Только для него

Глава 6

— Как ты?

— Нормально, — ответила Наташа, когда Дарий сел в машину. — А вот тебе стоит научиться жить в реальном мире!

— Что?! — Он собирался завести машину, но, услышав ее слова, развалился на сиденье и взъерошил волосы у нее на затылке. Оказалось, что Наташа в ярости. — Прости. Так получилось…

— Не извиняйся передо мной, — отрезала она. — О чем, позволь спросить, ты думал?

Он нахмурился. Похоже, он упустил что-то важное, правда, он так и не понял, что именно.

— Я думал, что ты немного расстроилась из-за того, что тебя видел полуголой абсолютно посторонний человек, — ответил он.

— Да неужели? А сам собираешься изваять меня голую в бронзе, чтобы пялились зрители во всем мире! — Говорила она тихо, но Дарий понимал, что она просто кипит, и не ему осуждать ее за это. Можно и извиниться… Оказалось, что она еще не договорила. — Я не фарфоровая кукла и не разобьюсь, если какой-то тип увидит мою голую грудь. А ты не подумал, что у охранника, возможно, есть семья и дети, которых нужно кормить и одевать?

Что? Он перед ней извинялся, а у нее на уме, похоже, был только этот хам, который пялился на нее!

— Как ты думаешь, как отреагируют его работодатели, когда им сообщат, что они потеряли контракт из-за того, что их сотрудник, который просто делал свою работу, охраняя Хедли-Чейз от злоумышленников, посмел перечить великому и могучему Дарию Хедли?

— Я не…

— Что? Ты бы слышал себя со стороны. «Это мои владения»! Да неужели? А мне показалось, что ты желаешь расстаться с ними как можно скорее!

— Ну да, — ответил он.

— Тебе не терпится как можно скорее продать имение с минимальными для себя неудобствами.

— Нет…

— Когда ты последний раз приезжал сюда?

— Ты даже не представляешь…

— Так расскажи!

Что рассказать?! Что родной отец его продал? Как она отнесется к тому, что его оценили в фунтах стерлингов? Что родной дед заставил сына выбирать между любимой женщиной и маленьким сыном…

Он все еще держал телефон в руках и вместо того, чтобы ответить ей, нажал на кнопку вызова.

— Рамзи… Я приношу свои извинения, — начал он, снова не дав собеседнику и слова сказать. — Вы совершенно правы, дом должен находиться под охраной, и агентство замечательно справляется со своей работой. Пожалуйста, попросите их принять мои извинения перед охранником, которого я встретил сегодня утром. Он застал меня врасплох, но он просто делал свою работу, о чем и напомнил мне, а я повел себя как полный придурок.

Не дожидаясь ответа, он нажал на «отбой», бросил телефон на заднее сиденье и завел мотор.

Наташа кашлянула.

— Тебе вернуть рубашку?

— Оставь ее себе, — сказал он. — Я надену твою. Ты указала мне мое место; думаю, твоя маечка будет мне в самый раз.

— Да нет, твоя рубашка идет тебе больше. — Она стащила его рубашку через голову и отдала ему, а затем потянулась к своим футболке и бюстгальтеру.

К тому времени, как она закончила одеваться, они как раз остановились у парадного входа в дом. Справа от них обширный парк спускался к реке. От красоты открывшегося вида у обоих захватило дух.

Наташа вздохнула. У Дария, сидевшего рядом с ней, был такой же отсутствующий взгляд, как при их первой встрече, но на сей раз она знала, что дело не только в испорченной рекламе. В то краткое мгновение, предшествовавшее его звонку Брайану Рамзи, чтобы извиниться за грубость перед охранником, она увидела в его потемневшем взгляде затаенную боль.

Здесь произошло что-то серьезное; один вид Хедли-Чейз ранил его в самое сердце. И все же он привез ее сюда. Ей больше нравилось бы думать, что он привез ее сюда для того, чтобы провести с ней день, может быть, немного подурачиться — или не немного, если не думать о последних минутах. И вдруг она поняла, что он воспользовался ее предложением, чтобы у него был повод вернуться сюда.

Она выбралась из машины, взяла с заднего сиденья свои сумки, но вместо того, чтобы прямиком отправиться ко входу, пошла к краю лужайки, где очень удобно стояла скамейка. Пусть немного побудет один, свыкнется с мыслью, что он здесь.

Она же приехала сюда не просто так, а по делу, Придется на время забыть о Дарии. Она достала свою мини-видеокамеру и сделала несколько панорамных снимков, которые можно будет разместить в Фейсбуке.

По гравию захрустели шаги. Значит, он пошел за ней.

— Может быть, у дома и есть некоторые недостатки, зато расположение выбрано превосходно, — заметила она, не поднимая головы. Потом его широкая грудь загородила объектив. Она не перестала снимать, но вместо того, чтобы делать панораму, подняла камеру так, чтобы в объектив попало его лицо.

— Вот ключи. Набери на пульте сигнализации двадцать шесть ноль пять.

— Доверяешь? — спросила она, опуская камеру. У нее заныло внизу живота. Значит, он все-таки решил сбежать. — Мне показалось, что ты приехал в качестве моего сопровождающего.

— Судя по всему, со своей ролью я не справился. Не волнуйся. Я попрошу охранника перед тем, как ты уедешь, обыскать тебя. Проверить, не стащила ли ты фамильное серебро, — сказал он.

— Ты был не прав, Дарий.

— Вот именно. — Он вызывающе вскинул голову. — Я набросился на него, потому что чувствовал себя виноватым.

— Я все понимаю, но я уже взрослая; я помнила, где нахожусь и что делаю. И мы с тобой разделяли ответственность в равных долях.

— Но ты не знала того, что знал я.

— Правда? И чего же я не знала?

— Рамзи говорил мне, что заключил договор с охранным агентством. Я тогда не мог думать ни о чем, кроме как о том, как бы поскорее раздеть тебя.

Наташа с трудом подавила порыв снова прильнуть к нему и, бегло улыбнувшись, призналась:

— Я тоже. Рассказать тебе, почему мне нравилось быть с Тоби? — спросила она.

— Нет…

— Он никогда не относился ко мне покровительственно, — все же продолжила она. — Никогда не сомневался в том, что я знаю, что делаю… — Ну, допустим, на это ему мозгов не хватало. — Ему никогда не нужно было защищать, опекать меня.

— Он украл твое место!

— Он сделал мне потрясающий комплимент, Дарий. Он понимает, что я сильная и умная… и что я выживу.

— Может быть, и так, но ведь и я не защищал и не опекал тебя. Я просто изображал мачо…

— Знаю. — Готовая тут же протянуть руку, коснуться его, разубедить, она сунула ключи от дома себе в карман, села на скамейку и вынула из сумки термос, чтобы чем-нибудь занять руки. Она хотела, чтобы Дарий поделился с ней своей болью.

— Первые двадцать лет жизни меня непрерывно защищали и опекали. Рано или поздно такое положение надоедает. — Она сняла с термоса стаканы и посмотрела на него. — У тебя есть время, чтобы выпить кофе?

Дарий понял: пора придумать какой-нибудь предлог и уйти. Так он поступал, когда становилось слишком трудно. Но с тех пор, как в кабинете Майлза Моргана он встретил Наташу Гордон, отработанный прием перестал ему удаваться.

Ему бы следовало не просто уйти, а бежать от Наташи, но он убегал от всего с семнадцати лет. Убегал от дома, находившегося сейчас за его спиной… И все же он здесь — из-за Наташи. А может быть, он лишь воспользовался предоставленным ею предлогом, чтобы вернуться сюда, снова взглянуть на этот дом. В чем бы ни скрывалась причина того, что он здесь, теперь это не важно. Дарий решительно уселся рядом с Наташей на скамейку и взял у нее чашку с кофе.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— Ну ладно, — сказал он. — Я заинтригован. Расскажи мне о том, как ты провела первые двадцать лет своей жизни.

— Что, про все двадцать лет? — переспросила Наташа. — А мне показалось, ты куда-то спешишь.

— Я хотел заехать в больницу. — Еще одно испытание, с которым ему придется столкнуться. — Но Гэри никуда не денется.

— Ну давай, рассказывай, — улыбнулся он. — Я знаю, тебе очень хочется!

— А тебе действительно интересно?

Дарий вдруг подумал, что не надо было задавать этот вопрос, и уже почти жалел о том, что вовремя не уехал.

Она протянула руку, и на какое-то мгновение ее пальцы коснулись его плеча.

— Первые двадцать лет жизни меня холили, лелеяли, закармливали, — призналась она.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Дарий.

— Я не удивлена. Никто и никогда не понимал.

— А ты расскажи мне — вдруг я пойму.

Она посмотрела на него поверх чашки, затем опустила ее.

— Хорошо. Итак, каждый год я отдыхала с родными на побережье в Корнуолле, мы снимали один и тот же домик. А я мечтала летать на воздушном шаре над национальным парком Серенгети, о прыжках с «тарзанки» в Новой Зеландии, о рафтинге в Колорадо — словом, обо всем, чем занимались мои братья.

— Почему?

— Если бы тебе предложили выбирать, ты бы не отдал предпочтение полетам на воздушном шаре?

Дарий немного подумал и ответил:

— Вообще-то оба варианта неплохи, к тому же в Корнуолле можно заниматься серфингом.

— Ты занимаешься серфингом? В таком облегающем гидрокостюме? — Она помахала рукой перед лицом, потому что ей вдруг стало жарко. «Успокойся, взволнованное сердце!»

— А ты нет? — спросил он, не желая отвлекаться.

— Какой там серфинг! Я даже плавать не умею. Захожу в воду только по щиколотку, плескаюсь в «лягушатнике» с племянниками и племянницами. Строю песочные замки… Играла в «монетку» в пабе.

— Но почему? Ты говоришь, что болела в детстве, но сейчас выглядишь вполне крепкой.

— Крепкой? Спасибо на добром слове. Мне стало намного лучше.

— Не надо лицемерить. У тебя великолепная фигура — вне всяких сомнений, в гидрокостюме ты будешь выглядеть потрясающе, но я спрашивал не об этом. Меня интересует: почему родители так опекали тебя?

Вот оно, настал момент истины. В ее окружении все знали, что с ней случилось, и она уже привыкла к тому, что на нее смотрели с легким налетом неуверенности, жалости.

Все это она оставила в прошлом, когда покинула родительский дом. Никому в Лондоне, включая Тоби, она ничего не рассказывала. Но когда Майлз в прошлом году предложил всем персональную медицинскую страховку от фирмы, страховая компания наложила на нее столько ограничений, что он вызвал ее в свой кабинет с целью выяснить, в чем дело. Майлзу пришлось все рассказать, и он, подлец, сейчас воспользовался тем, что знал, против нее. Рассказать обо всем Дарию оказалось сложнее, чем она представляла себе.

Их связывают сугубо плотские отношения… Ничего другого не будет. У него на лбу написано «одиночка», и Наташе не хотелось менять его представление о ней. Зачем портить ее «очень красивую упаковку», он ведь собирается изваять ее в бронзе. И все же… он поверил в нее, хотя многие на его месте не стали бы даже разговаривать с ней. Если она хочет откровенности с его стороны, ей придется отплатить ему тем же, не важно, продаст она Хедли-Чейз или нет.

— У меня был рак… — Она с трудом выговорила последнее, отвратительное слово на букву «Р». — Лейкемия…

— Лейкемия? — По крайней мере, он перестал улыбаться. — Прости, пожалуйста. Я думал…

— Что?

— В газете намекали на какие-то психологические проблемы… — Ему явно стало не по себе. — Пэтси считает, что у тебя была анорексия.

— Да ты что! — Напряжение разрядилось взрывом смеха. — Посмотри на меня!

Дарий посмотрел, и ему тоже захотелось смеяться.

— Я так и сказал ей: не может быть. — Он медленно провел пальцами по ее лицу, от виска до подбородка. — У тебя очень здоровый румянец.

— А мне кажется, ты хотел назвать меня «румяной миловидной толстушкой», — поддразнила она, — что на самом деле очень смешно.

Он подумал, что «миловидная» — слишком безвкусное определение Наташиной внешности.

— Почему смешно?

— Мне говорили, что люди, страдающие анорексией, смотрят на себя в зеркало, и им кажется, что они толстые, даже если на самом деле они — кожа да кости. Ну, моим родителям, когда они на меня смотрят, тоже кажется, что я — кожа да кости, несмотря на то что я…

— Соблазнительная.

— Спасибо за комплимент. — Она отвернулась.

Дарий взял ее пальцами за подбородок и снова развернул к себе, заглянул в глаза.

— Я знаю, о чем говорю, Наташа.

— Правда?

— Поверь. Ты страстная, нежная, теплая и невероятно сексуальная…

Какое-то мгновение они просто смотрели друг на друга, но потом она отвернулась, чтобы ослабить напряжение.

— Вообще-то мне нравится слово «крепкая». Мои родные до сих пор в это не верят.

— Никакого плавания, потому что «в бассейне полно микробов и кто знает, что скрывается в море»? — предположил он.

— Вот примерно так.

— Должно быть, твоим родителям очень трудно поверить, что ты действительно полностью выздоровела, — сказал он.

— Дело не только в моих родителях. У меня три старших брата, которые тоже очень переживали за меня. Старший, Том, стал врачом из-за того, что со мной случилось.

— А другие два?

— Джеймс — ветеринар, Гарри — учитель физкультуры. Он мне ближе всех по возрасту, и, когда я пошла в школу, он вызвался играть роль моего личного телохранителя. Следил за тем, чтобы меня никто не обижал.

— Как же ты со всем справлялась?

— К сожалению, должна признаться, что мне все это очень нравилось. Я росла настоящей маленькой принцессой. — Наташа вздохнула. — К тому же у меня три старших брата-красавца… Все хотели со мной дружить. Только когда мне было пятнадцать и Гарри обнаружил, что я влюбилась в парня из выпускного класса, все вышло из-под контроля.

Он ухмыльнулся:

— Наверное, он предупредил твоего кавалера, чтобы тот держался подальше от его маленькой сестренки?

— Ох, все было хуже, гораздо хуже, чем ты думаешь. Несчастный вряд ли предполагал, что являлся для меня предметом обожания. Он всегда улыбался мне в школьных коридорах — возможно, потому, что я была сестрой Гарри, — и я вообразила, что влюблена в него. Как многие… — Заметив его удивленный взгляд, она пояснила: — Девочки-подростки. И мой дорогой братец попросил его в виде личного одолжения пригласить меня на школьную вечеринку.

— Ты шутишь?

— К сожалению, нет, — ответила Наташа. — Гарри был первоклассным спортсменом и играл за молодежную сборную страны. Его просьбы расценивались как приказы с горы Олимп.

— Значит, у тебя было свидание твоей мечты?

— Ну да, но…

— Что «но»?

Она вздохнула:

— Ты, наверное, и сам догадываешься… Я узнала, что за всем стоит Гарри, это открытие стало для меня настоящим кошмаром. Еще хуже… оказалось, что все остальные тоже в курсе.

— До? После? Во время?

— Во время. Классические сплетни в женском туалете… Девочка, которую он бы пригласил, если бы Гарри не вмешался, дала выход своим чувствам, ругая на чем свет стоит избалованную толстушку, которая упросила своего братца выкрутить руки ее дружку!

— Ого, — сказал Дарий достаточно небрежно, но в глубине души представлял себе, что испытала в тот миг пятнадцатилетняя девочка. — А ты что?

— Подождала в кабинке, пока девчонки не разошлись, потом незаметно ускользнула из школы и пошла домой пешком.

— Ясно. А идти было далеко?

— Несколько миль. Не такое уж большое расстояние, но я оставила в школе свое пальто, не хотела, чтобы кто-нибудь видел, как я ухожу.

— Пальто? В какое время года это случилось?

— На Рождество, — ответила Наташа, и у него с языка сорвалось слово, за которое ему тут же пришлось извиниться.

— Да нет, ничего страшного. Я была глупой девчонкой без пальто и, с любой точки зрения, повела себя как полная дура. На мне были новенькие туфли, не рассчитанные на долгие пешие прогулки. Они развалились где-то через полмили. А потом начался дождь.

— Твой друг не забеспокоился, что тебя нет?

— Ни на минуту. Когда девушка исчезает в туалете, кто знает, как долго она там пробудет, и я не думаю, что он очень спешил… — Она пожала плечами. — Как бы там ни было, у меня болели ноги, платье было испорчено, и я считала, что моя жизнь кончена. Хуже того, я знала, что мои родители ждут меня, ждут, что я расскажу о своем свидании. Мне не хотелось видеть их расстроенные лица, слышать сочувственные слова, так что я спряталась в сарае во дворе.

— О, я представляю себе, что было дальше. Никто не знал, где ты. Они организовали поиски, позвонили в полицию, начали обследовать реку?

— Вот именно.

— Ты шутишь?

Выражение ужаса на его лице рассмешило ее.

— Ну ладно, до реки дело не дошло. Том вышел навстречу с фонарем и встретил меня до того, как родители организовали спасательную операцию. Местный констебль прочел мне лекцию об ответственности, а отец на все рождественские каникулы посадил меня под домашний арест. Никаких праздников и вечеринок. Если честно, для меня это не было таким уж серьезным наказанием. Больше всего мне хотелось впасть в зимнюю спячку.

— Твой отец догадывался, что ты чувствуешь. Он пытался облегчить твои страдания.

— Ну да… Конечно, пытался. — Наташа покачала головой. — Тогда я не понимала этого.

— Ты очень расстроилась.

— Потом все стало еще хуже. В школе настояли, чтобы я посещала «консультации» с психологом, — сказала она, изобразив пальцами кавычки, — потому что им было, видите ли, очевидно, что у того, кто ведет себя так иррационально и безответственно, большие проблемы и он нуждается в помощи.

— Судя по всему, у тебя выдалось не самое лучшее Рождество.

— Родители с побелевшими от страха лицами, Гарри со всеми перессорился… Да, ничего смешного. Зато после каникул произошло столько всего, что обо мне уже перестали сплетничать.

— Ну а ты?

— Я до сих пор пытаюсь доказать, что абсолютно здорова, цела и невредима.

Дарий подумал: видели бы ее братья, как она набросилась на него! Они бы не усомнились в том что их сестренка выздоровела.

— И как, получается? — спросил он вслух.

— Самым большим успехом можно назвать прошлое Рождество, когда я приехала домой на новеньком БМВ.

— Ого!

Она ткнула его локтем в бок:

— Мужчины так поверхностны. Если бы я знала, что на них так легко произвести впечатление, я бы на премиальные купила себе шикарную машину, а не внесла залог за квартиру.

— То, что ты так не поступила, доказывает, насколько ты умна.

Она тяжело вздохнула:

— А все-таки не предвидела, что со мной может произойти такое! По утрам я просыпаюсь, и на какое-то мгновение мне кажется, что все в порядке.

«Десять секунд, — подумал он. — У тебя есть десять секунд, когда ты думаешь, что твоя жизнь все еще имеет смысл. А потом вспоминаешь все, и ощущение безнадежности снова накатывает на тебя».

— Я чувствую себя такой глупой.

— Наташа, предать тебя может только тот, кому ты доверяешь, кого ты любишь. Подлость всегда совершает тот, от кого ты меньше всего ее ждешь. — Он скорее почувствовал, чем увидел, как она повернулась, чтобы посмотреть на него. Ее брови вопросительно изогнулись.

Откуда ему это известно? Когда рухнул его мир? Кто предал его? Между ними надолго установилась тишина; слышалось лишь пение дрозда, сидящего на верхушке кедра. Молчание постепенно становилось неловким. Хотя Дарий понимал, чем может грозить излишняя доверчивость, оказалось, что ему очень хочется все ей рассказать.

Но она заговорила прежде, чем он успел подобрать нужные слова, начать…

— Настоящей оборотной стороной медали было чувство вины, — сказала она. — Я уже была достаточно взрослой и понимала, что моя болезнь сделала с моей матерью, понимала, что ей пришлось пережить, когда я была маленькой. Поэтому, когда отец предложил, чтобы я получила высшее образование в университете Мелчестера…

Его одолели противоречивые чувства. С одной стороны — облегчение от того, что она «спустила его с крючка», с другой стороны — сожаление об упущенной возможности рассказать ей о себе.

— Тебе захотелось отплатить им добром за все, что они сделали, — предположил он.

— Ну, не совсем. В Мелчестере один из лучших факультетов по специальности «Управление недвижимостью», а так как я впервые жила не дома, то часто навещала родителей.

— Так что же заставило тебя отвергнуть предложение фонда охраны памятников, переехать в Лондон и поступить в фирму «Морган и Блэк»?

— Я родилась в крошечном городке. В детстве переболела лейкемией. Никто до сих пор не верит, что все прошло, даже мои родные.

— И ты в конце концов сбежала?

— Нет… Я солгала им, Дарий.

— Солгала?

— Я знала, что, если соглашусь работать в фонде охраны памятников, который находился совсем рядом с домом, я никогда не выберусь оттуда. Ничего не добьюсь. Выйду замуж за кого-нибудь, кого знала всю свою жизнь, кто знает все, что я когда-либо сделала…

— Ты сказала им, что тебе не поступало предложение от фонда охраны памятников?

Она кивнула.

— У меня было такое чувство, как будто я сбегаю из тюрьмы. Я работала усерднее, чем кто-либо другой, чтобы мне не пришлось возвращаться домой и они не убедились в том, что были правы насчет меня. — Она повернулась и посмотрела на него. — Ты считаешь меня ужасной, правда? Думаешь, я не ценю своего счастья — ведь у меня заботливые родные, которые меня любят…

Тепло. Очень тепло. Похоже, не он один умеет читать язык жестов и изучать внутренний мир. Должно быть, Наташа тоже кое-чему научилась, наблюдая за людьми, которые осматривают дома и всегда скрывают свою реакцию.

— У меня родных нет, — ответил он вслух, — так что не мне судить.

— Нет? — За какую-то долю секунды выражение ее лица стало обеспокоенным. — Мне так жаль, Дарий. Это действительно тяжело. Что случилось с твоими родителями?

Ну да, как раз это и называлось доверять кому-то свои секреты, что подразумевало взаимное доверие, но минута слабости прошла. Он снова пожалел, что спросил ее о прошлом. Зачем осложнять их отношения, которые не выходят за рамки сексуальных.

— У меня нет родителей. — Он допил кофе, прикрутил крышку обратно на термос и положил его в ее сумку. — Ты когда-нибудь говорила им правду? — спросил он, не давая ей продолжить. — Я имею в виду — о своей работе.

Наташа покачала головой.

— А ты попробуй, — посоветовал он. Она явно чувствовала себя виноватой перед родителями.

— Они очень расстроятся. Тем более сейчас, после всех этих газетных статей, после намеков на мой нервный срыв и так далее… Они снова вне себя от беспокойства.

Ее глаза заблестели, но слезы были вызваны гневом, он был в этом уверен. Так вот как бывает, когда кого-то любишь? Любовь — сложная мешанина из чувства вины, тревоги, отчаянного стремления не сделать больно, оградить, спасти, защитить…

Наташа смахнула выступившие на глазах слезы, и он обнял ее.

— Мама очень хочет, чтобы я поехала с ними в Корнуолл, куда они ездят каждый год, чтобы там она могла приглядывать за мной, — сказала она. — Лечить меня морским воздухом, прогулками по пляжу, вечерними играми в «Угадай слово».

— А ты вместо этого занимаешься сексом в лесу со скульптором с сомнительной репутацией, который собирается выставить твое обнаженное тело всему миру на обозрение, — ответил он.

Она фыркнула и спрятала лицо у него на груди. Ему показалось, что, когда он обнимал ее и они оба тряслись от смеха, он пережил лучшее время в своей жизни.