Том 4. Драматические произведения

<Планы и заметки>

<Апрель 1912>

I. Зима. Châtelaine[9] всю зиму слушает сладостные рассказы и песни из уст простого жонглера. Она смущена ими, она потрясена. Она требует автора. Но трубадур далеко, он сам не поет своих песен. Она тайно шлет к нему своего посла (хитрый дьявол).

II. Конец зимы. Трубадур давно слагает песни о далекой Châtelaine. Он стар. Стан его тонок, руки еще сильны, но синие глаза подернуты мутью, и серебристы седины. Посол Châtelaine является к трубадуру и с дьявольским смехом передает ему приглашение своей госпожи. Потрясенный старик отказывается. Сцена спора… Он соглашается под условием, что явится тайно в весеннюю ночь под окно Châtelaine и что она не увидит его, пока он сам не споет ей песню. Посол уходит с тем, чтобы передать госпоже условия поэта. Старик собирается в путь.

III. Весенняя ночь. Благоухание роз. Часть рва и вала, из узкого окна Châtelaine глядит на равнину. Издали кто-то скачет на коне. Всадник с лицом закрытым соскакивает с коня — юношеское движение. Он подходит к окну. Он поет. Песня. Châtelaine роняет розу. Трубадур в волнении открывает лицо. Châtelaine думает, что луна осеребрила его кудри. Лицо его в эту ночь любви сияет юношеским огнем. Она бросает лестницу. Дьявольский посол, подосланный господином, которому служит и который велел ему смотреть за госпожой, бросается на трубадура с рыцарями. Châtelaine падает в обморок (окно пустеет). Трубадура заковывают в цепи.

IV. День и суд. Владелец замка велит привести трубадура. Входит старик в цепях. Вводят Châtelaine. Она не узнает его. Трубадур поет песню. Хорошая песня, говорит Châtelaine и смеется. Она говорит, что видела сон. Муж ее в бешенстве убивает предателя. Трубадура хотят бросить в темницу, но в ту минуту, когда рыцари приближаются, он падает мертвым у ног Châtelaine.

Другой сюжет.

27 апреля <1912>. Сегодня ночью.

Рыцарь отправляется к своей даме. Его убивает по дороге коварный друг; пользуясь своим сходством с ним, он является к ней вместо него (она никогда не видала его в глаза). Но неотступно следует за ним и во всех движениях ему подражает убитый, сходный с ним, как его двойник.

Или — без двойника. Коварный друг обольщает даму, но в последнюю минуту встает перед ним грозный призрак убитого. Это — по-немецки или по-английски, но не по-французски.

Читаю II том Ланселота.

Действием следует считать то, где преобладает развитие сюжета.

Картиной — то, где преобладают черты, необходимые для характеристики действующих лиц и их отношений.

Соображения и догадки о пьесе

14 мая (1912)

Главное действующее лицо — мозг всего представления — один из рыцарей, живущих в замке. Нескладно сложенный, некрасивый [уродливый] лицом, всеми гонимый и преследуемый насмешками, — он тяготится и своим положением в замке, и своим неудачливым прошлым, и главное — «вечным праздником», который наполняет эту бездеятельную и оставляемую пока в покое сарацинами страну; зимнее ли безделье и его скука, или летние охоты, турниры, пляски, — все праздник.

Он принадлежит к тем людям, на которых долгое и беспечное веселье нагоняет тоску; которых это вечно «безаакатное» (в переносном смысле) солнце заставляет мечтать о снегах, холоде, океане, безлюдьи; мечты эти уже не легкие и не юношеские; они добыты долгим трудом, долгим унижением; они уже не те [легкие] эфирные струи, которые могут окружить юношу, пока он юн, и покинуть его, когда он станет мужем; нет, это уже сама кровь; собственная кровь поет ему об океане и безлюдьи в его тяжелеющих венах. Вот почему и его приводит в волнение песня, которую привыкли петь здесь в замке все приезжие певцы, так как песня эта нравится госпоже (Châtelaine). Эта северная песня говорит о единственной необходимости, об Анку, отце страдания, о том, что прошлое и будущее — одинаково [туманно] неведомо (небытие). — Он силится петь про себя эту песню, но, слыша ясно ее напев в сердце, не умеет представить ничего своим некрасивым голосом.

История его жизни такова. Происходя из низкого рода, верностью своей службы он достиг посвящения в рыцари из «валетов». Его дамой была здешняя Châtelaine, почти ребенок тогда; никогда ни словом, ни взглядом он не дал ей заметить своего обожания.

На первом же турнире какой-то наглый, но более сильный, чем он, рыцарь вышиб его из седла и наступил ему ногой на грудь. Châtelaine небрежно махнула платком, чтобы его не добивали. С тех пор он, посвященный в рыцари, но не рыцарь, занимает двусмысленное положение в замке. Все издеваются над ним, не пропуская ни одного случая. Только Châtelaine, давно любимая им тайно, очевидно чувствует его любовь и преданность женским чутьем; всякая влюбленность — лишний раз льстит низкому бабьему самолюбию. И Châtelaine, презирая его в глубине души, не выражает этого внешне. Напротив, как истая баба, она умеет обмануть его мужскую честность, ослепленную к тому же любовью, ласковым обращением, взглядом, который она соблаговолит бросить ему раз в месяц, проходя через зал, встретясь с ним на лестнице.

Другой влюбленный в Châtelaine — паж, красавчик с пушком на губе, проныра и хвастун. До времени он делает вид, что влюблен в Châtelaine безнадежно. Он вздыхает на подушках у ее ног, всегда наряженный в голубое, вечно томный и сластолюбивый. Она ведет с ним легкий флирт — ту легкую кокетливую игру, которая бывает красивой, когда распускаются яблони и когда влюбленные молоды и позволяют себе — от робости, или от молодости, — не слишком много. Та же игра становится уродством, едва победит похоть, а за похотью последует скука. И это чувствуется уже в зачатках на их отроческих играх. — Однако Châtelaine еще молода и неиспорчена. Флирт рождается только из долгой скуки, он для нее — еще почти только игра в шахматы с той или другой demoiselle[10] — способ коротать бесконечные зимние дни и вечера, когда нет ни турниров, ни полевых забав, ни песен и кривляний жонглеров. — Поганец паж, обладающий уже в достаточной степени терпением (свойственным трезвым мужчинам) и здравым смыслом, не торопит событий; он вздыхает и ждет только часа, когда его посвятят в рыцари. Тогда, полагает он, сбудутся его надежды. Характер несложный.

Супруг Châtelaine — пожилой, грубый и обыкновенный — граф (или герцог), как все. Его занимают земли, вассалы, охоты, турниры. По отношению к молодой жене — его занимает одно: чтобы честь его не пострадала; на остальное он смотрит сквозь пальцы.

Сама Châtelaine — молода и прекрасна; прекрасна лишь тем, что молода; и, как во всех молодых, в ней сладостно борются и еще не скоро доборются два стремления: одно — пошлое, житейское, сладострастное; этой частью своего существа она склоняется к пажу; но эта половина души освещена розовым, нежным, дрожащим светом другой половины, в которой скрыты высокие и женственные возможности. Воплотить эти возможности нет средств, окружающая среда не дает никакой пищи ее неясным мечтаниям, которые поэтому принимают постепенно причудливые формы и наконец переходят в ясное ожидание и предчувствие чего-то иного, особенного, непохожего ни на что знакомое, непохожего даже на те розы и благоухания, которые наполняют эту полгода скучающую, а полгода утопающую в развлечениях, страну. Предчувствие внушено ей той самой песней, о которой уже была речь, которую она слушала не раз из уст заезжих певцов. Она становится все рассеяннее, она уже почти не обращает внимания на пажа, который напрасно, сидя у ее ног, жалуется на утрату ее прежнего расположения. На этом застает их поднимающийся занавес.

Р<ыцарь>-Г<рядущее> — носитель того грозного христианства, которое не идет в мир через людские дела и руки, но проливается на него как стихия, подобно волнам океана, которые могут попутно затопить все, что они встретят по дороге. Вот почему он неизвестное, туманен, как грозное будущее, и, принимая временами образы человека, вновь и вновь расплывается и становится туманом, волной, стихией.

Потому он жестоко предпочитает мирный сон обыкновенного, даже пошлого человека — мятежным крикам «богоборца». Потому он уничтожает Бертрана, как только человеческое отчаянье довело его до хулы на крест.[11]

Новый проект 4-й картины (вслед за ней — последняя).[12]

Часть парка у замковой часовни. Паперть. Капеллан приводит Алискана на veillfte des armes, «стражу оружия» (перед посвящением). «Наставление».

Алискан, тоже услыхавший альбу, тоскует о любви Изоры. Рассвет, поют птицы, молодой валет засыпает на паперти. Входит Бертран, изможденный и измученный сомнениями. Его терзает поступок, совершенный в опьянении любви, — чужой рыцарь и враг — в замке.

Сквозь деревья синеет просвет. По-видимому, это утреннее небо, глубоко синее, как будто еще звезды на нем. И вдруг Бертран видит, что это — плащ Рыцаря-Грядущее. Их диалог поодаль от спящего мирно валета. Тот говорит сначала будто из бесконечной дали. В его голосе — и море, и даль, и Изора, и бесцельная синева, так что Бертрану чудится, будто он вопрошает только свое туманное и грозное будущее. Постепенно Рыцарь-Грядущее становится человеком — Гаэтаном и сурово отвечает несчастному на просьбы покинуть замок: «Я дал слово Изоре спеть песню. Я не покину замка. Я уйду отсюда мирно, если только она меня не оскорбит».

Отчаянье Бертрана.

От громкого пения птиц просыпается валет. Полное утро. Ему снилась Изора.

13 ноября 1912

Майские календы

Состязание жонглеров, на котором присутствуют: Граф с капелланом и рыцарями, Изора с пажом и с дамами, Бертран и весь двор графа. Жонглеры поют, потом (в перерывах) другие показывают разные штуки. Капеллан возмущается.

I. Поет один жонглер.

II. Поет другой. Равнодушная Изора; она спрашивает только, когда же будет новый жонглер; удовольствие графа, ревность которого слабеет.

III. Наконец, выступает старый рыцарь, переодетый жонглером. При первых звуках его песни Изора волнуется. Она в волнении сжимает руку пажа. Все восхищены песнью. Граф дает певцу кошелек с золотом. «А вы что дадите мне в награду за песню», — спрашивает рыцарь Изору. Она, по-прежнему не узнавая его, говорит, что эту любимую ее песню никто не пел лучше его. Он просит поцеловать ее руку. Она протягивает ему руку. Он медленно удаляется. Изора спрашивает графа, где же новый жонглер. Этот самый, говорит граф. Только-то… говорит и думает она: этот старик действительно хорошо поет, но… Внезапно доносятся крики и выстрелы[13], граф вскакивает. И опять на Изору находит страстная тоска. Она чувствует, что что-то большое прошло мимо нее и ушло безвозвратно и, не умея выразить этого, склоняется в суматохе среди рыцарей к пажу, который страстно смотрит на нее. И вдруг их глаза встречаются. — (Паж, зашнуруй мне туфлю)… Новые крики, рыцари бросаются к воротам, граф кричит, чтобы подняла мост (через ров)… Бряцание оружием, факелы, суматоха. Никем не замечаемая Изора вдруг дает руку пажу, который страстно хватает ее. И, приподнимая платье от росы, она бежит к замку, за ней — паж.

Вдруг, шатаясь, преграждает им дорогу Бертран. Он ранен и принес увядшую уже черную розу, которую уехавший рыцарь велел возвратить Изоре. Она смотрит на нее с изумлением (я видела такой сон) и со страхом. Изумление сменяется любопытством, она старается вспомнить. «Вы дали ее ему вчера», — говорит Бертран. «Неправда, вчера я была в башне, и нигде больше».

Эпиграфом ко всей пьесе может служить стихотворение Тютчева «Два голоса».

Таков Бертран — не герой, но мозг и сердце всей пьесы, человек по преимуществу. Рядом с ним — Рыцарь-Грядущее — скорее призрак, чем человек; это — чистый зов, художник, старое дитя — и только. Алискан, разумеется, тоже не человек, это — тоже «зов», только — противоположный Рыцарю-Грядущее. Эти двое зовут Изору, которая, как существо низшей породы, уступает в конце концов второму зову; Бертран же никуда не зовет ее, он только любит. Любовь без зова и зов без любви.

Рыцарь-Грядущее — это зов. Смутный и бесцельный зов, который слышит женщина во сне и смутно слышит простой рыцарь Бертран только потому, что любит эту женщину.

Крест —?

Р<ыцарь>-Гр<ядущее> — в образе бродяги, дали, бедного рыцаря, ездящего одиноко и не узнаваемого никогда и никем. Тогда покорны (есть синтез) — и даль, и бесцельность, и КРЕСТ.

Бедный рыцарь

Песня менестреля? (тетя)

Сон Изоры (тетя[14]).

Все эти заглавия не подходят именно потому, что неясен Р<ыцарь>-Гр<ядущее>.[15]

<1912>

Март в начале.

I. Песня Бертрана.

II. Капеллан жалуется графу, что у Изоры на столе лежит вместо молитвенника роман о Флоре. Граф сначала не понимает, что в этом дурного, но капеллан уверяет его, что это пахнет ересью.

III. Граф велит позвать даму Алису и узнает от нее, что Изора скучает, плачет по ночам, кусает подушки и произносит во сне имя неизвестного рыцаря. Воспалившись ревностью, он велит Алисе доносить обо всем и грозит, что запрет Изору в дальнюю круглую башню. Уходит с капелланом приготовить.

IV. Алиса, Изора и паж. Изора задумчиво садится у шахматного стола, паж у ее ног. Тройной разговор, неверные ходы. Алиса уходит.

V. Жалобы пажа. Она велит ему привести «мажордома» (Бертрана?).

VI. Изора одна. Входит Бертран. Она дает ему поручение и отсылает.

VII. Входит разъяренный граф, велит заточить Изору. Удивляется ее равнодушию.

I. Бертран встречается в лесу с рыцарем. После поединка они признают доблести друг друга и повествуют взаимно о себе.

II. Рыцари находят … и называют его имя. Радость и слезы Бертрана. Все пускаются в путь. Разгар весны. Вечереет.

I. Изора с Алисой в круглой башне у окна (Изора не подозревает об измене Алисы и ее доносах графу) осторожно разрезают пирог и читают вложенную туда записку Бертрана о том, что в полночь рыцарь явится к окну, а в случае опасности Бертран предупредит влюбленных альбой. «Оставь меня одну», — говорит Изора.

II. Вечереет, она смотрит в окно. Поет. Всходит луна и бросает тень от башни,

III. В тени появляется рыцарь с закрытым лицом. Их разговор. Он поет ей.

I. Разгар весны, вечереет. Комната в круглой башне. Изора, Алиса, граф. Изора притворно плачет, граф непреклонен, уходит, прогремев ржавым ключом. Приносят пирог, к которому со смехом бросаются Изора и Алиса, осторожно разрезают его и читают вложенную в него записку Бертрана. «Оставь меня одну», — говорит Изора.

II. Темнеет, всходит луна. Изора слышит под окном шорох в розовых кустах. Она открывает потайную дверь.

III. В лунной тени появляется рыцарь с закрытым лицом. Их нежные речи. Она дает ему розу, которую он прячет под плащом. Он сбрасывает берет (?), и седые волосы рассыпаются по плечам. Но ей в лунном свете они кажутся льняными кудрями. В последнюю минуту он ударяет мечом в окно (условный знак), и тотчас же слышится альба Бертрана. Испуганная Изора выпускает его потайным ходом.

IV. Изора зовет Алису, и садится печально с ней у окна.

V. Через некоторое время входит граф; он сообщает, что в замок приехал новый жонглер и что на радостях он устраивает завтра состязание жонглеров, на котором позволяет присутствовать Изоре. Изора не скрывает своей радости.

7 июня 1913

Вт<орой> Рыц<арь> мог бы каяться в том, что смеялся над Бертраном. Но я сейчас так опустел и устал, что не стану этого переделывать. Пьеса настоящая; если когда-нибудь ей суждено быть на сцене, я и из Второго Рыцаря сделаю настоящую роль. А теперь — в последний раз приложив руку к «Розе и Кресту», посылаю маме, она отвезет в Шахматове для переписки, для Сирина.

1916

Нам, художникам, даны: 1) тот цветистый, путанный и необозримый матерьял, который обозначается словом жизнь (все: люди, идеи, образы, [цвета], чувства) и 2) некая (демоническая) воля, имеющая способность делать державный выбор из этого матерьяла и распределять его при помощи тех методов, которые присущи только нам, художникам.

Поэтому я хочу, минуя всякие возможные идейные, исторические, критические вступления, — начать говорить прямо, на языке художника, о драме «Роза и Крест».

В драме действуют, кроме Бертрана, Изоры и Гаэтана, люди, разделяющиеся по следующим группам:

I. Хозяин — Граф Арчимбаут, Капеллан, Алискан, повар, первый рыцарь, придворная дама жены Графа — Алиса — и почти вся челядь.

II. Доктор и второй рыцарь, рыбак, кое-кто из остальной челяди.

Общие признаки: первой группы: обыватели, то есть насиженное место, курица (с вариациями для Алискана); второй группы: униженные, которым плохо живется, с них не спрашивается «присутствие» и они имеют «право на отсутствие» (нужда заела). Когда же они проявляют человеческое, тихо и благодарно улыбаешься им, ибо доктор — добрая собака, второй рыцарь — усталая лошадь, рыбак — краб.

<Из черновиков первой редакции>

Зал замка с большой аркой на закрытый двор, где розовеет на фоне серой стены зацветающая яблоня — признак наступившей весны. В этом пустом зале только один угол — уютен. Он занят скамьями, шахматным столом, голубыми подушками. На всем остальном лежит печать грустного зимнего однообразия; во дворе виден корявый ствол столетней яблони, протянувший свои немногие ветви в мартовское небо.

Бертран стоит одиноко, прислонившись к стволу.

Бертран

Слышны голоса.

Бертран остается в глубокой задумчивости.

Паж поет песенку (пошловатая, любовная).

Пауза. — Она молчит.

Паж

Она

Паж

Она

Паж

Она

Паж

Она

Паж

Она

<…>[16]

Она (тихо напевает)

(Не может припомнить песню.)

Паж

Она

Паж

Она

Опять задумывается. Паж встает и хочет уйти.

Паж приникает к ее руке, потом угодит. Châtelaine грустит одна. Она обрывает бутон с яблони. По двору проходит влюбленный кавалер и дама.

<Граф и вассалы.>

Граф

Рыцари

Граф

Рыцари

<Граф и Алиса.>

Алиса. Напрасно вы мучаете себя, супруга ваша вне всяких подозрений.

Граф. Вы — женщина и сами не знаете, что говорите. Слуги св. церкви понимают дело лучше вас: молодая дама читает роман, когда ей надлежит читать молитвенник, — это раз. Кто сочиняет романы? Романы сочиняют враги св. церкви. Следовательно, молодая дама получает безбожное воспитание — это два. При этом молодая дама заглядывается на молодого рыцаря — молчите, молчите, я сам знаю, что это было… Что происходит тогда? Тогда происходит то, что она наставляет рога своему законному супругу, — это три. Все это ясно, как день, клянусь св. Иаковом Кампостельским!

Сквозь редкие сосны виднеется скалистый берег и синеет океан. К хрустальному источнику, бьющему из черной скалы под ветвями столетней сосны, подходят два рыцаря.

Первый <Бертран>[17]

Второй <Рыцарь-Грядущее>

Первый

Второй

(Снимают шлемы)

Первый

Второй

Первый

Второй

Первый

Второй

Первый

Второй

Первый

<…>

Первый

Второй

Первый

В лесу слышен беспокойный голос рога. Второй рыцарь встает и трубит ответно.

Несколько рыцарей выходит из лесу. Они бросаются к второму рыцарю.

Один из рыцарей

Первый (радостно встает)

Второй (смеясь)

Первый

(Плачет.)

Второй

Первый

Второй

Рыцари склоняются перед …

Первый

Второй

(Уходят в лес.)

Конец третьей (второй) картины.

В руках у графа — огромный ржавый ключ. Голова у графа взъерошена, как у черта на картинке (Flamenca, 347). Лицо его в огне, а сердце сжимается от холода. Все его мысли перевернуты. Порою читает он «обезьяний Отче наш», бормоча никому не понятные слова. Он иногда улыбается по-собачьи, показывая только зубы.

Алиса. Милостивый граф, посмотрите на себя, на что вы похожи! В два месяца переменились вы так, что вас не узнать!

Граф. Дорогая Алиса, я знаю, что делаю. Напрасно теряет труд тот, кто не припрячет молодую жену в такое место, где никто ее не найдет, кроме мужа и сторожа.

Входит Изора — в глубокой печали.

Граф. Милостивый боже, у кого на свете такие светлые волосы! Они блестят, как тончайшие золотые нити! Да, да, я знаю все ваши тайные уловки — все взгляды, вздохи и рукопожатия! Если бы я был действительно строгим мужем, я бы отрезал ваши прекрасные косы!

Изора. Вы все еще не исцелились от вашей болезни, мой повелитель? Не знаю, какое я вам причинила зло, что вы вот уже три месяца держите меня в этой тюрьме.

Граф. Что вы мне сделали? Разве вы не читали романов вместо молитвенника? Разве вы не встречались с рыцарем Блуа?

Изора (плачет). Когда вы поправитесь, вы увидите сами, что я невинна и вы напрасно терзали меня. Но будет уже поздно: смерть моя послужит вам достойным уроком!

Граф (смягчаясь). Ну, не плачьте. Как знать, может быть наказание уже исправило вас и вы еще увидите самый пышный праздник!

Изора (плачет). Кто так жестоко оклеветал меня перед вами! Молодость моя проходит напрасно!

Граф. Потерпите. Вы знаете, что мне видеть ваши слезы не легче, чем вам плакать. Утешьтесь, может быть, я придумал уже кое-что, что развеселит вас. А пока — обедайте, вам станет легче.

Выходит из двери, возвращается с пирогом, сам ставит его на стол и уходит, прогремев ключами.

Изора. Чудовище! Он уже не раз обещал мне свободу, и всегда обманывал!

Алиса. Однако он становится как будто спокойнее, чем был прежде…

Изора. Если бы мой отец знал, как обращается со мной мой муж!

Алиса. Как знать, может быть ревность пройдет и вы опять увидите розы.

Изора. Да, другие розы, не те, что цветут под окном. — Вот эта, например, я никогда не видала такой, она непохожа на все другие. Третьего дня это был бутон, вчера он распустился в ярко-красную розу, а сегодня красный цвет перешел в совсем черный.

Алиса. Черно-красное идет к вашим волосам…

Изора. На что мне украшать себя, когда никто меня не видит. Все обманули меня, даже этот жалкий Бертран. Вот три месяца, как я послала его на поиски; зачем я выбрала такого жалкого посла? И этот потайной ход теперь бесполезен!

Алиса. Может быть, скоро он вернется и принесет вам добрые вести…

Изора. Нет, я не могу больше надеяться на людей, когда даже те, в чью преданность я верила, обманывают меня. — Будем обедать, Алиса, разрежь пирог.

Алиса (режет пирог). Ах!

Изора. Что с тобой?

Алиса. В пироге… записка…

Изора. Записка?

Алиса. Да… подпись… Бертран…

Изора. Дай мне скорей!

(Читает.)

Записка Бертрана

Счастье опять улыбнулось мне!

Алиса. Вот видите, наступают новые времена!

Изора. Да… мне кажется, я вижу все это во сне… так давно ничего не случалось… Честный Бертран… я напрасно бранила его…

Алиса. Госпожа, луна выйдет скоро, уже стемнело…

Изора. Да… ты думаешь, это не обман? Я не смею надеяться… Алиса, оставь меня одну…

Алиса уходит в другую комнату и запирает дверь. Изора смотрит в окно. Темнеет и всходит луна.

Изора (одна)

<Бертран>

Она

<Изора и Рыцарь-Грядущее>

Она

Он

Она

Он

(Хочет идти.)

Она

Он

Она

Он

<…>

Она

Он

Она

Он

Она

Утро. Отдаленная часть парка. Капелла у пруда. Сквозь деревья синеет просвет. На щебетанье проснувшихся птиц из часовни выходят Алискан в белых одеждах, какие надевали рыцари перед посвящением.

Алискан

(Смотрит на свои руки.)

(Смотрится в пруд, как в зеркало, и складывает рот сердечком.)

Алискан дремлет и засыпает на ступенях часовни под щебетанье птиц. Просвет за деревьями все ярче. Входит Бертран, ломая руки.

Бертран

Просвет за деревьями колеблется. Он оказывается синим плащом Рыцаря-Грядущее, который подходит к Бертрану и кладет ему руку на плечо.

Рыцарь-Грядущее

Бертран (вздрагивает)

Рыцарь-Грядущее

Бертран

Рыцарь-Грядущее

Бертран

Рыцарь-Грядущее

Бертран

Рыцарь-Грядущее (с улыбкой)

Бертран

Рыцарь-Грядущее

Бертран

Гаэтан (грозно)

Бертран

Гаэтан

(Скрывается на деревьями.)

<Из текстов второй редакции>

За соснами сквозит скалистый берег и сереет океан. К хрустальному источнику, бьющему из черной скалы под ветвями столетнего дерева, подходят Бертран и другой рыцарь.

Бертран

Рыцарь

Бертран

Рыцарь

Снимают шлемы.

Бертран

<…>[19]

Рыцарь

Бертран

Рыцарь

<…>

Бертран

Рыцарь

<…>

Рыцарь (после молчания)

Бертран

Рыцарь

Бертран

<…>

Рыцарь

Бертран (волнуясь)

Рыцарь

Бертран

Рыцарь

<…>

Бертран

Рыцарь

Бертран

Рыцарь

Бертран

Молчание.

(Плачет.)

Рыцарь

Бертран

Рыцарь

Бертран

Рыцарь

Он трубит в рог, созывая своих рыцарей. Оба уходят к оставленным коням.

Конец второго действия.

Алиса

Да… подпись… «Бертран»…

Изора

Дай мне скорей! (Читает.) «Рыцарь-Грядущее в замке. Он придет к вам потайным ходом, когда взойдет луна. Будьте осторожны, в случае опасности я предупрежу вас альбой. Прекрасная Дама, будьте благословенны. Бертран…»

Алиса

Что я говорила вам?

Изора

Да… счастье снова со мной… или все это сон… честный Бертран…

Алиса

Вам — любовь и радость, а мне — слезы и тюрьма…

Изора

Алиса! У тебя будут шелковые ткани, и драгоценные камни, и самый красивый валет… все, все!.. когда я получу свободу!..

Слышится перекличка ночных сторожей:

Полночь пришла! Сон принесла!

Другие голоса повторяют то же вдали.

Изора

Алиса! Луна! Как бьется сердце! Неужели — правда! Уходи, оставь меня одну!

Алиса уходит в соседнюю комнату.

Изора — одна.

Изора

Святой Видиан! Я сгораю! Где кольцо!

Она легко поднимает за кольцо незаметный люк. Лунный луч сквозь розы окна слабо освещает открытый ход.

Чу! Шорох!

В розовых кустах за окном пробегает шелест. Раздаются тихие шаги под землей. Появляется Рыцарь-Грядущее, закутанный в черный плащ, лицо в тени берета.

Изора, Рыцарь-Грядущее.

Изора

Изора

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора (обезумев)

Рыцарь-Грядущее бросает плащ и берет; на нем синяя одежда, усыпанная звездами, глаза сияют, кудри белеют под луной.

(Бросается перед ним на колени.)

Рыцарь-Грядущее

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора (смеется)

Рыцарь-Грядущее

Изора

В ту минуту, как она бросается к нему, раздается альба.

Бертран (поет за сценой)

Изора

Рыцарь-Грядущее

Изора (мечется по комнате)

Рыцарь-Грядущее

(Начинает спускаться.)

Изора

Рыцарь-Грядущее (из-под земли)

Изора (над люком)

Алиса вбегает, и они вместе опускают крышку.

Ключ поет, входит Граф.

Изора, Алиса, Граф.

Граф

Что с вами, Изора? На вас лица нет.

Изора

Да, мой повелитель! Я страстно молилась, до обморока, до слез!

Граф

Разделите со мною радость! Монфор идет к нам на помощь! Завтра мы празднуем весну! Вы свободны завтра! Мы будем на зеленом лугу слушать нового жонглера, который посетил наш замок! — Довольны ли вы? — Что с вами?

Изора беспомощно смотрит вокруг.

Алиса

Супруга ваша потрясена нежданной милостью. Радость не дает ей говорить.

Конец третьего действия

Яркий полдень в замковом парке. Луг и берег пруда, покрытые кустами роз и пестрыми полевыми цветами. Среди них скамьи приготовлены для встречи мая.

Бертран и один из рыцарей Гаэтана. Бертран несет узел, звенящий бубенцами, — одежду жонглера. Он свистит условным образом. На свист выходит из-за деревьев рыцарь.

Бертран

Рыцарь уносит одежду. Бертран в тяжелых думах бродит между деревьями.

Бертран, Алискан. Алискан — в торжественной одежде, какие носили перед посвящением в рыцари, с цветком в руке.

Алискан (садится на берегу пруда, не замечая Бертрана)

(Смотрится в пруд.)

(Погружается в дремоту.)

Бертран (ломая руки)

Бертран, Гаэтан, Алискан — спящий.

Гаэтан (переодетый жонглером, выходя из-за деревьев, кладет ему руку на плечо)

Бертран (вздрагивая)

Гаэтан (сумрачно)

Бертран

Гаэтан (с горькой улыбкой)

Бертран

Гаэтан

Бертран

Гаэтан

Бертран

Гаэтан

Бертран

Гаэтан

Бертран

Гаэтан

Бертран

Гаэтан

Скрывается за деревьями. Алискан просыпается от песен девушек, несущих майское дерево.

Бертран, Алискан, девушки, Изора, Граф и весь его двор.

Девушки (поют)

Песня «Рыцаря-Грядущее»

Граф

Старик, сегодня — май, а твоя песня пахнет мокрым февралем, как и твоя борода.

Гаэтан

Госпожа, вы слышали песню мою?

Изора (смотрит на него, не узнавая)

Старый жонглер.

Лишается чувств. Дамы и Алискан бросаются к ней.

Граф

Рыцарь-Несчастье привез нам этого скомороха! Точно опять наступила зима, и холодный ветер заставляет бледнеть наших дам!

Во время этих слов Гаэтан пропадает в толпе.

Те же, без Гаэтана. Издали слышны трубы.

Бертран

Ваша Светлость! Измена!

Волнение среди рыцарей, крики, звон оружия.

Отдельные голоса

На коней! — Поднять мост! — Измена! — Монфор! — К оружию!

Все разбегаются в суматохе.

Изора, Алискан, Бертран.

Изора в суматохе подает руку Алискану и бежит с ним, приподнимая платье от росы.

Бертран (преграждая им дорогу)

Изора

Бертран

Изора

Бертран

Изора

Бертран

Изора

Шатаясь, смотрит на Бертрана и опирается на руку Алискана, стоящего подле.

Алискан

Увлекает ее. За деревьями показываются какие-то крестоносцы.

Бертран, рыцари.

Бертран (обезумев, бросается вперед с обнаженным мечом)

Крестоносец

Сражаются.

Крестоносец падает.

Бертран

На него нападает несколько крестоносцев. Жестокая битва. Бертран убивает нескольких и падает, наконец, пораженный в сердце, обагряя кровью цветы.

Другой крестоносец

Во имя Бога и Монфора! Одним еретиком меньше!

(Добивает его мечом.)

Бертран

Монфор… все равно… довольно… Изора…

(Умирает.)

Из замка доносятся трубы и радостные крики: «Да здравствует Монфор!»

Конец

Примечания к драме «Роза и крест»

СЦЕНА II

Святой Иаков!

Граф и Капеллан часто поминают одного из наиболее почитаемых в их время святых — апостола Иакова Старшего, «святого Иакова Кампостельского». Прах святого Иакова, покровителя Испании, был перевезен в IX столетии в Кампостелло; легенда говорит, что место для погребения (в испанской провинции Галиции) было указано звездой; отсюда — имя местечка — Campus Stellae; немного позже, по преданию, сам Иаков на белом коне участвовал в битве с маврами при Logrono и принес испанцам победу. Все это сделало Santiago местом паломничества не менее знаменитым, чем Рим; один из торных путей северных паломников пролегал близ Тулузы; как раз в начале XIII столетия достраивался собор над могилой святого.

СЦЕНА III

Болезнь называется меланхолией…

Диагноз Доктора заимствован мной из средневекового лечебника, составляющего часть рукописи XIII–XIV вв. муниципальной библиотеки в Cambrai (напечатан в статье A. Salmon, в книге «Etudes romanes dftdms a Gaston Paris par ses fflnves framais et Grangers». Paris, 1891). Лечебник начинается словами: «Constentins et maistre Galiens et Ipocras nous tiesmoignent…» Далее: «Et u melancolie surhabunde, le corps malmet… et si ne puet la folie de legier esciver» (избежать… см. слова Алисы в IV сцене)… «Li sane croist en printans, et en gain (осенью) noire cole. Li sane croist des ydes des firmer disques as ydes de marc… Melancolie regne des ydes d'aoust dusques en fevrier… Quant il ia trap sane, par le nfis s'en ist fors…

…Contre melancolie, ki est froide et seke et aigre, on ne le doit mie tenir trap maigre; on le doit pJenierment dyeter, et li doit on dormer douc et moiste, et се li vaut…»[20]

Дай сюда шахматы…

В романе Круглого Стола «Lancelot» фея Вивиана играет в шахматы с Ланселотом. О том, что шахматы были распространены в замках феодалов, свидетельствует и Вальтер Скотт в своих «Essais sur la Chevalerie», и популярные истории литературы и нравов.

Спеть вам песню, которую поют при Аррасском дворе?

Аррасский двор (Аррас — столица графства Артуа, главный город нынешнего департамента Па де Калэ), о котором только и мечтает Алискан, был в XII столетии, после долгого господства графов фландрских, присоединен Филиппом Августом к французской короне; он отличался особым блеском куртуазии в XIII столетии.

Аэлис, о, роза…

Только имя Аэлис в этой песне заимствовано мной (по его созвучию с именем Алисы) из известной старофранцузской народной песенки: «Bele Aaliz main leva…»[21] (см. E. В. Аничков, «Весенняя обрядовая песня»; транскрипция имени принадлежит ему же).

СЦЕНА IV

Симон Монфор

Симон — сначала барон, потом граф Монфортский (родился около 1160 г.), в 1199 г. участвовал в крестовом походе в Палестину и был прозван за храбрость «Маккавеем» своего века; возвратясь, был избран баронами предводителем крестового похода против альбигойцев; поход этот начался в 1208 году, к которому и надо приурочить время действия «Розы и Креста». Крестоносное войско собралось в Лионе и пошло на юг; взятие Безье, при котором папский легат произнес исторические слова (слова Бертрана, д. III, сц. 1), а потом и Каркассона, относится к следующему году. Симон, прославившийся крайней жестокостью во время альбигойской войны, был убит (гораздо позже) ударом камня при осаде Тулузы.

Раймунд

Раймунд VI «Старый», граф Тулузский, родился в 1156 г., имел бурные разногласия со св. престолом по поводу альбигойства, которому он негласно сочувствовал; ему приписали убийство легата Петра де Кастельно. Два раза отлученный от церкви (1208, 1211), он выдержал страшную резню, шесть лет был в изгнании (пока Тулузой правил Симон Монфор), но потом возвратился и до смерти продолжал владеть графством, несмотря на нападения Амори Монфора (сына Симона). Раймунд был женат пять раз, но оставил только двух законных сыновей. В 1208 году, графство Тулузское вмещало в себе графства Кверси, Альби, Каркассон, Ним, Безье, Фуа и «Прованский маркизат».

Монсегюр

Монсегюр — замок в Лангедоке — был одним из очагов сектантства.

Епископу их новому присягу…

Многие города Лангедока (Альби, Тулуза, Каркассон, Валь д'Аран) были почти сплошь заселены сектантами (катарами); в Альби жил епископ, стоявший во главе одной из епархий.

С дьяволовыми ткачами мы сладим…

«Ткачами» (tisserands, ffixerands) назывались альбигойцы потому, что большая часть секты состояла из ремесленников этого рода, особенно в Тулузе.

Роман о Флоре и Бланшефлёре

Роман этот греческого происхождения (две редакции XII века); сюжет его использован, между прочим, Боккачио; это — трогательная история любви двух детей; их разлучают, но, после многих приключений и опасностей, они счастливо соединяются; родственна этой истории chantefable Aucassin et Nicolette[22], написанная также в XII столетии, частью стихами, частью прозой (G. Paris, La Litterature framaise au moyen Bge, XI–XIV sincle).

СЦЕНА V

Святой Видиан

Изора, дочь бедной швеи-испанки, из маленького городка Martres Tolosanes (Муки Толозанские), который лежит у подошвы Пиренеи на берегу Гаронны; патрон этого городка — малоизвестный St. Vidian, сын герцога времен Карла Великого, обративший в бегство мавров, убитый ими около городка Ангонии и погребенный там; на могиле его были явлены чудеса; с той поры Ангония (южнее Толозы) была названа городом «мучеников» (Martres), и до сих пор, около Троицы, праздник святого знаменуется там примерными битвами христиан с маврами (описание праздника и костюмов — в статье A. Thomas — Vivien cTAliscans et la lftgende de St. Vidian в книге «iitudes romanes», указанной выше; в статье доказывается родство жития св. Видиана с некоторыми chansons de geste[23]).

Я клялся бы розой-Вы краше всех роз?

Изора принимает эти слова за общее место и удивляется, откуда мог научиться куртуазии бедный рыцарь.

За все заботы вы платите мне золотом Тулузы!

Золото Тулузы вошло в поговорку с языческих времен; оно означает богатство, приносящее беду.

СЦЕНА I

Не верь безумию любви?

Песня, словами которой перекликаются Гаэтан и рыбак, записана виконтом de la Villemarqmi в его собрании народных бретонских песен (Barzaz-Breiz, Chants populaires de la Bretagne). История сохранила смутную память о каком-то городе V века, который назывался Хрис, или Кэр-Ис. Легенда рассказывает, что Кэр-Ис был столицей Арморики; им правил благочестивый король Граллон, который был дружен со святым Гвеннолэ, первым аббатом первого монастыря, построенного в Арморике; город Кэр-Ис стоял на берегу, моря и был отделен от него громадным бассейном, который спасал от наводнений во время приливов; в плотине, отделявшей бассейн от города, была потайная дверь, а ключ от нее хранился у короля. Песня, написанная на корнваллийском диалекте, начинается словами:

то есть:

Далее описывается, как старый король уснул после пира; он спал в пурпурной мантии, с золотой цепью на шее, его седины, белые, как снег, струились по плечам.

В это время коварная дочь Граллона, прекрасная Дагю (Dahu) проскользнула в его спальню, опустилась на колени, сняла с его шеи цепь и ключ вместе с цепью.

Она открыла потайную дверь, чтобы впустить своего любовника, чьи речи текли тихонько, как вода, ей в уши; океан хлынул и затопил город; только лесник слышал потом, как дикий конь Граллона, быстрый, как пламя, промчался в черную ночь; он видел, как водяница расчесывала на берегу под полуденным солнцем золотые волосы; она пела, и песни ее были печальны, как плеск волн; св. Гвеннолэ превратил коварную Дагю в сирену; рыбаки и поныне видят остатки стен и башен, выступающие из воды во время отлива, а в бурю слышат звон колоколов на дне морском.

Гаэтан — лишь один из слагателей легенды, источники которой восходят к легендам о гибели Содома.

Трауменек

Замок, о котором идет речь, в действительности назывался Тготйпес. Все имена деревень и местечек — исторические: Plougasnou, Plouftzec и Plouguerneau — лежат на севере Бретани, в нынешнем департаменте Finistnre. В книге брата Albert Le Grand, доминиканца XVI века (Les vies des saints de la Bretagne — Armorique. Brest et Paris, 1837, Imprimerie de P. Anner et fils; есть новое издание), есть глава, перепечатанная из «Истории церквей и часовен Божьей Матери, построенных в диоцезе Св. Льва» (сочинение монаха Кирилла ле Пеннека — Morlaix, 1647). Здесь рассказывается следующее: близ Арморики виднеется приход Ландеда (Landeda); хоть он и не велик, однако ничем не уступает другим в отношении почитания Пресвятой Девы. Отсюда — спуск к порту Аберврак (Aber-Grac'h, Aber-Wrac'h), где существует преданный церкви монастырь «Notre Dame des Anges», основанный в 1507 году (таким образом, во времена «Розы и Креста» монастыря еще не было, как нет его и теперь: в наше время он превращен в гостиницу, а уничтожен был во время Великой Революции). В том же приходе можно посетить капеллу Божьей Матери на красивой и приятной лужайке, по соседству с прекрасным источником; она принадлежит благородному дому Троменек; замок находится рядом с ней (в наши дни от этого замка осталось лишь несколько развалин, заросших плющом); построена она сеньером Троменека на память о поединке с молодым сеньером Карманом.

Аберврак лежит на самом берегу бухты, при устье речки, от которой он получил имя, и прямо против него — выход в океан, укрепленный в 50-х годах прошлого столетия небольшим фортом, который теперь оставлен. Прибрежная полоса, отделяющая бухту от океана, только и носит теперь имя Арморики (древнее имя Бретани); близ этого форта есть скалы и камни причудливых очертаний. Ландеда и развалины Троменека лежат на высотах над Абервраком, в виду океана. Со всего этого берега виден лежащий в море пустынный остров Девы (Не Vierge), на котором воздвигнут величайший из французских маяков, указывающий вход в Ламанш.

Мы все туда на праздник ходим…

Рыбак разумеет les pardons — «прощеные дни», которые исстари празднуются по всей Бретани танцами, шествиями, ярмарками и т. д.

СЦЕНА II

Из Арморики милой я родом...

Гаэтан называет свою родину Арморикой по-старинному. В его время она уже носила имя Бретани.

…Ты веришь,

Что в жилах у нас Одна — святая, французская кровь?..

Это не ходячее мнение; в то время, хотя и близкое к объединению Франции, большинство думало иначе, и Алискан, говорящий о «чужой и дикой Бретани» (действие 1, сц. 3), является характерным выразителем обывательских мнений.

Пусть напрасно заехал я в ваши туманы,

С Толозанской дороги свернув!

Бертран поехал на север, по поручению графа, выехав сначала на Толозанскую дорогу (La via Tolosana) — обычный путь пилигримов в Santiago с севера; путь этот указан в одном «путеводителе пилигримов» (Codex Campostellanus XII века; здесь значатся: Nomes, Saint-Gilles, Saint-Guilhem-du-Dftsert, Toulouse). В последние годы Bftdier в своей книге (Les Lftgendes ftpiques, recherches sur la formation des chansons de geste, 2 volumes, Paris, 1908), следуя указаниям Chansons de geste, проследил этот путь за Nomes на Париж через Clermonts-Ferrand. Монфор, выйдя из Лиона и направляясь к Тулузе, очевидно, вышел где-то южнее на Толозанскую дорогу; там-то Бертран и встретил его. Затем, исполняя поручение Изоры, Бертран свернул к северо-западу и достиг пределов Бретани.

Возле синего озера юная мать…

Весь монолог Гаэтана навеян романом «Lancelot du lac»; Ланселот был унесен из колыбели феей Вивианой на дно озера; она воспитала его; она учила его играть в шахматы, за обедом он сидел против нее в венке из роз даже в те месяцы, когда розы перестают цвести; когда же юный Ланселот стал тосковать и пожелал стать рыцарем, фея долго не хотела отпускать его, наконец научила его христианским заповедям рыцарства и сама отвезла ко двору короля Артура и прекрасной королевы Джиневры.

СЦЕНА I

Войска его святейшества

Крестовый поход против альбигойцев был вдохновлен папой Иннокентием III.

Орифламма Монфора

Герб Симона III Монфортского — в Версали. Все гербы зала крестовых походов (чертежи и описания) — см. в шестом томе «Galeries Historiques du Palais de Versailles» (Paris, 1840).

Они теперь в Безъе...

Событие относится в действительности к лету 1209 года. Знаменитые слова произнес папский легат Арнольд Амальрик; после этого, говорит хроника, в городе «не осталось ни одного живого существа»; Безье разграбили и сожгли.

…Первый день весенний, вы знаете, он — первый года день…

«Апрель и май — ключ всего года» (старая французская поговорка).

СЦЕНА II

Подсыпь немного ивовой коры…

Salix alba — известное в средних веках слабительное.

Сегодня я встаю на ночную стражу…

В обряд посвящения в рыцари входило, кроме поста и очистительной ванны, стояние на ночной страже в ночь перед посвящением; это называлось — «veillue des armes».

СЦЕНА III

Многие места диалога Изоры и Алисы, особенно то место, где Алиса играет роль клерка, заимствованы мной из провансальского романа XII века Flamenca.

Им же навеян мне характер графа. Оттуда же взято имя графа Archambaut (Арчимбаут — транскрипция Е. В. Аничкова), имена Алисы (у Châtelaine Фламенки две «damoiselles»: Алиса и Маргарита), Отгона и Клари. Наконец, из того же романа взяты мной некоторые отдельные образы и выражения в пьесе, например: волосы у графа, «как у черта на картинке»; «когда улыбается, скалит зубы по-собачьи»; «ярость любого дракона можно смягчить кротостию»; и др. (Срв. «Le roman de Flamenca», риЬИй d'apras le manuscrit unique de Carcassone, traduit et accompagnfi d'un glossaire par Paul Meyer, Paris — Biiziers, 1865).

Прекрасный, как святой Губерт

S. Hubert — «Арф1хе des Ardennes» XII века, покровитель охотников.

СЦЕНА V

Перекличка ночных сторожей

Ночные сторожа в Тулузе до сих пор кричат: «Minuit passii, dormez en paix!»

СЦЕНА I

Душистый кларет — смесь вина, меда, духов и пряностей.

Наука учтивой любви — куртуазия.

СЦЕНА III

Песня девушек

взята мною из разных майских песен («trimouzettes»). Начало ее:

(Срв.: E. В. Аничков, «Весенняя обрядовая песня», часть I, глава 3, стр. 168 и ел.).

Майское дерево — столб, украшенный цветами и лентами, — носили девушки в венках и с песнями или возили на телеге, запряженной волами.

Бароны и богатеи — постоянный титул провансальской знати: «rics oms е baros».

Песня первого менестреля — свободный перевод трех строф (I, II и IV) знаменитой сирвенты Бертрана де Борн: «Be m platz lo dous temps de pascor»[24] (все чередования рифмы соблюдены).

Песня второго менестреля — вольное переложение песенки пикарского трувера XIII века. Начало ее:

(см. Аничков, «Весенняя обрядовая песня», т. I, стр. 124 и ел.).

Песня Гаэтана

принадлежит мне, но некоторые мотивы ее навеяны бретонской поэзией. В ней есть отголосок разговора ребенка с друидом, где друид говорит: «La Nftcessiffi unique, Ankou, риге de Douleur; rien avant, rien de plus»[25] (см. Villemarquft, Barzaz-Breiz).

В припеве повторяется постоянный мотив: «La neige tombait, le vent soufflait»[26] (сравн. A. le Braz, «Vieilles Histoires du pays breton», Paris, 1905, «N(J)el des Chouans»).

Что касается понимания песни Изорой, то оно зависит не только от ее собственного характера, но и от общего направления южного ума: италианский ученый Egidio Gozzi, говоря о провансальской поэзии, подчеркивает: «joi е poesia sono sinonimi, come pure sinonimi sono poesia et amors»[27] (Delle origini della poesia de medio evo, Torino, 1895). Суровый северный напев о Радости и Страданьи откликается в южном сердце как «Страданье — радость с милым». Joi на севере — высокое вдохновение, на юге — легкая весенняя радость.

Шутов сюда!

Показывать акробатические фокусы умели часто те самые жонглеры, которые умели петь. Слова моих жонглеров — заимствованы.

Крест на красном поле — герб Раймунда Тулузского, — см. «Galeries historiques de Versailles», t. VI.

СЦЕНА V

Крест над вьюгой — видение бретонских рыбаков.

Записки Бертрана, написанные им за несколько часов до смерти

Я, Бертран, сын простого тулузского ткача, с малых лет попал на службу в замок графа Арчимбаута в Лангедоке. За долгую службу граф опоясал меня мечом. Посвящение мое в рыцари прошло незаметно, и никакая дама не дала мне ни шарфа, ни пояса, но сам я, втайне от всех, избрал дамою своего сердца прекрасную супругу моего господина — графиню Изору. Жизнь моя так и протекла бы в неустанных заботах об охране замка, которые были все возложены на меня; я мог бы проводить еще долгие ночи на страже во дворе замка, так как силу не спать, но бодрствовать мне давала любовь к той, чье окно выходило на мой пустой двор; но случилось происшествие, которое дало толчок к перемене всей моей судьбы.

Однажды во время турнира, в минуту, когда я почувствовал непобедимую усталость после бессонных ночей, чужой рыцарь — великан с дельфином в гербе — вышиб меня из седла подлым ударом и наступил мне ногой на грудь. Горя стыдом и гневом, я умолял его пронзить мне сердце; но госпожа махнула платком, и меня пощадили. С тех пор никто не давал мне проходу, все стали смеяться мне прямо в лицо. Вероятно, и она смеялась надо мной за глаза, но любовь моя к ней не умерла, а только чувство горечи примешалось к ней, потому что я чувствовал себя ей обязанным моей, хотя и несчастной, жизнью; я решил тогда доживать свой век, редко позволяя себе утешаться мыслями о смерти и полагая, что мне уже ничем не смыть того унижения, которое так неожиданно на меня обрушилось.

Тем временем окрестные крестьяне, которых здесь зовут презрительно «ткачами», стали все чаще совершать набеги на замок, а иногда нападать и на наших рыцарей, которых заставали врасплох на дороге. Таким образом они напали на Отгона и на Клари; правда, их не убили, а только исколотили дубьем до полусмерти. Это было ответом на вызывающее поведение нашего двора; графу случалось для потехи устраивать облавы на крестьян, как на диких зверей, а иногда рыцари наши, наскучив турнирами, пирами и песнями, охотились за девушками из соседних деревень.

Видя все это, я не мог оставаться равнодушным, но также не мог ничем помочь беде, так как был только ночным сторожем и разведчиком и, в унижении моем, не имел даже голоса, чтобы умолить моего господина оставить жестокие забавы и предостеречь его от грозящих неприятностей. Может быть, — да простит меня бог, — в моей оскорбленной душе жило грешное чувство злорадства, ибо тот, кто унижал меня не совсем справедливо, сам не был чист. Особенно же мучило меня и восстановляло против господина — его отношение к молодой графине, на которую он не обращал никакого внимания, не умея ничем занять свою прекрасную супругу, которой было только семнадцать лет. Молодые женщины требуют внимания и забот, а те из них, которые отличаются пылким нравом, умеют сами занять себя, когда их не занимает супруг.

Невнимание моего господина к прекрасной Изоре, которая отличалась пылким нравом, не замедлило сказаться. Юная графиня приблизила к себе своего молодого пажа Алискана, и я был иногда свидетелем того, как она резвилась на зеленом лугу среди цветов, приподнимая платье от вечерней росы, с этим красивым мальчиком, а он преследовал ее, как мотылек преследует пеструю бабочку.

Наступила весна этого тяжелого года, когда невинные забавы молодой графини были неожиданно прерваны. Заезжий жонглер спел в замке странную песню, которая произвела глубокое впечатление на прекрасную Изору; она отстранила от себя пажа и предалась непонятной ни для кого тоске. Напрасно размышлял я о том, чем волнует ее песня, из которой мне запомнились ярко слова о том, что беда и утраты преследуют человека всюду и нет для него иного спасения, кроме креста. В песне этой говорилось также о море, о снеге и Радости Страданья. Я помню утро, когда я, по обыкновению, стоя на страже во дворе замка, размышлял о своей несчастной судьбе, о неразделенной любви и о том, как может Страдание быть Радостью. Эти слова песни влекли меня, но я не знаю, сам ли я чувствовал скрытый за ними тайный смысл, или чувствовать его меня заставляла любовь к той, для кого в те дни эта песня была предметом всех стремлений. — Пока я стоял там на страже и тихо повторял про себя темный напев, придворная дама моей госпожи, распахнув окно наверху, велела мне, по обыкновению, привести воды из колодца и потом приказала отойти от окна. Я помню, она сказала: «Моя госпожа больна, ее расстраивает ваше пенье».

В те дни я был послан на разведки и узнал, что граф Раймунд снарядил войско в Тулузе и под знамя его встал сосед наш — Монсегюр. Граф Монфор, которого ждали у нас в замке как избавителя от еретиков, был, по словам окрестных жителей, еще только в Лионе. Господин мой, призвав меня через несколько дней к себе, расспросил меня обо всей подробно в велел ехать на север, чтобы узнать в точности, где находится войско Симона Монфора.

В тот самый день госпожа кликнула меня из окна, когда я проходил по двору. Я вошел к ней изумленный, ибо никогда прежде не удостаивался от нее такой чести. В присутствии своей придворной дамы она сказала мне, что ее супруг и мой господин подозревает ее и собирается заточить в Башню Неутешной Вдовы, чем возбудила в моей душе величайшее сострадание к ней. Узнав от меня, что я послан на север и что в башне есть потайной ход, она велела мне отыскать сочинителя той песни, которая не дает ей уснуть, по двум признакам, которые она видела во сне: и по черной розе на груди и по имени «Странник». Поручение это показалось мне детскою сказкой, но, зная, что в детских сказках больше правды, чем думают люди, я дал ей слово погибнуть, или исполнить ее поручение, полагая втайне, что иду на верную гибель, которая не страшила меня, ибо я ни на что больше не надеялся в жизни.

После этого госпожа моя заставила меня, как я ни просил меня отпустить, признаться в моей любви к ней. Когда я безмолвно склонил перед ней колени, мне показалось, что тень привета скользнула по ее прекрасному лицу. В эту минуту; вошел граф с ключами от башни и, застав меня в комнате госпожи, решил, что я ухаживаю за ее придворной дамой. Госпожа не стала, конечно, отрицать этого, чтобы не навлечь на себя худших подозрений, так как гневу графа и без того не было пределов. Он унижал меня словами, которых я не стерпел бы, если бы могла в те дни исполниться мера моего унижения. Но унижение мое тогда было беспредельно, и, когда граф на моих глазах отослал свою супругу в Башню Неутешной Вдовы, я исполнился желанием помочь моей невольной и прекрасной предательнице и, смущенный сердцем, отправился на далекий север с двойным поручением: от господина, который с того часа стал вовсе чужим моей душе, но которому я не мог и не хотел изменять, ибо измену, даже неправде, почитаю делом, недостойным рыцаря; и от госпожи, любовь и сострадание к которой давали мне силу продолжать путь, еще самому мне непонятный.

Я странствовал долго и уже собрал все сведения о войске графа Монфора, которое застал на Толозанской дороге, в Безье, где оно занималось делом, позорным для христиан, избивая, по наущению папского легата, мирных жителей. Давно свернув с Толозанской дороги, я доехал до самого берега океана в той местности, которая носила некогда название Арморики, а ныне называется Бретанью. Кружа по берегу на усталом коне среди камней под хлопьями снега и под ветром, который хлестал мне в лицо, — я увидал внезапно странного рыцаря в лохмотьях; он затеял со мной ссору, из которой я легко вышел победителем, так как он был стар и слаб. После этого он позвал меня отдохнуть у себя в замке, и я охотно принял его предложение, так как конь мой устал и я начинал отчаиваться в моих долгих поисках. Рыцарь, оказавшийся сеньором Трауменека и назвавшийся Гаэтаном, рассказывал мне чудно и непонятно о подводном городе, а я, слушая его голос и смотря на его юношеское лицо и глаза, которые не утратили своего огня даже под тенью седин, убелявших его голову, — исполнялся странным предчувствием, чего со мной никогда не бывало. Иногда во время его рассказа, содержание которого мне было трудно уловить моим простым умом, мне казалось, что он послан мне в награду за что-то. Каково же было мое изумление и радость, когда он наконец явственно повторил слова песни, волновавшей мою госпожу, и признался, что он сам сочинил эту песню! Я радовался и тому, что нашел того, кого, казалось мне, не было и не могло быть на свете, и тому, что рыцарь этот стар и что госпожа моя лучше услышит из его уст его песню, не смущаясь низкой мужской красотой. Да простит мне господь это грешное чувство, но я не должен скрывать, что, хотя я никогда не помышлял о близости к госпоже, зная, что недостоин ее ни по положению моему, ни по возрасту, тем не менее радовался тайно тому, что она отстранила от себя юного Алискана, и тайно боялся красоты того нового рыцаря, которого она поручила мне отыскать.

Мне было не трудно уговорить Гаэтана отправиться со мной на юг, ибо он не имел почти никакого имущества в своем замке и был по природе своей истинным Странником. То, что на груди Гаэтана вместо черной розы был вышит выцветший крест, мало смущало меня, ибо говорят, что сны нельзя толковать дословно; более смущала меня непонятность его речей, которые я слушал от него всю дорогу. Особенно волновал меня напев о Радости-Страданьи, который он повторял часто; порою речи его и песни, имевшие какой-то таинственный смысл, которого я никак не мог уловить, наводили на меня жуть, ибо мне начинало казаться, что передо мной нет человека, а есть только голос, зовущий неизвестно куда. Тогда, чтобы разогнать свой испуг, я должен был прикоснуться рукой к своему собеседнику, и, убедившись таким образом, что это — не призрак, я бережно укладывал его спать и кормил хлебом, как старого младенца. Он же, нисколько не интересуясь тем, куда и зачем я его везу, — не замечая ни времени, ни мест, по которым мы проезжали, и не нуждаясь почти ни в пище, ни в питье, ни в сне, без которых нельзя жить человеку, — рассказывал мне свои сказки и пел песни. Меня одновременно увлекал его странный образ, в котором было какое-то обаяние нездешнее, и отталкивала его беспомощность, слабого подобия которой я никогда не встречал в нашем мире. Некоторые черты его возбуждали во мне даже негодование, которого я никак не умел побороть; особенно не мог я простить ему того, что он не мог запомнить имени моей госпожи и часто смешивал ее с какой-то Морганой, к рассказу о которой он возвращался часто.

Так, волнуемый противуположными чувствами и зарождавшимися во мне сомнениями, привез я старого Гаэтана в наш замок, где в это время томилась в заточении моя госпожа.

Доложив графу о своих разведках и приведя его в доброе расположение духа мало говорящим известием, что Монфор находится на Толозанской дороге, я воспользовался этим, чтобы просить графа — освободить юную графиню, упомянул, что наступает май, который все празднуют в нашей округе, и что я привез с собой нового жонглера с новыми песнями. Граф обещал мне на радостях освободить Изору.

Когда наступила ночь, я, перед тем как отправиться на стражу, спрятал Гаэтана в розовых кустах, чтобы его никто не нашел. Ложась спать, он продолжал рассказывать сказки, еще раз назвал госпожу мою Морганой и, когда я спросил его наконец, где у него правда и где вымысел и может ли он объяснить мне, как может Страданье стать Радостью, он сослался только на свои песни.

Стоя в ту ночь на страже у ее пустого окна, я чувствовал какую-то особенную тревогу, и крайние сомнения стали терзать меня. Мне с ясностью представилось, что старик, которого я привез с собой и которому должен завтра принести одежду, жонглера, чтобы он пел на празднике, где будет слушать его моя госпожа, наслал на нее какие-то туманные и страшные сны, от которых она томится, не находя исхода. Я подумал о том, что она была счастливее, когда предавалась невинным играм с молодым пажом, и стал молиться господу, богу, прося его освободить от туманных образов пламенную грудь юной Изоры.

Наутро, когда я пришел будить Гаэтана, он бредил во сне, а на груди его лежала черная роза, непохожая на все те красные, которые цвели над ним. Грудь моя исполнилась несказанным волнением, и я спросил его, откуда у него этот цветок. Он ответил, что цветок, вероятно, упал с куста, и, в ответ на мою просьбу, с легкостью отдал мне розу. Взяв благоговейно цветок и спрятав его на грудь, я не пытался проникнуть в чудо, посланное мне за мою усердную молитву, но почувствовал необыкновенный прилив сил. В тот час я понял ясно, что старый младенец более не опасен для прекрасной Изоры и что любовь моя стала выше и чище с той минуты, как роза стала моею.

Перед началом праздника я узнал о готовящемся нападении на замок и пытался предупредить графа, который не захотел, однако, меня слушать. Положившись на волю божию, я был свидетелем того, как Алискан был посвящен в рыцари, как Гаэтан пел свою песню, как Изора от волнения лишилась чувств, как старик скрылся куда-то и как потом Изора, очнувшись от обморока, обратила свои взоры на Алискана. В ту, минуту, когда придворные дамы скрыли от моих глаз двух влюбленных, пришла весть о нападении, все бросились к оружию, и я, чувствуя розу на груди моей, пошел в бой.

Богу угодно было, чтобы среди небольшого отряда нападающих, сторонников графа Раймунда, оказался тот самый рыцарь с дельфином на гербе, который был причиной всех моих несчастий. Я вступил с ним в бой, бой длился недолго, и в ту, минуту, когда этот рыцарь нанес мне жестокий удар мечом в грудь, где была спрятана роза, я повалил его на землю, хотя он был ростом с великана, и, наступив ему ногою на грудь, так же, как некогда он наступил мне, заставил его просить пощады. Тогда войска нападающих рассеялись, и я, оставив моему противнику жизнь, возвратился в замок. Граф, узнав о том, что я ранен, передал через дружественного мне рыцаря, что он на эту, ночь освобождает меня от стражи, но госпожа моя, встретив меня благосклонно, приказала мне быть на страже эту; ночь, чтобы во время ее свидания с Алисканом подать ей знак ударом меча, в случае опасности. Теперь я чувствую себя в руке божией и, насколько хватит сил (ибо раны мои болят), буду стараться, чтобы никто в эту ночь не нарушил покоя юных влюбленных, помня, как добрый отец, что не страшны те, кто убивает тело, души же не может убить.

Май 1913

«Роза и крест» (К постановке в Художественном театре)

Первое, что я хочу, подчеркнуть, это то, что «Роза и Крест» — не историческая драма. Дело не в том, что действие происходит в южной и северной провинции Франции в начале XIII столетия, а в том, что помещичья жизнь и помещичьи нравы любого века и любого народа ничем не отличаются один от другого. Первые планы, чертежи драмы в тот период творчества, когда художник собирается в один нервный клубок, не позволяет себе разбрасываться, — все это было, так сказать, внеисторично. История и эпоха пришли на помощь только во второй период, когда художник позволяет себе осматриваться, вспоминать, замечать, когда он «распускает» себя.

Вот вкратце содержание и основная мысль драмы «Роза и Крест».

Есть песни, в которых звучит смутный зов к желанному и неизвестному. Можно совсем забыть слова этих песен, могут запомниться лишь несвязные отрывки слов; но самый напев все будет звучать в памяти, призывая и томя призывом.

Одну из таких туманных северных песен спел в южном французском замке заезжий жонглер.

Песня говорила о той, что в мире повсюду беда и утраты и что рыцарь должен отметить грудь свою знаком креста, ибо «сердцу закон непреложный — Радость-Страданье одно»; эта песня, с суровым припевом о море и о снеге, запала в душу юной графини Изоры, жены владельца богатого замка, и в душу бедного рыцаря Бертрана, который верно служил графу, не получая наград за трудную службу, и тайно любил графиню Изору без надежды на взаимность.

Семнадцатилетняя Изора, дочь простой испанки, начитавшаяся романов, поняла песню о Радости-Страдании по-своему: «Радость — любить, страданье — не знать любви». Она затосковала и заболела, стараясь припомнить и понять зовущую песню. Причина ее болезни неизвестна ни старому глупому мужу, ни льстивому и развратному капеллану, ни доктору, ни придворной даме, ни молодому и красивому пошляку — пажу Алискану, с которым Изора еще недавно занималась от скуки легкими любовными играми.

Простой и здравый разум седеющего неудачника Бертрана не умеет постичь туманного смысла песни. Бертран слишком свыкся со страданием, чтобы поверить, что оно может стать Радостью; но сердце его слышит далекий зов, и оно твердит ему, что госпожа, которую он любит, томится этой самою песней.

В то время разгорается на юге Франции восстание альбигойцев, и папа снаряжает против них крестовый поход; войско его движется с севера на выручку сюзеренов Лангедока. Граф, который также боится нападения окрестных крестьян, посылает Бертрана разведать, близко ли папское войско. Изора, узнав, что Бертран отправляется на север, велит ему отыскать создателя непонятной песни по признакам, которые ей приснились, и привезти его к ней.

Бертран не отказывается от сумасбродного поручения и решает исполнить его, или погибнуть. Поэтому, разузнав все, что ему приказано, о войске папы, он пускается в дальний путь и достигает пределов Бретани. Здесь, на пустынном берегу океана, судьба или случай сталкивают его с высоким худым рыцарем в поношенной одежде с выцветшим крестом на груди. В причудливых рассказах этого старого ребенка, которого зовут Гаэтаном, простой ум Бертрана не может различить правды от вымысла; но, вслушиваясь в рассказы, Бертран исполняется странным предчувствием; сам себе плохо веря, он узнает понемногу в странном старике создателя туманной песни, и с торжеством увозит его с собою.

На празднестве, устроенном в первый весенний день, Гаэтан должен выступить после других жонглеров и спеть свою песню; но взволнованная ожиданием графиня Изора ждала прекрасного и юного певца, и не признает его в призрачном старике. Только голос, слышанный ею во сне, потрясает ее так, что она лишается чувств. Придя в себя, она видит, что старик исчез, а рядом с нею — влюбленный в нее красивый и молодой Алискан. Тогда все недавнее томление начинает казаться ей сном.

Празднество прервано нападением врагов. Бертран бросается в бой, обращает врагов в бегство и смертельно ранен. Изора, не зная о ране и видя в Бертране единственного преданного слугу, просит его стать ночью на стражу у окна, пока у нее будет Алискан, и, в случае опасности, подать знак ударом меча о камень.

Бертран, помогая Алискану взобраться в окно госпожи, встает на стражу у окна счастливых любовников. Истекая кровью, он постигает наконец, как Страдание может стать Радостью. В ту минуту, когда Изоре грозит опасность быть застигнутой ревнивым мужем, умирающий Бертран роняет меч на каменные плиты двора. Алискан, услышав звон меча, успевает бежать. Изора, никогда не обращавшая внимания на бедного рыцаря, увидав его мертвым, плачет.

Такова основа драмы «Роза и Крест». Она есть, во-первых, драма человека Бертрана; он — не герой, но разум и сердце драмы; бедный разум искал примирения Розы никогда не испытанной Радости с Крестом привычного Страдания. Сердце, прошедшее долгий путь испытаний и любви, нашло это примирение лишь в минуту смерти, так что весь жизненный путь бедного рыцаря представлен в драме.

«Роза и Крест» есть, во-вторых, драма Изоры, хотя в ней представлена лишь часть ее пути, дальнейшая же судьба неразумной мещанки, сердце которой чисто, потому что юно и страстно, — неизвестна. Изора еще слишком молода для того, чтобы оценить преданную, человеческую только любовь, которая охраняет незаметно и никуда не зовет. Изора прислушивается к нечеловеческим зовам, которые влекут ее на противоположные пути. Если Гаэтан — не человек, а призрак я как бы чистый зов, певец, сам не знающий, о чем поет, то и Алискан — не человек, а красивое животное, которое слишком знает, куда зовет.

Естественно, что молодая и красивая женщина предпочла живое — призрачному; было бы странно, если бы темная и страстная испанка забыла южное солнце для северного тумана; но судьба Изоры еще не свершилась, о чем говорят ее слезы над трупом Бертрана. Может быть, они случайны, и она скоро забудет о них; может быть, и она приблизилась к пониманию Радости-Страдания; может быть, наконец, ее судьба — совсем не сходна с судьбою человека, который любил ее христианской любовью и умер за нее как христианин, открыв для нее своей смертью новые пути.

25 мая 1915

<Интервью с А. Блоком о драме «Роза и крест»>

О своей пьесе Александр Блок говорит следующее:

«Роза и Крест» первым долгом является драмой человека Бертрана. Он — не герой драмы, но — Разум и Сердце ее. Бедный Разум хотел примирить Розу красоты и бессмертия с Крестом страдания. Разум искал примирения с Сердцем, а нашло его одно только Сердце. Утешение же Бертрана оказалось в Смерти.

«Роза и Крест» есть также драма Изоры, этой слишком молодой, красивой женщины, столь отзывчивой на нечеловеческие, фантастические зовы. Она предпочитает реальное призрачному, и действительно казалось бы странным, если бы смуглая испанка отдала свое чувство северному певцу.

В заключение А. Блок указывает на то, что исторические факты действий драмы, провансальские и бретонские названия ее — верны и действительны.

<Декабрь 1915>

<Объяснительная записка для художественного театра>

Первое, что я хочу подчеркнуть, — это то, что «Роза и Крест» — не историческая драма. Вовсе не эпоха, не события французской жизни начала XIII столетия, не стиль — стояли у меня на первом плане, когда я писал драму. По многим причинам, среди которых были даже и чисто внешние, я выбрал именно эту эпоху. Первые схемы, чертежи, контуры, соотношения, — словом, все то, что художник делает напряженно, лихорадочно, экономя время, собираясь весь в один нервный клубок, — все это было, так сказать, внеисторично. Только в следующей стадии, когда художник освобождается, так сказать развязывает себя, дает себе волю смотреть по сторонам, дает крови своей течь свободно, присматриваться, прислушиваться, вспоминать, выбирать, — пришла на помощь эпоха.

Итак, дело не в том, что действие происходит в 1208 году в южной и северной Франции, а в том, что жизнь западных феодалов, своеобычная в нравах, красках, подробностях, ритмом своим нисколько не отличалась от помещичьей жизни любой страны и любого века.

На холме, окруженном бедными хижинами, стоит грубая, толстостенная громада — феодальный замок, окруженный серыми стенами, рвом, над которым кинут цепной мост, с башнями, бойницами, узкими окнами. На окрестных холмах такие же поместья, вокруг — те же хижины. Шесть месяцев зимы проходят в однообразии и скуке, остальное время в пирах, турнирах, охотах, празднествах, в которых принимают главное участие приезжие жонглеры и менестрели.

В замке живет хозяин с семьей, двором, прихлебателями, челядью и т. д. Если он женат, — дети его воспитываются в другом таком же замке, готовясь к посвящению в рыцари.

Совершенно таков же простой, давно установившийся, уклад жизни графа Арчимбаута, человека знатного рода; вероятно, в роду его были настоящие крестоносцы, и в его грубом облике, облике квадратном и тяжелом, как самый дом, в котором он живет, и в его речи, довольно широкой и высокопарной, когда он сохраняет самообладание, и рычащей, когда он его теряет, сквозят все же аристократические черты. Живет он в то время, когда всякая мода на крестовые походы и на всякий героизм — прошла безвозвратно, и оттого жизнь его особенно однообразна. Привычные звуки этой жизни — собачий лай, лошадиное ржанье, скрип цепей на мосту, дребезжание посуды на кухне; и голоса всех местных жителей — немножко похожи на все эти звуки. Лучи солнца ярки, трава зелена и жирна, розы красны и огромны — и все это только еще больше подчеркивает квадратность всего уклада, сонную животность его.

Самый близкий к Арчимбауту человек — капеллан, потому что он все умеет пронюхать и обо всем донести, а вместе с тем, когда нужно, успокоить; [близок, разумеется, также и повар, потому что готовит кушанье, но повар все-таки зависит от капеллана.][28] Доктор занимает довольно униженное положение, потому что все всегда, в сущности, здоровы и доктор содержится для штату.

В одно из своих странствий Граф заехал в Пиренеи и попал в маленькое местечко, называвшееся «Толозанские Муки». Здесь пленила его дочь простой швеи Изора, и он, наскучив холостой жизнью, решил на ней жениться.

Изора сразу не хотела выходить за Графа, уговорила ее мать, и сама она, будучи девушкой сметливой и далеко не трусливой, решила, что не стоит гнушаться графским титулом. Она переехала в замок и стала женой Арчимбаута, но ни взаимной любви, ни даже привязанности из этого не вышло.

Изора — смуглая, быстрая, хищная, жадная, капризная. Она не плебейка, но демократка. Все ее движения быстры, их угловатость смягчается природной грацией. Грация эта в ней именно — от природы, а не от породы. Она умна, находчива, в ней много здравого смысла и даже — грубости, которая опять-таки смягчается только обаянием ее женственного облика. Женщина она до мозга костей, и этим, конечно, ограничен диапазон ее движений, поступков, поз, мыслей; несмотря на широту ее размаха, она всегда обречена бросаться от ястребиной зоркости в кошачью мягкость. Мы застаем ее уже женщиной, а не девушкой, это смягчило в ней последние углы, сделало ее всю расцветшей, налившейся, как сказал Флобер про одну из своих героинь. В Изоре так много звериного, темного, что все то новое, что неудержимо плывет на нее, что, помимо воли, ее обуревает, потрясает ее всю, даже физически, бросает ей кровь в щеки, доводит до припадков гнева, ярости, до обмороков. Но при всем этом, Изора — такой тонкий и благородный инструмент и создана из такого беспримесно-чистого и восприимчивого металла, что самый отдаленный зов отзывается в ней. — Из всех обывателей замка Изора одна — чужая, приезжая, и потому — без всякой квадратности.

Конечно, такая женщина не могла привязаться к старому и неуклюжему мужлану, каким был граф Арчимбаут. И он, когда первое увлечение прошло, нашел жену свою слишком беспокойной и предоставил ей полную свободу, заботясь только об одном: чтобы не пострадала его честь, а на остальное смотрел сквозь пальцы; для надзора за женой Граф приставил к Изоре — Алису, которая стала ее наперсницей, за неимением лучшей.

Алиса, в противоположность Изоре, — глубочайшая плебейка, кофейница, как теперь бы сказали мы. Постарше своей семнадцатилетней госпожи, смазливая; она — осторожная, ничем не брезгует: старый капеллан, так капеллан, если нельзя залучить молодого Алискана.

Алискан состоит при Изоре в качестве пажа. Этот молодой человек с пушком на губе очень красив собой, строен, гибок и изящен. Он — сын богатых помещиков, дружественных Арчимбауту и отдавших своего сына на воспитание в его замок. Ходит с лютней, мечтательно рассеянный (когда ему неинтересно), говорит жирным голосом. Впоследствии он будет, в сущности, таким же Арчимбаутом, но с тою разницей, что у старого графа еще сохранились кое-какие обрывки понятий о родовой чести, а у этого — ничего нет, кроме изнеженности, свойственной молодым людям его поколения. Все дело спасает только молодость и животная красота. Алискан, разумеется, понимает, что Изора свободна и «плохо лежит», а Изоре нравится чернокудрый Алискан, и, конечно, они давно бы стали любовниками, если бы не помешала этому все развивающаяся «меланхолия» Изоры. Алискан, однако, не теряет надежды, но действует не торопясь и наверняка. Хотя Алискан и приезжий, но все упомянутые качества вполне способствуют его приспособлению к укладу жизни; он, в сущности, тоже — квадратный, при всей своей «мечтательности», и из рамок квадратности не выходит.

Теперь нам надо сказать несколько слов о последнем обитателе замка, который играет для нас главную роль. Это — бедный рыцарь Бертран. Он сам рассказывает свою биографию во II акте «Розы и Креста».

Захудалого рыцаря Бертрана заставили сторожить замок и исполнять самую трудную и черную работу. Он безропотно исполняет все, будучи верным слугой.

Бертран, что называется, тяжелый человек; он и неповоротлив, и неуклюж, и некрасив лицом. Лет ему за сорок, в черных волосах пробивается седина, лицо обветренное, огрубевшее. Мы его застаем в самую трудную для него минуту — когда плечи его горбит безысходная тяжесть. Он неумолимо честен, трудно честен, а с такой честностью жить на свете почти невоз можно, и все окружающие, пользуясь этой честностью на все лады, над ней же издеваются и ее же считают дурацкой.

Бертран скрывает под своей непривлекательной внешностью нежное сердце и любит все то, чего никто не любят и не умеет любить так, как он.

Он любит прежде всего Изору, полюбил ее с одного взгляда, понял о ней срезу все, что никому не приходило в голову, и ей самой в том числе; что она среди других — особенная, что в ней много детского, что ее капризы таят в себе настоящую волю, которая способна сломать много преград. Изора — для Бертрана — все, что есть светлого на земле; когда она страдает — страдает и он.

Изоре, конечно, нет дела до бедного сторожа, но ей, как всем женщинам, не лишнее — и его любовь, которую она прекрасно чувствует, хотя он ее до сих пор не проявлял никогда и ничем. Она способна иногда от скуки кивнуть ему из окна, подразнить его, пробежать мимо него по двору, кокетливо приподнимая платье от вечерней росы.

Бертран любит свою родину, притом в том образе, в каком только и можно любить всякую родину, когда ее действительно любишь. То есть, говоря по-нашему, он не националист, но он француз, для него существует ma dame France[29], которая жива только в мечте, ибо в его время объединение Франции еще не совершилось, хотя близость ее объединения он предчувствовал. От этой любви к родине и любви к будущему — двух любвей, неразрывно связанных, всегда предполагающих ту или другую долю священной ненависти к настоящему своей родины, — никогда и никто не получал никаких выгод. Ничего, кроме горя и труда, такая любовь не приносит и Бертрану.

И, наконец, — Бертран — слуга, служба и долг глубоко вошли в его жизнь. В этом чувстве нет ни тени лакейства; но он действительно и искренно защищает своих хозяев, действительно считает долгом сносить от них все зло, которое они ему причиняют, и защищать их от тех, с кем бы он был сам, при других условиях; так как он — сын тулузского ткача и в жилах его течет народная кровь, кровь еретика, [альбигойца,] кафара.

Прибавим к этому еще, что Бертран по природе страстен, у него южный сангвинический темперамент. Это — единственный человек из здешних, из местных, у которого — квадратная внешность и не квадратная душа. Нужна большая сила событий для того, чтобы повернуть этого неуклюжего, тяжелого, обиженного человека, для того, чтобы он изменился даже внешне так, как изменяется он к концу драмы.

Таково положение, в котором мы находим действующих лиц перед началом драмы.

Вся эта жизнь так и шла бы без особых перемен, если бы не вступило в нее некое новое начало, сначала — в виде «мечты», воспоминания (о голосе, о словах), предчувствия, а потом и в виде лица, которое, однако, не действует самостоятельно. Ему суждено только дать последний толчок к разрешению драмы и выйти из нее так же незаметно, как оно вошло в нее.[30]

Каков же Гаэтан?

Гаэтан есть прежде всего некая сила, действующая помимо своей воли. Это — зов, голос, песня. Это — художник. За его человеческим обликом сквозит все время нечто другое, он, так сказать, прозрачен, и даже внешность его — немного призрачна. Весь он — серо-синий, шатаемый ветром.

Про рост его ничего нельзя сказать — бывают такие люди, о которых мало сказать, что они высокого роста. Лицо — немного иконописное, я бы сказал — отвлеченное. Кудри седые, при лунном свете их легко принять за юношеские льняные кудри, чему помогают большие синие глаза, вечно юные; — не глаза, а очи, не волосы, а кудри, не рот, а уста, из которых исходит необыкновенно музыкальный и гибкий голос.

Гаэтан сам ничего не знает, он ничему не служит, ни с чем в мире не связан, воли не имеет. Он — inslrumentum Dei, орудие судьбы, странник, с выцветшим крестом на груди, с крестом, которого сразу и не заметишь. Это именно — ξεγος — странный чужеземец.

Ξεγος — чужеродное начало — проявляет свою деятельность задолго до поднятия занавеса; может быть, год, может быть, два года — Изора томилась, сама себе не отдавая отчета, а влюбленный в нее Бертран, сторож замка, ходил по двору и останавливался на своем привычном месте под окном беспокойно спящей Изоры, под старой яблоней, на которую сам стал похож, которой он поверил все свои тайные мучения — старые обиды, ежедневные насмешки, собственное уродство, может быть, даже тайные мучения ревности, в которых сам себе боялся признаться. Все это составляет, так сказать, увертюру драмы.

Но вот — чужеродное начало начинает явственно внедряться в жизнь, оказывает на нее ощутительное давление. Изора тоскует чуть ля не смертельно, так что пришлось позвать доктора, советоваться с духовником.

Бертрана поднимающийся занавес застигает, разумеется, все на том же месте двора, на 1001-м рассвете, в минуту, когда он мучительно припоминает слова и напев — который раз! — и все не может припомнить «ее любимой песни».

Что происходит в жизни, когда в нее вторгается непрошенный, нежданный гость? В ней начинается брожение, беспокойство, движение. Можно изобразить это симфонически: раздается длинный печальный, неизвестно откуда идущий, звенящий звон; в ответ — многообразие сонных шорохов, стуков, шумов. Первый монолог Бертрана играет роль этого длинного печального звука; слова Алисы спросонья, потом — шопот в переходах замка во второй сцене — первый сонный, смешанный ответный гул жизни.

Неизвестное приближается, и приближение его чувствуют бессознательно все. Тут-то и проявляются люди, тут-то и выявляется их истинное лицо. Те, кто не только не ждет, но и не хочет нового, кто хочет прежде всего, чтобы все осталось по-старому, — начинают проявлять свое сопротивление способами, которые присущи каждому из них. Граф суетится, боится, ревнует, Капеллан шипит, ябедничает; вульгарность Алисы, служащей десяти господам, достигает особого безобразия.

Те, кто жаждет перемены и ждет чего-то, начинают искать пути, нащупывают линии того движения, которое скоро захватит их и повлечет неудержимо к предназначенной цели. Так как ни Изора, ни Бертран не знают, что должно произойти, и души их бродят ощупью, — их тревога сказывается прежде всего в невыразимой тоске. Вероятно, особенно напряженно тосковал Бертран в ночь накануне решительного для него дня; а Изора в ту ночь рвала зубами наволочки и рубашку на плече, когда ей приснился сон, который сама она капризно и властно окрестила вещим, не ведая о том, что сон этот был действительно пророческим и что он помимо ее воли предрешил судьбу ее упрямой, своевольной и страстной души.

Новое никогда не приходит одно, без свиты; и вот, на хозяина замка сразу обрушивается несколько бед: вместе с непонятной болезнью жены и с подозрениями — не изменила ли она ему, — угроза того полу-крестьянского, полу-рабочего движения, которое разгорается все ярче, угрожает непосредственно усадьбе Арчимбаута, увлекло даже некоторых из его соседей, с которыми он, вероятно, еще недавно по-помещичьи благодушно бражничал и охотился; охотился иногда, для разнообразия, и на людей, которых искренно считал не людьми, а вилланами.

У остальных — тоже забот полон рот; у Капеллана — как бы подслужиться, как бы получше все разведать и разнюхать и своего не упустить, подцепить хорошенькую придворную даму; у Алисы — угодить и Изоре и Графу и добиться взаимности красивого пажа, которому предстоит блестящая карьера; у Алискана — как бы скорее довершить свое «образование», выбраться из осточертевшей ему южной провинции и вкусить действительно блестящей придворной жизни и приличного общества в северном графстве Артуа.

К тому же, наступила на их горе весна, расстроила им нервы и сделала их всех до безобразия чувственными и похотливыми.

Вот в такой обстановке начинается драма, течение которой можно изобразить схематически следующим образом:

Между этими — всевозможные второстепенные лица — рыцари, доктор, повар, действующие и не действующие в драме.

Занавес поднимается тогда, когда загорелась звезда Гаэтана.

Звезда Изоры посылает свои лучи навстречу ему, но пути этих лучей, пока еще бродящих ощупью в пространстве и встречающих сопротивление в виде плотной, рыхлой, сначала непроницаемой среды окружающих людей, — устремляются поневоле к той звезде через звезду Бертрана.

Бертран, издавна посылающий лучи своей робкой любви навстречу лучам звезды Изоры, неизменно встречает сопротивление среды. Но как только загораются позади него лучи Гаэтана, его собственное стремление приобретает все большую силу, и среда начинает постепенно растворяться под светом двух встречных лучей — Бертрана и Изоры.

Постепенно среда теряет сопротивляемость, посредственные люди отслуживают свою службу и уступают силе лучей. Представители среды как бы сходят со сцены, превращаются в призраков или в животных. Звезда Гаэтана, послав столько лучей, сколько было нужно для придания интенсивности свету лучей Бертрана и Изоры, тоже уходит за горизонт. Последней — меркнет звездочка Алискана, который сыграл окончательно свою роль, успев бежать от скандала и истязания. Тут гаснет и свет Бертрана, и одна Изора остается на полпути, над трупом Бертрана, окруженная зверями и призраками, с крестом, неожиданно для нее, помимо воли, ей сужденным.

Март 1916

План представления

Действие происходит на юге Франции в конце XII столетия. Идея крестовых походов в упадке, канун Возрождения. Беспокойное время, когда человек начинает требовать свободы, душа рвет церковные и государственные путы, тело расцветает под тяжелыми одеждами, воля побеждает разум; из могилы средневековья вырываются рядом с самыми высокими помыслами — самые низменные инстинкты; человеческой жизни сообщилось вихревое движение, она закружилась в весеннем хороводе.

Богомольная владелица замка, молодая Châtelaine, заражена ересью, которая носится в воздухе и скоро попалит весь французский юг. Châtelaine сама не знает, что с ней, но молитвенник падает у нее из рук, душа ее полна туманных бредней и постоянно взволнована; от того молодая графиня становится только прекрасней и расцветает, как цветок, который ждет, чтобы его сорвали.

Равновесие потеряно, графиня уже не хозяйка себе и своему дому, и весь двор и вся ее челядь развращены; ее владения постепенно превращаются в очаг опасной для церкви и государства заразы, которыми скоро покроется весь Прованс, где среди празднеств слишком вольных и в песнях слишком громких все чаще раздается хула на католическую церковь.

У молодой графини есть брат, феодал более могущественный, чем она, советник короля, участник не одного крестового похода, трубадур, искатель приключений и прожигатель жизни. Это — один из людей, которыми живет и дышит война, для которых, как это всегда бывает, цель войны всего менее интересна. Веселому и жестокому графу, конечно, нет никакого дела до гроба господня; зато его влекут приключения, добыча, пирушки, разврат и праздность — вечные спутники всякой войны.

Граф пресыщен удачами на войне и в любви. Последний предмет его страстных мечтаний — родная сестра. Но он — слуга короля и папы и боится испортить свою крестоносную карьеру преступной связью.

Удобный случай приходит сам собой; король и папа обеспокоены ростом ереси, зреющей на юге Франции. Граф получает поручение — по пути в Святую Землю водворить порядок в Провансе; самые мятежные земли отдаются ему на поток и разграбление.

Действие открывается в ту минуту, когда графиня готовится к торжественной встрече брата и празднеству в честь его, ничего не зная о его настоящих замыслах. Между тем часть ее придворной челяди уже подкуплена римским золотом; судьба ее решена.

Граф является на праздник с отрядом вооруженных рыцарей, со свитой, среди которой выделяется облачение папского легата.

Праздник начинается; за народными шествиями следуют песни трубадуров, в которых звучит насмешка над святым престолом; игры жонглеров сменяются плясками и скоморошествами вплоть до церемонии посвящения Епископа Дураков.

Граф пьет вино, поет песню, в которой дико сплетаются напевы о золоте и о гробе господнем, и грубо ухаживает за сестрой; наконец он притворяется окончательно возмущенным пародией на католические обряды. Он объявляет сестру своей пленницей и делает знак рыцарям.

Папский легат приказывает жечь и резать всех — господь разберет своих. Рыцари и часть придворных выхватывают оружие. Дамы бегут, приподнимая свои тяжелые платья, по вечерней росе.

<Весна 1919>

Тристан <Первая редакция>

1. Сводчатый зал замка

Король Марк говорит баронам о новой дани, наложенной королем Ирландии.

Является Морольт — великан со спутниками. Его речь и вызов.

Речи баронов (трусливые. Назвать их именами будущих врагов Тристана).

Морольт повторяет вызов. Он похож на коршуна…

Морольт в третий раз повторяет вызов.

Тристан принимает вызов. Бароны хвалят его храбрость и плачут от стыда. Король Марк хвалит Тристана, напоминая его прошлое.

2. Берег моря

Тристана провожает народ. Он отплывает к острову. Приплывает и Морольт. Тристан отталкивает. Браня друг друга, бойцы углубляются в глубь острова. Три раза слышен ужасный крик оттуда. Народ ждет. Тристан возвращается с двумя мечами. Его приветствуют спасенные юноши и девушки. Тристан падает, обессилев от ран.

3. Ирландский берег

Изольда, дочь короля, ждет жениха — великана Морольта. Его спутники возвращаются с его трупом. Изольда проклинает имя Тристана. Похоронный плач. Изольда вынимает из головы Морольта кусок меча и прячет его.

4. Сводчатый зал замка

Четыре барона завидуют Тристану, ненавидят его за волшебство и боятся, что он станет королем. Они убеждают короля Марка жениться. Король противится — он стар. Тристан, чтобы отклонить от себя подозрение, также убеждает короля и угрожает покинуть двор. Король колеблется. Влетают две ласточки. Золотой волос. Король говорит, что он женится на Прекрасной Даме, у которой такие волосы. Тристан вызывается ехать на поиски ее.

5. Ирландский берег

Тристан и спутники подплывают к незнакомому берегу. Он слышит ужасный крик.

Проходящая мимо женщина рассказывает ему о драконе и об обещании ирландского короля. Тристан идет сразиться с драконом. Он возвращается израненный и отравленный. Рыбаки говорят, что его может исцелить только их госпожа. Тристана несут к Изольде. (Или — во время боя с драконом за сценой, Изольда проезжает по берегу. Она говорит со спутниками Тристана, которые выдают себя за купцов. Тристан раненый. Она берется его вылечить.)

6. Комната Изольды

Изольда любуется красотой Тристана; она рассматривает его шлем и панцирь. Она замечает выемку на мече, прикладывает к мечу кусок, вынутый из головы Морольта, и убеждается в том, что Тристан — его убийца. Тристан возвращается к жизни. Изольда хочет убить его. Тристан говорит, что он убил за нее дракона и приехал искать ее по золотому волосу. Изольда смягчается; она будет говорить с королем-отцом.

7. Палуба корабля По Вагнеру? По Готфриду Страсбургскому.

Конец первого действия

Тристан <Вторая редакция>

Сводчатый зал

Король Марк грустит у окна. В руках у него золотой волос. Его любовь к Тристану.

Входят Андрэ, Генелон, Гондоин и Деноален. Завидуя Тристану, считая его волшебником и боясь, что он завладеет троном, они убеждают короля Марка найти себе жену. Король упорствует — в сердце своем он хочет отдать престол Тристану. Бароны грозят войной.

Входит Тристан. Король Марк обращается к нему, за советом. Тристану обидно подозрение в корысти. Он также грозит покинуть двор. Тогда король показывает золотой волос и говорит, что он возьмет себе в жены только ту, которой он принадлежит. Бароны с досадой говорят, что нельзя найти по одному волосу. Тристан берется пуститься в поиски и прячет волос у себя на груди. (Горвенель) извещает о прибытии исполинского рыцаря Морольта, который требует уплаты по старым договорам. Король Марк велит рыцарю войти и садится на трон. Собираются все бароны.

Является Морольт. Его вызов. Страх баронов. Морольт повторяет вызов во второй и в третий раз. Тристан просит короля позволить ему принять бой. Марк уклоняется. Тристан бросает Морольту рукавицу. Король (благословляет) Тристана. Тристан вооружается на ковре. Бароны плачут от стыда и жалости. Морольт и Тристан возбуждают друг друга бранными словами.

Изольда, племянница Морольта, и Бранжена. Они скорбят о смерти Морольта, потому ято некому освободить страну от дракона. Изольда посылает проклятия убийце над осколком меча, вынутым из головы Морольта.

Является Андрэ. Он говорит, что он убил убийцу Морольта, что он — племянник короля Марка, который хочет забыть прежние обиды; Андрэ просит руки Изольды. Он отдает ей зазубренный меч Тристана, которым был убит Морольт, в знак того, что Тристана нет на свете. Изольда говорит ему, что пойдет за него, если он сразится с драконом. То же условие поставила она Агиниррену Рыжему, который также просит ее руки.

Рыбаки приносят раненого Тристана. Рассказ Рыбака. Изольда берется вылечить неизвестного пришельца. Она любуется его красотой. Тристан приходит в себя и говорит, что он — жонглер. Его поражают золотые волосы Изольды.

<1919>

<Иван Калита>

Надо написать Калиту — как он молитвенно и гневно собирает русскую землю и без милости казнит расточителей.

1. Молится.

2. О земле с боярами.

3. Казнит буйного князя.

14 ноября 1919

<Изотта Малатеста>

Сигизмондо Малатеста, герцог Римини.

Изотта дельи Атти, его любовница.

Роберто Малатеста, сын Сигизмондо.

(Роберто) Вальтурио, «король наук», автор сочинения «De re militari».

Порчеллио Базинио из Пармы, филолог.

Требанио, филолог.

Джусти де Конти, лирик.

Место действия — Arx Sismundea и Divae Isottae Sacrum. Правление Сигизмондо — 1432–1467.

<Конец 1919>

Куликовская битва

«Нашествие на Русь Мамая при князе Дмитрии Донском». Большая русская историческая сцена XIV столетия, соч. Н. Мушинского.

Озеров. Дмитрий Донской.

Лодка

Содержание истории — борьба культуры и стихии.

Человеческое семейство (мужчина, женщина, дети) бредут по бесплодному месту. Они изнемогли. Перед ними открывается большая река и за рекой — синяя страна, где ходят мирные животные и на деревьях висят плоды.

Река — естественная преграда. Мужчина пробует переплыть ее и возвращается. Течение слишком быстро.

Нападение хищного зверя. Борьба с ним.

Присоединяется еще семейство.

Вместе смотрят на тот берег. Там созрели новые плоды.

Новая проба переплыть. Один из них тонет.

Один из племени уходит искать переправы.

Его ждут. Он пропал.

Новые нападения зверей. Жизнь на деревьях. Оттуда еще дальше видна плодоносная страна. Там показывается стадо оленей.

Нападение зверя. Гибнут дети. Змея. Голод.