Том 1

Письмо второе

Не бойся и не надейся, любезный друг, чтобы после торжественного приготовления тебя первым письмом к уменью жить я так же систематически стал посвящать тебя и во все его мелочные тайны. Не ослеплю я тебя радугой текущих мод и не буду надоедать сухой номенклатурой разных материй, покроев и т. п.; нет, не сделаю ничего этого, потому что… и сам почти ничего не знаю, и потому еще… но, кажется, довольно и одной этой причины. «Франт, лев, – скажешь ты, – и не знает…» Неужели и после первого письма скажешь франт и лев? Это уж из рук вон! Нет, льщусь надеждой, что после моей классификации людей порядочного общества по разрядам ты настолько вникнул в науку уменья жить, что можешь уже безошибочно, с свойственным тебе античным беспристрастием, подвести меня под одну из исчисленных мною категорий. И если при этом найдешь, что я менее франт и лев, нежели ты циник, то это чуть ли не будет правда. Если же ты захочешь сам погрузиться во все мелочи наружного уменья жить и следить за прихотливым течением моды, то возьми любой журнал, особенно «Современник»: там ты можешь иногда почерпать свежие и современные сведения по этой части; и то тогда только прибегни к этому окончательному средству, когда вполне изведаешь теорию тонкой науки и почувствуешь в себе силу, почти львиную. Но далеко тебе до этого: легче, я думаю, иному выучиться по-гречески и по-латыни. Да и нужно ли тебе быть франтом и львом? ведь тебе не кружиться в чаду бальных зал и модных салонов; взгляд твой не будет, сквозь лорнетку, повелевать толпой и шевелить сердца законодательниц вкуса и мод: нет, не мечтай, Василий Васильич, об этом;

481

стало быть, незачем тебе и надевать павлиньи перья; тебе можно и должно миновать первые две степени и поступить прямо в третью и четвертую. Оставим мелочи и поговорим о некоторых более важных, полезных и приятных истинах науки уменья жить.

Да, истинах: в этой науке, как и во всякой другой, есть много ясных, простых и несомненных истин, не признаваемых толпою. Ей легче верить, например, что солнце ходит вокруг земли, а не земля вокруг солнца: так и в деле уменья жить. Напрасно жрецы изящного вкуса, именем любви к человечеству, проповедуют о проявлении и поддержании того изящества, которым природа одарила человека; напрасно перед глазами толпы проходят блистательные явления франтов, львов, людей хорошего тона и порядочных людей: она остается глуха к голосу благих истин и предпочитает грязный свой быт изящному образу жизни. Приведем примеры.

Ты, конечно, сам видишь, сколько есть людей, так называемых образованных, то есть учившихся разным наукам и искусствам, знающих по-французски, иногда по-гречески и по-латыни, танцующих, играющих на чем-нибудь или во что-нибудь и поющих, – людей, живущих, как они сами говорят, в свое удовольствие, стало быть, людей с деньгами (о безденежных я не говорю: всё это мало до них касается). Вероятно, ты видал, как эти люди приезжают в гости, разряженные в пух, украшенные брильянтовыми булавками, перстнями, окованные чудовищных размеров цепочками на массивных замках, с брегетом и золотой табакеркой в кармане – словом, со всеми претензиями на богатство, блеск и роскошь. А пробовал ли ты нечаянно приезжать к таким людям домой и заставать их врасплох? Отчего приезд гостя производит всегда суету и смущение в доме некоторых из этих господ? Отчего хозяин, при виде постороннего человека, едва взглянув на него, не сказав ему ни слова, не протянув руки, бросается от него, как от врага, опрокидывая столы, стулья, подносы и прочее? Отчего жена и дети его скользнут врассыпную, как мыши по норам? И отчего, наконец, ты ждешь потом час или два появления приятного семейства? А оттого, что этот великолепный барин ходит частенько дома в грязном или разорванном халате, часто без жилета, без галстуха, с клетчатым бумажным платком в руках, в каких-нибудь валеных домашней работы сапогах; оттого, что у супруги

482

его волосы безобразно висят по вискам или по спине, шея голая, а капот расстегнут на груди.

И сколько, сколько таких людей, у которых правило – хорошо одеться только в гости да по воскресеньям, а в будни и дома они считают себя вправе проходить так, в чем-нибудь, надеть старенькое, грязненькое, чтоб не жаль было таскать. Чем так, лучше бы уж им встречать гостей, как встретил Иван Иваныч Ивана Никифорыча: по крайней мере опрятнее.

Во что же эти люди ценят, за кого считают себя, что решаются терпеть на себе грязь и лохмотья? И зачем они спасаются бегством от постороннего человека, если, по их убеждению, надо поступать так, а не иначе? Чувствуют, что ли, они сами, как живут, может быть, даже знают и название такого образа жизни – и всё продолжают жить так. Не правда ли, что это грубо, безобразно?.. Да ты, кажется, краснеешь: так и вижу отсюда. О честная душа: он страдает за ближнего.

Есть и другие – впрочем, того же закала – люди, которые хвастаются, что они носили фрак, жилет или другое пять, десять лет и даже более, и ставят это себе в великую заслугу. Есть и такие, которые страх любят дешевизну во всем и радуются, что им дешево обошлась пара платья, шуба, шляпа, мебель и т. п. Вся их претензия – не одеться, не жить порядочно, а истратить как можно менее денег. Пять, десять лет носить платье, обувь! это всё равно что изготовить и есть целую неделю один суп, одно жаркое. Что сказать на это? У меня нет слов. Я только сильно, сильно пожимаю плечами… а ты? Чувствую, что ты опять покраснел? Не хочешь ли ты, может быть, оправдать этих людей и их обычаи тем, что они делают это из экономии, что сбереженные деньги употребляют на что-нибудь более дельное, пожалуй еще на благодеяния? У скупых и неопрятных людей есть даже готовая фраза на такие случаи: «Я лучше бедному пять рублей подам, – говорят они, – нежели брошу на какие-нибудь белые перчатки, чтоб надеть один раз…» Не верь, лицемерят: ни бедному не подадут, ни перчаток не купят. Если ты надеешься оправдать их, так уж оправдай и того, кто по целым годам не чешет головы, не стрижет ногтей; это требует времени; как одни скупы на деньги, так другие на время; последнее может быть так же употреблено на что-нибудь более полезное, тоже на дела милосердия или на ученые занятия… Да ты определи мне,

483

о циник: во что превращаются вещи, протасканные десять лет на плечах или на ногах? Или нет: лучше не объясняй: ты еще, пожалуй, взглянешь на предмет с антикварской точки зрения и найдешь какие-нибудь достоинства. Отвращаю глаза от этой печальной картины и иду далее.

А какое множество есть людей, которые, постигнув, смотря по личному своему вкусу, одну какую-нибудь сторону внешнего уменья жить, закрывают глаза на все прочие? Один, например, любит хорошо есть и держит артиста повара, а сам ходит в сюртуке и фраке неслыханного покроя или еще в венгерке с затасканными лацканами, носит по три года один и тот же галстух, да иногда кичится этим, приглашая подражать себе. Другой, напротив, думает, что забота о порядочной пище недостойна человека, что можно есть что ни попало, тем более что этого никто не видит. А иные так одеваются прекрасно и любят тонкий, порядочный стол, да живут в берлоге, оправдываясь пословицей дурного тона: не красна изба углами, а пирогами.

Потом, сколько есть охотников пощеголять своим житьем-бытьем как-нибудь подешевле, ослепив ближнего мишурой. Так, иной наставит у себя скрипучей и жесткой мебели, лишь бы она походила фасоном на модную. Нечего и говорить о том, что хозяин не только не бросается на нее небрежно, чтоб понежиться, но и не садится, а обходит осторожно мимо, потому что или больно сесть на нее, или она развалится от прикосновения к ней. Другой увешает стены своей квартиры такими картинами, в которых рамка дороже живописи. И тот и другой воображают, что живут хорошо. Вот где зло: в грубом и одностороннем понимании уменья жить. Этих людей вводит в дурной тон боязнь и ложный стыд, чтоб не сочли их хуже других, или желание показать, что они живут роскошно. А сочетать комфорт или удовлетворение собственных потребностей во всем, что относится до образа жизни, как-то: до убранства жилища, до платья, до пищи и т. п., с наружным изяществом – они не в силах. Да кто же требует, чтоб они уставляли комнаты гамбсовской мебелью, а стены увешивали произведениями отличных художников? Они не понимают, что не иметь новейшей мебели в комнатах и картин на стенах вовсе не стыдно; но поставить диван в виде S или украсить стену перюкмахерской вывеской означает безвкусие и дурной тон. Если бы еще было одно безвкусие:

484

оно часто проявляется бессознательно и неумышленно и оправдывается ограниченностью взгляда на вещи, происходящею от недостатка воспитания, от неразвития вкуса; это более жалко, нежели смешно; но смешно, когда к этому примешается неудачная и бессильная претензия блеснуть, произвести эффект на других. Таковы люди дурного тона: что с ними делать? как растолковать им простые и ясные истины уменья жить?.. А между тем сколько между ними, говорю, добрых, умных людей, знающих иногда по-гречески и по-латыни!.. Так и чувствую, что опять лицо твое облилось пурпуром! что это значит? уж не краснеешь ли ты за родню, за какого-нибудь друга? Не может же быть, чтоб за самого себя… Ну а если?

Оставим лучше намеки и перейдем прямо к тебе. Что искать сучка в глазах других? постараемся увидеть бревно в своих собственных.

Меня удивляет одно: как, изучив греческие и латинские древности, ты не нашел изящества в жизни древних, или если нашел, как не ставишь его в образец себе и другим, а всё прочее ставишь? Как не постиг ты поэзии богатых одежд древних, их багряниц, роскоши их мраморных бань и купален, утонченных пиршеств, мягких и тонких тканей? Как ты не понял одного из колоссальных героев древности – Лукулла, ты, понявший Платона, божественного Омира, пышного Виргилия?

Переложи ты эти купальни, пиры, ткани и проч. на новейшие нравы – и выйдет тонкое белье, изящный и свежий покрой платья, тонкий, здоровый стол, наконец, умягченные нравы, человеческое обхождение между собою – словом, уменье жить.

Мне жаль, что подвиг мой – пробудить в тебе влечение к этому уменью – лишен будет главной прелести – бескорыстия, что я не могу спасти тебя от зла именем одной любви к человечеству, а должен присоединить к этому и дружбу к тебе. Мало того: моя услуга будет только слабым вознаграждением за те огромные и бесполезные усилия, которые ты некогда употреблял, чтоб навязать мне на шею своих Геродотов, Тацитов и других. Неужели то же будет и со мной? Ужели и мои усилия будут бесполезны? Попробуем: авось нет.

Прежде нежели укажу, где твоя погибель и где спасение, напомню тебе, что ты женишься. Это значит, что ты меняешь тесный, беспорядочный и неполный быт на образ жизни стройный, исполненный порядка

485

и достоинства. Ты переходишь, так сказать, из дикого состояния к цивилизации, от грубых привычек к умягченным нравам, всё равно как дикие от незнания употребления огня и железа переходят ко всем удобствам европейской жизни: право, так! Вспомни, что ты будешь жить в сфере прекрасной женщины; ведь я знаю твою невесту: это грация, это изящество. Она, по выходе из учебного заведения, провела два года здесь, в доме дяди, и из робкой, молчаливой девочки в первый же месяц появления в свет она превратилась в светскую девицу. В ней давно таился зародыш уменья жить; она угадывала свое назначение и ждала только соприкосновения со светом, чтоб усвоить себе все тонкости мудреной науки. Она принадлежала и будет принадлежать к хорошему обществу, несмотря на тесный и скудный мир, ожидавший ее в доме родителей, несмотря на ожидающую ее темную и неопрятную сферу твоего образа жизни. Что ты готовишь ей? Она задохнется в чаду твоего быта. Положим даже, что ты, по моим наставлениям и по своему какому-то темному предчувствию и внушению, и изменишь нравы своего дома, что уже и начато тобой: ты вон выписываешь серебро, экипажи, рояль и проч.; но если ты не произведешь радикального изменения своей особы, то это всё равно что ты ничего не сделал. А ты, по-видимому, мало заботишься об улучшении самого себя; неохотно расстаешься ты с старыми, холостыми привычками. Это я заключаю из того, что ты не поручил мне даже прислать тебе приличный домашний костюм. В чем же ты появишься перед женой? Не во фраке же. Неужели в своей стеганой фуфайке или, еще хуже, в том красном с мушками халате, который у тебя называется хитоном (одно греческое, другое татарское платье: вот в чем ты на первых порах встретишь жену!), в толстых сапогах… о несчастный! Ведь нога твоя будет попирать пушистые ковры и покоиться на бархатной подушке рядом с маленьким башмачком! Ведь ты будешь жить среди цветов; на тебя повеет ароматический, до тех пор неведомый тебе воздух женской сферы; непривычные уши твои услышат шорох женского платья в твоем кабинете, в котором ты слыхал только шорох мышей, грызущих старые фолианты; над изголовьем твоим будет раздаваться голос женщины, ее лепет, ее вздох; куда ни прострешь ты руки, всюду встретят они бархат, шелк, блонды, кружева, батист; от занятий твоих будут отрывать

486

тебя звуки Россини, Верди и Беллини… Словом, около тебя сотворится новый, неведомый тебе мир, которому Олимп твой и в прихожую не годится! И ты предстанешь в этот благоуханный, изящный мир, перед такой женщиной, как mademoiselle Sophie, ты, такой и от природы, Бог с тобой, некрасивый, неуклюжий да еще с тяжестью и безобразием своих холостых привычек! Я так и вижу тебя в фуфайке, с выбившейся из-под галстуха манишкой, с висящими от нее тесемками, в стучащих, как молот, сапогах, с устремленными куда-то и в то же время ничего не видящими глазами, с поднятием одной брови выше другой, с Титом Ливием или Страбоном под мышкой… Содрогаюсь! что ты готовишь себе? какую будущность? ужели ты хочешь поступить в разряд тех мужей, которые на другой день свадьбы являются уже к жене в колпаке, плисовых сапогах, в азиатском халате, с цинической речью, с словом мамочка, так что как будто сами говорят: «Посмотри, какой я урод: меня любить нельзя, я это знаю. Ты люби другого, а я ослепну, буду так себе мужем, как и все, подобные мне». Нет, мой друг: современный муж не то, что муж древний. Порядочный, хорошего тона муж, исключая некоторых чрезвычайных случаев, будет вести себя в отношении к жене, как и к другой женщине. Он никогда не забудет тех… вот по-русски и нет слова для этого… ?gards,1 хочу я сказать. С этим не соединяется никакой чопорности: можно быть нежным, глубоко привязанным или страстно влюбленным в свою жену мужем и при всем том соблюдать эти ?gards к жене, как к порядочной, благовоспитанной женщине, то есть не быть с ней фамильярным до цинизма, на том основании, что она жена, не оскорблять тонкого чувства женщины нарушением общепринятых между обоими полами приличий.

Умри же, умри, Василий Васильич, для грубых, неопрятных понятий, привычек и манер и возродись, как феникс, из собственного пепла для жизни изящной и порядочной.

Я назвал тебя циником; ты, может быть, обидишься, а может быть, ведь будешь и доволен: кто тебя знает? Тебе, пожалуй, веселее покажется походить на Диогена, нежели на человека хорошего тона. Но как бы то ни было, а я назвал тебя так не без основания. Посмотри сам.

487

Вот ты, например, пишешь ко мне письмо о присылке разных вещей для предстоящей твоей свадьбы и для дальнейшего затем житья-бытья, – поручение огромное, исполнение которого может послужить порядочным испытанием самой теплой дружбы, хоть моей к тебе. А между тем посмотри, как ты написал письмо: что за бумага, во-первых! желтая, толстая, точно древний пергамент, с недостатком новейшего времени, то есть промокающая. Потом, когда я вскрыл пакет, оттуда мне на руки, на жилет, на колени высыпалось с полфунта крупного желтого песку с каменьями; запечатано вместо ароматического сургуча какой-то смолой… Недоставало только, чтоб ты написал письмо по-гречески или по-латыни: то-то бы много надежды было сделать из тебя что-нибудь путное! Письмо к другу – так и нечего думать о приличии, об опрятности! На чем же бы ты написал деловое письмо? Как это не понять, что чем письмо серьезнее, скучнее, неприятнее, тем оно должно быть изящнее с внешней стороны: оттого все просительные и т. п. письма по-настоящему следовало бы писать на атласной бумаге, чтобы как можно более позолотить пилюлю. Скорее письмо к любимой женщине можно написать на серой бумаге: авось серый цвет, с помощью любви, покажется розовым.

Теперь перехожу к твоим комиссиям.

Выписывая серебро, ты просишь купить столовый сервиз по случаю, поэкономнее: «Это такая-де вещь, что навсегда останется; серебро не пропадет…» Покупать для экономии серебряный сервиз! это значит не знать первых, самых простых начал политической экономии. А уж ты ли, бывало, не надоедал мне толками о мертвых капиталах и т. п. истинах. Зачем же тебе сервиз? Ты лучше разменяй ассигнации на несколько десятков мешков с целковыми да и любуйся на них. А то сервиз для экономии! Нет, ты сам себя не понимаешь, не отдаешь отчета себе в своем намерении. Ты смутно чувствуешь, что сервиз нужен, а для чего именно, ты хорошенько себе не объяснил. Тебе хочется ввести изящество в свою столовую, и потому ты покупаешь сервиз прежде всего для красы: так и остановись же на этом. Богатство материала тут дело второстепенное; первую роль играет изящество и свежесть отделки. Что же, если я куплю по случаю, подешевле? Это значит сервиз подержанный, потерявший новизну фасона, и, может быть, довольно давно; стало быть, я

488

куплю одно серебро; но его и в лом купят за настоящую цену: в чем же выгода? Да еще как он пробудет пять, десять лет у тебя, так это будет любопытный антик; стол твой и будет убран как у какого-нибудь древнего архонта. Богато, да не во вкусе времени. Выказать богатство немудрено; дело в том, что надо выказать его со вкусом.

С каретой та же история. Пишешь, чтоб карета не была низка, совершенно по-нынешнему, чтоб не вертопрашно: козлы широкие, запятки и т. п. Как это у тебя достает духу писать такие вещи! Не прикажешь ли выслать римскую триумфальную колесницу? Ну, об этом напиши в Помпею: может быть, и откопают. Пора бы бросить эту боязнь и недоверчивость ко всему новому: новое изобретение, открытие, выдумка – в чем бы то ни было – есть ведь уже шаг вперед, улучшение или дополнение прежнего: зачем же дичиться так всего нового, и часто еще не рассмотревши его? Если выслать, что ты требуешь, так ведь лет через пять карета превратится в колымагу, над которой и пойдут точить зубы в описаниях провинциальных нравов. Я так и жду, что тебя кто-нибудь да пристроит в юмористическую статейку и с сервизом, и с каретой; а ты же сам потом и прочитаешь за свои деньги где-нибудь в журнале. Видишь, в чем нашел щегольство: чтоб не было низко, по-новому! Боишься унизиться, что ли? Нет ведь, чтоб попросить выслать карету попокойнее, чтоб не чувствовать, как едешь в ней, чтоб не приходилось влезать на нее, как на колокольню, чтоб сзади не было этих двух неуклюжих рессор, как у похоронных дрог, и чтоб подушки, тесьма и проч. – всё было покойно и изящно. Диоген, говорят, делал свои визиты в бочке: ну, мой друг, и ты с своей каретой недалеко ушел от него.

А сколько цинизма обнаружил ты относительно платья, белья! Сукно назначаешь в двадцать рублей, не велишь заказывать дорогим портным. Не заказать ли сшить фрак сапожнику? может быть, дешевле возьмет. Но что всего ужаснее, так это то, что ты не заботишься о порядочном белье. «У меня, – пишешь ты, – белье из тонкого домашнего полотна, и Агашка девка (почему не Агафья? это mauvais genre2) мастерица шить. Манишек тоже много тонких!..» Ах ты, варвар! Ну какой же ты

489

грек? ты скиф: накинь лучше звериную кожу на плечо, возьми дубину и иди в лес. Ты не достоин века, в котором живешь; ты не сочувствуешь и не содействуешь успехам новейшей мануфактурной промышленности. Гибнешь, гибнешь, Василий Васильич, сам клонишь голову под проклятие порядочного общества. Ты, как Аристид, сам пишешь свое имя на раковине и добровольно обрекаешь себя остракизму. Он ходит в домашнем полотне, носит манишки!! И добро бы не мог, не из чего бы было!

Да неужели ты никогда не испытывал роскоши прикосновения к телу батиста, голландского или ирландского полотна? Неужели, несчастный, ты не облекался в такое белье… извини, не могу сказать одевался: так хорошо ощущение от такого белья на теле; ведь ты говоришь же облекаться в греческую мантию: позволь же и мне прибегнуть в этом случае к высокому слогу: ты поклонник древнего, а я нового: suum cuique.3 (Так ли?) Домашнее полотно! Природа и искусство предлагают ему тончайшую ткань, чуть не розовый листок для одежды, а он добровольно рядится в лубок! Под платьем не видать, говоришь ты. О боги Олимпа! накажите его: он человек дурного тона, а вы, вы порядочные люди… то бишь боги… вы создали Перикла, Лукулла и много других людей хорошего тона. Он не для собственного наслаждения, удобства, комфорта хочет одеваться, есть, украшать дом – словом, жить, а для угождения только зрению других… Он не стыдится мешаться в толпу людей дурного тона, у которых правило носить, есть что-нибудь похуже, если не видят другие.

Кстати о пище и о тех, которые не считают неприличным есть что ни попало, когда их никто не видит. Если б еще дело шло только о приличии, тогда бы это было извинительно; а то ведь тут замешался вопрос о здоровье. Знают ли эти господа, что чем материалы дороже, тем они свежее, а чем свежее, тем здоровее; что чем стол искуснее и тоньше приготовлен, тем он легче, удобосваримее и, следовательно, опять-таки здоровее? Такой стол есть стол гигиенический. Искусный повар комбинирует и располагает блюда так, что голод удовлетворяется с строгой постепенностию, с каждым блюдом понемногу: съешь одним блюдом менее, будешь голоден, съешь весь обед, будешь только сыт и не обременишь

490

желудка. Лучше, конечно, питаться какой-нибудь котлеткой и компотом; но кто обладает хорошим аппетитом, здоровым желудком и еще более здоровым карманом, тому советую иметь тонкий, изящный стол.

А ты, неужели ты, и женившись, будешь руководствоваться необузданностию своего дикого, скифского вкуса в столе? Неужели будешь гордо отвергать всякие ученые поварские комбинации и продолжать есть целые жареные ребра, бараньи бока, огромные части мяса, точь-в-точь как герои «Илиады»? Всё ли станешь гоняться за количеством, а не за качеством блюд, допускать разные противозаконные смеси в пище: после ботвинья есть творог, запивать макароны квасом? обременять себя гусями и поросятами с начинкой из каши? Русский здоровый стол, скажешь ты. Русский – так, но здоровый ли? Отчего же этот отек у тебя в лице и это брюшко? Подумай об этом и хоть мешай русские блюда с французскими и немецкими, а некоторые совсем отмени. Вообще введи изменение в своем столе: это я советую именем дружбы к тебе и любви к будущей жене твоей… любви к человечеству и по участию к будущей жене твоей, хотел я сказать. Она привыкла к тонкому столу у своего дяди, а с твоей нынешней кухней и мы, пожалуй, дождемся бог знает чего.

Наконец, сколько безвкусия обнаружил ты в заказе жилетов, галстухов и других мелочей. Требуешь желтого, голубого цветов и не потребовал каких же? белого, черного, без которых порядочному человеку нельзя жить на свете. Откуда у тебя такая любовь к пестроте, скажи, пожалуйста?

Обувью своею ты сильно окомпрометировал меня: я отдал реестр твоих покупок своему камердинеру и велел ему заказать обувь моему сапожнику, прибавив, чтоб он постарался сделать как можно лучше, что это для моего друга. Через пять минут мой Сергей возвратился с твоим счетом ко мне и, подавляя ядовито-почтительную улыбку, сказал, что твоего поручения исполнить нельзя, что ты назначаешь по 15 руб. асс. за пару сапог, а наш сапожник менее 8 и 10 руб. сер. не берет… Я вспыхнул.

Вот ты до чего доводишь меня: заставляешь краснеть перед людьми? А я еще почтил тебя титлом друга? Всё хочется подешевле да подешевле.

Два слова серьезно об этом. Согласись, что приятнее носить сукно, как атлас, белье гладкое и тонкое, как

491

китайская бумага, обувь черную и мягкую, как бархат! с этим разве только вандал не согласится. А что, если я скажу тебе, что это и экономнее? Многие не хотят понять этого, даже смеются, когда им скажешь, а между тем это так. Дорогое сукно не потому только дорого, что тонко, но и потому, что плотно, прочно и тщательно выткано. Следовательно, платье из такого сукна вдвое, даже втрое долее проносится, нежели из редкого, жиденького и дешевенького. И швы не побелеют и ниток от ткани не увидишь на хорошем сукне. Возьми лионский дорогой бархат: его износить нельзя. Точно так же и голландское полотно: не белизна и тонкость – его первое достоинство; может быть, в этом и твое домашнее полотно, из которого Агашка (кстати: удали эту Агашку: она, судя по письму, играет что-то уж слишком значительную роль в твоем хозяйстве; mauvais genre!) шьет тебе белье, не уступит ему, прочность и плотность – главные достоинства этого полотна. Сапог из лучшей эластической, мягкой кожи надобно не более двух пар в год. И материя, и мебель, и всё, решительно всё – так. Из чего же хлопочут охотники до дешевизны?

Вот, кажется, и всё, что я хотел высказать тебе относительно внешней стороны уменья жить. Указывая тебе на твои больные места, на твои раны, я хотел дать почувствовать тебе зло и найти средства к искоренению его. Приняв предложенные мною тебе начала и устыдясь собственного безобразия, ты уже легко усвоишь себе важнейшую часть этой науки, потому что, как я сказал в первом письме, ты от природы добр, благороден; недоставало только внешнего блеску, чтоб ты был и порядочен.

Дальнейшие мои письма не будут уже заключать укоризны тебе. Они вместе с ответами твоими составят ряд исполненных достоинства и важности бесед двух друзей о внутренней стороне уменья жить, тонких и отвлеченных воззрений на великую науку, так, чтоб со временем из нашей переписки образовалась полная теория уменья жить, которую мы потом предадим тиснению в поучение людям.

В заключение скажу тебе, что я исполнил твои комиссии с заботливостию, с таким усердием и мелочною внимательностию, к каким способен только старый, испытанный друг. Во-первых, я ничего не сделал так, как ты просил, а так, как следует; во-вторых, я простер

492

свою заботливость о делах и выгодах друга до того, до чего уже не простирают ее нынешние друзья, чем самым и стал в подвиге дружбы наряду с античными героями-друзьями, именно: я сверх присланных тобою 3500 руб. серебром истратил еще две тысячи руб. серебр. своих! Я знаю, что ты, в умилении от этого подвига дружбы, оценишь мое усердие и вышлешь мои деньги с первою почтою, не говоря ни слова, чем и ознаменуешь свое торжественное вступление в класс порядочных людей.

Прощай!

Друг твой

А. Чельский.