Только так. И никак иначе

Подмосковье. Январь 1989 года. Паша

Паша Рябинин припарковал свою любимую шестёрку немодного цвета «зелёный сад» у подъезда, вытащил из неё вафельный тортик и бегом взлетел на четвёртый этаж. Родители были на работе и он, пританцовывая от бившей через край энергии, наспех наделал себе гигантских бутербродов, одновременно с блаженным урчанием жуя кусок колбасы и пытаясь написать записку родителям, чтобы они не волновались.

Паша любил своих предков, поэтому боялся их расстраивать и бывал очень доволен, когда мог порадовать. Сегодня именно такой случай, и записка получилась жизнерадостная. Пашка представлял, как мама будет читать её и улыбаться, и улыбался сам, мелким твёрдым мужским почерком выводя: «Мамулечка-папулечка, папулечка-мамулечка, сдал последний экзамен, вся сессия на «отлично». Буду получать повышенную стипендию. Уехал к Ясеню в Железку праздновать окончание семестра, буду поздно или вообще завтра. Ешьте тортик и не волнуйтесь. Целую. Паша».

Несмотря на свои почти двадцать лет (день рождения послезавтра), полную финансовую самостоятельность, 187 см роста и проникновенный баритон, он совершенно не стеснялся своей детской привязанности к родителям, с удовольствием о них заботился и каждое послание к ним начинал с трогательного обращения, изобретённого им когда-то лет 12 назад в пионерском лагере. Чтобы не ранить чувства ни одного из родителей он тогда придумал писать именно так, через дефис и с повтором в обратном порядке, ставя на первое место то «мамулечка», то «папулечка».

День потихоньку начал удлиняться, всё-таки уже вторая половина января, но сегодня было пасмурно, по дороге юркими белыми змеями завивалась позёмка и явно холодало. Пашка выехал на Носовихинское шоссе и направился в сторону области. Резина была летней, изрядно полысевшей, поэтому он не торопился, поглядывал по сторонам и покачивал русой головой в такт мелодичным песням «Арабесок».

Чёрную высокую фигуру, быстрым уверенным шагом идущую по обочине, он увидел издалека. Приглядевшись, понял: священник. Сильный ветер закручивал вокруг ног батюшки простую чёрную рясу, на спине у него был огромный рюкзак, да ещё и в каждой руке по туго набитой сумке. Пашка пожалел: бедный, холодно, тяжело, и неизвестно, как далеко идти, а скоро стемнеет… Подумал, поравнялся с батюшкой и затормозил. Перегнувшись через сиденье, приоткрыл дверь и весело предложил:

- Батюшка, садитесь, я подвезу, куда вам нужно.

Из-под чёрной вязаной шапочки, примерно такой же, как и у самого Пашки, на него глянули яркие синие глаза. Батюшка был молод, по виду лишь на несколько лет старше Рябинина.

- Вот спасибо, вы меня, пожалуйста, высадите через три квартала на перекрёстке, а там уж совсем близко, я дойду. – Священник ловко скинул рюкзак, запихнул его на заднее сиденье, а сам, подобрав рясу, устроился рядом с водителем, обняв руками свои огромные сумки. Паша искоса глянул на пассажира: красные замёрзшие щёки, русая бородка, лицо довольное, открытое. Рябинин не выдержал и спросил:

- Батюшка, откуда же вы такой гружёный? Издалека?

- Да вот, везу облачение, иконы, утварь церковную, свечи да много чего ещё в нашу лавку, меня до Кольца довезли добрые люди, а дальше нам уж не по пути было, ну, да я сильный, нёс потихоньку. А теперь вот вы, спасибо большое, везёте. Совсем хорошо, слава Богу. А от поворота и до церкви рукой подать.

Ничего себе рукой подать, церковь прямо у станции, а до неё от шоссе ещё прилично идти. И Паша решил, что непременно довезёт этого славного, неунывающего батюшку прямо до церковной ограды, чтобы не шёл он один в сумерках с тяжеленными сумками, рискуя поскользнуться и упасть.

Когда до перекрёстка оставалось совсем чуть-чуть, батюшка завозился, собираясь быстренько выскочить из машины, а увидев, что Паша поворачивает налево, смущённо и протестующее забормотал:

- Ну, что вы?! Ну, зачем вы?! Да я бы дошёл с Божьей помощью, а вам время тратить.

Они уже остановились у церковной ограды, когда из ворот выскочила немолодая женщина в платке, накинутом на плечи, и, увидев батюшку, закричала:

- Слава Богу, ты приехал! Началось! Мы думали тебя не дождёмся. «Скорую» вызвать никак не можем: линия, похоже, не работает!

Батюшка подхватил свои здоровенные сумки и, на ходу пытаясь одновременно и попрощаться с Пашей и разобраться в том, что продолжала быстро-быстро говорить женщина, растерянно закрутил головой. Наконец, бросив сумки на стоящую у ограды лавочку, он крикнул своему добровольному помощнику:

- Спаси вас Господи! Спасибо вам большое! Простите меня, но я сейчас очень тороплюсь! Будет время – заезжайте! – и бегом кинулся внутрь ограды. Сгущались сумерки, и очень скоро батюшка пропал из виду. Пашка недоуменно пожал плечами и негромко прокричал вдогонку странному парню в чёрной рясе:

- Эй! А сумки?

Тишина была полная. Даже электрички не пробегали по недалёким путям.

– Эй! Батюшка! А сумки-то! – Паша стал неторопливо выбираться из тёплого салона на улицу: сумки следовало унести, вдруг украдут, - и тут увидел на заднем сиденье огромный рюкзак, про который и он, и чумовой батюшка просто забыли.

- Эй! Простите! А рюкзак? – попытался он ещё раз докричаться до обитателей прихода. Но ему никто не ответил. Паша вздохнул, достал рюкзачище, закрыл машину и, подхватив сумки, несмело двинулся к церкви.

Казалось, за оградой, под деревьями, занесёнными снегом, было ещё тише и сумеречнее. В глубине тёплым жёлтым светом горели окна небольшого домика, там хлопали двери и о чём-то говорило несколько голосов. Паша пошёл туда. Перед дверью он громко покашлял, покряхтел, с топотом пообивал снег с ботинок, хотел ещё как-нибудь обозначить своё присутствие, но не придумал как: руки-то были заняты. Он локтем приоткрыл неплотно притворённую дверь и бочком протиснулся в тепло дома.

Внутри чистенького домика, деловито и быстро передвигаясь по комнате, молодая симпатичная женщина в платочке распоряжалась:

- Мама, не волнуйся, выпей пустырничка! Не мы первые, не мы и последние. Всё будет хорошо. Ты лучше за нас помолись, это нужнее будет… Милый мой, а ты, пожалуйста, попробуй машину поймать, пора уже ехать, а «скорую» никак не вызовем. Ты иди, мой хороший, а я пока тебе поесть соберу, а то весь день голодный! Разве это дело?

- Да не хочу я есть, Оленька! – батюшка нежно попытался усадить женщину на простую лавку под образами. – Ты, моя родная, посиди или лучше…

- Простите… вы там сумочки забыли… И рюкзак… - Пашка не был слишком стеснительным, но как вести себя в священническом доме решительно не знал, не понимал, как ему быть. И поэтому мучительно краснел и мямлил. – А там, вы же сами говорили, облачение, иконы, утварь церковная, свечи да много чего ещё в вашу лавку… А вдруг украдут?

Все присутствующие резко обернулись. Хозяйка просияла нежной и ласковой улыбкой:

- Здравствуйте!

- Здравствуйте… - Пашка совсем было растерялся и вдруг неожиданно для самого себя выпалил: - Если вам куда-то ехать надо, то я же на машине, пожалуйста, я подвезу, куда надо! Вы только не стесняйтесь!

Батюшка, наконец, отмер, взял у Паши из рук сумки и рюкзак и благодарно сказал:

- Спаси вас Господи! Вас нам просто сам Господь послал! Мы заплатим, обязательно. Если можно, отвезите нас в роддом поскорее… - тут только Паша заметил, что девушка, которую батюшка называл Ольгой, прикрывает рукой большой живот, и испугался ещё больше. Когда-то он мечтал быть врачом, даже ходил в школу юного медика при одном из московских мединститутов, но родители, бывшие для него большим авторитетом, отговорили. Пашка страдал, медицина звала его. Но сейчас, понимая, что придётся везти в больницу женщину, судя по всему жену молодого славного батюшки, у которой уже начались роды, он думал только об одном: а вдруг не успеем.

Как в тумане он добежал до машины, помог устроиться с максимальным удобством роженице и её взволнованному мужу, сел за руль и всю дорого неумело, но очень искренне шептал: «Господи, помоги! Господи, не оставь! Спаси нас, Пресвятая Богородице!» Слова сами появлялись в голове, опускались куда-то в область сердца, да там и оставались, мешая дышать. Поэтому, когда они, наконец, подъехали к роддому, грудная клетка Паши, как ему казалось, раздулась, и сердце в ней глухо и больно стучало о рёбра. Ольге во время пути становилось хуже и хуже, она сдавленно охала, не отрываясь смотрела на мужа и старалась ласково ему улыбаться. В зеркало Паша видел её бледное милое лицо, нежную мученическую улыбку, обращённую к мужу, судорожно закушенную губку и всей душой сочувствовал этой славной отважной матушке. К концу пути Пашка клятвенно пообещал себе никогда не жениться, а уж если случится такой конфуз, то точно не заводить детей. Это ж надо так мучиться! Нет! Решено, никаких детей!

Как оказалось, Ольгу они доставили в роддом очень вовремя. Симпатичная пожилая врач сказала им, когда жену священника увезли из приёмного покоя:

- Очень быстрые роды, нетипично для первородящей. Ещё бы немного, и вам бы пришлось принимать ребёнка самостоятельно… - при мысли об этом Паша похолодел и взглянул на батюшку, тому было, судя по всему, совсем плохо.

– А вообще она у вас молодец, смелая и сильная! – врач, улыбаясь, посмотрела на них. – Кто из вас отец?

- Я, - батюшка слабо улыбнулся.

- Держитесь, отец, - врач устало засмеялась, - очень скоро ваша жена родит вам ребёнка…

В тот вечер Пашка так и не доехал до Ясеня, за что потом по полной программе получил от друзей, которые, конечно, волновались. Ну, не смог он оставить взволнованного батюшку одного в роддоме. Через пару часов, когда оба они, и священник, и студент, тревожно дремали в ледяном, промёрзшем насквозь (бензин почти закончился, и двигатель было решено не заводить) салоне «жигулёнка», симпатичная добросердечная медсестричка, выбежав из роддома в тапочках и накинутом на халатик пальто, постучала кулачком в стекло Пашкиной машины:

- Папаша… то есть, батюшка! Сын у вас родился! Три девятьсот и пятьдесят три сантиметра! Чудесный малыш, мамочка в порядке!

Батюшка и Паша выскочили из шестёрки и кинулись в объятья друг другу, и радостно скакали, и издавали странные вопли, долженствующие выражать ликование и безудержную радость. И батюшка плакал крупными слезами и всё приговаривал: слава Тебе, Боже наш! А Пашка и медсестричка, которая тут же зябко подпрыгивала и пристукивала ножкой о ножку, весело кричали ему:

- Ну, вот, всё хорошо! Всё слава Богу!

И было у Пашки в тот момент ярчайшее ощущение, что, действительно, всё хорошо только потому, что есть на свете Господь, который очень любит своих непутёвых детей и который готов помогать и поддерживать всегда, только услышь Его призыв, только поверь и обратись к Нему с Верой и Надеждой…

Уже под утро Пашка остановил машину у церковной ограды. Батюшка повернулся к своему случайному помощнику и благодарно улыбнулся:

- Спасибо Вам за всё… За всё…

Паша хотел сказать привычное «не за что», но почему-то произнёс:

- Пожалуйста, батюшка…

Помолчали. Наконец, молодой священник снял рукавицу с правой руки и протянул ладонь:

- Давай на «ты»? Как-то это теплее, чем на «вы». Меня Петром зовут…

- С удовольствием, - Пашка даже удивился про себя, когда понял, что они до сих пор не знали имён друг друга и не перешли ещё на «ты», - а меня – Павлом.

- Здорово… Знаешь, были апостолы Пётр и Павел… Паш, ты в следующее воскресенье приезжай к нам, Бог даст, крестить сына будем. Ты обязательно должен быть, а уж как Оля обрадуется…

Пашка приехал и в следующее воскресенье, на крестины, и ещё через неделю, и ещё. Сам не заметил, как стал потихоньку бывать на воскресных службах, как укрепилось в его душе чувство, возникшее той холодной январской ночью, на ступенях роддома. Чувство, которого раньше он не знал, но которое объясняло теперь всё до этого непонятое, неизведанное, странное. Чувство абсолютной свободы и защищённости. Чувство любящего сына рядом с сильным и добрым отцом. Вернее, так: рядом с Отцом. А молодой чудаковатый батюшка Пётр стал ему лучшим и ближайшим другом.