Том 1. Время Наполеона. Часть первая. 1800-1815

ГЛАВА I. КОНСУЛЬСТВО. ВНУТРЕННЯЯ ИСТОРИЯ. 1799–1804

Настроение общества после 18 брюмера (9 ноября). Франция с изумлением узнала о неожиданных событиях, совершившихся в Сен-Клу, — о насилии, произведенном над Законодательным корпусом, об упразднении Директории и учреждении Исполнительной консульской комиссии, составленной из Сийеса, Роже Дюко и Бонапарта. Это был государственный переворот, не оправдывавшийся никакой серьезной внутренней или внешней опасностью. Но с 1789 года было произведено столько переворотов народом или правителями, и еще в последнее время конституция III года[1] так часто грубо нарушалась, что незаконные акты 18 и 19 брюмера (9 и 10 ноября) вызывали скорее удивление, чем негодование. В Париже рабочее население предместий не встало на защиту демократических депутатов, ставших жертвами государственного переворота[2]. Со времени прериальских событий III года (май 1795 г.) роль народа в столице была сведена почти к пулю. В Париже более не существовало Якобинского клуба; демократическое общественное мнение уже не имело в нем своего центра и не располагало никакими средствами борьбы, а потому осталось инертным. Буржуазия, особенно представители крупной торговли, чувствовала себя спокойно. 17 брюмера (8 ноября) консолидированная рента шла по 11 франков 38 сантимов; 18-го она поднялась до 12 франков 88 сантимов; 19-го — до 14 франков 38 сантимов; 21-го — до 15 франков 63 сантимов; 24-го — до 20 франков. Но никто не радовался, за исключением роялистов, которые сначала имели наивность думать, что Бонапарт восстановит на престоле Людовика XVIII. Они издевались над республиканцами в своих песнях и театральных пьесах. Вскоре эта волна легитимного роялизма улеглась, и можно сказать, что в Париже общественное мнение оставалось холодным, равнодушным, почти апатичным перед фактом нового переворота. Не совсем так обстояло дело в департаментах. Там произошло несколько случаев формального противодействия. Многие чиновники из числа магистратов, избранных департаментами и кантонами, или комиссаров Директории заявили протест и отказывались зарегистрировать декреты 19 брюмера. Так поступил и председатель уголовного трибунала департамента Ионны. Это заставило временных консулов сместить довольно много должностных лиц. Гражданская администрация Юрского департамента даже не ограничилась одним протестом; она декретировала созыв вооруженной силы, чтобы двинуться против «тиранов-узурпаторов», но не встретила повиновения.

Протест заявили и многие клубы, особенно в Версале, Меце, Лионе и Клермон-Ферра'не. Тулузские якобинцы призывали (правда, безуспешно) граждан к оружию. Таким образом, в департаментах прозвучали голоса республиканской оппозиции, но это была оппозиция меньшинства членов клубов и меньшинства чиновников. Повидимому, она нигде не захватила народных масс, и новому правительству нигде не пришлось подавлять даже начатков восстания в защиту закона. Роялисты ликовали в провинции, как и в Париже, но кровавого столкновения между ними и республиканцами не произошло. Можно сказать, что в своей массе нация без особенного волнения выжидала дальнейших поступков Бонапарта, Сийеса и Роже Дюко, чтобы высказаться об этом новом перевороте[3].

Политика и образ действий временных консулов. Временные консулы выполняли свои обязанности с 20 брюмера по 3 нивоза VIII года (11 ноября — 24 декабря 1799 г.). В первом же их заседании было предложено избрать президента Консульства. Консулы решили не выбирать президента: обязанности его должен был выполнять поочередно каждый из них в течение одного дня, приобретая на этот срок лишь титул очередного консула. Случилось, что в силу алфавитного порядка имен Бонапарту пришлось председательствовать в первом заседании; во втором председателем был Еоже Дюко, в третьем — Сийес и т. д. Таким образом, Бонапарт официально не получил диктаторской власти на другой же день после переворота, и неправильно было бы сказать, что он фактически пользовался ею в то время. Если по военным делам он занял такое же первенствующее место, какое занимал Карно в Комитете общественного спасения, то невозможно указать ни одного подлинного случая, где бы он говорил или действовал как властелин до принятия конституции VIII года (1799), за исключением, впрочем, тех инцидентов, которыми сопровождалась самая выработка этой конституции. Политика правительства в эти первые недели была большею частью почти «анонимна», и Консульство представляло собой тогда не что иное, как Директорию в составе, сокращенном до трех человек, причем Бонапарт появлялся публично не иначе, как со своими двумя сотоварищами, конечно, не принижая себя и не стушевываясь, окруженный тем же законным почетом и облеченный тою же официальною властью, что и его коллеги.

Временное Консульство держалось умеренной и примирительной политики. Победители в предшествующих переворотах — 31 мая 1793 года, 9 термидора (27 июля 1794 г.), 18 фрюктидора (4 сентября 1797 г.) — неизменно хвастали тем, что разгромили заблуждения и порок во имя истины и добродетели. Новые спасители республики в брюмере VIII года были ловкие люди, пустившие в ход все средства, чтобы добраться до власти. Достигнув ее более насильственным путем, чем сами того желали, они стремились искупить свою дерзость, стараясь быть благоразумнее и удачливей своих предшественников. Это был союз популярного генерала с разочаровавшимся философом, которые задались целью не пересоздать общество, а лишь залечить его раны подходящими средствами. О военной диктатуре не было и речи: Бонапарт сменил свой генеральский мундир на штатский камзол (о чем оповестили газеты), и казалось, будто хотят установить гражданское правление.

Новые правители не ставили перед собой больших задач и не мечтали о новшествах; они хотели лишь действовать как можно лучше, задевая по возможности меньшее число людей. Они старались сплотить вокруг себя передовых республиканцев. Так как предлогом для переворота 18 брюмера послужила опасность со стороны якобинцев, то консульским постановлением 20 брюмера были изгнаны из пределов континентальной Франции 34 «якобинца», в том числе Дестрем, Арена и Феликс Лепелетье, а 19 других интернированы в Ла Рошели, между прочими Врио, Антоне ль, Тало, Дель-брель и др. Но это постановление было отменено 4 фримера (25 ноября) того же года; ограничились тем, что первые 34 были только временно отданы под надзор полиции, и, невидимому, до введения конституции VIII года ни одной действительной проскрипции не было произведено. Из 61 депутатов, исключенных 19 брюмера, некоторые примкнули к новому режиму. Генерал Журдан обменялся с Бонапартом вежливыми письмами. Один из уцелевших монтаньяров II года, Барер, особым письмом заявил о своем присоединении к новому порядку; это письмо было напечатано в Монитере (Мопйеиг) и наделало много шума. Даже бывшие республиканские депутаты, не признавшие нового правительства, как Дельбрель, Тало, Дестрем и Врио, понимая, что свобода погибла, воздержались от всяких оппозиционных действий. В общем можно сказать, что большинство республиканцев либо признало переворот, либо примирилось с ним. Консулы командировали в департаменты 24 делегата, в том числе трех бывших членов Конвента: Жар-Панвилье, Малларме и Пеньера, и эти новые эмиссары искусно «агитировали в пользу нового режима, успев окончательно успокоить республиканцев. Новая власть отрекалась от всякой солидарности с роялистами и делала вид, что поддерживает и возвеличивает республиканские формы. Министр внутренних дел Лаплас циркуляром 30 брюмера VIII года (21 ноября 1799 г.) предлагал департаментским властям «с величайшей точностью» соблюдать республиканский календарь и заявлял, «что реформы, произведенные 18 брюмера, так же мало пойдут на пользу суеверию, как и роялизму». Министр полиции Фуше в циркуляре 6 фримера того же года предал проклятию эмигрантов, которых отечество «навеки извергает из своего лона». Хотя террористические законы о заложниках и принудительном займе были теперь отменены, но республиканцы видели в этом не какое-либо проявление реакции, а естественное последствие дебатов, происходивших по этому поводу в обоих Советах еще до 18 брюмера.

Подготовление конституции VIII года. Возможно, что в это время Бонапарт одно мгновение мечтал о славе Вашингтона, возможно, что эта политика, на вид столь либеральная и примирительная, была с его стороны вполне искреннею. Но в тот самый момент, когда эта политика произвела действие, когда Бонапарт увидел, что республиканцы успокоились или покорились, когда он убедился, что ему ни с какой стороны не грозит сопротивление, несмотря на то, что печать пользовалась теперь свободою, какой она не знала и при Директории, в нем вновь проснулось личное честолюбие, и он воспользовался тем всеобщим доверием, которое внушила народу умеренность временного Консульства, чтобы добиться введения новой конституции, сделавшей его повелителем Франции.

19 брюмера, в день переворота, одновременно с учреждением временного Копсульства был издан декрет, в силу которого сессия Законодательного корпуса прерывалась и каждая из его двух палат (Совет старейшин и Совет пятисот) должна была избрать комиссию из 25 своих членов для выработки плана изменений, которые предполагалось внести в конституцию III года (1795). С этой целью каждая комиссия выделила из себя «секцию». В секцию Совета пятисот вошли: Шазаль, Люсьен Бонапарт, Дону, Мари-Жозеф Шенье, Вулэ (от деп. Мергы), Кабанис и Шабо; в секцию Совета старейшин вошли: Гара, Лосса, Лемерсье, Ленуар-Ларош и Ренье. Вначале эти секции решили, повидимому, принять за основание проект Сийеса; но этот проект еще не был окончательно составлен, и от знаменитого мыслителя ничего нельзя было добиться, кроме разговоров и черновых набросков. Насколько можно было судить, он хотел примирить монархическую идею с демократической. Признавая верховную власть принадлежащей народу, Сийес полагал, что народ не должен непосредственно осуществлять свой суверенитет, так как он недостаточно просвещен для этого. Необходимо, чтобы он «делегировал» (передал) осуществление его в другие руки. «Доверие» должно итти снизу, а «власть» — сверху. Понуждаемый высказаться яснее, Сийес в конце концов представил два запутанных наброска своей системы. В первом из них народ составляет списки именитых людей (нотаблей — notabilities), из числа которых так называемый провозглашателъ-избиратель (прокламатор-электор — proclamateur-electeur) выбирает должностных лиц. Правительственная власть вручается Государственному совету из пятидесяти членов. Народ избирает Законодательное собрание. Кроме того, учреждаются Трибунат, Конституционное жюри и Охранительный сенат, нечто вроде кассационной палаты по политическим делам. Этот Сенат и назначает упомянутого выше прокламатора-электора и «поглощает» его (т. е. лишает должности и превращает в простого сенатора), если он становится чрезмерно честолюбивым, как «поглощает» и слишком популярных трибунов. Эта система, говоря образно, представляла собою пирамиду, где основанием являлся народ, а вершиною — прокламаторэлекгпор. Бонапарт в этом проекте не нашел никакого места для удовлетворения своего честолюбия и острил над про-кламатором-электором, называя его свиньей, откармливаемой наубой. Сийес выработал второй проект, по которому исполнительная власть вверялась уже не Государственному совету, а двум консулам — консулу мира и консулу войны. Этим обеспечивалось место для Бонапарта; но и во втором проекте, как и в первом, Сийес обставил свободу всяческими гарантиями и устанавливал ряд предосторожностей против честолюбия Бонапарта. Секции склонялись к принятию второго проекта. Бонапарт искусно помешал его обсуждению и образовал у себя небольшой комитет из Сийеса, Редерера и Булэ (от деп. Мёрты). Он попробовал запугать «философа» и впервые заговорил как власть иму^ций. Сийес смолк, и о его проекте больше не было речи. Тогда обе секции выработали проект конституции, в основу которой был положен имущественный ценз (т. е. условия, обеспечивающие господство буржуазии), причем исполнительная власть была все же организована совершенно так же, как и в проекте Сийеса. Газеты встретили этот план холодно. Бонапарт пригрозил, что поручит первому встречйому создать конституцию и сам представит ее на утверждение народу. Тогда Дону составил проект, в котором под наименованиями Консульства, Сената и Трибуната воспроизводилась конституция III года, но демократизированная благодаря отмене ценза. Бонапарт отверг этот проект, грозивший разрушить его честолюбивые планы. Он решил сам продиктовать собиравшемуся у него на дому небольшому комитету тот проект конституции, который превратился затем в конституцию VIII года. Этот проект, выработанный в салоне Бонапарта, не был даже представлен на голосование Законодательных секций, члены которых подписали его поодиночке (22 фримера — 13 декабря). Он был властно навязан стране Бонапартом, и это был новый государственный переворот, притом несравненно более важный, чем переворот 18 и 19 брюмера, потому что прямым его результатом явилось установление единоличной власти.

Конституция VIII года. Эта конституция, представляющая собою подлинную карикатуру идей Сийеса и Дону, состояла из 95 статей, расположенных без всякого систематического порядка. Декларация прав в ней даже не упомянута, ни слова не сказано о свободе печати, и либеральный характер носили лишь статьи, гарантирующие личную безопасность (ст. 76–82). Самым существенным в этой конституции было то, что, признавая народ носителем суверенной власти, она тем не менее лишала его права выбирать депутатов и через их посредство издавать законы и устанавливать государственные доходы и расходы. Все французы в возрасте от 21 года, не находящиеся в личном услужении и живущие на одном и том же месте не менее года, признаются гражданами. Все граждане каждого «коммунального» округа сами выделяют из своего состава одну десятую часть; эта десятая часть составляет коммунальный или окружной список, из которого выбираются все должностные лица окружной администрации. Затем окружные списки каждого департамента также сокращаются в десять раз, и таким образом получается департаментский список, из которого избираются должностные лица департаментской администрации. Но конституция не дает ясных указаний, кто именно выбирает по этим спискам чиновников окружного и департаментского управлений. Правда, в статье 41, в длинном перечне полномочий первого консула, сказано, между прочим, что он назначает «чинов местного управления»; но это упомянуто лишь мимоходом, глухо и без подробных указаний, и никто не мог предвидеть, что по вступлении конституции в законную силу декретом 28 плювиоза VIII года (17 февраля 1800 г.) будут назначены по всей Франции волею первого консула префекты, супрефекты, члены генеральных и муниципальных советов, и что таким образом Франция утратит последние намеки областной и коммунальной свободы, существовавшие даже при старом порядке. Все департаментские списки должны были опять-таки тем же путем (т. е. внесенными в них лицами) быть сокращены до одной десятой: это и был национальный список тех, кто имел право быть избранным «на национальные государственные должности», т. е. в депутаты, трибуны и пр. Эти различные списки кандидатов составлялись раз навсегда; что касается вакантных мест, которые могли бы образоваться в силу смерти отдельных лиц, то они должны были замещаться лишь раз в три года. Наконец, составление списка кандидатов на государственные должности было отсрочено до IX года, а потому при первоначальном замещении различных общественных должностей выборщики не должны были принимать и действительно не приняли ни малейшего участия. Таким образом, пародией на систему Сийеса Бонапарт организовал у основания пирамиды то «доверие», которое являлось источником «власти», стоявшей на ее вершине.

Одним из органов этой власти, которому поручалась избирательная и охранительная функции, являлся Охранительный сенат из 60 членов, несменяемых и пожизненных, в возрасте не моложе 40 лет, причем число их, путем добавления в течение десяти лет двух новых сенаторов ежегодно, должно было быть доведено до 80. Возник этот Сенат чисто революционным[4], так сказать, путем, по диктаторскому произволу. Статья 24 конституции гласила: «Граждане Сийес и Роже Дюко, выходящие консулы, назначаются членами Охранительного сената; к ним присоединяются второй и третий консулы, назначенные настоящей конституцией. Эти четыре гражданина избирают большинство Сената, который затем сам пополняет свой состав и приступает к тем выборам, которые возлагаются на него». Впоследствии Сенат должен был сам замещать путем кооптации каждое вакантное место, выбирая нового сенатора из числа трех кандидатов, представляемых ему Законодательным корпусом, Трибунатом и первым консулом. Главными функциями Сената были: 1) избрание членов Законодательного корпуса, трибунов, консулов, членов кассационного суда и комиссаров государственного контроля; 2) утверждение или отмена актов, противоречащих конституции и обжалованных перед ним Трибунатом или правительством.

Что касается законодательной власти, то право вносить законопроекты принадлежало одному правительству. Вырабатывались они Государственным советом, являвшимся наиболее активным органом новой системы, и затем представлялись Трибунату и Законодательному корпусу. Трибунат состоял из 100 членов в возрасте не моложе 25 лет, назначаемых Сенатом на пять лет и могущих быть избираемыми вновь; состав его ежегодно обновлялся на одну пятую. Законодательный корпус состоял из 300 членов в возрасте не моложе 30 лет, избираемых и переизбираемых тем же порядком; в нем всегда должен был находиться по крайней мере один представитель от каждого департамента республики. Трибунат обсуждал законопроекты, принимал или отвергал их и посылал трех делегатов из своей среды в Законодательный корпус для изложения и защиты мотивов своих вотумов. Законодательный корпус выслушивал также и представителей правительства, государственных советников, и вотировал законопроекты тайной подачей голосов, без всяких прений. Сессия Законодательного корпуса длилась всего четыре месяца. Трибунат на время перерыва своих сессий избирал постоянную комиссию.

Исполнительная власть вверялась трем консулам, назначавшимся на десять лет и имевшим право переизбираться сколько угодно раз. Избирать их должен был Сенат, но на первый раз они были названы самой конституцией, а именно: первым консулом — Бонапарт, вторым — Камбасерес, третьим — Лебрён. Фактически вся власть находилась в руках первого консула, и она оказалась гораздо больше той власти, какой пользовался Людовик XVI по конституции 1791 года: «Первым консулом обыародуются законы; он назначает и сменяет, по своему усмотрению, членов Государственного совета, министров, послов и других важнейших агентов ведомства иностранных дел, офицеров армии и флота, членов местной администрации и правительственных комиссаров судебного ведомства. Он назначает всех судей уголовных и гражданских трибуналов, за исключением мировых судей и членов кассационного суда, но не может отрешать их от должности (ст. 41). Во всех остальных действиях правительства второй и третий консулы имеют совещательный голос; они подписывают протоколы, касающиеся этих актов, чтобы удостоверить свое присутствие, и при желании заносят в протокол свое особое мнение, после чего достаточно решения одного первого консула (ст. 42)». Таким образом, воля Бонапарта не встречала никаких законных преград. Правда, по статье 45 размер государственных доходов и расходов должен был ежегодно определяться законом; но закон этот вносился правительством, и Законодательный корпус мог лишь целиком, без всяких изменений, принять или отвергнуть его. Как бы в виде смехотворного воздания чести принципам политического либерализма, статья 55 гласила, что никакой правительственный акт не имеет законной силы, если он не подписан министром, и статья 72 — что министры ответственны. Но не существовало никакой ответственности ни для сенаторов, ни для членов Законодательного корпуса, ни для трибунов, ни для консулов и членов Государственного совета (ст. 69). Правительственные чиновники могли быть привлечены к суду за действия, связанные с их должностной деятельностью, лишь в силу соответствующего постановления Государственного совета (ст. 75). Таким образом, конституция не давала никакого средства для защиты против самовластия Бонапарта: это была диктатура, еще не признанная открыто и замаскированная фразами, но уже готовая действовать.

Плебисцит о новой конституции. Конституция VIII года должна была «немедленно быть представлена на утверждение французскому народу». Были пущены в ход все средства, чтобы обеспечить успех этого плебисцита. Вместо того чтобы созвать первичные собрания, на которых когда-то подавались голоса за конституцию 1793 года и конституцию III года (1795), их признали фактически упраздненными, опасаясь прений, которые могли бы возникнуть в них, и решили заставить граждан вотировать поодиночке, безмолвно, путем открытой письменной подачи голосов. В каждой коммуне были выставлепы списки для принимающих и не принимающих конституцию, и каждый гражданин вписывал здесь да или нет.

Так как подача голосов не всюду была произведена немедленно и не всюду одновременно (Париж голосовал в конце фримера, а департаменты — в течение всего нивоза), то Бонапарт имел время всякими способами обработать общественное мнение. Главным средством был новый государственный переворот, который еще более подчеркнул насильственный характер всего, что произошло после 18 брюмера; законом 3 нивоза (24 декабря 1799 г.), изданным задолго до окончания плебисцита, конституция была введена в действие, и консулы 4 нивоза (25 декабря) приступили к отправлению своих обязанностей. Таким образом, большинству избирателей пришлось высказаться относительно уже действовавшей конституции.

Таким путем пытались запугать народ, в то же время стараясь успокоить его искусной политикой. Франция жаждала внешнего и внутреннего мира. Бонапарт, как будет видно ниже, демонстративно предложил мир Англии и Австрии. В то же время он выставлял напоказ свое стремление залечить раны гражданской войны и примирить всех французов, оставшихся во Франции. Умиротворение Вандеи было начато уже Директорией, которая поручила генералу Эдувилю, бывшему начальнику штаба Гоша, добиться подчинения мятежных роялистов, обескураженных победами Врюна и Массена. Честь этого успеха выпала на долю Консульства, так как результаты переговоров обнаружились лишь после 18 брюмера. 23 фримера VIII года (14 декабря 1799 г.) д'Отишан, Фротте, Бурмон и другие подписали в Пуансе договор о перемирии. Оставалось еще заключить мир. Медлительность, с которой вел это дело Эдувиль, раздражала Бонапарта. Приказом 7 нивоза (28 декабря) он потребовал от инсургентов сдачи оружия в десятидневный срок под страхом быть объявленными «вне конституции». Ловкость Эду-виля уже принесла свои плоды: как раз в этот момент левый берег Луары изъявил покорность; несколько дней спустя его примеру последовал и правый берег. Один только

Фротте в Нормандии отказывался сложить оружие. Завидуя успеху Эдувиля, Бонапарт отозвал его и назначил на его место Брюна. Против Фротте был послан отряд в 6000 человек; Фротте заявил о своем подчинении, был взят в плен и расстрелян, несмотря на выданную ему охранную грамоту (29 плювиоза VIII — 18 февраля 1800 г.). Так — кончились восстание Вандеи и шуанская война. Убийство Фротте было совершено уже по окончании плебисцита, но умиротворение страны было обеспечено раньше, еще в то время, когда происходила подача голосов.

Религиозный вопрос продолжал вызывать возбуждение. Консульство проводило на практике принцип отделения церкви от государства с такой ловкостью и успехом, какими не могла похвастать Директория. Сохранив в угоду свободомыслящим празднование десятого дня декады и республиканский, календарь, новое правительство вместе с тем отменило наиболее резкие законы против священников, умерило рвение некоторых местных властей, позволявших открывать католические храмы лишь в последний день декады, снова провозгласило свободу культов и в общем как бы старалось сохранять равновесие между не присягнувшим, или ультрамон-танским, духовенством — с одной стороны, бывшим «конституционным» духовенством — с другой, и теофилантропами — с третьей[5].

В числе национальных празднеств было несколько торжеств, являвшихся «боевыми празднествами», например, годовщины 21 января[6], 9 термидора, 18 фрюктидора; из них сохранены были только два — годовщина взятия Бастилии и годовщина основания Республики.

Что касается эмигрантов, то попрежнему воспрещался въезд во Францию тем из них, которые покинули ее добровольно для того, чтобы поднять оружие против отечества. По отношению к другим французам, изгнанным, сосланным или подвергшимся разного рода проскрипциям, были приняты различные смягчающие их участь меры. Жертвы фрюк-тидорского переворота, в том числе и Карно, получили разрешение вернуться. Возвращены были также некоторые члены либеральной партии Учредительного собрания, как, например. Лафайет, Латур-Мобур, Ларошфуко-Лианкур, и некоторые крайние республиканцы, как Барер и Бадье. Из числа монархистов эта амнистия не была распространена на Пишегрю, из республиканцев — на Вильо-Варенна. Отменено было постановление 4 фримера (25 ноября), которым 34 республиканца взамен приговора 20 брюмера об изгнании их из пределов Франции были отданы под надзор полиции.

Таким образом, накануне или во время плебисцита правительство задобрило своей политикой все партии; произошло как бы общее разоружение всех лагерей, и при подсчете голосов, произведенном 18 плювиоза VIII года (7 февраля 1800 г.), оказалось, — если верить цифрам, приведенным в Bulletin des his, — что конституция была принята 3 011 007 голосами против 1562. В числе отвергших ее обращали на себя внимание имена бывших членов Конвента — Камюса и Лекуантра; среди высказавшихся за конституцию в парижских списках значилось множество артистов, ученых, литераторов, профессоров Естественно-исторического музея, Коллеж де Франс (College de France J и Медицинской школы, членов Института (в который входило пять академий) и пр., словом — весь цвет умственной аристократии. Здесь же фигурируют имена бывших членов Конвента: монтаньяров Мерлино, Лериса, Ле-киньо и Бреара, и еще более знаменательное имя бывшего военного министра Бушотта, убежденного республиканца.

Введение в действие конституции VIII года. Первое заседание коллегии трех консулов, назначенных новой конституцией, состоялось 4 нивоза VIII года (25 декабря 1799 г.), т. е. за 44 дня до того, как сделалось известным о принятии конституции народом[7]. С первого же заседания прекратилась робкая политика временного Консульства: стремительная энергия Бонапарта, точно вихрь, увлекает его товарищей. Этот день 4 нивоза был отмечен знаменательными речами и актами. В прокламации первого консула к французам прозвучал новый тон: устойчивость правительства, сильная армия, твердый порядок, правосудие и умеренность — таковы были слова, сменившие собой революционные принципы и революционный язык. В этот же день было назначено семь министров: министр юстиции — Абриаль, иностранных дел — Талейран, военный — Бертье, внутренних дел — Люсьен Бонапарт, финансов — Годэн, флота и колоний — Форфэ, общей полиции — Фуше[8]. Назначен был государственный секретарь, который должен был состоять при консулах для ведения протоколов их заседаний и контрассигнирования правительственных актов; это был Г.-Б. Маре, будущий герцог Бассано. Государственный совет был создан и получил свою организацию еще накануне, 3 нивоза. Этот совет, на который было возложено редактирование законопроекта и предписаний центральной администрации, в спорных случаях подготовлял текст решений консулов. Он же решал вопросы о предании суду должностных лиц. Сверх того, ему была вверена неопределенная и опасная власть «истолковывать смысл законов» по требованию консулов. Государственный совет был главным орудием политики Бонапарта — орудием властвования; здесь он председательствовал и произносил речи, сначала — до победы при Маренго, сделавшей его деспотом, — склоняя советников к своим замыслам силою слова, потом подавляя и запугивая их часто грубым изъявлением своей воли. Протоколы этого Совета не сохранились, но у нас есть мемуары нескольких членов его: Тибодо, Редерера, Пеле (от департамента Лозеры), Мио де Мелитб. Вот каковы были вначале его организация и личный состав: военная секция — председатель Врюн, члены: Дежан, Лакюе, Мармон и Петье; секция флота — председатель Гантом, члены: Шампаньи, Флериё, Лескалье, Редон и Кафарелли; финансовая секция — председатель Дефермон, члены: Дюшатель (от департамента Жиронды), Девен, Дюбуа (от департамента Вогез), Жолливе, Ренье и Дюфрен; секция гражданского и уголовного законодательства — председатель Булэ (от департамента Мёрты), члены: Берлье, Моро де Сен-Мери, Эммери и Реаль; секция внутренних дел — председатель Редерер, члены: Бенезек, Крете, Шапталь, Реньо (из Сен-Жан д'Анжели) и Фуркруа. Генеральным секретарем Совета был Локре[9]. Этот Совет был сформирован к четырем часам дня того же 4 нивоза и тотчас же высказал мнение, что, по общему смыслу новой конституции, все законы, воспрещавшие бывшим дворянам и родственникам эмигрантов доступ к общественным должностям, должны быть признаны упраздненными. Это обстоятельство было чрезвычайно важно: Бонапарт с первой же минуты показывает, что в случае надобности он будет издавать законы только через Государственный совет, минуя Трибунат и Законодательный корпус[10].

Согласно конституции, Сийес, Роже Дюко, Камбасерес и Лебрён составили список граждан, которые должны были образовать большинство Охранительного сената. Они выбрали людей достойных, которые почти все оказали ценные услуги делу революции: Монжа, Вольнея, Гара, Гарран-Кулона, Келлермана, Кабаниса. Сийес и Роже Дюко вступили в Сенат по прямому указанию конституции; затем состав Сената был путем кооптации доведен до определенного законом числа — 60 членов. В эту вторую категорию попали большею частью люди менее известные; однако в их числе были Добантон, Лагранж и Франсуа (из Невшато). Сенат тотчас избрал 300 членов Законодательного корпуса и 100 членов Трибуната, не обнаружив в своем выборе ни партийной узости, ни раболепия. Напротив, в Законодательный корпус вошли почти исключительно наиболее выдающиеся из бывших членов различных революционных собраний с заметным предпочтением в пользу деятелей 1789 года, но не были исключены ни горячие республиканцы вроде Грегуара, Бреара и Флорана Гюйо, ни даже личные противники Бонапарта, как Дальфонс, который в Совете старейшин оказал резкое противодействие перевороту 18 брюмера. В состав Трибуната вошли люди, по характеру и прошлому своему подходившие для той роли конституционной оппозиции, ради которой, казалось, было создано это учреждение; сюда вошли Андриё, Байльёль, Мари-Жозеф Шенье, Бенжамен Констан, Жан де Бри, Деменье, Женгене, С.-Жирарден, Жар-Панвилье, Лалуа, Ларомигьер, Пеньер. Трибунат и Законодательный корпус твердо и толково выполняли свой долг, стойко борясь пробив нарождающегося деспотизма, и не раз отвергали реакционные законопроекты. Но эти два собрания, столь выдававшиеся по своему личному составу, не могли считаться национальным представительством; это не были даже те нотабли, которые предусмотрены были конституцией: избрание нотаблей было отсрочено до IX года. Поэтому их оппозиция оказалась бесплодной и бессильной, и Бонапарт сломил ее без труда.

Новый режим по делам печати. Пока периодическая печать была свободна, Бонапарт мог каждую минуту опасаться, что общественное мнение пробудится и обратится против него. Пользуясь терпимостью временного Консульства, часть газет не то чтобы проявляла резкую или даже только твердую оппозицию новому порядку, но все же осмеливалась отмечать некоторые недостатки конституции и первые злоупотребления деспотизма. Так, Gazette de France в номере 26 фримера (17 декабря) говорила: «24-го числа во всех округах Парижа оглашена конституция. Вот анекдот, свидетельствующий об остроумии парижан. Муниципальный чиновник читал текст конституции, и давка среди жаждавших слышать его была так велика, что никому не довелось услышать ни одной полной фразы. Одна женщина говорит своей соседке: — Я ничего не слыхала. — А я не проронила ни единого слова. — Ну, что же есть в этой конституции? — Бонапарт».

В таких насмешливых анекдотах проявлялась оппозиция некоторых газет. Бонапарт боялся, что эта оппозиция в союзе с оппозицией в Трибунате и Законодательном корпусе помешает ему стать властителем. Указом 27 нивоза VIII года (17 января 1800 г.) он приостановил на время войны все выходившие в Париже политические газеты, за исключением следующих тринадцати: Moniteur, Journal des Debate, Journal de Paris, Bien Informe, Publiciste, Ami des his, Chef du cabinet, Citoyen frangais, Gazette de France, Journal du soir des freres Chaigneau, Journal des defenseurs de la patrie, Decade philosophique, Journal des hommes libres. Несомненно, лучшие парижские газеты все-таки уцелели, в том числе даже оппозиционная Gazette de France; но Монитер, крупнейшая из тогдашних газет, с 7 нивоза сделался официальным органом, а остальным двенадцати было объявлено, что они будут немедленно закрыты, если станут помещать «статьи, способные подорвать уважение к «общественному согласию», к «суверенитету народа и к славе армии», или если дадут место на своих столбцах «нападкам на правительства и нации, находящиеся в дружбе или союзе с республикой, хотя бы такие статьи были заимствованы из иностранных периодических изданий». В общем прессе была воспрещена малейшая оппозиция; первый консул мог осуществлять свои честолюбивые планы безнаказанно и среди почти полного молчания общества. Действительно, постановлением 27 нивоза VIII года (17 января 1800 г.) открывается эра деспотизма.

Учреждение префектур и преобразование администрации. Деспотизм лежал уже в основании самой конституции VIII года, но в замаскированном виде, наполовину скрытый в ней под различными формулами, которые Бонапарт (как он сам позднее признался однажды, говоря об итальянской конституции) позаботился сделать в достаточной мере краткими и туманными. В тот самый день, когда стало очевидным, что конституция принята Францией, маска была сброшена, и первый консул представил Трибунату и Законодательному корпусу законопроект (ставший законом 28 плювиоза VIII — 17 февраля 1800 г.) о преобразовании администрации, устанавливавший безусловную централизацию и лишавший в пользу одного человека весь народ всякого участия в избрании какого бы то ни было должностного лица (от прежнего своего суверенитета народ сохранял лишь право прямого избрания мировых судей). По конституции территория республики должна была делиться на департаменты и коммунальные округа. Реформа сохранила прежнее деление на 88 департаментов с тем только отличием, что был уничтожен департамент Мон-Террибль, слившийся теперь с департаментом Верхнего Рейна. Что касается коммунальных округов, о которых конституция упоминала, не определяя их границ, то можно было думать, что это означало сохранение тех кантональных муниципалитетов, с помощью которых творцы конституции III года пытались создать истинное коммунальное самоуправление. Но именно эти достаточно жизнеспособные и дееспособные коммуны могли бы оказаться серьезным препятствием для деспотической централизации. Поэтому были восстановлены старые муниципалитеты в том виде, в каком их установило Учредительное собрание и в каком они существуют до сих пор, т. е. было восстановлено мелкое административное дробление, парализовавшее муниципальную жизнь. Под именем arrondissements были восстановлены, но только в уменьшенном числе, округа, упраздненные Конвентом. Что касается административного персонала, то хотя конституция позволяла думать, что он будет назначаться исполнительною властью, но из нее нельзя было заключить, что вся административная власть как в департаментах, так и в округах будет вверена одному лицу; между тем статья 3 закона 28 плювиоза гласит, что «административная власть вручается одному префекту». В каждом округе должен был находиться подчиненный ему супрефект. Это было восстановление интендантов с их субделегатами, какие правили Францией при старом порядке, с облечением их большею властью, потому что теперь их власть не ограничивалась никакими корпорациями, никакими учреждениями, никакой традицией. Мотивировка закона устанавливала в принципе, что «управлять должен один человек, а обсуждать— многие». «Суждения» могли быть двоякого рода: 1) суждения, относившиеся к распределению налогов, что было поручено генеральным советам, окружным советам и муниципальным податным агентам; 2) суждения по спорным делам административного характера; они были поручены советам префектуры. Генеральные и окружные советы, избиравшиеся на три года, заседали лишь пятнадцать дней в году и производили разверстку прямых налогов между округами и коммунами. Кроме того, Генеральный совет вотировал на покрытие департаментских расходов дополнительные сборы, так называемые «добавочные сантимы» (centimes addi-tionnels), которыми префект распоряжался по собственному усмотрению и раз в год давал отчет в их расходовании Генеральному совету, причем последний мог лишь «заслушать» этот отчет и выразить свое мнение о нуждах департамента. Права муниципальных советов были несколько шире: они могли не только выслушивать, но и обсуждать приходо-расходный отчет мэра, представляемый затем супрефекту, который и утверждал его окончательно; они обсуждали вопросы о займах, местных таможенных сборах и т. п. Ведение метрических книг, так же как и полицейский надзор, поручалось мэрам и их помощникам, но в городах с населением свыше 100 000 человек полиция находилась в руках правительства. Париж был подчинен особому режиму и имел своего префекта полиции. Префекты, супрефекты, члены генеральных и окружных советов, мэры, их помощники и муниципальные советники назначались первым консулом, а чиновники местной администрации — префектами. Для разбора спорных дел в каждом департаменте был учрежден трибунал, который под именем совета префектуры состоял, смотря по департаменту, из пяти, четырех или трех членов, назначаемых первым консулом; префект имел право председательствовать в этом трибунале и в случае разделения голосов его голос давал перевес. Таким образом, отделив сначала административную власть от судебной, творцы закона позднее смешали эти две компетенции в иптересах деспотизма.

Внесение этого законопроекта повергло в ужас Трибунат; либеральные члены Трибуната увидели в пем узаконенную систему тирании. Докладчик — это был Дону — подверг его жестокой критике, но в заключение высказался за его принятие на том единственном основании, что отвергнуть его было бы опасно. Печать безмолвствовала, и Трибунат чувствовал себя бессильным. Было произнесено несколько красноречивых речей против этого уничтожения всех вольностей, но в копце концов Трибунат принял законопроект большинством 71 голоса против 25, то же сделал Законодательный корпус большинством 217 против 68. Таким путем организовался деспотизм; но сначала он дал себя знать лишь благими последствиями благодаря искусному подбору префектов и супрефектов, сделанному Бонапартом[11], и благодаря тому, что вначале он мог быстро внести в администрацию всевозможные улучшения, подсказанные ему его гением. Администрация была проста, действовала быстро и нелицеприятно; говорили, что она «возбуждает зависть Европы». Лишь постепенно она стала грубою и тираническою, по мере того как сам диктатор из «доброго» деспота превращался в дурного деспота.

Новые нравы. Это превращение совершалось медленно, и современники плохо различали его последовательные стадии. В момент принятия конституции VIII года Бонапарт сохранял еще своего рода республиканскую простоту. Лишь 30 плювиоза (19 февраля 1800 г.) он водворился в Тюильри, как это предписывал ему закон. Консульского двора еще не существовало. Сначала Бонапарт пожелал окружить себя собранием статуй героев: он велел украсить парадную галерею Тюильри статуями Демосфена, Александра Великого, Ганнибала, Сципиона, Брута, Цицерона, Цезаря, Тюренна, Конде, Вашингтона, Фридриха Великого, Мирабо, Марсо и др. Бонапарт сохранил отчасти республиканский церемониал, и в обиходе попрежнему употреблялось исключительно обращение «гражданин»[12]. По получении известия о смерти Вашингтона был объявлен траур во имя идей свободы и равенства. Но наряду с республиканскими обычаями начинают уже сказываться новые нравы или, вернее, робко возвращаются нравы «старого порядка». Снова открываются костюмированные балы в Опере; здесь — частью из реакционных симпатий, частью ради насмешки — наряжаются монахами, советниками парламента. Блестящий бал, данный Талейраном 6 вантоза VIII года (25 февраля 1800 г.), обнаружил стремление первого консула окружить себя представителями как старого, так и нового порядка: здесь были де Куаньи, Дюма, Порталис, Сегюр-старший, Ларошфуко-Лианкур, де Крильон, г-жи де Верженн, де Кастеллан, д'Эгильон, де Ноайль. Во время переворота 18 брюмера и в период временного Консульства Бонапарт окружал себя почти исключительно деятелями 1789 года, либералами, членами Академии; теперь он начинает подбирать себе новых людей для своего будущего двора и подыскивает их среди представителей старого порядка, потому что, как выразился он однажды об аристократах, «только эти люди и умеют служить». Либералы, принимавшие всерьез свою роль трибунов или законодателей и уже пытавшиеся стать в оппозицию, раздражали Бонапарта, и он насмешливо называл их идеологами.

Влияние победы при Маренго на положение дел во Франции. Так как переговоры с Австрией сорвались, то Бонапарту представился случай приобрести на поле брани новые лавры, которые должны были содействовать укреплению его власти внутри государства. Конституция не предоставляла первому консулу права командования армией; главнокомандующим был назначен военный министр Бертье, уступивший свой портфель Карно. Таким образом, Бонапарт мог участвовать в кампании лишь как свидетель, но как свидетель, бывший действительным вождем армии. Приготовления к войне сопровождались в видах предосторожности различными ограничениями свободы. Три газеты были закрыты: Bien Informe, Journal des hommes libres и Journal des defenseurs de la pa trie.

Была восстановлена театральная цензура, и со сцены исчезла та комедия во вкусе Аристофана, свобода которой до сих пор была мало стесняема и которая уже более не воскресала. На время своего отсутствия, продолжавшегося с 16 флореаля по 12 мессидора VIII года (6 мая — 1 июля 1800 г.), Бонапарт не решился сохранить в своих руках осуществление исполнительной власти, и она была вверена согласно конституции второму консулу Камбасересу, который успешно справился со своими временными обязанностями. Было очевидно, что государственный механизм может действовать и без Бонапарта, и даже распространился слух, что временное правительство уже заранее определило порядок избрания преемника первому консулу на случай, если бы последний погиб на войне. Ввиду этого победитель при Маренго поспешил вернуться в Париж, даже не воспользовавшись всеми плодами своей блестящей и отважной победы. Он был встречен с почетом, но без пошлой лести, а Трибунат старался даже превозносить скорее героизм Дезэ. Но в крестьянской и рабочей массе возвращение Бонапарта вызвало взрыв энтузиазма, и народ начал верить в звезду первого консула, в его провиденциальную миссию[13]. Именно в этот момент Бонапарт, по-видимому, ясно и полностью осознал и сформулировал для себя свою честолюбивую мечту. Вслед затем заключение конкордата дало ему в руки самое действительное средство для ее достижения, а Люневильский и Амьенский мирные договоры, приобщив к его военной славе еще и славу миротворца, стали последней ступенью, через которую он достиг всемогущества.

Изгнание республиканцев. 3 нивоза IX года (24 декабря 1800 г.), когда Бонапарт на пути в Оперу проезжал в карете по улице Saint-Nicaise, один из роялистов, по имени Сен-Режан, сделал попытку убить его посредством взрыва бочонка с порохом, спрятанного в тележке. При этом было убито четыре человека и около шестидесяти ранено. Первый консул остался невредим. Гнев, вызванный в нем покушением, немедленно ассоциировался с его политическими интересами, и он приписал это преступление «якобинцам», т. е. тем республиканцам, которые остались верны республике. Прошло то время, когда он распинался перед ними, добиваясь их расположения, чтобы обеспечить успех плебисцита. Он ненавидел и боялся их больше какой-либо другой партии. Крики «впе закона», которыми они его преследовали в день 19 брюмера, все еще звучали в его ушах. Он поспешил воспользоваться удобным случаем, чтобы избавиться от некоторых из них и запугать остальных. Притом он хотел эффектным образом опровергнуть Питта, назвавшего его детищем и поборником якобинцев, и предстать перед Европой в роли охранителя порядка. Обнаружился целый ряд обстоятельств, доказывавших, что покушение на улице Сеи-Никез было делом рук роялистов; но несмотря на это Бонапарт упорно стремился нанести удар республиканцам. Так как Трибунат и Законодательный корпус не пропустили бы закона о проскрипции, то прибег-нули к исключительной мере: 14 нивоза (4 января 1801 г.) Государственным советом был составлен «правительственный акт», который был немедленно представлен Сенату, одобрен последним как «мера, необходимая в интересах охраны конституции», и опубликован 18 нивоза (8 января 1801 г.). Этим актом подвергались проскрипции, изгнанию, 130 республиканцев, которые должны были «быть отданы под особый надзор вне европейской территории республики»; они были осуждены уже не как сообщники Сен-Режана, а как участники сентябрьских убийств и анархисты, т. е. как представители оппозиции. Хотя эти республиканцы, к которым уже без постановления Сената добавили потом еще некоторых, были все одинаково невиновны, их подвергли, однако, очень неравным карам. Наиболее выдающиеся из них — Тало, Феликс Лепелетье, принц Гессенский, Шудье — избегли ссылки без сомнения благодаря двуличному образу действий министра полиции Фуше. Но бывший член Совета пятисот Дестрем, 19 брюмера в Сен-Клу бросивший в лицо Бонапарту слова сурового осуждения, был сослан в Гвиану и более не увидал Франции. Кроме него в Гвиану было сослано еще около сорока человек. Остальных, в том числе бывшего генерала Россиньоля, сослали на Махе, один из Сейшельских островов. Изложение одиссеи этих несчастных лежит за пределами нашего рассказа; из них осталось в живых лишь человек двадцать, вернувшихся во Францию в эпоху Реставрации.

Этим не ограничились меры, принятые Бонапартом против республиканцев. Постановлением 17 нивоза IX года (7 января 1801 г) были отданы под надзор полипии в пределах Франции, с запрещением жить в департаменте Сены и смежных с ним, 52 гражданина, известные своим демократическим образом мыслей: Антонель, Моисей Бэйль, Леньело, Лекуантр, Сержад и др. Несколько жен и вдов республиканцев, как вдовы Шометта, Марата и Бабефа, были без суда заключены в тюрьму. Были также и казни, несколько человек были беззаконно приговорепы к смерти. Пять человек — Шевалье, Вейсер, Метж, Эмбер и Шанель — были преданы военному суду по обвинению в принадлежности к воображаемому заговору, организованному в действительности полицией, и расстреляны в Гренельской долине. Четверо более видных республиканцев — Арена, Серакки, Топино-Лебрён и Демер-виль — были приговорены к смертной казни уголовным судом СенскогО департамента, хотя вся их вина заключалась только в неприязненных отзывах о Бонапарте или, самое большое, в платонических мечтаниях о заговоре; они были обезглавлены 10 плювиоза IX года. Виновники покушения на улице Сен-Никез, роялист Сен-Режан и его сообщник Карбон, были вполне уличены, осуждены на смерть и казнены 16 жерминаля (6 апреля 1801 г.).

Чрезвычайные суды. Вопреки утверждению некоторых историков, во Франции при Консульстве не был обеспечен материальный общественный порядок. Разбойничьи шайки роялистов задерживали дилижансы, как в эпоху Директории, убивали патриотов, грабили в деревнях дома лиц, приобретших национальные имущества. В начале IX года шайка шуа-нов захватила в плен сенатора Клемана де Ри, проживавшего в своем туренском замке; другая шайка убила «конституционного» епископа Одрена, объезжавшего свою епархию в департаменте Финистер. Жандармерия, летучие отряды и военные комиссии могли бы отлично положить конец этим бесчинствам; но Бонапарт воспользовался общественным негодованием, чтобы добиться учреждения чрезвычайных судов, при посредстве которых он мог избавиться, в случае надобности, не только от роялистских разбойников, но и от республиканской оппозиции. Закон 18 плювиоза IX года (7 февраля 1801 г.), прошедший в Трибунате и Законодательном корпусе лишь слабым большинством голосов, уполномочивал правительство учреждать в каждом департаменте, где оно найдет нужным, чрезвычайный трибунал, состоящий из председателя и двух членов уголовного суда и из назначаемых первым консулом трех военных и двух штатских лиц. Этот суд ведал почти всеми преступлениями, которые могли тревожить правительство, и приговоры его не подлежали ни апелляции, ни кассации, исключая вопрос о компетентности. Таким образом, Бонапарт мог по своему усмотрению устроить себе в каждом департаменте своего рода революционный трибунал для осуществления своей мести; и он действительно учредил такие суды в тридцати двух департаментах.

Чистка Трибуната и Законодательного корпуса. Либеральные группы Трибуната и Законодательного корпуса не были устрашены этими успехами Бонапарта на поприще деспотизма. Первые три раздела Гражданского уложения, составленные в Государственном совете при личном и руководящем участии первого консула, подверглись в Трибунате резкой критике как мало согласованные с принципами 1789 года и представляющие собою реакцию против старого проекта, частью уже принятого Конвентом. Первый раздел был отвергнут Трибунатом и Законодательным корпусом, второй, также отвергнутый Трибунатом, еще не успел дойти до Законодательного корпуса, как правительство с грубо оскорбительным заявлением взяло назад свой проект (нивоз X — январь 1802 г.). В это же время Законодательный корпус и Трибунат еще сильнее подчеркнули оппозиционный характер своей деятельности, избрав кандидатами на должность сенаторов нескольких идеологов вроде Дону. Когда Бонапарт вернулся из своей триумфальной поездки в Лион с титулом президента Итальянской республики и ореолом популярности, возбуждавшим в департаментах больше восторга, чем в Париже, он чувствовал себя уже достаточно сильным, чтобы покарать вождей оппозиции в обоих мнимо представительных собраниях и нанести им резкий удар. Приближался срок предписанного конституцией обновления одной пятой состава Трибуната и Законодательного корпуса. Вместо того чтобы жребием определить выходящих членов, первый консул, — говорят, по внушению Камбасереса, — приказал Сенату представить список тех членов того и другого собрания, которые должны были сохранить свои полномочия. И действительно, сенатским постановлением 27 вантоза X года (18 марта 1802 г.) было указано 240 членов Законодательного корпуса и 80 членов Трибуната, не подлежавших переизбранию, и таким путем устранены все вожди оппозиции, в том числе трибуны Дону, Байльёль, Иснар, Тибо и особенно Бенжамен Констан, уже начавший проявлять себя как оратор и парламентский тактик. Их заменили более сговорчивыми людьми; однако именно в это время вошел в Трибунат Карно. После такой чистки оба собрания сделались вполне покорными, но и теперь, как увидим дальше, они сохраняли еще некоторую независимость.

Сопротивление Трибуната и Сената установлению пожизненного консульства. Заключение конкордата и Амьенского мирного договора и исключительные военные и дипломатические успехи Бонапарта подготовили общественное мнение к антилиберальным переменам в конституции, уже и без того мало либеральной, но по крайней мере ограничивавшей власть первого консула десятилетним сроком. Люди, близко стоявшие к Бонапарту, видели, что если они не согласятся добровольно, он сумеет добиться и силой этих перемен. Второй консул, Камбасерес, дал понять Трибунату, что следовало бы по случаю заключения Амьенского мирного договора чем-нибудь наградить Бонапарта от лица всей нации. Трибунат сделал соответственное постановление (16 флореаля X — 6 мая 1802 г.), но депутация, посланная им по этому поводу к Бонапарту, заявила, что речь идет о чисто почетной награде. Между тем титул миротворца или отца народа не мог удовлетворить честолюбия первого консула. Он обратился к Сенату, на усмотрение которого было передано пожелание Трибуната, и сенаторов поодиночке уговаривали поднести Бонапарту титул пожизненного консула. У сенаторов хватило мужества отказать в этом, и они ограничились постановлением (18 флореаля — 8 мая), по которому Бонапарт заранее избирался в первые консулы на новый десятилетний срок. Бонапарт скрыл свою досаду, написал Сенату, что хочет обратиться к народу, чтобы узнать, должен ли он принять на себя ту «жертву», которую от него требуют в виде продления его службы, и уехал в Мальмезон, чтобы предоставить действовать своему товарищу Камбасересу, работавшему в его интересах с большой изобретательностью и смелостью. Камбасерес созвал Государственный совет (20 флореаля — 10 мая), чтобы установить, в связи с письмом первого консула, каким образом и о чем должен быть опрошен народ. Биго де Преаменё предложил «не стеснять изъявления народной воли рамками сенатского решения». Редерер заявил, что в интересах той самой «устойчивости» правительства, которую Сенат хотел, по его словам, обеспечить, необходимо предложить народу два вопроса, а именно: должен ли первый копсул быть утвержден в этом звании пожизненно и: предоставляется ли ему право назначить себе преемника? Мнение о необходимости формулировать плебисцит законодательным порядком было отвергнуто, и Государственный совет вопреки оппозиции меньшийства принял проект Редерера. По возвращении Бонапарт сделал вид, что сердится, бранил Редерера, письменно извинявшегося перед ним, собирался отменить постановление и в конце концов утвердил его, выбросив лишь статью о праве назначения себе преемника. Таким образом, плебисцит был решен па основапии простого заключения Государственного совета, и так как в конституции не было и памека на такой способ действий, то это был настоящий государственный переворот. Правительство ограничилось тем, что сообщило о своем решении Сенату, Законодательному корпусу и Трибунату, совсем не спрашивая их мнения. Раздраженный Сенат избрал комиссию для изыскания мер, которые следовало бы принять, но эта комиссия заявила (27 флореаля — 17 мая), что «в данную минуту» ничего нельзя сделать. Трибунат и Законодательный корпус преклонились перед совершившимся фактом. В тех списках, куда заносились личные вотумы членов этих двух коллегий об установлении пожизненного консульства (эти списки до сих пор не найдены), оказалось, по словам Фориеля, лишь четыре отрицательных голоса — один в Трибунате (голос Карпо) и три в Законодательном корпусе. Но, представляя первому консулу результаты этого голосования (24 флореаля — 14 мая), Законодательный корпус выразил похожее на иронию пожелание, чтобы он правил посредством свободы, а речь члена Трибуната Шабо (от департамента Алье) представляла собою косвенную, но очень едкую сатиру на честолюбие Бонапарта.

Плебисцит о пожизненном консульстве. Этот плебисцит, как и предшествовавший, был произведен путем открытой подачи голосов. Честь подсчета его результатов выпала на долю Сената 14 термидора X года (2 августа 1802 г.) было объявлено, что за пожизненное консульство подано 3 568 885 голосов, против 8374; и Сенат издал следующий декрет: «Пункт 1. Французский народ назначает и Сенат провозглашает Наполеона Бонапарта пожизненным первым консулом. Пункт 2. Статуя Мира, с победным лавром в одной руке и воспроизведением настоящего декрета в другой, будет свидетельствовать пред лицом потомства о признательности нации. Пункт 3. Сенат передает первому консулу выражение чувств доверия, любви и восхищения, одушевляющих французский народ». На этот раз утвердительных голосов было на полмиллиона больше, чем в VIII году, и это обстоятельство нельзя объяснить одним только давлением со стороны префектов: оно объясняется, несомненно, прежде всего тем, что народ был глубоко обрадован Амьенским миром, который, казалось, навсегда завершил тяжелый период десятилетней войны. С другой стороны, многие роялисты, воздержавшиеся от голосования в VIII году, на этот раз вотировали за Бонапарта в благодарность за сенатский указ 6 флореаля X года (26 апреля 1802 г.), даровавший условную амнистию эмигрантам[14], а также потому, что учреждение пожизненного консульства, казалось, вело к восстановлению если не Бурбонов, то по крайней мере монархических учреждений. В этот момент множество роялистов складывает оружие и примиряется с новым порядком, к великому огорчению Людовика XVIII, от которого Бонапарт тщетно пытается добиться отречения. Притом папистское духовенство, осчастливленное конкордатом, оказалось помимо всего прекрасным агентом по выборам. Таким образом, большинство, высказавшееся за пожизненное консульство, вышло, повидимому, из правого лагеря. На этот раз большинство участников революции воздержалось от голосования, и в парижских списках мы не находим почти ни одного из тех бывших членов Учредительного собрания и Конвента, ученых, членов Академии, деятелей 89 и 93 годов, которые подали голоса за конституцию VIII года. Что касается 8374 граждан, вотировавших прошив, то при нынешних французских избирательных нравах и при тайном голосовании это число значило бы мало; но оно имело большое значение для той эпохи, при открытом голосовании и в сравнении с 1500 вотировавшими прошив при плебисците VIII года. Большая часть этих отрицательных голосов была подана в армии. Из 300 голосов, поданных гарнизоном Аяччио, отрицательных оказалось (по свидетельству Мио де Мелито) 66, а в одной роте, состоявшей из 50 человек, нашлось 38 противников пожизненного консульства. Много шума наделал отрицательный вотум Лафайета. Он послал его Бонапарту при письме, где говорил, что 18 брюмера спасло Францию, что диктатура была ее исцелением, но что он не хочет под конец увенчать революцию установлением произвола. Плебисцит о пожизненном консульстве знаменует собою разрыв Бонапарта с людьми 89 года, с теми идеологами, которые так наивно помогли ему низвергнуть конституцию III года и которые, по выражению одного бывшего члена Конвента, сохраненному г-жою де Сталь, обманувшись в своих надеждах получить свободу от законов, возмечтали получить ее от одного человека.

Конституция X года. Как только Бонапарт убедился, что пожизненное консульство ему обеспечено, он решил присвоить себе и то, от чего раньше отказался, а именно — право назначить себе преемника. Для этого надо было внести важное изменение в конституцию VIII года, и он воспользовался этим для переделки всей конституции так основательно, что получилась почти новая конституция, часто называемая историками конституцией X года, хотя акт 16 термидора X года (4 августа 1802 г.), санкционировавший эти перемены, назван просто органическим сенатус-консультом конституции[15]. Это было целиком личным произведением самого Бонапарта, который продиктовал его своему секретарю Бурьенну и затем собственноручно исправил. (Редерер видел и скопировал этот документ.) Властно проведенный через Государственный совет, который принужден был вотировать его почти без прений, этот акт был затем представлен Сенату, противозаконно обращенному для этой цели в Учредительное собрание. Сенат, терроризированный популярностью Бонапарта и, как уверяют, окруженный гренадерами, не допустил прений, голосовал посредством да и нет и принял проект «абсолютным большинством».

Если эта новая конституция, по счету пятая с 1789 года, фактически уничтожала республику, сохранив лишь одно ее название и некоторые из ее форм, то все же не следует думать, что она прямо и непосредственно организовала диктатуру одного человека, а если она и сделала это, то лишь с довольно крупными уступками общественному мнению.

Вот что выигрывала при этом власть Бонапарта. Прежде всего он укреплял свое положение своего рода наследственностью: первому консулу дано было право представить Сенату того гражданина, который должен был наследовать ему после смерти; если бы Сенат отверг этого кандидата, первый консул должен был представить другого и, в случае нового отказа, третьего, который уже непременно утверждался. Бонапарт проявил даже известную умеренность, обставив кое-какими ограничениями свое право назначить себе преемника, потому что многие тысячи избирателей при плебисците по вопросу о пожизненном консульстве добровольно приписали вслед за своим да слова: с правом назнанить себе преемника. Сенат был лишен всякой независимости; он должен был попрежнему замещать своих выбывающих членов путем кооптации, но уже из числа трех кандидатов, указываемых первым консулом и избираемых им по списку, представленному департаментскими коллегиями. Как раз в данный момент было 14 вакансий, так как в Сенате все еще было 66 членов вместо требуемых конституцией 80. Кроме того, первый консул был уполномочен назначить собственной властью еще 40 сенаторов и тем довести число членов Сената до 120. Таким образом, ему заранее было обеспечено большинство. Наконец, он же и председательствовал в Сенате лично или через посредство второго или третьего консулов.

Поставив Сенат в такую полную зависимость от себя, Бонапарт в то же время расширил его компетенцию: отныне Сенат уже не только истолковывал конституцию, но и устанавливал «все, что не предусмотрено конституцией и что необходимо для ее правильного действия». Ему было предоставлено право распускать Законодательный корпус и Трибунат. Сенат становился всемогущ, но лишь через посредство Бонапарта и в его интересах. Государственный совет не без сопротивления утвердил деспотические меры, принятые без его спроса; возможность такой оппозиции в будущем была предупреждена учреждением Тайного совета, члены которого назначались первым консулом и который подготовлял проект органических сенатских указов. Число членов Трибуната должно было с XIII года сократиться до 50. Народ утратил и последнюю крупицу принадлежавшего ему ранее права прямого избрания, которая уцелела в конституции VIII года: избиратели теперь уже не выбирали мировых судей, а лишь указывали двух кандидатов на каждую такую вакансию. Первому консулу было предоставлено право ратифицировать мирные договоры и договоры о союзах на основании простого заключения Тайного совета, без всякого вмешательства Трибуната и Законодательного корпуса. Для обнародования этих договоров ему было достаточно только «довести их до сведения Сената». Наконец, ему предоставлено было королевское право помилования.

А вот какие уступки сделал Бонапарт взамен этих преимуществ. То обстоятельство, что второй и третий консулы стали подобно ему пожизненными консулами, мало заинтересовало общественное мнение. Но живейшим сочувствием были встречены те меры, которыми до известной степени восстанавливалось осуществление народного суверенитета. Система избрания «именитых людей» была упразднена, и, вместо нескольких сот или тысяч кандидатов на разные должности, избиратели должны были намечать теперь для каждой должности лишь по два кандидата, выбор между которыми делался Сенатом или исполнительной властью. С этой целью учреждены были кантональные собрания, окружные избирательные коллегии и департаментские избирательные коллегии. Кантональные собрания, состоящие из всех граждан, намечали двух кандидатов на должность мировых судей, а в городах с населением не меньше 5000 человек также и по два кандидата на каждое место в муниципальном совете (обновляемом наполовину каждые десять лет) из числа «ста крупнейших податных плательщиков кантона». Наконец, кантональные собрания намечали членов окружной избирательной коллегии, — причем право быть избираемым в это звание не было ограничено никаким цензом, — и членов департаментской избирательной коллегии, но уже избирая их только из среды шестисот крупнейших плательщиков. (Таким образом, по новой конституции демократический строй был введен в рамки цензитарной системы.) Окружные коллегии должны были насчитывать не менее 120 и не более 200 членов, департаментские — не менее 200 и не более 300. Первый консул имел право назначать сверх комплекта 10 членов в окружную и 20 в департаментскую коллегии. Члены обеих коллегий назначались пожизненно, и выборы для замещения образующихся вследствие смерти вакансий могли быть произведены лишь по освобождении двух третей мест.

Таким образом, первые выборы, произведенные под благоприятным впечатлением Амьенского мирного договора, послужили Консульству и Империи на все время их существования. Окружные коллегии представляли по два кандидата на каждое вакантное место в окружном совете и вносили также двух граждан в число кандидатов, из которых выбирались члены Трибуната. Департаментские коллегии таким же порядком назначали кандидатов на вакантные места в генеральный совет и участвовали в составлении списка кандидатов, из которых выбирались члены Сената. Как окружные, так и департаментские коллегии выбирали каждая по два кандидата в члены Законодательного корпуса. Таким образом, снова существовали избиратели^ выборы и избранники; общество было так довольно этим возвращением к принципам и приемам революции, что без противодействия приняло и те ограничения, которые сводили к нулю это выборное право, и расширение личной власти Бонапарта, узаконенное остальными статьями сенатского указа.

Консульский двор. Став пожизненным консулом, Бонапарт более не считал нужным разыгрывать из себя президента республики на американский лад, каким держал себя до сих пор. В сенатском указе, провозгласившем его пожизненным консулом, он был назвап уже не «гражданином Бонапартом», а «Наполеоном Бонапартом»; так впервые появилось это звучное имя, которому суждено было стать именем императора. Начала появляться нелепая лесть: Газета защитников отечества серьезно разъясняла, что имя Наполеон по своим греческим корням означает Львиная долина. Министр внутренних дел циркуляром 16 термидора X года (4 августа 1802 г.) предложил префектам праздновать 27 термидора (15 августа) — день рождения первого консула. В этот день в Париже была блестящая иллюминация и всюду красовались инициалы NB. На одном из быков Нового моста была воздвигнута та статуя Мира, которая, по мысли Сената, должна была служить советом и предостережением; но она оставалась здесь лишь один день. Вскоре Бонапарт потребовал себе цивильный лист в 6 миллионов, который министр финансов Годэн внес в бндает XI года (вместо 500 ООО франков, составлявших жалование первого консула по конституции VIII года). Квартира Бонапарта в Тюильри, вначале довольно скромная, со времени победы при Маренго и особенно после заключения мира обставляется роскошно, по-королевски. Появился «губернатор дворца» Дюрок и префекты дворца. Четыре фрейлины были приставлены к г-же Бонапарт, а именно: г-жи де Люсэ, де Лористон, де Талуэ и де Ремюза. Этот двор, вначале чисто военный и грубоватый, постепенно изменился под влиянием Жозефины, да и по воле Бонапарта, желавшего, чтобы его окружение не было ни исключительно военным, ни исключительно гражданским. Сначала при дворе носили кафтаны при сабле и высоких сапогах, что вызывало усмешки. Но на параде 25 мессидора X года (14 июля 1802 г.) Бонапарт появился в костюме из красного лионского шелка без обшлагов и с черным галстуком. По введении пожизненного консульства сабля и сапоги были вытеснены шпагой и шелковыми чулками. Вопрос о костюме стал важным вопросом. Кто хотел угодить первому консулу, тот носил волосы в сетке и пудрился, как это делал, например, министр финансов Годэн. Сам Бонапарт не пудрился и носил волосы как раньше; но он поощрял эти мелочи, все это обезьянье подражание старому порядку, вообще все, что могло превратить его сановников и генералов в придворных, разъединенных между собою и занятых пустяками. Характерной чертой этого нового двора и его главным отличием от старого было то, что хотя женщины и составляли его украшение, но они не имели в нем никакого политического влияния или являлись лишь орудиями политики Бопапарта, который один властвовал в своем дворце, как и во всей Франции.

Почетный легион. Из всех мер, осуществленных Бонапартом в эпоху Консульства, наиболее монархической после конкордата казалось современникам учреждение Почетного легиона (29 флореаля X — 19 мая 1802 г.). Этот легион, шефом которого являлся первый консул, состоял из главного административного совета и пятнадцати когорт; в каждой когорте— семь высших офицеров с жалованием в 5000 франков, двадцать майоров с жалованием в 2000 франков, тридцать офицеров с жалованием в 1000 франков и триста пятьдесят легионеров с жалованием в 250 франков, все — пожизненные. Каждой когорте была отчислена «часть национальных иму-ществ с суммой дохода в 200 ООО франков». Каждая когорта должна была иметь свой приют для призрения немощных легионеров. Члены Почетного легиона выбирались главным административным советом, в котором председательствовал первый консул, из числа военных, «оказавших значительные услуги государству в войне за свободу» (получившие почетное оружие по праву входили в состав легиона), «и из числа граждан, которые своими знаниями, талантами и добродетелями содействовали установлению и защите республиканских начал или внушали любовь и уважение к правосудию или к государственной власти». Каждый гражданин, вошедший в состав Почетного легиона, должен был «честью поклясться, что посвятит свои силы на служение республике, на сохранение в целости ее территории, на защиту ее правительства, законов и освященной ими собственности; что он будет всеми средствами в пределах справедливости, разума и законов противодействовать всякой попытке, направленной к восстановлению феодального строя и связанных с ним привилегий и прав; наконец, что он всеми силами будет содействовать сохранению свободы и равенства». Несмотря на эту республиканскую фразеологию, проект учреждения Почетного легиона встретил сильное противодействие в Государственном совете. В Трибунате ораторы с горечью критиковали проект за его контрреволюционный характер. Он прошел здесь лишь большинством 56 голосов против 38, а в Законодательном корпусе — 170 голосами против 110.

Личное правление Бонапарта. Внутреннюю историю Консульства за время с 1802 по 1804 год можно резюмировать в трех словах: личное правление Бонапарта. С той минуты, как расторгнут был Амьенский мирный договор, общественное мнение, все органы которого находились в руках первого консула, было, повидимому, всецело поглощено войной с Англией, Булонским лагерем и мечтами о военной славе. Внутри страны оппозиционные элементы смирились или на время скрылись. Г-жа де Сталь, чей салон был средоточием недовольных либералов, подверглась изгнанию. Бывший якобинец Фуше, которого Бонапарт подозревал в заигрывании со всеми партиями, был вынужден покинуть пост министра полиции и перейти в Сенат.

Но если вся Франция безмолвствовала, то все же были республиканцы, не желавшие примириться с деспотизмом, хотя бы он при помощи искусной администрации и вернул стране благосостояние. Наибольшее число противников Бонапарт встретил в армии. Моро не участвовал в заговорах, но самый факт, что этот знаменитый республиканский генерал жил в отставке и независимости, являлся протестом против диктатора. Бернадотт, главнокомандующий западной армии, не скрывал своего недовольства. Правда ли, что он организовал в Ренне заговор против первого консула? Во всяком случае, начальник его штаба Симон и его адъютант Марбо были арестованы. Было и еще несколько военных заговоров, имевших целью покончить с первым консулом путем убийства или насильно навязанной ему дуэли. Важнейшим из них был заговор, в котором приняли участие генералы Донадьё и Дельма, полковник Фурнье и другие офицеры. Дельма спасся, а остальные были арестованы. Но Бонапарт старался скрыть от общества все эти покушения, которые стали известны лишь позднее. Европа могла думать, что молчание Франции свидетельствует о всеобщем и безусловном одобрении народом политики гениального человека, прокладывавшего себе путь к престолу. Законодательный корпус и Трибунат, лишенные всякой силы, без оппозиции вотировали как бюджет, так и рекрутские наборы, вызванные возобновлением войны, а их сессии XI и XII годов были без всяких громких инцидентов посвящены обсуждению и вотированию таких, например, законов, как законы о регламентации врачебного дела, об организации нотариата, об учреждении совещательных палат по делам мануфактур, промыслов и ремесл, об упорядочении лесного ведомства, о юридических факультетах и о Гражданском кодексе, который и был теперь закончен. Бесследно исчезла оппозиция и в Сенате, который Бонапарт задобрил учреждением (14 нивоза XII — б января 1804 г.) особых сенаторских должностей (senatoreries) «по одной на каждый округ апелляционного суда». Каждая такая должность предоставлялась пожизненно и сопровождалась назначением в бесплатное пользование дома и ежегодной ренты в 25 ООО франков из доходов национальных имуществ», причем единственной обязанностью сенатора было проживать в данном месте не менее трех месяцев в году. Эти доходные синекуры раздавались первым консулом по его выбору одному из трех кандидатов, указываемых Сенатом. С этого времени преданность Сената превратилась в рвение по службе. В угоду Бонапарту Сенат согласился еще более ограничить и без того ничтожные прерогативы Законодательного корпуса: сенатским указом от 28 фримера XII года (20 декабря 1803 г.). Законодательный корпус лишен был права избирать себе председателя; отныне он мог только представлять пять кандидатов на этот пост, выбор между которыми делался первым консулом. Бонапарт избрал Фонтана. 3 жерминаля XII года (24 марта 1804 г.) Законодательный корпус постановил воздвигнуть в зале своих заседаний бюст Бонапарта из белого мрамора.

Кадудаль; Пишегрю и Моро; герцог Энгиенский. Те из эмигрантов, которые группировались в Англии вокруг графа д'Артуа, герцога Беррийского и принца Конде, пытались после расторжения Амьенского мирного договора составить заговор против личности Бонапарта. Пишегрю был близок им, и они хотели свести его с Моро. Консульская полиция не была чужда этому предприятию, имея целью погубить победителя при Гогенлиндене, единственного соперника Бонапарта по военной славе. Моро согласился помириться с Пишегрю, но отказывался примкнуть к заговору; тем не менее заговор был составлен по наущению одного из агентов французского правительства, Mere де Латуша. Генерал Лажолэ, друг Пишегрю, уверил эмигрантов, что Моро примкнул к делу роялистов. Жорж Кадудаль и несколько шуанских вождей тайно прибыли в Париж; они надеялись вызвать при содействии Моро военный мятеж в самой столице. Убедившись в неосуществимости этого плана, они решили напасть на первого консула на улице с отрядом, количественно равным его свите. Пишегрю, маркиз де Ривьер и оба Полиньяка присоединились к Кадудалю (январь 1804 г.); граф д'Артуа и герцог Беррийский, в случае удачи покушения, должны были высадиться во Франции. Консульская полиция знала все и до поры до времени не мешала заговорщикам. Надеялись, что Моро, наконец, скомпрометирует себя; надеялись также довести дело до того, чтобы граф д'Артуа явился во Францию, т. е. выдал себя. Наконец, решено было допросить нескольких шуанов, участвовавших в заговоре и арестованных раньше. Один из них, Буве де Лозье, показал, что они рассчитывали на Моро, но что тот отказался помогать им. Хотя это показание и обеляло Моро, Бонапарт немедленно велел арестовать его (15 февраля 1804 г.) как соумышленника убийц-шуанов и в своих газетах осыпал его клеветой. Пишегрю также был арестован несколько дней спустя, как и Кадудаль, оба Полиньяка и маркиз де Ривьер. Граф д'Артуа и герцог Беррийский не высадились во Франции, и Бонапарт, лишенпый возможности захватить их в свои руки, обратил свою месть на другого принца дома Бурбонов, непричастного к заговору, на герцога Энгиенского, который уже два года жил в Эттенгейме, на баденской территории. Нарушая неприкосновенность государственных границ, драгунский отряд, вторгшись в пределы Бадена, захватил молодого герцога (15 марта 1804 г.). Его бумаги с полной очевидностью обнаружили его невиновность в деле о покушении на жизнь Бонапарта; несмотря на это, он был приговорен к смерти комиссией, составленной из полковников парижского гарнизона, и тотчас расстрелян во рву Венсеян-ского замка (21 марта). Это убийство вызвало во всей Европе чувство ужаса и тревоги. Вскоре затем сделалось известным (апрель 1804 г.), что генерал Пишегрю удавился в тюрьме, но никто не поверил, чтобц он действительно сам покончил с собою. Многие из современников утверждали, что смерть Пишегрю была делом рук Бонапарта, боявшегося впечатления, какое могла произвести публичная защита обвиняемого в предстоявшем процессе.

Установление Империи. Открытие заговора Жоржа Кадудаля вызвало такой порыв поклонения перед Бонапартом, что он решил воспользоваться этой минутой, чтобы увенчать, наконец, свою честолюбивую мечту. В нескольких в той или иной мере добровольно составленных адресах было выражено пожелание, чтобы консульство стало наследственным в семье Бонапарта. 6 жерминаля XII года (27 марта 1804 г.) Сенат, по предложению Фуше, обратился с просьбой к «великому человеку», чтобы он теперь же «завершил свое дело, сделав его таким же бессмертным, как и его слава», т. е. сделал свою власть наследственной. Но слово империя при этом не было произнесено, и пожелание Сената оставалось неопределенным. Государственный совет, которому был сделан запрос по поводу пожелания Сената, посвятил дебатам четыре заседания, но не пришел ни к какому соглашению; семь советников высказались даже за отсрочку вопроса. Напрасно Люсьен Бонапарт грозил колебавшимся (а колебались почти все) обратиться к армии, которая-де единодушно провозгласит первого консула императором; даже сам Камбасерес боялся империи. Интриги и колебания заняли несколько недель, и только 23 апреля 1804 года один член Трибуната, некий Кюре, внес предложение о том, «чтобы Наполеон Бонапарт, ныне первый консул, был провозглашен императором французов и чтобы императорское достоинство было объявлено наследственным в его семье». Тогда Бонапарт пригласил Сенат «изложить ему все, что Сенат думает по этому поводу». Сенат избрал комиссию, которая стала выжидать решения Трибуната. Последний 10 флореаля (30 апреля) начал обсуждать предложение Кюре; оно было поддержано всеми ораторами, кроме Каряо, который 11 флореаля объявил «искусственным» движение в пользу «наследственной монархии», так как печать более не свободна, и, не отрицая, что 18 брюмера и абсолютная власть «отвели государство от края бездны», тем не менее утверждал, что диктатуре должен быть положен конец. «Неужели, — говорил он, — свободу показали человеку для того, чтобы он никогда не мог пользоваться ею? Неужели его беспрестанно манили ею как запретным плодом, к которому нельзя протянуть руку под страхом смерти? Значит, природа, вложившая в нас такую непреодолимую потребность в свободе, поступила с нами, как мачеха? Нет, я не могу видеть простую иллюзию в этом благе, которое всюду предпочитается всем прочим, без которого все прочие блага обращаются в ничто: мое сердце говорит мне, что свобода возможна, что управление, основанное на ней, легче и устойчивее всякой произвольной власти, всякой олигархии». Тем не менее он изъявил готовность подчиниться тем мерам, против которых он возражал 1 мая. Этот умеренный и в общем лестный для Бонапарта протест не нашел отклика в Трибунате. Была избрана комиссия, от имени которой бывший член Конвента Жар-Панвилье представил 13 флореаля XII года (3 мая 1804 г.) доклад в благоприятном смысле, приблизительно такого содержания: «Общее желание высказано за то, чтобы власть была сосредоточена в руках одного лица и сделана наследственной. Франция вправе ожидать от семьи Бонапарта, более чем от какой-либо другой, сохранения прав и свободы избирающего его народа и всех учреждений, которые могут права и свободы гарантировать. Эта династия настолько же заинтересована в сохранении всех благ, добытых революцией, как старая была бы заинтересована в их уничтожении». Ввиду этого Трибунат высказал пожелание, согласное с предложением Кюре, и сообщил его Сенату, который в особом послании к первому консулу выразил свою полную солидарность с Трибунатом. В Законодательном корпусе как раз был перерыв сессии; по предложению его президента Фонтана члены, оказавшиеся в Париже, вотировали адрес, согласный с пожеланиями Трибуната и Сената. Но все это были еще только пожелания. 26 флореаля (16 мая) Порта лис от имени Государственного совета внес в Сенат, где председательствовал Камбасерес, проект сенатского указа. Выла избрана специальная комиссия из десяти членов, и по предложению ее докладчика Ласепеда проект был принят 28 флореаля (18 мая 1804 г.). Этот сенатский указ и является имперской конституцией, которую мы рассмотрим ниже. Эта конституция должна была быть подвергнута плебисциту, но Наполеону уже в тот же день был поднесен и был им принят титул императора французов. Наименование республики не было упразднено и еще некоторое время оставалось в употреблении.