Том 3. Басни, стихотворения, письма

Приятности весны прохладной вобразя,

И сколь она сердца к любви склонять способна,

Не вспомнить мне тебя, прекрасная, нельзя;

А вспомня, не сказать, что ты весне подобна.

Влекущий нас под тень несносный летний зной

Нередко в тяжкое томление приводит,

Но взор пленяющий Темиры дорогой

И лето самое в сей силе превосходит.

Плодами богатя, подобя нивы раю,

Нам осень подает веселые часы;

Мне ж мнится, что тогда я нежный плод сбираю,

Коль взором числю я когда твои красы.

Когда же зимние воображу морозы,

Тогда, чтоб мысли толь холодные согреть

И видеть в феврале цветущи нежны розы,

Мне стоит на тебя лишь только посмотреть.

Желаешь ты того, чтоб быть тебе богатым,

И ищешь способов?.. Будь только тароватым,

И превзойди своим коварством сатану —

Возьми ты за себя прекрасную жену.

Позволь плененному тобою,

Любовь! мне кисть на время взять,

И наполняй меня собою,

Хочу Темиру я писать.

Позволь и дай мне вспоможенье,

Мое ты сердце успокой;

Мой дух, оставь свое волненье,

Любовь, води моей рукой.

Представь ее мне без убору,

И без него мила она;

Представь, когда встречать Аврору

Она встает от нежна сна.

Тогда, как день, гоня мрак ночи,

Природу оживляет вновь;

Когда ее драгие очи

Вперяют нежность и любовь.

В лице играя, жар прелестный

Ее пленяет и томит,

И ей желанья неизвестны

Во сердце нежное селит;

Волнует кровь и сердце бьётся,

Видна в очах нежнейша страсть;

Вздыханьем томна грудь мятется,

И познает любови власть.

Она свои красы зреть тщится,

Восторг приятный полюбя;

Потом сама себя стыдится

И их скрывает от себя.

Она любови гласу внемлет,

В лицо ее вступает стыд;

Но тщетно дух мой предприемлет

Списать толико нежный вид.

Дабы представить вам подробно

Ее всех прелестей собор,

То не перо к тому удобно,

К тому удобен нежный взор.

    Напрасно человек

    В науках тратит век:

Сколь в них премудрости сыскати ни желает,

Родится глупым он и глупым умирает.

О ты, которого разумным закрестили

И титлом знатока публичного почтили;

О ты, который нам явил пример собой,

Что может человек доволен быть судьбой

И ездить четверней по правилу в карете,

Приметным быть глупцом во всем ученом свете

И чести знак таскать у левого ребра,

Когда имеет он довольно серебра;

Скажи, великий муж! поведай нам без лести:

Какою выслугой дошел к такой ты чести,

Что, к удивлению знакомых всех людей,

Ты можешь мучить вдруг четверку лошадей?

Когда б ты был женат, то я бы почитал,

Что ты достоинство рогами поймал;

Но ты, хотя с тех пор сбираешься жениться,

Как мог в десяток вдруг порядочно влюбиться;

Однако всё еще поныне не женат,

То, следственно, еще поныне не рогат.

Я слышал, красотой найти путь к счастью можно,

Но ты судьбой скроен не так-то осторожно.

То правда, иногда с умом выходят в честь;

Но ты доныне трех не можешь перечесть:

За что же столько ты счастлив, чиновен, знатен?

Неужели за то, что твой тупей приятен?

Никак путей твоих понять я не могу.—

Постой, авось либо скажу и не солгу.

Подумаю, в родню твою высоку глядя,

Конечно, этому причиною твой дядя.

Резвися, речка дорогая;

Играй, мой кроткий, милый друг!

Водой блестящей окропляя

Душистый, бархатный сей луг.

Катись кристальною струею

С моей сердечною слезою,

Сверкая в мягкой мураве!

А я, старинку вспоминая

И ею дух мой услаждая,

Простую песнь спою тебе.

Страна родная, драгоценна,

Тебя я буду помнить век!

Где юность райская, бесценна,

Являла тысячи утех;

В объятьях матери где нежных

Не проливал я токов слезных,

Где чистой радостью дышал;

Душой где страсти не владели,

Глаза везде невинность зрели,

Где я в забавах утопал!—

Румяной, розовой зарею

Когда алели облака,

Когда брильянтовой росою

Кропились пестрые луга;

Я бегал в рощах ароматных,

Под сению берез прохладных,

Где пел мне песню соловей,

Где для меня журчал ручей;

Где всё со мною восхищалось,

Где всё со мною улыбалось;

Летал — и зефир легкокрылый

За мною вслед порхал,

Оставя свой цветочек милый,

В кудрях резвился и жужжал.

Когда я жаром утомлялся,

Тогда к твоим брегам бежал;

В прохладны волны погружался

И в них отраду обретал.

Весенний как цветок прекрасный

Живится утренней росой,

И вновь свой запах он приятный

Льет в свежем воздухе струей:

Так дух мой, снова оживленный,

Приятны чувства изливал;

И я, тобою прохлажденный,

Всю цену жизни ощущал.—

Как белый чистый голубок

Весной летит с ветвистой липки,

Как легкий тихий ветерок,—

Так я летел в свой терем светлый,

Где улыбалися забавы,

Где просто было, без прикрас,

Без роскоши — сердец отравы,

Приятно, чисто, без убранств;

И где любовь меня встречала

С горячею в глазах слезой,

Где радость нежно обнимала,

Где счастлив был я сам собой!

Куда же дни златые скрылись?

Невинные, блаженны дни!—

Забава, радость удалились:

Остались горести одни.—

Скажи мне, речка дорогая!

В брегах цветущих протекая,

Не унесла ль ты их с собой?

Их нет — и солнце не сияет;

Терзается мой дух тоской!

Их нет — и эхо воздыхает

Уныло по лесам со мной!

Тиран! на то ли ты родился,

Чтобы взглянуть раз и — пленить!

На то ли огнь любви разлился

В груди моей, чтоб слезы лить?

Тиран, на то ли ты родился?

Когда б я это прежде знала,

Страшилась бы твоих оков:

В тебе я счастье полагала

Ты был моя душа, мой бог!

Когда б я это прежде знала!

Но, ах! и птичка погибает,

Не зная хитрости сетей;

Томится, рвется, умирает!

Скажите ж, как бежать людей?

И птичка в сети попадает.

Пусть грозный страшный гром раздастся

И грудь неверну поразит!..

Увы! как бедной мне остаться;

Меня воспоминанье умертвит —

Пускай, пускай тиран живет!

Печали малые даны,—

Чтоб радостям придать цены;

Нередко о пустом, случится,

Сердечко бедное крушится,

В тоске, в слезах лишается утех,

А после всё выходит смех.

Девица, страстию горя

И тайне сердца изменя,

Признанье в бездну скрыть желает

И за порок его считает;

В тоске, в слезах лишается утех.

А после всё выходит смех.

У Лизы милых боле нет;

Сестра — вдова в шестнадцать лет;

Скучают обе жить на свете,

И смерть одна у них в предмете;

В тоске, в слезах лишаются утех,

А после всё выходит смех.

Прохожий, посмотри: вот у сего пригорка

Ленивец схоронен, а подле Тараторка.

Здесь бедная навек сокрыта Тараторка —

   Скончалась от насморка.

Любви Марбефовой^* с Летицией^* приплод,

Досель был Герострат, стал ныне скороход,

С тех пор как русскую страну господь спасая,

Кутузовым сменить благоволил Барклая,

А чтобы русский нос не слишком поднимал,

    Бог адмирала дал^*.

Под камнем сим лежит прегнусный корсиканец,

Враг человечества, враг бога, самозванец,

Который кровию полсвета обагрил,

Все состоянии расстроил, разорил,

А, наконец, и сам для смертных всех в отраду

Открыл себе он путь через Россию к аду.

    Французский маршал Ней

   В Можайске принцем возвеличен.

   И прежде был Можайск отличен

    Породою свиней.

Как Карабанов взял «Альзиру» перевесть,

   И в аде слух о том промчался,

   Тогда Вольтер, вздохнув, признался,

Что точно грешникам по смерти мука есть!

Тебя я не видал, но знаю:

Ты человечество живишь…

Чего же я тебе желаю?

Того, чем ты других даришь:

Чтобы цвело всё оживленьем,

Чтоб мир был в теле и в сердцах…

Я не парю воображеньем,

Но чту везде — добро в делах.