- Командир грел, растирал замерзающее мальчишичье тело.... Спас одним словом. ... Ценой жизни. Пуля с мессера нашла твоего отца еще на катере, в начале боя. Ранение показалось ему легким, он терпел, не подавал виду, не отвлекался от управления катером, не перевязал себя, хотя, конечно, имел индивидуальный пакет. В холодной воде кровотечение замедлилось, но сказалась потеря крови и на борту самолета командир потерял сознание. Крепкий молодой организм продолжал бороьбу со смертью. К несчастью, фельдшер допустил роковую ошибку, уделил основное внимание востановлению кровообращения у переохложденных катерников. Рану заметил и обработал слишком поздно.
- Отец умер в госпитале не узнав, что жена беременна. Прийдя на несколько минут в сознание, увидев рядом жену, сказал. - "Благодарю ... ребят... подобрали ... Такое счастье видеть тебя ... рядом" - Это были его последние слова.
- Хоронили его ясным днем в конце короткого полярного лета. В небе над заливом, базой, погостом барражировали дежурные истребители, развешивая в голубом просторе опрокинутого, отраженного аквамариновым куполом океана небе, белые нити следов, отдавая последний салют сухой дробью коротких пулеметных очередей, охраняя последние мгновения катерника на земле, его короткое прощание со всем безмерно дорогим оставляемым навсегда. Печально и пронзительно рвали сердце звуки духового военного оркестра. Не очень складно, но искренне говорили приличествующие случаю слова друзья, командиры, подчиненные. Клялись отомстить, победить врага, добить гада в его же мерзком логове. Обещали вечно помнить.
Коротко треснул залп, второй, третий. Потом была выпита водка, выкурены папиросы, рассказаны пришедшие на память случаи совместной жизни, простые и героические эпизоды, грустное и веселое, пережитое вместе, кажущееся важным, достойным сохранения в памяти. День ушел, словно ушла жизнь. Прошлое постепенно растворялось в настоящем, поглощалось им, составляя с каждой прожитой минутой все меньшую, менее значимую часть, все реже и реже отзывающуюся в сердце болезненной, острой струной воспоминаний.
- Через несколько месяцев, когда летная судьба вновь занесла "Каталину" в заполярный гарнизон, ко мне подошел пожилой военнврач третьего ранга во флотской черной шинели и, представившись, попросил уделить время для частной беседы. Он оказался представителем уникальной для флотского госпиталя профессии - гинеколог и акушер, единственный на весь заполярный гарнизон. По роду деятельности врач наблюдал молодую женщину, которая наотрез отказалась уезжать от могилы мужа и собиралась рожать здесь, за Полярным кругом. Оказывается она всё время помнила последние слова мужа и очень хотела увидеться со спасшим его летчиком, узнать какие-то новые, важные в ее непроходящем горе подробности, которые можно будет рассказать ребенку когда он подростет и спросит об отце..
- Вот тогда я впервые заговорил с женщиной, которую боготворил с первого появления в моей жизни, ту что стала непререкаемым эталоном красоты и нравственности, чистоты и верности и, поверь мне, оставалась такой всю жизнь.
- Мама уже не могла работать в госпитале. Получая по аттестату деньги за погибшего мужа, она, по существовавшему положению, фактически лишилась продуктового пайка. Конечно, моряки-катерники не забывали вдову командира, подбрасывали продукты, но получалось это не всегда регулярно, да и продукты эти, приготовленные коком из столовой плавсостава, предпологались для здоровенных молодых крепких парней, а не для хрупкой женщины, готовящейся стать матерью. Кроме того каждый день ей нужно было принести воду и дрова для растопки печки, расколоть дрова на мелкие чурочки, нащепить лучин для растопки, а еще лучше - достать хорошего кардифа.
- Так уж получалось, но мне чаще других удавалось выкроить время для помощи по хозяйству. Постепенно, жизнь есть жизнь, война есть война, сужался круг тех, кто помнил и любил ее погибшего мужа. Сменилось начальство бригады, погибли или пошли на повышение командиры катеров, а затем вся бригада передислоцировалась в новую базу. Хорошо, что мой полк дальних морских разведчиков на "Каталинах" продолжал летать со старого места базирования, выполняя задания по ледовой разведке, по сопровождению конвоев, по доставке срочных грузов, эвакуации раненых, преследованию надводных и подводных рейдеров противника.
- Приближалось время родов, и я сделал твоей матери предложение. Пришлось долго и настойчиво убеждать, что ребенку нужен отец, а ей самой защитник и кормилец. Предупредил ее возражения и сомнения, сказав, что не претендую на любовь, не прошу о близости, что формальная регистрация брака, просто позволит лучше заботиться о вас обоих, по крайней мере на время войны. Если же после войны пожелает уехать, не захочет оставаться рядом со мной, то она абсолютно вольна в своих поступках и решениях.
- Не сразу, но буквально перед самыми родами мама согласилась, поставив условием, что оставит девичью фамилию. Её она не меняла и в первом браке, очень любя и уважая отца, у которого была единственной, горячо любимой дочкой. Так же, любя и уважая мужа, решила оставить ребенку отчество и фамилию настоящего отца. Я согласился с легким сердцем.
- В то время я стал замкомандира эскадрильи, поэтому когда попросил у комполка отпуск, объявив о женитьбе и рождении ребенка, то не только получил невиданные на войне десять дней отпуска, но и предоставленный в полное распоряжение командирский виллис с шофером.
- Не буду говорить чего стоило мне найти в январе сорок пятого в заполярном городе цветы, но тебя и маму встречал из госпиталя с букетом живых цветов.
- Она вышла очень бледная, сильно похудевшая, закутанная в платок и мужнину канадскую кожанку. Такие куртки выдавали командирам торпедных катеров. Ты, кстати потом бегал в ней в школу до самого ухода в училище. Реглан и сейчас висит в шкафу, сохраненный матерью.... Возьми себе. Наша мама часто куталась в него последнее время.
- Никогда в жизни, ни до ни после не чувствовал я такой растерянности, совершенно не представлял, что нужно делать в подобной ситуации. Нянечка, вынесшая младенца, ничего не знала, не догадывалась о наших взаимоотношениях. Добрая душа не могла понять почему молодой отец, при всем параде и звоне орденов прикативший на виллисе с невиданным доселе букетом, вдруг онемел и стал аки столб, вместо того чтобы броситься обнимать молодую красавицу-жену, принесшую мужу богатыря сына.
- Руководствуясь бабьим, здравым смыслом санитарка разрешила все по-простому, наилучшим , единственно, возможным образом. Она сунула мне в руки сверток с тобой, а отобранный букет вручила молодой матери. Затем со словами " Да поцелуй же ее, после всего что натерпелась из-за тебя, паразит!" - буквально свела наши губы в первом в семейной жизни поцелуе.
- Из глаз матери брызнули сдерживаемые усилием воли слезы. Она рыдала у меня на груди, словно рыдала провожая в последний путь твоего отца, но если тогда она еще сдерживалась - берегла тебя, то сейчас - будто прорвало плотину великой боли. Я подхватил ее и тебя на руки. Она оказалась такой худенькой, легкой, истомленной родами и болью, будто тростиночка. Перенес через борт виллиса и усадил на сидение...
- Привез вас домой, в натопленную заранее комнату с починенной мебелью, стопками выбитого у помпохоза по аттестатам за прошлые и будушие месяцы белья, с пачками концентратов, коробками консервов, кулечками круп, сухого яичного порошка, шоколада из бортовых пайков и сгущенного и порошкового молока, которые понасовали мне летчики полка.
- Увидав все эти богатства военного времени, мама разрыдалась вновь, а я, стоя в полной расстерянности, не знал, что делать. Решил, наконец, уйти и поискать ночлег. Перед тем как попращаться и надеть шинель подошел развернуть пеленки, посмотреть на тебя ... сынок. Уже тогда я понял нелепость слов о недолговечности нашего союза. Вздор, я никуда и никогда вас не собирался отпускать от себя. Поклялся, что раньше или позже, но стану ей настоящим мужем, а тебе заменю отца. Увидав, как я распеленал сына, мама постепенно успокаилась, рыдания затихали, она внимательно посмотрела на нас. Ты оказался хорошим розовым бутусом, совсем довоенного мирного образца. Постепенно рыдания стихли, мама вытерла глаза своим маленьким кружевным платочком и встав с койки подошла к нам.
"Ну, вот пожалуй и все. Распологайтесь, а мне пора", - сказал ей.
Мне было очень неловко, раньше я всегда уходил спать в расположение своей эскадрильи, а теперь идти туда получалось явно не с руки. Ведь мне дали отпуск по рождению сына. Никто не знал, что мама уже носила тебя к моменту гибели отца. Все думали, что это ребенок от меня и даже порицали нас за такую поспешность.
"Ну, куда же ты пойдешь? Посуди сам, что подумают о тебе водитель, подчиненные, командир? Нет, уж, отпусти машину и ... оставайся. Не бросай нас одних, прошу тебя . Ты обещал заботиться о нас - так заботься, если конечно не передумал." - Услышал я тихие слова.
- Не передумал. И никогда не передумаю. Слово офицера.
Я остался навсегда. Однако, проверяла жена мои чувства серьезно. Болезненно воспринимала мельчайшие, пусть незаметные со стороны шероховатости и неточности, несоответствия моего образа её стандартам. Подспудно выискивала фальшь в моем поведении, в отношении к ней и тебе. Но не нашла, поверила... Возможно не полюбила так горячо и беззаветно, первой девичьей любовью, как твоего отца, но сердцем я почувствовал и понял, что стала уважать и жалеть. ... Как обычная жена морского летчика любит, уважает и жалеет своего мужа, живет его устремлениями и чаяниями, радуется успехам экипажа по службе, страдает при неудачах, знает все о подчиненных и начальниках, не спит и волнуется во время полетов. Жена стала моим самым верным, самым надежным другом, самым близким человеком и оставалась им до конца.
- Будучи по натуре очень преданной и честной, после Победы мама старалась найти родителей твоего отца, чтобы показать ребенка, рассказать о гибели их сына, его победах, последнем бое. Она нашла их всех. Близких и дальних родственников. Чего это стоило, каких моральных сил - только Бог знает. Она разыскала их во рвах около Керчи. Вся большая семья, старики, дети, женщины оказались растреляны и завалены мерзлой землей в крымской степи. Там лежали все, за исключением молодых, да и не очень молодых мужчин, призванных или ушедших добровольно на войну. Следы одних из них затерялись в госпиталях, других - в помеченных значками на картах и полевых, торопливых кроках, братских, безымянных могилах. Могилах ухоженных и заброшенных, раскиданных от Сталинграда до Вены и Берлина, от Датских до Курильских островов. Все мужчины твоей семьи честно и храбро воевали, сынок. Так же как и отец. .... И погибли.
- Это была цена Победы, сын. Мы заплатили ее сполна и платим до сих пор. То, что я остался один, а она, молодая еще женщина, ушла от нас - это оттуда, с войны.
- Ты был мал и не помнишь как мы втроем ходили на могилу отца. Потом подоспел перевод в другой гарнизон. В пятьдесят первом, на короткое время, перед новым назначением наша семья вновь вернулась в заполярный город. Помнишь?
Смутное детское воспоминание выхватило из памяти деревянные заборы, следы осколков на кирпичных стенах, засыпанные воронки, трубы и мачты пароходов. Морские шинели знакомых. Здание школы, куда так и не довелось ходить. Маленький холмик над бухтой, к которому мама и отец клали цветы. Вот пожалуй и все.
- Все сказанное, правда, и я не стыжусь ее. Теперь, скажу тебе то, что говорить трудно и больно. ... Я до сих пор не уверен в своей правоте, но тогда взял на себя тяжесть принятого решения и убедил маму. Однако, прошу, пойми и прости нас....меня... Тянулось смутное, тяжелое, лихое время. Во время войны я летал и не боялся встретить врага, сразиться с ним, победить или умереть, хотя погибнуть вышло бы чертовски обидно и жалко. Страшно казалось потерять обретенное счастье, не увидеть долгожданой Победы. Вот и весь наличный страх. Не трусость. Так думали если не все, то многие, поверь мне. Это не поза. Если не так - ни черта бы мы не победили немцев.
- После войны, опять начали непонятно за что арестовывать по ночам людей , снова стали искать шпионов, вредителей. Мы вновь научились бояться. Постепенно из Армии и Флота принялись увольнять евреев, зажимать служебный рост остающихся в кадрах, посылать их на непристижные должности в тьмутараканью глушь. Поползли слухи о выселении всех поголовно евреев в Казахстан, на Колыму...
Я был и остаюсь офицером, но я обучен бороться с врагом, а не с тенью. ... Твой отец... евреей. Это не мешало воевать и погибнуть героем, погибнуть за Родину, за Сталина, за Партию, членом которой являлся. Родина - не защитила его семью и родных. Партия - собиралась, изгнать остатки соплеменников героя в дикие края, обречь на вымирание. Все знали фамилию и отчество твоего настоящего отца. Пока ты бегал дошкольником, никто не интересовался твоей фамилией и отчеством, но в тот год предстояло идти в первый класс. Случись что, никто не вспомнил бы, что ты сын моряка-героя, а мама его вдова. Твоё будущее, а значит и наше, стало неопределенным, опасным. Мучительно, долгими ночами на кухне, не зажигая света обсуждали мы с мамой положение, решали что делать, предпринять, как спасти тебя. Мама не еврейка, но за тобой пошла бы на край света, не оставила одного в несчастье, а я - никому не отдал вас обоих.
- Случай решил все. Наш полк переводили на Тихий Океан, где громыхала Корейская война, где требовался военный опыт и знания фронтовиков. Командование предложило мне принять новый, только формируемый полк морских торпедоносцев. Даже разрешили взять из старого полка лучшего, давнего друга, начальника штаба - Ивана Тимофеевича. Старого, крепкого закала человек, интеллигентный, честный и правдивый во всем, надежного товарища в бою, собранного и знающего офицера, ни разу не отвернувшего во время торпедной атаки, а это многого стоит. Помнишь его?
Зря спрашивал о Иване Тимофеевиче, отец. Помнил я его тогда, помню и сейчас, по прошествии стольких лет. Вижу светлое лицо, полное спокойного благородства и достоинства, а рядом, как всегда, его жену - директора школы, общественницу, знавшую все о всех, участвовавшую в делах мужа и, видимо всерьез, считавшую службу мужа общим семейным делом, а посему болевшую душей за подчиненных, помогавшую всем и о всех хлопотавшую. Попадавших в их дом офицеров, их жен и детей, Вера Ивановна потчевала фирменным блюдом, носившим иноземное замысловатое название "шарлотка". Мне тоже довелось и не раз, отведать пресловутой шарлотки. Пища сия мне ужас как не нравилась, а вот Веру Ивановну очень любил и уважал, хотя и побаивался. Была она представительная, дородная женщина с полными руками и гладко по-учительски зачесанными, волосами.
- Да, - Продолжил отец, - Иван Тимофеевич выходец из простого селянского рода, лишь после революции давшего стране военных и профессоров, исследователей-атомщиков и архитекторов, трудолюбивых крестьян и талантливых учителей. Человек чистой и светлой души, с руками крестьянина и лицом потомственного аристократа. Мы не говорили с ним о тебе, но он один из немногих знал, и что более важно, понимал все происходящее. Иван пришел к нам вечером, поцеловал руку жене, серьезно поздоровался с тобой, шестилетним, как со взрослым человеком, попросил у мамы разрешения закурить, а когда мы прошли на кухню и открыв форточку, стали дымить, то сам начал трудный разговор. Понимая какую ответсвенность берет на себя, чем ему, да и всем нам это может грозить, Иван Тимофеевич предложил следующий план. Простой и, как показала жизнь, надежный. Я подумал, все взвесил и согласился, но следовало узнать мнение мамы и мы попросили ее пройти к нам. Узнав в чем дело, она молча выслушала Ивана Тимофеевича, затем, немного подумав, решительно сказала, - "Видно судьба. Пусть будет так, как ты говоришь. Сын подростет, я сама все ему расскажу. Но ни документов, ни фотографий, ни вещей, что остались от отца, не уничтожу никогда.". Хранить такие реликвии стало опастно, но мы пошли на это.
- При переводе в новый полк Иван Тимофеевич выписал мне новые документы и внес в них сына. Передал маме подлинную справку о рождении, принесенную из госпиталя, благо по военному времени метрики у тебя не оказалось, и выписал заверенную полковой печатью новую справку, где стояли моя фамилия, отчество и национальность. Так твоим единственным отцом с этих пор стал я.
- Мы хотели раскрыть правду перед совершеннолетием и получением паспорта, но ты бредил летным училищем, мечтал стать летчиком, заболел небом, прыгал с парашютом, а отношение к евреям по прежнему в государстве оставалось, как сам знаешь, мягко говоря не очень хорошее. Сталин надолго привил стране и народу дурно пахнущий антисемитизм, как скрытый официальный так и явный бытовой. В партии и в государстве, да и у худшей части населения он нашел благодарных продолжателей сего подлого дела.
Отец задумался на минуту, затянулся папиросой и медленно, отчетливо выговаривая слова произнес. - Запомни, прошу тебя. Настоящий, порядочный русский или украинец, любой честный человек не может быть антисемитом. Мы всегда гордились твоим отцом, оплакивали его родных и, возможно допустили большую оплошность, не сообщив правду тебе - его сыну. Укрыли ее от тебя, или, скорее тебя от нее, в угоду воинской карьере, успеху. Теперь, твоя воля, твоя очередь принимать решение, но боюсь, что это поздно, да может быть, увы - и не нужно. Как не грустно, но приходится признать, что ничего изменить уже нельзя. Оставайся сынок тем, кто ты есть, продолжай жить и служить под тем именем, под которым тебя знают. Вот в коробке ордена, удостоверения, грамоты и другие документы отца, справки поселкового совета о гибели его семьи, похоронки, пришедшие на старый адрес во время и после войны. Фотографии. Это твое наследство, а как ты им распорядишься - решай сам.
Замолчав, отец ткнул погасшую папиросу в пепельницу, тяжело поднялся из-за стола и вышел, оставив меня наедине с целым ворохом мыслей и чувств, в совершенно растерзанном и ошеломленном состоянии духа. Я никогда не делил людей по национальностям, а лишь по человеческим и деловым качествам, на честных и прохиндеев, дураков и умных, трудолюбивых и лентяев, смелых и трусов. С другой стороны, всю жизнь совершенно естественно отождествлял себя с той общностью которая называлась русским, а точнее советским, народом и для меня это был не простой звук, не формальная фраза из газет. Нечто гараздо большее. Гордился я своим народом, гражданством великой державы, сломившей хребет гитлеровскому зверью, тем, что охраняю мир, поддерживаю своей службой стабильность на планете, что являюсь частью большой армейской семьи. Пусть семьи непростой, неоднородной, как наверное если не все, то большинство семей вообще. Семейства со своими уродами, выродками, это так, но верил и знал - большая часть армейского, летного братства - люди чести и долга.
Неожиданный оборот судьбы заставил всерьез задуматься. Действительно, среди сослуживцев "инвалидов пятого пункта" можно было пересчитать по пальцам. В основном, не учитывая забайкальского замполита, лица изначально интернационального, евреи оказывались приличными людьми высокой культуры, превосходными специалистами. Впервые осознав новые факты собственной биографии, задумался и неожиданно обнаружил странную закономерность - число сослуживцев-евреев постоянно уменьшалось с течением времени, причем обратно пропорционально расстоянию до Москвы. Офицеры-евреи встречались на Дальнем Востоке, в Забайкалье, но с перемещением на Запад, в дальнебомбандировочную авиацию стратегического назначения, они просто тихо исчезли из списков личного состава. Следовательно, в поступке родителей несомненно просматривался здравый смысл. С другой стороны, какова для меня истинная цена их давнего решения?
Беспорно я любил, уважал, гордился отчимом, он воспитал меня, дал все, что мог дать настоящий отец. Не возникло даже тени помысла называть его теперь иначе, только - отец. С другой стороны, сегодня неожиданно обрел истинного, родного по крови отца. Странное, непривычное состояние раздвоенности, словно внутри зародилось новое, неведомое второе "я". Часть внутреннего мира активно сопротивлялась новой реальности и смутные предчувствия грозно, неотвратимо вторгались в привычную жизнь. Всё вновьобретенное требовало осмысливания и изучения. Это "нечто" должно либо принять навсегда, либо бесповоротно отторгнуть навеки.
Решив ознакомиться с наследием отца открыл коробку. Сверху, на аккуратной красной бархотке, лежали старые, видимо редко ношенные ордена и медали. Да и где отец мог их носить? На катере в бою под комбинезоном? На рабочем замасленном кителе во время подготовки к рейдам? Видимо он одевал награды только на парадный китель, по праздникам, торжественным случаям. Один орден Красной Звезды - "Звездочка", такая же как теперь у меня, "Красное Знамя", посмертный Орден Ленина на абсолютно чистенькой колодке.... Медали.... Боевые, не юбилейные
Отложив награды в сторону, вынул из коробки бархатную прокладку. По ней лежали стопками, перетянутые аккуратно резинками, фотографии, документы, письма. Среди бумаг виднелись наградные орденские книжки, временные удостоверения на ордена и медали, которые уже некому было обменять на постоянные. Нашлось не сданное офицерское удостоверение личности, желтое от старости и морской воды, с непослушными, слипающимися, ветхими страницами, абсолютно неразличимым лицом владельца на фотографии. Письма, извещавшие об убытии адресатов из списков частей по смерти, по ранению. На одной фотографии отец заснят после выпуска из училища, на других - в рубке катера, с мамой на скамейке в приморском парке.
На самом дне лежали одна на другой несколько газет. Осторожно раскрыл верхнюю, "На Боевом Посту", газету базы Северного Флота за май сорок пятого. Торжественный, посвященный Победе номер. Пергаментные, хрупкие от старости страницы. Поблекший от времени, непривычный шрифт. Здравницы в честь Сталина, Народа-Победителя, статьи о подвигах моряков в годы войны, аккуратно обведенный красной тушью словно рамкойочерк " Конец подводного рейдера" повествовал о последнем бое отца. Статья рассказывала как на исходе светлой, короткой полярной ночи прибор засек всплывшую для ремонта подлодку. Автор восторженно писал о классически проведенной торпедной атаке, настолько неожиданной, что немцы не успели произвести ни одного прицельного выстрела по катерам, о мастерстве командира, шедшего в атаку не на реданах с вспененным буруном, а с тихим подводным выхлопом, на половинной мощности двигателей, о водушном пузыре на месте гибели подводного пирата. Сообщал данные о потопленном подводном рейдере, разбойничавшем на путях проводки конвоев, топившем практически безоружных рыбаков и торговцев, разорявшем прибрежные стойбища, мирные зимовки, редкие островные радиостанци, расстреливавшем из пулеметов и снайперскиой винтовки пытавшихся спастись на лодках и спасательных плотах моряков, не щадившим ни женщин ни детей.
Последний абзац, заканчивающийся словами " Вечная память героям!", описывал гибель катера. Автор подчеркивал, что командир в то утро, принял трудное, но единственно верное решение прикрыть своим катером с наиболее опытным и умелым экипажем, отход молодых ведомых, сохранить их для будущих боев и побед. Особо газетчик делал упор на том факте, что страдая от потери крови, раненный и ослабевший офицер-коммунист ценой собственной жизни спас юнгу.
Следующая газета, тоже победный майский выпуск, но уже пятидесятого, юбилейного года. Похожая статья, тотже автор, подобное изложение фактов, за исключением малого - не упоминается фамилия командира звена. Вдруг стал он каким-то бестелесным словно дух, без имени и отчества. Не упомянуть героя совсем еще, видимо, не пришло время, слишком много людей знало и помнило этот бой. Наступали времена, когда определенные имена, отчества, фамилии, стали раздражающим, позорным, опасным клеймом, выделяющим и отторгающим людей из общей сплоченной массы советских граждан.
Последняя газета, самая свежая, не успевшая пожелтеть, с привычными типографскими атрибутами и славословиями семидесятых годов. Шаблонная патетика в адрес Партии, " и лично Леонида Ильича". Все как положено в соответствии с устоявшимися стандартами. Среди прочих заметок и воспоминаний ветеранов, выделенная красным карандашем заметка долгоживущего автора, правда с добавлением "в отставке" перед званием.
Снова о том же эпизоде. На этот раз с полной фамилией, именем и отчеством отца. Только содержание - совсем другое. Пасквиль о том как непродуманные, непрофессиональные действия случайного на море человека привели к гибели катера и лихих моряков-североморцев. Между строк лез, змеился ядовитый ручеек мысли - "какой из их брата моряк! Наверняка и погоны по блату в Ташкенте купил". О юнге уже не упоминалось вовсе. Выходило из заметки, что потопил лодку, вывел катера из под огня и привел на базу, совершенно другой офицер, а отец только и совершил делов - утопил катер, провалил блестяще начатую операцию. Фамилия нового героя показалась знакома. Адмиральская, однако, фамилия. Дело принимало интересный оборот. Я взял газеты и вошел к отцу в комнату.
- Батя! Ты читал эту гнусь? - Спросил, сидевшего сгорбившись в кресле у окна отца.
- Знал, что спросишь, но не смог подготовить достойного ответа. Скажу правду. Да, читал. Больше того, звонил этому засранцу. Благо известен мне хорошо еще с войны, приходилось не раз брать на борт. Летал с нами в командировки по заданию редакции. Больше того, его знали и отец, и мать. С отцом даже выходил однажды в море на свободный поиск. Позвонил ему, ведь помнил как нормального человека. Но ошибся, крепко ошибся. Знаешь, что мне ответил? Во-первых, покойник мертв, ему уже не холодно и не жарко от газетных статей, пресса на тот свет не доходит. Во-вторых, прославлять евреев сегодня не актуально.В- третьих, это не его личная прихоть, а курс Партии. Перечить генеральному курсу никто из носящих партбилет не имеет права. Я было возмутился, ответил, мол сам в рядах партии с войны, но не разу не видел антисемитских указаний или документов.
- Этот змееныш, только посмеялся в ответ. "Читать мало, надо правильно понимать прочитанное!". Тогда я спросил, осталась ли у него совесть. В ответ буркнул, что совесть не деньги, колбасу на нее не купишь, а статья весьма пригодилась тому младшему лейтенанту, тут он выдержал многозначительную паузу, который оставшись в живых благополучно дорос до адмирала. Посоветовал мне не встревать в это дело и беречь ветеранское здоровье.
- И вы с матерью смолчали?
- Смолчали, сынок, ... время такое. Молчание теперь в большой цене. Только гнидотник тот не смолчал. Вызвали вскоре в партком и намекнули, что такой-то для вас не родственник, не брат, не сват. Дергаться по его поводу очень не рекомендуется. Особенно если учесть приближающуюся очередь на "Волгу". Упомянули, что пенсионеру пора отдыхать если мозги плохо соображают. Ткнули пальцем, показали сколько достойной молодой смены стоит и дышит в стариковский затылок. ...
- Вот и все. Мой тебе совет, прочти, запомни на всю жизнь ... и смирись. Выпей, помяни отца, держи его светлый образ в своем сердце,... и молчи. Все равно ничего не добьешся, разобъешь в кровь лоб, поломаешь карьеру.
Ничего не ответил бате, повернулся и пошел к себе. Комната эта оставалась моей даже когда служил за тысячи километров от дома. Здесь всё было привычным, неизменным. Возвращаясь, находил на старом месте раскрытую недочитанную книгу. Комната всегда встречала меня домашним теплом и уютом, белоснежным бельем, аккуратно застеленной кровати, мягкой, взбитой руками матери, подушкой.
Я сидел на кровати, растегнув китель, уставившись остановившимся, ничего не фиксирующим взгдядом в стену, покрытую старенькими обоями, абсолютно опустошенный, оглоушенный исповедью бати, историей собственного рождения, жизнью и гибелью родного отца, забвением ратного подвига, предательством его честного памяти.
Что мне делать? Чувствовал, как внутри зарождается волна дикой, темной ненависти к человеку, походя, небрежно, низко, лишившему человека имени и фамилии, оскорбившему и унизившему его память, весь изведенный под корень род, убитых и погибших, ушедших в небытие людей. Уничтожившему уже мертвых своей подлой ложью, закамуфлированной под правду, клеветой под видом документированной современником и очевидцем непреложной истины.
Евреем себя не ощутил, ничего не изменилось в восприятии мира. Какой из меня еврей... Меня, офицера и коммуниста, возмутила подлость продажного писаки. Не мог понять зачем через столько лет тень отца была облита грязью и оболганна.
Теперь я должен вернуть отцу доброе имя и заставить газету перепечатать заметку датированную сорок пятым годом. Писаке, попросту набить морду и заставить публично извиниться. Как говоривал некто из великих "Главное ввязаться в драку, а там видно будет". В остальном можно разобраться позже, понять и проанализировать. Главное сейчас - отомстить за статью, несомненно подтолкнувшую мать к могиле. Надеялся разыскать друзей отца, свидетелей последнего боя. Батя оказался морально сломлен и на его помощь рассчитывать, увы, не приходилось.
Принял решение и заснул впервые не раздевшись на нерастеленной кровати своей юнности, отключившись от всего пережитого, мгновенно впал в тяжелый полусон, полудрему. Во сне на меня неслись аттакующие мессера. Беспомощное, распластанное, распятое по поверхности океана, медленно колыхалось на волне, наполняющееся водой тело бомбера. Трассы пуль оставляли строчки рваных пробоин на дюрале крыльев, фантанчиками продолжались на поверхности воды. На горизонте виднелись буруны катеров отца, идущих на помощь, но не замечающих почему-то подбитый самолет и проносящихся мимо. Ручки турельных пулеметов в истекающих потом ладонях, казались свинцовыми, липкими, медленно выскальзывающими,, неуспевающими за быстрым ходом тенеобразных мессеров. ... Помощь не приходила. Мучительно тянулась ночь.
Утром проснулся физически и морально измочаленным, невыспавшимся и чертовски злым. Пора было прекращать мучительные, изнуряющие мозг сомнения, принимать окончательное решение. Поднялся зол на себя, свою нерешительность, слабость, колебания. В конце концов - это не только мой личный долг, но долг офицера, долг чести. Конкретного плана действий я не придумал. Следовательно, необходимо начать действовать, обрубить возможные пути отхода, а там - само пойдет. Ситуация подскажет. Запас времени имелся. Выезжая по тревожной телеграмме отца, выбрал отпуск за прошлый год, за текущий, плюс время на проезд поездом "туда и обратно", а летел, конечно же, самолетом.
Батя готовил на кухне завтрак. Раньше это всегда, до последних дней делала мать. Теперь отец взял на себя её часть общих хлопот, её часть жизненой ноши, не собираясь передоверять домашние дела никому другому. Замедленными, неотработанными, слегка неуклюжими движениями он расставлял на столе посуду, заваривал чай, повторяя непроизвольно годами наблюдаемые со стороны действия жены. Неосознанно воспроизводил, фотографически запечетленные в подсознании, последовательности повседневных движений, повторял, всё чем любовался, что нежно любил долгую совместную жизнь.
Видимо в домашних ритуалах заполнения заварочного чайника, нарезания хлеба на специальной деревянной дощечке, в расстановке чашек на годами заведенные традиционные места заключалось обыденное и святое, уютное семейное счастье. Батя, повязал кухонный фартук поверх форменных аэрофлотовских брюк и рубашки. Висящие на вешалке в коридоре китель, галстук и фуражка, говорили о его намерении идти на службу. Сегодня и всегда, так заведено в нашем доме, и завод этот, с точностью морского хронометра никогда не дающего сбоев, должен поддерживать его жизнь.
- Что решил, сынок? - Спросил, повернув гладко выбритое опасной бритвой, обветренное вихрями сотен взлетевших и совершивших посадку самолетов, лицо.
- Срочно делаю копии всех материалов. Заверяю у нотариуса. ... Еду выяснять обстановку. Начну, пожалуй, с поисков свидетелей. С архивов. Затем, разберусь с автором пасквиля. Набью морду, заставлю пойти вместе в газету. Потребую, напечатать еще раз ту, самую первую статью, сорок пятого года. Затем вернусь и попробую присоединить фамилию отца к своей, то-есть сделать ее двойной. Думаю, что мне, исходя из документальных материалов, не откажут.
- Бог в помощь, - Сказал отец, - Боюсь, не все будет просто. Не хочу отговаривать, но живя в закрытых гарнизонах, ты не очень четко представляешь ситуацию в стране. Прийдется тебе очень нелегко, сынок. Знай, в любом случае, я уважаю твой выбор и твое право решать.
Молча, а батя всю жизнь был молчуном, мы позавтракали, выпили традиционный утренний чай. "Крепкий и сладкий словно поцелуй любимой женщины" говорил раньше батя нежно поглаживая тонкие красивые пальцы мамы. Сегодня он промолчал. Пожал на прощанье руку, пожелал удачи.
Расставаясь с человеком, который не безразличен, кого уважаешь и любишь, никогда не веришь, что это прощание может быть последним, разговор может оказаться незаконченным, а вопросы незаданными или безответными. Подспудно, интуитивно мы всегда предполагаем, что те кто нам дороги - вечны, что они постоянная и неизменная составляющая часть нашего мира. Но приходит момент, а приходит он чаще всего неожиданно, будто удар исподтишка, и ты оказываешься один на один со своим горем перед свершившимся, посреди, разрушенного, ранее такого уютного мирка, среди враз рухнувших устоев бытия, с ощущением невосполнимой утраты. В то утро мы коротко попрощались, и отец ушел.
Глава 12. "Европейская".
Воздушный трудяга, ТУ-104, первенец мирового реактивного авиастроения, а ныне старикан, доживающий жизнь на внутренних авиалиниях, содрогаясь заклепками старого, с военным запасом прочности смастеренного корпуса, выгрузил пассажиров на поле Пулковского аэродрома. Подхватив "парадный " кожанный, вместительный портфель я прошел к стоянке такси, обходя стороной ринувшихся к багажной стойке попутчиков. Летевшие со мной в самолете люди прибыли домой, их ждал гарантированный ночлег и уют. Для меня же поиск места в гостинице оказался задачей номер один, усложненной ночным временем прибытия, запоздавшего, как водится, рейса.
На стоянке, короткой стайкой, притулились машины такси. Возле головной стояли, куря в ожидании поздних пассажиров, водители. От кучки таксистов отделился молодой парень в махонькой кожанной кепочке, приглашающе дернул подбородком, открыл дверку салона, обошел машину, тыкая поочередно ногой скаты, сел в кабину и включил счетчик.
- В гостиницу.
Можно было попытаться устроиться в гарнизонную "Красную звезду", но армейские слухи разнесли по стране совершенно невероятные известия о ее сомнительных удобствах. Генералов селили по три, четыре в номере, майоров, в лучшем случае, укладывали на раскладушку в коридоре. На раскладушке в коридоре спать не хотелось. Накопившиеся деньги, за неиспользованные отпуска, полетные, пайковые, классность, вредность и прочая, и прочая, создавали иллюзию богатства, сулили свободу выбора.
- В какую у Вас бронь? - Спросил водитель не оборачиваясь.
- Где не надо брони.
- Таких еще в Питере не построили.
- Тогда давай сначала в ту, что поближе. Попытка не пытка.
- Пустые хлопоты, товарищ майор, поверьте.
- Давай, крути, а там видно будет. - Машина двинулась по ночным улицам. В Ленинград я попал впервые. Пролетать над ним, да, доводилось. Вот, наконец, и приземлился. Окраина города, по которой ехало такси, выглядела на удивление скучной, темной и пустынной. За стеклом мелькали заводские заборы, низкие красновато-кирпичные старые постройки, новые девятиэтажные серые жилые дома, затемненные витрины "Гастрономов" и "Промтоваров". Словом, стандартный советский городской пейзаж, ничего величественного и впечатляющего. Скоро показалась и гостиница. Дав таксисту пятерочку сверху, я попросил его на всякий пожарный подождать. И оказался прав. Вернее прав оказался таксист, предрекая фиаско с попыткой устроиться в гостиницу без брони. Заспанная и злая как мегера дежурная отказалась даже разговаривать на тему ночлега. Во второй гостинице со мной говорил швейцар... через закрытую дверь. Я призывно махал сиреневым четвертаком, на что швейцар только, с видимым сожалением, разводил руками.
- Где у Вас самый шикарный отель, мсье? - Спросил у водилы, в очередной раз вернувшись не солоно хлебавши.
- "Европейская", на Бродского. ... Интуристовская. Туда и соваться не стоит, майор. Тем более в форме. Кругом одни иностранцы да контрики.
- К черту, контриков, поехали. - Во мне медленной вязкой волной начала вскипать тупая горячая волна злобы и ненависти. Ненависти к жизни, которая кадрового офицера ВВС ставит в униженное положение просителя перед дерьмовыми швейцарами и бессовестными тетками в гостиничных конторах. Ставящей защитника Родины в очередь после последней заезжей иностранной шелупени, лишь здесь и познающей радость бытия в роли первосортного "белого" человека, высокомерно взирающего сквозь зеркальные стекла на серую, копошащуюся где-то у колес автобуса, массу пришибленных жизнью аборигенов.
Закипала злость и к мерзавцу, унизившему память героя, заляпавшего грязью имя мертвого, не способного постоять за себя человека. Вот из-за таких унижаюсь воробьиной ночью перед людишками изначально обязанными уважать не только лично меня, но прежде - мундир, погоны, просто принадлежность к военной элите страны. Обязанных видеть во мне "государева" человека.
- Надолело карячиться, - Сказал вслух. - Жми к "Европейской".
Несмотря на поздний час, подъезд "Европейской" радостно сиял огнями и кишел, в отличие от других, добропорядочных, гостиничных дверей пестрой, ненашенской публикой. Я бесповоротно расчитался с водителем, накинув ему за труды червонец сверху. Отрезав пути к отступлению, подхватил портфель, вышел и решительно толкнул мягко поддавшуюся старинную дверь. "Удачи, командир!" - Донеслось от такси, мигнувшего на прощание фарами.
Вестибюль отражался в огромных от пола до потолка венецианских зеркалах всеми своими хрустальными люстрами. Переливался искрами простеночных бра, кивал сочными зелеными веерами пальм, отсвечивал дубовыми панелями... Привычный к скромному унифицированному обаянию военторговских гостиниц, стандартно одинаковых, что в Чите, что в Бобруйске, я был напрочь сражен величием, богатством и старинной роскошью "Европейской". Поражен был, но виду не подал, сказалась все же армейская закалка и выдержка, поэтому, быстренько соорентировавшись, прямиком двинулся к стойке регистрации.
В отличии от предыдущих гостиниц, тут не спали. Работали три окошечка, дабы, не приведи господь, иностранному залетному гостю не пришлось ждать переминаясь нежными ноженьками. Однако желающих немедленно получить номер не наблюдалось.У стойки я оказался один. Распахнув шинель, чтобы лучше была видна орденская колодка с недавно добавленной ленточкой "Красной Звезды", попросил одноместный номер.
- Свободных одноместных, к сожалению, нет, - Усмехнулась сидящая в окошке дама с высокомерным лицом баронессы и аристократической сединой парика. Волосы локонами ниспадали на плечи строгого темного шелкового платья с широким белым кружевным воротом и такими же белыми манжетами, платья, достойного украсить бал в благородном дворянском собрании. Волнующий, ужасно приятный аромат неведомых духов, словно экзотичное благовоние, обвалакивал окружающее даму пространство, оттеняя убогость источаемого моей особой запаха единственно доступного в гарнизонном "Военторге" ядовито-зеленоватого одеколона "Шипр".
- Нет одноместного, дайте двухместный.
- И двухместных, уже, ... к великому сожалению, нет. - Величественно поведя головой и очень сочувственно разведя руками проговорила дама. Победно взглянула на просителя, обменялась взглядом с девушками, скучавшими в соседних окошках. Учитесь высшему пилотажу, детки!
- А, что же у вас есть? К великой.... радости. - Спросил, прекрасно понимая, что надо мной вежливо, извращенно издеваются. Надо мной! Офицером Советской Армии! В моей стране, которую защищаю, ради которой рискуя жизнью летаю черт знает куда, с мегатонными погремушками на борту. Заправляюсь на многокилометровой высоте с риском вспыхнуть будто спичка, от неудачно ткнувшейся в корпус штанги-присоска. Бомбившего врагов державы. Потерявшего мать и обретшего отца, честь которого приехал защитить.
- У нас есть один люкс, но он Вам не подойдет. По цене, естественно, молодой человек, он явно не для Вас. И вообще, у нас как Вы видете, специфический контингент - иностранцы, а Вы, в шинелочке, фуражечке. Что бы Вас поселить, мне в любом случае нужен особый, веский документ, которого у Вас наверняка нет.
Ох, зря это она так, ох, зря. Не нужно бы ей напоминать о бумажке. Бумажонки-то имеются. Остались от недавних поездок в Москву, когда собирались заслушать нас на Старой площади, да пошел в итоге только командир. Пропуска забыли забрать, алюр два креста, срочно отослали в часть подготовливать налет. Бумажки, застряв в парадной форме, дождались своего часа.
- Значит. - Повышаю голос. - В ЦК и Кремль я могу проходить, Этой бумажонки достаточно. - Ткнул пропуск в нос серебрянной даме. А там красивенько так, четко, крупненько - Центральный Комитет... Пропуск.... Печать ... Завитушка подписи черной тушью.
- Сюда оказывается недостаточно хорош? - Говорю уже на тон выше. - И денег у меня недостаточно? И форма нехороша для вас, мадам? Не тем ли, что советская? Видимо вы, любезная, все еще царскую предпочитаете? Может мне прилечь у вашей будки, переночевать на диванчике? А с утра пораньше звякнуть в Смольный? - Брал белеющую на глазах мадам на понт, хрен его знает, что сейчас в Смольном. Может музей какой. Головы присутствующих в холле начали разворачиваться в нашу сторону...
- Умоляю! Тише! Молодой человек, прошу Вас, тише. - По ее уже совсем немолодому, не надменному, а просто обычному старому, правда хорошо ухоженному и загримерованному, лицу сползали на шею струйки, ручейки пота. Смывали пудру, румяна, прочую неведомую косметику. Под мышками старухи набухали, темнели разводьями влажные пятна. Лицо, еще минуту назад непреклонное и величественное словно у античной богини, потускнело, превратилось в заурядное лицо пожилой, усталой, перетрусившей женщины. Резко пахнуло едким запахом страха, забившим благовоние духов.
- Ах, извините, меня! ... Извините! ... Ну давайте, давайте же свои документы. Я сама, лично заполню бланки. И прошу, Вас, товарищ майор, тише. Тише. Скажите, Вы надолго в Ленинград?
- Скорее всего на один день. Если успею закончить дела - завтра улечу.
- Вот Ваши ключи. Прошу Вас, забудьте это маленькое недоразумение...
.... И еще, ... очень прошу, выходя из номера, пожалуйста, оставляйте ключи у дежурной по этажу. ... Хм, ... понимаете, наши ключи стараются почему-то украсть. Иногда теряют... Если будете пользоваться телефоном, оплатите при окончательном рассчете. .... Всего Вам хорошего. ... Спасибо, что решили остановиться в нашей гостинице. - Женщина постаралась улыбнуться, киношной, ненашинской улыбкой. После происшедшего спектакля это смотрелось очень смешно и грустно. Злость ушла, волна гнева спала.
Невольно улыбнулся в ответ. Регистраторша поняла, что опастность миновала, и, о чудо, на глазах начала вновь преображаться в гранд-даму, случайно залетевшую с бала в конторку. Правда даму уже благожелательную, с дружеской улыбкой белоснежно-фарфоровых зубов на кукольно розовом лице, нуждающемся лишь в небольшом "косметическом" ремонте. Потрясающая женщина, подумал я. Какая выдержка, какая сила воли. Как она содержит себя! Гарнизонные тетки в ее возрасте - глубокие старушенции.
Подхватив портфель и сжимая в свободной руке ключи, пошел за горничной, вызванной показать номер. Ключи, а точнее один ключ, действительно оказались произведением исскусства. Отлитые по старинной форме, с тяжелым литым набалдашником, с врезанным в завитушках номером, они даже по размеру не предназначались для носки в карманах. .... Прекрасный сувенир для чужедальних гостей.
Горничная, бесшумно ступая, вела сквозь мрамор и художественное литье коридоров, вдоль зеркал и дубовых панелей центральной лестницы на второй этаж. Мы прошествовали торжественным маршем мимо расскрывшей рот и выпучившей глаза в немом вопросе дежурной, восседавшей за министерским, черного полированного дерева столом. Горничная открыла белую с золотом дверь люкса, сделала книксен и ушла, оставив наедине с новым, непривычным окружением. Так и состоялась первая встреча с миром дорогих вещей и богатых людей. Стоял словно чукча, попавший из яранги в город .... а может будто кухаркин сын, впервые заведенный в барские покои.
Оставшись один, повесил на вешалку шинель, поставил портфель на полку, пошел осматривать завоеванное. Номер представлял собой две комнаты спальню и кабинет, плюс небольшой холл и ванная. В углу стояла старинного фарфора напольная китайская ваза с живыми цветами. На письменном столе расположились два телефона и старинный бронзовый письменный набор. На столике с гнутыми ножками громоздилась радиола, на другом - телевизор, кресла, огромная широченная кровать под балдахином, виданным раннее только в кино. Ванна - из мрамора, размером с небольшой бассейн, белоснежный туалет, голубой, розовый мрамор, кафель с изображением старинных кораблей... Все старое, надежное, элегантное. Вроде и не папуас, но ошалел здорово. Не ожидал ничего подобного от колыбели революции. Ну, приходилось мне жить в люксах в Москве, Чите, Казани, но такого...Тут есть, что от нас скрывать, товарищи офицеры!
Да, умели жить, господа. Но хрен вам! Преодолел смущнние, перестал писаться кипятком от восторга. Спокойненько, для начала принял душ и переоделся. Выйдя из ванной распаренный, чистый и умиротворенный, смыв с тела липкую пленку дорожного пота, нашел жизнь прекрасной и удивительной. Только вот есть захотелось дико. Синяя аэрофлотовская птица, выступавшая в роли курицы в купе с горсткой липкого холодного риса оказались давно переварены и позабыты. Слух уловил долетающие звуки танцевальной музыки. Терять было нечего. Машинально вновь натянул "парадку" и бодро двинулся на поиски ресторана.
Подошел к дежурной, вернул ключи и попросил помочь найти ресторан. В ответ получил исчерпывающие объяснения плюс схемку, напечатанную на вощеной бумаге. Из сноски под рисунком выходило, что ресторан работал до трех часов ночи, следовательно имелся шанс поесть.
При ресторанных дверях высился монументального вида швейцар, с бородой , бакенбардами, в куртке с позументами, брюках с ломпасами. Ну прямо адмирал императорского флота!
- Привет армии! - Слегка прищурив глаз и улыбаясь сквозь щель в бороде, негромко произнес адмирал, приложив руку к форменной фуражке.
- Что случилось? В стране перворот? Землетрясение? Новый космонавт к нам пожаловал? Сколько служу, первый раз в этих стенах родную форму вижу. Недоуменно развел руками.
- Ничего, отец, привыкай. Я первый. Скоро наши прийдут.
- Ой-ли? - С сомнением произнес бывалый привратник - видимо отставник в небольших чинах, а может и в больших, место-то наверняка хлебное.
У входа в ресторан мы стояли вдвоем, чего же мне не перекинуться парой-тройкой ничего не значащих слов с местным человеком, сыграть натянутую личину, набраться решимости шагнуть в источающий сочные запахи аппетитной еды и музыку зал. Мне не часто доводилось гулять по ресторанам. Не больно любил это дело, предпочитая спокойный вечер с книгой в холостяцкой комнате, пьяной толкотне в облаках винных паров, в запахах общепитовской кухни. Кроме всего прочего, забайкальские воспоминания надолго отбили желание напиваться до поросячего визга.
- Ты отец не волнуйся. Меня сюда на экскурсию направили. Как до пенсии долечу, так сразу на твое место спикирую.
- На это место чтоб спикировать, надо ох, много чего сначала на грешной землице поклевать. Так много, что и клюв сточится. Не так все просто. Так что не торопись особо, летай себе пока, сокол ты наш краснозвездный, а мы уж сами в тылах порулим...
- Да, ладно, отец. Не зарюсь я на твое место. Не бойся. Лучше посади меня, но только где нибудь с краю, где потише и чтоб не так светится. Я сегодня насветился и так до упора. Как бы не перегореть. ... С самолета ничего не ел, да и устал изрядно.
- Это можно. Есть хороший спокойный столик в углу, где пальма. Там и от оркестра подальше и люстры не так палят, можно покушать и отдохнуть по-хорошему. Сейчас подойдет метрдотель, я подскажу. Не волнуйся, сокол.
Швейцар вошел в зал, высматривая метрдотеля. Вернулся быстро, но я успел выудить из портмане пятерочку за услуги.
- Нет! - Наотрез отказался вернувшийся на пост бородач. - Тут другие рассчеты, с другими людьми. С такой редкой птицы не возьму. ... Иди, ждут.
Метрдотелем оказалась вылитая младшая сестра регистраторши. Такое же невозмутимое, кукольное, напудренное личико, парик, правда строгий синий пиджак вместо платья с кружевами. Ни слова не говоря дамочка провела меня в угол, где за пальмой прятался свободный столик, покрытый белоснежной скатертью, мягко нисподающей почти до самого пола. Хрустальные бокалы, бокальчики, рюмочки, столовые наборы не иначе как серябряные, чуть не с императорскими вензелями. Майор, куда и зачем ты попал? Может это и есть зародыш мирового коммунизма в одной отдельно взятой гостинице города имени вождя победившего пролетариата?
Ох, разберутся завтра, кому надо и надают серому наглецу по ушам. Не с такой рожей лезть в красный ряд. Но взялся - держись. Хоть, день да мой, а там видно будет. Может и проскочим по кривой.
Но, Боже! Зачем мне столько ложек и вилок? Какую когда использовать, дабы не опозориться?
Прервав мои раздумья, к столику подскочила молоденькая, с румяными щечками и льняными волосиками официантка в кружевном накрахмаленном передничке , с кружевной наколочкой, с блокнотиком и карандашиком в руках.
- Что будем заказывать, товарищ майор? Может меню принести? Или доверитесь мне?
- Борщ?
- У нас прекрасная ленинградская солянка, фирменная, пальчики оближите, очень вкусная...
- Хорошо.
- Из горячего рекомендую жаренные охотничьи сосиски с картофелем фри и овощами...
- Плюс салат из свежих помидоров и огурцов?
- Есть салат. Что будем пить? Коньяк? Вино? Пиво?
- Бутылочку пива, пожалуста.
- Только пива? А какое вы предпочитаете? Есть чешское - светлое и темное, есть баночное немецкое ...
- Я больше привык к двум сортам - "Пиво есть " и "Пива нет", так, что несите ... чешское темное... пару бутылочек. А пьян я уже и так, .... от вас.
- Не шутите с девушкой, майор. Солянка будет готова минут через пятнадцать, а пока принесу пиво и салатик. Не скучайте, слушайте музыку.
Темное чешское пиво, крепкое, пенистое, ароматное, вкусное, оказалось на порядок выше запомнившегося по Забайкалью, изредка завозимого поездом "Москва-Пекин" и с боем разбираемого на остановке в Борзе из вагона-ресторана, советского темного "Бархатного". Ради одного пивка стоило затевать бучу и прорываться в последний бастион поверженной империи.
За салатом и пивом последовала, как и было обещано, солянка в серябрянной супнице, источающая дивный запах. Аппетитная, красивая, янтарно отсвечивающая, густо переливающаяся заливчиками нежного жирочка, с выступающими розовыми островками ветчинки и мясца, солнечным полукружием крутого, ровно срезанного желточка, с хрупким айсбергом белоснежной сметанки. Да, это действительно оказалась солянка, рожденная в Ленинграде, в отличии от рахитичных бастардов, плодящихся на просторах России в недрах общепитовских кухонь.
- Нравится? - Улыбнувшись спросила официантка. Наверное умилилась блаженным и умиротворенным выражением моего лица.
- Нет слов. Восхитительно.
- Кушайте, не буду мешать. Приятного Вам аппетита, товарищ майор.
Не будь еда такой вкусной, наверняка имело смысл одарить девушку, а она того несомненно заслуживала, комплиментами типа: " Вы не можете помешать. Без Вас процесс пищеворения неполноценен.", и так далее в армейском духе. Естественно, в казарменном, поскольку другого не ведаем. Да"с.... Политесам не обучены. Шаблоны армейского красноречия ворочались в голове, но до языка их не допускали сдерживающие центры. В конкуренции с солянкой бедная девушка не имела шансов на успех.
К тому моменту, когда за солянкой последовали сосиски я понемногу пришел в себя, освоился с обстановкой, и с радостью обнаружил, что могу спокойно пользоваться любой вилкой из обнаруженных в куверте. Стало легче на душе. Достал сигареты, придвинул к себе массивную хрустальную пепельницу, закурил и осмотрелся.
В огромном, по моим естественно меркам, зале, было малолюдно. Играл оркестр, но никто не танцевал. За столиками сидели иногда пары, а чаще одиночные гости Северной Пальмиры. Только изредка оказывались заняты все четыре места. Общим - являлось наличие на каждом столе батарей водочных бутылок. Именно водочных. Выглядели они несколько непривычно, смотрелись словно иностранцы, со своими красными с золотом этикетками, завертывающимися крышками на длинных, а не обычных, коротких плебейских горлышках. Все посетители молча и серьезно занимались одним общим делом, тихо, сосредоточенно, упорно, без русского галдежа и выяснения отношений, надирались водярой. Время от времени то один то другой, достигнув намеченного рубежа, вставал и мирно уходил восвояси, держась излишне прямо, реже - слегка покачиваясь, но своим ходом, не горланя песен, не блюя в вазоны. Возможно продолжение последует в номере, за закрытой дверью, но на публике, упаси Бог, все вели себя прилично и чинно... Мы так не могем.
Неожиданно, чисто рефлекторно, почувствовал на себе пристальный, изучающий взгляд. К уединенному столику приближалась парочка девиц, одетых в обтягивающие бедра голубые джинсы и белые, с английскими надписями, майки. Такого у нас в городке не видали... По отдельности кое-что похожее водилось и в гарнизонной жизни. Польские джинсы, перекрашенные боевой подругой, сама подруга, служащая СА , мечтающая окольцевать офицерика, футболка, изготовленная в Одессе, корейские полукеды. Но чтобы так...
Бедра девиц казались влитыми в небесно-голубую, с легкой белесоватостью протертых нитей, ткань, да и сами бедра были достойны таких джинсов, черт подери. А какие ноги, а талии! Сквозь мягкий хлопок маечек выпирали холмики, не сдерживаемых лишними деталями туалета, грудей. Легкая ткань рельефно подчеркивала их спелую тяжесть, чуть оттягивающую грудь книзу, крупные напряженные соски, бестыдно протягивающие напряженными виноградинами на радость всем желающим ими полюбоваться. Прямые чистые линии высокой шеи. Румяные мордашки без следов косметики, с аккуратными прямыми носиками, пухлыми розовыми приветливо улыбающимися губками, белоснежными зубами и голубыми глазками под белесыми бровками. Такие же светлые охапки волос, легких и пушистых, венчали коронами стройные тела. Девушки прямо источали ощущение чистоты, юнности, независимости, плюс чего-то такого... особенного, ... неизвестного и загадочного. Этакие скандинавские простушки-пастушки.
- Ми из Швециа. Ми, та, студента, эксурсиа. Та можно сидет? Вас?
Ну, влип! Летчик стратегической авиации, в интуристовской гостинице! Ну, это еще ладно, можно отбрехаться. Но в ресторане, да с иностранными девицами ... с такими сиськами... Кранты! Что делать будем, майор? Удирать? Гвардия не доев сосисок, а тем более охотничьих не отступает... И пиво... Хм ... Можно конечно, прихватить в номер, но не удобно. Следовательно?... Следовательно останемся предельно выдержанны, корректны, вежливы и сурово-немногословны. ... Может просто послать их? Это вряд ли удастся... Тонкости русского языка им явно не знакомы... Да и не за что вроде...
Мордашки девушек выражали детский, неподдельный интерес к моей скромной персоне, улыбки - сплошное обояние, глаза - широко распахнуты. Вообщем язык не повернулся дать им от ворот поворот.
Чувствуя как предательски краснею, молча сделал неопределенный жест, который при желании можно расценить приглашением к столу, а при отсутсвии такового, трактовать просто типа невежливого - " Садитесь, не занято".
К счастью, рот мой действительно занимался важным делом смакованием необычайно вкусных охотничьих сосисок. Нечто подобное, пробовал только один раз в жизни, выстояв в сплоченных рядах собратьев-экскурсантов из военного санатория гигантскую очередь в ресторан "Ласточкино Гнездо" . На пустой желудок охотничьи сосиски тогда тоже показались отличными, но до сеголняшних им было также далеко, как жигулевскому пиву до чешского. Вобщем в данный момент в ряду приоритетов, еда явно потеснила прекрасных дам.
Незваные гости тем временем основательно оккупировали плацдарм, предоставив изумительную возможность детально рассмотреть себя. Чистенькие, свеженькие словно только из под душа, с голубыми наивными глазками девушки видимо по молодости лет не подозревающие о существовании в природе и обществе таких сложных деталей женского туалета как бюстгальтеры. Я смущенно отвел глаза, но когда вновь взглянул на незваных варягов те изучали мой уютный, заставленный деликатесами столик в поисках свободного места для ... водки.
Я оказался так поглащен разглядыванием наиболее выдающихся элементов женских тел, что изяшные ручки ускользнули вначале от моего внимания, а зря. Оказалось, что тонкие пальчики с розовыми круглыми ноготками нежно сжимали не тургеневские кружевные платочки-сморкалки, а бутылки "Столичной", и были эти бутылки уже хорошо ополовинены. Вглядевшись повнимательнее, с ужасом обнаружил, что и голубенькие глазенки залиты не Тургеневскими вешними водами, а кое чем покрепче. Мои опасения, увы, немедленно оказались подкреплены решительными действиями студенток.
Не смушаясь, словно у себя на кухне, они окинули взглядом стол и, не долго думая, быстренько вышвырнули на скатерть салфетки из хрустального стакана, сочтя его единственно достойной водочной тарой. Затем одна дунула в него, непонятно впрочем для чего, и налив до краев водкой, шустро сунула опорожненную бутылку под стол, словно заправский советский бухарик. Видимо, это входило в их представления о культуре и обычаях аборигенов. А может наоборот, аборигены преподали уроки девицам?
Подняв готовый к употреблению стакан на уровень глаз и еще раз широко улыбнувшись, студенточка произнесла тост:
- За великий Советский Армий!
Отступать стало совсем некуда. Вежливо поднял свой стаканчик с пивом и не чокаясь отпил половину. Визави не страдала от скромности и будто воду выцедила почти всю водку, не сводя с меня взгляд хорошеньких голубеньких глазок. Допив, закусила кусочком, отщипнутым от черной горбушечки, к которой, честно сказать, я уже и сам намеривался приложиться, да она опередила. Делать нечего, пришлось еще раз приподнять свою тару и допить пиво. И улыбнуться в ответ. Что и сделал. Продолжение последовало и оказалось несколько странным....
Пока я вновь наклонился к сосискам и картошечке, пытаясь как можно интеллигентнее подцепить вилкой и отправить в рот лакомый кусочек, девица исчезла. Секунду назад сидела под пальмой напротив меня со своим стаканом, а теперь ее нет. Словно привидение! Цирк! Никакой Кио не нужен!
Подружка сидит как ни в чем не бывало и улыбается мне, так ласково-ласково, ну прямо домашняя кошечка когда ей хозяйка несет молочко на блюдечке.
От подобных фокусов сосисочка с картошечкой стали поперек горла. Но это еще цветочки. Только начал приходить в себя и вновь принялся пережевывать пищу, как внезапно понял куда делась молодая пройдоха. Она нырнула под стол, пользуясь тем, что тяжелые белые скатерти свешивались почти до пола. Не знаю, оказался это экспромт, или хорошо отработанный трюк, но проделала она его классно. Никто в зале, ни официантки, ни метродотель, не заметили и не среагировали на исполненный фортель.
Понял всё только я один, внезапно ощутив нежные пальчики на своем спокойно отдыхающем члене. Пальчики словно по клавишам рояля прошлись по пуговкам парадных брюк и в результате этого аккорда я оказался лишенным первой, самой главной линии обороны.
Что делать? В голове каруселью неслись страшные предположения. Можно поднять скандал и вытащить паршивку из под стола. Но лишний шум прежде всего не на руку мне самому. Прибежит милиция, контрики... Во век не отмоешься... Осмотрелся по сторонам. Вроде никто ничего не заметил. Тогда спокойно продолжим процесс... принятия пищи.
Студентка между тем продолжала начатое. Думаю, девица скромничала в этом деле она была как минимум аспиранткой... Преодолев, скажем так, не очень активное, сопротивление колен и бедер, ей удалось выпростать добычу из складок простых, скромных семейных трусов. А какие еще трусы должн носить офицер Советской Армии? Какие давали в Военторге, такие и носил. Расположившись поудобнее между ног, она быстро привела пальчиками и ладошкой свою добычу в полне пригодное к употреблению состояние. А затем мне понадобилась вся моя выдержка и стойкость. Эта дрянная девчонка оказывается проглотила не всю водку! И перед употреблением, не доверяя чистоплотности советского военного человека, предпочла таким зверским образом продезенфицировать инструмент!
Боже ты мой! Чего мне стоило это вытерпеть, а не выскочить из-за стола с недожеванной сосиской во рту и торчащим из штанов, полыхающим от водки оружием пролетариата. Нежная кожица горела, ее щипало и пекло от невиданного ранее наружного применения благородного напитка.
Но перетерпел, не охнул, только слезы немножко брызнули, незаметно для окружающих. Как будто острый грузинский перец не в то горло попал. Промакнул я лицо салфеткой и ненароком взглянул на оставшуюся на верхней палубе сучонку-студенточку. Смотрю, а та изучает так скромненько свой стаканчик, как будто там внутри не водка, а брильянты на дне. Водит по ободку пальчиком. Глазки потуплены, вся из себя скромненькая-скромненькая...
В трюме тем временем, враг не дремал и перешел к главной части программы. Горящая и щепящая часть моего тела внезапно оказалась поглощена чем то сметанно-мягким, атласно-нежным и прохладным, мгновенно отключившим боль. Нежный, какой-то сладкий язычок пробежал по напряженному краю, лизнул впадинки, пронесся прохладным ветерком по напряженным мышцам и сдвинутой коже. Пальчики тоже не ленились, а выпустив наружу мячики затеяли ими игру в подстольный биллиард.
Постепенно в работу включились нёбо, гортань, щечки и принялись старательно и споро забирать в себя, затягивать и выпускать ненадолго, и снова вбирать мощно и глубоко...
Новые, неиспытанные прежде, никогда не предполагаемые в мечтах и подсознании, острые ощущения закрутили мозг, пронзили теплой волной желания и наслаждения всё тело от кончиков ногтей до волос. Не удивлюсь если и волосы вдруг встали дыбом.
Что же в этой пикантной ситуации оставалось делать? Стараясь не выдать себя соответствующими ситуации звуками, я мужественно ел, тщательно пережевывая, нет перетирая, крепко стиснутыми зубами нежные, покрытые коричневатой корочкой сосиски, прекрасно прожаренный в оливковом маслице, чуть похрустывающий картофель фри, периодически, в самые героические моменты добавляя к букету соленый огурчик.
Напряжение нарастало, вставало будто волна. Это, естественно, не могло продолжаться бесконечно. Все окончилось как и предполагалось природой. Так, теперь ясно, по крайней мере, чем они закусывают водку.
Скромница с верхней палубы, не поднимая глаз от стола, подала в трюм чистую солфетку. Все было нежно промокнуто и осторожно вытерто. Да, Запад есть Запад, черт возьми. И не расскажешь в курилке никому - не поверят. А поверят, еще хуже, вдруг найдется высоконравственный стукачок-моралист и настучит рапорток контрикам... Тогда совсем дело дрянь. Жаль, но прийдется молчать.
Девица выскочила из под стола словно поплавок из воды и сразу, как ни в чем не бывало, без шума уселась на стул. Трюк явно требовавший домашней тренировки.
Я молча жевал свою сосиску, когда под столом исчезла вторая скромница. Эта оказалась не аспиранткой - профессором подстольного дела. Удовольствия закончились одновременно. Я доел сосиски, девица - порцию высококалорийной и легко усваиваемой пищи. Все остались довольны.
- Спасиба за компаний. Все било окей! Теперь в наш коллекций есть и героический Советски официр.
Не фига себе коллекция! Вот тот сосуд где наверняка породнились все армии мира!
Мило улыбнувшись на прощание, девицы удалились, унося в суровую северную страну рассказы о незабываемых приключениях в дикой коммунистической России. Отважные однако люди эти скандинавки.
Тихонько опустив руку под стол проверил состояние брюк. Они были наглухо застегнуты и сухи. Да, профессионализм - великое дело.
Дабы успокоить расшатанную нервную систему и продолжить прерванный процесс пищеварения, заказал чай и пирожное. Допил, доел, расплатился и ушел в номер спать. Надо отдать должное "Европейской", спал в ту ночь превосходно. Хотя обычно на новом месте засыпаю долго и трудно. Сны не снились.
Глава 13. Адмиральская дочка.
Утром, перехватив в буфете на Невском кофе с булочкой, поймал такси и отправился в архив нежно лелея в руках голубенькую пластиковую папочку с копиями документов. Уже взбежав на ступени здания Центрального Архива ВМФ, неожиданно почувствовал, что получить адрес спасенного юнги смогу только в случае если не буду связывать его поиски с именем отца. Поэтому на ходу придумал близкую к оригинальной версию о том, что архивное исследование провожу по просьбе отчима, в войну командира "Каталины", спасшего парня от смерти, и желающего написать об этом случае очерк-воспоминание. Так теперь принято у ветеранов, на память и назидание потомкам.
Именно эту незамысловатую историю изложил заместителю начальника архива, подтвердив сказанное фронтовой фотографией отчима в форме летчика морской авиации на фоне борта летающей лодки. Приплел к случаю пару слов о семейной традиции, о преемственности, о своем пути в авиацию. Пожалел, что не довелось служить в морской авиации, хотя с детства мечтал о флоте... В общем уболтал старикана настолько, что не только дал добро на поиски, но и самолично прикрепил мне в помощь очкастенькую, бледненькую от архивных бдений девицу-прапорщика береговой службы.
Прапорщик оказалась на редкость расторопным и действительно знающим специалистом архивного дела. Профессионально опросив меня о известных фактах и получив необходимые для начала поиска исходные данные, девушка вежливо, но настойчиво, предложила не мешать, а почитать в общем зале, или побродить по городу, подышать свежим воздухом, пока она сделает все возможное и невозможное. Не терпящим возражения тоном, было приказано зайти за результатами к концу рабочего дня. Делать нечего, вернулся я в гостиницу, переоделся в гражданкские брюки и свитерок, а потом целый день бродил по промытому дождем и продутом морским ветром городу.
Неспешным шагом, неторопливо шагал по гранитным набережным и брусчатке площадей, по асфальту проспектов и тротуарам старых улиц. Шел по городу вечной славы России, городу державному, воистину великому, городу символу и музею. Во мне звучала, исходящая от улиц светлая старинная музыка, неведомый вальс, исполняемый на струнах души, словно на старинном клавесине. Казалось тихонько наигрывает за оградой Летнего Сада невидимый музыкант в камзоле и парике с буклями.
Подошвы мокасин ступали в следы оставленные другими, давно ушедшими поколениями, начиная от драгун и моряков Петра и заканчивая ополченцами, солдатами и моряками последней войны. Я поднимался по парадной лестнице Эрмитажа и музыка звучала сильнее, трепетнее, обволакивая коконом шелковых нитей нетленного и великого исскусства.
Музыка, пропала с момента выхода на старую тусклую Лиговку, с ее кирпичными, грязно-серыми, прежде доходными, а ныне коммунальными домами, с заплеванными тротуарами, с несущимися по стокам вдоль бордюров обрывками бумаг и газет, с рюмочными, грязными забегаловками, буфетами, набитыми спресованными дурнопахнущими телами. С несвежими запахами бедности, неухоженности, дешевой плохой пищи и водочного перегара. ... Запахами рабочих окраин. Музыка исчезла, как исчезают детские, прозрачные, красочные, волшебные сны, сменяясь с возрастом тяжелыми, серыми продолжениями дневной яви. Вместо музыки в ушах стоял тусклый, приевшийся и привычный мат, заменивший у обитателей этих мест, русский разговорный язык.
Пришло не очень много лет от основания города и настало их время. Серые угловатые тени, постепенно, но неуклонно вытесняя коренных питерцев, людей высокой, врожденной культуры, людей музыки и искусства, надежных работников и вдохновенных творцов, выползли на набережные и площади вечного города Петра победителями и хозяевами жизни.
Подходило время окончания рабочего дня. Несколько такси с зелеными огоньками бодро проскочили мимо, демонстративно не замечая моей воздетой руки. На всякий случай проголосовал частнику и он, честно отработав трояк, подкатил меня прямо к ступеням архива. Предъявив удостоверение личности я прошел в здание и по внутреннему телефону дозвонился до прапорщика-архивариуса. Представившись, поинтересовался ходом расследования и его результатами.
- Товарищ майор, я кажется нашла след спасенного юнги. Он служил и после войны, сначала на серхсрочной, а затем мичманом. После перевода из бригады ракетных катеров, продолжает службу на берегу. Но где? Вот это я сейчас точно выясняю через знакомых девочек из управления кадров флота. Поэтому мне прийдется задержаться еще примерно на часок. Если, конечно, Вам результат поиска нужен неприменно сегодня. Вы извините, но я решила, что для Вас важен фактор времени и поэтому пошла неформальным путем, не послала официальный запрос, а позвонила. Девочки обещали все быстренько узнать и перезвонить.Официальную бумагу можно оформить и прислать, так сказать, задним числом, неспеша, через некоторое время.
День конечно-же ничего не решал, но не хотелось разочаровывать девушку, потратившую столько времени и приложившую максимум усилий для помощи постороннему человеку.
- Большое спасибо, уважаемый архивариус. Я - ваш должник. Смиренно подожду ещё час, но ведь Вы тратите свое личное время, а ведь кто-то ждет и волнуется. Родители,... муж, .... друг?
- В общем... это не тема для обсуждения. - Неожиданно резко оборвала девица. - Ждите меня у служебного выхода. Ровно через час. Вынесу ксерокопии всего, что смогла отыскать и почтовый адрес последнего места службы, если конечно перезвонят из Управления Кадров Флота.
Девушка, показавшаяся вначале такой инфантильной, блеклой, говорила со мной решительным, командирским голосом, словно с подчиненным. Просто-напросто приказала заткнуться и ждать, а не лезть с ногами в личную жизнь. Что-ж, это пожалуй, правильно. Тебе помогают, делают одолжение - скажи спасибо и не задавай лишних вопросов. Она-то наверное подумала, что майор решил подбить клинья к младшему по званию. Но я, видит Бог, ничего подобного не имел в виду, хотел просто найти предлог отложить дело до завтра и не задерживать человека после окончания рабочего дня. Делать нечего. Вышел из здания и решил перекурить, бесцельно наблюдая жизнь ленинградских улиц.
Начал накрапывать мелкий питерский дождик, а до назначенного времени ещё оставалось примерно пятнадцать минут. В конце улицы показался зеленый огонек такси. Не надеясь на удачу, просто на всякий случай, поднял руку и проголосовал. Такси остановилось. Не оставляя водителю время для раздумий, плюхнулся на переднее сидение.
- Далеко везди, командир?
- Сначала прийдется минут пятнадцать подождать здесь. Но, Вы не волнйтесь, пятнадцать минут - пятнадцать рублей. Принято?
- Принято, командир. Что, ждем даму?
- Сотрудницу архива. Осталась проработать для меня один запрос и задержалась. Не идти же ей теперь по моей милости домой ночью да еще под дождем.
- Все путем, командир. Хочешь - кури. А счетчик, с твоего позволения я тогда выключу, план уже есть.
Мы сидели в машине и курили только-только появившийся в городе на смену болгарскому "Орфею" болгарский же "Интер".
Таксист, стряхнув пепел в открытую форточку, посмотрел на тлеющий табак сигареты и сказал: - Никогда не покупаю "Опал", говорят вреден для мужчин. Знаешь, как в анекдоте про поручика Ржевского?
- Давай, валяй про Ржевского.
- На балу танцует Ржевский с Татьяной. Прижался к ней, вальсирует. Татьяне неудобно, давит что-то. Ну она поерзала, покрутилась, все равно давит. Тогда спрашивает поручика, кивая на перстень - "Опал?", а Ржевский отодвигается и обиженно поправляет, - Не опал, а стекло.
Я промолчал. Правда или не правда, но действительно "Опал" у нас не очень жаловали и практически не покупали, то-ли из за двусмысленного названия, то-ли из-за легкой горчинки этого сорта табака.
Ровно через пятнадцать минут ожидания дверь служебного выхода открылась в наступающие дождливые сумерки. В светлом проеме на несколько секунд застыл тонкий силует девушки в морском кителе и форменной юбке, с украшенным золотым "крабом " беретом, на голове.
Я выскочил из теплого, слегка попахивающего бензином нутра такси и поспешил навстречу. Рука архивариуса зжимала папку-скоросшиватель, коей она инстинктивно, но безуспешно, пыталась прикрыться от моросящего косого дождя.
- Где же Вы были? Я ждала Вас у дежурного.
- Ну, надеюсь ождание оказалось не очень долгим. Ведь я не опоздал и прибыл точно в назначенное время.
- Да, но для этого Вам пришлось ловить такси.
- Пришлось ловить. Но для Вас. Просто пошел дождь, стемнело, посему решил отвести Вас домой. Ведь именно Вы потратили свое личное время решая мои совершенно неслужебные проблемы. Я Вам очень благодарен за это.
- Товарищ майор! Я ведь просила...
- Товарищ прапорщик, рассматривайте это как приказ старшего по званию и не пререкайтесь. В машину, а то все собранные с таким трудом бумаги под дождем превратятся в кашу. - Последний довод видимо оказался для архивариуса решающим, и мы захлопнули за собой дверцу такси.
- Говорите водителю адрес, куда Вас везти.
Она назвала адрес и такси плавно влилось в поток лакированных дождем машин, хлещущих себя по ветровому стеклу дворниками, освещенных рассеяными огнями ближнего света, габаритов, подфарников, переговаривающихся сигналами поворотов и стоп-сигналов. Пахнущая бензином и дождем змея шуршала по проспектам, раползалась на ответвлениях улиц, выдавливалась в ненасытные желудки площадей, подминала под себя опоры и пролеты мостов. В салоне такси было тепло и сухо, мерно тикал вновь включенный счетчик. Все молчали, смотря через покрытые дождевой пылью стекла окон на потемнейвший мир утонувших в воде памятников, дворцов, парков и особняков. Дождь размывал очертания фасадов города, затушевывая следы времени и усталости, делал грязь - полутенью, ободранную штукатурку - штрихами, растрескавшиеся кирпичи - мозаикой, затирал серым цветом и плющил унесенные страницы газет, темня, размягчая и прибивая к земле их минутой раннее непокорные, легкие на подьем листы.
Свернув на боковую улочку, такси проехало под аркой в огромный овальный двор со сквериком внутри и остановилось.
- Вот, приехали. Спасибо. - Прапорщик, решительно открыв дверь машины, выскочила под дождь и понеслась, перепрыгивая через лужи, к ближайшему подъезду, прикрывая голову картонной папкой. Такси тронулось. И только теперь я вспомнил то, ради чего ради сюда приехал, что вылетело из головы под сентиментальный шепот дождя и мистические силуэты Петрограда, окутанного водяной пеленой. Документы и сведения о канувшем в лету юнге.
- Стоп! Давай назад! Я забыл взять у нее документы.
- Как же я здесь развернусь? Прийдется объехать весь двор заново.
Пока он начнет разворачиваться время будет потеряно и девушка исчезнет, а я не знаю ее квартиры, да и не уверен, что точно запомнил один из многих одинаковых подъездов, значит, день действительно пропал зря.
- Жди, - Сунул водиле четвертак, открыл дверь и выскочил под дождь, рванувшись сквозь струны воды за незнакомой девушкой в черной морской форме и смешном берете с огромным золотым крабом на голове...
Морячка, прикрывая полой кителя папку бежала мне навстречу, крича что-то. Неожиданно обрушился шквал дождя и ветра, заглушивший голос, согнувший ее фигуру, унесший с головы берет. Скользя по асфальту навстречу друг другу, мы преодолели каждый свою часть пути и, пытаясь удержатся на ногах, елозя подошвами по скользкой траве, падая, соединились в неожиданном объятии.
Ее лицо казалось покрыто дождевой пудрой. Залитые водой очки, смешно и нелепо слезли на нос. Волосы превратились в облепившие шею косицы-сосульки. Полураскрытый рот, влажные губы... Не знаю почему, но неожиданно притянул к себе ее мокрое лицо и поцеловал губы, щеки, шею...
- Вот Ваша папка, здесь все, что я смогла выяснить.
- Спасибо.
- Отпустите такси. Отпустите меня тоже, документы промокнут и превратятся в бумажную кашу. Пойдем домой. Надо просушить... документы и ... Вас.
Оказывается таксист не уехал, а развернувшись, наблюдал теперь через стекло за нашими пируэтами. Махнув рукой я отпустил машину. Разыскали в луже берет и пошли прижавшись плечами к подъезду. Бежать и торопиться уже стало некуда и, вероятно, незачем. Дождь полоскал лица, ветер заносил водяную пыль под одежду, шумел и потрескивал в ветках деревьев, хлопал где-то незакрепленной форточкой...
Преодолев сопротивление массивной двери мы вошли в подъезд и поднялись на второй этаж по широкой чистой лестнице с псевдомраморными ступенями. Дом явно был не из типовых, вероятно построенный в пяти-десятых годах для "непростых" людей.
- Ведомственный дом. - Развеяла сомнения спутница. - Партийная, советская, военная номенклатурная публика. Живу с родителями. Они сейчас отдыхают, "бархатный сезон".
- Отец все сына хотел, моряка, продолжателя семейной морской славы. Продолжила девушка, открывая один за другим замки обитой гладкой лоснящейся кожей двери, - А сотворил только меня. Морским офицером дочку сделать ну ни как не удалось, вот пришлось стать морячкой... Сухопутной. Бедный мой адмирал.
- Мой отец тоже был моряком. - Машинально брякнул я.
- Ну, положим не моряком, а морским летчиком.
- Это отчим. - Решил раскрыть свою тайну. - Отец погиб. Умер в госпитале от ранений еще до моего рождения. Потом - оказался оболган в газете. Я узнал о родном отце только несколько дней назад, вот и пытаюсь восстановить истину, вернуть ему славу и доброе имя.
- На каком флоте воевал твой отец?
- На Севере. С первого дня.
- На эсминцах? ... Подплав? ... Тральщики?
- На катерах. Но не на охотниках, на торпедных. На нашей постройки всегда возвращался, а на большом, лучше вооруженном ленд-лизовском - погиб. Катер оказался не такой маневренный. Его мессера и потопили в отместку за торпедирование подводного рейдера. Отец отослал неопытных ведомых, принял бой... спас юнгу... погиб. Сначала клялись, что никогда не забудут, писали хвалебные статьи в газетах, а недавно такой пасквиль один гад выдал, что мать не выдержала. Свел и ее в могилу, подлец, ... добил...
- А что собственно произошло, в чем причина?
- Только то, что еврей, что погиб, что убиты все родные и родственники, что некому отстоять его от подлости, грязи и предательства. Матери и отчиму для борьбы не хватило смелости и сил. Думали о себе, своей жизни, карьере, обо мне и моей судьбе. Как они, естественно, понимали все это. Превалировал страх иного рода чем на войне. Страх не перед болью и смертью, а перед позором, унижением, перед реальной возможностью потерять все достигнутое, нажитое и превратиться в изгоя, в ничто, лагерную пыль. Вот и решили, что мертвым уже все равно... Может теперь мне удастся ...
- Очень сомневаюсь. - Неожиданно резко повернулась ко мне морячка. Точнее - совершенно не удастся. Хоть годы не пятидесятые и не шестидесятые. Но толку из этого не будет, а себе жизнь и карьеру, майор, спалишь. Это я тебе могу и без карт предсказать. Архив, конечно, место тихое, но, поверь, именно поэтому знаю и понимаю многое. Вижу кто и что ищет. Кто, что находит. У кого получается, а у кого - нет. Не ты первый, не ты последний.
Дверь наконец открылась и пропустила нас в адмиральскую квартиру. Черная адмиральская шинель висела распятая на тремпеле под фуражкой с золотым крабом. Матово блестел надраенный паркетный пол, тепло светились деревянные панели. Уводили из прихожей на три стороны света зеркального стекла двухстворчатые двери
- Мой тоже воевал... на Севере, ходил и на катерах. Может знал твоего, но, прости меня и пойми - спрашивать его об этом не собираюсь. И просить о помощи - не советую. Другим он теперь стал. Только навредишь себе. Да ты и так навредишь. Оставим эту тему. Ладно раздевайся - сушиться будем.
Немного позже облаченные в сухие мягкие пушистые банные халаты, мы мирно пили чай заваренный из смеси, позаимственной из адмиральских запасов чаёв, привезенных из чужедальних заморских стран над которыми я пролетал в ночном небе. Букет запахов неведанных ароматов тропиков, жасмина, имбиря, корицы и Бог его знает десятков каких других диковинных трав, даже отдаленно не напоминал жиденькие, отдающие соломой и сеном, грузинские и индийские магазинные чаи. Этот был густой, янтарный, сытный на вкус чай других миров.
Дурачась словно дети, оставшиеся одни дома и дорвавшиеся до сладостей, мы дегустировали варенья разных сортов и годов, сваренные ее матерью. Сначала вишневое, мягко текучее гранатовым сиропом между крупных мясистых потемневших ягод. Следом - малиновое, рубиновое, с редкими целыми, а большей часть развареннными ягодами и россыпью мелких будто щербиночки семян. Потом - ежевичное, кизиловое, крыжевничное с крупными ягодами, начиненными грецкими орехами.
Внезапно девушка отставила чашку, резко встала и подошла ко мне.
- Идем. - Повернулась и вышла из столовой не выключив света, оставив все как есть на столе, не обернувшись, не проверив следую ли за ней.
Выключил свет и пошел следом. В общем-то не был уверен, что должен идти, но пошел ведомый не столь чувством, но доставшимся нам от диких предков инстинктом. Она стояла спиной к двери возле кровати, аккуратно застеленной шотландским, голубым в крупную клетку, пледом .
- Я - некрасивая, правда? - Спросила не оборачиваясь.
- Ты милая и хорошая девушка, а красота... Красота всегда относительна и вторична. Каждая эпоха, каждое поколение, каждый народ создает свои каноны красоты, собственных идолов, кторые свергаются следующими поколениями, у которых новые понятия о красоте и ее эталоны. Пожалуй вечны только мраморные Венеры древних греков в Эрмитаже, но это лишь бездушный холодный мрамор. Купчихи Кустодиева и матроны Рубенса. Кто назовет их сегодня красотками? Современная красота, по моему, на девяносто процентов состоит из косметики. У кого она лучше положена - тот и красив.
- Я не пользуюсь косметикой. ... Отец не велит.
Замолчала. Тишина, глубокая и томительная, повисла в воздухе, разделяя нас завесой недоговоренного.
- Я прошу тебя, будь со мной сегодня ... если конечно я тебе не противна.
Господи, кто вбил ей в голову, что она безобразна? Да она просто не умеет себя подать. Правильное личико, серые, близорукие, немного выпуклые глаза в обрамлении пушистых невыщипанных бровей, слегка вздернутй носик, высокие скулы - обычное личико не лишенное привлекательности. Очки придают ей вид канцелярской крысы, а форменные китель и юбка способствуют завершению образа, скрывая тонкую стройную фигурку с маленькой грудью, тонкой талией и слегка тяжеловатыми бедрами.
- Не противна... - Следовало, что-то сказать еще, она наверняка ждала совсем других, красивых, слов, но я не мог соврать и выдавить нечто про любовь.
- Иди ко мне. - Разорвала девушка затянувшуюся паузу и быстро вздохнула, будто купальщик перед тем как войти первый раз в незнакомую воду. Словно решаясь окончательно и отметая сомнения. Подтверждая бесповоротность задуманного халат начал сползать с плеч на пол сначала медленно, а затем все быстрее и быстее, обнажая небольшие округлые груди с розовыми звездочками маленьких сосков, гладкий живот, неожиданно крупный, выдающийся вперед лобок, покрытый легкими пушистыми волосиками и стройные немного полноватые ноги.
***
Ее тело полыхало сухим жаром, а лоно оказалось влажным и трепетным, ждущим и жаждущим. Когда я вошел в нее, то неожиданно ощутил упругую, податливую, преодолимую преграду и в нерешительности остановился, боясь поверить своим ощущениям, причинить ей боль.
- Ну, давай же, давай! - Закричала на меня и ее рот запечатал мой, оборвав, оставив несказанным вопрос, на который не нужен ответ....
- У меня никогда никого не было, понимаешь. Ни-ко-го! - Повторила по слогам. - Ко мне липли только потому, что я адмиральская дочка, а это так противно. Зря отец воспитал меня словно моряка.... Я не гожусь для этого. ... Хочу любви.... Не желаю служить инкубатором, ... ходячей маткой для следующего поколения моряков, покорителей океанов.
- Нет, ты пойми меня правильно, не потому, что не люблю моря. .... Если встречу... если полюблю моряка ... то может быть... Но я не желаю предопределять линию жизни своих детей традицией идти только в морские офицеры. - Сбивчиво шептала горячо дыша. - Ты помог разорвать сдерживающую цепь, привязь, что держала меня словно цепную сабаку. Теперь я свободна.... могу искать...
Мы взлетали и низвергались. Вновь и вновь перед очередным падением я пытался отстраниться и поберечь ее, но в ответ тело лишь крепче прижималось, не давая выйти и губы стонали - "Нет, в меня, в меня, еще, еще...."
На душе стало печально и неспокойно, будто сломал нечто хрупкое и поразительно нежное. Не в ней, а в себе самом, разлил невосполнимое из драгоценного сосуда жизни. Это был первый в моей жизни такого рода подарок от женщины. Другие, все кроме Вероники, оказывались предельно простыми и понятными.
Потом мы лежали обнявшись и ее губы шептали историю жизни. Про школу, про институт, про подруг, про отца, который считал ее появление на свет ошибкой природы, страдая ненавидел ее пол, всячески пытался убить и унизить ее женское начало, стремился воспитать мужчиной, что, естественно, не получалось. Адмирал добился лишь полного непонимания и ненависти дочери. Она привыкла считать себя дурнушкой, ни на что в жизни не способной крысой из затхлого архива. Но почему-то именно сегодня, именно со мной ей захотелось испытать себя женщиной. ... Она благодарна за это. Я боялся услышать, и к счастью ее губы не произнесли слово "любовь". Возможно у нее никогда и не было любви. У меня была, однажды. Поэтому больше я не употреблял это слово.
Каюсь, слушал в полуха. Мозг торопливо просчитывал варианты поведения, а сердце искало слова ответа. Слова эти знал, они вертелись на языке, но так и не были произнесены. Терял время, взешивая и просчитывая "за" и "против". "За" кричало ощущение теплого, мягкого, податливого тела шептавшего и всхлипывающего на моей груди. "Против" - собственный печальный опыт, Вероника, наконец привычная сиюминутная свободная и независимая холостая жизнь без ответственности за другого человека. Моя жизнь к которой привык.
В жизни лишь однажды имеешь право на слова любви и я уже исчерпал свой лимит сказав их любимой. Сказал другой женщине все то, что должен, возможно даже был обязан, механически повторить и сейчас. Слова, которые несомненно ждала лежавшая рядом морячка.
Вся разница в том, что тогда, много лет назад, видит Бог, произнес слова любви сердцем, но оказался отвергнут. Я любил и знал ту женщину из прошлого, надеялся, что любим ею, а жизнь все решила по своему, грубо разбросав нас по разные стороны горизонта. Я не смог последовать за ней, а она - она не понимала и не принимала того, что на этой земле пришлось делать мне.
Что же теперь... Не знал эту девушку еще вчера и очень возможно, что забуду ее завтра. Чувствовал, перекатывал словно камешки во рту, слова которые нужно выдавить из себя, но не вымолвил, .... заснул под тихий шепот. Провалился в сон без сноведений, как в ночной затяжной прыжок.
Утром меня разбудило солнце. В комнате было пусто и лишь скомканная простынь в углу подтверждала, как прошла ночь. Дверь распахнулась и в комнату вошла женщина. Именно женщина, знающая себе цену, с прямой спиной и гордо поднятой головой в обрамлении коротких пушистых волос, аккуратно подкрашенными губами и легким макияжем. Отутюженный, ладный, черный морской китель без единой морщинки облегал стройное, молодое тело, слегка расклешенная форменная юбка открывала стройные ноги. Глаза смотрели мимо..., мимо..., не замечая, не осуждая.
- Собирайся, майор! Нам пора. Чай и сушки ждут на столе. Документы высушены и лежат в папке. Костюм просушен, почищен и проглажен. Все дела сделаны и все проблемы разрешены. Вперед, с песней!
- Подожди, ... послушай, ... может .... давай поженимся? Выходи за меня замуж! - Вырвалось неожиданно то, несказанное ночью.
- А, вот это, друг мой, лишнее. Сентименты знаешь ли, эмоции. Ты бы хоть спросил сначала как меня зовут, да теперь это уже и не важно. Опоздал, майор. Мы расходимся после пересечения траверза парадного в разные стороны.... Словно в море корабли... А то, что говорила тебе ночью - забудь, если конечно помнишь. Так ты будишь пить чай?
Не стал я пить адмиральский чай, не стал прощаться. Просто оделся, взял папку и вышел в золотой день ранней ленинградской осени, искать такси. Закрывая за собой дверь прочитал фамилию на позолоченой табличке. Знакомую адмиральскую фамилию. Воистину чудны дела твои, Господи. Не мог, ну никак не мог я жениться на адмиральской дочке.
Впрочем, чем черт не шутит. Не приключись бутафорский целинный ремонт, не встреться мне Вероника, может не мучался бы ночью сомнениями, объяснившись в любви запросто женился на адмиральской дочке. Заднего хода бы не дал, а просто засунув в задницу сомнения оборвал поиски правды, тихонько стал адмиральским зятем, а затем и сам, с разгону полковником, а то, чем черт не шутит, и генералом.
Но вероятностей множество, а реальность - одна. Может и вправду все давно расписано и предопределено нам свыше, а мы, ... мы только марионетки в этом великом театре. Куколки, неведующиее, что творят и не отвечающие, в силу этого обстоятельства, ни за что. Возможно, но врядли. Скорее всего, правит балом Его Величество Случай.
В гостинице при входе прихватила меня администраторша. Любезнийшим убразом улыбаясь и сочувственно разводя руками дама сообщила пренеприятнейшее известие. Вещи ждали меня не в номере, освобожденном для прибывшего иностранного гостя, а в каптерке, где я смогу все проверить и даже, при необюходимости, побриться и переодеться.
Спорить не нашлось сил и желания. Проделал все предложенное, раплатился и улетел в далекий северный город на поиски юнги.
Глава 14. Могила.
Летел на Север трудяга Ту-134, неся в своем чреве людской сбор. Каждый сидящий в салоне имел свою уникальную историю жизни, свои надежды, сокровенные мысли. Пассажиров объединяло лишь общее положение в пространстве и времени. "Аэрофлот" нес меня на "севера", туда где родился, гле впервые услышал вой движков самолетов, ревуны кораблей, гул океанского прибоя и зарядов пурги, треск пробных очередей бортовых пулеметов и пушек, залпы торжественных и прощальных салютов. Летел в забытую страну детства. Парил на высоте нескольких километров над землей, словно демон, обуреваемый жаждой мщения.
Прошло много лет с тех пор как я нашел и потерял Веронику. Несколько дней назад обрел отца и не желал больше терять его.
Самолет совершил посадку на единственную бетонную полосу дальнего заполярного аэродрома. Подкатили трап. Народ засуетился, подхватил сумки, рюкзачки, авоськи и выстроился в проходе ожидая разрешения на выход. Сквозь стекло иллюминатора просматривалось желто-розовое, с башенкой и шпилем, здание аэропорта, вращающиеся антенны приводных и метео радаров, неспешно катящиеся автокары с багажом, мелкоростные кривые полярные березки. Наконец стюардесса откатила в сторону дверь и людская цепочка протянулась к трапу. Одним из последних я сошел с борта и не став ждать желтого аэропортовского "Икаруса", неторопясь двинулся к аэровокзалу.
В единственной гостинице города без нервотрепки и лишних вопросов получил место в двухместном номере. Дежурная, вручая ключ, предупредила, что сосед торгует на здешнем базаре огурцами и встает очень рано, ни свет ни заря. Меня это обстоятельство не особо взволновало. Задерживаться в городе детства дольше необходимого минимума я не собирался. Все что желал, это пойти на могилу отца, найти спасенного юнгу, переговорить с ним, вместе подойти к клеветнику, набить морду и заставить напечатать опровержение в газете.
Заканчивалось короткое полярное лето, но день выдался солнечный, сухой и теплый. Оставив вещи в номере, отдал ключ администраторше и вышел на улицу, захватив с собой на случай капризов погоды сложенный в плоский пакет болониевый плащ защитного цвета, выданный однажды по вещевому аттестату. Он был удобен тем, что не занимал много места и вполне соотвествовал размерам портфеля.
На улице попытался соорентироваться, соотнося детские, смутные воспоминания с действительностью. Если отчим не ошибался, то могила должна находиться недолеко от моря, где-то в районе нависающего над входом в бухту скалистого обрыва.
Городок, с тех пор как мы уехали, отстроился, разросся. Уже не стало заметно следов пронесшейся войны, дома были отремонтированны или выстроенны заново, исчезли заборы, огораживающие пустыри, возникшие на месте сожженных зажигалками кварталов. Асфальтированные тротуары заменили деревянные мостовые. Исчезла жидкая, взбитая колесами машин и копытами лошадей грязь. Да и сами лошади перекачевали в другие края.
Восстановив в памяти ориентиры пошел в сторону порта. По всему выходило, что теперь это скорее гражданский, чем военный город - приморский город торговых моряков и рыбаков. Выпрямленные и похорошевшие улицы вели в одном направлении - к океану, к порту. Ошибиться оказалось невозможно.
В годы детства на каждом шагу мелькали морские бушлаты, бескозырки, черные офицерские и мичманские шинели, золотые - строевые и серябряные береговых службы, погоны. Теперь вдоль тротуаров дефилировала обычная городская публика, разве чуть более модно, по-заграничному одетая. Морская форма встречалась редко и люди в ней оказывались при приближении, в основном, моряками торгового флота или курсантами мореходки.
Вышел к порту, поглазел словно в детстве на швартующиеся в гавани пароходы, на ржавые, избитые волнами северных морей, пузатые бока танкеров и сухогрузов, на якоря торчавшие из клюзов, на снующие по рейду вечно озабоченные буксиры и катера.
У входа в порт, в ларьке, продавались сигареты, газеты, мелкие сувениры. За прилавком сидел старик в сером плаще, наброшенном поверх свитера и скучал в ожидании покупателей. Похлопав себя по карману обнаружил, что оставил сигареты в портфеле. Присмотрелся и обнаружил в окошке ларька стандартный для всей страны набор болгарских сигарет.
- "Тушку" и спички.
- Может возьмете зажигалку? Появились газовые. Совсем как "Ронсом".
- Можно попробывать?
- Пожалуйста.
- А как работает? Народ не жалуется?
- Да нет, пока вроде жалоб нет. Вот и газовые балончики для заправки. Берите, не пожалеете.
- Возьму. Дайте еще местную газету.
- Попросили бы центральную - не дал, все раскупили, а местную всегда пожалйста. С вас одиннадцать пятьдесят - за сигареты, зажигалку, баллончик и газету.
- Спасибо.
- Надолго к нам?
- Думаю нет.
- А я было подумал, что в пароходство устраиваться. Показалось, уволенный в запас летчик. Смотрю канты голубые.
- Бортинженер.
- Впервые в нашем городе?
- Родился здесь во время войны. Отец тут похоронен. Отчим воевал. Вот он действительно был летчиком. На "Каталине" летал.
- Помню, помню ... базировались они в гидропорте. Хорошие, надежные самолеты. Мазурук, кстати, тоже на них летал. А отец кем воевал?
- Катерником. Ходил на торпедных катерах. Погиб, будучи командиром звена. Прикрывал отход ведомых. Его мессера потопили.
- Это когда немецкую подлодку на корм рыбам запустили?
- Точно. Вы ... помните?
- Припоминаю... - Замявшись на секунду, промолвил старик. - Я-то помню, еще несколько человек. Вот и вся память. Так ты его сын будешь?
- Сын.
- Что же ты, сын, раньше не приезжал? Цветочки на могилку отца не положил?
- Так жизнь сложилась. - Мне не хотелось, да и неловко было посвящять постороннего человека в семейные тайны.
- Не долетал до наших краев, значит?
- Не приходилось. Вы мне подскажите лучше как к могилке пройти. Отчим говорил, что над входом в порт, на скале его похоронили. Памятник там должен стоять. Да и цветы купить надо бы.
- Цветы, это не проблема. Цветы на базаре у азербайджанцев чи армян, всегда купить можно. Вот только куда ты их класть будешь? Вот проблема.
- Не понял...
- Сложное это дело. Многое изменилось...
- Поясните.
- Давай, заходи в ларек. В ногах правды нет. Покурим да и переговорим. После обеда у меня, сам видишь, какая торговля.
Он открыл заднюю дверь. В ларьке, около двери стояли два деревянных канцелярских стула с жесткими фанерными сидениями и прямыми спинками. Старик сел на тот, что поближе к прилавку, я пристроился на другом.
- Помню, помню тот случай. Да и на похоронах твоего отца мне пришлось побывать. Я тогда на судоремонтном работал, забронировали меня, на фронт не взяли. Пахали конечно день и ночь. Бомбили опять таки. Но считались мы хоть и на военном положении, но гражданскими людьми. Потому и не ветеран. Вышел теперь на пенсию, подрабатываю. Но, к делу. Включили меня тогда как передовика производства в число представителй завода, проводить погибшего катерника. Торпедные катера мы ведь тоже ремонтировали. Больше других знали каково им достается. Много катерников погибло, а похоронено - мало. Большинство осталось в море, с катерами. - Он вздохнул. - По хорошему, в нашем океане этим катерам вообще делать нечего было, малы больно. Да деться некуда, война.
Он явно ходил вокруг да около, не решаясь перейти к интересующей меня теме. Я не торопил старика, боясь спугнуть, оборвать нить воспоминаний.
- Ладно. Война закончилась. Сначала все шло путем. Около памятника твоего отца - цветы, как положено, по праздникам и на годовщину гибели. Жену его видали. Правда, разное люди поговаривали. Мол сразу замуж выскочила, поторопилась, ....забыла...
- Мать беременна мной была. Отец так и не узнал об этом. Беременность тяжело проходила. Мама одна осталась. Отчим помогал чем мог. Кстати, это он отца и юнгу выловил из воды и доставил в госпиталь. Еле от мессеров отбились.
- Вот оно как! Значит за него она вышла. ... Понимаю.
- Война шла. Отчим предложил ей жениться. Аттестат, поддержка. А мама после всего стала страшно слаба. Пенсии отца на жизнь бы и близко не хватило. Цены то были ого-го, а по карточкам .... сами помните. В госпитале работать уже не могла. Бригаду катеров перевели из города. Сослуживцы отца постоянно помогать не смогли. Жизнь есть жизнь...
- Братья, сестры у тебя есть?
- Нет.
- Один значит?
- Один.
- Родители живы?
- Отец. ... Отчим... Нет пожалуй, отец. Я, ведь не знал, что он не родной.
- Его фамилию носишь?
- Его.
- Тогда многое понятно. Ну, да ладно, вернемся к твоему вопросу. Постепенно, видать после вашего отъезда, цветы исчезли. Могилка начала приходить в запустение. Ну, тут то, да се - пятидесятые годы. Ты не помнишь конечно, мал был. Местные власти начали было на месте могилы твоего отца сооружать памятник всем катерникам. Катер хотели поставить над бухтой и чтоб военно-морской стяг на нем каждое утро поднимать. Думали еще сигнальную пушку поставить, полдень словно в Ленинграде выстрелом отбивать. Но опять перемены вышли. Сначала Сталин помер, потом - Хруща сняли. Да и какой полдень у нас зимой? Смех один. Что успели, пару лет назад, к юбилею сделать, это втащить старый торпедный катер на скалу, да перенести могилу твоего отца куда-то на городское кладбище. Вроде как, не отдельная могилка должна стоять, а коллективный всем погибшим катерникам памятник. Мемориал!
- Вроде задумано неплохо, да сделали всё втихаря, ночью. Перезахоронили. Говорят какой-то моряк приезжал, разыскал ту могилку, цветы приносил, обустраивал. Но чего не знаю - того не знаю. Понимаешь... Власти-то тихо-тихо делают свои дела. Думают никто и ничего не ведает. Да, неправда это. Отдельный человек, действительно, может и не видит, и не слышит, а народ, тот все знает. Даже то, чего ему знать вроде-бы и не положено. И многое, ох многое, соображает. На старом месте катер поставили к тридцатилетию победы. Не так как хотели правда. Без флага. Люки, все, что можно на палубе позаваривали предохранились от шпаны местной, не стащила бы чего. Назвали - "Мемориал". Ни тебе фамилий, ни отчеств, ни званий, ни когда погиб, где, в каком бою... Мемориал... Сначала туда молодые ездили после комсомольских свадеб, цветы клали. Но ветрено там, неуютно. Перестали постепенно. Катер стоит, ржавеет. Может к какому юбилею подкрасят.
- Спасибо. - Старик задумался о своем. Я встал, сложил газету и вышел из ларька. Поймал такси, высадившее у входа в порт компанию мариманов и попросил отвести к памятнику катерникам.
- Какому памятнику? - Переспросил таксист. - Я здесь недавно.
- К мемориалу. Где торпедный катер стоит. Только сначала найдем цветы.
- Это на рынке. Но цены!
- Поехали.
На рынке у веселого восточного человека в кепке-аэродроме по запредельной северной цене купил два букета желтых астр. Один для всех катерников, другой - для отца. Завтра с утра решил искать его могилу на кладбище. Отрулив от рынка, машина начала взбираться по серпантину в гору мимо домов, к небу и синеве залива.
Около обрыва, отгороженный от провала ржавой якорной цепью, содрогался под ударами ветра старый торпедный катер. От его присутсвия место не стало особо торжественным, скорее печальным. Ржавое, лишенное привычной стихии железное тело, еще сохранившее стремительные формы морского удалого бойца, взгроможденное на нелепый крошащийся цементный постамент наводило уныние. Всюду виднелись приметы запустения и неухоженности. Наведенные бронзовой краской буквы на цементе затерлись, потускнели, керамические вазы для цветов жестоко расколоты. Ветер гудел в останках катера, раскачивая на просевших растяжках антену, провисшие сигнальные шкивы и тросики. Слепо смотрели наглухо заваренные заслонки иллюминаторов, окна боевой рубки.
Таксист остановился рядом с катером не заглушив двигатель. Намекал, что задерживаться возле ржавого осколка истории не стоит. Я вынес один букет, попробывал поставить к постаменту, но не нашел возле цементного блока достаточно приличного места для цветов. Попросив водителя подержать букет, подтянулся и заскочил на катер. Принял из его рук цветы, пошел гремя каблуками по давно затихшей палубе. Пригибаясь под порывами ветра дошел до боевой рубки и заправил букет в крепление навеки умолкшего ревуна. Шквал немедленно попытался вырвать единственный признак жизни из железной ладони мертвеца, но в первый момент это не удалось. Только несколько желтых лепестков, перелетев турель носового пулемета, мелькнули над обрывом, устремляясь в крутом пике к серо-зеленой воде бухты.
Вскинув ладонь к козырьку фуражки я отдал последнюю честь месту где был много лет назад похоронен отец. Боевому катеру, который когда-то воевал, выходил в море, принимал удары океанских волн, уходил от бомб и снарядов врага. Всем боевым друзьям отца, мертвым и живым. Для меня это действительно Мемориал.
За спиной раздался стонущий звук клаксона такси. Не отрывая пальцы от козырька фуражки я развернул голову в его сторону. Водитель стоя рядом с машиной, сквозь опущенное ветровое стекло двери давил на сигнал, по своему, по шоферски, салютуя старому катеру.
Резко оборвался звук сигнала. - Нельзя долго жать. Сигнал сгорит. Буднично сообщил таксист, садясь в машину. Он считал свою часть торжественной церемонии законченной. Водила прав. Делать здесь больше нечего. Спрыгнул с палубы. Отряхнул брюки от налета ржавчины, пыли и измельченной в крошку шаровой краски. Захлопнул за собой дверку, и такси развернувшись понеслось вниз к зажигающимся в ранних сумерках городским огням.
Вернувшись вечером в номер застал соседа пришедшего с рынка после конца трудового дня. Уже открывая дверь увидел как он прыснул от стола и замер испуганно, уставившись на меня вытаращенными, немигающими глазами. Я поздоровался, поставил цветы в вазу с водой и снял плащ, собираясь повесить в шкаф. Разглядев форму, сосед медленно выпустил сквозь сжатые зубы воздух, сделал глубокий вдох и принялся ладонью массировать грудь под полосатой пижамной курткой.
- Ну майор, напугал. Ну, напугал. Ну, причитается с тебя.
- Чем я мог Вас так напугать?
- Чем, чем... болонией своей. Ну совсем как милицейская.
- Милицейская цвета маренго, а моя защитного цвета.
- Так сразу и не сообразишь, какого цвета. Сначала сердце к горлу прыгает, а потом глаза уже на цвета не реагируют.
- Так боитесь милиции?
- Да не, не боюсь я ее... - Замямлил сосед. Говорил он "гакая", как говорят на Харьковщине, так говорили соседи по девятиэтажке, соученики в школе, сокурсники в институте.
- Не из Харькова, случайно?
- А вы откуда знаете? - Уперся в меня подозрительным взглядом сосед.
- Да сам жил в Харькове до армии, потом ХАИ заканчивал, трудно не узнать.
- Вот это да! Шерлок Холмс, прямо. Такой талант и не в милиции.
- На рынке торгуете? - Попытался сменить тему разговора.
- Плодами собственного труда, собственного участочка, молодой человек. Смею заверить, все абсолютно честненько и пристойненько. Не извольте беспокоиться.
- А с чего вы взяли, что я беспокоюсь?
- А с того, что вопросики задаете. Наверно боитесь репутацию замарать, переночевав в одном номере со спекулянтом, рыночным торговцем.
Я рассмеялся. - Меня больше волнует храпите Вы или нет. Да еще говорят встаете ни свет ни заря. Вот и все мои волнения.
- Ни боже мой! Не храпел и не храплю. Вот жинка моя, та да, выдает по ночам рулады. Здесь от нее только и спасаюсь. А я ни-ни, сплю тихонько, что ваша мышка. Встаю раненько, это так. Кто рано встаёт - тому Бог дает. Место получше. Покупателей поболе. Всё так.
- Чем же Вы здесь торгуете? Не припомню, но кажется цитрусовые в Харькове не произростали ...
- И не надо нам тех цитрусовых! Для цитрусовых Господь Бог грузинов понаделал. У них свое, у нас - свое. Мы, добродию, торгуем огурочками солененькими, красивенькими, махонькими, душистенькими, ровненькими как солдатики в строю. Растим их под пленочкой, в парниках. Собираем, засаливаем в кадушечках, на травках разных, укропчике. Как готовы, так их в самолет и сюда. Отменная, должен заметить, закусочка. Здешний народ её быстро раскусил, другой не требует, только давай, вези. За ценой опять таки не стоит, потому, что денежный. Приходит рыбак, чи моряк с моря, с судового пайка, хочется человеку отдохнуть, оттаять душой. Он сначала в баньку, по русскому обычаю. После баньки, что? Правильно, бутылочка светленькая с холодильничка. А к водочке что нужно? Опять таки - закусочка. Так что усе по науке, дорогой товарищ. Рупь штучка - всего делов. Кто устоит? А сколько в бочке штучек помещается? .... То-то.
Он устал от своего монолога. Вытер пот рукавом пижамы. Заулыбался.
- Но это еще не все. Раненько весною мы клубничку в парнички высаживаем. Она тоже хорошо идет. Но не долго. Ту выгоднее возить на машине. Вынимаем сидения. Заставляем ящечками. И по газам. Ночь едем. День торгуем. Ночью домой. Утром на работу.
- Так Вы еще и работаете!
- А, Вы что думали? Мы не тунеядцы, какие нибудь. У нас, считай все село в Харькове в ВОХРе на заводах работает. Стоим, так сказать на страже социалистической собственности. День стоим - два дня, а то и три, дома. Поселочек у нас хорошенький. Дома все кирпичные, ну там шлакоблочные. Крыши цинкованные, на солнце так и горят. Гаражи. Парнички. Машины. Есть и по две, три... Асфальт, тротуары всюду. Магазины. Одним словом культура. Осенью, поверьте, пройдешь в туфельках - подошвы не замараешь.
- Богатый колхоз у Вас.
Он схватился за живот, зашелся визгливым смехом, со стоном повалился на кровать.
- Ой, насмешил, майор, ой, насмешил. Ой, насмешил. Да весь в долгах как шелках. Еле дышит. Одни старики, калеки, придурки да лодыри.
- Так как же Вы в селе и не в колхозе?
- Серый Вы в сельской жизни человек, майор. Вы уж меня извините великодушно. Это две большие разницы. Жить в селе и работать в колхозе. Я живу в селе, служу в городе, а работаю на своём участке. А в колхоз работать пригоняют студентов, ученых разных, инженеров, рабочих.
Сосед забегал по номеру, возбужденно жестикулируя.
- Студентов и ученых - тех поболе, на месяц, на два. Потому как толку с них - никакого, интеллигенция прослоенная. Инженеров - на недельку. Рабочих, ... тут сложнее. Гегемон. Без рабочего и завод станет. Тут уж, как получится. Но некоторым нравится. Приезжают. Пьют. За девками бегают. Деньги-то на работе идут. Всем хорошо. Весной - народу поменьше. Помогают колхозу сеять.
Земляк присел на кровать, разгладил рукой складки на одеяле, перевел дух.
- Летом, народу поболе - поливают, пропалывают. Осенью - совсем много народа толкётся - убирают урожай.
Не выдержал, горестно вздохнул, закатил глазки, всплеснул ручками.
- Ну, как они убирают... Их понять тоже можно. То машин нет с поля вывозить. То ящиков. Соберут, скажим, помидоры в кучи, бурты называются. Сидят, ждут. Тут - дождь. То, глядь - снег пошел. Все, помидорки пошли гнить. Кому это нравится? Но как снег, или дождь зарядит, тут дело святое, тогда всех - по домам. Что не убрано - трактора, бульдозеры пройдут, поперемнут, перепашут. Начальство рапортует - собрано без потерь. Поля - чистые. Ха-Ха. Можно вновь посевную начинать. Круговорот ... дерьма в природе...
Сел к столу и продолжил уже нормальным голосом, без кривляния, положив враз успокоившиеся руки на стол.
- У нас не то. Места для такого разворота мало, ха-ха. Все под пленочкой. Все чистенько. Ни один огурочек, ни одна клубничечка не пропадет, не подгниет, не помнется. Ни боже мой! Это ж товар. Кто ж его таким купит? Кто за него деньги свои отдаст? Один убыток.
Прищурив хитрый карий глаз, оценивающе посмотрел, проверяя произведенный монологом эффект.
- Да Вы не стесняйтесь. Присаживайтесь к столу. Мы и бутылочку найдем. Чистенькую, беленькую. Вот, горилочка. Вот - огурчики. Хлебушек, помните такой? Черненький, кругленький, с корочкой-горбушечкой. Тут такого не пекут, с собой возим. Вот домашняя колбаска. Сальце. Давайте за знакомство, как мы выходит земляки. С Харьковщины, с Украины.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги