Том 23. Лесные жители

Лошадь и автомобиль

(Окно в природу)

Из Москвы в пензенские Тарханы везли мы молодую кобылу по кличке Осинка. Лошадей на большие расстояния возят обычно в прицепных двухколесных кибитках. На дорогах в Америке довольно часто я видел таких пассажиров. На быстром ходу лошади высовывали из обитого по краям войлоком окошка головы и спокойно наблюдали за бегущим по сторонам пейзажем. Одна, помню, заржала, увидев на лугу косячок лошадей.

Осинка имела опыт поездок на бега в разные города. На этот раз везли ее на житье в лермонтовские места. Расстояние было немаленькое — семьсот километров. Одиннадцать часов надо было провести лошади, стоя в тряском возке.

Я угостил Осинку посоленным хлебом, когда заводили ее в кабину, на остановках давал ей сахар. Никаких жалоб лошадь не показывала. Но когда ночью мы наконец прикатили в Тарханы, заглянув в кибитку, увидели: Осинка еле стояла, прислонившись боком к стенке возка, — ехать, стоя на шатком полу, более десяти часов — дело нешуточное. От хлеба и сахара лошадь отвернулась, но, почуяв запах конюшни, задом спешно вышла на волю, а уже минут через пять под любопытными взглядами других лошадей хрумкала сено.

Перевозка лошадей в вагонах, в двухколесных кибитках и грузовых кузовах — дело испытанное. А вот как доставить лошадь в горный лагерь геологов? Самолетом? Но садился где-нибудь на полянке в горах только маленький одномоторный трудяга «Антон». Как поведет себя в самолете лошадь? Сибирский геолог Степан Каплунов мне рассказывал: «Выхода не было. Решили мы лошадь за полтораста километров в горы переправить на самолете. Зашла спокойно, но озиралась от непривычного запаха и неведомой ранее обстановки. Лошадь мы привязали. Когда запускали мотор и самолет задрожал, она напряглась, и была опасность, что в полете наша Милка взбунтуется — нарушена будет центровка машины, да и мало ли что может случиться на высоте. Рядом с лошадью поставили человека с заряженным пистолетом… Представьте, ничего не случилось. Милка в полете перестала дрожать, а когда сели, спокойно вышла из самолета и сразу принялась щипать траву».

Нетрудная переправа.

Но в истории перевозки лошадей бывали и драмы. Завоеватели Америки испанские конкистадоры приплывали сюда с лошадьми.

Человек-всадник ужас внушал индейцам — они принимали лошадь и седока за единое неведомое (лошадей в Америке не было) страшное существо. Однако довольно скоро аборигены все поняли и быстро научились ездить верхом ловчее пришельцев. Много лошадей в то время от людей убежало. То, что позже назовут мустангами, были одичавшие лошади — потомки тех, что доставлены были сюда после Колумба на кораблях.

Морское судно лошадей не пугало. Но случались океанские бури, и на маленьких каравеллах возбужденные страшной болтанкой лошади начинали крушить загоны. В таких случаях звучала команда: «Лошадей — за борт!»

И в наше время пара и электричества такое случалось. Известный ловец животных для зоопарков Чарльз Майер рассказывает: «Перевозил я зверей в Сингапур. Они были заперты в восемнадцати клетках — шесть леопардов, четыре циветты, столько же тигровых кошек, тапир, два гиббона и двадцать пять разных пород обезьян, — компания внушительная, чтобы открыть небольшой зоосад. Людей-пассажиров было более ста. Кроме того, старая проржавевшая «Пу-Анна» везла на палубе двадцать быков».

Опустим благополучное начало рейса. Но на второй день пути появились признаки нарастающей бури, быстро превратившейся в ураган.

«Быки порвали привязи и с ревом катаются на палубе. Что будем делать?» — прокричал штурман, забежавший в рубку к капитану. Капитан и секунды не думал, что надо делать. «Всех за борт!» — крикнул он так, чтобы мы услышали голос его в свисте ветра. Тут же открыли загон с ограждения палубы, и в кровь избитых быков просто смыло волной в океан… И дошла очередь до «зоопарка» — тяжелые клетки могли разнести ржавую «Пу-Анну». Капитан, которого буря заставила лечь на палубе и в этом положении давать команды, поманил меня пальцем.

Я не был удивлен, когда он прокричал мне в ухо: «Выкидывайте ваш «зверинец»!..»

Люди спаслись. Но из животных спаслась только кошка в капитанской каюте.

Транспортировка животных всегда чревата бедой или какой-нибудь неприятностью.

Помню случай в самолете, летевшем в Москву из Туркмении. Там из ящика молодого зоолога ускользнула змея. Парень старался разыскать ее, не привлекая вниманья летевших. Но кто-то вдруг крикнул: «Змея!» Уняла готовую вспыхнуть панику хладнокровная стюардесса, а парень ловко прижал змею ботинком к полу.

И еще случай. Для первой советской экспедиции в Антарктиду (1956 год) наряду с транспортной техникой решили отправить упряжку собак. С Чукотки их везли самолетом. Не очень опытный в «собачьих делах» механик решил ездовых псов угостить — бросил им пару вяленых рыб. Что началось! Двенадцать разъяренных собак сцепились в схватке за рыбу. Возникла угроза падения самолета. Растащил озверевших псов летевший вместе с ними каюр.

А у меня случилась забавная история с попугаем, подаренным во Вьетнаме. Птицы высоты не боятся — некоторые сезонные перелеты совершают вблизи гималайских горных вершин. Но попугаи выше пальм почти не летают. И мой зеленый друг на высоте с разреженным воздухом и пониженьем давления вдруг заскучал.

По мере того как мы поднимались выше и выше, закрыл он глаза, а потом уронил голову набок. Я не знал, что с ним делать. Но когда, подлетая к Пекину, мы стали снижаться, попугай вдруг ожил и как ни в чем не бывало выхватил из рук у меня банан.

И вспомним еще раз лошадей. Они человека транспортируют с древних времен. Бегали под седлом, возили двухколесные повозки в Египте, тянули телеги с грузом, впрягали лошадей в возки, кибитки, кареты, по рельсам в городах нагоны вначале попили лошади.

А на Кавказе лошадь иногда выступает в роли горного тягача. Помню, в седле мы с другом путешествовали по заповеднику. Лошади в гору подымаются лучше людей. И к чему, вы думаете, их приучили?

К буксировке седока при подъеме. Есть поговорка: «К корове не подходи спереди, а к лошади сзади». Мы же не просто к лошади подходили, а хватали ее за хвост — Зима и Зорька «на буксире» подымали нас на гору.

В дороге…

_{Фото автора. 8 января 2009 г.}

Житие матушки Адрианы…

…в миру Натальи Малышевой

О монахине, живущей в московском женском монастыре, мне рассказали недавно. «Ей восемьдесят семь. Но голова светлая, память — молодой позавидует. Студенткой в 41-м году добровольно пошла на фронт. И почти сразу стала разведчицей. Воевать начала на Волоколамском направлении. Что значило это место для судьбы Москвы, объяснять вряд ли надо. Студентка авиационного института сразу обратила на себя внимание смелостью, выдержкой, находчивостью. Хорошо знала немецкий язык. «Твое место у нас!» — сказал командир разведгруппы. «Согласна», — ответила Наталья Малышева.

Сколько раз за войну переходила линию фронта, она не считала. В каждой «ходке» была бойцом-разведчиком, медсестрой, переводчиком. В Москву вернулась из Берлина.

Окончив институт, получила профессию конструктора ракетных двигателей. Работала тридцать пять лет. С возрастом стала посещать монастырь, помогая в делах монахиням. И увидела: в конце жизненного пути ее место тут, в келье».

Такова судьба монахини Адрианы (в миру Натальи Владимировны Малышевой). Я встретился с ней неделю назад в келье монастыря — в маленькой комнатке с двумя столиками, уставленными памятными подношениями и пузырьками с лекарствами. Пять часов говорили о жизни, больше о ее удивительном жизненном пути.

После войны работала в Москве инженером-конструктором.

На склоне лет.

— Девушек-добровольцев, уходивших на фронт, было тогда немало. Я на втором курсе училась вместе с Мишей Бабушкиным — сыном знаменитого летчика, в 37-м году переправлявшего на Северный полюс папанинцев. Миша, помимо института, учился в аэроклубе и к осени 41-го года уже летал. Нас, 20-летних, связывала дружба, а потом и любовь, которую в сердце я храню до сих пор. Миша погиб в воздушном бою близ Москвы. И я в тот же день решила: попрошусь на фронт, буду воевать за двоих.

— А вот как же сразу в разведку?..

— Ну не сразу. На Волоколамском шоссе война была своеобразная. Сил против рвавшихся в Москву немцев не хватало. Твердый заслон на дороге заставлял немцев искать обходные пути. И мы должны были с опереженьем угадывать их намерения. Большое значение при этом имела оперативная разведка. Кое в чем я отличилась и как-то само собой утвердилась среди разведчиков.

— Помните какой-нибудь случай тех дней?

— Помню. Узнала, что где-то в лесу остался раненый. Его товарищ, тоже с тяжелой раной, сам еле-еле добрался в расположенье. Не дожидаясь приказа, я сразу — в лес. Раненый Юрий Смирнов уже поставил на себе крест — мороз, большая потеря крови и перебита нога. Я зацепила свой ремень за его пояс и потихоньку, выбиваясь из сил, потащила раненого по глубокому снегу.

Сильно оба мы рисковали: часть пути надо было сделать почти на глазах у немцев. На наше счастье, пошел сильный снег, и я того парня дотащила к своим. Об этом написали во фронтовой газете, и мое положенье в разведке сразу же укрепилось. Когда нашу дивизию добровольцев вливали в регулярную армию, генерал Белобородов (герой волоколамских сражений) сказал: «Дело наше тяжелое и опасное. Всем, кому трудно, разрешаю вернуться в Москву. А вот эту студентку мы непременно оставим».

И перед строем меня обнял. Так я стала в отряде разведчицей, переводчицей и медицинской сестрой.

А в декабре мы дали прикурить немцам на Волоколамском шоссе и везде заставили стремительно отступить. Но как далеко было еще до победы!..

— Поучиться военному делу куда-нибудь посылали?

— Да, в июне 42-го года отправили меня с предписанием в подмосковное Гиреево. Там была школа разведчиков. Много полезного я узнала: как маскироваться, пользоваться оружием своим и вражеским, как выжить в лесах, оставшись без снабженья, как незаметно подать кому-то нужный сигнал, не обнаружить себя при переходе линии фронта. Много всего надо было разведчику знать. И я вспоминаю школу в Гирееве с благодарностью.

— Что-нибудь из жизни разведки помните?

— Много чего забыть невозможно. После окончания школы командир наш, чем-то озабоченный, объявил: «Тебе срочно надо явиться к Рокоссовскому». Прихожу в его палатку и, докладывая, приложила ладонь к пилотке, а генерал, поднявшись из-за стола, протянул руку: «Садитесь. Есть, лейтенант Наташа, для вас важное порученье. О нем никому ни слова. Завтра же собирайтесь за линию фронта».

А дело было такое. Ушел и не вернулся с задания наш человек. Надо было как-то узнать, в чем дело. Задание у связного было простое. В лесной деревеньке Игнатьево, занятой немцами, в крайнем доме жила семья — престарелый мужик, его жена и невестка по имени Настя, муж которой воевал в Красной Армии. В этот дом партизаны доставляли важные для нашей армии сведения. Связной, переходя затихший тут фронт, их забирал. Существовал пароль.

У стены дома стояли грабли. Бели зубья их были направлены к стенке — опасности нет, если наружу — опасность!

Напутствуя меня, Рокоссовский сказал: «Никакого лишнего риска. Ваша жизнь для нас дорога». Боев на этом участке вблизи Сухиничей не было. Боец из нашей разведки проводил меня до условного места. Тихо объяснил, как пройти полтора километра к деревне. И я осталась одна. Переодевшись в деревенскую одежонку, спрятала обмундированы? в кустах и с корзинкой для сбора грибов пошла по лесу. Скоро увидела в просвете между деревьями крайнюю избу. Был у меня за пазухой маленький трофейный бинокль. Осторожно из-за кустов стала рассматривать знаменитые грабли. Они стояли зубьями к стенке. Но я решила не спешить, а как следует оглядеться. И, оказалось, не напрасно.

Минут через двадцать те же грабли я увидела зубьями в мою сторону. Понятное дело, сразу насторожилась. Решила подождать вечера и даже в кустах задремала. Снова к глазам бинокль — зубья опять направлены к стенке. Что-то важное происходило в избе. И вдруг вижу: Настя выходит и, выразительно поглядев в мою сторону, неторопливо ставит грабли в положенье «опасно!». Обдумав все хорошенько, я решила в избу не заходить и уже в сумерках торопливо пошла к своим, не зная еще, как меня встретят с такими вестями.

Встретили почти со слезами и возгласом: «Жива!» Оказалось, свекор Насти предал связного, выдав фашистам явку. Засада, как видно, и меня ожидала. Но спасла Настя, переставлявшая грабли.

Меня немедленно повели к Рокоссовскому. Успокаивая разведчицу, он сказал: «Да ты еще и умница — избежала ловушки…» Оказалось, партизаны о случившемся знали и послали спешно нас известить. Моя выдержка стала важной.

«Чем тебя наградить?» — улыбнулся Рокоссовский. Я замахала руками: «Какие награды!»

«Нет, награда все-таки будет. Завтра в Москву направляем машину. Можешь денек провести дома, а вечером та же машина тебя привезет».

Рано утром, усаживая меня в «эмку», шофер поставил на сиденье тщательно упакованный сверток. В нем оказался брусочек масла, консервы, печенье. Мама заголосила: «Доченька, ну как же это с самого фронта?!»

— А потом была суровая осень 42-го…

— Да, тяжело было знать: немцы мыли сапоги в верховьях Волги и дошли к Сталинграду.

— А вы по-прежнему были в армии Рокоссовского?

— Рокоссовский командовал в это время уже Донским фронтом.

— А какие задачи были у вашей разведки?

— Мне лично много приходилось участвовать в допросах немцев, попавших в плен. Мы отпускали их невредимыми, чтобы они «промывали мозги» сослуживцам, уже хорошо понимавшим, что в Сталинграде они увязли.

— Как держались на этих ваших беседах пленные?

— По-разному. Некоторые принимали меня за немку и намеками или прямо говорили, что я предательница. Но большинство понимали, как далеко зашли в этой войне и как велика их вина. Эти очень боялись расстрела — заискивали, называли себя «рабочими», говорили «Гитлер капут». Один пленный особо запомнился. Лейтенант. Вскинул голову и сказал, четко разделяя слова: «Ничего полезного для вас не скажу. Можете расстрелять».

— А что было, когда Сталинград оказался уже в кольце?

— Какое-то время немцы надеялись, что их выручат. А потом стало ясно: «капут» будет сначала для них, а потом и для Гитлера. Предложение сдаться Паулюс отвергал, но — жизнь дорога — в конце концов сдался.

У нашей разведки в дни агонии немецкой армии в Сталинграде была миссия парламентеров. Четкой линии фронта в городе не было. С белым флажком я ходила по домам, где немцы сидели в подвалах, сбившись в кучи от холода. Им предлагалось сложить оружие. Эта работа была предельно опасной. Среди немцев были фанатики и люди, у которых, как говорится, поехала крыша, — могли выстрелить в спину. Я слышала иногда, уходя, выстрелы — это кончали с собой отчаявшиеся.

Константин Рокоссовский в дни подготовки сражения на Курской дуге.

— Что запомнилось в Сталинграде больше всего?

— День, когда немцы поголовно стали сдаваться. Помню, мы стояли на взгорке, и было видно бесконечную ленту людей в шинелишках, в соломенных «лаптях», в натянутых на уши пилотках, в женских платках. А рядом с этой колонной шли автоматчики наши в валенках, в белых полушубках и теплых шапках, от мороза румяные.

— Приходилось видеть ранее и своих в положении немцев на Волге?

— Все было. Помню Демянскую операцию в начале 42-го года. Не очень умело пытались немцев зажать в кольцо. И кому-то пришло в голову высадить в полуокруженные массивы леса бригаду парашютистов. Они должны были ждать сигнала о начале нашего наступленья и поддержать его у немцев в тылу. Что-то не заладилось с операцией. И о людях в новгородских лесах словно бы позабыли. Кончилось у них продовольствие, иссякли батареи радиостанции. Люди гибли от голода и холода, подчиняясь приказу «ждать!». Закончилось дело тем, что нашу группу разведчиков послали вывести людей из лесов. Я была в этой группе. Страшно вспомнить, что мы увидели — трупы и буквально единицы изможденных, валившихся с ног людей. Из нескольких сотен десантников вывели только 8 (!)…

Но после Сталинграда наша армия стала совершенно другой. Мы уже не боялись танков, умело планировались операции, уже не нас окружали, мы окружать научились. Научились одним мощным ударом проламывать немецкую оборону и, как говорили тогда, «сматывали» ее направо и налево, расширяя полосу наступленья. На линию Курской дуги пришли мы окрепшими, хорошо оснащенными оружием и техникой.

— Вам и под Курском нашлась работа?

— Разведка всегда важна. Под Курском она была особо необходима. Стратегическая разведка с уверенностью предсказала место сраженья. Но важным для командования, вплоть до Ставки, было знать день и час начала наступления немцев — важно было упредить их удар валом огня артиллерии. Фронтовая разведка из сил выбивалась, но не могла добыть «языка».

— Вы в этом деле тоже участвовали?

— Участвовала. Но в необычной роли. Нашей группе поручали, просочившись за линию фронта, в ближнем тылу у немцев разыскивать телефонные провода. Я подключалась к ним со своими наушниками и, затаив дыхание, слушала немецкую речь, стараясь выудить хоть словечко, хоть намек на час наступленья.

— Удалось?

— Нет, ничего существенного не услышала. Точное время немецкого штурма сообщил их солдат-перебежчик: «Войску выдан сухой паек и дан приказ занять первую линию окопов».

— Переходит, даже нейтральную полосу в такой ситуации было смертельно опасно…

— Очень опасно. На шаг от смерти я оказалась за три дня до начала сраженья. Со своими наушниками сидела на коленях около телефонного провода. Разгибаюсь в жидких ивовых кустиках и вижу в трех шагах от себя высокого молодого немца. В моих глазах он увидел смертельный страх и улыбнулся от удовольствия. А я подумала: вот мой конец. Рука потянулась под мышку, где спрятан был у меня маленький пистолет. Немец сильным хладнокровным ударом выбил из руки моей это похожее на игрушку оружие и стоял молча, меня разглядывая.

А дальше произошло то, чего я ждать не могла. Развернувшись, парень поддал мне в зад ударом ноги, таким сильным, что я, как лягушонок, летела метра четыре и, упав, ждала выстрела. Но его не было. Парень швырнул мой пистолет со словами: «Возьми, а то свои расстреляют».

Плохо соображая, я как во сне доползла до наших окопов. Никому, конечно, ни слова обо всем, что случилось, — не поверили бы и не поняли. И судьба моя сразу могла бы драматически измениться…

— А как вы себе объяснили слупившееся?

— До сих пор часто об этом думаю. Один вариант: неглупый немец уже понимал, что дело проиграно и что еще одна чья-то случайная смерть ничего не изменит. Но, скорее всего, этот молодой «нетипичный» немец сохранил в душе своей человеческое начало. Ему стало жалко девчонку: ну за что ее убивать, и без того так много уже убито. Пожалел, одним словом. Это движенье души его спасло мне жизнь.

— Скажите, Наталья Владимировна, а много ли было женщин в нашей разведке?

— Думаю, были, но я ни одной не встречала. Чаще женщин внедряли в комендатуры и тыловые службы немцев. От них партизаны и подпольщики получали важные для нашей армии сведения. По мере продвижения на запад я тоже постепенно становилась кабинетной разведчицей — нужны были переводчики при допросах пленных, много было для чтения документов трофейных…

— И так до Берлина?

— Да. И после Победы какое-то время я в армии оставалась. Дослужилась до звания капитана. Гимнастерка моя стала в наградах, как в чешуе рыба. Но захотелось не армейской, нормальной жизни. Вернувшись в Москву, я окончила институт, став конструктором ракетных двигателей.

— На работу взяли в Подлипки?

— Да, к Королеву, окруженному «гвардией» молодых башковитых ребят. Тут опять, как и в армии, я была белой вороной. Но дело знала. Вот эти два ордена — «за ракеты для подводного запуска».

— С Королевым встречались?

— Очень редко. Он был занятым выше макушки и потому человеком малодоступным. Да вы его, наверное, помните по Байконуру. Помните, как он держал, слегка наклонив в сторону, голову.

— Хорошо помню.

— Удивительного ума и работоспособности был человек. В армии таким же кумиром для всех был у нас Рокоссовский. А в Подлипках боготворили все Королева, хотя по характеру эти двое людей были разными.

— Ну а дальше?

— А дальше почувствовала, что время не идет, не бежит, а летит. Тридцать пять лет отдала я «ракетным делам».

— Имели семью?

— Вышла замуж после войны. Но семейная жизнь не сложилась. Детей не было. И муж был для меня человеком не очень любимым. На столе до сих пор стоит портрет Миши Бабушкина, погибшего под Москвой в 41-м. Понятие «любовь» сейчас, как погляжу, обесценено. А для нашего поколения иначе все было. До сих пор сохранилось чувство: мы с Мишей были созданы друг ДЛЯ друга.

— В этой келье оказались вы не случайно?

— Как сказать… Сначала забегала помочь монахиням, а потом поняла: жизненный путь мне надо закончить тут. Я много всего повидала, хорошего и плохого, и вот уже четырнадцать лет живу в келье. Мир сузился до пятачка. Но начинаю молиться, и мир расширяется. Часто вспоминаю пословицу: «Жизнь прожить — не поле перейти».

_{Фотографии из архива Натальи Малышевой, в монашестве матушки Адрианы.}

_{5 февраля 2009 г.}

Страшнее ласки зверя нет

(Окно в природу)

Было это во время апрельских разливов Оки на Мещере. Мы с другом приплыли на остров, где от половодья спасались лиса и пять зайцев. Лису мы сняли сразу, как только покинули лодку, — она почему-то замешкалась в бурьянах, и убегать ей пришлось по открытому месту шагах в двадцати от копны сена, где мы стояли. А зайцев, приглядываясь к жухлой траве, мы принимали сначала за комья снега. Наше появление их озаботило. Часом раньше надо было бояться только лисицы. Теперь же по острову ходят двое людей…

Если к зайцу подходить, двигаясь стороной, и не встречаться с ним взглядом, бедняга, забыв о зимнем своем одеянии, полагает, что не замечен. И мы неторопливо, как в ателье, их снимали. Потом зайцы в панике стали бегать, мы оставили их в покое, сев, прижавшись спиною к копенке сена, перекусить.

И тут заметили еще двух обитателей островка. На старом дубе самозабвенно токовал тетерев, а прямо возле ног наших из жухлой травы показалась выразительная мордочка маленького, еще не вполне полинявшего хищника. То была ласка. Две черные бусинки глаз ее светились любопытством. В тонком продолговатом теле было что-то змеиное. Чуть шевельнувшись, ласку мы напугали. Она скрылась, но тут же появилась сбоку, став столбиком, потом вдруг нырнула в гущу травы и вылезла с мышью в зубах…

Часа два мы наблюдали зверька — идем на новое место, ласка вертится рядом. Все животные любознательны. Им важно выведать: надо бояться чего-то нового или жить по привычке? А эта ласка, возможно, еще ни разу не видела человека…

Ласку считают самым маленьким хищным зверем. Будь она величиною с собаку — бросалась бы на любого обитателя леса. Вес ласки не превышает ста граммов, длина ее — с карандаш. Нападать она может на хорошо «вооруженную» крысу, на голубя или рябчика, на хомяка, втрое превышающего ласку весом.

Зверек проворен, находчив, быстро бегает, хорошо плавает, ловко лазает по деревьям, охотится на поверхности, под землею в мышиных норах и в снежных тоннелях. Отвага его беспредельна!

Подобно лисе, ласка никогда не теряет присутствия духа, часто остается живой в самых безвыходных положеньях. Известен случай: в когтях нес ласку коршун. Дело кончилось его гибелью — в воздухе, извернувшись, ласка впилась зубами коршуну в шею. Птица мертвой упала, а жертва ее убежала, как будто ничего не случилось.

Еду себе ласка найдет в любом месте: разорит гнездо птицы, поймает на мелководье рыбу, схватит лягушку, особое ее лакомство — раки, а основная добыча — мыши. Знатоки говорят: мышеед кошка годится ласке в ученики.

Убивает она всегда больше, чем может съесть. В запасниках ласки находят два-три десятка мышей (за год уничтожает две-три тысячи грызунов лесных, полевых, домовых). Охотиться готова всегда: и днем, и ночью. Для мышей страшнее ласки зверя нет.

Живут ласки на всей территории Европы и Азии — от океана на западе до Камчатки и Сахалина на востоке и от Арктики до южных морей.

В природе есть у нее конкуренты, главный — лиса. От этой мышатницы ласка старается держаться подальше — крошка по сравнению с рыжей добытчицей. А лиса не упустит случая задавить зверушку-норушку. На опушке леса вблизи подмосковного Планерного на тропке я обнаружил однажды лежащий рядком мертвый выводок ласки — шесть маленьких красно-бурых зверят. Это была работа лисы. Съесть добычу она почему-то не захотела — была сыта, а может быть, не по вкусу ей эта еда.

К зиме ласки начинают белеть. И в пасмурный день зверька бы и не заметил — выдают его бусинки черных выразительных глаз. Потомство хищница выводит в укромных местах — в чужих норах, в низко расположенных дуплах дерев!» ев, под кровлей сараев, в сухих подпольях двора. Выводки быстро взрослеют и начинают охотиться сначала на насекомых, улиток, ящериц. Взрослые ласки, случается, нападают в азарте на молодых змей. Защиты от яда у этих хищников нет — выручают отвага и реакция, как молния, быстрая. Но бывает, от яда ласки и погибают.

Человек на этого мышееда руку не поднимает, скорее числится он в любимцах — враг наших врагов. О многом говорит названье зверька — ласка. Но попытки ее приручить почти всегда кончаются неудачей — исключительно подвижная, она неволю не переносит. Но если в руки внимательного человека ласка попала еще крошечным существом из гнезда и ее удалось вырастить, яростный мышеед становится очень привязанным к человеку — забирается к нему в постель, неожиданно может оказаться в рукаве куртки, любит тонкими коготками шевелить на голове покровителя волосы.

Много раз слышал я в деревнях одинаковые рассказы о ласках, посещающих ночью конюшни. Испуганные лошади бьются от страха в стойлах, «пена падает у них с губ».

Происходит это, видимо, потому, что ласку в конюшне привлекают мыши, охочие до овса. Возможно, забавляясь, ласка забирается на круп лошади, шевелит цепкими лапками гриву. И лошадь, конечно, страшно пугается. Военные конники рассказывают то же самое, что и крестьяне. И в качестве средства, зверька отпугивающего, называют козла, которого держат в конюшне. Где тут правда, где вымысел, сказать трудно.

Живут ласки, по наблюдениям знатоков, не более четырех лет. И есть у этого «самого маленького на земле хищного зверя» более крупный двойник — большая ласка. Названье его — горностай. Это тоже охотник неутомимый, предпочитающий северные края. Добыча его (не исключая мышей) более крупная, чем у ласки, а повадки такие же. Зимой он тоже белеет, но кончик хвоста остается у нет угольно-черным.

Эта «большая ласка» является объектом промысла у охотников. Исключительной белизны мех горностая покупался для шитья мантий венценосным правителям. На старинных портретах мы их видим в белоснежных одеждах с темными черточками. (Это те самые хвостики горностаев.)

Двойники, различающиеся только величиною, в природе встречаются нечасто. Кроме ласки и горностая, можно назвать еще ястребов: тетеревятника и более мелкого — перепелятника. А в Африке живут бегемоты — большой и (лесной) маленький.

А на этом снимке — ласка, забежавшая поохотиться на сельский двор. Она и тут остается любознательной, резвой, отважной.

_{Фото автора. 19 февраля 2009 г.}

Ледоход

(Окно в природу)

Жизнь кругами идет, — говорил дед Петруха, сидя на завалинке дома и объясняя устройство всего, что им прожито. — Кругом — весна, лето, осень, зима. А потом новый круг. И каждый день на кругу чем-нибудь отличается от вчерашнего. Не все замечают различий, но есть такие, которых ждешь, знаешь, что они будут. Вот появились проталины, от земли идет пар, грачи орут, прислонишь к уху ладонь — жаворонка услышишь. А ночью минувшей я слышал гром. Но это еще не гроза, это лед на речке ломается. Теперь надо с часу на час ожидать хода льдин. Это как праздник. Для всех праздник равный — для бедных и для богатых, старых и молодых. Ледоход — событие заметное. Это зима сдает последние свои позиции. Конец зиме».

Эту беседу деревенского философа я запомнил и, размышляя о «кругах жизни», всегда Ледоход вспоминаю. За ним следует Зеленый дым первых молодых листьев на деревах. Листопад осенью. За Листопадом тихий с морозцами Чернотроп — над полями вблизи опушек коротает деньки тихая грусть. От убывания света в дни Чернотропа начинают белеть горностаи, куропатки и зайцы. Пора эта не всеми любимая.

Но есть красота в прозрачных ее лесах, дождями промытых далях, огненных, долгих закатах в ожиданье прихода чего-то значительного. И это значительное приходит. Глянешь утром в окно — мир посветлел и стал белым — Первый снег! Но это еще не зима, это Зазимок. Сначала раза четыре, а то и больше, снег, выпав, тает, и лишь лужи остаются застекленными тонким ледком.

«Вот когда речку покроет лед и, бросив камешек, его не пробьешь, а услышишь замирающий бег «те-те-те…», это зима положила на воду свой ледяной пачпорт: «Я пришла. Принимайте. Гостить буду долго». Потом лягут на землю санные дороги, звериные следы, к людям придут заботы холодного времени, и потом ожидание Ледохода. Он означает конец зимы».

Памятный день на Оке.

Ледоход волнует всех. Его неизбежный приход выдают забереги. Река набухает от текущих в нее ручьев. Вода появляется между льдом и берегом и ширится с каждым днем. Лед пока еще крепкий, темнеет на нем дорога, накатанная зимой. Но в заберегах уже слышится плеск щуки, для которой пришел час нереста.

Все хотят в это время видеть, что на реке происходит. Разговоры такие: «Вода прибывает. Теперь, гляди, одним днем все окончится».

Лед становится квелым. Там, где вчера еще проезжали через реку автомобили, сегодня даже пешеходы проходят с опаской. И случаются драмы. На Оке против городка Пущино лет двадцать назад в беду попала пятерка лесных диких коз. Ночью реку они перешли привычной тропой, а в полдень, когда возвращались назад в заповедник, лед, ослабленный солнцем и прибрежным быстрым теченьем, в секунду образовал полынью, и косули в ней оказались. Более двадцати минут прошло до момента, пока с лесником надули мы лодку, и где по поводе, где по льду добрались со стороны заповедника к провалу, в котором боролись за жизнь косули.

Трех подняли мы в лодку, а двух вода утянула под лед. А ночью ломался лед. Напором воды его гнало вниз по теченью, ставило иногда дыбом.

Живущие у реки люди спешили на берег. На просторе льдины, сталкиваясь, все же плывут, но, бывает, в узких местах Ледохода возникают заторы, тормозящие воду. Она поднимается, затопляя постройки, может льдинами срезать мост. В такие моменты надо как-то льды разредить. Были годы, когда ледяные заторы на больших реках рушили бомбами с самолетов.

Ледоход — всегда яркое, грозное зрелище. Чехов по пути к Сахалину наблюдал Ледоход на Енисее и был покорен силой весенней стихии. Даже на маленьких реках это зрелище притягательное. Мы, ребятишки, на Усманке, помню, играли, прыгая с палкой по льдинам.

Доблестью было на перевернутом льду подобрать застрявшую в сухих тростниках и осоке рыбешку. За опасную эту игру от взрослых получали мы подзатыльники. Но кто же удержится от испытанья смелости?!

Половодье чистит реку, унося вмерзшую в лед сухую прошлогоднюю ветошь и всякий растительный мусор. На больших реках на льдинах иногда поневоле оказывались люди и зазевавшаяся где-то и попавшая на эти «весенние корабли» живность: плывет испуганная собака, кабан, зайчишка, ждущий момента прыгнуть на землю.

В Туруханске на Енисее радист мне рассказывал: «В наушниках слышу голос приятеля с верхней пристани: «Наблюдай! В твою сторону льдина несет медведя». Я выскочил на высокое место с биноклем и минут через двадцать увидел таежного пассажира. Стоит напряженно на льдине. Пловец он хороший, но велики разливы в наших местах — не хочет Михайло прыгать в холодную воду, надеется: где-нибудь льдину поднесет близко к суше». Бывало, и человека с телегой и лошадью нес Ледоход. В этих случаях терпящих бедствие пытались спасать, а случалось, что с накренившейся льдины сползало все в воду.

Как белые низкие пароходы, плывут по разливу льдины. На спокойной реке выносит их часто на мель, и остаются они под разрушительным солнцем до спада воды. Ледоход — дело одного-двух дней. Его ждут — всем хочется быть свидетелями редкого проявления необузданных сил природы. Сходит лед на реках южных и северных, конечно, в разное время с марта до мая.

Всюду, где зима долгая, Ледоход ожидается как большой праздник. На Аляске в 17-м году минувшего столетия стихийно возникло увлеченье угадывать время, когда лед тронется. Зима на Аляске долгая и суровая. Все с нетерпением ждали тепла. Кто-то из рабочих, клавших рельсовый путь и строивших мост через реку Ненана, предложил забаву: возможно точнее угадать день и час Ледохода. В шапку кинули по два доллара на приз победителю, а чтобы все было «по-честному», в лед на середине реки вморозили сваю с флагом на ней. На деревянную башню с часами от сваи протянули веревку.

С этой забавой работа пошла веселей. А ночью 24 мая на реке грохотало, и в 5 часов 20 минут натянулась веревка, остановились часы. Никто не спал, все приветствовали час окончанья зимы. Лень объявлен был нерабочим. С той весны утвердилась традиция провода холодов, похожая на нашу языческую Масленицу, когда сжигается соломенное чучело уходящей зимы.

Я был на Аляске в марте 1990 года, когда повсюду тут продавались билеты на приз тому, чье предсказание Ледохода окажется самым точным. Пишут, сумма собирается подходящая — сто тридцать тысяч долларов. За девяносто лет накопилось много веселых картинок. Всей Аляске известен чудак по имени Том Ватерзо. Он ежегодно покупает две с половиной тысячи билетов, надеясь овладеть призом. Но угадать день и час Ледохода непросто — он может начаться в любую минуту из двадцати дней апреля и мая. Прежде чем заполнить «билет-угадалку», хитрецы вникают в статистику Ледоходов, студенты на компьютерах все просчитывают, но победителем часто бывает какая-нибудь деревенская бабушка, следящая за событиями в селенье Ненана по телевизору.

День Ледохода стал весенним аляскинским праздником. В небольшой поселок на берегу Ненаны съезжаются и слетаются много людей — ставят палатки, заполняют гостиницу. Горят костры у реки, играет музыка, хорошо идут дела рестораторов и владельцев кафе, продавцов сувениров. Вечером над Ледоходом расцветают огни фейерверка. Телевиденье Америки, Канады, Австралии, Японии, Швеции показывает из Ненаны праздник весны.

Мы съездили с другом в это местечко центра Аляски. В марте гут было тихо. Ненана текла под метровой толщины льдом. Но сваю с флагом уже вморозили в нужное место. Здешний охотник и плотник Керк Марвин показал нам местный музей с названьем «Весна на веревочке». На стенах в музее висели почетные списки призеров в разные годы и большой портрет обладателя последнего приза. Деньги тут уважают. Но главное, как и везде, — радость ухода зимы в образе Ледохода.

Таков этот момент на кругу жизни природы и человека.

_{Фото автора. 9 апреля 2009 г.}

«В мире животных»

(Окно в природу)

Передачу «В мире животных» мне предложили вести в 1975 году. Изначально это был показ фильмов с короткими пояснениями ведущего.

Мы с «бригадой» TV сразу решили: будем ездить и попробуем сами снимать животных, хотя вполне понимали, что дело это крайне трудное и речь может идти о коротких репортажах из мира дикой природы. Большую роль играла наша инициатива, а также случай, везенье. Сегодня я расскажу кое о чем курьезном и веселом в этой работе.

Два эпизода со змеями. Решили мы рассказать о самой крупной змее, живущей в Южной Америке, — анаконде. Добыли фильм, снятый в природе, но захотелось показать «водяного удава» и в студии. Змею привезли в «Останкино» из Московского зоопарка в огромной круглой корзине. Свитая в толстые круги анаконда лежала в ней неподвижно, пока мы обсуждали, как будем змею показывать, но, как только зажглись софиты, тепло от них «разбудило» знатную гостью. Нет, она не пыталась корзину покинуть или кого-нибудь укусить.

Змея применила оружие, нам не очень знакомое. Студия вдруг стала наполняться отвратительным запахом (кто брал в руки ужей, знают это свойство некоторых змей таким образом защищаться). Не удалось показать нам существо экзотическое. Сначала с визгом студию покинули женщины, а потом замахал руками («Уносите, уносите!») редактор программы Алексей Макеев. И работники зоопарка унесли корзину с тяжелой ношей.

Второй случай касается кобры. Этот некрупный экземпляр ядовитой змеи увидели мы в туркменской пустыне, когда снимали куланов. Орудуя палочкой, оператор Володя Ахметов вынудил змею переползти на голое глинистое местечко и стал снимать. Привыкшие тут к жаре змеи днем все-таки прячутся от нее в норы. Но тут прятаться было негде. Змея завертелась, чувствуя себя так, будто попала на разогретую сковородку. Куда податься?

Увидев объектив Володиной камеры, защищенной от солнца воронкой бленды, змея решила, что это и есть спасительная для нее норка, и, высоко подняв голову, в нее устремилась. Змею мы хорошо сняли, а у меня на память остался фотографический снимок: змея ищет спасения от жары.

А в Кировской области мы «раскатали губу» снять волков. Этого зверя на воле запечатлеть крайне трудно — умен, хитер, осторожен, скрывается раньше, чем можно его увидеть. Но в какой-то деревне старик-охотник нам рассказал, что накануне волки свалили на речном льду лося и, отяжелев от еды, спят теперь где-нибудь близко в лесу. Охотовед Михаил Павлович Павлов встрепенулся: «Попробуем прихватить их на лежке».

Волки в еде меры не знают, с распертыми боками и отвисшим брюхом бегать им трудно — в этом был для нас шанс.

Звери действительно спали в лесу, но нас почуяли вовремя и, конечно, немедля бросились убегать. На широких лыжах двинулись мы по следу с надеждой увидеть отяжелевших волков. Оказалось, серые в критические минуты умеют себя облегчать. На следах мы увидели отрыгнутые зверями куски осклизлого мяса. По этим кровавым меткам преследовали беглецов километра два. У заросшей тростниками низины Павлов снял заячью свою шапку и вытер вспотевшую голову: «Все, теперь увидеть их невозможно».

Вернувшись в деревню, мы как следует выслушали рассказ старика о волках. Он показал нам собаку, бегавшую на трех лапах. «Четвертую волк отгрыз. Мой Пегий рванулся в сени. Я в одну сторону пса тяну, а волк — в другую».

Собака внимательно слушала старика, видимо, понимала, что речь шла о ней.

Есть у меня снимок, сделанный у опушки бора вблизи Воронежа. Мы тут что-то снимали и на дороге во ржи спугнули молодого зайчонка. Не очень резво он побежал, а оператор Яшка Посельский — за ним. Зайцу погоня не нравилась, и он решил защищаться. Яшка присел со своей камерой, а заяц — в атаку и, приняв объектив за чей-то огромный глаз, стал по нему колотить лапами.

В Хопёрский заповедник мы приехали в самое жаркое время года. Все живое спасалось в зарослях у реки. Увидеть кого-либо не удалось. Сидим у костра, обсуждаем невеселую ситуацию, и тут подходит директор заповедника Александр Иванович Зобов с ведерком раков. Гляжу, раки в ведре шевелятся. Мы сразу сообразили: раков, прежде чем сварят, надо бы снять.

С местным мальчишкой скинули мы штаны и рубашки и, найдя мелководное место Хопра, из-под берега стали выкидывать будто бы пойманных раков. Оператор Сергей Урусов этот процесс снимал. И вот она, минута удачи: к интересному месту подбежал мальчишка с резвым, но еще глупым щенком. Раков этот «зверь» еще ни разу не видел, и очень они его забавляли. Один рак клешнею вцепился в нос кобелька. Тот завизжал, стал бегать и крутиться на месте, а рак мотался у него на носу. Все присели от смеха. Гляжу в сторону оператора — не растерялся, снимает! Великолепная сцена должна быть на пленке. Мы и еще кое-что на Хопре сняли, а что-то взяли из прежних съемок. Но удивительное дело: именно сцена с раками и щенком стала «пружиной» всей передачи. Вот уж действительно не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

Очень охотно бывали мы в Псковской области. Тут на озерных островах вблизи селенья Пустошка ленинградские приматологи устроили полигон для наблюденья за обезьянами. Обезьяны боятся воды. С острова они никуда убежать не могли и жили тут в безопасности почти на воле. Все природные инстинкты бурно начали в них пробуждаться. Снимать и наблюдать обезьян было исключительно интересно. Можно вспомнить много всяких забавных историй. Вот две из них.

Я вожу с собой запасную фотокамеру — на всякий случай. Снимаю обезьян и вижу вдруг одну «шимпанзиху» на дереве — сидит с моим «Никоном». Забравшись в сумку, обезьяна схватила то, что больше всего ее занимало, и теперь, приставляя, как и я, аппарат к глазу, «снимала» нас сверху. Ну, думаю, пропал «Никон»! Уронит сверху — и все. Попытался выманить свое имущество у воровки: никакого успеха — только выше поднялась на дубу. Со знаньем характера своих питомцев действовал профессор Фирсов.

Он протянул обезьяне большой апельсин, и та поняла, что ей предлагают обмен. Тем и закончилось дело.

А вот другая история и в другой раз. Приплыли к острову мы целым десантом на лодке. Вторжение чужаков «островитянам» не понравилось. Они неподвижно сидели рядком, настроенные враждебно. А вожак Бой действовал очень активно. Мы с профессором шли по мелкой воде вдоль берега, оператор, стоявший в лодке, снимал обезьян и нашу беседу.

Бой никак не хотел, чтобы мы появились в его владеньях, бегал и стряхивал на нас с профессором сухие сучья с деревьев. Но больше всего ему не понравился оператор, стоявший в лодке. Ветки до него не долетали, и Бой пустил в ход камни. Швырял он не очень метко, но один «снаряд» мог бы достигнуть цели. Увернувшись от камня, оператор вместе с камерой оказался в воде. Это была катастрофа. Камеру разобрали и просушили все ее «косточки». Но собранный французский «Эклер» не заработал. Что делать? Посылать человека в Москву за другой камерой, и это при дефиците съемочной техники — четыре-пять дней потери.

Я предложил рассказать зрителям все как было. Кое-что до этого успели мы снять, остальное дополнили фотографиями: сняли оператора, вылезающего из воды со своим инструментом, сняли Боя, швыряющего каменья, и много всего другого. В Москве добычу смонтировали и при озвучивании рассказали обо всем, что случилось. Представьте себе, на «летучке» передачу отметили как удачную: «Замечательный ход вы придумали!»

Окно лесника в Белоруссии.

И кое-что о кепке ведущего передачу. Молодым я все перепробовал: берет, шляпу, иностранный картузик. Остановился на кепке. Она лучше всего подходит фотографу, которому приходится куда-то лазать, на животе по земле ползать. Когда начался ералаш «перестройки», я купил про запас сразу дюжину кепок. И правильно сделал. Кепку то на теплоходе ветром сдуло, то упавшую автомобиль превратил в тряпку. А вот два случая, уместные тут припомнить. Оба связаны с Алма-Атой.

Заехал я, будучи в этом замечательном городе, к другу — почти столетнему литератору-натуралисту Максиму Дмитриевичу Звереву. На веранде оставил свою одежку и кепку. После застолья я заспешил в аэропорт. Одевшись, не обнаружил кепки. А жил Максим Дмитриевич в районе, который тут называют «Компотом». Улицы: Грушевая, Виноградная, Айвовая, Абрикосовая… В ворота двора, где мы бражничали, никто не входил, да и кому нужна моя пропахшая дорожной пылью и потом кепка?

Стоим в недоумении: куда же делась? Рядом крутится овчарка, и я заподозрил: ее работа. Хозяева засмеялись: ничего подобного никогда с собакою не случалось. А я настаивал поискать. И что же — в опавших осенних листьях возле забора обнаружен был бугорок. Шевельнули его ногой — и вот она, кепка с очаровательными для овчарки запахами…

Вторая история посерьезнее. В Алма-Атинском зоопарке снимали слона. Я стоял по одну сторону стенки с металлическими шипами поверху, слон — по другую. Угощал великана небольшими арбузами. Слон протягивал хобот, ловко гостинец подхватывал и швырял в разинутый рот. Оператор все это снимал. Арбузы кончились, и я попросил служителя зоопарка принести еще несколько штук. Пока он ходил, я забавлял собравшихся любопытных подходящими к случаю анекдотами. И вдруг из-за стены в мою сторону что-то метнулось, я инстинктивно присел и увидел, как слон, сдернувший хоботом мою кепку, поместил ее в рот и под оглушительный хохот публики стал с аппетитом жевать.

Я тоже повеселился и зашел к директору зоопарка рассказать о случившемся. Но директор не засмеялся, а побледнел: «Василий Михайлович, какая кепка?! Слон за вами охотился. Если бы не присели, он затащил бы вас за стену, и страшно сказать, что было бы». Оказалось, у слона (его звали Джони) подгнил корень бивня. От мучительной боли он постоянно был раздражен. Вскоре после истории с кепкой случилось еще что-то очень опасное, и слону подписан был приговор.

Ну вот и все. Страница окончилась. Точка.

_{Фото автора. 23 апреля 2009 г.}

Золотой плод — картошка

(Окно в природу)

Что может быть проще картошки. Картошка печеная, вареная, жареная, картошка сушеная (чипсы), картошка толченая, чуть разбавленная молоком — пюре. Гурманы французы приготовляют из картошки более ста разных блюд. Растение распространено по всему миру, исключая жаркий экваториальный пояс земли. Картошка неприхотлива к земле и климату. Но есть места особо для нее благодатные — штат Айдахо в Америке, Белоруссия, у нас — Брянская область. Урожаи картошки бывают очень большие (в Голландии до 300 центнеров с гектара!).

Сажать ее можно «под лопату», сажали под соху, сейчас посадка-уборка механизированы. Картошка, как и хлеб, не приедается. Потребляют ее в селах и городах, бедные и богатые, в праздники и в будни. Картофель не только ценный продукт на столе, это также крахмал, патока, сырье для производства спирта, клея и лаков.

Картошка — такой известный продукт, что кажется, эти «земляные яблоки» людям знакомы с туманно-далеких времен. Родина картошки — Южная Америка. Археологи, раскапывая поселенья индейцев в Перу, обнаружили остатки картофеля, которым было двенадцать тысяч лет. Но победное шествие «земляных яблок» по миру началось пол века спустя после времен Колумба. Когда утихли страсти по поискам золота, испанцы стали приглядываться к «прозе жизни» индейцев и обнаружили неизвестные в Европе: табак, томаты, кукурузу, картофель. Все, привезенное из-за моря, прижилось в Старом Свете и стало обычным, однако не сразу.

Первая информация о картофеле: «Колон (Колумб) на острове Испаньола увидел — индейцы питаются особенным «корневым» хлебом. На небольших кустах в земле растут клубни величиной с грушу или с мелкую тыкву; когда поспевают, их выкапывают, сушат на солнце, растирают в муку и пекут из нее хлеб».

Европейцы, не знакомые с новым растением, сначала высаживали картофель в ботанических садах и в «аптекарских огородах». Ботаники размышляли, в какую группу растение отнести. И обнаружили сходство картошки с томатами и пасленом. Индейцы клубни картофеля называли «папа», у англичан из-за сходства с бататами (патато) прижилось слово «патейто», французы назвали клубни земляным яблоком и до сих пор именно так называют картошку.

Итальянцы из-за сходства с трюфелями (род знаменитых грибов) стали называть чужеземца тартуффелем, откуда рукой подать до русского названья картофель.

Что касается потребленья картошки в пищу, то тут случались курьезы. Не зная, что есть, «корешки» или «вершки», пробовали есть «вершки» — ядовитые ягоды. И это рождало настороженность к заморской «груше» (и так называли картофель).

Как следует распробовали картошку сначала знатные люди — герцоги, графы, бароны. Им на золотых блюдах повара подносили заморское кушанье в разных приготовленьях. И многих вкус его восхитил. Всюду стали где помаленьку, где натиском картофель распространять. Простолюдины противились новой еде — «в Библии нет упоминанья об этом растении». «Чертово яблоко», — говорили другие. Прусский король издал специальный указ о посадке картофеля, пригрозив ослушникам отрезать носы и уши.

В Англии тем, кто соглашался картофель сажать, обещали наградные медали. Во Франции, всегда ценившей экзотические продукты, распробовав картофель, стали действовать хитростью (делу способствовал также и голод). Аптекарь Антуан Пармантье, по достоинству оценив картофель, вел пропаганду его посадки, дошел до самого короля и сделал его союзником в насаждении новой огородной культуры. Пармантье попросил короля дать ему пустошь вблизи Парижа. И засадил ее картофелем. Зная силу запретного плода, он поставил солдат для охраны посадок, но на ночь стражу снимал. «Что попало не стали бы охранять», — рассуждали крестьяне и потихоньку начали приворовывать клубни. Еда им понравилась. И распространение картофеля быстро пошло на лад. Люди убеждались в гастрономических достоинствах «земляных яблок», а в 1793 году (пик революции) уже широко распространенный картофель спас от голода многое тысячи французов. К этому времени заморское растение стало уже обычным в Испании, Бельгии, Германии, Голландии, Италии, Англии.

В России картофель появился в 1700 году. Царь Петр, находясь в Голландии, распробовал новое кушанье и послал графу Шереметеву мешок картошки для посадки в «аптекарском огороде». Граф, как пишут, не знал, что делать с полученным урожаем.

Признание народа картофель получил после семилетней войны в середине XVIII века — русские солдаты, отведав «земляных яблок» в Польше и Пруссии, привезли их на родину. Тут продукт нашел благодарного едока. При Екатерине Второй картофель был признан правительством. Для посадки в Петербургской, Выборгской и Новгородской губерниях был закуплен и кораблями доставлен посадочный материал из Англии. И стал картофель быстро распространяться в нашем Отечестве.

Тем не менее не везде принимали его благосклонно. Возникали «картофельные бунты», которые пришлось усмирять. Особую неприязнь вызвало «чертово яблоко» у староверов. Появление картофеля было связано с именем царя Петра, а его ревнители старины называли антихристом.

По иронии судьбы для староверов Лыковых картофель в таежном убежище стал главным продуктом питанья. Я не знаю другого места, где бы так бережно его выращивали и хранили, как Лыковы. За десятки лет картофель у них не выродился. Из-за экономии тут ели его с кожурой, не подозревая, что именно в ней содержатся самые ценные вещества. Возможно, и чипсы изобрели не американцы, а Лыковы. Для страховки от голода в случае гибели урожая они резали клубни на тонкие ломтики и сушили при солнце на листах бересты. Измельчая эти «сухарики» в ступе до состоянья муки, пекли из нее хлеб, не очень вкусный, но спасавший от голода. По просьбе наших читателей я привозил лыковский картофель на семена любознательным людям.

«Всем хороша картошка, — написали мне огородники, — вкусна, рассыпчата, но слабовата ее урожайность». Есть что сравнивать с лыковскими. За много лет выращено более двух сотен замечательных сортов картофеля, дающего совсем не лыковские урожаи.

Немного личного опыта. Мы, деревенские дети, знали картошку сразу же после материнского молока и рано приобщались к его выращиванью — лопатой рыхлили огородную землю, пололи, окучивали картофельные борозды. Лопатами и копали картошку. Перебирали: «Это — на стол, это — курам и поросенку», — ссыпали на зиму в погреб.

А поздней осенью великой радостью было развести на каком-нибудь огороде костер и печь «картоху». Приятно было, перебрасывая горячий клубень в ладонях, посыпать его солью… «Тот не знает наслажденья, кто картошки не едал», — пелось в пионерской песне. А в Белоруссии (картофельная страна!) слышал я в хороводе: «Бульбу пекут, бульбу варят, бульбу парят, бульбу жарят». Несколько лет назад, проплывая по Березине, увидел я мальчика с удочкой. «На что ловишь?» «На бульбу», — ответил десятилетний рыбак, снимая с крючка очередную плотвицу.

Школьный портфель мне мама купила на деньги за проданную на воронежском рынке картошку, которую я собрал, «перепахав» лопатой землю, с которой он был уже убран. И вспоминаю войну. Мы, четверо детей у матери, выжили огородом. На нем было все — капуста, лук, огурцы, помидоры, редька, свекла, фасоль, тыквы, морковка. Но главное — картошка! По самое «творило» засыпали мы эти «яблоки» на зиму в погреб.

В ходу были два блюда. На стол в обед мама ставила чугун намятой и подсоленной картошки и к ней кувшин с квасом. Были еще соления с огорода. Плоховато было без хлеба, но заменяла его картошка. Каждый день к вечеру из тертой сырой картошки мама пекла на большой сковородке «резинистый» блин. Жившие по соседству эвакуированные из Воронежа тоже с удовольствием уплетали мамино угощенье, называя его тортом. Это была ирония, но я только через три года понял: тортом называется нечто другое. Но такова память: при слове торт до сих пор вспоминаю картофельный блин военной поры.

Слово «кахтошка» услышал я у индейцев Аляски и там узнал: русские поселенцы завезли сюда «земляные яблоки», и они, как и на Камчатке, хорошо прижились. Хлебные злаки в этих местах не растут, а картошка к соленой рыбе подошла в самый раз. Из всех овощей, какие растит человек на земле, самый ценный, самый распространенный — картошка.

Мои сестры каждое лето копаются близ Воронежа на лоскутках земли. В последние два года интерес к огородничеству слегка притупился. Я недавно им написал: «Мои дорогие, время сейчас такое, что полоска земли может помочь в выживании. Непременно садите больше картошки!» И всем, кто не боится мозолей от огородной лопаты, хочу напомнить: минувшие времена показывают: картофель — надежный друг человека в трудные времена.

_{Фото из архива В. Пескова. 30 апреля 2009 г.}

Рыба-луна

(Окно в природу)

В морях и океанах огромное разнообразие форм жизни. Некоторые поражают наше воображение. Например, киты. Самый большой из них — синий кит — достигает в длину тридцати метров и весит сто пятьдесят тонн. Когда-то китов принимали за рыб. (Очень похожи!) Оказалось, детенышей вскармливают молоком, и это самое крупное из всех животных, когда-либо на земле обитавших. На суше это существо жить не может — погибло бы под тяжестью своего тела.

Есть в океане разновидность акул (скаты), похожих на огромных размеров птиц. Передвигаются с помощью плавников-крыльев. Есть рыба, похожая на четырехметровый плоский ремень. Называется сельдяным королем — находят ее в массе селедок, попавших в сеть. Видят этот «ремень» нечасто. Но разве не поражает воображение известный всем осьминог или фантастических размеров океанские черепахи? Рыба-луна относится к числу этих монстров.

Чучело рыбы я увидел два года назад в Венском музее естественной истории. Ощущение было такое, будто вижу я не чучело странной рыбы, а огромную темно-серую сковородку, поставленную на ребро. Толстая кожа рыбы потрескалась, и трудно было поверить, что это существо когда-то в воде обреталось. Хвоста у рыбы не было. Возникала смешная мысль: природа рыбу разрубила какой-то секирою пополам. Задняя часть туловища исчезла, а передняя уцелела и стала самостоятельно жить.

Вот такие курьезы случаются в сложном процессе эволюции всего живого, что есть на земле.

О существовании этого монстра знали давно. Но что помогает ему выживать, как ведет он себя в океане, известно было немного — Брем в своих книгах посвятил обитателю одну страничку, обронив фразу «весьма странная рыба».

Сегодня, когда любители-водолазы погружаются в глубину океана, вооруженные фотографической техникой, рыба достаточно хорошо рассмотрена и изучена. В книгах мы видим не только ее рисунки, но и цветные снимки, один из них — перед вами.

Рядом с этим водяным великаном аквалангисты выглядят как козявки.

Поражает не только необычная форма странного «водяного», но также его величина. Высота — более двух метров, длина — более трех, вес некоторых экземпляров превышает две тонны. Водолазы рядом с этим гигантом выглядят маленькими козявками. «Рыба безопасна. До нее можно дотронуться».

Знания о рыбе-луне (латинское название mola mola — «жернов») довольно обширны. Встречается она во всех водах тропической зоны, а также в водах умеренных поясов. Ее видели и ловили у берегов Англии и Норвегии, в западной части Балтийского моря, у островов Курильской гряды и даже в Черном море. Особо любимое рыбой место — воды, омывающие острова Индонезии, тут она нерестится и часто держится у поверхности океана. Туристы с аквалангами прилетают сюда это чудо увидеть.

Пловец она никудышный. Медленно двигаться ей помогают вихляния телом и два маленьких плавника по бокам справа и слева. Иногда по какой-то причине рыба погружается «с глаз долой» в темную глубину до трехсот метров.

А любимое ее положенье в воде — быть у поверхности: лечь на бок и беспечно дремать, словно бы принимая солнечные ванны. Ничто окружающее ее не волнует. В это время она похожа на огромных размеров блин.

Вопреки законам природы врагов у нее, кажется, нет. Сама «луна» питается планктоном, кальмарами и всякой мелочью, которая, что называется, просится в рот. Он у нее маленький, со сросшимися в две роговые пластинки зубами и похож на клюв попугая. Учитывая неповоротливость рыбы, трудно представить ее проворным охотником. Однако русский ихтиолог Веденский сообщает, что не раз видел ловлю рыбой-луной скумбрии. Происходит это так. Заметив подплывший косяк молодых рыб, неповоротливый «жернов» ухитряется выпрыгнуть из воды и обрушить на скопление скумбрий свое тяжелое тело. Некоторых рыб этот прием оглушает, и охотник, как всегда флегматичный, их подбирает.

Рыба-луна — самая большая из всех рыб, имеющих костный скелет. Владеет она и еще одним важным рекордом природы. Рыбы держатся одной стратегии — «как можно больше икры, кто-нибудь выживет!». По пальцам можно перечислить рыб, которые в той или иной степени заботятся о потомстве. Речная колюшка доверяет эту заботу самцу. Три-четыре десятка икринок он бдительно охраняет в специально построенном в воде гнездышке и гонит в него свежую воду. Африканская рыба тилапия инкубирует икру во рту, а мальков в первые семь — десять дней жизни, выпустив погулять, стережет — при опасности они устремляются в широко раскрытый рот матери. Тихоокеанские лососи некоторое время охраняют кладку икры от хищников. То же самое наблюдается у речных сомов. Но хорошо работает и стратегия «больше икры!». В ней первое место занимает рыба-луна.

Она мечет 300 миллионов (!) икринок, каждая чуть меньше одного миллиметра. Судя по количеству выросших рыб, процент выживаемости организмов после икрометанья ничтожно малый. Но рыба-«жернов» не исчезла в пластах минувших времен эволюции.

Мальки «луны» похожи на обычных маленьких рыбок, покрытых игольчатой защитой. Вырастают те, кому суждено выжить уже бесхвостыми неуклюжими существами, довольно редкими по сравнению с другими жителями морей. Но взрослую рыбу-луну мало кто беспокоит. Разве что люди случайно загребут ее сетью. Они, конечно, радуются, видя на палубе океанскую редкость, не способную даже бороться за жизнь. Один ученый, наблюдая поведение рыбы-луны, назвал ее «круглой дурой».

Она действительно умом не блещет. У двухсоткилограммовой рыбы взяли мозг и положили на чашку лабораторных весов. Мозг весил четыре грамма.

В неволе (большом аквариуме) экзотическая рыба не выживает. Брем заметил: есть эту рыбу все равно что лакомиться противным клейстером. Но как объект живой природы водяной «жернов» интересен, конечно. И все, кто вытащил его из воды, с изумлением разглядывают: «Надо же, какая сковорода!» (Рядом со снимком мы помещаем и рисунок — на нем хорошо видно, как выглядит это странное творенье природы.)

_{Фото из архива В. Пескова. 7 мая 2009 г.}

Рыба эта нескучная

(Окно в природу)

Память избирательна — что-то важное в ней часто стирается, а что-то не слишком значительное живет всю жизнь. Помню, например, как летним туманным утром я бежал к реке с удочкой. Помню, как дрожали руки от нетерпенья, когда распускал леску, насаживал на крючок червяка. Поклевка была мгновенной, и подсек рыбешку я ловко. Помню круги по воде, виляние рыбы из стороны в сторону на ставшей струною леске. Поразило: добыча моя в озябшей ладони была теплой — за ночь воздух и роса на траве остыли, а речка еще хранила тепло вчерашнего дня, и рыбка это тепло из реки принесла. Пораженный этим открытием, я решил плотву отпустить. Окунув в воду руку, разжал пальцы, и рыбка стремительно скрылась в предрассветной темной воде.

Возможно, с того счастливого утра я больше всего люблю ловлю плотвы. Рыбаки знатные эту некрупную рыбу почти презирают. Некоторый рыбак сидит у закидушки, ждет леща, сома, сверкает блесною в надежде железкою соблазнить судака, щуку. Плотва же рыба некрупная, чуть больше ладони, поймал — уже замираешь от радости, удивляясь словам мещерского старика, сказавшего Паустовскому: «Плотва — рыба скучная».

Между тем плотва с детства для каждого самая известная из всех рыб. Живет повсюду. Называется по-разному в разных местах — плотва, сорога, чебак… Ловится в реках и речках, прудах и озерах. В большой воде она крупная.

В зауральском озере Чебакуле, очень для плотвы кормном, как пишет непревзойденный с XIX века знаток рыб России Леонид Павлович Сабанеев, ловились чебаки весом более трех килограммов (отсюда и название водоема. Чебакуль — Плотвиное озеро). Трудно представить сейчас плотву прежней величины. Однако лет семь назад мой зять прислал подарок с Оки — две плотвы (каждая весом в полтора килограмма!) с откровенной запиской: «Пойманы сетью».

Но промыслового значенья плотва в среднерусских реках никогда не имела. Зато какая отрада для тысяч начинающих рыболовов некрупная эта рыба! Некоторые вроде меня на всю жизнь остаются «плотвишниками», им скучно часами ждать, когда в глубине лещ, нанюхав клубок червей на крючке, передает по леске, как по проводу, свое шевеление удилищу. И рыбак, если ночью он не дремал, лишает реку жильца немалых размеров. (На озере Лачо у Каргополя я видел, как прыгал в лодке лещ весом в семь килограммов.) Или, скажем, сом, пойманный на Дону и весящий 113 килограммов: чтобы его сфотографировать, пришлось веревку, пропущенную под жабры, кидать на дубовую ветку, чтобы подвесить эту громадину.

Но и в ловле плотвы — своя радость. Почти всегда, выбрав место и рассыпав приваду, что-нибудь выудишь. И не надо думать, что ловля плотвы примитивна. Отнюдь. Плотва как раз знаменита своей привередливостью, непредсказуемостью — вчера клевала почти непрерывно, а сегодня словно «обрезала»: поплавок неподвижно спит на воде.

И все же «плотвишник» редко остается без пусть и не очень богатой добычи.

Часть утреннего улова.

Клев у плотвы «тонкий».

Лучше всего клюет плотва во время нереста, в апреле — начале мая. К этому времени у самцов-молошников на чешуе вырастают острые бугорки. Бока рыбы становятся жесткими, как рашпиль. Сабанеев пишет, что босому человеку опасно оказаться в стае нерестящейся плотвы — поцарапаны будут ноги. В такие моменты осторожная рыба, кажется, ничего не боится. Над водой слышится шуршанье огрубевшей ее чешуи. О нересте так раньше и говорили: плотва шуршит (во время нереста рыбы разрешается ловить ее только с берега и на одну удочку).

Икры плотва мечет много (по Сабанееву — не один десяток тысяч икринок). От того-то некрупная рыбка почитается вездесущей.

Попадает рыба эта в невод и в бредень, в «топтуху» и верши. Но главная снасть на нее — удочка. Танцующий на зеркальной воде поплавок — это поклевка плотвы. Все, кто ловил эту рыбу, знают ее капризы. Она может схватить насадку «с разбега», а может тщательно пробовать ее вкус — возьмет в рот и выплюнет, потом опять клюнет. Нельзя сосчитать, сколько раз поплавок дернулся и вдруг затих. Это означает, что угощенье плотве не понравилось. Есть выражение рыболовов «тонкий клев». В первую очередь при этом имеют в виду плотву. Ловят ее на множество разных наживок — на хлебный мякиш, на кубики вареной бульбы (в Белоруссии), на червяков, на мотыля и опарыша, на мух и муравьиные яйца, на самих муравьев. Всего не счесть. Но тот, кто на плотве специализирован, знает: самой лучшей насадкой при ловле летом являются похожие на шелковистые зеленые волосы водоросли. Страсть плотвы к зеленым блестящим нитям необъяснима. Эта пища служит рыбе, возможно, и каким-то лекарством. И на крючке она предпочтет эту зеленую шелковистую прядь всяким другим насадкам. Волокнистое растение увидеть можно на сваях в воде, на бревнах, долго стоящих плотов, опорах мостов. С «вегетарианской» этой насадкой немало возни, но опытные удильщики с нею мирятся, и терпенье их окупается славным уловом.

За плотвою охотятся не только удильщики, для водяных хищников — щук, сомов, судаков, окуней — плотва едва ли не главный корм. Ловят ее и птицы — начиная от крошек-зимородков и кончая терпеливыми цаплями, часами неподвижно ждущими момента, чтобы пустить в ход свой клюв-острогу.

У всем знакомой плотвы есть близкая ей родня. Первая из нее — красноперка. На первый взгляд это все та же плотва, но в праздничном одеянии: плавники ярко-красные, зеленью отлипает темная полоса спинки, золотом — чешуя на боках. По незнанию красноперок часто с плотвою путают. Но красноперка не так многочисленна, как плотва, она любит тихие заводи с тростником и кувшинками, любит яркое солнце, и часто ловят ее у самой поверхности воды. Красноперка считается более резвой, более осторожной, чем «классическая» плотва.

Для Сабанеева это еще и «самая красивая рыба наших озер и небыстрых речек».

Еще ближе по виду к плотве стоят рыбы, знакомые не только рыболовам, но и любителям пива. Речь идет о рыбе, которую часто зовут плотвою, проводящей часть жизни в морях-озерах Каспийском и Азовском. Это плотва (тарань и вобла) намного крупнее плотвы обычной, нагуливает тело в подсоленой морской воде, а нерестится в реках. Ход воблы на нерест по волжским протокам был раньше настолько тесным, что мешал продвижению лодок.

Тарань и вобла были когда-то объектом большого промысла. В Волге каждый год ловили пятьдесят тысяч тонн воблы. Ее солили, коптили, вялили. Для продажи складывали, подобно сену, в копенки. После революции 17-го года в топки пароходов в безлесном низовье Волги сыпали иногда сушеную воблу. По рассказам людей, живших в те годы, тарань и вобла были непременной частью продовольственных пайков. Сегодня вобла — деликатес. Для ловли ее на удочку в Астрахани был учрежден фестиваль (не знаю, прижился ли?).

Все рыбы чувствительны к переменам погоды, плотва особо чувствительна. Возможно, по этой причине активный клев ее прекращается.

На Аляске в поселке Русская Миссия бабушка Эббе Степанофф, которую я попросил съездить на Юкон порыбачить, сказала: «У меня с ночи кости болят, и у рыбы тоже — ловиться не будет», — ответила лучшая из поселковых рыбачек. Я попросил бабушку побывать на реке — проверить. Рыбачка усадила меня на свой снегоход, и мы поехали на лед знаменитой реки. За два часа сидения на морозе бабушка четыре щучки все же поймала. У меня же, сидевшего рядом, поклевок не было.

Почти то же самое случилось на Волге неделю назад. Пытались с другом из Кимр удить плотву. Поймали вдвоем за весь вечер на ужин кошке. «Погода…» — многозначительно сказал приятель. Утром мы снова уселись на том же месте под ветлами. Ловили на муравьев, сажая их на крючок с комариную ногу сразу по три-четыре. Лакомую для рыбы незнакомую мне насадку я крепил, видимо, неумело — ловилась мелочь. Володя же таскал плотву побольше ладони. «Я слово знаю», — смеялся умелый плотвичник, давая подержать мне в ладони сверкавшую серебром рыбу. Парочку крупных плотвиц я все же поймал и продолжаю утверждать: плотва — рыба вовсе не скучная.

_{Фото автора. 21 мая 2009 г.}

У нас во дворе

(Окно в природу)

Почти в каждом сельском дворе непременно есть какая-то живность. Все привыкают друг к другу и живут сообразно характерам: собака с кошкой обычно не ладят (но бывает, и не разлей вода — дружба), соседние петухи ревниво дерутся, гуси ходят важные, независимые. Но иногда в эту «отлаженную» жизнь вторгается кто-нибудь из лесных дикарей.

Осенью прошлого года в домике егеря Леонарда Анисимова в лесу за Кимрами мы проснулись от странного лая молодого щенка. Вышли глянуть, в чем дело. Оказалось, ночью во двор забежал (это часто бывает) еж.

Щенок сеттер, решив познакомиться с гостем, уколол нос и больше к визитеру не подходил. А мамаша его лохматая рыжая дама, видно, знала, что такое ежи. Она считала долгом постеречь колючий комок и глядела на нас вопрошающими глазами: «Вот пришел. Что с ним делать?» Я вынес ежа за калитку, и он сразу шмыгнул в кусты — мир и покой снова во двор вернулись.

«Да, это ежик…»

А в башкирском селе Барангулово я был гостем на прекрасном «Празднике гусиного пера» (в этих краях больше всего любят гусей и пчел). И мне рассказали: осенью в домашнюю гусыню за речкой влюбился дикий гусак. (Домашние и пролетные гуси часто смешиваются, ощущая родство.) Пошла гусыня вечером на ночлег, а гусак за ней следом шел до калитки, но дальше идти испугался — негромко звал предмет вожделенья. А взлетевшая стая звала гусака. Он откликнулся и улетел тоже. Этим все и закончилось, но случай этот в Барангулове помнят.

Любовь к домашним сородичам приводит во двор также и индюков. Эти (в Америке) в лес невест не зовут — любовь расцветает на глазах фермеров, которые рады таким ухажерам, — жизнестойкость потомства индюшек от этих встреч возрастает.

Но особенно часто любовная интрига наблюдается у свиней и живущих по соседству в лесу кабанов. На Кавказе летом свиней в загородках не держат — спихивают в лес, и они живут там по законам, одинаково понятным и домашним хавроньям, и черным их родственникам. То же самое в прошлом году наблюдали мы в междуречье Волги и Ахтубы.

А вот случай особый. Когда я еще работал в воронежской газете, в поезде мне посоветовали навестит» лесное сельцо Песковатку.

Что оказалось… На колхозной ферме однажды утром недосчитали пятерки самых справных свиней. Туда-сюда — нету! Исчезли. Заявили в милицию, но кража не просматривалась. И тут кто-то вспомнил: наведывался как-то на ферму кабан. Надо, мол, в лесу пошукать.

Снарядили команду и стали искать. Недолго искали. Из покрытого уже инеем стожка сена вдруг выскочил черный похититель колхозного добра и тут же в зарослях скрылся. А за ним из стога вылезли блондинистые беглянки. И, как бы с одна пая вину, безропотно затрусили на ферму. В апреле у трех блондинок появились полосатые поросятки. Очень хотели их воспитать, но, видно, действовали неумело — все околели.

А вот жена директора Окского заповедника Оксана Приклонская сумела вырастить кабаненка, которого мы подобрали во время весеннего половодья среди безбрежной воды. С ботинок был этот малыш, но Оксана выходила страдальца. И какой вырос на туристских гостинцах — верхом можно было ездить на нем!

Дикие животные к родне одомашненной тянутся. На базе, где держат зверей для съемок в кино, я увидел однажды умилительную картину: в просторной вольере на полочке для лежания нежилась рысь, а ее, как подушку, облепили местные кошки, пришедшие навестить родственницу.

Но иногда сближаются персоны, биологически друг от друга далекие. Например, записана у меня дружба собаки и селезня, выросшего из птенца дикой утки на сельском дворе. Друг без друга жить не могли. Селезень спал на спине у Трезора в будке. Кобелек переплывал речку, если видел, что селезень перелетел на другой берег.

Интересные отношения наблюдал я у Волги на кордоне Сотовом между волком и матерой свиньей. Кордон осаждали жившие в междуречье волки. Лесник обнаружил весной их логово. Волчица скрылась, оставив пять еще незрячих волчат. Четыре из них погибли, а одного лесник вырастил.

Я оказался на Сотовом, когда Волчок был уже почти взрослым. Держали его на цепи, но вечером, после того как куры собирались на насест ночевать, его выпускали побегать и даже брали в лес на прогулки. Для меня специально Волчка спустили с цепи, и я наблюдал, как вместе с огромной свиньей Зинкой он ел из одного тазика. Но интересовала его не столько еда, сколько игра с приятельницей. Волчок к ней подкрадывался и, скользнув зубами по боку Зинки, смотрел, как на это она реагирует.

Свиньи — существа далеко не глупые. Но Зинка не ведала, кто с ней играет. Между тем Волчок, осмелев, стал тянуть приятельницу от таза за хвост. Кончилось все недели через три тем, что волк стал присматриваться, а потом и охотиться на кур и гусей. Жизнь молодого активного зверя пришлось скрепя сердце укоротить…

С собаками (потомками волков) у серых отношенья особые. Когда волков мало, волчица ищет кавалера на время течки среди собак. Но обычно волки режут «родню» даже охотнее, чем овец.

А там, где волки человека не знают, ведут себя безбоязненно. К таежному жилищу Агафьи Лыковой прибилась, как показалось отшельнице, большая собака. Она бегала возле хижины, играла с Дружком, выпущенным по этому случаю из будки. Агафья решила, что видит собаку, потерянную охотниками. А через день «собака» в ста метрах от избушки зарезала марала и приглашала Дружка на трапезу. Только тут таежница поняла, что к жилищу прибился еще «неграмотный» волк. Охотники из геологической партии, жившие в двадцати километрах, без труда выследили хищника и подтвердили: волк! За «неграмотность» зверь заплатил своей шкурой.

Соприкосновенье домашних животных с дикими — явленье не очень редкое. Я знаю историю, как во дворе прижился с поврежденным крылом журавль. Авторитет у этой крупной осанистой птицы был исключительным. Журавль не терпел во дворе ни драк, ни ссор — унимал по глупости лающую собаку, оберегал у наседки цыплят, давал покормиться слабым, кого от еды оттесняли более сильные, пытался мирить дравшихся петухов. Любопытно, что вынужденная неволя журавля нисколько не тяготила, жил так, как будто ничего плохого с ним не случилось.

А в заповедном поселке Борок на Рыбинском море во дворе орнитолога Вячеслава Васильевича Немцева жил выращенный из птенца филин. Ему предоставлена была свобода. Он улетал куда-то, но всегда возвращался в сарай через оконце в боковой части крыши. Увидев своего покровителя, филин приветливо щелкал клювом.

И вот картинка. У егеря Евгения Борисовича Шорохова в селе Синодное Пензенской области в загородке площадью с футбольное поле обитают три разные персоны: дикий кабан, помесь кабана с домашней свиньей и черный козел, которого егерь зовет Гришкою за распутство. Серьезных драк и соперничества тут не бывает, но иерархия утвердилась.

Все важные решения — где кому спать, кому первому есть, где спасаться от солнца или мнимой опасности — принимает кабан. Его подруга — дородная «мулатка» — в споры с выходцем из лесов не вступает, но интересы свои защитить может. Козел же Григорий все время держится в стороне. Характер побуждает его временами подраться, и он с разбега ударяет рогами кабана в бок. Но тот поддает его рылом так, что Гриша летит подобно мячу на край территории. Некоторое время потом он стоит неподвижно и что-то обдумывает. Всегда это план новой атаки на кабана.

И еще страдает Григорий от пчел с расположенной рядом пасеки. Кабана и свинью пчелы жалят так же, как Гришку, но подкожный их жир, видимо, не дает яду действовать. А Гришку пчелы жалят «результативно», как говорит егерь. Он аж взвивается на задних ногах. «Отсадить бы надо козла куда-нибудь в сторону. Уже пробовал. Но Гришка один скучает. Мятежный характер его ищет драки. И тут рядом с пчелами и в скоротечных столкновениях с кабаном он, кажется, видит смысл жизни», — весело философствует егерь, давая козлу с ладони кусочки подсоленного хлеба. Вот так и живет эта троица в загородке.

Козел Григорий тут — третий лишний.

_{Фото автора. 2 июня 2009 г.}

Таежный тупик

(Окно в природу)

Свечка еще горит

«Лето какое-то ломкое — то жарко, то холодно», — определила Агафья. Попали мы в таежное ее убежище после трехдневного сидения у Телецкого озера — не пускали низкие облака над горами. Наконец утром всех разбудил торжествующий голос одного из пилотов: «Ребята, видимость — миллион на миллион!» Это форма радости летчиков при виде чистого неба.

Летим знакомым маршрутом. Позавчера, как оказалось, тут (19 июня!) падал снег. В глубину долин снежинки, тая, не долетали, а на вершинах, как раз выше полосы леса, снег лежал белыми шапками. Из-под него вниз узловатыми ломкими нитями серебра бежала вода. В пространстве между таежными, похожими на штыки елями и пушистыми кедрами изумрудным покрывалом сияла молодая трава. А в самом низу ущелий бушевал водой переполненный Абакан.

Агафья нас встретила с вязанкой зеленой лозы для коз на каменистой отмели, где мы сели. Меня приветствовала, улыбнувшись: «В тридцать четвертый раз прилетаешь». Чтобы поразить летчиков крепкой памятью «хроникера», спрашиваю у Агафьи: «А какое нынче число?» Как всегда, не моргнув, отвечает: «21 июня по-новому и 8 июня 7517 года от сотворения мира».

Летчики и специалисты-экологи улетают по своим делам, пообещав прилететь сюда вечером либо, если позволит погода, завтрашним утром.

Идем с Агафьей тропинкой вдоль ревущей от избытка воды реки. Кое-где останавливаемся. Моя спутница поясняет: «Вот тут я приготовилась вылить из себя воду. Слышу, какой-то шорох. Засветила фонариком — медведь в трех шагах жрет рыбу из сети. Пришлось дать выстрел. Зверь, дристанув, убежал, а у меня тоже коленки дрожали». На пеньке у дорожки лежит большой иссиня-черный камень. Я разглядываю его, а спутница поясняет: «Это кремень. Вода откуда-то прикатила, прямо как подарок его приняла. Без кремня огня не добыть». Еще большой по размеру камень я видел у лыковской верхней избы. То был «стратегический» запас кремня, которого хватило бы на несколько поколений жильцов в тайге. «Там камень и остался лежать. Но я уже четыре года не была у верхней избы, не знаю, что там теперь». (Вечером Агафья показала мне весь припас для старинного добыванья огня: кусок кремня, плоскую плашку стального кресала, трут из лоскута плотной малиновой ткани и березовый туесок для храненья всего богатства по производству огня в любую погоду.) И трогательный знак на пути: прямо на тропке красуется кустик ярко-желтых цветов. Агафья, чтобы ненароком ночью его не смять, обложила кружочком камней.

Кремень, кресало и трут для старинного способа добыванья огня.

Этим летом Агафье Лыковой исполнилось шестьдесят четыре года.

Что еще мы увидели? Сваленную в кучу «занавеску» из прочных прутьев. Ее клали на «кобылы» из бревен, а в прогалах крепили «морды» — ловушки из хвороста, в которые попадали шедшие на зимовку хариусы величиною с ладошку. Теперь подобная ловля не под силу Агафье. Добывает рыбу не очень уловистой сетью.

А вот и строенье. Пахнет дымком. С любопытством глядят на гостя две добродушные собаки. Пасется на траве, разбавленной лютиками, коза. Кошка воровато проносит в зубах задавленного бурундука, и жмется к двери козленок — приплод этого года.

Первый раз коз я привез сюда в 83-м году. Неприхотливая эта скотина, которую Агафья от рожденья не видела, прижилась — молоко наряду с картошкой, хлебом и кедровыми орехами стало основной пищей таежницы. Рожь, как прежде, когда жили семьей, сегодня Агафья не сеет. Хлебом ее обеспечил доброй души человек Аман Тулеев, приславший сюда с попутными вертолетами около двадцати мешков муки и крупы. А орехи и ягоды в прошлом году не уродились.

Это заставило кое-чем перебиваться бурундуков, а медведей, не нагулявших на зиму жира, нужда заставила поголовно покинуть насиженные места. «Шли, не страшась ничего — не обходили селенья, нападали на скот», — писали мне из разных таежных мест.

Неурожай кедров коснулся даже Камчатки. Друг Владимир Никитич Новиков написал: «Соболя голодали и пожирали собратьев, попадавших в капканы. В десяти капканах находил я лишь ушки и лапки».

Агафья это слушала с пониманьем. Ее тайга в прошлом году орехами тоже не одарила. Кедровки — ее главные конкуренты в шелушении шишек — «все до одной улетели куда-то».

Я, в свою очередь, рассказал: видели сибирских, похожих на больших скворцов, птиц в разных местах европейской части России и в Скандинавии.

Желанные даренья из рюкзака… Агафья по-прежнему не все возьмет и не во всякой посуде. Привожу то, что ее непременно обрадует: лимоны, яблоки, свежие батарейки для фонаря. («Прежние-то исстарились — недействительные», — точная замена непонятного ей слова «сели».) Особенно в этот раз порадовали хозяйку таежного жилья расписные деревянные ложки. Она их с улыбкой внимательно разглядела и как ребенок побежала показать Ерофею, которому трудно подняться в гору на костылях…

И разговоры… Особых событий за год тут не случилось. Дольше всего рассказывала Агафья о медведе, обнаглевшем до того, что стал приходить рыться в отбросах. «Видала однажды следы его у окошка, и особо он приглядывался к загону, где живут козы. Я пужала его стрельбою. Ерофей снаряжает мне холостые патроны, и я без ружья никуда не хожу. Знал бы медведь, что я только страх на него нагоняю, возможно, напал бы. Исчез он раньше, чем ушли все остальные медведи».

Скотина домашняя тут такая: четыре козы и козленок, две собаки, пять кошек и десять кур. Из таежных соседей забегают по любопытству в «жилую точку» соболи, Агафья видела колонка, гонявшего возле избушки мышей. Ястреб потрепал петуха, но, когда вернулся довершить дело, сам попался в капкан, умело поставленный для него специально. Видела однажды Агафья лисицу возле «усадьбы», и часто на глаза попадаются зайцы, грызущие лозняк у речки.

Постоянный сосед у Агафьи — давний друг Ерофей. Судьба уготовила ему суровое испытанье — потерял работу, семью, ногу потерял на охоте, друзей-геологов, с которыми жил когда-то бок о бок в селении Абаза. По безысходности осел в «тупике», надеясь кормиться пасекой. Однако пчелы не прижились, а податься мужику было некуда — остался тут. Казалось — на время, «скоплю пенсионные деньги и куплю домишко в сибирском сельце». Но время идет, и Ерофей, слушая «мирские» новости по старенькому батарейному приемнику, перестал спешить с удалением из тайги.

Удачей жизни надо считать отношение к нему сына от первого брака. Ерофей о нем почти позабыл, а сын, прочтя в нашей газете повествованье о Лыковых, узнал, что в судьбе их участие принимал Ерофей Сазонтьевич Седов.

«Это же мой отец!» — рассказывал он сослуживцам в Афганистане и, прояснив обстановку, стал отцу помогать пропитанием, одеждой, сердечным участием. И положение в «тупике» Ерофея стало терпимым. Недавно Николай, при трудностях с вертолетами, приплыл сюда по Абакану на лодке. (Я плавал этим маршрутом и знаю его опасности.) В одном месте добротная абзинская лодка опрокинулась, и Николай с другом могли бы погибнуть, но опыт военной службы помог и выжить, и груз спасти. Несколько дней приятели пилили на зиму отцу дрова, сделали все, что не мог он сделать с одной ногой.

С Агафьей отношения у Ерофея сложились как у соседей, живущих на двух хуторах, — каждому важно чувствовать, что рядом живая душа. Помогать же друг другу им трудно, и жили они поначалу как соседи недружелюбные. Но жизнь в тайге острые углы отношений сгладила — теперь помогают друг другу хотя бы советом.

В хозяйстве же установились созвучные времени отношенья. Ерофей покупает у Агафьи яйца и картошку (пятьдесят рублей за ведро).

Я засмеялся, услышав о «рыночных» тут отношеньях. Ерофей понимающе улыбнулся: «Постепенно переходим на бартер. Николай привез Агафье бидончик меда, она же со мною делится продуктами с огорода. Так и живем».

Для «прихожан», которые ныне бывают тут редко, Агафья обустроила одну из избушек — чисто, дрова у печки, на окнах цветы, занавески, посуда и чайник на колченогом столе, два лежака для спанья и даже барометр на бревенчатой стенке. Иная гостиница в терпящем бедствие районном центре позавидует такому приюту в тайге.

Ружье для «пужанья» медведей всегда наготове.

Минуты полученья гостинцев.

Знакомство с дойной козой.

Вертолет в тот день прилететь не мог. Мы с Агафьей обошли ее огород и все хозяйство, заросшее травой столь высокой, что у Агафьи виднелась из нее лишь голова в цветастом платке. Собаки встретили нас дружелюбно, но одна спряталась в конуру, тогда как раньше собаки рвались к приезжему, махая хвостами, в надежде получить кружок колбасы.

Фотографировались. Прежняя неприязнь к фотосъемкам исчезла. Агафью можно теперь попросить: пройди вот туг… поиграйся с козленком. У речки сказал ей: «Ну что ты все время в затрапезной одежке…» Агафья немедленно побежала в избушку и вернулась нарядной, но с ведрами. Я засмеялся: «Ты просто фотомодель!»

«А это что такое — фотомодель?» — настороженно спросила наряженная в свое рукоделие женщина, живущая седьмой десяток годов. Она, возможно, от радости встречи все время шутила и улыбалась, и я решил: все у нее более или менее в сносном порядке. Но я ошибался. К вечеру вертолет прилететь не успел, и мы с Агафьей присели к столу в «гостинице», зажгли свечку, и горела она до двух часов ночи, ос вещая лица собеседников в разговоре о жизни.

«Прошедшей зимой все могло кончиться. Здоровья у меня почти не осталось. Растет киста. Распухли и воспалились пальцы. Онемела и почти не слушается правая рука — ложку ею поднять не могу. Как напилить-наколоть дров, растопить печь, сварить еду для себя и скотины, подоить коз? Крест на могиле тяти подгнил и упал, а новый вытесать и поставить я не смогу. А тут еще снег, раньше невиданный, — в нем утопала по плечи». На горе в конце огорода есть у Агафьи изба-закуток. Ее обогреть легче, чем избу. Ходила она туда ночевать, экономя каждое полено дров, приготовленных летом. Но утром надо было спускаться к скотине — поить ее и кормить.

«Один раз упала и очнулась лежащей в снегу. Стала думать о смерти. Днем думаю, ночью, проснувшись, думаю и молюсь…»

Я напомнил собеседнице о разговоре с ней двадцать лет назад, когда возил ее к родственникам в надежде, что у них она и останется. Старики об этом ее умоляли. «Нет, нет! Вези, Василий, меня домой». Я сказал ей тогда о том, что придет неизбежная немочь, придут болезни. Кто может помочь в тайге одиноко живущему?

Ответила: «Бог поможет».

И вот это время пришло. Никто из приходивших сюда, вкусив бытия в пустыни, на житье не задержался. Правда, все это были люди случайные, поведенье их можно было предвидеть. А как найти «подходящего»? Размышляя об этом, зимою Агафья послала письмо Патриарху (у староверов свой Патриарх). Ответа не последовало. Отправители были неаккуратные, почта ныне работает ненадежно или что иное замыслу помешало?

На предложение перебраться к родственникам Агафья лишь усмехнулась: «Кому я нужна? Старики поумирали, а молодежи не до меня, у них свои, немалые нынче заботы. Никуда переехать я не хочу. Умру тут. С белым светом прощаться тяжко, потому и хотелось бы иметь рядом надежного человека, готового тут безропотно жить. Об этом Патриарха я и просила: приищите подходящего добровольца».

Ерофей не теряет надежды стать пчеловодом. Ему обещали хладостойких башкирских пчел.

Снимок на память с пилотами вертолета.

Что я мог предложить страждущей? Посоветовал к утру написать еще раз Патриарху. Пообещал письмо главному пастырю староверов обязательно переправить, и, может быть, случится разговор с Патриархом — я бы ему обо всем подробно, взглядом со стороны, рассказал.

Свечу потушили. Агафья ушла в свою пристройку сесть за письмо. Утром она принесла аккуратно сложенный лист бумаги, исписанный «печатными» петровского времени буквами, и, перекрестив, благословила на встречу с пастырем староверов.

В урочный час вертолет появился. Ерофей метнулся на своих костылях вслед за нами с Агафьей, но, зацепившись за камень, едва устоял и махнул нам рукою: «Поспешайте! Сидеть им некогда».

Агафья, увидев людей, как и вчера, улыбалась, согласилась сняться вместе со всеми. А через десять минут мы увидели сверху ее фигурку, стоящую на камнях возле мощного пенистого потока горной реки.

_{Фото автора. 9 июля 2009 г.}

В гостях у Аксакова

(Окно в природу)

О Пушкине я узнал рано — «Лукоморье» отец читал мне по книжке из домашней библиотеки. Вся она умещалась в ящике величиной с телевизор. А «Дубровского» и «Капитанскую дочку» я читал уже сам в книжке из библиотеки школьной. С книжкой Аксакова об охоте и ужении рыбы познакомился при драматических обстоятельствах.

Вернувшегося с войны отца я одолел просьбами купить ружье. Отец, зная мою страсть ловить рыбу и стрелять воробьев из рогатки, уступил просьбам и за семнадцать рублей купил одноствольную «тулку». Порох в моих патронах был самодельным, но уток и горлинок я добывал.

Мои успехи заинтересовали приезжавшего охотника из Воронежа. Однажды мы встретились в укрытии от дождя. Он потряс в руке мое гремевшее ружьецо, и я поведал ему, каким порохом заряжаю патроны. «Все понятно…» — загадочно сказал мой новый знакомый и вдруг кинул «тулку» в колдобину возле речки.

Я остолбенел — что скажу дома? Но охотник, угадав мои мысли, сказал, что с отцом поговорит он сам, а мне стал внушать: ружье могло бы меня покалечить, и нельзя стрелять чибисов, да и горлинки тоже не дичь. «Я вижу, ты любишь природу, но ведешь себя как дикарь. Из Германии я привез три ружья. Одно легкое, как раз для тебя — приезжай и бери, когда хочешь, вместе с патронами».

Степан Спиридонович (стыдно признаться, забыл фамилию) показал мне ружье, снаряженье к нему, кое-что рассказал в назидание об охоте и потом достал из шкафа несколько книг.

Среди них были три тома Брема. «Полистай. А это — подарок». Две другие книжки имели названья: «Животные-герои» и «Записки» о ружейной охоте и рыбной ловле. Авторами были Сетон-Томпсон и Аксаков. О них было рассказано кое-что, и на прощание получил я наказ: «Прочесть их надо тебе обязательно».

Сейчас, оглядываясь назад, я вижу: эти вовремя прочитанные книги, возможно, определили мою судьбу. Я понял: оказывается, можно удивительно интересно написать о том, что лет с шести я видел в наших лугах, на речке, на болотах и в поле. Обо всем написано было просто, понятно и интересно.

Позже узнал я: книжку об ужении рыбы Аксаков написал, когда ему было уже пятьдесят семь лет. Написал, не представляя, какой успех его ожидает. Книгу сразу заметили и читали не только удильщики и охотники, но и те, кто удочку и ружье не держал в руках. Книга всех поразила пониманьем природы и силой чувства единения с ней человека. До нас дотай слова знаменитых писателей, с которыми «рыболов и охотник» из далекого Оренбуржья в одночасье стал вровень и был с восторгом принят в круг знаменитых художников слова. Аксаков на «художества» как будто не претендовал, и все-таки это была неожиданная литература, новое слово в литературе, и это все понимали. Прочтите, что было написано в журналах и письмах. Гоголь: «Никто из русских писателей не умеет описывать природу такими сильными, свежими красками, как Аксаков». Панаев: «Самой важной чертой «Записок» Аксакова является глубокое поэтическое чувство природы, которое свойственно большинству художников, и удивительная простота в изображении». Все были единодушны в оценке «Записок», все почувствовали: в литературе появился новый всеми любимый герой — Природа.

Сергей Тимофеевич Аксаков.

Сам Аксаков не предполагал такого успеха. «Записки» с малыми промежутками во времени были изданы трижды. «Книга облетела Россию», — писал Некрасов. Случилось то же самое, что было чуть позже с живописной картиной Саврасова «Грачи прилетели». Та же неожиданность ее появленья, та же простота и то же волнение зрителей. И почти немедленно появились даровитые последователи Саврасова-Левитан, Васильев, Шишкин, Куинджи, Нестеров, Поленов.

И Аксаков тоже был зачинателем нового направленья в литературе, показал, как важно чувство природы для жизни духовной. Появились тургеневские «Записки охотника», появился доныне непревзойденный знаток жизни рыб и способов их добычи Сабанеев, писатели Бунин, Пришвин, Паустовский, Солоухин. Все началось после Аксакова и Саврасова в середине XIX века, когда люди вдруг осознали значение природы в материальной и духовной их жизни.

И вернемся к моему восприятью аксаковских книжек. В молодости мне казалось, что все написанное Тургеневым, Аксаковым, Пришвиным о природе пропитано какими-то особыми соками и что все тайны и волшебство их рождения связаны с каким-то особенным свойством виданной ими природы. Но, побывав на родине Тургенева, в местах, где жил Бунин и охотился Пришвин, где подолгу жил Паустовский, я убедился: «магия» некоторых мест (особенно связанных с детством) действительно существует.

И все же в рамках обычного лежит все, что было написано. Так же, как и везде, летают стрекозы, цветут одуванчики, ползают муравьи, кукует кукушка, отражается в речке луна. Значит, важен дар обо всем увиденном рассказать. Так рассказать, чтобы зритель/читатель пережил испытанное художником волненье.

Я понимал, что мысли мои повторятся и на аксаковской речке Бугурусланке, и все же мечтал побывать на родине человека, открывшего очарованье будничной жизни природы.

Возможность оказаться в желанном месте пришла неожиданно. Оренбургский фотограф Жданов Сергей, узнав о желанье моем, пригласил: «Приезжайте! Встречу и обогрею, провожу туда, где захочется побывать».

И вот с другом Александром Мясковым мы сворачиваем с дороги у стрелки с надписью «Деревня Аксаково».

Место, где жил небогатый помещик Сергей Тимофеевич Аксаков, страстно любивший ужение рыбы и охоту с ружьем, сохранило очарование давних времен. Подъезжая к деревне, видишь долину между холмами, с которых спускаются полосы сосновых и дубовых лесов и смыкаются с уремными зарослями, по которым, петляя, течет тихая Бугурусланка.

Деревня в низине прячется от ветров, ничем от других нынешних лесостепных селений не отличаясь, — силикатный кирпич, шифер, палисадники и дворы. Признаки старины хранит рощица, в которой по нескольким старым липам угадывается парковая аллея. Нет церкви, когда-то стоявшей в центре села, исчезли следы фамильного захороненья Аксаковых. Все смыто временем, нерадивостью и неумением беречь старину.

В 70-х годах минувшего века, однако, хватились: «Что же мы… Музей-усадьба стал бы гордостью края», — заохали в Оренбурге. Но, как говорится, конюшню закрывать стали, когда лошадь из нее уже увели. Начали реставрацию. Разрушенный аксаковский дом пришлось строить заново на остатках фундамента. И стали по крохам собирать для музея предметы давно минувшего быта, в порядок приводить рощицу, пруд. Из подлинных вещей, принадлежавших Аксаковым, отыскался лишь столик.

Ни Тархан, ни Спасского-Лутовинова, конечно, не получилось, и все же усадьба с домом-музеем и дворовыми службами состоялась. Юристы и экскурсанты, сразу музей оценившие, уезжают отсюда вполне довольными.

Для почетных гостей, к которым причислили и нас с Александром Мясковым, соорудили даже приют-флигелек, в котором стараньем хозяйки его Тамары Петровны Хиль чисто, уютно, приветливо. «Столовались» мы под двумя картинами, изображающими результаты ужения рыбы и охоты на уток. Аза сохранность всего, что тут собрано и построено, отвечает муж Тамары Петровны — Сергей Иванович Хиль, имеющий в Аксакове должность, сходную с председателем сельсовета. Его усердие и любовь к порядку видятся тут во всем.

Дом музея-усадьбы.

Но главным экспонатом гнезда Аксаковых является тут, конечно, природа. Сохранился немаленький пруд, в котором есть рыба, и течет рядом речка, на которой Сергей Тимофеевич Аксаков провел лучшие дни своей жизни.

Мы, конечно, соблазнились посидеть с удочками в местах, помнящих знатного рыболова. Опытный в селе удильщик посоветовал начать с пруда. И мы сразу же одного за другим стали таскать из воды ровных — с ладошку — белых карасиков. Такая ловля без сюрпризов скоро становится скучной, и мы, почти наполнив карасями ведерко, взялись снимать местного «щукаря», при нас изловившего приличную щучку, и подались потом на протекавшую близко Бугурусланку.

Речка эта течет где почти ручейком, а где растекается плесами. Соблазнительно было думать: «Вот тут Аксаков мог сидеть с удочкой. И вот тут тоже…»

Бугурусланка с тех давних времен, конечно, неузнаваемо изменилась. И я подумал: нынешняя речка не могла бы дать ему то богатство впечатлений и радости, которые видим мы в бессмертных его «Записках».

Присев на одном особом привлекательном месте, за час не увидели ни единой поклевки. Только бесстрашный бобр, добывавший древесное пропитанье на берегу, бултыхнулся в воду так, что волна закачала наши два поплавка.

Аксаков был рыболовом отменным, живя то в родной лесостепи, то в Подмосковье, знал всякую и не мелкую рыбу, жившую в абрамцевской Воре и в родной Бугурусланке.

В каком-то из опубликованных писем прочел я, как в Абрамцево к Аксакову (уже знаменитому) приехал в гости Тургенев. Автор книги об ужении рыбы, конечно, сразу же решил угостить его сиденьем у Вори.

Сели в хорошем месте. И, к радости знатного рыболова, сразу клюнуло у Тургенева, и тот выдернул из воды большого язя. Потом вторая поклевка, но опять у Тургенева. И тот (новичок в ловле) опять умело подсек добычу. Третья поклевка опять была у Тургенева. Возможно, рассказчик в письме кое-что и придумал, написав: «Аксаков схватил свою снасть и демонстративно побежал к дому».

И еще одно, уже трогательное свидетельство. Рыбалку Аксаков любил до конца своих дней. Почти ослепнув, он не различал уже на воде поплавка и узнавал о поклевке по дрожанию удилища. Для этого рыба, конечно, должна была быть немаленькая. И она в Бугурусланке была.

По берегу речки перед закатом солнца мы с Александром и Сергеем Ждановым прошли за селенье на вершину холма. Отсюда дома в Аксакове виднелись со спичечный коробок, коровы и овцы — козявками, а речка голубою ниткой вилась по зарослям, к которым приближались острова из мест, переходящих тут в оренбургскую степь…

Прочтите или перечитайте Аксакова!

Сегодня на речке Бугурусланке.

_{Фото автора. 23 июля 2009 г.}

Ученье — свет

(Окно в природу)

Обратите внимание на необычный снимок медведей. Без пояснений видно — выговор. И серьезный. Но только за шалость. За провинность мать должна бы беззаботному сорванцу дать затрещину — у медведей это в порядке вещей, воспитание этого требует.

У всех высших животных воспитанье потомства — не только кормленье, это целая школа приспособления к жизни: избеганье опасностей, добывание пищи, приемы охоты, самолеченье. Инстинкт свое делает. Но кое-чему надо учиться. На примере волков и медведей это особенно хорошо видно. Медведица — мать внимательная. На защиту своего отпрыска бросится, рискуя собственной жизнью. Она может быть ласковой. Но на глаза наблюдателей часто попадаются такие вот сцены, как эта.

Уморительная картина: мать за что-то строго выговаривает шалуну-сыну. Учеба у высших животных — важнейшее средство приобщенья к суровой жизни.

Иногда с матерью ходят два медвежонка — прошлогодний и маленький «прибылой». Старший («пестун») уже опытен — жизнь его обласкала, где ущипнула, многому он научился, наблюдая поведение матери. Мать этот опыт учитывает, поручая младшего медвежонка старшему, и тот обязан младшего «пестовать» — опекать. Охотник в Сибири рассказывал, как наблюдал переправу медвежьей семьи через реку.

«Вода была неглубокой, но быстрой. Мать перешла поток, уверенная, что «пестун» поможет малышу его одолеть. Но «пестун» перескочил воду, отряхнул брызги так, что в них радуга засияла, и побежал к матери. А младший скулил на том берегу, испугавшись теченья. Любопытно, что мать на помощь ему не бросилась. Подскочила она к «пестуну» и отвалила ему по заду такую затрещину, что тот кубарем покатился с откоса. И «пестун» понял, за что получил наказанье, — вернулся к брату и увлек его в воду.

Мать спокойно наблюдала с берега эту картину». Все живое, рождаясь, уже имеет какую-то программу действий и поведения. Например, плести паутину паук не учится. Опыт предыдущих поколений закодирован в его нервной системе, незаурядное мастерство паука — врожденное. Можно привести еще немало примеров из жизни других животных, когда, рождаясь, малыш уже имеет минимум знаний, чтобы существовать. Птенец в яйце нажимает на скорлупу «яйцевым зубом» и разрушает ее, чтобы выйти на свет. Оперившись в гнезде и вылетев из него, птенец уязвим. Шанс выжить заключается в том, чтобы ввиду опасности (подлинной или мнимой) затаиться, не шевелиться. К этому малыша побуждает условный сигнал матери: «Не двигаться, замереть!» И так поступают не только птицы, но и малыши крупных животных — оленята, кабанята. Чтобы они совершенно слились с окружающей обстановкой, природа снабжает их камуфляжем: оленят — «солнечными пятнышками», кабанят — полосками.

Но пассивная эта защита долго хранить не может. Жизнь требует движенья. И если у насекомых почти на все случаи жизни есть наследственная программа поведения, а опыт, учеба играют роль очень малую, то животным высшим без учебы трудно приспособиться к меняющемуся миру. В их мозгу есть как бы чистые листы, на которые будет записан их собственный опыт жизни.

Приобретение опыта — это часто метод проб и ошибок, чреватый опасностями. Рождаясь, мы не знаем, что дверца у печки горячая, и, только обжегшись, будем это хорошо знать. В детстве, помню, я лизнул заиндевевший замок и поплатился за это кожей на языке. Уберечься от этих опасных проб малышу помогают те, кто опытом жизни уже владеет, — мать, старшие братья, сестры, все окружающие.

В природе эта учеба идет непрерывно. Для хищников очень важно научиться приемам охоты. Но поначалу врожденное чувство надо как следует пробудить. И родители — к примеру, волки и лисы — приносят к логову еще живую добычу. На ней молодые волчата и лисы «пробуют зубы» — крадутся к жертве, находят наиболее уязвимое место.

Уроки же настоящей охоты повзрослевшая молодь получает, наблюдая, как действуют родители. Волки, например, специально устраивают показательные загоны, давая возможность молодняку все как следует видеть, а самым инициативным и сметливым — отличиться. Так копятся опыт и знания. Волчонок должен усвоить, например, что лося надо бояться спереди, а лошадь сзади, что женщина в лесу не так опасна, как мужчина, что мужчина, шумно работающий с топором, не так опасен, как тихо идущий с ружьем, что оленя и лося зимой очень выгодно выгнать на речку — на льду эти жертвы беспомощны. И так далее. Книга учения велика. Не всем удается осилить ее без ошибок. А ошибка часто стоит ученику жизни. Потому-то больше всего животных гибнет в раннем возрасте. А успешно прошедшие школу учебы живут долго. Хотя учиться надо всю жизнь.

Всю жизнь и учатся, ибо окружающий мир может резко меняться, в нем появляются новые выгодные возможности, но чаще возникают опасности и осложненья. Это меньше касается тех, кто живет в устоявшемся мире — где-нибудь в непролазной тайге или в джунглях. Тем же, кто приспособился жить но соседству с людьми, надо быть постоянно готовыми к переменам и неожиданностям. Надо постоянно учиться.

Любознательность, присущая всему живому, — главный двигатель приспособления к жизни. Заметив что-нибудь необычное в окружающей обстановке, все животные стремятся верно оценить новшество даже с риском для жизни. Им крайне важно знать, как следует впредь к новшеству относиться. Пингвины в Антарктиде, впервые увидев людей, совершали в поселки «экскурсии», наблюдая, как люди передвигают грузы, стучат молотками. Убедившись, что невиданные пришельцы ничем пингвинам не угрожают, птицы перестали ходить в поселки, а у себя на льдинах людей ничуть не боятся.

В других местах чаще бывает наоборот. Лучше всех знают наши повадки волки. Обитая рядом с людьми, эти звери, с одной стороны, панически их боятся, с другой — умом и хитростью извлекают из сожительства пользу. В глухой тайге волка не встретишь.

Волки держатся в обжитых человеком местах: тут можно украсть овечку, собаку, спастись от голода на скотомогильнике. Но ухо надо держать востро — все время ждать ответных козней от человека. Волки научились «не возникать», когда человек обнаруживает их логово. Волчица с тоской издали будет смотреть, как лесник бросает в мешок волчат, но даже не подаст голоса. Это опыт уже множества поколений зверей. Те, кто пытался защитить логово, погибали — отбором закрепилась терпимость к нестерпимому грабежу. Волк, находясь в сознательной близости к человеку и причиняя ему нередко очень заметный урон, все время боится подвоха. Его путает все необычное, новое в окружающей обстановке. И охотники на волков давно это поняли. Выследив стаю, они окружают место лежки зверей бечевкой с флажками. И волки не в силах перепрыгнуть, перескочить этот ничтожный с точки зрения здравого смысла барьер. В поисках выхода из оклада полки попадают под выстрел. Но один раз вгорячах, с испугу или в отчаянии перемахнув флажки, полк уже не будет панически их бояться и постарается другим показать безопасность пересеченья магической линии.

Наглядны другие примеры учебы волков. Было время, охотник-волчатник натирал капканы разными травами, чтобы заглушить запах железа. Сегодня охотник этого не делает. Почему? На полях волки постоянно натыкаются на брошенные старые косилки и сеялки, детали автомобилей и комбайнов — запах железа их уже не путает. От охотников на «Буранах» волки, заплатив немалую цену, научились спасаться в лесу, в оврагах. От летящего низко самолета или вертолета со стрелком на борту волку на открытом пространстве спастись почти невозможно. Все-таки научились спасаться! Кто-то, возможно, случайно, от летящей вслед гибели развернулся в обратную сторону и спасся. Урок был усвоен немедленно. И теперь уже волк в нужный момент сделает разворот, а это пример и другим.

Подражанье соседям — важная форма учебы в природе. Хрестоматийным стал пример у этологов с лондонскими синицами. Лет тридцать назад, пишут, какая-то синица, расклевав крышечку из фольги на бутылке, оставленной молочником у порога дома, нашла путь к лакомым сливкам. Вскоре все лондонские синицы проделывали с бутылками по утрам несложную операцию.

Есть и еще один классический пример подражательного ученья. На острове Хоккайдо живет самая северная на земле популяция обезьян — японские макаки. Как-то, возможно, случайно, одна обезьянка высыпала в воду смешанные с землей зерна пшеницы. Зерна всплыли чистыми. Обезьяна сразу же оценила достоинство пищи без земляной примеси и стала постоянно мыть зерна. Постепенно все обезьяны (сначала молодые, а потом и более консервативные старые особи) стали мыть зерна, а потом и картофель в воде.

Замечено: всякая учеба лучше всего идет смолоду. Вот один любопытный пример. Мой друг, ленинградский профессор Леонид Александрович Фирсов, несколько лет подряд проводил эксперименты с обезьянами на озерных островах в Псковской области. Обезьяны каждое лето хорошо обживались на этих «курортах». Они здоровели, в них пробуждались заглохшие при клеточном содержании инстинкты, возникала обычная для них в природных условиях иерархия, утверждался вожак.

Одним из вожаков стал сильный, здоровый шимпанзе Бой. Все умел — кого надо, утихомирит, накажет, малышей приласкает, оборонит от пришельцев. Вся его подопечная группа к ночи или к ненастью строила на деревьях нечто, подобное гнездам. Полчаса — и готово убежище. Строили все, исключая шимпанзе Гамму и всесильного вожака Боя (!). Пока сородичи со всеми удобствами, как у себя в Африке, спали на дереве, две эти сильные обезьяны прятались либо в ящиках, либо, согнувшись, сидели под деревом. Строить гнезд они не умели. «Это было загадкой до той поры, пока мы не вспомнили, в каком возрасте каждая из обезьян к нам попала. Умевшие строить гнезда были пойманы в Африке в трехлетием возрасте, а неумехи — Гамма и Бой — совсем малышами. Гнездостроительные способности в каждой из обезьян заложены от рождения. Но у первых в процессе подражания взрослым эти способности пробудились, получили развитие, а Бой и Гамма «это не проходили».

Возник вопрос: разве поздно Бою теперь научиться простому, казалось бы, делу? Выходит, всему свое время. Сесть на ушедший поезд уже нельзя.

То же самое наблюдается и у людей при обучении, например, музыке, иностранному языку, плаванью, катанию на коньках, развитию всяких трудовых навыков. Все, что легко и свободно прививается в возрасте раннем, очень трудно дается человеку, когда «поезд уже ушел». Закон этот универсален для всего сущего. Вот почему так строго выговаривает шаловливому медвежонку многоопытная медведица-мама.

_{Фото из архива В. Пескова. 10 декабря 2009 г.}