Только так. И никак иначе

Вне пространства. Вне времени. Вместе

Они медленно ехали по заснеженным улицам. В «Ауди» было тепло, Злата расстегнула оставшиеся пуговицы на дублёнке и подумала, что надо бы завтра попробовать поискать у катка оторванные. Хотя безнадёжно, наверное, - скорее всего их благополучно втоптали в снег, и теперь ничего не найдёшь. Обидно. Пуговки были красивые, их бабушка сделала их сама и украсила вышитыми узорами. Они получились необыкновенными и оригинальными. И бабушка радовалась, что таких больше нет. А Злата частенько любовалась ими.

Она расстроено поёжилась и сунула руки в карманы – уж больно замёрзла. И тут же изумлённо замерла, энергично порылась и вынула руку. На раскрытой ладони лежали обе потерянные пуговицы. Она воззрилась на них, как на какое-то невероятное чудо. Посмотрела пару секунд и потрясённо взглянула на Павла, тот, сдержанно улыбаясь, кивнул:

- Хорошие пуговки, жалко было бросать.

- Но как? Но когда? Ты же не видел! – Злата перевела взгляд с него на ладонь и обратно и прыснула. Она смеялась долго, до слёз. Вместе с ней смеялся и до крайности довольный Павел. Наконец, Злата смогла остановиться и, отдышавшись, выдавила:

- Спасибо! Ты просто какой-то волшебник! Возник ниоткуда, спас моих детей, выручил меня, а теперь ещё и потерянное вернул. Спасибо тебе…

Он кивнул, а она тише продолжила:

- Ты прости меня, пожалуйста. Я так безобразно себя вела. Это ужас какой-то. Просто понимаешь – дети у меня хорошие очень, но любопытные до ужаса. Они же знают, что я замужем, а тут вдруг ты. Я так растерялась… Мне так стыдно стало… Да я тебе ещё и ни о чём не рассказывала! – она заговорила громче, с таким отчаяньем в голосе, что Павел накрыл её ледяную, ещё не согревшуюся ладонь своей, да так и не убрал руку.

- Я подумала, что своим молчанием ввела тебя в заблуждение, что ты, возможно, решил… ну… - запнулась, помолчала и с трудом выдавила, - поухаживать за мной.

Господи, ну, какая же смешная! Павел подавил улыбку:

- Ты всё правильно сказала. Да. Решил. И буду ухаживать.

Она откинулась в кресле и застонала.

- Что я наделала! Прости! Прости меня, если сможешь! Я же тебе не сказала ещё, что замужем, хотя должна была, конечно. А сегодня говорю, но это уже поздно. Как некрасиво, как ужасно стыдно!

- Да не переживай ты так! Я тоже в разводе. При случае расскажу, как всё было. И про твоего мужа мне уже сообщили. Но мне это абсолютно неважно. Ты же ведь была за мужем? – он голосом выделил «была». Она уставилась на него испуганно и изумлённо:

- Была… Всё закончено… Но официально-то я ещё замужем! Гарри отказывается дать развод! – я ему звонила, просила подъехать в загс, чтобы развестись, а он ни в какую… Теперь придётся через суд. Я уже ездила, заявление подала. Заседание назначили через месяц. Но он наверняка не придёт. А значит, всё перенесут, потом ещё раз. И только в случае, если он три раза не явится, нас разведут. А я не хочу, я не могу больше быть его женой и жить с его фамилией! – Она в отчаянии ткнулась лбом в торпеду и замерла так, зажав ладони между коленями. Павел протянул руку и коснулся её волос:

- Но всё равно же разведут. Не получится у Гарри испортить тебе жизнь. А мы подождём.

Злата снизу глухо ответила:

- Да. Подождём. Но жить с ним я никогда больше не буду... Теперь надо вещи забрать, а я даже не знаю, как это сделать. Не могу себя заставить поехать туда. Так противно! Так противно! Сил нет. Ведь такая гадость, мерзость. А я в этой гадости и мерзости больше двух лет прожила. Куда я смотрела?! – и она снова застонала, как от зубной боли.

- Может быть, ты вылезешь оттуда, и мы поговорим в более комфортных условиях? Я тебя и так слышу, конечно. Но мне ужасно жаль твой лоб, которым ты на каждой кочке долбишься в пластик. А вдруг на нём образуется синяк? Что все подумают после сегодняшнего моего появления? Ты видела, ведь все твои дети глазели, как я тебя увозил. А завтра ты явишься с огромным синяком. Что решат? Что я тебе дал в лоб? – Павел наклонился вбок и потянул Злату на себя. Она медленно, очень медленно села, повернулась к нему всем корпусом и слабо улыбнулась:

- Вот. Я вылезла.

Павел ласково глянул на неё:

- Ну что? Полегчало?

- Да. Спасибо тебе. Как-то опять жить захотелось.

- Ну, вот и хорошо. Давай теперь думать, что делать дальше. Вещи надо забирать, конечно. Когда ты можешь?

- У меня в четверг методический день, я вполне могу. Или в выходные.

- В четверг, значит, в четверг.

- А как же твоя работа?

- Ну, моя работа и без меня обходится иногда. У меня друг есть и компаньон, который вполне справляется и со своими и с моими обязанностями. Так что давай договоримся на четверг. У тебя свои ключи? Или Гарри, - он поморщился, - дома будет?

- И ключи есть, и дома, скорее всего, он будет... Он не работает. Если не устроился, конечно, но это вряд ли.

- Понятно. А что он делает? Как живёт?

- Спит. Ест. Пьёт. Не воду и не чай. Дышит. Поёт. И строит наполеоновские планы. А ещё ненавидит меня.

- Так, с первыми тремя пунктами всё понятно. А вот со следующими тремя не очень. Как, впрочем, и с последним.

- Ну, поёт в буквальном смысле. Он считает, что очень талантлив и грезит о славе Юрия Шевчука и «ДДТ». С этим, кстати, связаны частично и его наполеоновские планы. Потому что кроме сцены он ещё мечтает и о Нобелевской премии по химии. Иногда он проводит какие-то опыты. Я всегда боялась, что он квартиру спалит, или взорвёт. Или отравит соседей результатами своих опытов.

- Ага. И с этим разобрались. А что такое «дышит»? В смысле, живёт, дышит, небо коптит?

Злата горько усмехнулась:

- Нет. В смысле – токсикоманит.

- Что-о?! – Павел отвлёкся от дороги и так изумлённо уставился на неё, что она закивала.

- Да, да! Ты всё правильно понял. Он токсикоман.

- Приплыли. А ты когда узнала об этом? До свадьбы или после?

- После. Я, конечно, глупая совсем, но до свадьбы даже не догадывалась. Узнала на четвёртый день семейной, если это можно так назвать, жизни. Я потолок красила в его квартире, то есть в той квартире, которую нам для жизни отдали его родители. А он потом кисточку взял, сказал, что пошёл мыть, заперся на кухне и всё. Пятнадцать минут нет, полчаса. Я вещи раскладывала, увлеклась, поэтому сначала внимания не обратила. Через час я к нему ткнулась, а на кухне запах растворителя невозможный и Гарик с безумными глазами. Я думала, он случайно надышался. Надо ж быть такой наивной! – она горько усмехнулась.

У Павла сжалось сердце. Да что ж такое-то? Что ж за напасть? Ну, не может он на неё смотреть спокойно.

Злата помолчала и продолжила:

- А он вскоре и стесняться перестал. Купил растворитель, краску масляную. Смешивал их в полиэтиленовом пакете – так, по его словам, забористее получалось – запирался в ванной и дышал. «Трезвел» или как это называется он очень быстро, не как после выпивки люди трезвеют. Буквально полчаса – и никто не догадается. Кроме тех, кто с этим сталкивался. Кто сталкивался, тот ни с чем не спутает. Потому что запах очень сильный. Он в такие дни выдыхал буквально пары растворителя и краски. А этот «аромат» жвачкой пытался заглушать. Но становилось ещё хуже – такое амбре. Кошмар... Я это сочетание теперь слышать не могу. И сразу понимаю, что передо мной токсикоман... Пару дней назад ехала в метро. Рядом дядька стоит, а от него этот запах! Токсикоман. А раньше бы подумала, что человек ремонт делал.

Она помолчала, глядя в окно. Павел тоже ничего не говорил. Они ехали по кольцевой дороге, за окном по медленно проплывали другие машины и валил крупный неторопливый снег.

- Он дышал нечасто. Не каждый день и даже не каждую неделю. Пил гораздо чаще. Я пыталась с этим бороться. Но бесполезно. Если я выбрасывала растворитель и краску, он зверел. Это очень страшно. Глаза стеклянные, ненавидящие. И готов убить. Я трусиха, наверное. Побоялась, что и правда убьёт и перестала прятать его заначки.

А потом стало совсем плохо. Потому что у него, когда подышит, разные видения начались. Однажды вышел из ванной и заявил, что ему приказали Землю повернуть в другую сторону, и он должен об этом подумать и выполнить. Представляешь? А недавно спрашивает, с кем я в субботу ехала в автобусе. Что за блондин со мной был? А мы с ним в субботу к его родителям ездили. Я ему говорю об этом, а он не помнит и не верит! Мне так страшно стало. А что ему в следующий раз привидится?

Но это не главное. То есть это всё ужасно, конечно. Но я замуж выходила навсегда. И была готова терпеть многое, очень многое. Зря, наверное… Но я по-другому не умею… А тут пришла я домой, а Гарри с соседом «культурно отдыхают». Сосед этот, Слава, меня терпеть не может… Хотя у нас это взаимно.

И снова мимолётная улыбка, от которой у Павла голова кругом. С ума сойти, она ещё и шутит! Нет, она не хорошая, она потрясающая девочка! Добрая, весёлая, сильная…

- И слышу, как Гарри рассуждает, что у бабушки с Батяней участок большой, дом хороший, который вполне можно было бы продать, да ещё и квартира в Реутове. Я замешкалась – мех у сапога в молнию попал, никак расстегнуть не могла. А они уже выпили, увлеклись «светской» беседой и не слышали ничего. Вот он и продолжал. – Она поморщилась. – Я знала, конечно, что он слабый, недобрый, что любит пыль в глаза пускать, а так ничего из себя не представляет. Но и подумать не могла, что он ещё и подлый. Господи, какой он подлый!

- Если тяжело – не говори, не надо.

- Я скажу… Не могу больше молчать… В общем, он рассуждал о том, что хорошо было бы, если бы бабушка и Батяня… умерли. – Голос её задрожал. Она сглотнула и продолжила, с трудом подбирая слова. – Понимаешь, они к нему хорошо относились. Не любили, конечно. Но очень старались быть с ним в добрых отношениях.

Бабушка такой человек… неотмирный, что ли. Она всех жалеет всегда, всех любит, всем помочь стремится, хотя бы и в мелочах. И его она, я подозреваю, малость убогим считает. А поэтому тоже жалеет. Ну, и ради меня, разумеется. А он всерьёз размышлял о том, как сделать так, чтобы их скорее не стало. Весело так рассуждал, заводно. Можно, говорит, стариков – это он о них – в расход пустить. Представляешь, «в расход», слово-то какое выбрал! Есть, мол, разные способы. А Слава этот поддакивает: давно пора, зажились на свете. То есть такой разговор для него не новость, я так понимаю. Раз он не то что не возмутился, а даже не удивился… Ну, или долго уже они об этом беседовали, а я под конец пришла.

Пока я в ступоре в коридоре стояла, Гарри налил им ещё. Не знаю чего. Просто слышала, как жидкость лилась. И тост произнёс: за скорейшее освобождение от родственников и вступление в права наследования. Такими вот словами. Он любит высокопарно выражаться. Как-то в порыве откровенности сказал мне, что специально запоминает красивые и умные фразы, чтобы потом при случае блеснуть и сойти за человека осведомлённого по многим вопросам. Удивительно, даже не стесняется этого! Говорит, что не обязательно быть человеком образованным, чтобы таким казаться. В общем, «не важно быть, а важно слыть».

Ну, я не выдержала, собрала кое-какие вещи, Банзая в переноску сунула, зашла на кухню, кольцо обручальное на стол положила и ушла. К бабушке уехала. Я всё могу вытерпеть, если это только меня касается, но бабушка с дедом… Они самые родные, понимаешь. И Гарри об этом знал. Но не пожалел их, пусть даже и на словах.

Помолчали. Потом Павел спросил:

- Злат, ты меня прости, конечно, но зачем ты за него вообще вышла?

Злата грустно усмехнулась:

- Да из-за комплексов моих. Обычных комплексов некрасивого подростка.

Павел непонимающе смотрел на неё. И она продолжила:

- Ну, понимаешь, я была страшненькая в подростковом возрасте. Да и со школой мне не повезло очень. То есть сначала повезло. У меня был самый лучший детский сад. И группа чудесная. А потом фантастический класс в начальной школе, первые три года. Мы так дружили! У нас так весело всегда было. И во дворе ребята замечательные. Мы хоть и жили в спальном районе, но очень повезло с соседями. Тогда я этого не понимала, конечно, позже ясно стало. Когда в других местах пожили. А тогда… тогда мне просто было очень хорошо. Получилось так, что расселяли старые дома на Павелецкой, и всех выселили к нам в Бирюлёво. Старых москвичей, коренных. Такие люди… - она поискала слово, - редкие! Деды – фронтовики ещё живы были, бабули, их жёны, на которых в войну вся промышленность московская держалась, дети и внуки. Они привыкли жить одной семьёй в своих огромных коммуналках. Так и продолжали даже оказавшись в отдельных квартирах.

Мы знаешь, как жили хорошо, дружно! Старшие братья моих подружек с нами запросто играли, в классики, в резиночку прыгали. Не дразнили никогда. Мы, мелюзга, первоклашки, а они на три-четыре-пять лет старше. Но вот не обижали, а наоборот помогали, поддерживали, учили всему.

У нас под окнами два небольших пруда были. Так мы зимой на коньках там катались, ребята старшие чистили лёд, а мы, малышня, резвились. И с горки… А летом мы там тритончиков ловили, разглядывали, а потом отпускали… На великах все вместе гоняли… На станцию всей толпой ходили, за мороженым. А потом это мороженое все вместе лопали. Если у кого-то денег не было, то все делились. И это было нормально, так всегда делали… Голубей гоняли. У нас было много голубятен. И хозяева нам разрешали им помогать. Это в Москве-то, в середине восьмидесятых!.. Понимаешь, у меня было потрясающее детство… - Она посмотрела на Павла, тот не перебивал – слушал.

- А потом мы переехали в другой район. Тоже новый. И в четвёртый класс я пошла там. А там всё по-другому почему-то было. В школе все друг друга по фамилиям, по кличкам даже. А я не привыкла, у нас такого не было, ни в садике, ни в первой школе. И дразнили все друг друга, обижали. Никто с малышами не играл. Да и друг с другом тоже. И не дружили почти. Мне было так странно, плохо. А тут ещё и подростковый возраст. Я страшненькая была, да ещё и стеснялась ужасно.

- Не может быть! – не выдержал Павел.

Злата засмеялась:

- Правда! Я и сейчас не так чтобы красавица…

Павел слушал и никак не мог понять, с чего вдруг такое самоуничижение, ведь не рисуется же, а правда верит. Глупенькая…

Она не замечала его недоумения и продолжала:

- А тогда совсем гадким утёнком себе казалась, да и была им, если уж откровенно говорить. Могу фотографии потом показать. Да ещё и училась хорошо, а у нас это было… немодно, что ли. В классе только четверо хорошо учились. Остальные или ни шатко ни валко, или совсем уж никак. Короче, была я среди белых ворон. Да ещё и времени участвовать хоть в каких-то школьных мероприятиях у меня почти не было: я в хореографическую школу ходила. Занятия сначала по четыре раза в неделю, а потом все шесть. Не меньше трёх часов в день, да ещё и дорога туда-обратно. Так что во дворе я не играла, на школьные мероприятия почти никогда не ходила. Ну, и застенчивая была патологически. Так что сама во многом виновата.

А тут ещё родители уехали! Мне так с ними хотелось. Вернее, в Англию мне совершенно не хотелось, но и без родителей остаться… страшно в тринадцать лет. Только вот бабушку с дедом оставлять не решилась. Ну, я и не поехала никуда…

Последние два класса я в хорошей школе училась, поступила туда специально. Вот с ней мне очень повезло: и учителя замечательные, и одноклассники. Только комплексы мои уже цвели буйным цветом. И никуда не делись. Да ещё и с мальчишками я всегда дружила – не более. Никто за мной не ухаживал. А мне так хотелось… В общем, обычные девчачьи желания.

И институт выбрала девичий. У нас в группе двое парней всего было. – Она повеселела, стала заливисто смеяться, рассказывая. Павлу тоже было забавно слушать, но и жалко до ужаса маленькую занятую девчонку с комплексами.

- А потом появился Гарри. И стал мне говорить, что я красивая, ухаживать за мной. Представляешь, никто и никогда так не делал, а он стал. Ну, я и поверила ему, влюбилась. Не замечала ничего. А ведь много было неправильного, такого, что любой другой сразу увидел бы. А я не увидела. Потом-то поняла, конечно. Да поздно было… Как бы я хотела, чтобы ничего этого не было и в помине…

- Бедная моя, хорошая моя девочка. Самая красивая, самая лучшая. – Они уже выбрались с Кольца на Носовихинское шоссе, и Павел съехал на обочину и прижал Злату к себе. – Теперь всё будет хорошо. Вот увидишь. И ничего не поздно. Я так долго тебя искал, что вполне могу подождать, решим все дела с разводом, а потом и поговорим.

Злата медленно поднялась и села очень прямо. Так же медленно повернулась к нему:

- Что… - она сглотнула, - что ты хочешь сказать?

- Я хочу сказать, что, дожив до тридцати почти лет, я понял, что впервые очень хочу жениться. На тебе. Можешь считать это заявлением о намерениях.