Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения

– Да, я три раза видел ЛИ, –

Сказал мне старый Биг.

– Его я видел и теперь

Доволен навсегда;

Не может больше счастья быть,

Как повстречаться с ним.

Как позабыть его лицо? –

Оно светло; глаза

Улыбкой странною блестят,

Но нет тревоги в них,

Как будто истина навек

Принадлежит ему.

О, эта истина! Заметь,

Что истин много.

Им Отведены часы и дни.

Царь Истина – весь мир.

Царь Истина… такая есть, –

Ее-то знает ЛИ.

Она проста на первый взгляд,

Но очень мудрена,

Когда захочет человек

Умом ее понять.

Ну, кто научно объяснит

Движенье сердца мне?..

Душа живого сердца – ЛИ,

Вот кто такой он есть;

Когда приходит он – тебе

Приятно и легко.

На знамени его всегда

Написано: «ПРИВЕТ!»

Не человек он – нет.

И он Явился мне во сне,

Когда голодный я заснул

В пакгаузе пустом;

Вдруг разбудил меня толчок

Приветливый в плечо.

Я встал. Тут крыс унылый писк

Вернул меня стремглав

К действительности злобной.

Я На свет луны смотрел

И думал: «Это мне со сна

Почудился толчок».

Как серебро в смоле, сиял

Холодный диск луны.

У ног моих застыл, дымясь,

Ее молочный луч.

Она смеялась надо мной

Из дали темных бездн.

Я вновь хотел смежить глаза,

Но показалось мне,

Что тень или намек на тень

Парит над головой

С улыбкой милой, как цветок

Среди осенних гряд.

В волненьи сильном я не мог

Запомнить все тогда,

Я мог заметить лишь, что он

Прекрасен и не горд.

Приветлив, прост, как джентльмен,

И пошутить не прочь.

– Кто спит – тот ест, – сказал он, взяв

Юмористичный тон, –

Но афоризм этот хорош,

И то условно – раз.

Гораздо лучше ветчина,

Хлеб, пиво и треска…

Уверен я, что утром ты

Пойдешь в Кардийский док.

Есть с бородой там человек,

Чахоточный такой, –

Смотритель. Ты ему скажи,

Что ЛИ тебя послал.

Меня зовут, мой милый, ЛИ.

Я – некто и ничто.

Я, как случится, – есть иль нет,

Но, большей частью, – да.

Три раза встретишь ты меня

На жизненном пути.

Я раз еще к тебе приду

Без разрешенья, сам;

А в третий – ты увидишь, где

Нужна моя рука,

Сообразив, как человек,

Зачем приходит ЛИ.

И он исчез. Ужель всю ночь

Проговорил я с ним?

Ревело утро пристаней

Раскатами сирен,

И солнце в голубой воде

Плескалось нагишом.

Надеюсь, это не был сон, –

Сказал я сам себе,

Сердито взяв Кардийский док

В уме на абордаж, –

Доверчив страшно был в те дни

Я, веря чудесам.

В воротах дока человек

С унылой бородой,

С румянцем алым на щеках

Остановил меня,

Плюясь сердито, и спросил –

Зачем я здесь брожу,

Я шапку торопливо снял,

Откашлялся, вспотел,

И буркнул: «Я пришел от ЛИ

Поденщину просить;

ЛИ наказал вам передать,

Что он меня послал».

Смотритель важно загудел:

«ЛИ? Что-то помню… да…

Высокий этакий, в пенсне.

Ну ладно, становись».

И тут же выдал мне значок, билет

и инструмент.

Теперь я расскажу тебе

О новой встрече с ним;

Кардийский док он не считал

Особенно большим

Приличным делом для себя,

Он лучше поступил.

Раз я спасался от тюрьмы

В окрестностях Рено;

Меня ловили пятый день

И не могли поймать.

Я избегал опасных мест

Инстинктом и судьбой.

Я не украл и не убил,

Но спас из петли сам

Контрабандиста, это был

Премилый человек,

Стрелявший метко на бегу

В таможенный дозор.

Мне даром это не прошло:

Меня по бороде

И шраму выше уха знал

В том округе кой-кто.

И я в окрестные леса

Бежал как нелюдим.

Осенний дождь шумел в листве

Пунцово-золотой,

И небо серое врагом

Смотрело на меня,

И ветер яростно гудел

Над мокрой головой.

Но голод теткой никогда

Прикинуться не мог,

И я пошел, на пятый день,

Куда глаза глядят, –

За хлебом к людям. Шел на риск.

Был голоден, как волк.

На перекрестке я попал

В облаву: из кустов

Жандармы конные, хлеща

Горячих лошадей,

В погоню кинулись за мной,

Крича: «Остановись!»

Держи карман!.. Развив пары,

Я в сторону рыскнул

И по оврагам, где копыт

Бессильно волшебство,

Примчался к дому лесника

На красный свет окна.

Сам не был дома, но его

Испуганная дочь

Серьезно слушала меня

И улыбнулась, лишь

Я руку ей поцеловал,

Прося укрыть на час.

Она ввела меня в чулан

И плотно заперла,

И снова стала шить и петь

Приятным голоском

О королеве и ея

Изысканном паже.

Свирепый голос раздался

С порога: «Мариэт!

Куда девался человек,

Что пробежал сюда?

Дела плохие, если он

Под юбкой у тебя…»

«Ступай немедленно к чертям! –

Сказала Мариэт. –

Давно ли с девушками ты

Так обращаться стал…

Клянусь, я расскажу отцу

О дерзости твоей…

Здесь кто-то, верно, пробежал

Задворками, и я

Ходила даже посмотреть

С ружьем и фонарем.

Но это был, должно быть, волк,

Иль пьяница, как ты».

Еще поспорили они,

Но спасовал жандарм,

Недаром смелые глаза

У женщин, – иногда

Вернее выстрела, – и ты

И я боимся их.

Вот стихло. Крадучись, как вор,

Я выглянул за дверь…

Но не увидел Мариэт,

Сидел у печки ЛИ.

И бил в ладоши, и, смеясь,

Торжествовал вовсю…

Я вздрогнул и глаза протер…

Не ЛИ, а Мариэт

Встает и тихо говорит:

«Скорее уходи

Лесной тропой на Зурбаган».

И объяснила путь.

Я крепко руку ей пожал,

Взял хлеб и серебро,

Что без обиды предложить

Сумела мне она,

И вышел. Снова мокрый лес

Шумел над головой.

Но через несколько шагов

Я обернулся: дверь

Была открыта, Мариэт

Стояла молча в ней

С улыбкой сдержанной в лице,

Прижатом к фонарю…

Биг продолжал: «Об этом – все.

Но слушай, – третий раз

Я помогал немного ЛИ

В истории его.

Все вышло верно, как сказал

Он сам про третий раз».

На океанский пароход,

Плывущий в Порт-Саид,

Сел неизвестный пассажир,

Зловещий, как болид,

Огнем вспахавший небеса

Немой аэролит.

Он был не молод и не стар,

Изысканно одет,

Красив угрюмой красотой

Во тьме прошедших лет –

Печатью тягостных утрат,

Падений и побед.

Казалось, он в душе таил

Всех выражений знак:

На суетливых моряков

Смотрел он, как моряк,

Как будто указать хотел

Что делать им – и как.

На хамовитых торгашей,

Офицеров и дам

Смотрел он так же, как они;

Как если б, чудом, сам

Был женщина и офицер,

Не джентльмен, торгаш и хам.

Но про него сказать не мог

Никто бы никогда,

Откуда он и почему

Молчит везде, всегда,

Как темная у корабля

Бездонная вода.

За двадцать долгих дней – ни с кем

Он слова не сказал,

Вопросов, возгласов к нему

Никто не обращал.

Его лица ни разу смех,

Согрев, не освещал.

Бесшумно появлялся он

И тут, и там – везде,

Как будто отдыха искал,

Не находя нигде,

Как будто изнывал, томясь

В неведомой беде.

Куда бы он ни приходил,

Следили все за ним,

Глаза прищурив, и сигар

Задумчивее дым

Сливался с воздухом морей –

Простором голубым.

И дам изысканный цветник

В лонгшезах, у борта,

Его завидя, умолкал,

Шепчась надменно; та,

Чей взор он длил, – смотрела, сжав

Презрительно уста.

Он умер… Он взойти хотел

На палубу, но вдруг

Склонился к поручням, в глазах

Блеснул немой испуг,

Он пошатнулся и упал

К ногам проворных слуг.

Веселый пароходный врач,

Осмотр закончив свой,

Сказал присутствующим: «Он

Был, кажется, немой.

Теперь он более чем нем,

Ручаюсь головой!»

И документы, паспорта

Искали у него

У мертвого, – но ни бумаг,

Ни писем – ничего

Не обнаружили, и он

Чужим был для всего.

Я видел бледное лицо,

Покой закрытых глаз…

Приятель! всяческую смерть

Я наблюдал не раз,

Но смерти именно такой

Не мыслил бы для нас.

Ни состраданья, ни руки

Знакомых иль друзей,

Но многоликий здесь стоял

Спокойный ротозей,

Как будто он в театр пришел,

В театр или музей.

И даже имя мертвеца

Никто сказать не мог,

Чтоб хоть прибавить про себя:

С таким-то черт иль бог.

Сухое выраженье лиц

Твердило скрытно: «сдох».

Вдруг гневно захотелось мне,

Чтоб не был одинок

Тот, кто без имени лежал.

Не траур, не венок –

Он похороны в море ждал

С балясиной меж ног.

Волненьем думным сердце сжав,

Мне вспомнились все те,

Кто умирал, как жил, один,

В холодной пустоте.

Кто близость избранных людей,

Грустя, хранил в мечте.

Возвысив голос, я сказал,

Храня спокойный взор:

«Мне этот человек знаком,

Его зовут Кон-Фор,

Три месяца провел я с ним

В ущельях диких гор.

Его я знаю как себя:

Изгнанья десять лет

В пустыне он похоронил,

Переступив запрет

Закона мысли, – да, такой

Закон придумал свет.

В непримиримости его

Таился черный яд.

Умом вдали от всех он был,

Душой рвался назад

К привычкам сердца, – и не мог

Разрушить этот ад.

Лишенья, недуги и гнев

Окаменили дух.

Он к окружающему стал

Безличен, слеп и глух,

Лишь сокровенному внимал

Он, умолкая вдруг.

Пока судьбы тяжелый грех

Удар свой грозный длил, –

Он потерял навеки всех,

Кого, скорбя, любил,

Всех отдал он земле – и стал

Немым, как с нами был.

И та, чье имя произнесть

Не мог он без мольбы, –

Перестрадав, устала ждать

И жить в тисках судьбы,

Покинув навсегда сама

Мир скорби и борьбы.

Едва ли жил он с той поры;

Он прозябал, верней

Воспоминаньем жалким тех

Живых и ярких дней,

Когда – для молодости – мир

Был ближе и родней.

Теперь спокойный он лежит

Здесь на глазах у нас.

В мученьях дух его горел,

И, догорев, угас:

Да будет мир его душе,

И нашей – в смертный час!..»

Итак, – ты видишь, – я судьбу

И имя дал ему.

Такая стройность лжи была

Жутка мне самому…

Как сказку эту я сложил, –

Не знаю – не пойму.

Подобной сказки никогда

Не приходилось мне

Излить так просто и легко

Ни сердцу, ни во сне.

И, сам примолкнув, я на миг

Поверил ей вполне.

Толпа обидчива. Она

Молчанья не простит

Ни мертвым, ни живым: толпе

Изнанка тайны льстит,

Тогда, довольная, она

Рыдает иль свистит.

И я, всех зорко осмотрев,

Поймал печали знак,

Знак примиренья, шляпы сняв,

Молчали все; моряк,

Скиталец вечный, прошептал,

Крестясь угрюмо: «Так».

Тогда, случайный кинув взгляд,

Увидел я вдали

С цветком в петлице, на корме

Гуляющего ЛИ.

Он беззаботно закричал:

«Ну, этих провели!»

Еще мгновенье – и волна

Блеснула сквозь него,

Он тенью в парусе мелькнул

И скрылся… для кого?

В какие страны? Трудно знать

Все прихоти его.

Два миллиарда человек

По безднам мчит земля,

И к каждому приходит ЛИ

С улыбкой короля,

Власть терпеливую свою

С хозяином деля.

И только в битвах, где сердца

Иная точит власть,

Не мог он выразить никак

Свою смешную страсть

К проделкам странным, из каких

Я рассказал здесь часть.

Прощай, товарищ. Ночь глуха,

Я выпил и устал.

Когда-нибудь расскажешь ты,

Как ли к тебе пристал,

Как взгляд твой, радуя его,

Смеялся и блистал.