Том 1

[Калинина Н. В.] Примечания к «Письмам столичного друга к провинциальному жениху» // Гончаров И. А. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 1. СПб.: Наука, 1997. С. 785-796.
ПИСЬМА СТОЛИЧНОГО ДРУГА К ПРОВИНЦИАЛЬНОМУ ЖЕНИХУ

(С. 470)

Автограф неизвестен.

Впервые опубликовано: С. 1848. № 11. Отд. VI. С. 1-11; № 12. Отд. VI. С. 13-26, без подписи (ценз. разр. – 31 окт. 1848 г., 30 нояб. 1848 г.).

В собрание сочинений впервые включено: 1952. Т. VII.

Печатается по тексту первой публикации, единственному источнику текста.

В известных к настоящему времени автодокументальных текстах Гончарова «Письма столичного друга к провинциальному жениху» не упоминаются, так же как и другие ранние сочинения писателя. Авторство Гончарова установлено Ю. Г. Оксманом,1 разыскавшим дело Санкт-Петербургского цензурного комитета, в котором имеются сведения об авторах № 11 и 12 «Современника» за 1848 г., представленные редакцией журнала;2 через несколько лет им же опубликован текст фельетона (см.: Оксман. С. 39-84).

Фельетон как жанр родился во Франции и сначала определялся технически-типографским, а не стилистическим признаком. Датой рождения фельетона принято считать 28 января 1800 г., когда впервые был изменен формат газеты «Journal des D?bats», в результате чего образовались дополнительные печатные площади, использованные для публикации «смеси»: театральных и библиографических отчетов, всевозможных анекдотов, мод, сенсационных известий, писем подписчиков в редакцию и проч.3 Освоенный русской журналистикой в 1830-х гг. фельетон оказался наиболее гибким публицистическим жанром, своеобразным общественным рупором, с помощью которого осуществлялась непосредственная связь между редакцией и читателем. Этим объясняется значительное место, отводимое всеми ведущими журналами середины XIX в. фельетонным отделам. «Письма столичного друга к провинциальному жениху» появились в одном из таких разделов «Современника».

Гончаров сотрудничал с редакцией этого журнала и раньше: в № 5 за 1847 г. напечатана его рецензия на книгу Д. И. Соколова «Светский человек, или Руководство к познанию правил общежития» (см. наст. том.

785

С. 494-501). Непосредственными же предшественниками гончаровского фельетона в «Современнике» стали публикации «Великая тайна одеваться к лицу. Опыт великосветского романа в двух частях» И. И. Панаева (С. 1847. № 11-12. Отд. V; 1848. № 1-6. Отд. V, – без подписи) и «Переписка между петербуржцем и провинциалом»: «Отрывок из письма г. NN к г. Чулкову»; «Отрывок из письма Чулкова к NN» А. И. Кронеберга (С. 1848. № 8, 9, 10; – без подписи). Фельетон Кронеберга, написанный от лица Владимира Чулкова, сопровождался специальным редакционным примечанием: «Мы нисколько не сомневаемся, что и в провинции есть дамы со вкусом, умеющие хорошо одеваться, но для тех несчастных, которым не далась от природы великая тайна одеваться к лицу, могут быть очень полезны остроумные и глубокомысленные письма г. Чулкова. Уверенные, что эти письма послужат к развитию вкуса в таких людях и к искоренению некоторых диких и неизящных привычек, – мы с удовольствием даем им место в отделении мод “Современника”» (С. 1848. № 8. Отд. V. С. 3). Примечание не было случайным, оно отражало просветительскую позицию журнала в вопросах этики и эстетики быта. IV и V разделы «Современника» изобиловали материалом, тематически и сюжетно близким гончаровским «Письмам…». Здесь можно было прочесть обстоятельное описание последних парижских мод, найти замечания о разных типах людей с точки зрения их «порядочности» и «светскости» (например, о «положительном человеке» – С. 1847. № 6. Отд. IV. С. 239-241) и, при желании, изучить историю вопроса (по статье Ш.-О. Сент-Бева «Кавалер де Мере, или О порядочном человеке в XVII столетии», в переводе Вл. Майкова – С. 1848. № 7. Отд. IV. С. 18-32).

«О последнем отделе журнала, “Моды”, – пишет автор монографии о «Современнике», – полагаем, распространяться нет надобности. Он преследовал определенную и в высшей степени специфическую цель – обслужить ту часть буржуазных и дворянских читателей, а в особенности; читательниц журнала, для которых, как и для героя гончаровской “Обыкновенной истории”, “уменье одеваться” имело важное значение. Обслужить же эту часть читателей значило приобрести не одну лишнюю сотню подписчиков. Начиная с № 11 “Современника” 1847 г., Панаев, в непосредственном заведовании которого находился данный отдел, несколько расширил его рамки и начал печатать „Опыт великосветского романа в двух частях” – “Великая тайна одеваться к лицу”. ‹…› Роман, печатавшийся в восьми номерах журнала (1847 г., № 11 и 12; 1848 г., N° 1-6), одновременно убивал двух зайцев: знакомил с модами тогдашних модников и модниц и едко пародировал еще очень распространенный в 40-х годах жанр “великосветского романа”, т. е. выполнял тем самым довольно серьезную и нужную литературную функцию. С № 8 (1848 г.) была изобретена новая беллетристическая форма для ознакомления читателей с модами и сопредельными, так сказать, вопросами ‹…› а именно форма “переписки между петербуржцем и провинциалом”. В № 8-10 (1848 г.) эту переписку вел некий Василий Греков ‹?› – псевдоним, под которым скрывался Кронеберг».4

786

Фельетоны Панаева и Кронеберга оказали влияние на текст Гончарова. «Письма столичного друга к провинциальному жениху» – это та же «переписка между петербуржцем и провинциалом»,5 (сходна и завязка: у Кронеберга провинциал просит прислать платье и ботинки к именинам жены6 ), а смехотворно-серьезный, псевдопоучительный тон Чельского во многом, несомненно, та же пародия, но не на «великосветский роман»: Гончаров пародирует более актуальный к этому времени стиль – резонерствующий фельетон раздела «Моды».

Среди литературных предшественников Гончарова нельзя не упомянуть В. А. Соллогуба (повесть «Лев») и И. И. Панаева («Онагр»). Обе повести были опубликованы в «Отечественных записках» Краевского за 1841 г. и содержали в себе основы той классификации типов поведения в свете, которая широко и подробно была развернута затем в гончаровских «Письмах…». «Настоящие львы чрезвычайно редки, – говорит герой повести Соллогуба (а мог бы сказать и Чельский). – Чтоб быть львом, недостаточно хорошо одеваться, хорошо уметь жить, обманывать женщин, что, впрочем, главные львиные достоинства; но надо уметь властвовать над мнением ‹…›

– Какое же различие, – спросил я, – между фешёнеблом7 и львом?

Приятель мой призадумался.

– Фешёнебль, – отвечал он, подумавши, – простой солдат, а лев полководец. ‹…› Настоящий лев ‹…› дает тон целому обществу. ‹…› Он решает, что по моде и что не по моде. Он магнитная стрелка, указывающая фешенёбльному миру, куда идти и что делать».8 Панаев продолжил затронутую тему (сославшись при этом на «Льва» Соллогуба: «С санктпетербуржским “львом” вы уже знакомы»). Он описыват другого законодателя мод – онагра (т. е. осла), сфера деятельности которого – среднее общество: «Я не знаю, слышали ль вы очень любопытную новость? Недавно какой-то остроумный господин в Париже изобрел название для тамошних царьков среднего общества. Это название прекрасное и звучное: онагр! Оно было принято парижанами с восторгом и

787

тотчас вошло во всеобщее употребление. Оно – в этом почти нельзя сомневаться – перейдет и к нам, и мы скоро привыкнем к нему, как привыкли к странным прозваниям “львов”».9

Гончаров пошел дальше, не ограничивая себя описанием одного отдельно взятого типа, писатель создает целую «классификацию людей порядочного общества по разрядам», в которой два условно-негативных типа («франт», «лев») уравновешиваются двумя условно-позитивными («человек хорошего тона», «порядочный человек»), противопоставляя их по принципу «наружное» (формальное) – «внутреннее» (нравственное). Распространено мнение, что «порядочный человек» «Писем…» – это наиболее яркое, последовательное воплощение нравственного идеала писателя: «Этический, нравственный идеал Гончарова, – пишет современный исследователь, – ориентирован на общественную функцию, на уменье жить в обществе, среди людей, быть вполне цивилизованным человеком. Такая специфика этического идеала определилась у писателя довольно рано, еще в 40-е годы, о чем свидетельствуют “Письма столичного друга к провинциальному жениху” (1848). Это любопытнейший этико-эстетический опыт Гончарова ‹…›. Показывая восхождение человека от чисто внешнего умения жить в обществе (“франт”, “лев”) к более глубокому внутреннему умению быть человеком (“человек хорошего тона”), Гончаров видит конечный идеал, практически недосягаемый ‹…› в котором стремление к внешней, находящей выражение в общественной жизни, красоте органично сочетается с красотой духа. ‹…› Там, где Достоевскому нужен тип князя-Христа, “идиота”, выпадающего из жизни общества, Гончаров выставляет принципиально общественный тип “порядочного человека”, в котором христианский идеал не противостоит идеалу общественному, житейскому, цивилизованному. ‹…› Можно увидеть ‹…› что “порядочный человек” – натура героическая, мужественная, принципиально трагического плана. Гончаров всю свою жизнь стремился вывести, изобразить такую трагическую фигуру, однако так и не смог этого сделать, лишь намекнув, что прообразом такой фигуры могли бы быть Христос, Гамлет, Дон-Кихот…».10 Такое суждение вряд ли справедливо в полной мере, считает другой исследователь: «Конечно, “порядочного человека”, как он представлен

788

в “Письмах…” нельзя воспринимать как нравственный идеал Гончарова» (Отрадин. С. 50).

Действительно, нельзя забывать, что «Письма…», в первую очередь, художественное произведение и автор его не совпадает с героем, от лица которого ведется повествование.11 Тексту Гончарова присущи пародийные черты, и Чельский, со своим утилитарным взглядом на историю и культуру человечества, такой же объект авторской иронии, как и все прочие персонажи фельетона. Блистая знаниями, преподанными ему когда-то (в том числе и Василием Васильевичем: «моя услуга будет только слабым вознаграждением за те огромные и бесполезные усилия, которые ты некогда употреблял, чтоб навязать мне на шею Геродотов, Тацитов и других»), и рассыпаясь в остроумии, Чельский превозносит Лукулла и Перикла в ущерб Сократу, Платону, Гомеру, Вергилию. Но превозносит не как государственных деятелей, давших жизнь революционным реформам в Афинах (Перикл), воинов (Лукулл), ораторов (Цицерон считал Лукулла «отцом реторики»), а как героев «savoir vivre» древности! Память его вообще крайне избирательна (он, например, помнит, что Диоген «жил в бочке», но «забывает», что именно к нему были обращены слова легендарного героя древности: «Если б я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном»), она фокусируется, в основном, лишь на «поэзии богатых одежд древних, их багряниц, роскоши их мраморных бань и купален, утонченных пиршеств, мягких и тонких тканях», беспрекословно отвергая «ненужное» («Твои мудрецы – дети, твои герои… но Бог с

789

ними» (наст, том, с. 477)). Чельского не интересует традиция, он готов противопоставить ей собственную систему ценностей – «науку уменья жить»12 («великую», «мудреную», «увлекательную»), почти религию, о чем неопровержимо свидетельствует сопутствующая этому понятию лексика: «Рассмотрим же теперь все четыре степени адептов этой науки: с тою целию, чтобы ты ‹…› преклонил бы колени перед уменьем жить, в таинства которого я хочу посвятить тебя именем старой нашей дружбы и любви к человечеству» (наст. том, с. 471; курсив наш. – Ред.). Эту науку «проповедуют» «жрецы изящного вкуса», которых Чельский последовательно уподобляет вначале «ордену иезуитов», вечному, невидимому, несокрушимому, а затем, в результате «случайной оговорки» (вроде оговорки «любовь к жене» / «любовь к человечеству»), и самим богам: «О боги Олимпа! накажите его: он человек дурного тона, а вы, вы порядочные люди… то бишь боги… вы создали Перикла, Лукулла и много других людей хорошего тона» (наст. том, с. 490). С помощью таких маскарадных подмен в рассуждениях Чельского Гончаров добивается двойного эффекта: саркастическая ирония адепта «великой науки», направленная им на Василия Васильевича, оборачивается против него самого,13 создавая энергически-оптимистичный, но плоский образ. При этом мастерство писателя состоит в том, что снижение образа «столичного друга» не делает его антогониста менее смешным. Слепо следующий за всеми прихотями моды Чельский и полностью отрицающий моду Василий Васильевич представляют собой две комические крайности, их невозможно воспринимать всерьез, поэтому анализ «классификации людей порядочного общества по разрядам», предложенной в Письме первом, требует особенной осторожности. Самое спорное ее звено – «порядочный человек».

В русской литературе XIX в. существовала традиция игры с понятиями «порядочный», «прекрасный», «почтенный», «знающий» и т. п. человек. В определенном контексте эти слова приобретали прямо противоположный смысл. Иносказательное значение могло при этом закрепиться, стать общеупотребительным (см.: Михельсон М. И. Ходячие и меткие слова. М., 1994. Ст. 270 (о «порядочном человеке») и 333 (о

790

«прекрасном человеке»)). Иносказательное значение выражения «порядочный человек» использовал Я. П. Бутков в одноименной повести (1845), где это словосочетание выступает в качестве эвфемизма слова «шулер». Сюжет повести прост: случайный выигрыш переворачивает жизнь мелкого чиновника Чубукевича, который решает бросить службу и перейти в разряд «порядочных людей», «очистителей», главное свойство которых умение «жить на счет ближнего». Утвердившись в этом качестве, герой заводит большие связи в свете, становится даже «душою общества», настоящим светским человеком, а затем делает следующий шаг: за одну ночь игры он, разорив некоего провинциального «бычка», приобретает состояние, выгодно женится и переходит в разряд «почтенных людей»:

«Хочу радикально перемениться, – говорит он своему приятелю, – Хочу, внимай: хочу жениться!

– Жениться! Вот выдумал! какой же ты будешь порядочный человек, когда женишься!

– Надоело существовать одними этакими оборотами! Что нет ничего положительного, солидного! Женюсь и стану почтенным человеком! ‹…› Что наружность! Почтенные и всякие наружности делаются также, как пирожки с ванилью! Пустяки для знающего человека!».14

Заметим, что «Порядочный человек» Буткова – одна из повестей «нашумевшего двухтомника “Петербургские вершины”, вышедшего в том же 1845 г., что и “Физиология Петербурга” Некрасова»,15 не мог пройти мимо внимания Гончарова. В другой повести этого сборника герой, личное счастье которого зависит от наличия «ничтожной партикулярной пары», так высказывается о связи, существующей между фраком и «порядочным человеком»: «Но можно ли, по справедливости, назвать ничтожным черный фрак со всеми к нему принадлежностями, фрак, который облекая глупца и негодяя, делает его на вид “порядочным человеком”, открывает ему вход и доставляет прием всюду».16

Такие литературные параллели вносят в фельетон Гончарова известные коррективы, хотя пародийно-иронический аспект «Писем…» не единственный и не решающий: писатель предлагает несколько прочтений, каждое из которых имеет свой смысл. В исследовательской литературе неоднократно были отмечены «нити, ведущие от анонимных фельетонов 1848 года к каноническому художественному фонду Гончарова» (Оксман. С. 34). «Письма» перекликаются с рецензией Гончарова на книгу Д. И. Соколова «Светский человек…», с некоторыми мотивами романов «Обыкновенная история» и «Обломов»: «“Письма столичного друга к провинциальному жениху” могли бы легко сойти за фрагменты корреспонденции дяди и племянника Адуевых или Обломова и Штольца, настолько близки типические характеристики этих трех пар персонажей, настолько однообразны их художественные функции, настолько устойчива в них тематика излюбленных гончаровских дискуссий», – писал Ю. Г. Оксман (Оксман. С. 24). С «Письмами…» соотносятся некоторые отрывки из «Фрегата “Паллада”»: о роскоши и комфорте (том первый, гл. VI), о светском воспитании17 (том первый, гл. I); в них прослеживаются

791

отдельные мотивы будущего «Обломова»: неопрятный быт и «халат» Василия Васильевича, совет Чельского «удалить эту Агашку», перекликающийся с советом Штольца Обломову относительно Агафьи Матвеевны Пшеницыной (см. об этом: Оксман. С. 24; Цейтлин. С. 116; Недзвецкий. Публицистика романиста. С. 9). Образ провинциального жениха поразительно близок к образу Леонтия Козлова в «Обрыве», что объясняется, по мнению Оксмана, их общим прототипом;18 здесь снова встречается сравнение главного героя с Диогеном, являющееся автохарактеристикой Райского: «Диоген искал с фонарем “человека” – я ищу женщины: вот где ключ к моим поискам ‹…› где кончится это мое странствие?».19 Но наиболее близок к «Письмам…» «Литературный вечер», одно из поздних произведений писателя, на страницах которого Гончаров непосредственно возвращается к проблематике «Писем…» (см.: Недзвецкий. Публицистика романиста. С. 9).

С. 470. …своим письмом и комиссиями… – Комиссия – Здесь: поручение.

С. 470. …изделиями Пеэра и Педотти… – Пеэр (Пер) и Педотти – владельцы известных московских кондитерских лавок. Эти же кондитерские лавки посещает студент Райский в «Обрыве».

С. 476. …в Управу Благочиния. – Управы благочиния – органы городской исполнительной полиции, закрытые в столицах при императоре Павле I, вновь восстановлены Александром I. Основное назначение этих учреждений заключалось в наблюдении за порядком на улицах (квартальная служба), в ведении их находились также некоторые мелкие судебные дела, в том числе о невозвращении долгов. Окончательно упразднены в 1880 г.

С. 477. …целые семь тысяч лет… – Т. е. от сотворения мира.

С. 477. …семь греческих мудрецов… – Имеются в виду мыслители и государственные деятели (VII-VI вв. до н. э.), отличавшиеся глубоким

792

умом. Спорят об их числе (всего различные авторы называют около 20 человек). Платон указывает, что к ним «принадлежали Фалес Милетский, Питтак Мителенский, Биант из Приены, наш Солон, Клеобул Линдский, Мисон Хенейский, а седьмым между ними считается лаконец Хилон» (см.: Платон. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. I. С. 455). Размышления семи мудрецов запечатлены в форме афоризмов: «Мера лучше всего» (Клеобул), «Ничего слишком» (Солон), «Знай себя» (Хилон), «Учи и учись лучшему» (Фалес). См.: Фрагменты ранних греческих философов. М., 1989. Ч. I. С. 92-94.

С. 477. …Катона, Регула… – О Марке Катоне Старшем (234-149 гг. до н. э.) см. ниже, с. 799. Регул – римский полководец плебейского происхождения, консул (в 267, 256 гг. до н. э.). Одерживал неоднократные победы над карфагенскими войсками и флотом. Потерпел поражение и был взят в плен Ксантипом при Тунах (255 г. до н. э.). Гончаров имеет в виду легенду о героической смерти Регула, рассказанную Цицероном (см.: Цицерон. О старости. О дружбе. Об обязанностях. М., 1974. С. 68, 150) и оспариваемую историками (см., например: Моммзен Т. История Рима. СПб., 1994. С. 416). Согласно легенде, после поражения карфагенян при Панстоме Регул был отправлен с карфагенским посольством в Рим с целью добиться мира или обмена пленных. Несмотря на то что от исхода этих переговоров зависела его личная свобода (он поклялся в случае неудачи вернуться в плен), Регул выступил в Римском сенате противником предложения карфагенян. Когда после отказа римлян он вернулся в Карфаген, его подвергла страшным пыткам: вырезали веки и поставили на палящее солнце, а затем заключили в бочку с вбитыми внутрь железными гвоздями, которую спустили с горы.

С. 477. …не отличит хитона от тоги… – Хитон – греческая, тога – римская одежда.

С. 477. …слога Саллюстия от слога Тита Ливия… – Саллюстий (86-35 гг. до н. э.) и Тит Ливии (59-17 гг. до н. э.) – римские историографы.

С. 480. …потому что избранное, изящное общество везде, на всей земле одно и то же… – Ср. у В. Г. Белинского: «Высшее сословие, или высший круг общества, во всех городах в мире составляет собою нечто исключительное. ‹…› это город в городе, государство в государстве» (Белинский В. Г. Петербург и Москва // Физиология Петербурга. С. 29. («Лит. памятники»)). Ср. также: «Есть у нас люди, которые европейскую одежду носят только официально, но у себя дома, без гостей, постоянно пребывают в татарских халатах, сафьянных сапогах и разного рода ермолках; некоторые халату предпочитают ухорский архалух – щегольство провинциальных лакеев» (Там же. С. 28). Рассуждая в этой статье о людях, которые «спят и видят шоссе, железные дороги, мануфактуры, торговлю, банки, общества для разных спекуляций» (в отличие от людей, которые «презирают всем внешним»), Белинский называет их «классиками нашего времени».

С. 480. …Оно, как орден иезуитов, вечно, несокрушимо, неистребимо ~ одною целию всегда и везде. – Такое представление об иезуитах Гончаров мог почерпнуть из романа Э. Сю «Агасфер» (перевод его печатался в виде приложения к «Библиотеке для чтения» за 1844 г. начиная с книжки 7). Вторая часть романа, главной целью которого стало разоблачение тайной миссии иезуитов, начиналась словами: «Никакое государство никогда не обладало лучшей и более исправной полицией. Даже венецианское правительство уступало в этом случае иезуитам. ‹…› Эта полиция, тайные ее розыски, доведенные до совершенства, дают понятие

793

о могуществе этого ордена, всезнающего, упорного в преследовании цели, сильного своим единением и связью между его членами, – как того и требуют его статуты» (Сю Э. Агасфер. М., 1990. С. 293- 294).

Орден иезуитов – один из самых могущественных монашеских орденов римско-католической церкви; основан в 1534 г. испанцем Игнатием Лойолой в Париже. В 1773 г. был формально уничтожен указом папы. Указ был проигнорирован правительством Екатерины II, что позволило ордену, изгнанному из всех католических стран, сохраниться на территории России (Белоруссия, Польша, Литва). В 1801 г. он был узаконен в этих границах Пием VII. В 1815г. иезуиты были высланы из С.-Петербурга с запретом на проживание в обеих столицах. В 1820 г. (после доклада министра духовных дел и народного просвещения кн. Голицына, поддержанного Александром I) иезуитский орден в России был упразднен.

С. 480. …страшно и трудно перечесть! – Ироническая парафраза из письма Татьяны к Онегину («Кончаю! Страшно перечесть…») в «Евгении Онегине» (глава третья).

С. 481. …благородный циник. – Циник (или киник) – представитель кинической школы, основанной Антисфеном в Киносагре при гимназии, учрежденной для незаконнорожденных афинян (сам Антисфен был сыном афинянина и фракийки, следовательно, не мог быть гражданином Афин). Наиболее влиятельная из сократических школ; сосредоточивала свое внимание исключительно на этической стороне учения Сократа, понятого в одном аспекте. Исходя из тезиса о том, что добродетель, заключающаяся в независимости от желаний и удалении от зла, есть единственное и достаточное основание для счастья, киники призывали к крайнему аскетизму.

С. 481. А. Чельский – Составительница «Алфавитного указателя к “Современнику” за первое десятилетие: 1847-1856 гг.» (СПб., 1857) О. С. Чернышевская (О. Ч.) «приняла за авторскую подпись – подпись одного из вымышленных персонажей “переписки” – А. Чельского. Любопытно, что этой же фамилией вскоре воспользовалась Е. Тур для одного из героев своего романа “Племянница” (1851 г.)» (Оксман. С. 20).

С. 482. …и надевать павлиньи перья… – См. выше, с. 669, примеч. к с. 125.

С. 482. …с брегетом и золотой табакеркой в кармане… – Брегет – дорогие карманные часы «с репетицией» парижской фирмы, владельцем которой был механик А.-Л. Бреге (Брегет; Breguet). Отличались высокой точностью. «Мода на часы фирмы “брегет” поддерживалась ‹…› и тем, что А.-Л. Бреге никогда не производил двух одинаковых часов. Каждый образец был уникальным» (Лотман. Комментарий. С. 141).

С. 483. …как встретил Иван Иванович Ивана Никифорыча… – В главе II «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н. В. Гоголя (1834) Иван Никифорович встречает пришедшего к нему Ивана Ивановича словами: «Извините, что я перед вами в натуре» (т. е. «безо всего, даже без рубашки»).

С. 484. …в венгерке… – См. выше, с. 670, примеч. к с. 127.

С. 484. …гамбсовской мебелью… – Т. е. модной, дорогой мебелью; см. также наст. том с. 654, примеч. к с. 82.

С. 485. …их багряниц… – Багряница – царское одеяние пурпурного цвета.

С. 485. …не понял одного из колоссальных героев древности Лукулла – ты, понявший Платона, божественного Омира, пышного Виргилия? – О

794

Лукулле см. ниже, примеч. к с. 490, Платон (427-347 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, автор сократических «Диалогов» и трактата «Государство»; Омир, т. е. Гомер, – легендарный поэт древней Греции, который традиционно считается автором эпических поэм «Илиада» и «Одиссея»; Публий Вергилий Марон (70-19 гг. до н. э.) – римский поэт, создатель «Энеиды».

С. 485. …Геродотов, Тацитов и других. – Геродот (ок. 484-ок. 425 гг. до н. э.) – греческие историограф, автор «Изложения событий» в 9-ти книгах; Публий Корнелий Тацит (ок. 55-ок. 120 гг.) – римский историк, писатель, географ, автор «Диалога об ораторах», трактата «Германия», «Истории» в 14-ти книгах (сохранились кн. 1-4), «Анналов» в 16-ти книгах (сохранились кн. 1-6).

С. 486. …блонды… – См. выше, с. 714, примеч. к с. 244.

С. 487. …звуки Россини, Верди и Беллини… – Т. е. клавирное изложение популярной в России оперной музыки итальянских композиторов-романтиков: Винченцо Беллини (1801-1835); Джузеппе Верди (1813- 1901); Джоакино Россини (1792-1868).

С. 487. …с выбившейся из-под галстука манишкой… – Манишка – вставка для мужского или женского костюма в виде небольшого нагрудника, видного в вырезе жилета, фрака или дамского платья. Манишки могли быть съемными или пришивались (к сорочке, к краю выреза платья). Съемные манишки и манжеты, имевшие название «дешевой роскоши», были особенно распространены во второй половине XIX в. среди людей среднего достатка.

С. 487. …с Титом Ливием или Страбоном под мышкой… – Страбон (ок. 63 г. до н. э.-ок. 23 гг. н. э.) – географ и историк, автор «Географии» в 17-ти книгах и «Исторических комментариев» в 47-ми книгах (сохранились в незначительных фрагментах).

С. 487. …как феникс… – Феникс – священная птица египтян, которая, по их поверьям, сжигала себя и вновь возрождалась из пепла.

С. 487. …походить на Диогена… – Диоген Синопский (404-323 гг. до н. э.) – самый известный из учеников Антисфена (см. выше примеч. к с. 481). Платон называл Диогена «сошедшим с ума Сократом». Не оставил сочинений: его философией был особый образ жизни, который представлял собою воплощение кинических принципов, доведенных до абсурда. В классической литературе о нем сохранилось несколько анекдотов. Один из них, согласно которому Диоген, презиравший удобства, жил в бочке, обыгрывается Гончаровым.

С. 488. …разменяй ассигнации на несколько мешков с целковыми… – См. выше, с. 667.

С. 489. …так это будет любопытный антик… – Антик – Здесь: любое греческое или римское изделие небольшого размера (оружие, украшение, домашняя утварь и проч.).

С. 489. …как у какого-нибудь древнего архонта… – Архонт (греч. – начальник) – высшее должностное лицо в Афинах. Каждый год избиралось девять архонтов, которые ведали всеми важнейшими делами в государстве.

С. 489. …Не прикажешь ли выслать ~ напиши в Помпею: может быть, и откопают… – Раскопки в Помпеях были начаты в 1748 г. и фактически не прекращены до сих пор. Некоторое время производились в тайне. Результаты раскопок стали широко известны в Европе благодаря трудам И. Винкельмана, принимавшего в них личное участие. О пристальном интересе писателя к работам Винкельмана см.: Мельник В. И., Мельник Т. В. И. А. Гончаров в контексте европейской литературы. Ульяновск, 1995. С. 14-21.

795

С. 490. …Ты, как Аристид, сам пишешь ~ остракизму. – Остракизм – букв.: суд черепков (греч.). Обычай этот описан Плутархом: «Обыкновенно суд происходил так. Каждый, взяв черепок, писал на нем имя гражданина, которого считал нужным изгнать из Афин, а затем нес его к определенному месту на площади, обнесенному оградой. Сначала архонты подсчитывали, сколько набралось черепков; если их было меньше шести тысяч, остракизм признавали не состоявшимся. Затем все имена раскладывались порознь, и тот, чье имя повторялось наибольшее число раз, объявлялся изгнанным на десять лет без конфискации имущества» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания: В 2 т. М., 1994. Т. 1.С. 368). Далее Плутарх рассказывает историю о том, как к Аристиду, подвергнутому остракизму, подошел неграмотный афинянин с просьбой написать на черепке имя «Аристид». На вопрос о том, что плохого сделал афинянину Аристид, тот отвечал что ничего и что он даже не знает Аристида, но ему надоело слышать, как того постоянно именуют Справедливым. После этого Аристид молча написал свое имя на черепке и отдал его афинянину.

С. 490. …ты поклонник древнего, а я нового: suum cuique. – Положение римского права, восходящее к кодексу Юстиниана.

С. 490. …вы создали Перикла, Лукулла… – Перикл (495-429 гг. до н. э.) – крупнейший из афинских государственных деятелей, происходивший из аристократического рода, никогда не был первым архонтом, но как стратег, как управляющий финансами и общественными сооружениями сосредоточивал в своих руках контроль над всеми внутренними и внешними делами государства. Будучи главой демократической партии, Перикл стремился привлечь к общественной жизни каждого гражданина Афин, всячески поддерживая реформы Эфиальта в этой области. При Перикле Афины были обнесены стеной и выстроен Акрополь. Перикл покровительствовал Фидию, Софоклу, Геродоту, Анаксагору. Его вторая, не признанная Афинами жена – Аспазия была хозяйкой своеобразного салона, который посещали лучшие люди того времени. Луций Лициний Лукулл (106-56 гг. до н. э.) – происходивший из плебейского рода римский полководец, политический деятель, консул (74 г. до н. э.). Многочисленные легенды о несметном богатстве Лукулла пересказаны Плутархом, Цицероном, Тацитом: он украсил Рим висячими садами («лукулловы сады») и дворцами, в которых находились богатейшие книгохранилища и бесценные произведения искусства. Лукулл поощрял и защищал ученых, художников, поэтов (например, поэта Архия), сам был знатоком греческой литературы (ему приписывали грекоязычную «Историю войны с персами»). Цицерон считал Лукулла блестящим оратором и назвал его именем вторую книгу «Academia». Богатство и щедрость Лукулла вошли в поговорку («Лукуллов пир»).

С. 491. …после ботвинья… – Ботвинье (ботвинья) – холодное кушанье из кваса, вареной зелени (шпината) и рыбы.

С. 491. …ты назначаешь по 15 руб. асс. за пару сапог, а наш сапожник менее 8 и 10 руб. сер. не берет… – 15 рублей ассигнациями равнялись 4 рублям серебром (по курсу после реформы 1839 г. 1 руб. серебром составлял 3.5 руб. ассигнациями).

С. 492. …как китайская бумага… – Т. е. очень тонкая, но довольно жесткая бумага, обладающая большим блеском с одной стороны.

С. 493. …чем самым и стал в подвиге дружбы наряду с античными героями-друзьями… – См. об этом выше, с. 773-774, примеч. к с. 323.

796

1 См.: Оксман Ю. Г. Анонимные фельетоны И. А. Гончарова // Фельетон: Сб. статей под ред. Ю. Тынянова, Б. Казанского. Л., 1927. С. 81-83.

2 В сведениях, представленных И. И. Панаевым 2 ноября 1848 г., указывается, что в «составлении XI книжки “Современника” кроме лиц, выставивших свои имена под статьями, участвовал ‹…› г. Гончаров ‹…› в V (sic! – Ред.) отделе (Моды). Письма столичного друга к провинциальному жениху – соч. г. Гончарова». Там же, в справке редакции «Современника» от 7 декабря 1848 г., сказано: «Кроме господ, подписавших имена свои под статьями», «Письма в отделении Мод соч‹инил› г. Гончаров» (РГИА, ф. 777, оп. 1. № 1986, л. 28, 30).

3 Дословно «feuilleton» означает «листок», который мог быть отрезан, в случае, если подписчик не желал получать «фельетон» (подробно см.: Томашевский Б. У истоков фельетона: (Фельетон в «Journal des D?bats» // Фельетон: Сб. статей под ред. Ю. Тынянова, Б. Казанского. С. 59-71).

4 Евгеньев-Максимов В. «Современник» в 40-50 гг. Л., 1934. С. 224- 225. Форма «переписки между петербуржцем и провинциалом» возникла задолго до появления фельетонов Кронеберга. Она была освоена уже Ф. В. Булгариным и активно использовалась им для фельетонов «Северной пчелы» (см., например: «Письма провинциялки из столицы» – Булгарин Ф. Соч. СПб., 1836. Ч. II).

5 «Конструкция и даже некоторые детали тематики фельетонов А. И. Кронеберга усваиваются в конце того же 1848 года художественной техникой Гончарова» (Оксман. С. 23).

6 Гончаров, однако, более последовательно мистифицирует читателя, неоднократно подчеркивая «приватность» переписки, не имеющей якобы ничего общего с «Современником»: «Не бойся и не надейся, любезный друг, чтобы после торжественного приготовления тебя первым письмом к уменью жить я так же систематически стал посвящать тебя и во все его мелочные тайны. ‹…› Если же ты захочешь сам погрузиться во все мелочи наружного уменья жить и следить за прихотливым течением моды, то возьми себе любой журнал, особенно “Современник”: там ты можешь иногда почерпать свежие и современные сведения по этой части» (наст. том, с. 481). Ср. также: «Я так и жду, что тебя кто-нибудь да пристроит в юмористическую статейку и с сервизом и с каретой; а ты же сам потом и прочитаешь за свои же деньги где-нибудь в журнале» (наст. том, с. 489; курсив наш – Ред.).

7 Функциональный двойник гончаровского «франта».

8 Соллогуб В. А. Лев (Княгине С. А. Голицыной) // ОЗ. 1841. Т. 15. С. 268-269. Ср. у Гончарова: «…вкус его в беспрерывном движении; он играет у него роль часовой стрелки, и все поверяют свой вкус по ней, как часы по одному какому-нибудь регулятору, но все несколько отстают: льва догнать нельзя, в противном случае он не лев» (наст. том, с. 473).

9 Оба автора подчеркивали неестественность «странного прозвания “лев”» в мире людей – у Панаева оно «страшное», у Соллогуба – «животное». Истоки такого восприятия идут, возможно, от широко известных в 1830-1840-е гг. иллюстраций, выполненных рисовальщиком-сатириком анималистом Гранвиллем к очеркам Бальзака, П. Бернара, Ж. Жанена и других писателей. Это позволяет по-новому взглянуть на гончаровскии эпитет «звериный», с его помощью могло осуществляться подключение особого зрительно-литературного ряда: «Мне случалось видеть льва в замешательстве ‹…› надо было видеть, как он выпускал когти и вздымал гриву! и выходила маленькая сцена.

Человек хорошего тона ‹…› ни с кем, ни в коем случае, неуклюже, по-звериному не поступит» (наст. том, с. 475).

10 Мельник В. И. Этический идеал Гончарова // Leben, Werk und Wirkung. P. 101-102. Ср. также: «…в первом обращении к массовому читателю Гончаров как бы непосредственно выносил на его суд свой нравственно-этический идеал» (Недзвецкий. Публицистика романиста. С. 10). К этому мнению примыкает и суждение В. Сечкарева, полагающего, что «яркий фельетон выражает личные взгляды Гончарова и характеризует его личные стремления» (Setchkarev. P. 77).

11 Это, впрочем, не исключает автобиографического оттенка, который, возможно, есть в рассуждениях о «русском здоровом столе», на что также обратил внимание Оксман (см.: Оксман. С. 35-37). Исследователь приводит характерный отрывок из воспоминаний племянника писателя, ярко живописующий гастрономическую взыскательность Гончарова, которого Анна Александровна Музалевская потчевала с истинно русским размахом: «жирные стерляди, бекасы, дупеля, соусы из уток и кулебяки из осетрины с вязигой оказали свое действие на Гончарова, привыкшего к умеренным обедам в H?tel de France и к легким блюдам крупных петербургских чиновников: он стал прихварывать, делался капризным и начал скучать по Павловску и Царскому Селу: ‹…› “Что это, – говорил он Анне Александровне, – у тебя за повар? Ведь какой-нибудь Собакевич или Петух может ? la longue безнаказанно сносить такие обеды; а я, человек кабинетный, скромный петербургский чиновник, не симбирский житель; не могу ежедневно переваривать всю эту волжскую благодать”. ‹…› Музалевская, соображаясь со вкусами знаменитости, изменила menu обедов и завела “французскую кухню”: появились бульон, “пожарские котлеты”, соусы из раковых шеек и т. п. Поесть вкусно и с толком Гончаров умел, но он не признавал за поваром Анны Александровны французского искусства, плохо переваривал его произведения и с каждым днем становился желтее, капризнее и невыносимее. “Вот в Париже, – говаривал он после сытного обеда, – в H?tel de Nice меня кормили точно французской кухней: и вкусно, и сытно, и легко; ‹…› У наших поваров нет вкуса, нет изящества, нет школы и таких кулинарных преданий”» (BE. 1908. № 11. С. 23-24). Столь пристальный интерес к кухне был, к тому же, в духе времени; напомним, что именно в эти годы (с 1844) В. Ф. Одоевский пишет в «Хозяйских заметках» (приложение к «Литературной газете») еженедельный фельетон «Лекции господина Пуфа, доктора энциклопедии и других наук о кухонном искусстве», посвящая читателей в тайны «кухнологии».

12 Достоевский в фельетоне для «С.-Петербургских новостей» («Петербургская летопись», 1847), описывая «человека из угла», «образец нашего сырого материала», который досаждает своим «любящим сердцем с муромскими наклонностями» близким, также приходит к выводу, что «жизнь – искусство», но это искусство преследует совсем другие, по сравнению с «уменьем жить» Чельского, цели: «Забывает да и не подозревает такой человек в своей полной невинности, что жизнь – целое искусство, что жить – значит сделать художественное произведение из самого себя; что только при обобщенных интересах, в сочувствии к массе общества и к ее непосредственным требованиям, а не в дремоте, не в равнодушии, от которого распадается масса, не в уединении может отшлифоваться в драгоценный, в неподдельный алмаз его клад, его капитал, его доброе сердце!» (Достоевский. Т. XVIII. С. 13-14).

13 В докладе «Очерк И. А. Гончарова “Письма столичного друга к провинциальному жениху”», сделанном Г. Шауманном (Германия) на Второй Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения писателя (Ульяновск, 1997), двойной стилистический аспект «Писем…», характеризующий одновременно как пишущего, так и его адресата («закон двойной реляции»), рассматривался как основной формообразующий принцип построения гончаровского фельетона.

14 Бутков Я. П. Повести и рассказы. М, 1967. С. 44.

15 Кулешов В. И. Знаменитый альманах Некрасова // Физиология Петербурга. М., 1991. С. 223. («Лит. памятники»).

16 Бутков Я. П. Повести и рассказы. С. 184.

17 Интересно, что, несмотря на существенную разницу в повествовательной манере (повествование здесь ведется «всерьез»), во «Фрегате “Паллада”» сохраняется двойственное отношение к «светскому воспитанию»: «…он светский человек, а такие люди всегда мне нравились. Светское воспитание, если оно в самом деле светское, а не претензия только на него, не так поверхностно, как обыкновенно думают. Не мешая ни глубокому образованию, даже учености, никакому специальному направлению, оно вырабатывает много хороших сторон, не дает глохнуть порядочным качествам, образует весь характер и, между прочим, учит скрывать не одни свои недостатки, но и достоинства, что гораздо труднее. То, что иногда кажется врожденною скромностью, отсутствием страсти, – есть только воспитание. Светский человек умеет поставить себя в такое отношение с вами, как будто забывает о себе и делает все для вас, всем жертвует вам, не делая в самом деле и не жертвуя ничего, напротив, еще курит ваши же сигары, как барон мои. Все это, кажется, пустяки, а между тем это придает обществу чрезвычайно много, по крайней мере наружного, гуманитета» (Том первый, гл. I).

18 Это старший брат писателя – Николай Александрович Гончаров, который, по воспоминаниям сына, «имел вид чисто провинциального чиновника, невысокого роста, рано обрюзгший, мало занимавшийся собой. Дома он всегда был в халате, а для выхода у него были черный сюртук, манишки и воротнички и какой-то шелковый твердый галстух и цилиндр. Все это имело вид бедный и далеко не изящный» (BE. 1908. Т. 6. № 11. С. 14). Ср.: Оксман. С. 37.

19 Часть вторая, гл. XII.