Том 4. В дни поражений и побед. Дневники

Глава 1

Рыжевато-красной длинной лентой поезд медленно подходил к Москве.

Сергей стоял у открытой двери теплушки и с любопытством смотрел на загроможденные и забитые лабиринты железнодорожных путей. Целый город потухших паровозов, сломанных почтовых, товарных вагонов и платформ. В одном из тупиков, неподалеку, сиротливо стоял занесенный грязноватым снегом санитарный поезд. С красными крестами на белых стенках, но без дверей, без стекол и почти без крыши. И так кругом, насколько хватало глаз, – всё вагоны, вагоны, застывшие и мертвые.

«Точно кладбище…» – подумал Сергей.

– Да! – прошипел сзади чей-то хриплый и ехидный голос– Вот она, революция-то!

Никто ничего не ответил. Лица у всех были усталые и хмурые.

Только какой-то мастеровой из-за дымящей железной печки процедил сквозь зубы, точно нехотя:

– Этого добра нам еще с шестнадцатого гнать стали.

Промелькнули бесчисленные семафоры, и поезд, вздрагивая, заскрипел и задрожал тормозами перед вокзалом. Сергей торопливо, еще на ходу поезда, соскочил на перрон и пошел, подхваченный массою торопящихся и кричащих людей, к вокзалу.

Он встал в один из двух огромных «хвостов» и, терпеливо дожидаясь своей очереди, смотрел, как вокруг него сновал нагруженный различной поклажей народ, как из теплушек поезда быстро выбрасывались какие-то мешки и торопливо утаскивались куда-то под вагоны, с глаз проходящего милиционера. Не без труда добрался Сергей до свободного краешка скамейки внутри вокзала. Поставив на нее солдатский мешок, протискался через спящих к буфету, в надежде хотя немного закусить. Но на всем обширном прилавке он не нашел ничего, кроме двух банок с солеными огурцами и капустой да десятка бутылок с подкрашенной сахаринной «фруктовой».

– Неужели здесь ничего достать нельзя? – спросил он у какого-то железнодорожника, прихлебывавшего кипяток с огрызком сахара.

– Отчего нельзя? – ответил тот. – Вон возле вокзала на лотках продают. Только хлеба вряд ли достанете.

Хлеба Сергей действительно не достал, но зато купил несколько пирожков с каким-то подозрительным мясом и с аппетитом уплел их.

Стало совсем светло. Яркие лучи весеннего солнца, пробившись сквозь запыленные стекла огромных окон грязного вокзала, падали на спящую на столах и на полу людскую массу, которая, просыпаясь, наполняла сырой воздух кашлем и сморканьем. Уборщики, с метлами, громкими окриками будили и бесцеремонно подергивали за руки и за ноги особенно разоспавшихся:

– Эй! Эй! Вставайте!..

Вокруг все заговорило и зашумело. Сергей расспросил у соседа дорогу на Пятницкую. Надел за спину вещевой мешок и, пробравшись к большой двери, вышел на площадь и широко вздохнул.

С крыш капало. По площади сновали люди, трещали мотоциклетки, и что-то куда-то везли тяжело пыхтящие грузовики. Над башней Николаевского вокзала трепыхался широкий красный флаг.

«Ну, пора!» – подумал Сергей.

Горячая вера в жизнь и в свое дело еще крепче охватила его. Он улыбнулся, повернул налево и твердо зашагал вперед. Навстречу ему светило теплое весеннее солнце.

Около Красных ворот Сергей повернул налево и пошел по направлению к Земляному валу. Пешеходы, нагруженные мешками муки, кульками картошки, охапками дров, волокли их на санках по грязным, тающим улицам. Трамваи без пассажиров, нагруженные бревнами, с грохотом проносились мимо. Высокие серые и белые каменные дома с окнами, закопченными трубами железных печек. Витрины больших магазинов, залепленные плакатами, афишами, приказами и объявлениями. Длинная очередь, тянущаяся иногда на расстоянии целого квартала, предсказывала, что сейчас попадется вывеска: «Продовольственная лавка номер такой-то». Вот направо вывеска с головой лошади на изогнутой дугой шее и с надписью: «Продажа конского мяса».

Дальше… дальше…

– Есть «Ира»! Есть «Ява»!

– Настоящий германский сахарин!

Вот и «барахолка». Шумная и крикливая. Из палаток, с лотков и просто с рук продается разная разность, съестное и одежда, а иногда даже и хлеб, но последний с опаской и из-под полы.

В дорогом допотопном салопе бывшая барыня торгует остатками содержимого спрятанных от реквизиции сундуков. Вот каракулевый сак с пончиками и пирожками.

После двухчасового пути он подходил по Пятницкой к дому № 48, на котором, пониже прибитой красной звезды, значилось:

Во дворе его встретили толкотня и разгром. Курсанты таскали на грузовики доски и столы. Куда-то волокли набитые соломой тюфяки, а у стены наваливали в огромную груду деревянные топчаны.

– Товарищ! – обратился Сергей к стоявшему у ворот дневальному. – Как мне в канцелярию пройти?

– В канцелярию? – переспросил тот. – А вам зачем туда?

– Документы сдать, я на курсы приехал.

– А! – улыбнулся тот. – Так вы жарьте к комиссару… Егоров! – окрикнул он одного из проходивших. – Проводи товарища к комиссару.

Сергей пошел со своим проводником через длинный ряд опустевших комнат.

– Завтра уезжаем, – весело пояснил курсант. – А вы что, к нам приехали?

– К вам.

– Вот и хорошо. Ладно, что вовремя еще захватили, а то пришлось бы вам оставаться где-нибудь в Москве.

Вот и комиссар. Он кратко поговорил с Сергеем и, написав что-то на клочке бумаги, подал его Сергею.

– Оставьте ваши документы и передайте это командиру первой роты.

Не без труда нашел Сергей командира роты. У того шла в это время горячая работа по погрузке цейхгауза. И он, едва взглянув на записку, крикнул:

– Эй, старшина… Лебедев! Передай-ка товарища в первый взвод.

Старшина, невысокий, крепкий, с солдатской походкой, выдававшей в нем старого унтера, повел Сергея наверх.

– Вот! – сказал он, обращаясь к взводному курсанту. – Возьми его, брат, к себе на попечение.

– Ставь свою сумку сюда, – проговорил тот. – Спим мы вторые сутки на голых досках, обойдешься до завтрего-то?

– Обойдусь, – засмеялся Сергей. – Я не из прихотливых.

Он приткнул свои вещи в угол, к пустой койке, умылся под водопроводным краном и решил поискать Николая; это был его старый друг и будущий боевой товарищ, встречи с ним Сергей нетерпеливо ждал.

– Вы его не найдете, – сказал ему кто-то. – Он в карауле на вокзале у эшелона. Завтра в десять им смена будет, тогда он и придет.

Пользуясь свободным временем, он отправился во двор. Сначала глядел, а потом и сам стал помогать грузить пианино и мебель из клуба. И, когда в шесть часов горнист подал сигнал к ужину, Сергей тоже стал в строй и слился с этой бодрой, живой массой.

По окончании ужина комиссар сказал несколько слов о предстоящей поездке, о последних событиях на Украине.

Поздно вечером добрался Сергей до своего жесткого ложа. Подложил под голову шапку, патронташ, укрылся шинелью и, утомленный наплывом новых впечатлений, крепко заснул.

Проснулся Сергей по сигналу «подъем».

Сбегал в умывальную комнату, в которой с шумом, не жалея холодной воды, уже полоскалось около трех десятков курсантов. Выпил в столовой кружку чая, потом пошел с кучкой ребят грузить остатки курсовой-библиотеки. Когда он помогал поднять последний тяжелый ящик с книгами, увидал возвращающийся с вокзала караул. Он сразу узнал Николая и окрикнул его. Тот удивленно взглянул в его сторону и радостно подбежал к нему.

– Как! И ты здесь?

– Как видишь.

– Давно?

– Со вчерашнего дня.

Последний ящик был взвален на грузовик, и они отправились в помещение.

– Ну, братец ты мой, и рад же я! – говорил Николай, усаживаясь рядом с ним на голый топчан. – Случай-то какой – Украина, партизанщина, петлюровщина, а тебя-то и нет. Втроем-то погуляем там!

– Как – втроем? – переспросил Сергей. – Кто же третий?

– А! Ты еще не знаешь, – спохватился тот, стремительно кинулся куда-то в сторону и завопил: – Во-лодька!.. Володька!.. Егоров!.. Вот! – сказал он, указывая на подошедшего откуда-то невысокого, крепкого курсанта, в котором Сергей узнал своего вчерашнего провожатого. – Это и есть третий.

– Мы уж и без тебя знакомы!

Усевшись на подоконник, все трое стали оживленно болтать.

– Скажите, – спросил Сергей, – кто у вас начальник курсов? Его что-то не видно.

– А кто его знает, – ответил Егоров, слегка пожимая плечами. – Говорят, бывший генерал-майор, Сорокин фамилия. Спец хороший, но душа у него, пожалуй, генеральская. Вот комбат Матрин у нас – душа-человек. Любят его курсанты.

Случай свел товарищей в один взвод. В два часа начались сборы. Туго упакованные корзинки, мешки и ранцы были погружены и отправлены на вокзал заранее. Вот и сигнал «повестка». С подсумками и винтовками выбегают курсанты. Запыхавшийся завхоз торопит какую-то отставшую подводу. И кто-то отчетливо командует звучным голосом:

– Становись!.. Батальон направо! Отделениями правое плечо вперед – ша-агом марш!

И коротко и резко:

– Прямо!

Под раскаты марша твердым шагом ударил батальон по дороге.

Глава 2

На вокзале быстро погрузились в вагоны.

Николай с новым чайником пошел за кипятком на станцию, Владимир – в цейхгауз, получать для троих хлеб и сахар на дорогу, а Сергей от нечего делать прогуливался от головы до хвоста эшелона.

– Сережа! Ну-ка, помоги, брат!

Обернувшись, он увидел Владимира, нагруженного двумя большими буханками хлеба.

– Ого, сколько! – удивился Сергей.

– Напрасно дают все сразу, – подхватил проходящий позади курсант – Съешь в три дня, а там сиди как хочешь.

И он с сожалением посмотрел на свою восьмифунтовую ковригу.

– А ты не ешь, Федорчук, сразу. Кто же тебе велит?

Федорчук расплылся широкой улыбкой, показав ряд крупных крепких зубов.

– Разве вытерпишь, когда тут под боком! Николай с кипятком уже поджидал их на верхних нарах, подле окошка. В вагоне было тепло от железной печки, шумно и весело. Вздрогнул состав от толчка прицепившегося паровоза. Переливчато прозвучал последний сигнал – и поезд тронулся.

Кто-то запел звонкую курсантскую песню, и, дружно подхваченный десятками молодых голосов, полетел припев:

«Прощайте, матери, отцы, прощайте, жены, дети! Мы победим, народ за нас. Да здравствуют Советы!»

Стало уже совсем темно. Тысячи огненных искр летали и кружились в фантастическом танце. Ритмично постукивали колеса, могуче ревел, ускоряя ход, паровоз.

…Чем дальше уходил эшелон к югу, тем зеленее и приветливее заглядывали в окна рощи и поля, а там, где впервые начали попадаться белые мазанки хуторков, было уже совсем по-весеннему сухо и тепло.

На одной из небольших станций Сергей в первый раз увидал начальника курсов.

Он шел рядом с комбатом и говорил ему:

– Вы останетесь за меня на станции Конотоп, мы со вторым эшелоном вас нагоним.

Они прошли мимо.

«У него в самом деле генеральское лицо», – подумал Сергей.

На следующей станции немного попортился паровоз, и, пользуясь вынужденной остановкой на время его починки, стали раздавать несколько раньше времени обед.

– Должно быть, долго простоим, – проговорил, возвращаясь с наполненным котелком, Владимир.

– А что?

– Товарный вперед пропускают.

– Успеем! Мне так это путешествие только нравится.

Наконец три жиденьких поспешных звонка, хриплый гудок – и эшелон двинулся.

Вечерело. Поезд помчался мимо распускающихся кудрявых рощ.

– Что ты делаешь, Володька? – спросил Сергей, заметив, что приятель давно мастерит что-то своим крепким перочинным ножиком.

– Пропеллер! – шутя ответил тот. – Сейчас приделаю к вагону, и эшелон полетит по воздуху.

Пропеллер он действительно смастерил, и тот с веселым жужжаньем завертелся на ходу. Однако поезд не только не изъявил особенного стремления подражать в способах передвижения аэроплану, а, наоборот, тревожно загудел и круто затормозил, остановившись на небольшом разъезде, перед человеком с красным флагом на путях.

– В чем дело? – кричал, подбегая, дежурный по эшелону.

Маленький железнодорожник, путаясь, скороговоркой ответил:

– Впереди в пяти верстах крушение… товарный разбился…

Быстро взводные командиры раздают из раскупоренных ящиков боевые патроны. Торопливо громыхая щитом, пулемет забирается на паровоз. Двери и окна открыты – и без гудков, без свистков, бесшумно продвигается эшелон вперед. Сергей лежал на верхних нарах, рядом с Владимиром, и зорко всматривался в мелькающую чащу леса.

Впереди, в пятидесяти саженях, чернела и дымилась какая-то масса. Рядом стояли два человека.

Стоп… Первый взвод быстро выскочил из вагона. Вот и место крушения, около которого стоит путевой сторож.

– Нету! – крикнул он подбегающим. – Нету, ушли!

Сергей прошел несколько дальше, мимо разбитых цистерн, и вдруг вздрогнул, невольно остановившись.

На лужайке, подле сваленного расщепленного вагона, лежало три изуродованных трупа.

Напрасно вторая рота до поздней ночи обыскивала кругом окрестности: шайка пропала бесследно, ничего не тронув и не разграбив.

Старик сторож из соседней будки рассказывал об этом случае так: обходя линию, он заметил человек двадцать вооруженных, развинчивавших гайки и накладывавших рельсы поперек пути. Он тихонько повернул и незаметно побежал домой, к телефону, чтобы предупредить несчастье. Но в будке он застал у аппарата двух человек с винтовками, спокойно справлявшихся у разъезда о времени выхода поезда. Не успел он опомниться, как очутился запертым в небольшом чулане. Через несколько минут бандиты ушли. С большим трудом он выбрался через узенькое окошко, но товарный уже промчался мимо. Тогда он позвонил на разъезды по телефону, а сам пошел к месту крушения. Там он застал только одного уцелевшего кондуктора, вместе с которым и вытащил из-под обломков четыре трупа – машиниста, кочегара и двоих из бригады.

– А знаете, что я вам скажу? – обратился к товарищам Николай. – Ведь крушение-то предназначалось нам. Если бы наш паровоз не испортился на последней станции, то раньше прошел бы наш эшелон.

– Так-то так, да как же впереди могли знать, что следует наш эшелон?

– Уж не предупредил ли какой-нибудь телеграфист-петлюровец?

Ночью пришел вспомогательный поезд с рабочими, и утром эшелон по очищенному пути двинулся снова вперед.

На станции Конотоп их догнал второй эшелон.

Здесь впервые встретился в продаже белый хлеб, булки, колбаса, сало и другие продукты, давно вышедшие из обихода московского курсанта. А так как перед отправлением каждый получил жалованье за истекший полумесяц, то в покупателях недостатка не было, и торговки-хохлушки оказались атакованными целым батальоном.

Конец пути прошел без приключений. Проснувшись рано утром на пятый день путешествия, через раскрытое окно и двери курсанты увидели Киев. Белые домики окраин, утопающие в цветущих вишнях, окруженные зеленью массивные постройки центральной части и солнце – теплое весеннее солнце, обливающее ярким светом красивый, как будто новый город.

Часов около десяти послышалась команда «строиться». Запыленные долгой дорогою, уже с шинелями в скатку через плечо, двинулись курсанты на место, с любопытством оглядывая улицы.

После голодной Москвы били в глаза открытые лавки, магазины, рестораны и гуляющая весенним утром публика в легких белых костюмах и кружевах, беспечная и смеющаяся. Единственным носителем следов последней оккупации были вывески различных предприятий и учреждений, переименованные по указу атамана Петлюры на украинский лад. Сквозь плохо замазанную краской вывеску «Парикмахер» проглядывало «Цирульня», вместо «Типография» – «Друкарня».

Вот и новая обитель курсов – огромное трехэтажное здание бывшего кадетского корпуса, способное вместить чуть ли не дивизию.

Наконец-то дома!..

Глава 3

Первую роту поместили наверху, в просторных, светлых комнатах с окнами, выходящими в рощу. В различных частях корпуса поселился комсостав с семьями, служащие, хозкоманда, околодок, похожий по оборудованию на лазарет, всевозможные цейхгаузы, классы, кабинеты.

Весь день кипела работа. Часам к пяти, когда койки были расставлены, а матрацы набиты, курсантам объявили, что они свободны и, для первого дня, желающие могут даже без увольнительных отправляться в город.

– Ты пойдешь куда-нибудь? – спросил Николай у Сергея.

– Нет, не хочется что-то.

– Ну, а я пойду в поиски. Тут где-то сестра моей матери обитает – значит, моя собственная тетка. Но, кроме того, что она живет на какой-то Соломенке, я ничего не знаю.

– Ты как будто ничего раньше не говорил нам про нее?

– А я, по правде сказать, сам только в вагоне вспомнил, – усмехнулся Николай. – Дай, думаю, поищу, авось пригодится.

Совсем стемнело, но в помещение не шел никто – уж очень был хорош вечер.

Николай довольно смутно помнил свою тетку – Марию Сергеевну Агорскую. Не видел он ее уже около десяти лет, как раз с того времени, когда она со вторым мужем и девятилетней дочерью уехала из Москвы в Киев.

И он припомнил небольшую худенькую девочку в коричневом платьице, с которой когда-то вместе ходил «говеть» в одну и ту же церковь.

Соломенка оказалась совсем рядом, и Николай без труда получил все нужные ему сведения от первого же встречного.

Подойдя к беленькому домику с небольшим садом, засаженным кустами сирени, он заглянул сначала в щелку забора.

За небольшим столиком в саду сидела женщина и пила чай. Немного приглядевшись, Николай узнал свою тетку.

«Ну конечно, она, постарела только, – подумал он. – Лет сорок с лишним, пожалуй, будет».

И Николай, отдернув щеколду, отворил калитку.

Старуха встретила его испуганно. Он уверенно подошел к столу.

– Здравствуйте, тетя! Не узнали? Николай, собственный ваш племянник.

– Ах, батюшки мои! – Тетка всплеснула руками. – Да откуда ты? Ну иди, поцелуемся… Эммочка, Эмма! Пойди сюда, беги скорее!

На ее зов из двери выбежала девушка лет девятнадцати, в беленьком ситцевом платьице и с книжкой в руках.

– Твой двоюродный брат. Да поздоровайся ты, мать моя, чего столбом стоишь!

– Здравствуйте! – подошел к ней Николай, протягивая руку.

– Здравствуйте! – ответила она и с любопытством оглядела его.

– Да вы что? – негодующе крикнула тетка. – Или на балу познакомились? Небось раньше вместе на стульях верхом катались!

– Это от непривычки, – звонко засмеявшись, сказала Эмма. – Садись пить чай.

Николай сел. Старуха засыпала его вопросами:

– Ну как мать, сестры? А отец? Ох, непутевый он у тебя был! Наверно, в большевики пошел? А ты что в эдаком облачении? – ткнула она пальцем в его гимнастерку. – В полку, что ли, служишь?

– Нет, на курсах.

– Юнкер, значит, вроде? Ну, доброволец, а то и коммунист?

– Мама! – прервала ее Эмма. – Уже давно звонили, опоздаешь!

– Правда, правда! – засуетилась старуха. – Поди, уж «от Иоанна» читают.

Николай остался с Эммой вдвоем.

Спустился мягкий весенний вечер. Далеко, чуть-чуть, звонили колокола. Николай посмотрел на Эмму и улыбнулся.

– Правда, что ты коммунист?

– Правда, Эмма.

– Жаль! – протянула она.

– О чем жалеть? Я горжусь этим.

– А о том, что пропадешь и ты, когда коммунистов разобьют. А во-вторых, без веры все-таки очень нехорошо.

– Но позволь! – удивился Николай. – Во-первых, откуда ты взяла, что нас разобьют? А во-вторых, мы тоже не совсем без веры.

– Какая же у тебя вера? – засмеялась Эмма. – Уж не толстовская ли?

– Коммунистическая! – горячо ответил Николай. – Вера в свое дело, в человеческий разум, в торжество труда. А главное – вера в свои руки, в собственные силы, при помощи которых мы достигнем этого.

Эмма удивленно посмотрела на него:

– О! Да ты фанатик. Немного помолчали.

– Расскажи мне что-нибудь о Москве, – примирительным тоном попросила она. – А то тут так много разных слухов.

Николай начал рассказывать, сперва довольно сухо, потом увлекся. Рассказал о том, как протекала Октябрьская революция, как рабочие захватили власть.

Об отделении церкви, о движении женщин. Говорил образно, пересыпая речь остротами и сравнениями.

Эмма слушала внимательно, но недоверчивая и несколько ироническая улыбка не сходила с ее губ.

– Что ты читаешь? – Николай протянул руку к книжке, лежавшей на коленях у Эммы.

Она подала ему небольшой томик рассказов и, как бы извиняясь, заметила:

– Это еще из маминых. У нас трудно хорошую книгу достать.

– Хочешь, я принесу тебе? – предложил Николай.

– Хорошо, принеси, но только не революционную.

– Как ты предубеждена, Эмма, – засмеялся он.

– Не предубеждена, а не люблю скучных книг. Да и мама будет недовольна.

– Я принесу не скучную, а уж относительно мамы ладь сама как знаешь. Ведь ты уж не ребенок.

Николай хотел попрощаться. Стояла уже темная ночь.

– Куда ты пойдешь? – остановила его Эмма. – Ты по здешним горам и дороги не найдешь. Ложись у нас, я тебе постелю на веранде.

Перспектива блуждания по незнакомым улицам Николаю улыбалась мало, он согласился.

– Ты придешь, конечно, к нам на праздник? – спросила Эмма.

– Приду, если ты не будешь иметь ничего против.

– Не имею, – улыбнулась она, – хотя ты и большевик.

– Спокойной ночи!

– Спокойной ночи!

– Эмма! – спросил, вдруг остановившись и вспомнив что-то, Николай. – Скажи, между прочим, где твой отчим, Вячеслав Борисович?

При свете колеблющегося пламени ему показалось, что Эмма чуть-чуть вздрогнула. «Сыро! – мелькнула в его голове мысль. – Какое у нее легкое платьице…»

– Он… уехал, он скоро вернется… – торопливо проговорила Эмма и, повернувшись, вышла.

Николай остался один. Раздевшись, бросился в постель и спокойно думал о чем-то, докуривая папиросу. Но вскоре глаза его отяжелели, сомкнулись, и он крепко заснул, не выпуская окурка из пальцев.

Глава 4

На следующий день утром Николай рассказал товарищам о проведенном им вечере.

– Обещал ей книгу принести, а что взять – не знаю. Если Бебеля – «Женщина и социализм», – не показалась бы скучной.

– А ты возьми сначала что-нибудь Коллонтай – книги у нее, правда, немного того… резковаты, но ничего, а потом можно и Бебеля.

Наши друзья решили основательно для первого раза осмотреть Киев, который издалека показался им таким привлекательным. Вышли с утра. Прошли небольшой мостик над линией железной дороги, свернули направо и вскоре очутились на базаре.

– Да, брат! Эти голода не знали, – показал Сергей на хохлов возле запряженных волами, груженых возов. – Это не то, что наши опродразверстанные крестьяне.

– Я думаю, что если бы они знали, что такое неурожай, то не кормили бы такое множество разбойничьих шаек. А то – там Струк, там Мазуренко, там Клименко…

Поднялись в гору, свернули на красивую и тенистую Фундуклеевскую и добрались до Крещатика. Здесь жизнь била полным темпом. Рестораны, лихачи, надушенная публика. Совсем-совсем как в доброе старое время. Еще разгульней и лихорадочней, пожалуй.

На зеленом откосе выбрали пустую скамейку и сели отдохнуть.

– Красивый город!

– Да! Только уж очень в нем сволочи разной много. Сколько здесь скрывается агентов петлюровских, донских, иностранных, а то и просто бывшей черной сотни!

– Вообще старым душком отдает. Даже такой пустяк – названия улиц: Дворянская, Полицмейстерская, Жандармская…

Внизу по Днепру гудели пароходы, тянулись баржи, сновали маленькие лодочки, казавшиеся отсюда игрушечными.

Прошли каникулы, начались занятия. Теперь почти целый день можно было видеть на плацу то одну, то другую марширующую или рассыпающуюся в стрелковые цепи роту. Николай, однако, успел еще раз побывать у Агорских и кстати занести обещанную книгу. Когда он передавал ее Эмме, то она разочарованно заметила:

– Я так и знала, что ты не принесешь ничего путного.

Но книгу взяла.

Прошло несколько дней. На одном из собраний комячейки комиссар сделал доклад о значении курсов, являющихся не только кузницей пролетарского комсостава, но и боевыми единицами, надежной опорой советской власти.

– Гарнизон Киева ненадежен, – говорил он, – части пропитаны духом партизанщины. Западная Украина кишит бело-петлюровскими бандами. А потому будьте готовы, занимайтесь усиленнее, зорче следите за тем, что делается вблизи и вокруг вас. Враг не так силен в открытом бою, как своею хитростью. В каждом номере газеты вы встретите заголовки: «Заговор», «Предательство», «Измена». Мы ничем не гарантированы от того, что контрреволюция не попытается забросить и к нам одно из своих щупальцев, хотя бы только с целью разведки.

Последним стоял вопрос о выборе нового президиума ячейки. Когда намечали кандидатов, то кто-то предложил: Горинов!

И совершенно неожиданно для себя Сергей попал в президиум.

– Слушай, Эмма! Отчего ты все сидишь дома?

– А куда мне ходить?

– Ну куда? Мало ли куда! Вот Первого мая парад будет; приходи посмотреть.

– Может быть, приду, если будет время.

– Время? А чем ты особенно занята?

– Как – чем? Помогаю матери… книги читаю…

– Мамашины?

– Нет, Бебеля!

– Ага! – торжествующе воскликнул Николай. – А говорила – не интересно. Нравится?

– Как тебе сказать… – зарумянилась Эмма-книга очень серьезная и для меня несколько трудновата. Кроме того, она говорит прямо о таких вещах, о которых вообще как-то не принято говорить открыто.

– Вот потому-то это и хорошая книга, что режет как ножом настоящую правду.

Дверь из комнаты распахнулась, и Николай из садика увидел, как через веранду, торопливо направляясь к улице, прошел какой-то невысокий человек в штатском пальто.

– Кто это? – спросил он у Эммы.

– Это брат моего отчима. Он приехал по делам на месяц и остановился у нас.

– Знаешь что? – предложил Николай. – В следующий праздник приходи к нам в рощу гулять. Я тебя познакомлю со своими двумя лучшими друзьями.

– Зачем?

– Ни за чем! Вот чудачка, – просто так. Я хочу, чтобы ты о коммунистах не думала так плохо.

– Нет, Коля! Я плохо о них не думаю, я только не понимаю их.

– Поймешь когда-нибудь. Так ты придешь?

– Не знаю, правда. Мама будет недовольна.

– Ну вот! А говорила, что не ребенок.

– Ну хорошо! Только зайди за мной сам.

– Слово?

– Слово!

Ночь была светлая, лунная. Сергей сидел в караульном помещении – сегодня он был разводящим. Просматривал валявшийся на столике гарнизонный устав, изредка поглядывая на стенные часы. Вышел на воздух. Постоял, потом не торопясь пошел обратно. Обо что-то споткнулся, чуть-чуть не упал и вдруг остановился и замер, прильнув к одной из двуколок.

К маленькой железной калитке, в углу у каменной стены, направлялись две тени. Подошли и остановились. Кто-то чиркнул спичкой, и при свете Сергей ясно увидел лицо невысокого черного человека с небольшими усиками.

– Осторожнее! – послышался негромкий голос другого, стоящего в тени.

Удивленный Сергей услышал, как щелкнул замок и слегка скрипнула дверь отворяющейся калитки.

– Стой! – бросился он вперед, щелкнув затвором. – Стой! Кто ходит?

– Тише! Свои!

Лунный свет, прорвав облако, упал на землю, и Сергей увидел перед собой… начальника курсов.

– Что вы здесь делаете? – спросил тот. Сергей ответил и спросил, в свою очередь:

– А кто с вами, товарищ начальник?

– Чудак, – усмехнулся начальник. – Да ведь это же дежурный по гарнизону.

Сергей звонко рассмеялся.

Утром Сергей рассказывал товарищам о своем ночном приключении, и они вдоволь похохотали:

– Своя своих не познаша.

Стояло теплое, ясное утро. Было не больше десяти часов.

– Ну, ребята, пойдемте, куда я вам говорил, – предложил Николай.

Они вышли, отправились знакомой Николаю дорогой и через двадцать минут были около белого домика.

– Посидите на той лавочке, а мы сейчас выйдем, – сказал он товарищам.

– Ты только недолго!

– Нет, я сию минуту.

«Минута» протянулась по крайней мере с полчаса. Наконец калитка отворилась, и из нее вышла сначала Эмма, потом Николай с каким-то мужчиной, который попрощался с ним за руку и пошел в другую сторону.

– Ты что, Сергей? – спросил несколько удивленно Владимир, заметив, как тот быстро повернулся, уставившись на удаляющегося человека.

– Знакомьтесь: Сергей, Эмма, – подошел Николай.

Сергей машинально подал руку, почти не оборачиваясь.

– Да что ты там увидел? – переспросил Владимир.

– Вон там… кто это пошел?

– Вот что! Это брат отчима Эммы, Юрий Борисович Агорский. А что? Разве ты с ним знаком или он похож на кого-нибудь?

– Да… похож, – рассеянно пробормотал Сергей. Всю прогулку он был задумчив и не особенно внимателен. Николай даже обиделся.

Эмма тоже держалась странно, и Николаю показалось, что ее глаза чуть-чуть заплаканны.

– Что с тобой? – спросил он, когда они остались позади.

– Ничего! – вспыхнув, ответила Эмма.

– Нет, «чего»! Я вижу ведь!

– Мама нашла у меня твою книгу и бросила в печку, поэтому мы с ней немного повздорили.

– И все?

– И все… Не достанешь ли ты где-нибудь мне еще такую книгу, а то я ее прочла только до половины.

Прогулка не клеилась. Эмма сослалась вскоре не то на головную боль, не то на какие-то дела. Ее проводили обратно.

– Послушай! – накинулся на Сергея на обратном пути Николай. – Отчего ты сегодня такой, точно тебя чем-то по голове хватили?

– Отчего? Да оттого, что я готов прозакладывать голову против медного пятака, что при обходе ночью я видел не дежурного по гарнизону, а этого человека, с которым ты только что прощался за руку.

– Не может быть!

– Может, если я говорю.

– Но что же это значит? Ведь ты же говоришь, что с ним был начальник курсов.

– А это значит, что у начальника есть знакомства, которые он предпочитает почему-то скрывать…

Они шли рощею. Владимир остановился:

– Тс! Слушайте! Что это такое?

«Та-тара-та-та-та-тата» – протяжно и едва слышно доносил ветерок со стороны курсов далекий. странный сигнал.

– Уж не тревога ли?

– Нет! – отвечал, прислушиваясь, Сергей. – Тревога подается не так, это сбор.

– Да, это сбор, – согласился Владимир. – Но для чего бы это?

Прибавив шагу, они направились на сигнал.

Еще издали они увидели, как со всех концов переполненной гуляющими рощи торопливо собирались курсанты. В самом корпусе тоже царило необычайное оживление: бегали курсанты, суетились каптеры, отворялись цейхгаузы – вещевой, оружейный, продовольственный, а в коридорах спешно строились роты.

Общая команда «смирно». Комиссар объявил, что подчинявшийся до сих пор советской власти атаман Григорьев со своими войсками внезапно выступил против Украинской республики. Он объявляется предателем, стоящим вне закона и подлежащим уничтожению. Согласно приказа наркомвоена Украины, курсы через четыре часа уезжают на новый фронт.

Задача – получить патроны, подсумки, патронташи, палатки, котелки, фляги.

Сдать – постели, корзинки, книги, матрацы. Погрузить на одни двуколки хлеб, консервы, продукты, на другие – пулеметы и ленты.

И все это за четыре часа.

Работа закипела бешеным темпом. Заглянувшему со стороны показалось бы, что корпус наполнился обитателями сумасшедшего дома. От оружейного цейхгауза– к вещевому. От вещевого – к продовольственному. С первого этажа – на второй. Со второго – на третий.

К сроку все было готово. Курсы развернулись перед корпусом.

Последнее горячее напутственное слово представителя наркомвоена. Команда.

Под звуки музыки и «ура» серые колонны рвутся вперед.

Глава 5

На одной стороне Кременчуг, на другой – Крюков. Ночью по соединявшему оба города огромному мосту через Днепр торопливо прошли подоспевшие курсанты. Через несколько часов город начал наполняться панически отступающими красными полупартизанскими частями. Их останавливали и спешно сколачивали в отряды. Подошли красные броневики, еще какие-то курсы. Едва рассвело, как по городу загрохотали орудия.

Григорьевцы наступали.

Все утро разговаривали трехдюймовки, сновали броневики и автомобили. Красные части готовились к контрудару.

Сергей лежал за большим камнем возле углового дома и стрелял.

– Сережа! У меня остались только две обоймы! – кричал Николай.

– На вот тебе еще три, – кинул из своих тот. – Да ты смотри даром-то не трать…

– Я…

Артиллерийский снаряд, попав в крышу соседнего дома, заглушил его ответ, и белое облако пыли закрыло его от глаз.

– Коля… Колька! – тревожно окликнул Сергей.

– …я и не выпускаю их даром! – послышался запальчивый ответ.

Выстрелы грохотали повсюду. Где-то далеко на фланге послышалось «ура», ближе, ближе, покатилось по цепям. Красные наступали. К полудню ни в городе, ни за городом уже никого не было. Разбитые банды убегали, советские части преследовали их.

Через две недели григорьевских банд уже не было. Но они не были уничтожены полностью. Верные своей партизанской тактике, они под давлением красных распались и распылились между более мелкими шайками, заполнявшими Украину.

Перед рассветом, рассыпавшись в цепь, отряд курсантов осторожно охватывал деревушку, в которой, ничего не подозревая, крепко спала небольшая, изрядно перепившаяся банда.

Не доходя до деревушки с полверсты, цепь залегла. Первая рота, отделившись, небольшой лощиной пошла в обход. Ни разговоров, ни шепота, ни шума. В предрассветной мгле показались белые мазанки. Рота беззвучно, чуть не ползком переменив направление, залегла поперек дороги.

– Тише, – вполголоса проговорил, взглянув на часы, командир взвода. – Сейчас наши буду г наступать. Замрите! Огонь только по свистку.

Прошло десять томительно долгих минут.

– Скорее бы…

– Успеешь, Николай, – шепотом ответил Сергей. – Куда ты всегда торопишься… Слышишь?

Частый, тревожный набат с колокольни. Загрохотавшие вслед выстрелы и раздавшийся через несколько минут конский топот мчавшихся на них бандитов.

Резкий свисток пронизал воздух. Меткий внезапный огонь сделал свое дело, вырвав многих из всадников.

Видно было, как по зелени восходящих хлебов уносились стремительно остатки потрепанной банды.

Деревню охватили. Некоторые из бандитов убежать не успели и попрятались тут же.

Через полчаса трех человек уже вели к штабу около церкви.

– Чья банда? – спросил у одного из них комиссар.

– Горленко, – ответил хмуро, не поднимая глаз, здоровый лохматый детина.

Их заперли в крепкую деревянную баню и поставили часового.

Курсанты тем временем разбрелись по хатам и с жадностью закусывали хлебом, молоком и салом.

– Хозяин, – спросил Владимир, – есть у тебя деготь?

– Зачем тебе? – удивился Сергей.

– Сапоги потрескались.

– А пошукай, дэсь було у двори трошки, – ответил нехотя старик хохол, но сам не пошел, очевидно опасаясь оставить избу на солдат.

– «Пошукай»! Вот чертов старик, где у него тут пошукаешь, – ворчал Владимир, очутившись на дворе богатого мужика. – Сколько барахла навалено.

В найденном бочонке дегтя не оказалось, и Владимир хотел уже идти обратно, как взгляд его упал на маленький блестящий предмет, валяющийся на земле. Он нагнулся и поднял изогнутый в виде буквы «Г» разрывной капсюль от русской гранаты.

Владимир внимательно осмотрелся и заметил под снопом приваленной к стене конопли кольцо от небольшой дверки.

«Ага!» Осторожно выбравшись, он побежал к своим.

– Подозрительно! – согласились товарищи и, захватив винтовки, отправились во двор.

Растаскали хлам в стороны, откинули сноп. Обнаружилось небольшое отверстие – должно быть, вход в бывший курятник.

– Эй! Кто там! Выходи! Молчание.

– Может быть, там никого и нет, – проговорил Николай и, наклонив винтовку, заглянул в темноту.

Раз… два… три… – бахнули один за другим револьверные выстрелы, и из двери стремительно бросилась черная фигура.

«Чистым приемом» Владимир ловко хватил его прикладом по голове, а Сергей крепко схватил бежавшего за руки. Николай побледнел, покачнулся, неуверенно ухватился за край телеги и, не удержавшись, упал – он был ранен.

На выстрелы со всех концов сбежались курсанты.

Бандита связали. Николая осторожно перенесли в избу.

Пойманный нагло смотрел на окружающих. Вывернули его карманы: письмо, приказ и желто-голубой значок. Офицер, бывший штабс-капитан, а теперешний атаман – Горленко.

Николай был тяжело ранен. Пуля пробила верхушку правого легкого и засела где-то возле лопатки.

…Возле каменной стены у церковной ограды, перед отделением курсантов, хмуро опустив головы, встали четыре человека, как пойманные волки бросая взгляды исподлобья. Сергей посмотрел на них холодно и спокойно.

На другой день эшелон быстро уносил курсантов домой – в Киев.

Глава 6

Встреча была устроена торжественная, с речами и цветами.

Начальник курсов сказал несколько приветственных слов, поздравляя с благополучным возвращением.

На следующий день были похороны убитых товарищей. Грустно и торжественно звучал похоронный марш.

В толпе Сергей на мгновение увидел Эмму. Она внимательно всматривалась в проходящие ряды курсантов и, казалось, кого-то искала.

Он был в строю и потому сказать ей ничего не смог.

Николаю сделали операцию и вынули круглую свинцовую пулю.

– Эдакая мерзость застряла, – сказал доктор, взвесив ее на ладони. – Сразу видно, что из дрянного револьвера.

Когда Сергей выходил из курсового лазарета, ему передали, что его хочет видеть какая-то девушка.

Он спустился в садик и увидел Эмму. Приветливо поздоровался с ней. По ее похудевшему лицу и беспокойному взгляду сразу догадался, о чем она хочет спросить. Рассказал ей все сам.

– Ему теперь лучше?

– Да. Приходите дня через три, и мы вместе к нему сходим.

Эмма ответила ему благодарным взглядом.

Она пришла после строевых занятий. Пошли в лазарет. У входа надели чистые белые халаты и прошли во вторую палату.

– Мы к тебе в гости, – проговорил, входя, Сергей. Николай радостно встретил их.

– И ты пришла?

– Пришла.

– А как же дома?

– Разве я ребенок.

Сергей, соврав что-то, вышел, оставив их вдвоем.

– Ты изменилась, Эмма, – заметил Николай.

– Может быть, Коля. Я много думала за последнее время.

– О чем?

– Обо всем. Досадно становится. Жизнь слишком монотонна. Кругом кипит, а тут все одно и то же.

– А бог как?

Посмотрела на него, подумала немного. Спросила серьезно:

– Неужели ты думаешь, что я и вправду до последнего времени в это верила? Надо было хоть чем-нибудь заполнять жизнь, если ничего другого не было. Да и не хотелось мать огорчать.

– Ну, а теперь?

Эмма остановилась в нерешительности.

– Теперь не знаю…

Они прощались. Николай крепко пожал ей руку и сказал полушутя:

– Думай только больше. Обо всем, сначала.

– Сначала о тебе, а потом обо всем…

– Почему? – Он на секунду поймал ее глаза. Чуть-чуть улыбнулась, остановилась у дверей, хотела что-то добавить. Не сказала и вышла.

Все пошло своим чередом. Начались усиленные классные занятия. Сергей – председатель курсовой комячейки. Эта должность накладывала на него много новых, неотложных обязанностей, далеко не сходных с обязанностями ячеек, возникающими в мирное время. То туда, то сюда. По требованию Гувуза – для ответственной оперативной работы выделять наиболее надежных курсантов-коммунистов. Бывать на всевозможных секретных заседаниях и совещаниях. Вести учет и выдавать членам оружие. Словом, быть в самой гуще работы. Он ночевал теперь не в общем помещении, а в небольшой удобной комнате комячейки и поздно засыпал на широком кожаном диване, возле полевого телефона, соединявшегося с главными квартирами обширного корпуса.

Вместо заболевшего, несколько тяжелого на подъем комиссара был назначен другой. Молодой, умный латыш Ботт сразу вошел в курс всего происходящего и повел совместно с Сергеем дружную, живую работу.

И часто поздно ночью просыпался тот, услышав сквозь сон певучие вызовы фонического аппарата – два тире точка: – –.– –.

Работа и учеба шли вовсю. Но вот мирная жизнь прервалась снова. Был какой-то праздник, утром поверка не производилась, и многие повставали несколько позднее, чем обыкновенно. Утро стояло жаркое, солнечное. Курсанты разбрелись по роще и по садику, беспечно прогуливаясь и отдыхая.

Сергей только что направился к пруду, как вдруг по окрестностям покатились торопливые, четкие переливы сигнала «тревога». «Это уже не сбор», – мелькнуло у него в голове. И он стремительно помчался наверх, к пирамиде с винтовками.

Никто ничего не знал. Командир батальона громовым голосом кричал:

– Строиться!.. Быстро! – И почти на ходу построившимся курсантам подал команду: – За мной, бегом марш!

Вот знакомая роща, налево насыпь, город кончается. Что такое?!

– По окраине города от середины в цепь! Запыхавшиеся курсанты быстро рассыпаются; тарахтит по земле пулемет.

Вот оно что! Во весь опор мчатся на курсантов какие-то всадники. Быстро снимается с передков чья-то батарея.

– Ого-онь! – раздается команда.

И цепь, опередившая в развертывании на несколько минут неизвестного противника, жжет его едким огнем пуль.

Кто-то падает; тщетно пытается изготовиться к выстрелам батарея. Поздно! Слишком силен огонь дисциплинированной части.

– Прекратить стрельбу! Сдаются!

Цепь, бросаясь вперед, завладевает батареями загадочного противника.

– Кто же это? – слышатся недоумевающие голоса победителей.

И от края до края быстро передается и перекатывается по цепи:

– Багумский полк восстал… Багумский полк изменил.

Сергей нахмурил брови. 9-й Багумский полк – полторы тысячи человек – самая крупная единица гарнизона.

Всю ночь собирались надежные части гарнизона: 4-е, 5-е, 6-е курсы кавалерийские, мелкие партийные отряды.

В девять часов утра полк выступает, к девяти часам ему предъявлен ультиматум – сдать оружие…

Без десяти девять. Киев точно вымер; по улицам извиваются цепи. По углам приникли к земле пулеметы. Еще осталось несколько минут. На автомобиле подъезжает наркомвоен Украины, смотрит на часы. Вместо ответа с той стороны первою лентой резанул пулемет.

Наркомвоен привстал, облокотившись на стенку машины. Подал сигнал.

Через головы притаившегося Киева с ревом забила батарея по Бендерским казармам.

Перестрелка по улицам длилась недолго; со стороны восставших выстрелы стали стихать.

Сергей бежал один из первых по Керосинной улице, и, завернув за угол, он увидал спины поспешно убегающих багумцев и выкинутый белый флаг.

– Сдаются!

– Багумцы сдаются!

– Спохватились все-таки, – говорит наркомвоен.

– Прекратить огонь!

Полк был обезоружен и расформирован в тот же день.

К вечеру все было уже спокойно и тихо. Днем привычный киевлянин сначала робко высунулся на двор, потом показался на улицу. Не найдя ничего угрожающего своей особе, вздохнул с удовольствием и облегчением.

К вечеру, как и всегда, Крещатик был полон. Сновали лихачи; горели огни; гуляла нарядная, смеющаяся публика.

Возле курсов стояли усиленные посты и ходили патрули.

Глава 7

В команду Сергея вошли запыхавшиеся Владимир и Николай.

– Дело есть, – проговорил Владимир несколько взволнованно. – Тут, брат, кругом нас какая-то чертовщина твориться начинает.

– В чем дело?

– А вот в чем. Сегодня я на дневальстве, а потому на занятиях не был. Отстояв свое время, я сменился, захватил книгу и улегся под кустом в роще. Кругом никого. Потом слышу шаги, гляжу – начальник. Я бы и не обратил внимания, но вспомнил про твои подозрения. Куда, думаю, его черт несет? Тихонько за ним. Возле дороги у овражка он встретился с тем самым человеком…

– С Агорским? – живо переспросил, насторожившись, Сергей.

– Да. Начальник передал ему большой синий сверток и сказал несколько слов. А затем пошел как ни в чем не бывало дальше. Я его оставил, когда он входил в ворота арткурсов. Вот и все.

– Странно что-то! Друзья задумались.

– Знаете что, – начал Сергей. – Я думаю, что эта хитрая лиса передала Агорскому какие-либо нужные секретные сведения. А затем прошла дальше, к артиллеристам, чтобы скрыть следы своей отлучки.

– Пожалуй, что и так!

– Что же теперь делать?

– Прежде всего – за комиссаром.

Пришел Ботт. Ему рассказали все с самого начала.

– Вот что, товарищи, – сказал он. – Если арестовать Сорокина, то, пожалуй, никаких улик не найдется, а предупрежденные сообщники скроются, и дело будет смазано. А кроме того, на чем, в сущности, основаны все ваши подозрения? А если между ними просто какие-нибудь личные дела?

– Нужно сверток достать, – проговорил Владимир.

– А как его достанешь?

– Я попробую, – встал все время молчавший Николай.

– Ты? Каким образом?

– Это уж мое дело, – коротко ответил он. И, повернувшись, вышел.

Эмма сидела за столом и что-то читала.

– Ты что, сударыня, читаешь? – подошла к ней мать. – Опять неприличное?

– Я неприличных книг не читаю, – вспыхнула Эмма.

– Знаю, знаю! Дай-ка сюда!

Эмма подала матери безобидную книжку Уэльса.

– То-то, – покачала головой старуха. – Ох, господи, вот на грех принесло племянничка! Не было печали… Вертопрах какой-то!

– Он не вертопрах вовсе и гораздо лучше всех ваших дурацких Митенек да Вовочек! – пылко заступилась Эмма.

Старуха, огорошенная такой внезапной защитой, подозрительно покосилась на нее:

– Да ты, мать моя, уж не того ли?.. Резкий ответ застыл на губах Эммы.

Она увидела, что около плетня, под тенью акаций, стоит Николай и молча показывает ей небольшую бумажку. Встала и заметила, как, просунув записку в щель, он исчез. Ничего не видевшая старуха ушла в дом, и долго еще оттуда доносилось ее ворчанье.

Эмма подошла к грядке и, срывая цветок, подняла незаметно бумажку:

Через пятнадцать минут, накинув шарф, Эмма тихонько вышла на улицу и торопливо направилась к роще. Николай уже дожидался ее, расхаживая по полянке. Она окликнула его.

– Эмма, – он крепко сжал ее руку, – я боялся, что не придешь.

– Что случилось? – тревожно спросила она.

– Случилось что-то скверное, мой дружок. И я рассчитываю на твою помощь.

– Чем же я могу помочь?

– Слушай, Эмма. Я считаю тебя теперь почти совсем нашей. Мы много говорили и, кажется, хорошо друг друга поняли. Теперь ты должна постараться помочь нам разрешить одну задачу. Твой отчим – белый офицер.

Эмма вздрогнула, чуть-чуть отшатнулась.

– Как? Ты знаешь?

– Знаю. Я давно об этом догадался. Но не в этом дело. Ты в этом нисколько не виновата… Его брат – шпион.

– Юрий Борисович? – Эмма взглянула большими, удивленно-испуганными глазами.

– Да. Теперь такое дело: сегодня к нему попали какие-то бумаги. Ты должна во что бы то ни стало достать их, если еще не поздно… – И Николай прибавил мягко: – Эмма, это для нашего дела и… для меня.

Эмма взволнованно заговорила:

– Коля, ты не думай, что я скрывала об отчиме. Нет, я сама не люблю его. Я думала… я боялась, что ты не будешь тогда к нам ходить. А тот – я в первый раз слышу, что он шпион. Бумаги… Он принес сегодня какие-то и долго разбирал. Он уходит куда-то по вечерам. Но потом… Как же мне быть? Я не люблю их. Я должна буду уйти, – но куда? Я ничего не знаю.

Простые и горячие слова Эммы глубоко тронули Николая. Он крепко сжал ее руки:

– Эмма… Я тебе обещаю. Я помогу тебе. Мы найдем выход. Ты мне веришь?

– Верю…

– Ну вот, а сейчас придумай как-нибудь достать этот синий сверток. Хорошо бы сделать так, чтобы не было заметно, что похищен именно сверток. Если они догадаются, что за ними следят и их раскрыли, то все наши планы могут рухнуть.

– Но, если я и достану, как же я тебе передам?

– Я буду ждать до поздней ночи возле снопов соломы в вашем огороде, и ты перебросишь сверток тихонько через плетень.

Уже смеркалось, надо было торопиться. Рощею они пошли вместе, но, выйдя на дорогу, разошлись в разные стороны.

Проходя мимо церкви, Эмма заметила, что служба там только что кончилась. Повалил народ. Что делать? Прежде всего оправдать свое отсутствие. Эмма направилась к паперти и смешалась с выходящими.

– А, Агафья Петровна, здравствуйте! – радушно поздоровалась она с какой-то старухой.

– Здравствую, Эммочка, здравствую! – запела слащаво та. – Тоже богу молилась?

– Молилась, как же. Что же это вы давно у нас не были? Заходите сейчас посидеть. Мама и то меня все спрашивает: «Что это, говорит, Эмма, Агафья Петровна к нам давно не заглядывает?»

Старуха – одна из первых сплетниц – так и расцвела при этом сообщении.

– Что же, зайдем, можно зайти по пути-то. Подошли к дому. Эмма открыла калитку.

– Ты где это была? – строго спросила мать, еще не заметившая идущей позади гостьи.

– Здравствуйте, здравствуйте, Мария Сергеевна! – ласковым голосом заговорила та. – А мы с Эммочкой господу богу у всенощной молились. Шли обратно, я и думаю – дай зайду проведать знакомую.

– Милости просим, заходите, раздевайтесь! – пригласила довольная мать.

Чай пили дома, потому что на небе собирались тучи. Откуда-то пришел и Юрий Борисович. Быстро сбросил на вешалку возле веранды пальто и спросил, проходя в комнаты:

– Дайте чего-нибудь закусить поскорее. Мне скоро бежать.

Все уселись за стол. Старухи болтали. Агорский с жадностью поедал жаркое. Эмма разливала чай.

Тучи сгустились. Послышался далекий отзвук грома.

– Мама, – громко сказала Эмма вставая. – Сен-час пойдет дождь – пожалуй, белье замочит в палисаднике.

– Ах ты боже мой! Правда, беги скорее, поснимай, Эммочка, и тащи сюда.

Эмма торопливо вышла. Вот и вешалка, вот и одежда; она торопливо ощупала карманы, и волна теплой крови хлынула к ее вискам. Бумаги здесь!

Она быстро сорвала свое пальто, Агорского, прихватила чепчик Агафьи Петровны, шмыгнула к плетню и позвала негромко:

– Николай! Коля!

– Здесь.

– На, держи! Уноси все скорее, бумаги в кармане.

Перебросив Николаю всю груду одежды, она распахнула калитку и, схватив с веревок белье, бросилась к комнатам. В ту же минуту капли крупного дождя забарабанили по крыше.

Все это продолжалось не дольше четырех минут.

Через полчаса гроза прошла, было уже совсем темно.

– Ну, я пойду, – проговорил Агорский вставая. Через минуту раздался его немного встревоженный голос:

– Марья Сергеевна, вы не брали моего пальто?

– Нет!

– Что за черт!

– Ах, боже мой! Что случилось? Где же Эммочкино пальто?

– А чепчик мой? Мой кружевной чепчик?

– Обокрали… вот калитка распахнута! Агорский быстро выбежал на пустую улицу… Кругом темно и тихо.

Воры скрылись.

Глава 8

Запыхавшись от быстрого бега и довольно увесистой, а главное, неудобной поклажи, порядком измокший Николай наконец остановился передохнуть посреди одной из глухих уличек. Тьма стояла непроглядная. Где-то пробило одиннадцать.

При свете спички он рассмотрел свой груз. Вот и бумаги. Э, да она свое собственное пальто экспроприировала! А это что, старушечий чепчик? Тьфу! Нагрузившись снова, он пошел дальше.

Вот курсы. Но отчего так темно? Электричество попортилось?

Он постучал в крепкую дубовую дверь. Сначала отворилось небольшое окошечко и выглянула голова, потом зазвенела цепь, дверь приоткрылась.

Он пошел по лестнице. В обширном помещении было тихо, темно и не видно ни души. Ничего не понимая, он спустился вниз и спросил у часового:

– Где же курсанты?

– А где же ты был? – ответил удивленно тот. – Уже два часа как курсы уехали на фронт. Да они еще, должно, на вокзале.

Николай кинул свою поклажу. Как сумасшедший, сжимая сверток, помчался по темным улицам.

Два раза его останавливали патрули. Наконец добрался до вокзала.

– Где эшелон с курсантами? – как бомба, влетел он к дежурному.

– На девятом.

Подлезая под вагоны, стукаясь о буфера и сцепы, добрался Николай до девятого пути. Вот и эшелон.

К великой своей радости, он сразу же наткнулся на Сергея.

– Николай, наконец-то!

– Сережа, вот! – ответил тот, передавая сверток. – Где комиссар?

– Ботта нет, он с другой половиной курсов уезжает под Шмеринку с другого вокзала.

Живо развернули синюю обертку. При свете свечки увидали кипу приказов и карту с полной дислокацией частей Украины. Паровоз загудел к отправлению. Сергей быстро схватил трубку полевого телефона и надавил вызывной клапан.

– Это ты, Сержик? Ага! Скажи машинисту, чтобы задержался. До моего распоряжения не трогаться.

– Ты-то кто? – спросил удивленно Николай.

– Он комиссар нашего отряда, – ответил за того Владимир. – Ты теперь с ним шути, брат!

Они выскочили и добрались до вокзала. Сергей подошел к аппарату и вызвал пассажирскую.

– Срочно попросите комиссара эшелона курсантов.

– Кто просит?

Прошла минута, две, три. Послышался снова звонок.

– Ну что?

– Поздно, – пропела мембрана. – Поздно, товарищ! Отряд курсантов уже за семафорами.

«Что делать? – подумал Сергей. – Ага! В Укрчека».

– Дайте город!.. Занято… опять занято… О, чтоб вы все пропали!

– Товарищ комиссар, – с отчаянием влетел дежурный по станции, – на двадцать минут задержка эшелона… Сейчас у меня воинские, тоже на какой-то фронт… Скорее, пожалуйста!

– Ладно! – с досадой крикнул товарищам Сергей. – Он от нас не уйдет. Я телеграфирую… А теперь-едем!

Быстро добежали до своего состава, и эшелон, рванувшись, помчался в темноту, наверстывая потерянное время.

Властно заревела сирена. Криками голосов, стуком разгружаемых повозок, лязгом стаскиваемых пулеметов разбудили опасливо притаившийся небольшой вокзал.

Сергей – на телеграф.

– Срочную в Киев.

– Нет! – И телеграфист устало посмотрел на него. – Киевская опять не работает. Порвана. Теперь, должно, до утра.

– По Морзе?

– Разбит еще на прошлой неделе.

– А через Яблоновку?

– Через Яблоновку можно… Только…

– Чего еще?

– Кравченко там. Все телеграммы проверяет, и если у вас важная, то может и не пропустить.

– Какой еще, к черту, Кравченко?

– Кто его знает, – пояснил хмуро комендант. – Был красный, а теперь вот уже третий день никого не признает. Телеграммы проверяет, поезда пропускает не иначе, как обобрав.

– Так он бандит?

– Не совсем… Вроде этого. Да вы попробуйте – может, и пропустит. Мы вот только что через него продовольственную получили.

«Чтоб он сдох!» – с сердцем подумал Сергей. Вошел начальник отряда:

– Товарищ Горинов! Сейчас выступаем. «Кучура» под откос броневик свалил… там орудия.

– Родченко! – остановил Сергей одного из курсантов. – Останься здесь до утра и, если линия до утра не будет исправлена, отвези этот сверток и телеграмму в Киев. Передай их в Укрчека под расписку. Сам останься на курсах.

– Я с товарищами, – резко ответил тот. – Отдай кому-нибудь из обозников.

– Родченко! – повторил Сергей твердо. – Я даю тебе поручение большой важности. Прочитай телеграмму и увидишь. Кроме того, я тебе это приказываю. Понял теперь?

– Понял, товарищ комиссар, будет сделано, – ответил тот и добавил: – И скотина же ты все-таки, Сергей!

Отряд Сергея ушел в ночную тьму. На станции тускло мерцали фонарные огни.

Поползла бесшумным шорохом лента из Яблоновки, и кто-то спросил с того конца:

– Пашка! У вас кто?

Осовевший телеграфист нехотя положил руку на ключ и оборвал сразу. Брызнуло осколками разбитого стекла окошко. Загрохотали выстрелы.

…Через час равнодушный и сонный телеграфист выбивал ответ:

Небольшой отряд Сергея оказался посреди густых лесов и топких болот Волынской губернии, с твердым заданием разбить банду.

Отряд встал в глухой подлесной деревушке. К великому удивлению мужиков, он не гонялся по всем направлениям и не требовал ежедневно полсотни подвод. Отряд осматривался. Днем, для отвода глаз, разведки наведывались в соседние хутора и деревушки. К вечеру и к ночи десятки мелких дозоров и разведок, по три, по четыре человека, незаметно расходились в стороны по оврагам, расползались по хлебам, шныряли по рощам. Удар подготавливался тяжелый и верный.

Глава 9

Ночью через заброшенную дорогу, через застывший темный лес пробирались два всадника.

– Вправо, должно, пора сворачивать.

– Рано еще.

– Ничего не рано. По Кривому Логу тропку кони натоптали, так сам не велел ездить, чтобы, значит, незаметно.

Они свернули в чащу, но не успел еще замереть тихий шум в лощине, как зашевелилась листва одного из густых придорожных кустов и кто-то полушепотом спросил:

– Слышали?

– Это они, должно быть, к главной стоянке.

– Ну, так за ними!

Спустились в овражек. Прибавили шагу. Пахло сыростью, внизу журчал пробегающий ручей. Николай, несколько раз оступившись, попадал в воду.

– Держи правее!

– Тс! Тише, смотри!

Саженях в сорока через освещенную поляну двигались прежние двое, теперь они вели лошадей в поводу.

Несколько раз курсанты теряли из виду бандитов, но потом снова нагоняли.

Сколько верст продолжалась эта слежка, сказать было трудно; взглянув на светящийся циферблат часов, Сергей заметил, что, с тех пор как они свернули с дороги, прошло уже два часа. Но вот издалека послышался неясный шум. По-видимому, путешествие приближалось к концу. Чем ближе, тем яснее… И вот наконец совсем близко-близко.

– Не напороться бы!

– Ничего, сначала передних окликнут.

Но ни задних, ни передних никто не остановил, и сразу оборвавшийся лес открыл перед ними большую лесную поляну. Это была стоянка и штаб главного ядра банды. Разведчики остановились. Широкой красноватой полосой брезжил рассвет. Небо принимало бесцветный, серый оттенок; веяло утренним холодком. Сквозь туманную дымку курсанты увидели целую деревушку наскоро собранных из зеленых веток шалашей, повозок, лошадей, два дымящихся костра, около которых копошились несколько человек. Когда еще немного рассвело, они хорошо разглядели натянутую из серой парусины палатку – должно быть, самого атамана.

Оставив позади бандитский лагерь, курсанты скрылись в лесной чаще.

Атаман Битюг был сегодня не в духе.

– Эй, Забобура! – крикнул он своему адъютанту. – Пришли-ка мне сотенных – Оглоблю и Черка-ша… Да пускай и Барохня придет.

«Адъютант» вышел и вернулся с двумя сотенными. Первый – огромный, с вспухшим и пересеченным шрамом лицом и всклокоченной головой. Второй – поменьше, черный, юркий, с хитрыми, бегающими глазами. Вошедшие поклонились.

– А где Барохня?

– Барохня перепимшись.

– Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку пить. А как до дела – так никто ни к черту. Что нового?

– Да, кажись, ничего пока, – ответил Черкаш. – Разве только что вот от Могляка наши вернулись.

– К черту Могляка! Я спрашиваю – отряд где?

– Стоит.

– Ну, а возле Барашей как?

– Как приказывали. Дорогу снимают.

– Много сняли?

– Побольше пятка верст подле Яблоновки своротили. Да так, порознь, ребятишки гайки крутят.

– Две деревни да волов пар двадцать работают, – добавил Оглобля.

Речь шла о линии между Коростенем и Новоград-Волынском.

Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды Шакара сообщал следующее:

Дальше, после титула «Атаман Степного Истребительного Отряда», печатными буквами стояла подпись – Шакара. А ниже – скрепа составившего мудрое донесение адъютанта.

– Вот! Вот!.. – заревел разгневанный главарь. – Черти криворожие! Не могли до сих пор узнать, что перед ними не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду, если они не рыщут по ночам, когда вы пьянствуете да дрыхнете!

Наконец ругательства прекратились, и он перешел на деловую почву.

– Забобура! Могляку приказ – ночью потревожить их с тылу. Долго пусть не дерется. Но чтобы те ночь не спали. Я сам займусь этим делом… А ты, – он с недоумением взглянул на Оглоблю, – распустился сам и ребят распустил. Зачем Семенки сожгли? Я им одно Крюково спалить приказывал.

– Черт его разобрал, – решили сотенные, выходя из палатки. – Эк разошелся!

В лагере уже кипела жизнь. Дымились костры под котлами, играла гармония, слышались смех и ругательства. Некоторые, несмотря на утро, были уже выпивши. Занимался каждый чем хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах, резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских «карбованцев». Там человек десять окружили бутыль с какой-то мерзостью и кружками перекачивали ее содержимое в желудки.

А вот и занятые настоящим делом: один укорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи подпилка в бандитский карабин. Другой вплетает в конец плетки тяжелую свинчатку.

Словом, лагерь живет.

Глава 10

Уже взошло солнце, когда наши разведчики остановились передохнуть на полянке. Напились воды из ручья и закурили.

– Ну, что теперь делать?

– Что! Выступим сейчас же.

– А не лучше ли до ночи? Сергей покачал головой:

– Тут днем-то смотри, как бы с дороги не сбиться.

В самом деле, кругом была глушь. Огромный, кряжистый дуб широко раскидывал корявые ветви во все стороны. Вывороченная с корнем вековая липа, не достигнув земли, уперлась верхушкой в стоящие рядом деревья и образовала широкие, причудливые ворота. Кругом валялись догнивающие стволы и сучья. Дикие пчелы, которых так много на Волыни, вылетали с жужжаньем из гнилого дупла. Пахло грибами, сыростью, прелым прошлогодним листом. Из соседнего болота доносилось кваканье лягушек.

– Брр!.. – сказал Николай. – Не люблю я таких мест. Ведьмино поместье какое-то.

– Ну пойдем! Скоро дорога.

Тронулись дальше и через полчаса уперлись в зловонное болото.

– Что за черт! Нужно взять правее.

Взяли вправо, прошли еще около часу. Уперлись в ручей, не широкий, шагов в пять, но сквозь прозрачную воду виднелось на порядочной глубине обросшее зеленоватой колыхающейся тиной дно. Пришлось по пояс в воде переходить на ту сторону. Взяли еще правее – поросшая подозрительно яркой зеленью полянка.

– Осторожнее!

Под ногами у Николая что-то зачавкало, и он поспешно вытащил увязшие по щиколотку ноги.

– Вот мерзость-то!

Прошли еще час. Лес стал редеть. Впереди между деревьями показался просвет. Вот и опушка. Прямо открывалась низкая кочковатая местность, а дальше – осока, трава, сверкающий на солнце клочок воды и снова синий загадочный лес.

– Что делать?

– Прежде всего отдохнуть, – решил Сергей, – а то сапоги полны воды, штаны тоже мокрые, а ноги как свинцом налились.

Они выбрались на сухую солнечную лужайку, сняли сапоги, разложили на траве портянки и стали советоваться. Пришли к выводу, что идти надо напрямик, а пока необходимо отдохнуть.

– Жрать охота, – заметил Николай.

Нашли неподалеку дикую яблоню. Яблоки оказались такой кислятиной, что есть их было почти невозможно. Попробовали запекать в золе – получилось нечто съедобное, и ребята закусили.

Часа через два они встали и, просохшие, отдохнувшие, отправились снова. Местность пошла более возвышенная и сухая. Лес чередовался с цветущими полянками и кустами березняка. Так прошли они еще часа три.

– Смотри! Смотри!

Под ногами спутников внезапно очутился путь, по которому проезжала телега, потому что трава была примята колесами в одну сторону.

– Ну, теперь-то мы придем. На телегах только посуху ездят.

– Живо вперед!

– Погоди! – дернул за рукав Николая Владимир.

Они обернулись. По направлению к ним ползло штук шесть чем-то груженных крестьянских подвод.

– Спросим их!

Телеги приближались. Владимир пошел навстречу и только что успел крикнуть: «Товарищи, куда дорога?» – как заметил, что через плечо у сидящих перекинуты патронташи и у пояса болтаются гранаты.

Увидав перед собой незнакомого человека, бандиты повскакали с криками:

– Стой! Кто такое?

– Красный!.. Держи!..

Владимир сорвал винтовку и, бахнув два раза, бросился в чащу. Вслед за ним загремели выстрелы. Рассыпавшись, бандиты забирали влево. Беглецы мчались вперед, как загнанные волки. Крики преследователей то стихали, то вновь усиливались.

– Цепью идут, сволочи, – задыхаясь, говорил Сергей. – Слева болото. Если лес кончится – пропали.

Лес в самом деле кончался, и поперек блеснула пробегающая речонка. Пропали!

– Сережа, смотри! Мельница!

Направо торчала из-за кустов старая водяная мельница.

Осторожно подобравшись, они заметили, что дверь у нее приоткрыта, а мельник стоит, повернувшись к ним спиной, в огороде возле ульев.

Товарищи бесшумно сквозь полуоткрытую дверь прошмыгнули в сени, оттуда по лесенке наверх и, приоткрыв маленькую дверку, очутились на небольшом, заваленном различной рухлядью чердаке. Только что они успели лечь на пол, как в хату вошел старик лет пятидесяти и поставил на стол чашку со свежим сотовым медом.

Не прошло и десяти минут, как к мельнице подкатили телеги и подбежали бандиты. Их было человек десять.

– Эй, дед Никита! – послышался громкий голос– Куда пробежал большевик с винтовкой?

– Не видал.

– Не видал, старый черт. Ты не спрятал ли его? Некуда ему деваться было. Разве в болоте утоп!

– Может, и утоп, – согласился мельник.

– Утоп! Беспременно утоп! – послышались голоса. – Деваться больше некуда.

– Туда собаке и дорога.

Ворота распахнулись, и подводы въехали во двор. Лошадей распрягли. Еще несколько человек вошли в хату.

Бандит, которого все называли Егоркою, был, очевидно, за старшего. Он распорядился, чтобы закопали убитого Владимиром Хомяка, а сам уселся на лавку.

– Чего привезли-то? – осведомился мельник.

– Разное, – ответил Егорка, – все больше из мануфактуры, кожи есть в коробках.

– С поезда, что ли?

– С поезда. Третьево дни под откос спустили.

– Оох, хоо! – закрутил головой мельник. – Беда мне с вами! Выследят – пропадешь ни за что.

– «Ни за что»! – передразнил старика другой бандит. – Нет, коли уж ты пропадешь, так не задаром… Знаешь, Егорка, как он допрежь тебя еще делал? Придет к нему солдат: «Есть, мол, дедушка, пожрать чего?» А он: «Как не быть, как не быть, голубчик, вон в погребе сметанка и сало. Доставай уж только сам, кости у меня старые». Ну, тот полезет по дури и винтовку наверху оставит – и, значит, крышка.

Бандиты довольно заржали:

– Ай да дед! Вошли еще двое.

– Ну что, закопали?

– Закопали.

Дверь широко отворилась, и бандиты принялись подтаскивать большие тюки, связки, коробки и вскоре завалили чуть не пол-избы.

«Куда же это они денут?» – думал, не отрываясь от щели, Сергей.

Мельник подошел к переднему углу, что под иконами, сдвинул оттуда стол и лавку, потом достал железный крюк, подсунул его под карниз, зацепил за конец доски и потащил. Что-то заскрипело, завизжало, и четыре настланные через весь пол половицы откатились и открыли темную дыру с ведущей вниз лестницей.

– Хитрая штука! – заметил кто-то.

– Плевое дело, а в жисть не догадаться. Старик засветил свечу и полез вниз с двумя бандитами.

– Ну, подавай!

И темная пасть ямы поглотила вскоре всю груду награбленного.

Глава 11

Когда последний тюк был сброшен в хранилище и со скрипом задвинулись половицы, мельник поставил на стол большую бутыль с водкой, ломти нарезанного сала, свернутую в кольца жирную малороссийскую колбасу. Бандиты с жадностью накинулись на еду и на выпивку. Старик пил немного сам и похаживал взад и вперед, доливая из бочонка бутыль.

– Да! – громко говорил уже порядком подвыпивший Егорка. – Вот стерва большевик! Не идет он у меня из головы. Эх! Изловить бы!

– Да уж, обработали бы в наилучшем виде, – пьянеющим языком отвечал сосед.

– Что бы ни сделали, а не поймали.

– Не поймали, так утоп.

– А ну как не поймали и не утоп? – проговорил один из бандитов. – Может, их здесь отряд целый ходит, а мы сидим да водку хлещем.

Слова его произвели сильное впечатление. Все с опаской посмотрели в густоту надвигающихся сумерек. Разговор сразу притих. Кривуля, разинув рот, так и позабыл его закрыть, а Сычук подавился куском колбасы.

– А ведь и правда, ребята, должно быть, не утоп.

– Уж не обратиться ли нам в Ракитовку? Всего пять верст, и на что спокойней.

– Давай, давай, запрягай!

– Хомяка-то как саданул!

И бандиты торопливо засуетились, запрягая лошадей.

Через несколько времени до слуха курсантов долетел удаляющийся стук колес.

Они выждали, когда старик ушел за чем-то, тихо спустились и затем как ни в чем не бывало подошли как будто снаружи.

– Эй! Кто тут есть?

Мельник выглянул из-за сарая, осел, постарел лет на двадцать и дряхлым, старческим голосом ответил, низко кланяясь:

– Никого, никого нет, господа товарищи! Один я, старичишка убогий, околачиваюсь.

– Бандиты не заезжали?

– А! Кто?

– Бандиты.

– И что вы, мои милые, зачем они заедут? Нету, нет, и не видал никогда.

Зашли в хату.

– Отец! – спросил Сергей. – Дай что-нибудь поесть.

– Можно, можно. Отчего же не дать? Вон, в подвалишке. Стар я только. Так уж вы сами. Один посветит, а двое выберут что надо. – Он услужливо совал в руки сальный огарок.

Друзья поблагодарили, но от совместного путешествия в подвал отказались… В то время как двое лазили внизу между горшками и крынками, Сергей подобрал все винтовки и держал их, пока товарищи не выбрались.

Они с волчьим аппетитом уплели все поданное на стол. Затем приказали мельнику запрячь тележку и на паре круглых, сытых лошадок покатили по мягкой дороге.

Вечером того же дня отряд курсантов не спал. Разговаривали и сильно тревожились за исчезнувших троих разведчиков.

Вдруг полночью со стороны полевого караула спокойную тишину прорезал перекатывающийся гулким эхом выстрел.

Похватались за винтовки.

– Что такое?.. В чем дело?

Оттуда к огням бежит кучка людей, и через минуту громкое и веселое «ура» перекатывается по лагерю. И при свете костров, подхваченные десятками рук, высоко подлетают возвратившиеся разведчики.

– Кто же это стрелял? – спросил кто-то.

– Часовой в нас, – смеясь, ответил Николай, – мы пропуска не знали.

– А мы Могляка вчера расколошматили, – с гордостью сказал начальник отряда, пожимая Сергею руку.

– Погодите! – ответил Сергей. – Завтра мы самого Битюга хватим да и Шакару обидим.

Через час лагерь спал, костры погасли, стихло, – но зорко всматривались в темноту часовые.

Глава 12

Атаман Битюг закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно опустился на свою высокую кобылу. Бывшая петроградская этуаль, Софья Николаевна Тольская, а теперь Сонька, его жена, танцевала уже на горячем коне возле палатки, перед кучкой всадников, составлявших конвой атамана.

– Трогай!

Сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая кавалькада и скрылась за поворотом к лощине Кривого Лога. После прошедшего ночью небольшого дождя стояло теплое, светлое утро. Солнце косыми лучами пригревало влажную землю, поднимая дымку легкого, свежего пара. Атаман ехал к Барашам, чтобы лично убедиться, как подвигается разрушение железнодорожной линии.

Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен уютные хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались в проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнав, снимали шапки, низко кланяясь. Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на пути деревушке. Провожаемые сочувственными советами бородачей, любопытными взглядами баб и ребят, поскакали дальше.

На пути, посреди неснятых колосьев пшеницы, разглядели скачущих навстречу двух всадников, которые, заметив отряд, остановились.

– Наши? – спросил с сомнением атаман.

– А вот посмотрим.

Один из всадников повернул лошадь, снял шапку и вытянул ее в сторону на правой руке два раза.

– Наши! – сказал Барохня, отвечая тем же сигналом.

Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли, наблюдавшими за работой.

– Ну как? – спросил атаман. – Снимают?

– Работают!.. – усмехнулся один. – Можно сказать, подходяще.

Верст через десять обогнули по опушке небольшую рощу и выехали на бугор. Их уже давно заметили.

– Ого-го-го! – послышалось радостное ржанье. – Сам приехал!

Работа продолжалась с еще большим рвением.

Человек около четырехсот согнанных из окрестных сел хохлов копошились, разрушая железную дорогу. Разобрав стыки рельсов, привязывали к концам их веревки, пристегнутые к десятку пар волов, и вся линия вместе со шпалами веером переваливалась под откос. Много девок и баб следом разбрасывали и срывали лопатами песчаную насыпь.

Позади на несколько верст желтел уже обработанный путь. Сиротливо стояли пощаженные телеграфные столбы, но с перерванными, болтающимися проводами. Отовсюду доносились крики и понукания, посвистывание ременных плетей и удары по бокам неуклюжих волов…

Наблюдающие за работой бандиты перешучивались с бабами и сурово покрикивали на мужиков. Атаман подъехал поближе и окрикнул:

– Бог помочь!

– Спасибо! – раздалось несколько десятков голосов в ответ.

Он проехал взад и вперед мимо работающих и остался доволен.

– А там что? – спросил он у сопровождавшего его бандита.

– Тоже наши. Мостишко там небольшой, значит, снимают.

– Через Гнилой Ручей?

– Он самый. Маленький, а крепкий. Второй день ломами понемногу разбивают.

Атаман с компанией заехали в соседнюю деревушку. Отдохнули, плотно закусили жареным гусем, основательно выпили и отправились обратно.

Атаман остановился и посмотрел в бинокль.

– Кого это там дьявол несет?

Теперь и простым глазом можно было видеть, как всадник, склонившись к седлу, бешеным аллюром мчался по дороге.

– В чем дело? – крикнул Барохня, когда взмыленная лошадь поравнялась с ним.

– Атаман! – ответил седок, едва переводя дух. – Беда! Могляк убит, и сотня его пропала.

– Как! – рявкнул атаман. – Откуда известно?

– Сейчас прибежали несколько уцелевших ребят.

– Собачий сын!.. Баба! – Битюг разразился градом ругательств по адресу погибшего Могляка и, ударив шпорами, понесся вперед.

Как встревоженный осиный рой, гудел бандитский лагерь. Недавно прибежал из деревни мужик и сообщил, что утром возле деревни отряда не оказалось. Он пропал куда-то ночью.

Атаман поспешно отдавал сотенным распоряжения:

– Выслать во все стороны пешие и конные разведки. Отряд разыскать, посты удвоить.

По всем направлениям потянулись пешие и конные разведчики. В лагере не было ни обычных пьяных криков, ни песен. Кучками толковали бандиты.

К атамановой палатке подскакал хохол без шапки, без седла. Быстро заговорил о чем-то Забобуре.

– Что такое? – спросил, выходя, «сам».

– Отряд вернулся.

– Ага! – воскликнул атаман. – Теперь расквитаемся! Заруба! Карасю приказ: завтра к ночи встать позади отряда. Барохня! Наши от мельника вернулись?

– Вернулись.

– Порошок привезли? Давай сюда… Ну? – спросил он вошедших.

– Вот.

Атаману передали небольшой узелок.

– Кто из Дубков сообщение привез?

– Вавила Косой.

– Давай ко мне.

В палатку вошел хохол. Низко поклонился.

– Откуда солдаты воду берут? – спросил атаман.

– Из колодца, что возле Яковой мельницы.

– А в чем обед варят?

– Кухня у них есть на колесах.

– Вот что, Вавила! Вот тебе порошок, и чтобы завтра до обеда он был в колодце.

– Никак не возможно! – ухмыльнулся мужик.

– Вот я тебя стукну по башке, так будет возможно.

– Народу всегда там много.

– На вот, попробуй! – Атаман вытянул несколько раз мужика плетью.

– Что же… – согласился Вавила, почесывая спину. – Если уж такое от вашей милости строгое приказание, сделаем!

Глава 13

Несмотря на усталость, друзья проснулись рано, часов около семи.

– Значит, сегодня?

– Значит, так.

– Трудно по такой дороге ночью подойти.

– Ночью мы подойдем только до леса, а свернем к рассвету.

Пошли умываться, но, еще не доходя, услышали треск, похожий на негромкий револьверный выстрел. У мельницы они увидали кучку суетящихся курсантов.

– Колодец отравили, – сообщили Сергею курсанты.

– Кузнецов ему из нагана руку просадил.

Подошел Кузнецов и сообщил: он сегодня дневалил по лагерю и заметил, что какой-то мужик все время толкается около мельницы. Это ему показалось подозрительным. Он спрятался за плетень и стал наблюдать. Убедившись, что никого поблизости нет, мужик подбежал к колодцу и что-то туда бросил. Потом кинулся в сторону, намереваясь перемахнуть через плетень, но повис на нем с простреленной рукой. Отравитель сознался, что он подослан атаманом, и в подтверждение показал на спине ярко-красные рубцы от ременной нагайки. Атаман велел крестьянам донести, как подействует отрава. Ночью же он нападет на красных сам.

– Вот что! – предложил начальнику отряда Сергей. – Нам теперь незачем тащиться в лес. Мы подождем, пока они сами подойдут к нам. Но надо дать им уверенность, что отряд действительно отравлен. Тогда банда будет переть на нас безо всяких опасений, а мы приготовим ей встречу.

Так и порешили сделать. Сергей с товарищами отправился к старосте и приказал к завтрашнему дню приготовить подводы, потому что отряд уезжает.

Было прибавлено, что люди позаболели и есть предположение, что они отравлены. Если это подтвердится, сказал Сергей, то они подожгут деревню со всех четырех концов.

Наступила спокойная, теплая ночь. По безлунному, темному небу огоньками горели звезды. Далеко на горизонте, как непонятный сигнал, узкою полосою загорелась зарница.

Как раз в то время, когда, блеснув в последний раз, желтая змейка на горизонте заменилась слабой, серовато-тусклой полоской – предвестницей наступающего рассвета, – из секретов прибежали курсанты. Один донес, что банда заходит в деревню; другой, что банда у оврага, в двух верстах впереди.

Атаман шел с отрядом со стороны оврага. Карась занял деревню. Несколько редких выстрелов посыпались со стороны лагеря, и пули зажужжали высоко в стороне.

«Ну и стрелки!» – подумал атаман. И густой цепью повел банду вперед, откуда щелкали редкие выстрелы.

– Ого-го-го! Бросай винтовки!

– Мухи дохлые!

Горя от нетерпения, из окраины деревни бегом бросилась банда Карася с ревом:

– Даешь пулеметы!

– Да-дае-ешь…

Но тут взвилась голубая ракета. И со стороны красных раздался грохочущий дружный залп, слившийся с треском четырех пулеметов.

Огорошенные встречей, бандиты дрогнули и залегли, но, расстреливаемые метким огнем, по заранее измеренным дистанциям, бросились бежать. Убегающие люди Карася напоролись на засаду и заметались, бросаясь через заборы и плетни. Разгром был полный.

Через час отовсюду стали возвращаться преследовавшие бандитов роты.

Дорого встала эта операция атаману. Сам он скрылся, но среди трупов оказались Оглобля, Черкаш, а также атаманова Сонька. Она лежала посередине болотца с простреленной головой. Ее вынесли и положили на покрытый зеленой травою бугор. Она долго бредила. Поминала гвардию, юнкеров, сыпала грязную ругань. Через несколько минут умерла. Ее коня поймали в овраге. В сумке нашли флакон одеколона, пудру и дневник.

В тот же день атаман распустил банду на мелкие шайки, по нескольку десятков человек, и сам с кучкой отъявленных головорезов ускакал к Новоград-Волынску, где хозяйничал крупный «батька» Соколовский.

К вечеру курсанты отдыхали после горячего дня. Слышались смеющиеся голоса, горели большие костры, и кто-то наигрывал на двухрядке.

– Что-то в Киеве?

– Где-то наши фронты? Далеко ли Петлюра, Деникин?

– Ничего мы не знаем!

– Ничего, Сергей! Оторвались! Николай подбросил сучья в костер.

– Хоть бы письмо получить! Да ведь Ботт у черта на куличках, Эмма адреса не знает. Что-то она сейчас делает? – добавил он.

– Поди, соскучился?

– Соскучился.

Владимир с Сергеем переглянулись лукаво.

– Завтра к мельнику. Надо же Шакару немного потрогать.

Глава 14

Утром, едва над горизонтом показался краешек солнца, на пяти подводах небольшой отряд скрылся за холмами зеленых полей.

– Улетели орлята! – сказал командир отряда. – С чем-то вернутся?

Поля, поля, холмистые, волнующиеся, желто-зеленые. Вспугиваемые топотом, из-под самых колес вылетали из росистой пшеницы испуганные перепела. Жаворонки звенели в глубине голубого неба. Чувствовалась еще утренняя свежесть, но солнце уже жгло с одного бока. Один раз, далеко влево, возле опушки темнеющего леса показался на мгновение всадник и тотчас же умчался назад. Глухо прозвучало эхо случайного выстрела.

Когда проехали больше половины пути, остановились переждать жару на одном из придорожных хуторков. Все было на месте – и скотина, и еда, и горшки в печках, но хозяева сочли почему-то за лучшее удалиться.

Выставили наблюдателя, и тот, вооружившись биноклем, уселся верхом на соломенную крышу, возле белой трубы. Основательно закусили. Развалились на мягкой траве, в тени густых яблонь и вишен небольшого садика. Тихонько болтали.

Солнце решило испечь землю. Даже в тени было душно. По телу расползалась лень.

Едва курсанты расположились по укромным уголкам, как случилось маленькое курьезное происшествие. Федорчук, прельстившись спелым яблоком, забрался на дерево. Он был уже у цели, как вдруг обломил сухой сук, который стукнулся о крышку улья. Потревоженные пчелы с яростью бросились изгонять непрошеных гостей из сада и без труда обратили весь отряд в бегство.

– Фу-ты, черт!

Николай, запыхавшись, прикладывал сырую землю к руке.

– Вот еще новая напасть!

Направились в огород, намереваясь расположиться с тенистой стороны стога.

Один, просунув в сено руку, с удивлением крикнул:

– Посмотрите-ка!

Откинули несколько клоков сена и увидали приклад трехлинейной винтовки.

– Вот так гадюка!

– Вот так камень!

– Ребята! – сказал Сергей. – Сейчас на хуторе никого нет, да и дело у нас есть. Положите винтовку на место, а на обратном пути мы осторожно захватим ее владельца.

Отряд тронулся в путь. Из-за кустов, позади оставленного хутора, осторожно выползли две фигуры.

– Ушли?

– Уехали, дьяволы!

Уже совсем к ночи курсанты остановились за версту до мельницы. Сергей с товарищами отправился вперед. Было уже темно. В одном из окошек домика блестел огонь. Ребята кучей ввалились в хату.

Старик злобно посмотрел на гостей и пробурчал что-то, беспокойно поглядывая и пытаясь разгадать причину нашествия.

Сергей сел за стол. Все притихли.

– Ну, как дела, старик?

– Никаких у меня дел нету… видит бог, нету, – затараторил тот.

– Ну уж это ты оставь! – усмехнулся Сергей. – Нас этим не проведешь. Мы знаем, что у тебя тут бандитский притон.

Старик съежился и захихикал, не зная, как принять это – в шутку или всерьез.

– Хи-хи-хи!.. притон! У старичишки убогого, господь с вами…

А сам пятится к распахнутому окошку. Владимир, заметив этот маневр, уселся на подоконник.

– Награбленное куда прячешь?

– Совсем ничего не знаю, что вы к старику пристали?

– Ты не знаешь, так я знаю, – ответил Сергей. – А ну-ка, товарищи, отодвиньте стол и лавку.

Мельник мгновенно сорвал с гвоздя и запустил ему в голову тяжелый безмен. Сергей ловко уклонился. Безмен врезался в уставленный иконами угол. Мельнику связали руки. Стол был отодвинут.

– А ну-ка, найдите тут ход! Курсанты шарили по полу.

– Вот, смотрите!

Он достал с полки знакомый крюк и поддел им край доски за карнизом. Четыре половицы со скрипом откатились, открывая тайник.

Спустились вниз. Около часа выбрасывали награбленные товары наверх, принимали и укладывали их на подводы. Темная дыра опустела. Усталые курсанты выбрались наверх, закусили.

Мельник сбросил маску и на все вопросы разражался градом ругани. В сарае у него нашли аппарат для варки самогонки, а за печкой – солдатскую гимнастерку в подозрительно бурых пятнах.

– Убил, должно, за крынку кислого молока! – вспомнил Николай подслушанный с чердака разговор.

Ночь проходила. Запрягли своих и Мельниковых лошадей. Старика посадили на подводу.

Когда со двора вышли все люди и выехала последняя подвода, ярко вспыхнула соломенная крыша. Огненные языки закрутились и затанцевали, отражаясь в спокойной темной воде.

Не успели курсанты отъехать и с версту, как сзади посыпались частые выстрелы. Все повскакали и похватались за винтовки. Но вскоре успокоились: это рвались запрятанные в сгорающем логове винтовочные патроны.

Ехали уже медленнее, подсаживались на подводы по очереди. Не доезжая до хутора, человек десять отправились осторожно вперед и захватили на хуторе двоих.

– Бандиты? – спросил, подходя, Сергей.

– Какие там бандиты! – ответил пойманный. – Мы здешние.

– А зачем убегали?

– Мало ли тут кто ходит? Мы пуганые.

– Оружие есть?

– Откуда ему быть?

Сергей пошел с ними, в сопровождении кучки курсантов, к стогу сена. Пленники беспокойно забегали глазами.

– Это что? – спросил Сергей, когда один из курсантов извлек винтовку.

– Аа! – точно только вспомнив, хлопнул себя по лбу мужик. – Я и забыл… В прошлом году на пашне нашел, ну и бросил сюда – пусть, думаю, валяется.

Курсанты расхохотались.

– Как же это ты в прошлом году бросил под нынешнее сено?

Их также захватили с собой. Поздно ночью весь отряд проснулся, чтобы приветствовать экспедицию, возвратившуюся домой с богатой добычей.

Глава 15

Далеко по окрестным селениям пронеслись вести о смерти Могляка, Оглобли, Черкаша, Соньки и сыча-мельника, о разгроме их шаек. Банды притихли, разбились на кучки, ожидая лучших времен.

Прошло около месяца, как отряд уехал из Киева. За это время он совершенно оторвался от прежней жизни и потерял всякую связь с курсами. С огромной радостью все встретили весть о том, что их вызывают срочно в Киев.

Трое друзей тоже были весьма довольны по многим причинам. Нужно было прикончить предательскую игру начальника курсов. У Сергея было много незаконченной работы. А у Николая еще одна, особенная причина.

Через два дня отряд подошел к станции, погрузился в готовый эшелон и помчался к Киеву. Замелькали сквозь распахнутые окна и двери поля остающейся позади беспокойной Волыни.

Рано утром курсанты радостными криками приветствовали показавшийся Киев.

Через несколько минут отряд в порядке подходил к курсам.

Почти у ворот он неожиданно столкнулся с подходящей колонной своих товарищей, возвращающихся после боев под Жмеринкой.

С обеих сторон раздалась приветственная команда «смирно», а затем громкое «ура» и радостные крики, заглушаемые звуками музыки. Запыленные, загоревшие, с честью выполнившие свой долг, встречались отряды. Курсанты быстро переоделись в новое обмундирование, умылись и отправились вниз – на торжественный обед.

В большой столовой было прохладно и хорошо. На покрытых скатертями столах стояли цветы и приборы. Играла музыка.

– Товарищ Ботт, здравствуйте! – Сергей подошел к комиссару.

– Горинов… здравствуйте! – обрадовался тот. – А я вас высматриваю…

Они долго и оживленно беседовали.

К Ботту подошел присланный от наркомвоена докладчик. Курсанты прослушали горячую речь о положении революционной борьбы Украины и России. Оторванные надолго от всяких сообщений, они с жадностью ловили каждое слово. Армии Колчака безостановочно отступают к Уралу. Деникин неудержимо прет и ширится во все стороны. Уже давно, после геройской защиты, пал Харьков; уже болтаются на фонарных столбах трупы рабочих Екатеринослава. Враг скоро застучится в ворота Киева. А с запада Петлюра тянет хищные лапы к столице Советской Украины.

– Вы устали, – говорил докладчик, – но республика вскоре потребует от вас новых жертв. Будьте к ним готовы! Скоро придется вам сплотиться, для того чтобы принять на свои плечи всю тяжесть белогвардейского удара. Может быть, мы в последний раз собираемся для совместной беседы в стенах наших курсов. Может быть, скоро здесь будут наши враги. Но мы опять придем, навсегда. И последнее знамя, которое будет развеваться над Киевом, будет наше – Красное знамя.

Глава 16

– Ну, теперь можно и поговорить, – сказал Ботт, запираясь на ключ у Сергея в комнате.

Сергей подробно рассказал о проведенной отрядом работе и сдал расписку на отобранное у бандитов и оставленное ревкому имущество.

– А Родченко погиб, должно быть, – закончил Сергей. – У него были все бумаги. Я страшно поражен был, когда увидел сегодня, что начальник курсов еще здесь и жив.

Ботт нахмурился.

– Надо сегодня же арестовать его.

– А по-моему – нет! – возразил Сергей. – Он генерал, человек старой закалки, и от него многого не добьешься. А потому я предлагаю оставить его еще на несколько дней и установить за ним правильную слежку. Ничего не теряя, мы можем выиграть многое.

– Но кто же возьмется за это дело?

– Я со своими товарищами. В Чека и без того горячка.

– Хорошо, делайте.

Сергей вызвал к себе своих друзей и объяснил им задание. Через полчаса каждый был уже занят своим делом.

Сергей что-то высчитывал; Николай писал какую-то записку; а Владимир старательно отдирал от свечки кусочек желтого воска.

Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Николай подходил к знакомому беленькому домику. Прошел месяц с тех пор, как он убегал отсюда ночью, нагруженный поклажей наподобие ночного разбойника.

Вот и калитка. Войти туда он не мог – нужно было оградить Эмму от подозрений. Он подошел к плетню, со стороны нежилого переулочка, и стал наблюдать.

Садик был пуст, только жирный кот, развалившись, спал на круглом столике. Вдруг дверь хлопнула, и через веранду торопливо промелькнула знакомая фигурка. Через некоторое время она показалась опять, торопливо накинула на ходу шарф и вышла на улицу.

Николай пропустил ее мимо, пошел за ней немного поодаль, до тех пор пока не миновали они несколько уличек; потом подошел и осторожно взял ее за руку.

Она сильно вздрогнула, но, увидав его, не удивилась.

– Я знала, что вы вернулись, и шла к тебе. Идем!

– Куда?

– Все равно! Подальше отсюда.

Почти всю дорогу она ничего не говорила. Наконец, уже возле самого центра, на одном из бульваров они выбрали глухую скамейку в углу.

– Что с тобою, Эмма? Ты расстроена… взволнована.

– Не мудрено! – горько усмехнувшись, ответила девушка. – Можно совсем с ума сойти.

– Ну, успокойся! Расскажи все по порядку. Она, путаясь, часто останавливаясь, рассказала ему следующее.

В тот вечер, когда они похитили бумаги, она легла спать довольно рано. Агорский скоро ушел, и она слышала, как мать запирала за ним дверь. Ночью, открыв случайно глаза, она с удивлением заметила у дверей свет и услышала голоса. Это ее удивило, и она, подкравшись босиком, заглянула в щель и едва не вскрикнула. За столом сидели Агорский и… ее отчим. Откуда он взялся, она понять не могла.

Утром мать ей сообщила, что у них теперь часто будет бывать отчим, чтобы она не смела никому заикнуться об этом.

С тех пор у них началась беспокойная жизнь. Часто по ночам, при плотно закрытых ставнях, собирались какие-то люди и долго совещались. Из отрывков их разговоров она поняла, что они ставят себе задачей организовать переворот в пользу Петлюры и ни в каком случае не допускать захвата власти Деникиным. Эмма при первом же случае убежала сообщить об этом Николаю, но не нашла на курсах никого.

На нее не обращали внимания, и она старалась как можно меньше попадаться на глаза.

Однажды вечером, проходя мимо столовой, она увидела невысокого белокурого человека лет двадцати пяти. Напротив него сидел ее отчим с исказившимся от злобы лицом.

– Так вы отказываетесь?

– Да! Так будет лучше.

Эмма прошла дальше и конца разговора не слыхала. Когда она возвращалась, то незнакомца уже не было, а отчим говорил с Агорским.

– Ты знаешь, кто у меня сейчас был?

– Кто?

– Мерзавец! – Он назвал фамилию. – Подлец, пришел сказать, что считает за лучшее не связываться с нами. И главное – теперь, когда знает все.

– Что же делать?

– Его надо вызвать еще раз и уничтожить.

– Но где?

– Хотя бы здесь!

Эмма похолодела от ужаса.

Прошло еще несколько дней. Эмма напряженно всматривалась во все происходящее и нетерпеливо ожидала возвращения отряда. Самое ужасное случилось вчера.

Еще утром она заметила тянущийся через весь лоб отчима большой шрам. Он сказал ей, что стукнулся о косяк двери, хотя она об этом его и не спрашивала. Эмма после обеда, как всегда, забралась с книгой на сеновал, который находился возле огорода, над большим сараем, заваленным разной рухлядью. Сначала читала, а потом незаметно для себя заснула. Проснулась она от знакомых голосов и, заглянув сверху, увидала отчима с братом позади кучи с ломаным железом; в сарае было полутемно, и она не сразу поняла, в чем дело.

Они увязывали что-то в рогожу.

Острая мысль мелькнула у нее в голове, и на минуту все поплыло перед глазами. Она теперь поняла все. Поняла, отчего у отчима был шрам, зачем на днях он отослал погостить на неделю к сестре на хутор ее мать и зачем ей навязал вчера билет в городской театр. Как во сне, помнила она, что они взвалили на телегу мешок и увезли его.

Она не спала всю ночь. И с огромным облегчением вздохнула, когда узнала, что сегодня отряд вернулся в Киев.

– Что же теперь делать? – закончила она.

– Эмма! – ответил Николай, заглядывая ей в лицо– Завтра эта предательская игра будет прервана. А теперь скажи: ты любишь меня?

Она просто ответила:

– Ты знаешь!

– Ну вот! Обо мне ты тоже знаешь. Теперь тяжелое время. Думать о личном нельзя. Вырвать тебя из этого болота необходимо. Ты согласна?

– Да! Но…

– Никаких «но»! Я сегодня же переговорю с комиссаром, и мы что-нибудь устроим. А потом, когда уедем на фронт, ты отправишься в Москву, к моей матери… Мой отец коммунист, и он рад будет оказать тебе помощь, а моя мать все-таки приходится тебе теткой.

Пошли обратно. Несмотря на поздний час, на улицах было светло и людно. Повсюду мелькали огни кабачков, подвалов. Сквозь открытые окна доносились громкие звуки «Карапета», «Яблочка», еще чего-то.

доносился чей-то высокий ломающийся тенор, –

Они дошли до белого домика. Расставаться не хотелось, но было уже поздно.

– Ну, до утра, дружок!

– До утра!

Пробило двенадцать. Николай торопливо зашагал к курсам.

Глава 17

Когда Владимир кончил мять в руках кусочек желтого воска, он направился по главному коридору корпуса, свернул два раза налево, один раз направо и очутился в полутемном углу, напротив квартиры Сорокина. Он приложил ухо к двери и прислушался – никого! Тогда он приложил восковой шарик к замочной скважине, осторожно вдавил его большим пальцем и извлек слепок. Потом проворно отскочил в темную нишу соседней заколоченной двери, потому что послышались тяжелые шаги. Показался Сорокин; щелкнув ключом, вошел в комнату и запер за собою дверь. Владимир осторожно, на цыпочках, пробрался мимо, а затем спустился в слесарную мастерскую, в подвал, и принялся за работу.

Он был сыном слесаря и часто помогал отцу. Через час сделанный по слепку ключ был готов, и Владимир полетел наверх, к Сергею:

– Готово…

Сергей зашел к Ботту, попросил увести Сорокина под каким-нибудь предлогом на час с курсов.

– Хорошо! – согласился тот. – Как раз кстати: нам нужно съездить с докладом о работе отрядов.

Когда увозивший их экипаж скрылся, Сергей и Владимир отправились в темный конец коридора, отперли дверь, заперлись изнутри и огляделись. Квартира состояла из двух хорошо обставленных комнат. Они осторожно перерыли все ящики и полки, но ничего подозрительного не нашли.

Они уже собирались уходить, когда Сергей остановился в маленькой темной прихожей, возле заставленной умывальником, наглухо завинченной печки. Отодвинули, развинтили и открыли тяжелую дверку. В глаза сразу же бросились какие-то бумаги и письма.

– Ага! – сказал, просмотрев, Сергей. – Этого вполне достаточно. Сорокин у нас в руках.

И он положил все обратно.

Ночью пришел Николай и подробно передал товарищам рассказ Эммы. Сведений набралось больше чем достаточно. Решено было: Сорокина арестовать сейчас же, а об Агорском сообщить в Чека. Николай рассказал также Ботту о том, что сделала для них Эмма, и Ботт охотно согласился дать ей клубную работу на курсах. На первое время это было удачным разрешением вопроса. Теперь нужно было произвести арест.

Все четверо пошли в телефонную комнату. Сергей нажал кнопку аппарата, вызывая квартиру начальника. Через несколько минут послышался ответный гудок, а потом вопрос:

– Я слушаю! Кто у телефона?

– Дежурный по курсам. Вас просят по городскому от начальника гарнизона.

– Сейчас приду.

Вскоре послышались шаги, вошел Сорокин и направился к телефону.

– В чем дело?

– В том, что вы арестованы, – проговорил, подходя, Ботт.

А Владимир твердо положил руку на кобуру его револьвера.

Его отвели в полутемную камеру бывшего карцера и к дверям и к окну выставили надежные посты. Всю ночь друзья не спали. Долго Ботт говорил с кем-то по телефону, потом отослал захваченные бумаги с верховым. Квартиру обыскали еще раз. Помимо всего, там нашли еще тщательно завернутую новенькую генеральскую форму и двадцать пар блестящих, вызолоченных на разные чины погонов.

Утром из генеральской квартиры ребята перетаскали лучшую мебель в небольшую светлую комнату возле коридора, занимаемого семьями комсостава. Вышло очень недурно.

– Это для Эммы.

Рано утром, с небольшою корзинкой, Эмма вышла из дома и направилась к роще. Там ее уже ожидал Николай.

– Ну, ты совсем?

– Совсем, Коля!

– Не жалко?

– Нет! – И она, обернувшись, посмотрела в сторону оставленного дома. – Уже не жалко.

Днем Укрчека арестовала обоих Агорских, при которых нашли много важных бумаг. Домик заперли и запечатали.

Глава 18

– Слушайте!

– Тише!

– Это ветер!

– Нет, какой ветер!

– Это орудия!

– Так тихо?

– Тихо, потому что далеко.

– Да… это орудия.

Курсанты высыпали на широкий плац, на крыльцо, даже на крышу корпуса и внимательно вслушивались в чуть слышные колебания воздуха.

– Кто это может быть?

– Фронт еще далеко.

– Должно быть, кто-нибудь с зелеными дерется.

Дело красных войск на Украине уже было проиграно. Ежедневные сводки доносили о непрерывном продвижении противника. Уже потерян был Курск, Полтава, Житомир, Жмеринка. Враг подходил с тылу к Чернигову, и только Киев еще держался. Но вскоре суждено было пасть и ему, так как белое кольцо сжималось все уже и уже.

На фронтах, подавленные морально и технически, красноармейские части не могли стойко держаться. Не было возможности установить правильное сообщение и управление остатками частей. Провода прерывались; маршрутные поезда летели под откос или останавливались перед разобранными путями.

Шла спешная эвакуация. Вверх по Днепру то и дело отходили груженые баржи; возле пристани сотнями стояли заваленные подводы. Отправлять что-либо ценное поездами не было возможности из-за бандитизма. Даже баржи приходили к Гомелю с бортами, продырявленными пулями. Со всех сторон теперь, после жестоких боев, сюда подходили командные курсы Украины: Харьковские, Полтавские, Сумские, Екатеринослав-ские, Черкасские и другие – всех родов оружия. Впоследствии они сорганизовались в «железную бригаду курсантов», которой и пришлось принять на плечи всю тяжесть двустороннего петлюро-деникинского удара.

Часто по синему небу скользили аэропланы. На земле тяжело пыхтящие бронепоезда, с погнутым осколками снарядов железом, срывались со станций и уносились на подкрепление частей фронта.

Буря надвигалась на Киев.

Начальника курсов расстреляли сами курсанты. Его обрюзгшее генеральское лицо не выражало ни особенного страха, ни растерянности, когда повели его к роще за корпус. Он усиленно сосал всю дорогу дорогую пенковую трубку и поминутно сплевывал на сухую, желтеющую траву. Когда его поставили возле толстой каменной стены у рощи, он окинул всех полным высокомерия взглядом. И в залпе потерялось его последнее слово:

– …сволочи!

До производства старшего класса в красные командиры оставалось уже недолго. В цейхгауз уже привезли перешитое обмундирование. С неделю друзья прожили без особенных приключений и усиленно занимались.

Вечера проводили вместе. Часто заглядывала Эмма. Она горячо бралась за всякую работу. Со всеми у нее вскоре установились простые и дружеские отношения.

Сегодня они проболтали, гуляя, дольше обыкновенного, и она ушла от них около двенадцати.

– Да, ребята! – говорил задумчиво Сергей. – Сейчас вот мы сидим и болтаем. Хорошо, весело, в клубе, поглядите, что делается – только ну! А ведь недолго уж остается… Ведь если через месяц собрать всех и сделать перекличку, то многих не будет в строю.

– Скажи лучше, немногие останутся в строю. Вызов телефона – певучий, мягкий. Сергей взял трубку. Говорил новый начальник курсов:

– Это вы, товарищ Горинов?

– Я.

– Зайдите на минутку. Комиссара нет, а комендант города просит выслать человек сорок на усиление патрулей, так как возле города показались какие-то разъезды.

Сергей по городскому аппарату вызвал с совещания Ботта, и они всю ночь провели у телефонной трубки. Им сообщили, что стоящая возле Киева, в Броварах, конно-казачья бригада ненадежна.

Через два дня Петлюра внезапным ударом продвинулся за Фастов и очутился под самым_/ Киевом. Это было для всех неожиданностью. Все предполагали, что красные части продержатся значительно дольше.

Нужно было во что бы то ни стало задержать хотя бы на время дальнейшее продвижение белых, потому что город совершенно не был эвакуирован. Срочно последовал приказ сегодня же произвести выпуск старших классов, а завтра к рассвету всей бригаде выступить на фронт. К одиннадцати часам утра сто пятьдесят одетых в новенькую форму красных командиров стояли на плацу. Произнесли торжественное обещание, прочли списки произведенных. На автомобиле подъехал наркомвоен Украины. Его лицо носило на себе отпечаток бессонных ночей и глубокой тревоги.

Поблагодарил от имени Советской Украины за геройскую работу. Высказал уверенность, что бригада курсантов с честью выполнит свою трудную задачу. Тепло попрощался.

На следующее утро бригада выступила. Возле широких дверей собралось много провожающих. Поминутно подъезжали конные ординарцы и мотоциклисты. Кругом, насколько хватал глаз, лентами подходили и останавливались серые батальоны.

Мягко переливаясь, с крыльца полились звуки сигнала «сбор».

Николай еще раз крепко стиснул маленькую руку Эммы:

– Ну, прощай! Всего хорошего, девочка. Будем бороться и надеяться.

Эмма оставалась пока в городе. Она должна была отправиться, вместе с семьями комсостава, с последней баржей в Гомель, а оттуда в Москву.

Она посмотрела на Николая, грустно улыбаясь:

– Прощай! Пиши, Коля… Я буду ждать…

– Эмма, вашу руку напоследок!

– Володя! Сережа!.. Прощайте! Спасибо вам за все. Мы снова все встретимся.

– Может быть! Привет России, Москве. Всего хорошего!

Они еще раз горячо пожали ей руку и торопливо бросились к своим местам.

Эмма тихо взошла на высокое каменное крыльцо, встала возле самого края, рукой придерживаясь за выступ окна. Всматриваясь, застыла безмолвно.

Повсюду кругом – поблескивающие штыки, пулеметные двуколки, орудия. Слышались слова четкой команды. Где-то далеко впереди заиграла музыка. Голова бригадной колонны тронулась в путь. Курсовой батальон минут около десяти стоял на месте. Потом раздалась резкая команда, тронулся и он. Вон Николай!.. Сережа… Владимир… Вскоре скрылись и они. Перед Эммой всё тянулись серые ленты.

Потом, громыхая, проскакала рысью запоздавшая артиллерия. И кругом стало пусто.

Эмма молча ушла в свою комнату. Села, задумавшись, на широкий кожаный диван. Долго крепилась. Не выдержала и, уткнувшись головой в подушку, горько-горько заплакала:

– Ушли!

Глава 19

Уже пятый день, как отбивается железная бригада, – отбивается и тает. Уже сменили, с боем, четыре позиции и только что отошли на пятую.

– Последняя, товарищи!

– Последняя! Дальше некуда!

Жгло напоследок августовское солнце, когда измученные и обливающиеся потом курсанты вливались в старые, поросшие травой, изгибающиеся окопы, вырытые под самым Киевом во времена германской оккупации.

– Вода есть? – еле ворочая пересохшим языком, спросил, подходя к Владимиру, покачивающийся от усталости Николай.

– На!

Прильнул истрескавшимися губами к горлышку алюминиевой фляги и долго, с жадностью тянул тепловатую водицу. Взвизгнув, шлепнулась о сухую глину шальная пуля и отскочила рикошетом в сторону, оставив облачко красноватой пыли.

– Осторожней! Стань за бруствер. Чуткая тишина.

– Говорят, справа пластунов поставили.

– Много ли толку в пластунах? Два батальона. Помолчали. Где-то далеко влево загудел броневик.

Эхо разнеслось по притихшим полям.

– Гудит!

Шевельнул потихоньку головками отцветающего клевера ветер.

– Сережа! Пить хочешь?

– Давай!

Выпил все той же тепловатой, пресной воды. Отер рукавом со лба капли крупного пота. Долго смотрел задумчиво в убегающую даль пожелтевших полей. Вздохнул тяжело:

– Стасин убит?

– Убит.

– А Кравченко?

– Тоже.

– Жалко Стасина!

– Всех жалко! Им ничего, а тем, которые ранеными поостались, плохо!

– Федорчук застрелился сам.

– Кто видел?

– Видели! Пуля ему попала в ногу. Приподнялся, махнул рукой товарищам и выстрелил себе в голову.

Жужжал по земле, над поблекшей травою, мохнатый шмель. Жужжал в глубине ослепительно яркого неба аэроплан.

Смерть чувствовалась близко-близко. И именно сейчас, когда все так безмолвно и тихо.

Жжзз-жжж!..

Та-х-та-бах…

– Вот она! Та-х-та-баба-х…

– Вот!.. Вот она!

В грохоте смешались мысли, взрывы и время. Прямо перед глазами – цепь… другая. Быстрый, судорожный огонь.

– Ага, редеют! Батарея…

– Наша! Отвечает!

Еще и еще цепи, еще и еще огонь. Окопы громятся чугуном и сталью. Нет ни управления, ни порядка. И бой идет в открытую, по полям.

– Врете, чертовы дети! Не подойдете!

– Врете, собачьи души! – кричит оставшийся с несколькими номерами пулеметчик-и садит ленту за лентой в наступающих.

– Бросай винтовки! О-го-го! Бросай!

– Получай! Первую!.. Вторую!

С треском рвутся брошенные гранаты перед кучкой петлюровцев, нападающих на курсанта.

С гиканьем вырывается откуда-то эскадрон и падает тяжелым ударом в одну из первых рот.

– Смыкайся! – кричит Сергей. Его голос совершенно теряется среди шума и выстрелов.

Эскадрон успевает врубиться в какой-то оторвавшийся взвод, попадает под огонь пулеметов и мчится, теряя всадников, назад.

Бой близится к концу.

Пулеметчик с разбитой ногой уже остался один и, выпустив последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор, разбивая короб «максима», с криком:

– Давитесь теперь, сволочи!

На фланге бронепоезд, отбиваясь, ревет и мечется. Его песня спета – полотно сзади разбито.

– Горинов, отходим! – кричит Сергею под самое ухо Ботт. – Бесполезно…

Справа петлюровцы забирали все глубже, глубже и густыми массами кидались на тоненькую цепь. Пластуны не выдержали и отступили.

– Кончено?

– Кончено, брат!

С хрипом пролетел и бухнулся почти рядом, вздымая клубы черной пыли и дыма, снаряд. Отброшенный, как пылинка, упал, но тотчас же вскочил невредимым Владимир. С разорванной на груди рубахой, шатаясь, поднялся Сержук. Шагнул к товарищам, упал с хлынувшей из горла кровью.

Влево на фланге что-то гулко ахнуло, заглушая трескотню ружейных выстрелов. Белое облако пара взвилось над взорванным броневиком.

Красные части отступали.

Вот беленькие домики окраин Киева. Здесь Петлюра и Деникин не нужны. В страхе перед надвигающейся напастью их обитатели попрятались по погребам и подвалам.

Беспорядочно и торопливо вливались остатки красных частей в город. Чем ближе они подвигались к центру, тем больше попадался на глаза торопящийся, снующий народ. Носились мотоциклеты, гудели автомобили, тянулись бесконечные обозы. Кучками, с узлами на плечах уходили какие-то люди.

– Это беженцы, рабочие! – пояснил кто-то. – Кто от деникинцев, кто от петлюровцев. Черт их знает, который захватит раньше город.

Шли не останавливаясь. Вот и бывшая обитель курсов. Молчал черными пятнами распахнутых окон покинутый корпус. Стройно, точно бессменные часовые, застыли рядами тополя вокруг безлюдного плаца. Скорей мимо и мимо – некогда…

Через окна и балконы высовывались лица буржуев, открыто выражавших свое удовольствие.

– Возрадовались! – доносилось по их адресу со стороны уходящих рабочих.

– Ну, погодите до следующего раза! Разочтемся! С чердаков раздавались выстрелы по отступающим.

Бухали колокола – где набатом, где пасхальным перезвоном.

Вот цепной мост. Не без труда трое друзей протиснулись к нему и, подхваченные людскою массою, стали продвигаться вперед.

Где-то на окраинах послышалась трескотня. По мосту тысячи человек текли сплошной рекой, плотно прижавшись друг к другу.

Возле Сергея автомобиль с попортившимся мотором, захваченный общим течением, продолжал безостановочно продвигаться. Огромный мост скрипел, дрожал, и казалось– вот-вот он рухнет в волны Днепра.

Наконец-то на другом берегу! Двинулись без передышки дальше – надо было торопиться. Миновали слободку и с шоссе свернули в Броварский лес. Было уже совсем темно. Сотни груженых подвод тащились по ночной корявой и загроможденной дороге.

Из города, раскатываясь гулким эхом, ахнул снаряд, потом другой, третий. Испуганные лошади шарахались в сторону, выламывая оглобли и выворачивая воза. В темноте то и дело попадались корзинки, тюки, ящики.

Повсюду, спотыкаясь, брели беженцы, курсанты, отбившиеся от частей красноармейцы. Головы сверлила мысль: «Потом!.. Все потом!.. А сейчас отдохнуть… спать!» Многие дремали на ходу, придерживаясь за оглоблю или перекладину телеги, и еле переставляли ноги. Некоторые присаживались у края дороги перевести дух и мгновенно засыпали. Через них шагали, об них спотыкались, но они ничего не чувствовали.

Это была реакция на бессонные ночи и огромное нервное напряжение последних дней.

Сергей с товарищами, возле отдыхающих остатков своей роты, стоял на высоком лесистом бугре, всматриваясь в сторону Киева.

– Ну, прощай, Украина! – сказал один.

– Прощай! – эхом повторили товарищи.

– Мы опять здесь будем!

– Будем!..

Далеко внизу черным блеском отсвечивал изгибающийся Днепр. По темному небу бродил бесшумно прожектор. Где-то на окраинах занималось зарево.

Точно последний, прощальный салют уходящим, ослепительно ярким блеском вдруг вспыхнуло небо. Потом могучий гул, точно залп сотен орудий, прокатился далеко по окрестностям. Еще и еще. Заметалась испуганная темная ночь. Судорожно вздрагивала земля.

Это рвались пороховые погреба оставленного города.

Глава 1

Красными молниями бил радиотелеграф.

Огненными буквами кричали плакаты.

– Не сдадимся… выдержим… победим… Московский пролетариат хоронил погибших товарищей, вырванных взрывом белогвардейской бомбы.

Многим думалось, что Советская Россия доживает последние дни.

Рабочий сказал, надевая патронташ:

– Нашу Москву… Наш Петроград… Нашу революцию…

– Подождешь!

Загудели срывающиеся с вокзалов и уносящиеся на фронт новые и новые эшелоны.

В Туле раздавались винтовки прямо из заводов.

Улицы Петрограда опутывались колючей проволокой.

Под Воронежем садился на крестьянскую сивку буденовец.

Останавливались отходившие части Красной Армии.

Возле больших карт агитпунктов и Роста стояли часами на осеннем холоду, с тревогой наблюдая за извивающимся черным шнурком. Замерла на картах неподвижно, зацепившись от Орла к Воронежу, тесемка. Умолкла антенна…

Потом разорвали залпы минутную тишину тысячеверстного фронта. И радостно бил радиотелеграф:

…А черный шнурок на витринах Роста упал вниз, к югу.

Шлепнулась о колеса одинокой платформы первая пуля и с визгом умчалась в сторону.

По морозному, свежему воздуху резанул пулемет. Испуганно шарахнулась привязанная к желтой ограде лошадь. Из-за угла, низко пригнувшись к луке, вылетел казак-кубанец, за ним еще, еще.

Красные наступали.

Из-за маленького пустынного разъезда, из окружающих домиков бегом неслись в цепь пехотинцы. Ударил зачем-то набат, но тотчас же смолк небольшой станционный колокол. Снова резанул пулемет. Темными точками поднимались и падали под прицелом две перебегающие цепи. Нестройно звенел пулями воздух. Играя лучами отточенных шашек, упругим ядром рванулись с фланга кубанцы, но, запутавшись на полпути в жгучих нитях колючки, забрякались с маху через головы кони и всадники. Через минуту еще стремительней кубанцы летели назад, исчезая за холмами увядших полей.

У железнодорожного телефона офицер старался перекричать шум приближающейся перестрелки:

– Да. Слышу. Ну? Нет, нет. Куда там, к черту, удержимся… Отходим.

Задребезжало разбитое стекло. Белою пылью отскочила от стены штукатурка. Бомбой влетел другой.

– Скорей! Скорей!.. Охватывают.

Снова звякнуло окошко. Бешено заметалась рикошетом пойманная пуля.

На ходу обернувшись, бахнул один из нагана по аппарату. Сразу оборвался дробный звонок.

Вырвали поводья из рук вестового казака. Вскочили на коней, ударили шпорами.

Но уже зарвался чуть ли не с тылу десяток красноармейцев. Заметили.

– Ого-го-го!.. Крой, братва!

Один сверкнул золочеными погонами и грохнулся с разбитым черепом возле покосившегося крылечка.

– Сковырнулся… Сволочь.

Утихала стрельба. Перекатывались эхом приближающиеся крики. Белые отступали. Громыхая, промчались на окраины двуколки с пулеметами. Смыкались и подходили разбросанные далеко в стороны, запыхавшиеся от быстрого бега цепи. Наткнувшись на убитого офицера, остановились двое.

– Глянь-ка! Прапорщика убили, – захлебываясь от удовольствия, проговорил тот, что был помоложе. – Ловко это его!

– «Пра-апорщика»! Эх ты, Рязань косопузая, али по погону не видишь, что подпоручика.

– Ну, пущай подпоручика, – ответил несколько смущенно тот. – Я при погонах-то не служивал.

– Сапоги хорошие.

– Не сымай, спросить надо.

– Ишь ловкий! Пока я спрашиваться побегу, ты сам снимешь.

Вечерело. Умолкли и последние одинокие выстрелы.

К поповскому дому, в котором расположился штаб, разматывали провод полевого телефона.

Прискакал конный ординарец и передал приказание– на разъезде закрепиться и вести разведку.

Разъезд был маленький, домиков стояло совсем немного. Далеко не всем пришлось разместиться под крышами. На сыроватых лужайках загорелись костры, и насели, как грибы, котелки с кипятком.

Шинелишки в тот год были худые, ботинки рваные, а осень холодная. Зато кипяток горячий и живительный.

Вылез из красноармейского мешка оставленный к вечеру кусок черного хлеба. У некоторых экономных счастливцев даже тщательно завернутый в тряпочку огрызок сахара. «Чай», подернутый оставшимся на стенках котелка от обеда салом и заваренный пережженной коркой, сильно пахнул дымом. Его пили с наслаждением, причмокивая и больно обжигая губы об алюминиевые и жестяные кружки.

Разговаривали кучками.

– Оставьте полчашечки, – подошел к одной группе красноармеец.

– «Полчашечки»… – протянул насмешливо другой. – Чего сам не скипятишь?

– Поставить некуда.

– Нету, брат, нас и так четверо… Катись колбасой. – И он продолжал прерванный рассказ: –Да. И такое у него вышло дело – полушубок на нем был теплый, дубленый, валенки хорошие, подшитые. А как попался, совсем невзначай. Случай такой вышел. Казаки разговаривают промеж собой, один спрашивает: «Зачем его в штаб вести, одёжа хорошая, давай здесь утопим». Другой соглашается: «Давай, мол». А лед в те поры толстый был. Подвели это его к проруби и говорят… Эй, эй, ты чего из-под моего котелка огонь удвигаешь? – рассерженно закричал рассказчик, заметив, что кто-то втихомолку орудует у костра. – Смотри-ка, все уголья повыгреб. Ишь, лень самому нащипать, черту… Да. Подвели это они его к проруби и велят: «Раздевайся, скидавай полушубок». А он спрашивает: «Сволочь вы белая, а хрена с маслом не хотите?» И прыгнул сам в прорубь, только его и видели.

– С валенками?

– Со всем, как есть.

Помолчали с минутку красноармейцы… Задумались.

– Дак ведь ему все равно – и так и так конец был бы.

– Нет, уж это ты оставь.

– Тоже конец концу рознь бывает… Да…

Холодный ветер играл углями потухающих костров. Мерно хрустели овсом лошади. Усталость брала свое. Засыпали, тесно сбившись для тепла кучками, винтовку приладив сбоку под живот.

У поповского дома ламповым светом желтели окошки. Там работали. То и дело пел монотонно аппарат. Борющийся со сном телефонист вскакивал, передавая трубку:

– Товарищ командир! Из штаба бригады. Только что сообщили, что слева у дивизии белые снова перешли в наступление.

В стеклянном шкафу от тяжелых шагов по заплеванному полу чуть дребезжала посуда. Колыхались подвешенные на тесемочках херувимчики с белоснежными крыльями и сусальным золотом раскрашенные писанки. Мерно – точно маятники.

Коротко, твердо командир приказал:

– Дежурный! Сторожевым заставам и полевым караулам не спать, сам проверять буду.

– Не спят, товарищ командир.

– А сейчас пришлите ко мне начальника пешей разведки Горинова.

Глава 2

Опять втроем и вместе.

Шесть дней отступали тогда остатки разбитой бригады с Украины проселочными, лесными, болотными дорогами к Гомелю.

Жгло напоследок сентябрьское солнце. Чуть-чуть шумели желтеющие леса. Неторопливо колыхались упругими стеклянно-зеленоватыми волнами Днепр и Десна. Переходы курсанты делали большие, верст по 40–50. Выступали, едва брезжил рассвет, и шли до ночи. От земли пахло сеном, яблоками, спелыми дынями и осенью. Неподвижно висели в ослепительной глубине коршуны. И каркали сверху – точно нехотя – редко и глухо.

Кругом бродили мелкие шайки, охотились за отстающими, но на целые партии нападать не решались. Проходя через одну из деревушек, узнали случайно, что кулаки отправили депутацию к Петлюре.

На четвертый день, утомленные, остановились передохнуть на день. С рассветом тронулись дальше.

Остаток пути в 70 верст прошли бодрее, иногда даже в ногу и с песнями. Песни были громкие, веселые и, перекатываясь, будили улицы вымерших деревень. Мужики качали с удивлением головами:

– Ишь ты! Язви их – распевают.

Вечерело, когда измученные остатки бригады курсантов подходили к городу.

Белым серебром отсвечивали утонувшие в темной зелени купола церквей и стены чистеньких домиков Гомеля.

У Сергея сочились капли крови из растертых ног. Еле ступал Николай.

В эту ночь курсанты спокойно спали по казармам и по квартирам.

На другой день Николай узнал, что баржа с семьями комсостава, на которой была Эмма, прибыла сюда еще две недели назад, вся продырявленная пулями белобандитов, но без потерь.

Сразу вздохнулось легче.

Недолго простояла бригада. Через два или три дня ее отправили для расформирования в маленькое местечко Черниговской губернии – Городню… Здесь друзья ничего не делали. Отдыхали среди увядающей природы. Крепко спали свежими осенними ночами, зарывшись в мягкое сено, под темным, мерцающим звездами небом. Старались ни о чем не думать и не вспоминать, набирая сил. Через две недели разъезжались в разные стороны остатки славной бригады. Уезжали партии под осажденный Петроград, на польский и деникинский фронты. Прощался с друзьями Ботт. Он уезжал в одну, они трое – в другую сторону. Крепко сжимались их руки напоследок.

Задымились уносящиеся паровозы. Открылись семафоры к югу, к западу и к северу.

От командира полка Сергей вернулся озабоченный. Вошел в избу, переполненную спящими вповалку красноармейцами, и дернул Николая за рукав:

– Вставай, Колька!

– Чего там?

– Вставай, дело есть.

– Встаю… Эх, Сережка! Сон я какой видел, а ты перебил.

– В другой раз досмотришь.

На крыльце им повстречался Владимир, за которым уже посылали.

– Вот что, ребята. В разведку! Одну в Волчанку, другую в Овражки. Слева белые, а у нас что-то больно тихо.

– В Волчанку? – переспросил Владимир. – Ведь это верст пять будет.

– Ничего не поделаешь, тут уже с уставом считаться не приходится. Сам знаешь, при полку кавалерии двадцать человек.

– А Овражки где?

– Там же, только правее немного. Маленькая деревушка возле леса.

– Экая темнота, – ворчал Николай, отходя с отрядом.

– Темнота, брат, для разведчика первое дело.

– Первое-то оно первое, да только глаза-то у кошки занимать придется.

– Кто идет? – негромко ответили из-за кустов.

– Свои.

– Пропуск!

– Броневик.

– А рота какая?

– Разведка.

– Проходи.

За линией сторожевого охранения отряд разделился.

– Ну, Николай, смотри. В случае чего, держи к нам.

– Ладно. Прощайте.

– Прощай.

Глава 3

Сквозь голубые окна в облачном небе бросало солнце серебристые пятна на голые поля увядшей земли. Бледно-зеленым холодным светом играли прозрачные дали. К безлюдной деревушке осторожно подходила небольшая разведка.

На единственной улице ничего подозрительного дозорные не заметили. У колодца баба ведрами черпала воду. Бегал с хворостиной, загоняя жеребенка, мальчишка. Старик засыпал лопатой завалинку возле покосившейся избушки.

– Эй! – крикнул, показываясь из-за овинов, дозорный. – Эй, тетка, были здесь?..

Но баба, не дослушав вопроса, бросив ведра, шарахнулась в сторону как полоумная. Испуганно попятился задом старый дед. Распахнулось на мгновение маленькое окошко.

– Ва-аська… Ва-аська… Бе-ги-и!..

Васька скрылся уже где-то под воротами. Исчез старик. Улица вымерла. И только стоял, удивленно подняв голову, жеребенок.

– Боятся.

– Думают – белые.

– Спросить, однако ж, нужно.

– Зайдем в хату.

– Хозяин… хозяин! Выдь на минутку. Молчание.

– Выдь на минутку. Не бойся, мы красные. Молчание.

– Не верят.

– А ты постучи в другую избу. Может, тут и всам-деле нет никого.

У другой избы то же самое.

– Эх, до чего народ довели! Не иначе, через забор лезть придется.

– Ну, лезь. Гоп!

Отперли калитку, вошли в сени, распахнули дверь в хату.

– Здорово, хозяева. Чего боитесь?

Лежала на широкой кровати баба, дергалась всем телом, уткнувшись головой в полушубок. Плакала.

Маленькие полуголые ребятишки крикнули испуганно и жалобно заскулили из груды тряпья.

– Чего плачете… Испугались? Не тронем. Мы красные.

Приподняла чуть-чуть голову, окинула недоверчивым взглядом пришельцев, хотела что-то сказать и молча задергалась снова.

– Чего-то она надрывается?

– Мужика у ей севодни убили… Белые… – послышался старческий, шамкающий голос. Дозорные разглядели в полутемном углу на широкой лавке дряхлую, сгорбленную старуху. – …Сына моего, значит… Утром… Белые…

Тихо забормотала что-то непонятное себе под нос.

Тикал за печкой сверчок: тик-так… тик-так. Плакал бесслезно, врываясь в щелястые окна, осенний ветер.

Вышли на улицу. Ядро разведки уже вливалось в деревеньку. По-видимому, крестьяне убедились, что пришли красные, потому что мужики бегали из избы к избе. Раскрывались окна.

Стрелой вылетел прежний мальчишка и стучал хворостиной в окошко:

– Мамка! Мамка! Отворяй! Товарищи пришли. Мужики окружили подошедшего Николая и торопливо предупреждали:

– Белые были. Казаки.

– Недавно на Артемкино ускакали.

– Сорок человек.

Вьюном вертелся под ногами Васька.

– Пулемет тоже был. За спиной возють, у нас останавливался.

Появились бабы, повыскакали ребятишки. Кучка вокруг красноармейцев росла.

– Ну, а поблизости не слыхать где? – спросил Николай.

– Какое там не слыхать!

– Как собак полно.

– Вчерашний день ваши на Алешкином разъезде с ними схватились.

– Федор вчера из Артемкина пробрался, говорит– человек тридцать ихних товарищи побили.

– А где он? Давайте-ка его сюда. – Николай обрадовался возможности получить верные сведения.

– Его тут нету. У его возле леску хатенка стоит. Кордонный он.

– Далеко?

– С версту. Послать можно, когда надо.

– Пошлите, да поживей.

– Пущай, начальник-ат, солдат-то по домам, – говорил Николаю старик. – Пущай покушают. – Тянул к себе за рукав двух красноармейцев: – Пойдем-ка… Ах ты, господи боже ты мой, какое дело… сколько дожидались-то.

Кто-то командовал, распоряжаясь добровольной охраной:

– Петро! Ты беги к поскотине, на бугре станешь. А ты, Лешка, лезай на Егорову избу, мотри на Назе-мову дорогу. Да не зевайте!

– Усмотрим.

Довольные важностью возложенного на них поручения, пулей понеслись на свои места.

Николай пошел в хату. Там уже суетились, накрывая на стол, хозяева.

– Пожалуйста, пожалуйста, командир! Закусывай уж чего есть.

Придвигали сковороду с горячей, вкусно пахнущей яичницей.

– Угостили бы чем получше, да всё пообожрали, проклятущие. Не то чтобы там петуха или курицу – цыпленка на дворе ни одного не оставили.

Набилась полная изба народа. Говорили почти все разом.

– Никакого житья нету.

– Порют казаки нагайками.

– Солдаты шомполами.

– Мало што еще порют. Убили еще мужика у Агафьи.

– Застрелил офицер из нагану.

– За что?

– Ребятишки у ее. Схоронила крынку с молоком, а казак нашел. Мужик вступился. Не с голоду же, говорит, из-за вас ребятишкам подыхать. Тот его винтовкой хотел вдарить.

– Не хотел – вдарил, а другой намахнулся.

– Ну, в другой намахнулся, он и схватился за приклад-то.

– Отвел рукой от удара.

– Избил казак и к офицеру приволок. Хотел, говорит, винтовку мою отнять.

– И мужик смирный был. На што она ему?

– Ну, а офицер, – известное дело! Вынул наган да и бахнул.

– Ребятишек трое осталось.

Не было ни одного, кого бы не задели белые. Того начисто ограбили, другого вспороли, у третьего хлебом лошадей кормили, у четвертого с бабой охально обошлись – и так без конца.

Старик тревожно спросил вдруг Николая:

– А вы что же, товарищи, других дожидать будете али в разведку?

– В разведку.

Сразу оживленные голоса умолкли. Тяжело вздохнула изба.

– Так, может, не скоро ваши будут?

– Как-не скоро! Наши скоро в Курске будут, а не только у вас.

– Измучились. Деревенька маленькая, кругом овраги. Напускаются на нас чуть што. «Ах, такие-сякие. Красных ждете, пролетария голодраная». А мы, ко-нешно, ждем… Раньше когда – не ждали, а теперь во как ждем…

– Раньше не ждали, – понуро опустив голову, как эхо, повторил опирающийся на палку старик. – А теперь конешно.

В дверях послышался шум. Вошел новый человек.

– Вот и Федор.

– Этот самый?

Подошел к Николаю крепкий, не старый крестьянин и поздоровался левой рукой:

– Здравствуйте. Пришли-таки?

– Пришли, – ответил Николай.

– Я говорил, что все равно придут, – мотнул головой на окружающих. – Моя правда вышла.

– Ну, рассказывай, что в Артемкине… Как они тебя оттуда выпустили?

– А так! Инвалид я, одну руку в германскую еще отхватило. Ну, и пропустили, особливо когда увидали в документе, что два креста за царскую войну имею.

– Много их там?

– Да полка два было.

– А сейчас?

– Сейчас нету. Ушли все по Сосновской дороге. А куда свернут – не знаю: может, на Сосновку, может, на разъезд.

Николай встал и пошел к выходу. Высыпали мужики.

– Уходят товарищи…

– Ничего, теперь скоро придем. Заживете спокойно.

– Не верится ажио.

Приложил свисток к губам и острой струей пронизал воздух. Сбегались красноармейцы.

– Эй, там, быстро! – кричал отдельным запоздавшим кучкам.

– Набили брюхо молоком-то, черти!

– Все, что ли? Становись!.. Смирно!

Стихло все. Умолкла толпа, точно команда относилась и к ней. Притихли любопытные ребятишки. Тревожно рванул поверху ветер. Вздрогнула, насторожившись, деревня.

– Товарищи!.. Орудия…

– Ваши дерутся!

– Да. Это возле разъезда бой. Ого, как грохочут трехдюймовки!

– Шагом марш!

Мужики кланялись, снимали шапки. Стояли плотной, неподвижной кучей.

– Счастлива-ва! Приходите, товарищи!

Сумрак падал на землю. Хмурилось. Снова стояла одинокая, покинутая деревушка.

Глава 4

В полуверсте от Волчанки глубокий, заросший кустами овраг прорезал зеленеющие озимями поля. Дальше расстилалось гладкое, совершенно не пригодное для продвижения разведки поле.

Первый разведчик, взобравшийся на край оврага, едва-едва успел оглянуться, как упал точно подкошенный, распластавшись на мягкой, разрыхленной земле. Пятясь задом, отполз немного и скатился кубарем по склону вниз.

– Что там такое?

– Тсс!.. Тише!.. Казаки. Екнуло сразу сердце.

– По кустам, – приказал Сергей. – Да смотрите, чтобы, кроме наблюдателей, никто ни гугу.

Пробрался наверх, к тому месту, где густыми клоками колыхалась засохшая полынь, чуть-чуть поднял голову. На краю деревушки, привязанные к плетню, стояли три оседланные лошади. Рядом ходил человек. Казачий пост.

– Чуть не напоролись!

– Узнать надо, много ли их.

– Ладонь, а не поле.

– Смотри-ка – еще!

Откуда-то подошли еще двое; все вскочили в седла и унеслись назад по улице.

«Вот тебе и раз! А кто на посту остался?» – подумал удивленный Сергей.

Легкий свист снизу донесся до его слуха. Позади засохшего куста с коричневыми листьями лежали два наблюдателя, внимательно во что-то всматривались и махали ему рукой.

– Смотри, командир!

Длинной лентой из другого конца деревни тянулись белые батальоны. Легкою рысью вылетели взводы казачьей сотни, направляясь на ту дорогу, по которой пришла разведка.

– Слушай. Да они на разъезд! Нужно скорее влево, обогнать их.

– Смотри, что делают!

Вышедший на ровную дорогу первый батальон распался на три части, и в то время, когда одна пошла прямо, две другие полуоборотом забирали в стороны, а казачьи разъезды замелькали уже впереди линии.

– Ничего! Бегом понизу, заберем левее. Обгоним!

Через минуту все тридцать человек неслись по неровному, кочковатому оврагу, спотыкались, падали и жарили опять.

Быстрый бег разогнал тревожное настроение.

– Эй, взводный, мы при полку заместо кавалерии, что ли?

– Смотри-ка, у Гаврилова подкова отлетела, – другой показывал на красноармейца, державшего в руках оторванную подметку.

– Тут и у всех поотлетят, когда на веревках подвязаны.

Клокотали паровозами легкие. Слипались пересохшие рты.

– Командир… Отдохнуть!

– Ладно! Дома отдохнешь… Крой дальше, ребята! Осталась влево, но еще далеко впереди, крайняя рота. Кончался овраг, и прикрываемые холмистой местностью разведчики неслись наперерез.

– Крой!..

Но, споткнувшись, отряд остановился разом. Бахнул впереди орудийный залп. Еще и еще. Глухо раскатываясь, поползли по сумрачно-серым полям отзвуки сильного боя.

– Не успели.

Сергей покачал головой:

– Нет, ребята! Это не то. Это наступают на разъезд с востока.

…Дальше через рощу. Шуршали под ногами листья, трещали сучья, больно хлестали по лицу ветки. Теперь уже можно было слышать, как к орудийным взрывам присоединился нестройный, но беспрерывный треск ружейных выстрелов.

Еще несколько минут торопливого бега. Умолкли батареи разом. Заглушая трескотню еще далеких выстрелов, мелкой дробью застрекотали пулеметы.

Но смолкли скоро и они. Стало тихо.

– Сергей?

– Что?

– Стой!

– Ну?

– Куда мы?

– На разъезд. К нашим.

– Слышишь, как тихо?

– Бой кончился, вот и тихо.

– Кончился, да в чью сторону? Может быть, наших-то там нет. Сами белым в руки влопаемся.

– Стой!

Остановились на небольшой полянке, облитые потом.

– Что делать?

– Узнать надо, кто там.

Положение было не из важных. Вернее всего, что заняли Алешино белые. И Сергей сказал, подумав:

– Вот что, ребята. Ждать до темноты недолго. К ночи сделаем разведку, а пока раскладывайся здесь.

Красноармейцы расположились на мягких опавших листьях. По верхушкам обнаженных деревьев гулял холодный ветер и шумел ветвями. Старая береза скрипела тягуче, и сквозь ажур ее тонких веток виднелось сумрачное небо.

С целью выяснить положение отряда относительно разъезда Сергей выслал несколько человек, с тем чтобы те осмотрели прилегающую местность. Минут через двадцать посланные вернулись и доложили, что они наткнулись на отряд Николая и он сейчас подходит сюда. И в самом деле, уже услыхали шум на дозорном посту.

– Встревожили вы нас здорово, – говорил Николай смеясь. – Мы думали, не белые ли топают. Я уж несколько дозоров в стороны послал.

Теперь разведчики почувствовали себя намного лучше. Они были снова все вместе. Донимал только голод.

– Я знаю, что сделать, – сказал Николай. – Я пошлю несколько человек в Овражки. Если там нет белых, то они соберут чего-нибудь.

Послали. До света надо было управиться.

– Пробираться к своим надо.

– Где их найдешь?

– Найдем где-нибудь…

Глава 5

«Я получила твое второе письмо, – писала Эмма. – Первое было послано из Гомеля, второе из Севска, но ответить могу только теперь, когда узнала твой полковой адрес. С чего начать – не знаю. Слишком много накопилось всего. Ну ладно, начну с самого начала. Тогда, через день после того, как вы ушли, к вечеру мы отправились на барже из Киева. Еще днем нам привезли первых раненых из вашей бригады. Среди них я встретила Кудряшева. Ему осколком разбило правое плечо. Он был в сознании и рассказал мне, что видел тебя в последний раз перед началом боя под Бояркой.

Тяжело было уезжать, Коля. Тяжело и больно. У борта баржи нам был слышен беспрерывный гул уже подошедшего близко к городу фронта. Мать одного из курсантов (Лебедева, он был у вас во второй роте) еще на берегу, как раз перед самым отправлением, узнала от кого-то о его смерти. Остальные не знали ничего.

Я долго крепилась, но, когда загудел наш пароход и мы тихо отчалили, я не выдержала и горько, как маленькая, расплакалась. Да и не я одна, а многие – кто открыто, кто про себя. Ведь почти у каждого там остался кто-нибудь. Потом скрылись белые домики города и умолкли отзвуки выстрелов. Ночью в стороне бродил прожектор. Чей – не знаю. Но видно было, как разрезал его яркий свет на части темное небо. Настроение у всех было тревожное. Мимо нас, играя огнями, промчался какой-то вооруженный пароход. Промчался, не останавливаясь, но его матросы кричали нам на ходу что-то. Что именно – никто как следует не разобрал, – вернее, понял каждый по-своему. Одни решили, что впереди зеленые; другие говорили, что надо потушить огни. И откуда-то поползли вдруг тревожные слухи, что ехать, собственно, некуда, потому что Гомель занят белыми. Однако мы подвигались потихоньку вперед. Я плохо спала эту ночь. Утром, когда только что еще рассвело, я уже сидела наверху.

Я долго думала, вспоминая все, что так странно и так быстро промелькнуло за последнее время в Киеве. Никогда я не забуду, должно быть, его. Я только хотела приподняться, как вдруг с берега хлопнул выстрел. Я отскочила в сторону. Видно было, как какой-то всадник, приставив руки к губам, кричал что-то – по-видимому, приказывал остановиться. Пароход с баржей, конечно, – на другую сторону. Прибавили ходу. Тут начался настоящий хаос. С берега стреляли, пули дырявили стенки.

Ты знаешь, у нас было много женщин; перепугались все страшно, некоторые едва не повыбрасывались в воду. Но, к счастью, все остались целы. Больше на нас так не обрушивались, но одиночные выстрелы провожали нас чуть ли не всю дорогу, так что у меня создалось впечатление, что все берега Днепра кишат бандитами. Должно быть, это и было так.

Один раз мы остановились возле какой-то маленькой пристани. Там нам сказали, что сообщения с городом нет уже третий день из-за того, что перерезаны провода, а также, что вчера высланный из Гомеля пароходик высадил верстах в пяти нечто вроде десанта, человек около ста, а те схватились сегодня с шайкой какого-то Чибиряка.

По дороге Кудряшев умер. От загрязненной землей раны открылся столбняк. Мучился страшно. Но до самой смерти был в полном сознании. Еще только за несколько часов до конца, в минуту временного облегчения, он говорил мне: «Петлюра может радоваться – я последний». Я не совсем поняла его, но мне пояснили. Брат его был повешен гайдамаками; отец и мать убиты при налете на их хутор банды – за то, что он был курсантом. А теперь умер и он сам. Я в первый раз видела, Коля, как умирает человек.

К городу мы подплывали на рассвете, измученные нравственно и издерганные. Твои родители встретили меня очень хорошо, в особенности тетя. Всегда много разговоров и расспросов о тебе. Ругают за то, что мало пишешь.

Теперь я здесь, а ты далеко на фронте. Ясно решить, что я буду делать, еще не могу. Однако чувствую, что должна что-то делать. Мне хочется работать, мне хотелось бы, чтобы моя работа была горячая и увлекающая и хоть сколько-нибудь похожа на нашу киевскую. Но в здешней обстановке придется, конечно, довольствоваться той, какая есть…»

Здесь в письме следовал перерыв, и начато оно было двумя днями позже.

«Коля! – писала Эмма. – Коля, неужели правда – все кончено, неужели наше проиграно? Я говорю наше и хотя еще для него ничего не сделала, но верю, что сделаю еще. Неужели они победят? Недавно только сдали наши Воронеж, а сегодня заняли белые Орел. Так близко от Москвы. Мне все-таки не верится, хотя кругом много шепчут. Мне кажется, что армия сдержит удар, как бы тяжел он ни был.

Я пишу тебе… А может быть, тебя уже и нет? Я знаю, что ты на это скажешь. То же самое, что на окошке перед отъездом. За это я тебя еще больше ценю. А все-таки тяжело. Может быть, в этом и нет логики.

Прощай! Пиши, когда будет время. Сереже и Владимиру мой теплый привет.

Эмма»

Глава 6

Ночью за краем деревушки, под черным голым кустом и призрачной березой, две тени – часовой и подчасок.

Ходит часовой Стась, прячет шею в поднятый воротник. Ходит по натоптанной тропе и ругается:

– Пес бы побрал командиров наших! Виданы ли дела, чуть што – разведчиков на посты посылать, точно и без того работы мало.

Прислонившись к стволу березы, подчасок неторопливо отвечал:

– Правда, брат. Холера их возьми! Конешно, правда. А только ведь людей в полку не хватает…

– «Не хватает»! Тебе, чертова кукла, хорошо разговаривать! – Он с завистью посмотрел на овчинный тулуп и теплые валенки, которыми снабдил того хозяин. – Тебе хорошо!.. А меня цыганский пот прошибает.

Шинелишка на нем в самом деле была плохонькая, короткая; ботинки одеревенели, обледеневшие подошвы не гнулись.

– Ну скажи пожалуйста! Кака к хренам война! Германскую с самого начала до конца отбубнил, а такого никогда не видал. Ни тебе обмундировки, ни жратья… Кака, к черту, война?

– Самая, брат, настоящая! Ты возьми, к примеру, пленного раньше поймали. Что тебе? Ни холодно, ни горячо. Посмотришь для интересу – человек как человек. А ну-ка, теперь захвати казака или офицера. Так бы ему глотку перервал! А уж сам попадешься – держись только, с живого шкуру спустят.

Помолчали немного.

– Давай закурим, что ли?

– Давай!

Окоченевшие руки слушались совсем плохо, и бумага с табаком не свертывалась. Когда свернули, присели на корточки, зажгли под полой шинели спичку и, спрятавши цигарки в рукава, курили долго, с наслаждением.

– Крепок у тебя табак-то, слезу прошибает.

– Крепок. Хозяин горсти две в кисет насыпал. Добрый мужик!

– Все они теперь добрые. Их нынче…

– Смотри! Белые!

Далеко впереди, на фоне чистого голубоватого снега, показались приближающиеся точки – человек 15–20.

– Беги в команду… Пулемет пускай тащат… Скорее только!

Сбросив шубу, что было духу пустился подчасок к одной из крайних хат.

Сергей только собирался растянуться отдохнуть на соломе, как влетел подчасок с криком:

– Скорей! Белые!

– Встать живо!

Разом опустела изба, и через пять минут взвод разведки был рассыпан по окраине, а пулемет притаился на снегу.

– Сергей, – спросил, подбегая, Владимир, – а мне своих людей не выводить?

– Не надо!.. «Дураки! – подумал он, вглядываясь перед собой. – Прут кучей. Все под пулеметом будут».

– Поглядите-ка! Ровно что-то тащат, – заметил кто-то. – Вон в середке.

– Должно, кольта.

– На што разведке кольт?

Видно было, как все остановились, только два, отделившись, пошли вперед по дороге.

– Дозор, должно быть.

Но, по-видимому, это не были дозорные. Шли они торопливо, ни во что не всматриваясь. Затем с полдороги один снял шапку и, надев ее на винтовку, пошел, размахивая ею на ходу.

– Уж не наши ли?

Сергей приказал никому не стрелять – на всякий случай.

А те все ближе.

– Стой! – окрикнули их из цепи. – Стой! Кто такие?..

– Товарищи! – раздался радостный и неуверенный крик. И оба, бросив винтовки, побежали вперед. – Товарищи, не стреляйте! Мы перебежчики.

Через минуту Сергей расспрашивал их:

– Откуда? Сколько вас?

– Шестнадцать нас!

– Один раненый.

– Зовите остальных. На полдороге отсюда, вон у той березы, винтовки всем побросать. Кройте!

Оба парламентера бегом бросились назад.

– Не подвели бы! – усомнился кто-то. – Может, у них заместо раненого «максимка». Как полыхнут!

– Не подведут! Слыхал, винтовки бросать будут.

С любопытством смотрели красноармейцы. Совсем уже близко, возле невысокого дерева у дороги, все остановились и побросали винтовки далеко в стороны.

– Вот дурачье-то! Хоть бы в кучу сложили. Кто за ними подбирать будет?

– Подберут.

Четверо тащили раненого на руках. Он тихо стонал, и рука его, опущенная вниз, болталась точно плеть.

– Отделенный наш.

– Через неге и побегли. Ему же и первая пуля попала.

– Скорей в тепло тащить надо.

– Фельдшера позвать. Кучею входят в деревню.

– Заходи сюда! – крикнул Сергей. – Здесь изба просторная.

– Легче! Эй, там… Не с бревном, чай!

– Клади под голову.

– Шинельку.

– Полушубок давай.

Вскоре пришел фельдшер и окрикнул сердито:

– А ну, выметайся из избы, нечего смотреть! Через полчаса раненый пришел в себя. Он тусклыми глазами посмотрел вокруг и спросил негромко:

– Пришли все?

– Все! Все! – ответил ему комиссар полка, стоявший рядом. – Не беспокойся.

– Хорошо… – ответил раненый совсем тихо. И, закрыв глаза, лежал долго-долго.

– Не надо беспокоить его, – сказал доктор, ощупывая пульс. – Он выживет, но его нельзя беспокоить.

Комиссар, невысокий, худощавый, из питерских литейщиков, вместе с Сергеем и комбатом вышли на двор.

– Как его ранили?

– А я сам толком не знаю. Слышал, что сагитировал их бежать и при побеге был ранен из заставы.

– Пойдемте к ним.

– Опрос сняли?

– Сняли, – ответил, прощаясь, комбат. – Я посылал.

Вошли в избу. При их появлении разговор смолк.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал комиссар просто. – Садитесь, чего вы?

Разговор сначала не клеился. Перебежчики отвечали односложно и не могли попасть в тон незнакомой им среды. Но чем дальше, тем больше оживлялись и начинали говорить непринужденно.

– Как кормили вас? Порции хорошие? – спросил комиссар. – Так и у нас не разъешься.

– Порции… Шомполами по спине! – ответил ему кто-то сзади.

И, взглянув, комиссар встретился глазами с хмурыми, умными глазами невысокого солдата.

Желая оттолкнуть обидное подозрение, заговорили разом.

– Им своя дорога, нам своя!

– Мы за товарищей!

– Вы говорите – своя. Идет же за ними наш брат.

– «Идет»! А как идет? – усмехнувшись, выступил вперед хмурый солдат. – Кто не был, не знает. Казаки идут! Офицеры идут, верно! А крестьян силком посогнали да пулеметами позаперли.

– Страхом держатся!

– Возьмите нас, к примеру. Нам белые хуже черта. А и то сколько отделенный нас сманивал, сколько объяснял – боялись все.

– Верно! Верно! – качали головами остальные.

– Нэ треба нам их, щоб воны сказылыся! – прибавил пожилой хохол. – Я ж внучат вже маю, а воны мене по спине плетюгами.

– Отделенный наш казак сам, а вот сбивал. Не любил своих. Давно нас уговаривал, да не решались толком-то все, боязно. Только сегодня сутра сказал напоследок: «Как хотите… не пойдете, я один уйду». Ну, когда такое дело, собрались, пошли. Проходим заставу, а, на беду, ротный едет, посты проверял. Сметал, видно, в чем дело. «Какая такая разведка, а ну, кругом марш!» А он повернулся да как бахнет в ротного-так и ссадил. Ну, мы тогда бежать, конешно.

– Караул стрельбу поднял.

– Мы тоже стреляли, как бегли. Возле бугра отделенный заложил обойму, хотел еще стрелять, упал и говорит: «Не бросайте меня, ребята, плохо мне будет».

– Мы и понесли.

– Крови много вышло.

– Так покуда был в памяти, все до красных просил донести…

Долго еще говорили комиссар и Сергей с перебежчиками. Узнали много интересного.

– Боятся еще казаки теперь Буденного. Говорят, каторжник выпущенный, насажал свою братию на коней и орудует.

– Ээ! – усмехнулся Сергей. – Как же им не стыдно от каторжников бегать!

Перед уходом комиссар сказал, что с завтрашнего дня все прибывшие зачисляются в полк.

– Перекрасили, значит, без краски.

– Ничего! – говорил, уходя, Сергей. – Ничего, товарищи, по белому красным мазать легко, а вот наоборот – уже трудно.

Картошка была такая рассыпчатая, поджаренные шкварки сала так вкусно похрустывали на зубах, что товарищи ели и похваливали. А хозяйка, расчувствовавшись, доставала из печки крынку горячего молока.

– Ты нас, бабка, совсем закормишь – пожалуй, не подымешься.

– Ешьте, ешьте, детки! – говорила та. – Когда есть, то и дать не жалко; а вот когда уж нет, так и нету. Было как-то у меня раз. Отступали ваши от белых. Забежал ко мне в хату солдатик и спрашивает: «Бабушка, нет ли чего поесть?» А у меня ничегошеньки, только перед ним другие пообъели. «Нету, говорю, сынок, ничего». – «И хлеба нету?» – «И хлеба нету». – «Дай, говорит, хоть напиться». Напился и пошел. И только-то он ушел, села на лавку и реву; а чего, дура, реву, сама не знаю.

– Я думаю, так в Совнаркоме не каждый день едят! – проговорил, вставая, Владимир. – Это называется – закусили. С недельку бы тут постоять.

– Завтра выступаем, комиссар говорил. Да теперь недалеко до Харькова. Верст пятьдесят.

– Там, говорят, ресторанов много, с музыкой. Послушаем, значит, – сказал Николай потягиваясь.

– Своей сколько хочешь! – усмехнулся Владимир. – Завтра опять начнется.

Глава 7

Заняли Харьков красные 11 декабря. С трех сторон был обойден город – с юга, с запада и с востока, и только по одной неперехваченной дороге, на Изюм и Попасную, неслись один за другим эшелоны с отступающими и беженцами.

Бой был уже окончен, и в окраины вливались передовые части красных, продвигаясь глубже и глубже.

На одной из улиц Сергей со своими ребятами встретился с кучкой запоздавших белых. Остановившись, красноармейцы открыли огонь. Улица была прямая, ворота домов крепко заперты, и те бежали как сумасшедшие, пока, растеряв половину убитыми, не завернули за угол.

– Попало стервецам, – говорил Ледашкин, вытряхивая кого-то из шинели.

– Куда сымаешь? – крикнул ему кто-то на бегу. – Она вся в крови.

– А мне все одно. Была бы теплая! – И, накинув шинель на плечи, Ледашкин бросился догонять остальных.

Недалеко за углом Сергей наткнулся на стоящих 10–12 вооруженных рабочих и возле них убитого. Заметив подбегающих, рабочие бросились было к калиткам.

– Куда вы, черти? Свои! – крикнул один. Рабочие дружно засмеялись.

– Здравствуйте, товарищи!

– Кого это вы угостили? – спросил кто-то, указывая на убитого.

– Офицер, сукин сын.

– Сумка у него с картами.

– Дай сюда, – сказал Сергей. – Пригодится. Он повесил сумку на пояс.

– Айда дальше! Эй, не расходиться там!

В третий раз Харьков стал красным.

В сумке убитого офицера Сергей нашел хорошие карты и полевую книжку. Когда он передавал ее Владимиру, из нее выпал небольшой голубой конверт. Его подняли, он был распечатан, и на нем был адрес: «Новороссийск. Серебряковская ул., дом Пшеничникова. Г-же Ольге Павловне Красовской».

– Интересно, – сказал Сергей. – Почитаем.

– Читай вслух.

– Мелко написано, сразу видно, что баба. Крепкими духами пахнуло от исписанных листочков. Сергей подкрутил лампу и начал читать.

– «…Наконец-то пользуюсь случаем, чтобы послать письмо, которое дойдет уже наверное…»

– Как раз угадала.

– Ладно, не перебивай.

– «Я посылала по почте несколько раз, но думаю, что не доходило, потому что ответа нет до сих пор. Совсем недавно, две-три недели назад, я была совершенно уверена в том, что увижу всех вас скоро! Об этом мы условились с Жоржем. И Павел Григорьевич обещал ему один из классных вагонов из их интендантских, предоставленных для каких-то комиссий или ревизий. Оставалось только подождать, когда вагон вернется с его женой из Киева. Но разве можно быть в чем-нибудь уверенным в наше время! И вот обстановка сложилась так, что о поездке и думать не приходится. Опять наши отступают, большевики заняли уже Белгород и надвигаются ближе и ближе. Боже мой, какая мука! Опять приходится волноваться, переживать все ужасы сначала. Счастливцы вы! Вам не приходилось и не приходится испытать ничего подобного…»

– Ну, уж это положим, – проговорил, закуривая, Владимир. – Доберемся когда-нибудь и до вас.

– «Ну, об этом пока довольно. Стратег я плохой, а Жорж говорит, что дальше Белгорода их все равно не пустят. Живем мы ничего. Зарабатывает Жорж на службе прилично; кроме того, у него какие-то там дела с поставками. Какие – не знаю. Я не вмешиваюсь.

Вчера видела Лиду. Ты себе представить не можешь, какое у нее горе. Ее мужа убили. Он ехал из Курска в Харьков, какие-то бандиты остановили поезд и всех, занимающих более или менее видные посты по службе, тут же расстреляли. Она убита горем. По этому делу было следствие, посылали отряд на место. Он что-то там сжег, но, конечно, легче ей от этого не стало.

У нас часто бывает Виктор. Они с Жоржем большие друзья. Все такой же веселый, беззаботный, немного наивный, как и прежде. Он служит помощником начальника конвойной команды при тюрьме. Ужасный человек! Ненавидит красных страшно, и что у них там творится – одному богу известно. Я далеко не всегда могу выслушать его до конца. Да и вообще… Кровь… веревки… допросы… все это как-то не вяжется с моим представлением о нем. Ведь он, в сущности, милый, чуткий и застенчивый даже. Помнишь, как он краснел всегда, когда говорил с тобою. Он до сих пор в душе обожает тебя.

Напишите скорее, как живете вы. На днях приезжал Роммер и говорил, что твой муж получил повышение, а Глеб будто бы уехал с карательным отрядом под Мариуполь. Правда ли это? Письмо это посылаю с нашим хорошим знакомым – поручиком… Волгиным. Он едет в командировку. Я думаю, что ему можно будет у вас на несколько дней остановиться. С ним же пришли мне ответ».

Сергей прочитал, вложил письмо обратно в конверт и аккуратно спрятал в сумку.

– Зачем это тебе?

– Пригодится. Когда-нибудь возьмем мы и Новороссийск. Тогда Чеке пригодится.

Сегодня неспокойный день в полку. Сегодня волнуется комиссар, и больше всего красноармейцы. Не потому, что наступают белые или предстоит какая-нибудь тяжелая боевая операция. Нет! Дело много проще по форме, но едва ли не сложнее по существу. Впервые из штаба бригады прислали обувь.

Вернулся из штаба к себе на квартиру Сергей, с досадою хлопнул дверями и выругался:

– Девяносто пар ботинок на весь полк, в то время, когда восемьдесят процентов разутых!

– Фюиить! – присвистнул Николай. – Какого же черта? Курам на смех. Сколько на нас-то пришлось?

– Восемь пар. Вот тут и обходись как знаешь. Одному дашь, другой к горлу пристанет: «Почему ему, а не мне», «Я тоже, да у меня тоже…» Не люблю я этих подачек по чайной ложке, только людей растравишь.

Весть о получении обмундирования давно прошла по красноармейцам, но сведения ходили явно преувеличенные. Говорили, что наконец-то обуют весь полк, а если не весь, то во всяком случае больше половины. Ходили около квартиры, нетерпеливо ожидая результатов.

– Сколько? – обступили они вышедшего Николая.

– Английские или русские?

– Восемь пар всего.

– Восемь па-ар?!

– Так это кому же достанется? Почитай никому.

– Ладно. Видно будет. Становитесь в две шеренги. Командир осматривать будет.

– Чего осматривать? – со злобной ноткой заметил кто-то. – Али и так не известно?

Волна глухого раздражения прокатилась по рядам. Недоверчиво и недружелюбно красноармейцы посматривали то на командира, то на каптера, усевшегося с грудкой новеньких желтых ботинок на крыльце, то на свои собственные заскорузлые, с поднятыми кверху носами, с раззявленными ртами, через которые виднелись мокрые портянки.

– Вот что, товарищи, – сказал Сергей. – Почти всем одинаково нужна обувка, а вы сами видите, сколько ее. А потому я отберу из вас тех, у которых ботинки самые плохие, а они метнут жребий промеж себя.

Все разом заговорили, торопливо предлагая свой способ дележа.

– Зачем отбирать? Пускай все тянут! В одно время получали.

– Валяй, валяй, отбирай! Ишь ты! У кого хотя какие подходящие есть – что ж ему вторую?

– Для чего по жребию? Ты так давай! Рази не видишь, у меня одного ботинка вовсе нет.

– Заткни глотку, черт! Ты куда его дел? Еще вчера был.

– Вчера был, а сегодня совсем разорвался.

– У всех совсем.

– Давай, чтобы на всех обувка была! – крикнул кто-то из задних рядов.

– Ладно там! – оборвал Сергей. – Как я сказал, так и будет. Выходи вот ты…

Первые пропущенные тотчас же подняли крик и обступили его.

– Меня пошто пропустил?

– Ты вот посмотри, посмотри!

– Ты куда, сволочь, тоже лезешь? Гляди-ка, думаешь, не знаю, что у тебя в сумке сапоги, которые с казака снял!

– Дать ему в рыло раза, сукину сыну!

– Я при Колчаке получал.

– Я свои из дома потрепываю.

– Пропади я пропадом, если я не токмо в наряд, а хоть куда пойду, пока не получу! В Сибири пальцы обморозил, тут всю дорогу почитай босой прошел!

– Довольно!

– В штабах все поодетые. По три комплекта имеют.

– Не пойдем без ботинок! На всех пускай присылают!

– Давай комиссара!

Сергей вскочил на ступеньку крыльца и крикнул, перебивая всех:

– Замолчать всем! На места живо! Взводные, привести людей в порядок! Смирно! Слушай, что я скажу. В то время, когда повсюду наши части наступают вперед и вперед, вы заявляете, что дальше без новых ботинок не пойдете. Другие полки одеты не лучше, а многие и хуже вас, а идут без разговоров. Если бы все так рассуждали, то давно получали бы вместо ботинок деникинские плети да шомпола по спинам. Но еще не все шкурники в Красной Армии, которые наступают на горло своим командирам, требуя с них того, чего они им не могут дать. Где я вам возьму на всех ботинок? Где их возьмет комиссар или командир, когда их нет? Или грабить мужиков, как грабят белые? Вы кричите, что где-то лежат полные цейхгаузы. Это ложь! Это у белых полные цейхгаузы английского обмундирования. Вот куда надо идти получать его. Но я знаю, что все-таки есть среди моей команды настоящие и сознательные ребята. Мы обойдемся и с ними!

Сергей кончил и отер лоб. Так со своими людьми он говорил в первый раз.

Все молчали.

– Ну, что же?

– Нету тут шкурников, командир. Зря говорите, – хмуро сказал кто-то.

– Посуди сам, легко ли – все ноги поссадили без обувки.

– А пойти-то пойдем. Это так, погорлопанили.

– Я так и знал, что с досады языком заболтали. Разведчики у нас в полку самый надежный народ. Не то что какая-нибудь там третья рота.

– Что верно, то верно!

– Мы от черта не бегали.

– Пулемета за все время ни разу не бросили.

– Вот и обидно, товарищ командир: ботинок, поди, больше им дали.

– Совсем бы стервецам давать не надо, а то при казаках они чуть што – разведка. А к каптеру за обмундировкой – так первые.

«Накипело, прорвалось и утихло, – подумал Сергей. – И все-таки чувствует каждый, что можно, а чего уже нельзя».

Когда были розданы ботинки, один из счастливцев говорил:

– Эх! Хорошо! Подошва спиртовая и каблук с подковкой. Крепкие!

– Теперь этих в очередь и не в очередь на посты. Пусть знают, что не задаром получили. Ешь их волки! А мы уж в своих до Кавказа дотопаем. Авось там и на нашу долю найдется!

– У них-то цейхгауз во!.. Англия!

Глава 8

Уже начинало темнеть, когда Сергей, осмотрев линию сторожевого охранения, мелкой рысцой отправился обратно.

«Поеду прямо, вдоль фронта, – подумал он. – Так ближе будет».

И он взял по направлению к чернеющим впереди кустам. Раззадорившийся Васька незаметно затрусил побыстрее и, пользуясь тем, что задумавшийся Сергей перестал обращать на него внимание, потянул немного вперед.

– Э-э, брат! – проговорил, отряхнувшись от мыслей, Горинов. – Куда тебя черт несет?

Он остановился, приподнялся на стременах и, оглядевшись, вздохнул полной грудью.

Фронт был безмолвен. Впереди, в нескольких верстах, горели огни Батайска. Чуть слышно было, как гудел паровоз.

«Крепко засели! – подумал Сергей. – А выбить надо – узел важный».

Он дернул за левый повод Ваську, круто повернул его и хотел стегануть его покрепче плетью.

Вдруг сердце его сразу ёкнуло, в виски ударила кровь, и он покачнулся даже в седле. Как раз с той стороны, куда он только хотел направиться, из-за кустов выехало человек десять-двенадцать конных. Белых или красных?

Ни бежать, ни спрятаться было некуда. Ускакать – и подавно.

Сергей напряг всю волю, чтобы не выкинуть непоправимой глупости.

Скрыться абсолютно некуда. Если он сдвинется с места, то его увидят сейчас же. Если не сдвинется, то увидят минутой позже – только и всего.

Отъехав от края, Сергей встал как раз посередине дороги.

Его сразу заметили; передние сначала шарахнулись в сторону, но, не видя никого другого, направились рысью к нему с винтовками наперевес. Сергей стоял спокойно.

«Застрелиться успею!» – мелькнула мысль.

– Эй!.. Кто такой? – крикнул ему первый, подъезжая потихоньку и зорко всматриваясь.

– Подъезжай ближе! – ответил Сергей. – Чего горланишь? Офицер есть?

– Офицера нету, вахмистр есть.

– Давай его сюда!

И Сергей очутился среди всадников.

– А ты кто такой? – подозрительно покосившись, спросил вахмистр.

– Не видишь, животное, что офицер?

– Если так, то поедемте с нами к командиру, – настойчиво проговорил вахмистр.

– А я куда тебя зову? К черту на кулички, что ли? Болван!

По-видимому, последнее слово в значительной степени рассеяло сомнения вахмистра.

Некоторое время они ехали молча.

«Что я делаю? – повторил с отчаянием Сергей. – Что я делаю?» Партбилет, украшенное пятиконечной звездой выпускное свидетельство краскома раскаленными угольями жгли ему карман.

«Не надо распускаться. Спокойнее, как можно спокойнее!» – неотвязно вертелось в мозгу.

Казаки ехали молча или разговаривали вполголоса. Присутствие офицера их несколько смущало.

– А знаешь, Фомичев, – прошептал казак своему соседу, – у него на шапке-то звезды. И погонов нет! Мы еще как подъезжали, я приметил. Сказать, что ли, Жеребцову?

– Сиди! – недовольно ответил тот. – Али сам не видит? Звезда!.. Что звезда нынче значит? По-твоему, как погон, так и белый, а как звезда – так и красный. Али позабыл, как буденовцы погоны надевали, ежели насчет разведки по тылу нужда какая. Это, брат, тоже понимать нужно!

Он многозначительно кашлянул.

Путешествие приближалось к концу. Сначала их окликнули из заставы, потом они проехали линию укреплений. Вахмистр сердито предупредил:

– Порядком ехать. Не разбиваться! А то вгрохается кто в яму либо об проволоку.

Однако из-за темноты разглядеть Сергей ничего не мог. Потом стали попадаться домики. Мимо проходили солдаты, и кто-то в темноте крепко матерно ругался. Сергей видел, что дело подходит к развязке.

– Господин ротмистр дома? – спросил вахмистр остановившись.

«Приехали!» – сообразил Сергей. Он решил сейчас же, когда все будут слезать, броситься в сторону. Но вышло не так.

– Его нет, – послышался чей-то ответ. – Он скоро будет.

– Мы подождем! – сказал Сергей. – Зайдем к нему!

И он соскочил с лошади. Соскочил и вахмистр.

– А мы-то чего? – заворчали казаки. – Нам чего дожидаться не жрамши?

– Поезжайте домой! – решил вахмистр. – Скворцов! Скажи хозяйке, чтоб самовар поставила. Я скоро.

Казаки уехали. Сергей и вахмистр взошли на крыльцо. Перед ними были темные сенцы. Сергей был с карабином, сбоку в кобуре у него висел наган. Но вахмистр в темные сенцы пропустил его вперед. Стрелять было нельзя. Казаки только что отъехали, а кругом бродили солдаты. Он вышел в сени и, как бы отыскивая дверь, незаметно повернулся.

– Что там, али не найдете? – с ноткой тревоги переспросил его конвоир.

Сергей ясно услыхал тихий металлический щелк взведенного курка.

– Нет, не найду! – ответил он и ударил прикладом прямо перед собой.

Удар пришелся плохо, плашмя. Однако тот покачнулся, ухватился за стену и выронил револьвер, который, падая, гулко выстрелил.

– Нет, постой!..

Сергей выбежал на улицу, вскочил на чужого коня и рванул поводья.

Две-три минуты он мчался спокойно. Потом сзади послышался топот, выстрелы и крики. Очевидно, за ним гнались вернувшиеся на выстрел казаки.

«Куда я лечу?.. Совсем не в ту сторону», – подумал Сергей.

Он хотел было свернуть от дороги в сторону, но чуть не перелетел через голову, потому что бока у шоссе были крутые, а внизу плескалась вода.

Тогда он выбрался снова наверх и, не рассуждая, помчался дальше. Однако он потерял несколько минут, и крики догоняющих стали немного ближе.

Навстречу ему попадались солдаты, иногда даже конные, но, не понимая, в чем дело, сразу его не останавливали. Как бешеный вырвался Сергей на железнодорожные пути вокзала, но поворотить в сторону не успел. Срезанная шальной пулей, лошадь тяжело грохнулась. Он полетел вниз, ударился головой о рельс, выпустил из рук карабинку, тотчас же вскочил, прыгнул налево и закружился посреди забитых составами бесчисленных путей станции.

Выстрелы гремели сначала сзади, потом перекинулись вперед, затрещали со всех сторон. Где-то близко послышались голоса. Как загнанный зверь, Сергей отскочил и очутился посреди двух эшелонов. Впереди мелькнул убегающий огонек испуганного железнодорожника.

– Давай сюда!.. Черти-и-и!

«Неужели же конец?» – со смертельной тоской подумал Сергей.

Вдруг его взгляд упал на приоткрытую дверь товарного вагона. И, не раздумывая, подчиняясь инстинкту, он проскочил туда и захлопнул за собой дверь.

Через несколько секунд мимо с топотом пронеслись несколько человек, и кто-то выстрелил.

Через четверть часа все стихло. Потом опять послышались шаги. Сергей на всякий случай спрятался в угол, за какие-то ящики. И весьма кстати. Дверь приоткрылась, и луч желтоватого света скользнул по потолку.

– Пропади они все пропадом! Как начали стрелять, я думал, что зеленые наступают.

– Убежал кто-то. Должно, так и не поймали.

– И мы-то хороши – вагон распертый бросили!

– Провались он, вагон! Я щипцы с пломбами побросал. Фонарь только захватил, чтобы видели, что железнодорожник.

Дверь захлопнулась, послышался стук закидываемого запора, потом негромкий металлический звук.

«Пломба!» – мелькнуло в голове у Сергея. Все стихло, люди ушли; прошло минут пятнадцать-двадцать. «Как странно! – подумал Сергей. – Я цел, но где! Как же я отсюда выйду? Ну да, через окошко, они ведь отпираются изнутри. Только не сейчас, ночью».

От удара болела и кружилась голова. Он прилег на что-то мягкое и впал в полубессознательное состояние. Тяжело заснул. Когда открыл глаза, никак не мог дать себе отчета: в чем дело? Понемногу начал восстанавливать в памяти случившееся. Почему кругом так все. шумит? Почему дрожат стенки?

Га-а-а!..

Впереди могучей сиреной заревел паровоз, эшелон давно мчался куда-то, ускоряя ход.

Глава 9

В вагоне было темно, и ориентироваться Сергей не мог никак. Пробовал поискать окно, но сразу попал ногой в какую-то щель и едва-едва из нее высвободился. «Черт его знает, что тут наворочено, – подумал он, ощупывая предмет на уровне своих глаз, на который он только что наткнулся. – Это ножка от стула. А это, кажется, перевернутый диван. Эвакуировались наспех, набросали в беспорядке всякой дряни полный вагон». К окошку пробраться оказалось невозможно. Весь вагон был забит мягкой мебелью, коврами, картинами. В то время, когда в Ростове белые оставили много снаряжения и военного имущества, кто-то, по протекции, вывозил ненужный хлам.

«Нет, – решил Сергей, тщетно попытавшись обойти какой-то большой полированный предмет (по-видимому, рояль), – придется ждать до утра».

Он забрался в угол и расположился на перевернутом диване. Голова продолжала болеть. К своему удивлению, он заметил, что настроение у него сейчас безразлично-равнодушное.

«Черт с ним совсем! – думал он. – Выберусь как-нибудь».

Вагоны ритмично стучали. Мягкий диван пружинил, покачиваясь, и на Сергея напала дремота, перешедшая скоро в крепкий сон.

Проснулся он, когда лучи яркого солнца, пробившись через мелкие щелки, заиграли зайчиками на темных стенках.

Теперь он принялся за работу и, пробравшись вперед, стал раздвигать всё в стороны, разбирая дорогу к окошку.

Провозившись с полчаса, он разбил фарфоровую статуэтку и продавил ногой большую картину. «Вандализм! – подумал он усмехнувшись. – Может, это какой-нибудь Рубенс или Микеланджело, а у меня прахом идет». И, схватив за ноги безголовую статуэтку, он принялся отколачивать ею приржавевшую задвижку окошка. Наконец-то она подалась.

Открыть или нет? Сергей с минуту простоял, нерешительно раздумывая. Эшелон, настоявшись только что на какой-то станции, быстро шел вперед.

«Открою!» – решил Сергей и выпустил окошко из рук.

Сноп теплых весенних лучей бросился ему в глаза. Широкий простор открывался перед его глазами. Дымилась обесснеженная земля, синел убегающий горизонт, далеко в стороны темнели деревни.

Весна!..

Сергей улыбнулся, довольный. Высоко-высоко по небу плыла стая журавлей и таяла на его глазах в ласковой утренней синеве. По синеватой черной дороге передвигалась кучка всадников и остановилась у шлагбаума, пропуская поезд. Инстинктивно Сергей хотел податься назад, но рассмеялся и, высунув голову, с любопытством окинул взглядом забрызганные грязью бурки всадников.

Промелькнул вскоре семафор, и Сергей захлопнул окошко.

Днем состав долго стоял не двигаясь. Сергей решил уже, что это его конечная станция, но к вечеру сильным толчком ударил по вагонам прицепившийся паровоз и потащил куда-то дальше.

Сергея мучили голод и жажда, но до ночи приходилось терпеть. Карабинки у него теперь не было. Она отлетела в сторону, когда он ударился об рельс. Но наган был при нем, и Сергей не без удовольствия попробовал правым локтем твердую кобуру.

Часов около одиннадцати Сергей почувствовал, что приближается развязка. Колеса застучали по бесконечным стрелкам, вагоны бросало из стороны в сторону. Замелькали огни, зашипели паровозы.

«Екатеринодар! – решил Сергей. – Наконец-то!»

Эшелон остановился, но, судя по тишине, которая водворилась вокруг, где-то далеко от главных путей и других составов. Прошло около часа.

«Пора!» – подумал Сергей.

Осторожно опустил окошко, чтобы не хлопнуло, высунул ноги вперед, повис на руках и, легко соскочив, остановился.

Он осторожно зашагал в сторону. Шел минут двадцать, потом остановился. Впереди него из-под железнодорожного забора вынырнула какая-то тень и скрылась в темноте, потом он услыхал легкий свист. Сергей отошел в сторону и расстегнул кобуру. Прошла минута… другая – ничего. Тихонько пошел дальше и опять остановился. Откуда-то издалека доносился протяжный, отчаянный крик… еще… еще… снова смолкло все. Вдруг через некоторое время, уже с другого конца города, раздался выстрел, другой, и сразу, перекатываясь эхом посреди ночи, одновременно загрохотали десятки – точно били пачками.

«Что это такое?.. Что это все значит?» – подумал изумленный и совершенно сбитый с толку столь странной встречей Сергей.

Выстрелы сразу как-то оборвались, и еще резче и загадочней удивила мертвая тишина.

Сергей шагнул в темноте раз, другой, наткнулся на какую-то решетку, отступил даже назад от изумления. Внизу черноватым отблеском отсвечивало море, и волны плескались в каменную набережную.

«…Новороссийск! Вот что!»

Ночь была глухая и темная, несколько случайных мокрых снежинок опустилось ему на разгоряченное лицо. С моря дунул холодный ветер. Где-то впереди послышался ровный топот шагов, гулко отдававшийся в тишине.

На всякий случай Сергей подался назад и скрылся за ящиками, нагроможденными возле забора.

– Не разбиваться… порядком идти! Раз, два, три… Раз, два, три… Взять ногу. По топоту слышу, сукины дети, что путаете. Раз, два, три…

Мимо Сергея прошел небольшой патруль, человек в пятнадцать-двадцать.

«Куда я сейчас, к черту, пойду? – подумал он, смутившись окончательно. – У них тут военное или осадное положение. Попадешься как раз. Да и не видать ничего – где улицы, где город».

Позади него стоял не то завод, не то какое-то станционное сооружение. Местность была завалена разной поломанной дребеденью. Здесь, закрывшись известковыми рогожами, Сергей продремал до самого утра.

«Ну! – подумал он поднимаясь. – Теперь надо решать, что делать. Прежде всего-долой с папахи звезду. Потом документы. – Он вынул целую кипу из полевой сумки. – Порвать надо? – Рвать было жалко, особенно партбилет и украшенное яркой пятиконечной звездой выпускное свидетельство краскома. Он остановился в нерешительности. – Лучше спрятать. Но куда?» Через несколько минут нашел и место. Один из толстых столбов забора был пробит насквозь. Сергей свернул трубочкой ©ба документа, засунул их туда и отверстие заложил кусочком цемента. «Ну, а остальные можно побросать». Он быстро перебрал их напоследок руками. Сводки, карты, полевая книжка, завалявшиеся бумаги. Он только что хотел порвать их, как взгляд его остановился на маленьком голубом конверте.

«Это что?» – Сергей сел на бочку и вынул чистенькие, плотные листки.

Крепкими духами пахнуло на него. Он перечитал с начала до конца и улыбнулся.

– Ерунда! – вслух ответил сам себе. Потом нахмурил лоб.

«…письмо передано с нашим хорошим…»

«А что, если попробовать!»

Рассвело. Вставал город. Толпой хлынул по дамбе со станции народ. Сергей завернул в узелок полевую сумку, кобуру с револьвером, незаметно вышел и смешался с толпой.

За все свое существование никогда не был так переполнен и не кипел такой бесшабашной жизнью Новороссийск. Вся накипь, все неустойчивые и панически настроенные элементы, рыцари легкой наживы, спекулянты, мародеры, валютчики – все они еще при первых же поражениях белой армии устремились сюда, обосновались и превратили в разгульный и разнузданный хаос жизнь мирного города.

– Скажите, пожалуйста, поезд, что ли, пришел? – обратился Сергей к затрепанному интеллигенту, направляющемуся с узелком в руках к городу.

– Нет! – ответил тот. – Поезд пришел еще ночью.

– Но мне кажется, что весь народ идет со станции.

– Конечно, со станции. – Тот взглянул удивленно. – Вы, верно, приезжий и порядков наших не знаете?

– Не знаю, – вполне искренно ответил Сергей. – Я тут недавно.

– Откуда?

– Из Константинополя.

– А-а!

Потрепанный интеллигент более благосклонно взглянул на него, очевидно почувствовав в нем своего.

– Ночью у нас бандиты бродят да патрули с зелеными перестреливаются.

– Как – с зелеными? – с волнением вскричал Сергей – В самом городе? – Но тотчас же, оправившись, добавил: –Не может быть, чтобы у них хватало наглости показываться даже здесь.

– Может, если я говорю, молодой человек. Я врать не стану.

– Нет! Нет! Я, конечно, не сомневаюсь. Но в самом городе? – Теперь он понял причину ночной баталии. – Но я думаю, что принимаются какие-нибудь меры.

– Подозрительных хватают направо и налево. Каждый день партиями на «косу» водят. Да толку что-то мало.

Нельзя сказать, чтобы последнее сообщение пришлось по вкусу Сергею. У него было слишком много шансов попасть в число подозрительных. И он, боясь быть слишком навязчивым, не стал спрашивать, что это за «коса».

«Жрать хочется, как собаке – подумал Сергей, очутившись на людной улице. – Хоть бы ломоть хлеба черного».

Повсюду сновали офицеры с крестами и без крестов, с повязками и без повязок. Солдат было мало. Изящные сестры с красными крестами выглядывали из проносившихся экипажей. Проезжали кавалеристы.

– Помогите несчастному солдату, принявшему муки за родину от большевистской чрезвычайки! – услышал позади себя Сергей.

Наконец он нашел толкучку, шумную и крикливую, где продавалась разная разность – от горячих пирожков до разорванных казенных седел.

– Беру франки и доллары! – подскочил к нему некто в сером. – Имеете, господин?

– Есть свежие французские булки!

– Яблоки! Настоящие антоновские яблоки!

– Продаете? Покупаете? – вырос перед ним субъект с сильным армянским акцентом. – Кокаин угодно?

Сергей молча протянул ему мозеровские часы.

– Э-э-э! Это не по нашей части, – ответил тот. Но, заметив, что Сергей собирается пройти дальше, схватил его за рукав: – Постойте, постойте, куда же вы? Можно и часики, если недорого. – Взвесив на руках для чего-то часы, он приложил их к уху и неодобрительно покачал головой. – Сколько?

– Тысячу, – наугад ответил Сергей.

– Триста!

Заметив, что Сергей заколебался, субъект забросал его отштампованными фразами:

– Ну, пятьсот!.. Крайняя цена… Дороже никто не даст! Самому нужны, потому только даю!

Получив деньги, Сергей подался сразу в сторону. Зашел в кабачок-подвальчик и потребовал обед.

В небольшом помещении было смрадно и шумно. За столом напротив сидели три офицера, уже порядком подвыпившие. Один то и дело ударял кулаком по столу и кричал:

– Хозяин!.. Почему музыка не играет?.. Армянская твоя морда!..

Или:

– Давай национально-российский марш… Сукин сын, большевистская башка!..

И хозяйский мальчишка поспешно в десятый раз заводил граммофон, и тот с сопеньем и хрипом начинал «Под двуглавым орлом».

В кабачке было душно, накурено, пахло затхлостью. Закусив, Сергей поспешно вышел.

На оставшиеся четыреста рублей он купил две пары офицерских погонов, иголку и ниток.

Затем Сергей поспешно смешался с народом, завернул за угол и торопливо пошел, разыскивая укромное местечко, где он мог бы преобразиться.

Через час, немного волнуясь, он в офицерской форме шел по улице, ища чего-то глазами.

«Это теперешний каратель, – решил Сергей. – Ну что ж, войдем!»

И он нажал кнопку.

Глава 10

Уже четвертый день живет Сергей в солидно-буржуазной обстановке.

Встретили его, по письму, приветливо, как своего.

– Скажите, почему вы так запоздали? – с легким укором спрашивала хозяйка. – Ведь письмо вам было передано уже давно.

– Ничего не поделаешь. Знаете, служба! Предполагал выехать раньше, но задержали.

Ему отвели небольшую комнату, обставленную тяжелой красной мебелью и широким кожаным диваном. Каждый день по утрам Сергей уходил, инсценируя «дела службы». Возвращался к обеду, а вечера проводил за чаем в столовой, посреди кружка друзей семьи Красовских.

Семья была типично буржуазная. Не аристократическая, но выдержанная и тонная. Ее внутренний механизм работал ровно и без перебоев, а жизнь текла плавно, своим чередом, как будто кругом ничего особенного и не происходило.

Все происходящее кругом в семье считалось недоразумением, неприятным инцидентом. А в худшем случае – беспорядком, должным скоро улечься и уступить дорогу прежней спокойной жизни. Как-то, между прочим, Сергей задал хозяйке вопрос: не думает ли она, что, в конце концов, уклад теперешней жизни пора бы изменить?

– Как же может быть иначе? – пожав плечами, ответила она. – Ну, я понимаю, сменить жизнь верхов, устроить другой образ правления, парламент, конституцию. Но зачем же личную жизнь ломать?

В голосе ее было столько неподдельного удивления, что Сергей перевел разговор на другую тему… Однажды вечером он сидел у себя в комнате.

– Константин Николаевич! – послышался женский голос– Идите чай пить.

«Ах, черт! – мысленно обругал себя Сергей. – Ведь это же меня!» И ответил поспешно:

– Сию минуту, Ольга Павловна! Зачитался, даже не слышу.

За чаем собралось несколько человек. Хозяйка – женщина лет тридцати пяти, в меру подкрашенная и подведенная; ее брат – тучный господин с жирным баском и лаконическими самодовольными суждениями обо всем; чья-то не то племянница, не то крестница, куклой наряженная Лидочка и еще какой-то субъект неопределенной категории, с козлиной бородкой и тщательно выутюженными складочками брюк.

– Сегодня доллар поднялся ровно в два раза! – громко проговорил тучный господин, ни к кому не обращаясь-Это грабеж форменный. За один день на сто процентов!

– Удивительно! – проговорил Сергей. – Что бы это значило?

– А то, что плохо работаете, господин офицер. Всё отступления да отхождения.

– Но постой, мой друг! – вмешалась хозяйка, желая смягчить его резкость. – Почему же это ты так говоришь Константину Николаевичу, точно это от него зависит?

– На это есть причины чисто стратегического характера, – ответил Сергей. – Я думаю, никто не сомневается, что в конце концов Добровольческая сумеет разбить красные банды.

– Не сомневаются? – Толстяк несколько иронически посмотрел на Сергея. – Нет, сомневаются, раз доллар вверх скакнул. Отчего он скачет, вы знаете?

– Нет! – откровенно сознался Сергей.

– Ну то-то! А скачет он оттого, что спрос на него большой. А почему спрос? Да потому, что уши навострили все; чуть что – и до свиданья. С нашими-то за границу не уедешь. А вы говорите – не сомневаются. Нет, уж у меня доллар на этот счет лучше всякого барометра…

– Константин Николаевич! – перебила его Лидочка, которой надоел этот разговор. – Вы на фронте были?

– Как же! Был, конечно.

– И красных видели? Пленных, – добавила она. – Расскажите, какие они?

– Какие? Вот, право, затрудняюсь сказать. Люди как люди.

– А вы… их не расстреливали? Сами, конечно?

– Сам не расстреливал, – ответил Сергей несколько насмешливо.

– А-а! – разочарованно протянула Лидочка. – А я думала, что сами. Скажите, а вы видели, как их?..

– Лидочка, перестань, что ты за чаем о таких неприятных вещах говоришь! Неэстетично даже… Для молодой девушки – и вдруг такие разговоры.

Тощий господин, просмотрев газету, отложил ее в сторону и сказал, обращаясь к Сергею:

– Читали?.. Нет! Какую новость еще выкинули. Все просоциализировали – и дома, и имущества, и храмы… кажется, больше нечего было. Так нет, решили еще социализировать женщин, – проговорил он раздельно и едко усмехаясь. – Женщин от шестнадцати лет и выше. Посмотрите, официальное сообщение!

Сергей посмотрел:

– Что такое? «Официальное сообщение»? Вырезка из «Правды»? Может быть, здесь несколько преувеличено, – осторожно заметил он. – Вряд ли они могут решиться на такую меру. Это вызвало бы целый бунт.

– Э! Одним бунтом больше, одним меньше – не все ли им равно. А что это правда, так я и не сомневаюсь. Например, знаете, у них там для Совнаркома некая госпожа Коллонтай есть. Шикарная, конечно, красавица, бриллианты… меха и все такое прочее. – Он посмотрел искоса на скромно опустившую глаза Лидочку и добавил с раздражением: –Да неужели не слыхали? Ведь об этом все говорят.

– Да, слыхал что-то, – уклончиво ответил Сергей. – Только верно ли это?

– Враки всё! – прислушавшись, заявил толстяк. – Разве всему, что у нас в газеты попадает, верить можно? Всякой дрянью столбцы заполняют, а про то, что нужно, ничего. У меня вон фабрика в Костроме, так хоть бы строчка была, как там и что? Всё на один лад. Всё, пишут, поломано, растащено, камня на камне не осталось. А встретил я недавно человека. «Ничего, – говорит, – все на месте, одно отделение работает даже понемногу».

– Ах, оставьте, Федор Павлович! – возразил ему господин с козлиной бородкой. – Нельзя же все о ваших фабриках. Нужно всесторонне осветить бытие этих бандитов. Это, в конце концов, необходимо для истории.

– Враки! – упрямо повторил тучный господин. – А если не враки, то и у нас не лучше. Декрета не издавали, а что кругом господа офицеры делают? Стыдно сказать!

Лидочка вспыхнула и снова потупила глазки, размешивая ложечкой простывший чай.

– Оставь, Федор! – вмешалась хозяйка. – Ты всегда что-нибудь… такое скажешь!

Она неодобрительно покачала головой. Сергей неторопливо грыз сухарь и слушал, как горячо доказывал субъект с козлиной бородкой.

– Нет, нет! Я не согласен, чтобы посягали на мои убеждения, на имущество… Я не могу согласиться… Я протестую, наконец!

– Ну и протестуйте! Сколько вам хочется! Да что толку-то? Это все равно, что кричать во все горло: «Я протестую против землетрясения». У меня вон фабрика! А так-то, впустую…

Хозяйка, заметив, что спор начинает принимать острый характер, снова оборвала разговор:

– Бросьте, господа! Всегда у вас политика. С чего бы ни начали, всё на нее свернете… Лидочка, ты бы сыграла что-нибудь!

Утром, когда Сергей вышел из дому, на переполненных улицах Новороссийска сразу же заметил необычайное оживление. Все бегали, суетились и шумели больше, чем обыкновенно. На лицах было возбуждение. Сергей направился к углу, возле которого толпилась кучка прохожих. Он протискался к забору, и в глаза ему сразу бросилось огромным шрифтом кричащее «Правительственное сообщение»:

Тут же стояли два щеголеватых офицера, сразу почувствовавшие себя героями.

– Может, опять как в прошлый раз? – усомнился кто-то. – Написать написали, а взять и позабыли?

– Нет, нет! Аэроплан прилетел, скоро будут все подробности.

А один из офицеров сказал небрежно, но авторитетно:

– Теперь покатятся…

«Неужели правда! – думал, уходя, Сергей. – Что бы это значило? Почему наши отступают?»

Однако уже после обеда стало очевидно, что Ростов занят.

Контрреволюция воспрянула духом. По кафешантанам, кабачкам и подвалам тыл сегодня шумно праздновал победу.

Все разменявшие состояния на иностранную валюту ожили, расцвели и замечтали снова.

Со станции Новороссийск загудел и сорвался вперед закованный в железо отдыхавший бронепоезд «На Москву». И его трехцветный флаг впереди паровоза, развеваемый ветром, гордо колыхался.

…А вечером в тот же день, в двух верстах от города, по Сочинскому шоссе зеленые захватили отправляющийся транспорт. Частью перестреляли, частью обезоружили его многочисленную стражу.

Глава 11

Между тем Сергей собирал где мог сведения, решив при первом случае убежать к партизанам. Он ежедневно слышал о том, что их в городе полно, что их переодетые шпионы снуют повсюду по улицам и базарам, всматриваясь и вслушиваясь во все.

– Но где же они прячутся? – как-то спросил он своего собеседника.

– Далеко! – усмехнулся тот. – Видите те сопки? – И он указал на горы, возвышавшиеся недалеко за рабочим поселком. – Так я ручаюсь, что если бы вы – один, конечно, – попробовали подняться туда, то попались бы живо.

– Но почему же не принимают никаких мер? Ну, отряд бы хотя послали.

– Посылали! – И тот безнадежно махнул рукой. – Да что толку! Кругом у них шпионы. Эти, – он указал на окраины, – сами полубандиты. Покрывают, предупреждают. А по горам гоняться удовольствия мало.

Сергей возвращался домой и шел задумавшись. Вдруг он заметил, что очутился посреди большой толпы, запрудившей улицу. Взглянул – впереди солдаты стоят и никого не пропускают. Почти у каждых ворот то же.

Квартал был оцеплен командой от коменданта города. Проверяли документы.

– Всем, всем, господа, предъявлять! Никто не освобождается. Военнослужащие тоже, – услышал он чей-то громкий голос.

– Константин Николаевич! – И кто-то тронул Сергея за рукав.

Обернувшись, он увидел госпожу Красовскую.

– Как хорошо, что я вас встретила. Пойдемте вместе, а то я паспорт из дома не захватила.

«Чтоб тебе провалиться!» – мелькнуло у Сергея.

– Вы постойте тут, пожалуйста, – торопливо освобождая руку, ответил он. – Тут очередь большая, а я сейчас все устрою.

Оставив ее удивленною такой поспешностью, он скрылся. Самое лучшее в таких случаях действовать как можно спокойней и решительней. Это уже несколько раз испытывал Сергей. Заметив, что возле одного переулка толпа слишком наседает на постового солдата, он подошел, ругаясь:

– Ты что, безмозглая башка, бабой стоишь? Тебя зачем сюда поставили? Смотри, тебе скоро на шею сядут. Не подпускать к себе никого на десять шагов!..

И пока растерявшийся солдат отгонял толпу, он спокойно прошел мимо и, очутившись по ту сторону, смешался с любопытными, завернул за угол и пошел прочь.

«Ну, – думал он, очутившись далеко, – теперь ворочаться домой нельзя. Куда же теперь идти?»

И он остановился раздумывая. Поднял голову, и перед его глазами встали сопки.

«Туда!» – решил он.

У самой подошвы гор кривыми, узенькими уличками раскинулся захудалый поселок. Маленькие домики низко вросли в землю. Плохо сколоченные заборы, через которые можно было заглядывать с дороги, шатались как пьяные. А деревянные крыши многих лачужек, точно отягощенные непосильной ношей, осели серединой книзу.

Народа не было видно вовсе, все как повымерли или попрятались. Но, проходя мимо, Сергей чувствовал на себе из-за ворот и из окошек недоброжелательные взгляды. Когда Сергей миновал крайний домик, то остановился возле старого сарая. Сорвал с плеч погоны и отбросил их в сторону. Гора казалась раньше очень близкой, но прошло еще немало времени, прежде чем он добрался до ее основания и начал медленно подниматься узенькой, изгибающейся тропочкой. Земля была сыроватая и скользкая; шел он долго, поднимаясь все выше и выше. Уже смеркалось, день подходил к концу, расплывались резкие контуры, сливался в одно кустарник, и леса затемнели впереди черными массами. Сергей шел и шел. Несколько раз останавливался перевести дух, но ненадолго. Только когда добрался наконец до вершины первой горы и увидел впереди поднимающиеся новые громады, он сел, тяжело дыша, на одну из широких каменных глыб. Прислонился, охватив руками покрытый мхом, торчащий из земли обломок, и взглянул, усталый, перед собой.

Зашло солнце. Бледными огоньками зажигался город и мерцал тусклыми звездочками по земле – далеко внизу. Широкий простор убегающего моря поблескивал темными полосками чуть заметно. Было тихо. Лишь едва слышный шум, смутный и беззвучный, доносился с порывами ветра из оставленного города и замирал растаяв.

С непривычки немного кружилась голова.

Странное ощущение, не испытываемое никогда раньше, охватило Сергея.

Засмеялся громко-громко. Отголоски покатились по сторонам, удесятерив силу его голоса. И, раскатившись, пропали за темными уступами.

– Ого-го-го!.. – широко и сильно крикнул Сергей, вставая.

Каждый камень, каждая лощинка, каждая темная глубина между изгибами гор ответили ему приветливо и раскатисто: «Го-о-о-о!..»

И вздрогнул Сергей, насторожившись. Тихо, но ясно откуда-то сверху донеслось до его слуха опять:

– Оо-ооо!.. Отвечает кто-то.

Он обернулся, всматриваясь, и увидел далеко перед собой впереди вспыхнувший огонек.

Пошел, спотыкаясь, опять. Долго шел. Два раза падал, разбил коленку. Огонек то мерцал, то пропадал за деревьями; вот вынырнул близко, почти рядом. Злобно залаяла собака. Он продвинулся еще немного, вышел на покрытую кустиками лужайку и остановился, услышав впереди у забора голоса.

Разговаривали двое.

– Давно ушел? – спрашивал один.

– Давно! – ответил другой. – Давно, а не ворочается. Может, попался?!

С минуту помолчали, потом один бросил докуренную цигарку и ответил неторопливо:

– Не должно быть, не из таких! Слышал я, как кричал кто-то внизу.

«Они!» – решил Сергей. И, выступив, окликнул негромко:

– Эй! Не стрелять! Свой, ребята. Оба повскакали, лязгая затворами.

– А кто?

– Стой, стой! Не подходи, а то смажем!

– Свой! Из города к вам, в партизаны!

– К нам? – подозрительно переспросили его. – А ты один?

– Один!

– Ну, подходи.

Сергей подошел вплотную.

– Ну, пойдем, коли к нам, в хату до свету.

Вошли во двор. Яростно залаяла, бросаясь, собака. Кто-то распахнул дверь, и он вошел в светлую, чистую комнату.

– Вот, Лобачев, – проговорил один из вошедших, указывая на Горинова, – говорит, к нам пришел, в партизаны.

Сергей поднял глаза. Перед ним стоял высокий, крепкий человек в казачьих шароварах, в кубанке, но без погонов. На груди его была широкая малиново-зеленая лента со звездой и полумесяцем.

Глава 12

«Какой странный значок! – подумал в первую минуту Сергей. – Почему бы не просто красный?»

Человек куда-то торопился. Он задал ему несколько коротких вопросов: кто он, откуда и как попал сюда.

– Я из красных, попал к белым и бежал…

– К зеленым?!

– Ну да! К партизанам, – утвердительно ответил Сергей и почему-то пристально посмотрел на спрашивающего.

– А вы не коммунист? – как бы между прочим спросил тот.

И что-то странное в тоне, которым предложен был этот вопрос, почувствовалось Сергею. Он взглянул опять на ленточку, на холодно-интеллигентное лицо незнакомца и ответил, не отдавая даже себе отчета почему, отрицательно:

– Нет, не коммунист.

– Хорошо!.. Зотов, возьмешь его, значит, к себе, – проговорил он, обращаясь к одному. И добавил Сергею – Завтра я вас еще увижу, а сейчас мне некогда.

И он поспешно вышел. В комнате осталось несколько человек. Сергей сел на лавку. Несмотря на то что наконец-то он был у цели, настроение на него напало неопределенное. Все выходило не совсем так, как он себе представлял. «Глупости, – мысленно сказал он. – Чего мне надо? Право, я как-то странно веду себя. Зачем, например, соврал, что не коммунист?»

Где-то вправо в горах раздался выстрел, другой, потом затрещало несколько сразу.

– Это кто? – спросил Сергей у одного из партизан.

– А кто его знает, – довольно равнодушно ответил тот. – Должно, красные балуются, они в тех концах больше бродят.

Опять Сергей почувствовал, что чего-то не понимает. «Какие красные… с кем балуются?» Он посидел немного молча. Налил себе кружку.

Присмотревшись, на рукаве у одного он увидел все ту же яркую ленту.

– Что она означает? – спросил он.

– Разное означает. Зеленый-лес и горы, где мы хоронимся; месяц со звездой-ночь, когда мы работаем.

– А малиновый?

– А малиновый? – Собеседник удивился. – Так малиновый наш искони казачий цвет.

«Что за чертовщина!» – думал Сергей.

– Ты у красных был? – опять спросил его собеседник.

– Был.

– Ну, нам наплевать. Хуть красный, хуть кто… А не коммунист ты?

– Нет.

– И не жид?

– Да нет же. Разве не видишь?

– Оно конешно, – согласился зеленый. – По волосам видно, по разговору тоже.

Вспомнив что-то, он усмехнулся:

– А то у нас история была. Прибежал как-то жидок к нам… такая поганая харя. Ваське Жеребцову как раз попался. «Товарищи, – кричит, – свой, свой!» Ворот рубашки распорол, а там документ, что комиссар, да партийный. Радуется сдуру, в лицо бумажку сует. Повели его, оказывается, белые к расстрелу, а он и удул, сукин сын.

– Ну? – спросил Сергей, чувствуя, что холодеет. – Ну что же?

– Как взяли мы его в работу! А, комиссар, песье отродье! Жидовская башка! Нам-то ты и нужен. Живуч, как черт, был: пока башку прикладом не разбили, не подыхал никак… – И, вздохнув, добавил рассказчик: – Конешно, ошибка у него вышла. Кабы он к Сошникову либо к Семенову попал, тогда другое…

Холодный пот прошиб Сергея. Он побледнел, содрогаясь при мысли о том, как недалек он был от того, чтобы разделить участь несчастного комиссара.

– Ложись спать, – предложили ему. – А то завтра вставать рано. Домой пойдем. Днем-то мы здесь не бываем – опасно.

– Оправиться схожу, – сказал, потягиваясь, Сергей и направился к двери.

– Постой, и я с тобой. А то на дворе собаки.

«Ах ты сволочь!» – изругался про себя Сергей, заметив, что тот захватывает винтовку.

Они вышли и остановились на высоком крылечке, оправляясь. Конвойный зеленый стоял на самом краю.

Сергей со всего размаха спихнул его в сторону. Зеленый с криком полетел в грязь. А Сергей рванулся через забор и помчался к деревьям. Вслед молниями засверкали выстрелы. Завизжали пули.

Что-то огнем рвануло ему плечо, и он пошатнулся, но, стиснув зубы, пересилив боль, прыгнул куда-то в чащу, под откос, и бежал дальше.

Всю ночь плутал Сергей. Взошла луна. Шатаясь, проходил он по рощам, полянам и кустам. Попал на какой-то скат и увидал далеко-далеко огни: «Должно быть, на море». Потом спустился куда-то и побрел снова. Уже когда рассветало, услыхал отголосок далекого выстрела. Бросился туда, бежал с полчаса. Остановился, прислушался… Никого… Измученный, обливающийся потом, изнывая от боли в плече, бросился Сергей на землю и долго лежал, жадно вбирая в себя освежающий холод.

Рассвело. Ночь прошла; звезды давно погасли. Бледным, призрачным пятном смотрел с неба месяц.

Вдруг близко, почти рядом, раздался звонкий, раскатистый выстрел.

«Неужели наши?.. – подумал, вскакивая, Сергей. – Или, может быть, опять какие-нибудь зеленые, голубые, розовые? Будь они все прокляты!»

Он бросился и закричал во весь голос:

– Кто-о там?

Прислушался. Не отвечал никто… Шумел по верхушкам деревьев ветер.

– Кто-оо?.. – закричал он уже с отчаянием.

– Чего зеваешь? – раздался вдруг позади грубый голос– Кого надоть?

Обернувшись, Сергей увидел выходящих из-за кустов трех вооруженных людей. У одного из них наискосок черной папахи тянулась тряпичная ярко-красная лента.

Их было трое. Один – невысокий, крепкий, с обрывком пулеметной ленты через плечо и с красной полоской на папахе – смотрел на Сергея хмуро и внимательно.

Другой – длинный, тонкий, в старой чиновничьей фуражке. На зеленом околыше была карандашом нарисована пятиконечная звезда. Винтовку держал наготове, присматриваясь к незнакомцу. Третий, который окликнул Сергея, – коренастый, широкий, с корявым мужицким лицом, обросшим рыжеватой бородой, – смотрел на него с любопытством.

– Ты кто такой? – уставившись из-под лохматых бровей и не двигаясь с места, спросил первый.

– Вы партизаны?.. Красные?

– Куда уж больше! С головы до ног, на левую пятку только краски не хватило, – усмехнувшись, ответил второй.

– Держи язык-то… брехало, – растягивая слова, перебил третий. И спросил Сергея грубовато, но не сердито: –Ты што за человек будешь? Пошто кричал-то?

– Я красный, – ответил лихорадочно Сергей. – Я убежал из города в горы, но попал к каким-то бандитам. Ночью опять убежал. Они стреляли…

– А не врешь? – хмуро оборвал его человек с красной лентой. – Может, ты шпион или офицер? – И, впившись в него глазами, добавил жестоко: – Смотри тогда! У нас расправа короткая…

Но, должно быть, было что-то искреннее в голосе и лице Сергея. И третий укоризненно ответил за него:

– Оставь, Егор, будет тебе… Не видишь, что человек правду говорит.

От усталости, перенесенных волнений и физической боли Сергей пошатывался и еле-еле стоял на ногах.

– Верно… – проговорил он тихо. – Верно, товарищи. Я врать не буду…

– Да у него кровь! – воскликнул молчавший до сих пор длинный партизан.

Забросив винтовку за плечо, он подошел к Сергею, у которого темно-красное пятно расплылось возле плеча по серой шинели.

– Откуда это?

– Я же говорю, что в меня стреляли…

Его обступили все трое. Прежняя недоверчивость исчезла. Даже Егор сказал мягче:

– Эк тебя, брат!

– Ах ты… штоб им, окаянным, пришлось! – засуетился мужичок. – Ты, парень, дойдешь? Тут недалеко. Там перевяжем.

– Дойду.

Шли недолго, с полчаса. Длинный шел впереди и тащил обе винтовки.

– Дядя Силантий, дядя Силантий! – проговорил он, оборачиваясь к мужику. – Ребята-то на нас накинутся сейчас. Белого, подумают, поймали. Даешь, мол, к ногтю.

Дорога подходила к концу. Они вышли на полянку, повернули за гору, и на небольшой площадке под крутым скатом Сергей увидал две прикорнувшие к скату землянки. Около них стояли и сидели, греясь на солнце, несколько человек.

Пришедших окружили кучею.

– Кого привели, ребята? – спросил невысокий пожилой партизан, с наганом за поясом. По татуированным рукам Сергей угадал в нем матроса.

– Наш, – коротко ответил Егор. И изругался крепко: – Чего, дьяволы, рты-то разинули? Федька, тащи чего-нибудь. Неужели не видишь, у человека плечо прострелено! Доктор хреновский!

Землянка оказалась довольно вместительной. Посреди стояла железная печка, а по сторонам, прямо по земле, лежали охапки сухих листьев. Стола не было.

Сергею поставили какой-то обрубок, и он сел. Прибежал Федька, маленький, черный, суетливый человек. В германскую войну он служил где-то санитаром и только уже здесь, в горах, был возведен товарищами в «доктора».

Притащил сумку, все содержимое которой заключалось в бутылке йода и нескольких мотках бинтов, и приступил к делу. С Сергея стащили шинель, гимнастерку и совершенно окровавленную нижнюю рубаху.

– Отойдите от света-то, черти!

Федька отогнал всех столпившихся от маленького окошка, долго осматривал рану, потом объявил, что «пуля прошла насквозь, ниже плеча, через мякоть. Кости, кажись, не задела».

– Кричать, брат, сейчас будешь, – предупредил, подходя с бутылкой, Федька, – Ну, ничего, кричи. Тут оно скоро… самую малость.

– Не буду, – улыбаясь, ответил Сергей.

– Ой ли? Ну, смотри…

И он прямо из горлышка влил ему в оба отверстия раны черноватой, жгущейся жидкости. Сергей стиснул зубы.

– Эх, молодец! А у нас этого ёду боятся-страсть! Кулику нашему просадили намедни ногу. Так две версты в гору прополз, винтовку не бросил и не пикнул даже. А как ёду, то никак. Хуже бабы.

– Кто же это тебя? Не пойму я толком, – спросил матрос.

– Сам не знаю. Бандиты. Я думал, партизаны, а вышло вон как. Значок у них малиновый, с месяцем…

– Пилюковцы, – коротко сказал Егор. – Казачья сволочь.

– Что это за пилюковцы?

– Кубанцы-самостийники. Пилюк там в ихнем правительстве был. Ну, так он у них атаманом. Возле Сочи они больше путаются.

Веки Сергея отяжелели, глаза закрывались, голова горела как в огне. Начинался жар.

– Ляг, – сказал ему матрос. – Вон тебе в углу на листьях постлали.

Сергей лег, закрыл глаза и услышал, как они вышли. Ему было жарко, пробирала мелкая нервная дрожь. Рука теперь тяжело ныла, и повернуться было больно. Он чувствовал, как раскраснелось его лицо и как горячая кровь толчками била близко под кожей.

«Хорошо… – подумал он. – У своих…»

И когда через несколько минут в землянку вошел Егор, то он увидел, как, разметавшись, тяжело дыша, спит новый партизан.

Глава 13

Прошло две недели с тех пор, как Сергей убежал в горы. Но только недавно стал он уходить с ребятами от места стоянки отряда. Раньше очень болела рука, да и сейчас двигать ею было трудно.

Кругом партизан было много, но отрядами держались они небольшими. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать – сорок. Народ грубый и неотесанный, но боевой и видавший виды. Сам Сошников– матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, – был партизаном со времен германской оккупации Украины. Он был мало развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим, сознательным повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать советскую власть. Он крепко ругался, крыл и «в бога» и во все, что угодно, но самою сильною бранью считал слово «соглашатель».

Егор – озлобленный и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к «тому» лагерю, – когда-то был рабочим литейного цеха. Прямо с завода попал в солдаты. Оттуда за какую-то провинность – в дисциплинарный батальон. Постепенно озлобленность нарастала. Затем война – и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.

– Всю жизнь промотался хуже собаки, – говорил он. – Другому хоть передышка какая, а у меня ни черта!

– А, пропади они все пропадом! – отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.

Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.

Близко узнал еще Сергей дядю Силантия. Это был простой мужик, иногородный, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то «там» была своя хатенка, «хозяйствишко», баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения, выстрелы, война. Его мечтания всегда были возле «землишки», возле «спокоя» и крестьянства. Он верил в то, что большевики принесут с собой правду и что вскоре должно все хорошо, «по-божески» устроиться. Но вышло все не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему. что нельзя никак ему без отобранной ими лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом опять пришли белые, и ему всыпали шомполами за комиссара и посадили в холодную. Из холодной он убежал. И с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.

Долговязый Яшка служил полотером, работал грузчиком, собачником. А в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.

Был еще черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.

Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.

– Румка! Пойди сюда, – позвал тот. Румка встал и медленно подошел:

– Ну?

– Вот, смотри, – сказал Егор, отворачивая у того ворот рубахи.

Сергей увидал, что вся шея Румки исчеркана глубокими, еще недавно зажившими шрамами.

– Что это? – с удивлением спросил он.

– Офицэр рубал, – ответил флегматично Румка. – Шашкой рубал на спор.

Офицер, оказывается, был пьян, а у Румки больше виноградного не было. Офицер рассердился и сказал, что будет Румке рубить голову пять раз. И если срубит, то его счастье; а нет – так Румкино. Офицер был Здорово напившись, попадал не в одно место и свалился скоро под стол, головы не срубив. Счастье было Румкино.

И много других таких же, как эти, было в отряде. Озлобленные белыми, уходили к красным, и горе казаку, горе офицеру, попадавшему в их руки! Жестока была партизанская месть.

…Яшка сидел на камне, недалеко от костра, над которым в котле варилась обеденная похлебка, и наигрывал что-то на старой, затасканной гармошке. Играть, собственно, Яшке не хотелось, а хотелось есть. Но до обеда надо было чем-нибудь убить время.

Подошли к Силантию, который, сидя на чурбаке, подшивал к сапогу поотставшую подошву. Работал сосредоточенно и внимательно. Точно делал дело большой важности. Он с неудовольствием посмотрел на Яшку, который толкнул его легонько сзади:

– Ты чего?

– Ничего!

– Так ты ж не пхайся тогда. Видишь, человек делом занят.

– Балуешь, мужик! Утром портки зашивал, теперь сапоги.

Дядя Силантий откусил кусок суровой нитки, заскорузлыми пальцами завязал узелок. И ответил, продолжая работу:

– Одёжу, милай, беречи надоть. Нешто как у тебя, парень, – штаны-то вон новые, а все в дырьях.

– Пес с ними, с дырьями. Вот кокну офицера либо буржуя какого – и опять достану.

– Разве что… Да и то, милай, хорошего-то мало.

– На то они и буржуи, чтобы их бить, – убежденно сказал Яшка. – Дядя Силантий! – перескочил он. – Ты вот что, положи-ка мне заплаточку… ей-богу… А то перёд маленько лопнул. Валяй! Я за тебя черед отнесу или что еще придется.

– Ну тебя к лешему! Рук у самого нет, что ли?

– Нет, уж ты, право!.. Смотри… тут самая малость…

И, сунув Силантию свой сапог, Яшка куда-то поспешно скрылся.

– Ах ты лодырь… Провались он со своим сапогом… Думает, и взаправду чинить буду.

И Силантий даже отпихнул его ногой.

Свой у него был готов. Он надел его и посмотрел довольно: «Крепко. Теперь еще хоть полгода носи». Потом иголку воткнул в затасканную шапчонку, а клубочек ниток сунул в карман.

Посмотрел на Яшкин сапог. «Вот непутевый! Бросил – и хоть бы что». Поднял сапог, рассмотрел. «Ишь ты! Где это его так угораздило? Врет, что лопнуло, – об гвоздь, должно быть. Теперь пойдет рваться». Он поглядел, раздумывая, на дырку. Потом обругал еще раз Яшку и принялся накладывать заплатку.

Партизаны осмелели. На дворе стало теплее, наступила мягкая южная весна. Заночевать можно было под каждым кустом. И партизаны начали делать частые набеги. То стражника обезоружат, то казака верхового снимут. То ночью, подобравшись к самому городу, обстреляют патрули и мгновенно скроются.

Город был переполнен войсками. Но над ними не было твердого управления. Части разлагались. Только офицерские отряды представляли еще ценные боевые единицы.

Циркулировали всевозможные слухи, но точно никто ничего не знал. Где проходит линия фронта? Поговаривали, что где-то уже совсем близко. Чуть ли не возле Екатеринодара.

Однажды город был разбужен отголосками орудийных выстрелов. Испуганные и ошарашенные, повскакали с постелей обыватели. Возникли самые чудовищные предположения. Но вскоре волна смятения улеглась. Это английские суда с моря обстреливали тяжелой артиллерией где-то возле Туапсе зеленых.

Каждый день прибывали теперь с севера партии беженцев к последнему оплоту, последнему клочку, не поглощенному еще красной стихией, – Новороссийску.

Наступала агония.

Глава 14

Там, где кусты колючей ажины причудливо переплетались, из-за серого, поросшего мхом камня насторожившийся Яшка услыхал доносящийся издалека еще тихий, но ясный металлический звук: так-та… так-та…

– Подковы. Мать честная! Да неужели ж казаки? От волнения даже дыхание сперло.

Впереди, из-за поворота, по широкой дороге показалось человек пять-шесть всадников. Яшка кубарем скатился вниз и помчался назад, пригнувшись и отхватывая длинными ногами саженные прыжки. Сергей видел, как он стремительно пронесся мимо них и скрылся за кустами, забираясь туда, где с главной частью отряда засел матрос.

Топот приближался. Партизаны зашевелились, принимая окончательное, наиболее удобное положение.

– Ребята, – предупредил Егор, – в последний раз говорю… Сдохнуть мне на этом месте, если не разобью башку тому, кто выстрелит без времени!

И ребята замерли, даже дыхания не слышно стало, потому что приникли их головы плотно к сыроватой, пахучей земле.

Конный дозор проехал близко, почти рядом, ничего не заметив.

Прошло несколько минут. Показался и весь отряд-человек около сорока пехоты. За ним тянулись экипажи, повозки, телеги. «Что бы это значило?» Сергей вопросительно взглянул на Егора.

– Беженцы в Сочи и к грузинам, – шепотом ответил тот.

Рядами проходили мимо солдаты. Впереди офицера не было, но зато возле повозок, из которых раздавался звонкий женский смех, на конях гарцевало целых три. Несколько мужчин в штатском, которым надоело, очевидно, сидение в экипажах, шли рядом разговаривая.

Молодая женщина, с развевающимся ярким шелковым шарфом, легко соскочила на ходу из шарабана, остановила одного из всадников и, взобравшись на седло, поехала, свесив ноги в одну сторону. До слуха Сергея донеслось несколько слов из оживленного разговора. Потом кто-то, проезжая мимо, мягким и красивым тенором запел модную в то время песню:

Вдруг, нарушив спокойную тишину, ударили выстрелы. Дикий, отчаянный визг смешался с перекатывающимся эхом.

Растерявшись, расстреливаемый в упор, отряд шарахнулся назад, но, встреченный огнем Егоровой засады, заметался, кидаясь в стороны от дороги. Некоторые пробовали было отстреливаться. Но они стояли на открытой дороге и, не выдержав, через несколько минут бросились по кустам, преследуемые партизанами.

Яшка сразу напоролся на офицера, который, прислонившись к какой-то повозке, садил пулю за пулей в их сторону.

– Брось, гадюга! – крикнул он, но в ту же секунду ему раздробило в щепки винтовку, а офицер отпрыгнул в сторону.

– Тебя-то мне, голубчик, и нужно! – процедил откуда-то подвернувшийся Егор. И со всего размаха хватил офицера по голове прикладом.

Разгоряченные партизаны носились, как черти. Яшка орудовал новой, подобранной винтовкой.

Матрос, догнав какого-то субъекта, хотел его полоснуть из нагана. Пожалел патрона, сбил его ударом кулака на землю, и тот валялся до тех пор, пока его не пристрелил кто-то из пробегавших.

Егор заметил что-то мелькнувшее в стороне, закричал, кинувшись в кусты:

– Стой, стой, стервы!.. Не хотите?.. А!..

И он, не целясь, с руки выстрелил в убегающих; промахнувшись, бросился вдогонку сам. Сначала не увидел никого, повернул направо, сделал несколько шагов и столкнулся лицом к лицу с двумя женщинами.

Одна – высокая, черная, с разорванным о кусты ярким шелковым шарфом, та самая, которая еще так недавно беспечно смеялась, забравшись на верховую лошадь. Она смотрела на него широко открытыми темными глазами, и в этих глазах застыл безграничный ужас. Другая – еще моложе, белокурая, тоненькая – застыла, не соображая ничего, рукою ухватившись за одну из ветвей.

Несколько мгновений простояли молча.

– Аа, – проговорил Егор. – Так вот вы где… Убежать хотели? Офицеровы жены, что ли?

Женщины молчали.

– Я спрашиваю – офицеровы? – повторил Егор, повышая голос.

– Да, – беззвучно прошептала одна.

– Нет, – одновременно ответила другая.

– И да и нет, – усмехнулся Егор. И крикнул вдруг громко и бешено: – Буржуазия!.. Белая кость! Думаете, что раз бабы, так управы нет! Сукины дочери!..

Выхватив обойму, он стал закладывать ее в магазинную коробку.

– Большевик… – с отчаянием и мольбой прошептала высокая женщина. – Большевик… товарищ… пожалейте…

– Сдохнете, потом пожалею. – И, жестоко усмехнувшись, Егор лязгнул затвором, не обращая внимания на то, как тоненькая впилась взглядом в винтовку, вскрикнула и задергалась в истерике.

– Оставь, Егор! – проговорил, подходя сзади, матрос.

– Пошел ты к черту! – злобно изругался Егор.

– Оставь! – хмуро и твердо повторил матрос. – Будет на сегодня.

Егор посмотрел на него с насмешкой и презрением:

– Эх, ты!..

И отошел в сторону.

Победа была полная. Два офицера и человек пятнадцать солдат остались на земле. Человек около десяти – те, которые сразу побросали винтовки, – были захвачены в плен. Среди них непостижимым образом остались в живых двое штатских. Хотели было пристрелить и их, но кто-то предложил:

– Черт с ними! Пущай расскажут, как с ихним братом! А то и знать-то другие не будут.

Надо было торопиться. С захваченных поснимали шинели и отобрали патроны.

– Ну, стервецы, – подошел Егор к кучке пленников. – Пострелять бы вас, как собак, надобно. Против кого идете? Против своего брата рабочего, против мужика. Адмиралы вам нужны да генералы, каиново племя… валяйте к ним опять, когда хотите. А вы… – И Егор с ненавистью взглянул на штатских. – Вы, господа хорошие, и вы, мадамы! По заграницам, должно, разъедетесь… больше вам деваться некуда. Так смотрите! Чтобы навек сами помнили и другим рассказать не позабыли… Вот, мол, как нас в России… – Он остановился гневно и добавил, переводя дух – Ну, а теперь убирайтесь к черту! Да бегом, а кто отставать будет, вдогонку в спину получит.

– Товарищи! А не постреляете? – робко и недоверчиво переспросил кто-то из пленников.

– Постреляем, если глаза мозолить будете! – крикнул матрос– Ну, раз… два… три! Да живо, сволочи, во всю прыть!

И когда те кучею понеслись, толкаясь и обгоняя друг друга, приказал:

– А ну, поддайте им жару, ребята! Дай несколько раз поверху… Вот так… Ишь, припустились.

Винтовки, повозки, ящики свалили в одну кучу. Обложили сеном из тарантасов и подожгли – чтобы не достались никому. Костер заполыхал, затрещал сухим деревом, взметываясь в небо.

– Хвейверк, – сказал кто-то.

– Люминация… Как в царский день.

– Эк, наяривает! Должно, в городе видно.

– И город бы надо со всех четырех концов.

– Зачем город? Наш скоро будет, – говорил матрос-Даешь теперь в горы, ребята! Собирайся живей! Скоро отряды примчатся и пешие и конные. Гоняться будут со злости и день и ночь… Пускай гоняются… Ведь напоследок.

Глава 15

Взорванный под Екатеринодаром мост ненадолго задержал наступление красных. Их части осмелели настолько, что на следующий же день всего один батальон, переправившись ночью, высадился на другом берегу и закрепился на нем, несмотря на то что двум лучшим дивизиям белых поручено было охранять переправу через разлившуюся Кубань.

Больше укрепленных позиций и рубежей не было. Оставалось последнее: выиграть насколько возможно больше времени, чтобы успеть погрузиться на иностранные суда и переправиться в Крым, в котором прочно засел Врангель.

А полк двигался все дальше. Каждый день приносил что-нибудь новое. На пленных перестали злиться, перестали интересоваться ими – слишком их было много.

Гораздо больше привлекало всех захватываемое партиями и вагонами снаряжение, имущество и обмундирование. Красноармейцы защеголяли в зеленых шинелях, во френчах с медными пуговицами и английским гербом. Затопали новенькими ботинками на подковах. Пополнели подозрительно солдатские мешки.

– Эй, ребята, – предупреждал Владимир, – смотрите, замечу у кого что лишнее, взгрею по чем попало.

– Эх, сукин сын! – завидовал кто-то. – Да ты, Охрименко, сам того не стоишь, сколько сапоги-то эти… Мать честная… с раструбами, по французской моде.

Много всякого добра оставляли по пути белые. Тупики, запасные и главные пути были совершенно забиты вагонами. Маневрировать не стало никакой возможности. Целые отряды занимались тем, что сваливали их десятками под откос, расчищая пути.

Белые отступали после очень коротких боев.

Только один раз нашим друзьям пришлось попасть в неожиданную переделку.

Как раз в тот день, когда не было у них ни стычки, ни даже перестрелки, после большого дневного перехода остановился полк в казачьем поселке. Утомленные части крепко заснули. Утром, едва забрезжил рассвет, все повскакали, разбуженные выстрелами. Еле-еле успели выбежать и собраться кучками, как казаки уже ворвались в поселок.

Красноармейцы не растерялись. Из-за заборов, из калиток и из-за углов – со всех сторон посыпались выстрелы на прорвавшегося противника.

– Сдавай оружие!.. – кричали по старой памяти казаки.

– Сдавай сам, когда хочешь! – отвечали красноармейцы.

А пулеметчики и того лучше. Выкатили на крыльцо «максима» – и, не глядя ни на что, давай садить прямо вдоль заборов.

Это была одна из последних безумных попыток одной из наиболее стойких частей вырвать инициативу, взять ее в свои руки. Увы! Прошли для донцов и кубанцев те золотые времена, когда десяток конных мог нагонять панику на целые батальоны. Казаки пошли наутек.

– На арапа думали!

– Нет, брат, шалишь… Теперь ученые.

Пулеметчик гордо доказывал, наполняя жидкостью кожух:

– Нет, брат, у казака врага больше, как «максимка».

Разгоряченный «максим» жадно пил холодную воду. «По-хо-д!.. По-хо-д!..» – переливчато трубил сигналист.

Разбегались на места.

– Эх! – с сожалением говорил кто-то. – Жаль, товарищ командир, иттить скоро будет больше некуда.

– Найдем, – отвечал Владимир, – найдем, друг! По всему свету белых-то, ох, как много!

– Чтой-то ты разохотился, Кержаков? – усмехнулся кто-то. – Ты ведь ровно как в прошлом году домой винта нарезывал.

– Прошлый год в счет не идет, – отвечал тот, немного смущенный. – Прошлый год за кем греха не было? Тоже некоторые, чуть што, винтовки бросали, – добродушно подкольнул он.

– А что, взводный, сахару давно не давали? – подошел какой-то бородач к Николаю.

Все захохотали.

– Кто про почет, а Митрофанов все про хлеб да сахар!

– Становись!.. – раскатывается по теплому воздуху привычный клич. – А ну там, шестая, не копаться!

Глава 16

На море у города корабли Антанты дымили трубами, ревели сиренами, ярко сверкали огнями. Дни и ночи работали, забирая накипь и гниль страны.

Толпились люди. Бесконечными вереницами, как потоки мутной, бурливой воды, вливались в обширные трюмы. Вздыхали облегченно под защитой молчаливых пушек. Бросали напоследок взгляды, полные бессильной злобы, страха и тоски.

Стояли капитаны на рубках. Глядели с высоты своего величия на встревоженных и мечущихся, оставляющих свою страну людей. На десятки тысяч хорошо вооруженных солдат, покидающих поля сражений. На хаос, на панику, на бессильную ненависть побежденных.

И карандашом по блокнотам удивленные капитаны прикидывали цифры. Разве мало орудий, патронов, пулеметов и снарядов привозили они?

И потому были непонятны причины поражений спокойным капитанам с чужих кораблей.

Офицерские отряды с бесшабашно-пьяными песнями расхаживали по улицам. Чтобы убить время от корабля до корабля, которые то скрывались за морским горизонтом, то появлялись за новым грузом, охотились по горам за зелеными. На них срывали злобу за неудачи, за проигрыш, за все…

Впервые над городом сегодня коршуном прокружил низко красный аэроплан. Обстрелянный со всех сторон, точно издеваясь, плюнул вниз засверкавшими серебром на солнце тысячами беленьких листовок. Спокойно улетел на восток.

А люди с окраин, из подвалов нетерпеливо поджидали, когда спустятся на землю вестники с того края. Осторожно оглядываясь, прятали листки по карманам. Дома подолгу, с жадностью читали.

В этот день, споткнувшись, Егор зашиб ногу об камень.

– Пес его тут приткнул! – с досадой говорил он, прихрамывая. – Только недоставало сиднем сидеть.

– Пройдет, Егор Кузьмич, – утешал его Федька.

И на том основании, что все равно скоро товарищи придут и «медикаментов» можно не экономить, выкрасил Егор почти всю ногу в темно-коричневый цвет, истратив последние полпузырька йоду.

– Пройдет, – уверял он. – Ежели после этакой порции как рукой не снимет – уж тогда и не знаю что.

Последние дни ребята ходили сами не свои. Каждый рвался отдохнуть хоть немного от волчьей жизни, узнать о судьбе оставленных на произвол во вражьей стране родных и близких, увидать окончательный разгром белых и долгожданную советскую власть.

– Ты куда ж тогда, милый, деваешься? – спрашивал матроса добродушный Силантий.

– В море уйду, – отвечал тот, потряхивая головой. – В море, брат, широко, привольно. Даешь тогда во всех краях революцию бунтовать! Я ведь при радиомашинах раньше служил. Знаешь ты, что это значит?

– Нету.

– Это, брат, штука такая. На тыщу верст говорить может. Захотел ты, скажем, в Англию или Францию рабочему что сказать, навернул раз, а уж там выходит: «Товарищи! Да здравствует всемирная революция». Захотел буржуазию подковырнуть, навернул в другой, а уж те читают: «Чтоб вы сдохли, окаянные. Придет и на вас расправа». Или еще что-нибудь такое.

Дядя Силантий слушал удивленно, потом спросил у Сергея, к которому всегда обращался со своими сомнениями:

– А не хвастает он, парень?

– Нет, не хвастает, – подтвердил Сергей.

Вечерело. Заходило солнце. То налетал, то снова прятался где-то мягкий ветер.

– А что, – сказал матрос, – не пора ли, ребята, за хлебом?

– Пора, – ответил Егор. – Ребята сегодня последние корки догрызли.

– Ну вот. А то завтра чуть свет к Косой горе, я думаю. С кем вот послать только?

– Дай я пойду, – предложил Сергей.

– Ступай, пожалуй. Человек с десяток с собой возьми. Они там тебе покажут.

Назначенные в фуражировку за хлебом, который был отдан на выпечку в один из домиков близ города, наскоро поужинали и собрались.

– Смотрите! – говорил матрос. – К рассвету уходить, из-за вас чтобы задержки не было.

– Хлеб-то дорогой не. пожрите, – предупреждал кто-то.

Прошло около часа. Солнце скрылось, лишь последние лучи его откуда-то уж из-за земли отражались густо-красноватым блеском на тучных облаках.

Несмотря на то что завтра надо было чуть свет подниматься, никто не валялся и не отдыхал. Повсюду оживленно разговаривали, строили всевозможные планы и предположения на будущее. Кто собирался снова идти на землю, кто на завод, кто в Красную Армию. Смеялись над Яшкой.

– …Сошников на коне должен впереди по Серебряковской… А все буржуи, какие останутся, по тротуарам во фронт встать должны…

– Зачэм буржуй, – запротестовал Румка. – Буржуй не надо оставлять… Рабочий на тротуар встрэчать будэт… флаг махать. А буржуй затылка пуль пускать надо…

Слушатели захохотали. Вдруг недалеко впереди послышался сильный и резкий свист. Смех сразу оборвался… Разговоры затихли.

– Что это такое? – прислушиваясь, вскочил матрос. – Постовой!

Свист повторился. Повскакали все, побросались к винтовкам – патронташей никогда не снимали. Из-за деревьев, запыхавшись, выбежал партизан.

– Ребята! – проговорил он, еле переводя дух. – Внизу белые… много… Прут прямо в нашу сторону.

– Далеко?

– С версту.

– Ладно! – крикнул матрос– Все равно не догонят.

– Утикать?

– Ясно. Скорей, ребята, за мной!

Через несколько минут лихорадочной спешки отряд быстро и бесшумно уходил в горы.

– Я знаю их повадку, – говорил на ходу матрос прихрамывающему Егору. – Они теперь по верхам лазить будут. А мы возле дороги кого ни то сцапаем.

Начинало совсем темнеть. Сзади, далеко где-то, послышалось несколько выстрелов.

Уже широко бледная полоса наступающего рассвета залегла на востоке. И предутренним сырым холодком повеял ветер с моря, когда нагруженный буханками десяток партизан приближался к своему укромному убежищу в горах.

«Запоздали немного, – думал Сергей. – И то еще торопились, всего какой-нибудь час передохнули».

В крохотной хибарке тем временем Сергей успел узнать все последние новости города.

«…Белым не хватает кораблей… Главное начальство уехало… Вот-вот придут товарищи…» «Володьку увижу… Кольку увижу…»

На душе было хорошо и весело. Позади ребята смеялись. У Севрюкова вырвалась буханка и покатилась колесом, высоко подскакивая на выбоинах, вниз по скату.

– Ах ты окаянная! – закричал он.

Но нагнал ее только тогда, когда она сама остановилась, прокатившись саженей с пятнадцать.

– Что это вроде гарью пахнет? – заметил кто-то.

– От костра, должно быть.

– Больно здорово.

Подошли к стоянке совсем близко. Постового на месте не было.

Сергей сделал еще несколько шагов и, заметив что-то неладное, бросился вперед. Крик вырвался из его груди.

На полянке никого не было. Землянки пообвалились. Синеватый угарный дымок поднимался от обуглившихся головешек. Костер с треножником был разметан. А посередине валялся разбитый пулею чугунный котел.

В первую минуту все отскочили назад, опасаясь, как бы на что-нибудь не нарваться.

Были белые – сразу стало всем ясно.

Оправившись немного от изумления, принялись осматриваться.

– Может, их поубивали сонными, – высказал кто-то.

– Хреновину городишь. Где же убитые?

– Я так думаю, боя не было. Наши, должно, смотались вовремя да утекли. Посмотри, вокруг ни одной стреляной гильзы не валяется.

Присмотревшись внимательно, следов боя не нашли никаких. И Сергей пришел тоже к заключению, что отряд успел своевременно убраться. Но куда же они ушли?

– К Косой горе, – сказал Севрюков.

– Обязательно туда. Вчера матрос говорил.

– Когда не все там, так кого-нибудь поставили. Знают же, что нам негде больше их искать.

– Далеко это?

– Верст пять будет. Только горами.

– Пойдем туда. Хлеб побросали.

Вдруг далеко-далеко позади – сначала тихо, потом ясней и ясней – послышались глухие удары…

– Орудия! – крикнул кто-то.

Заколотились сердца тревожно, волнующе. «Может быть…» – думал каждый.

Окрыленные надеждой партизаны понеслись во весь дух к своим.

Надвигалась развязка.

Когда часа через два они спускались усталые, но бодрые к морю, из-за гор взошло теплое, яркое солнце. Тяжелые, свинцовые волны загорелись голубоватым прозрачным блеском.

Вышли на шоссе.

– Вон, – указал один на кусты, рассыпанные по буграм над дорогой.

Подошли поближе. Никто не показывался.

– Гляди-ка! – ахнул один, останавливаясь возле кучки темных камней. – Кровь…

– Вон еще.

Подошли вплотную – никого. Двое полезли наверх, другие остались внизу. Кто-то дернул Сергея за рукав. Он обернулся и увидел Севрюкова:

– Ты что?..

– Они там… – оборвавшимся голосом ответил Севрюков, показывая на море. – На берегу…

Долго ждали не подозревающие опасности партизаны.

– И чего копается! – ругал матрос Сергея.

Впереди по шоссе показалась большая часть белых. Партизаны попрятались по кустам. Солдат проходило много, нападать было опасно. Их пропустили мимо. Не прошло получаса, как впереди опять показались солдаты.

«Куда их прет столько?» – подозрительно подумал матрос. Приказал ребятам лежать под кустами не шелохнувшись.

Вдруг где-то с тылу раздался выстрел.

– Черти! Сволочи! – закричал он, вскакивая. Ему пришло в голову, что выстрелил кто-то из своих. – Все дело испортили!

Но оттуда же раздались крики и стрельба. Их обошел первый миновавший отряд. Сзади с шоссе тоже засвистели пули.

– Обошли! – в панике крикнул кто-то.

– По бугру!.. По бугру!.. – бегал, раскидывая по гребню растерявшихся ребят, Егор.

Застрочил пулемет и точно косой срезал верхушки кустов над головами.

Из-за прикрытия оправившиеся партизаны открыли сильный ответный огонь. Два раза пробовали занять сопку, и оба раза осаживали.

Через полчаса раздались зловещие фразы:

– Егор! Патрон мало!

– Две обоймы… Последняя…

Матрос увидел, что дело плохо. Белые забрались еще выше, на соседний бугор, и оттуда поливают из пулемета. Упал Кошкарев; медленно, мешком осел Румка. Закорчились, хватаясь за землю, еще несколько человек. Выстрелы партизан заметно поредели.

– Сошников! – крикнул Егор. – Кончено дело! Стрелять нечем!

«Эх! – решил матрос-Все равно пропадать!» И гаркнул во весь голос:

– Товарищи, за мной!

И первым скатился под откос на дорогу. За ним ринулись оставшиеся человек двадцать.

Выстрелы сразу оборвались. Тонкая цепь белых дрогнула. Но из-за поворота, лязгнув железом подков о камни, вылетел и врубился откуда-то взявшийся полуэскадрон.

«Точка, – решил матрос и наган с последней пулей взметнул к виску. – Нет, – мелькнула мысль, – пусть сами, а она – им». Выстрелил в упор в грудь какого-то кавалериста, упал с ним рядом, бессильно закинув назад разрубленную голову.

Через несколько минут все было кончено. По дороге валялись зарубленные. Человек восемь были захвачены живыми. Среди них Егор, Силантий и Яшка.

Их оставили для допроса.

Егор стоял хмуро и вызывающе. Когда офицер, заметив это, ударил его несколько раз кулаком по лицу, он проговорил холодно, окидывая врага взглядом, полным жгучей ненависти, сплевывая на траву кровь:

– Бей! Теперь твоя взяла! Бей, сволочь! Попался бы ты ко мне, я бы с тебя совсем шкуру спустил!

– А, м-мерзавец!.. – завопил в бешенстве белый.

Яростно замахнулся на Егора, но в эту секунду далеко за горами глухо загудели взрывы. Вздрогнули все сразу. Тревога, растерянность невольно появились на лицах белых.

– Товарищи идут! – громко и убежденно крикнул Яшка.

– Я вам покажу… Я вам дам товарищей! – закричал опять офицер.

– Ничего ты, подлец, не покажешь, – угрюмо сказал Егор. – Вам скорей убираться надо. Разве по пуле пустить успеете.

Должно быть, и правда белым стало некогда, потому что они отказались от допроса.

– Только не возле дороги, – говорил старший офицер поручику. – Здесь люди проходить будут.

Их отвели к самому берегу моря.

– Прощайте, ребята, – сказал Егор, когда ему с несколькими партизанами приказали отойти в сторону.

Треснул залп. Крикнуло эхо. Испуганно взметнулась чайка. Упали люди.

– Следующие!..

По щеке у Яшки катилась слеза. Его старая чиновничья фуражка с выцветшим околышем и кривобокой звездой съехала набок. Рубаха была разорвана. Он хотел что-то сказать, но не мог.

Силантий, сняв шапку, стоял спокойно, уставившись на прицеливающихся солдат.

– Господи, не оставь Нюрку!

Сергей стоял задумчиво. Сняв шапки, стояли оставшиеся с ним партизаны. Море шуршало гальками. Тихо всплескивая, набегала голубовато-прозрачная волна и, прильнув ласково к откинутой руке Яшки, уходила обратно.

И все рухнуло. Заметались солдаты, беженцы, офицеры. Бросились с отчаянием к морю. С оружием врывались на переполненные суда. Ждали с лихорадочным нетерпением новых. Новых не было, старые уходили.

Возле города разорвалось несколько снарядов. Началась паника. Пехотинцы кидали на тротуары винтовки. Кавалеристы пускали лошадей, сбрасывали шашки. Повсюду метались офицеры… Срывали погоны… Проклинали всех и всё… На окраинах, около цементных заводов, раздавалась беспорядочная трескотня.

– Большевики в городе! – послышались крики.

У набережной кто-то испуганно взвизгнул. Почти в самую гущу вылетел небольшой кавалерийский отряд. Не обращая ни на кого внимания, умчался, трепыхая красным значком, дальше.

Сергей с винтовкой в руках бегал по улицам. Он уже знал, что его бригада здесь, и разыскивал свой полк. Но посреди сумятицы и шума добиться ничего не мог.

Кто-то сказал ему, что полк, кажется, на вокзале. Кинулся туда. Вдруг столкнулся совершенно неожиданно со знакомым красноармейцем из своего полка.

– Петров!.. Где наши? – крикнул Сергей.

– Горинов… – отскочил даже тот. – Откуда?

– После, после… Где наши?

– Наши везде. И на станции и в порту.

– А разведка?

– Вон! Видишь пристань?.. Они охраняют там что-то.

Стрелой полетел туда. Вон Владимир кричит что-то и бегает, расставляя людей. Вон Дройченко возле громадной кучи тюков со снаряжением.

– Володька! – кричит Сергей. – Володька!..

Повернувшись, тот замер от изумления, потом бросился к Сергею. Со всех сторон бежали красноармейцы его команды. Откуда-то – стремительно, как и всегда, – вылетел Николай. Завопил от радости что-то несуразное.

Его расспрашивали – он расспрашивал. Ему тискали руки – он жал руки. Как щепку, его передвигали с одного конца толпы в другой.

– Я говорил!.. – перебивая всех, кричал Николай. – Я говорил, что найдется.

Смеялись и кричали бестолково и радостно.

– Смотрите, товарищи, – говорил Сергей, когда все немного успокоились. – Пришел наш черед. Сегодня вся армия… вся Республика… сегодня мы празднуем победу.

Кругом била жизнь ключом. Носились кавалеристы. Тянулись пленные. Проходили отряды с песнями. Откуда-то доносились бодрые, приподнимающие звуки боевого марша.

…А на море, у далекого синего горизонта, чуть заметные темные точки – корабли Антанты дымили трубами.

…Корабли Антанты покидали Советскую Страну.

1925