу помириться… покаяться… а он уже умер.
(После паузы). Вообще-то ее жалко, она не была дурной женщиной по-настоящему, а просто глупенькая. Дымов ее тоже не понимал. Как-то она раскаивалась в измене, а он не понял ничего. Жалко ее. (Видно, что чувства Людмилы по отношению к героине рассказа амбивалентны. Объективно чеховская Оля не должна вызывать симпатий, но рассказчица не то чтобы отождествляется с определенными чертами или поступками героини, но видит некоторое сходство с собой, протестует и вынуждена согласиться с этим одновременно. Ее рассказ очень информативен.)
АН: Что главное в Оле, героине рассказа?
К: У нее нет собственного содержания, она пустая. Чтобы заполнить пустоту, ей нужен мужчина, а сама по себе она ничтожество.
АН: У Чехова есть еще одна подобная героиня, помните?
К: Ну да, которая была замужем сначала за актером, потом за торговцем лесом…
АН: Как этот рассказ называется?
(Клиентка не может вспомнить. Группа подсказывает хором: “Душечка”!)
АН: Что общего у Душечки с Олей?
К: Обе они пустые внутри, мне Душечка никогда не нравилась. У женщины должно быть свое содержание жизни, а не приставка к мужу.
АН: Давайте их немного посравниваем — что у них общего, а что различается. С каким архетипом структуры личности можно соотнести эти фигуры?
К: Ну, с Анимой, вероятно… (Участники группы отмечают, что Душечка — Душа — буквально Анима).
АН: Только Душечка, скорее всего, олицетворяет позитивные аспекты Анимы, а Оля — негативные. Вы согласны?
К: В общем, да.
АН: А если бы доктор Дымов был женат на Душечке? Что бы было?
К: Хорошо бы было! Он бы реализовал себя. У них был бы идеальный брак… (Задумывается. Лицо и мимика Людмилы выражают напряженную внутренюю работу. В этот момент она поняла, что самораскрытие произошло и приняло несколько неожиданное направление).
АН: Скажите, Ваш муж похож на Дымова?
К: Нет, он совсем не такой! Дымов был внимательный, и безотказный, и совсем не эгоист. И он ничего такого от Оли не требовал — чтобы она ему жизнь посвятила и вообще…
АН: А в чем Ваш муж все-таки похож на Дымова? Наверное, в главном — он тоже очень одаренный человек, как музыкант он, скорее всего, не менее талантлив, чем Дымов как ученый, верно?
К: Ну да. В общем, да, но Дымов все-таки лучше.
АН: Но ведь и Вы лучше Оли, правда? И намного, насколько я могу судить.
К: Конечно, я на нее во многом похожа. Но я не такая, как она, и не такая, как Душечка.
АН: Так что говорит Ваш личный миф?
К: Ну, наверное мне нужно быть больше похожей на Душечку… Мне нужно как бы идти между ними посредине, не уклоняясь ни вправо, ни влево.
АН: То есть нужна медиация между этими двумя аспектами Анимы. И тогда Ваша жизнь будет более гармоничной, и отношения в семье станут лучше. Ваш миф одновременно и предостерегает Вас от негативных проявлений Анимы-Оли, и указывает на Аниму-Душечку как на образец для подражания. Ваше бессознательное знает о том, как важно для Вас позаимствовать у Душечки ряд черт и свойств, хотя сознательно Вам этот образ не нравится и вызывает сильное противостояние,
К: А что еще есть в моем личном мифе?
АН: Он содержит информацию, относящуюся к Персоне и Тени. Займемся ими?
К: Ну, про Тень, пожалуй, не надо на группе. Мне и так все в общих чертах ясно…(Клиентка действительно достаточно рефлексивна для этого. Однако аналитик все же счел нужным эксплицировать некоторую информацию, вытесненную в процессе припоминания сюжетов).
АН: Вспомните, что сказал друг Дымова, тоже врач, перед самой его кончиной.
К: Давайте не будем об этом. Ко мне это не относится.
(Аналитик не счел нужным проговаривать данный эпизод в групповом обсуждении и выполнил просьбу клиентки).
АН: А всю историю болезни Дымова Вы помните?
К: Ну, помню.
АН (мягко): Речь о том, что Дымов ведь умер. Все это серьезно. Немало мужчин в конце концов погибает из-за теневых аспектов своей Анимы.
К: (воинственно): Не волнуйтесь, я своему мужу смерти не хочу!
(Некоторое время группа в шутливом тоне обсуждает проблему женского коварства. Это разряжает ситуацию, а клиентка получает необходимую передышку после работы над личностно значимым и несколько болезненным материалом. Аналитик видит, что она мож”ет продолжать работу, хотя и не очень хочет этого).
АН: Вернемся теперь к Персоне?
К: Ну, у этой Оли Персона совершенно ужасная! Как она за любовниками гонялась, и лживая была до невозможности, вся такая фальшивая, неискренняя. Ко мне этого никакого отношения не имеет.
АН: Но ведь и жалко ее, глупую?