Том 6. Лорд Эмсворт и другие

I

Утреннее солнце озаряло Бландингский замок, и многочисленные обитатели древнего дома Эмсвортов, переварив раннюю еду, занимались кто чем. Для верности пробежим весь список, чтобы потом не запутаться.

Дворецкий Бидж сидел у себя и читал Агату Кристи; шофер Ваулз сидел в машине и жевал резинку; герцог Данстабл, приехавший без приглашения и ни за что не уезжавший, сидел на террасе, примыкавшей к янтарной комнате, и штудировал «Тайме»; а Джордж, внук лорда Эмсворта, рыскал по парку с камерой, которую ему подарили на день рождения (12 лет). Сообщим, хотя этот факт и не слишком интересен, что в мгновенья, с которых мы начнем рассказ, он фотографировал семейство кроликов.

Сестра лорда Эмсворта, леди Констанс, сидела у себя, как и дворецкий, и писала письмо американскому другу. Секретарь того же лорда, Лаванда Бриггз, ходила по саду, искала хозяина. А сам лорд вел дочь американского друга, Майру Скунмейкер, к обиталищу Императрицы, трижды получившей медаль на сельскохозяйственной выставке. Делал он это потому, что Майра грустила, а он по опыту знал, как поднимает дух премированная свинья.

— Вот здесь она живет, — сказал граф, когда они пересекали лужайку, поросшую лютиками и ромашками. — А это ее свинарь, Джордж Сирил Бурбон.

Майра, которая до сих пор шла опустив голову, как за гробом, поглядела туда, куда почтительно указывал лорд. Она была маленькая, тоненькая, хорошенькая и стала бы красивой, если бы повеселела. Сейчас же большие карие глаза, смотревшие на Джорджа Сирила, напоминали о таксе, которая подошла к столу и ничего не получила.

— Истинная морда, — сказала она, осмотрев Бурбона.

— А? Что? Простите? — взволновался граф, который не привык к такому выражению.

— Подозрительный тип. Лорд Эмсворт все понял.

— А, вы слышали, как он ушел к сэру Грегори! Ужасно, так предать хозяина… Но бывает, бывает. Теперь уже нет феодальной верности. Ну, это все в прошлом, и то спасибо. Очень даровитый человек.

— Я бы ему и слона не доверила.

Конечно, лорду Эмсворту было бы любопытно узнать про слонов, что она с ними делает, но он ни о чем не спросил. Императрица его ждала. Насколько он мог ускорить шаг, он ускорил, и его кроткий взор светился ожиданием встречи.

Привалившись спиной к перильцам, Джордж Сирил Бурбон смотрел на него, пока не свистнул от удивления.

— Вот это да! — тихо обратился он к своей бессмертной душе. — Ну, это уж знаете!

Удивился он потому, что его лорд, славившийся сходством с нищими, походил теперь на картинку из модного журнала. Строжайший критик не нашел бы изъяна в его неброской элегантности. Как же тут не удивиться, если ты привык его видеть в мешковатых штанах, охотничьей куртке с продранными локтями и шляпе, которую бы отбросил самый неприхотливый бродяга?

Не суетность привела девятого графа к такой перемене. Встретив печальную Майру еще в холле, он объяснил ей, что оделся так странно, ибо Конни, его сестра, приказала ему поехать на открытие парламентской сессии. Почему это нужно парламенту, он не знал. Самый сельский из всех сельских пэров терпеть не мог Лондона и просто не понимал, почему его друг Икенхем все время туда стремится. Пятый граф Икенхемский говорил, что именно в Лондоне душа распускается, словно цветок, а девятый граф Эмсвортский недоумевал. Ему самому хватало замка, даже тогда, когда там были Конни, Лаванда и герцог, мало того — когда Конни, презрев его мольбы, пустила к озеру каких-то Юных Христиан. Многие любят юных христиан, многие — но не он, искренне удивлявшийся, как это леди Констанс впустила в его угодья сотен пять непрестанно верещащих тварей.

Почесывая тростью спину Императрицы, граф забыл о них, но вдруг резко обернулся, как обернулась Дева из Шалотта, когда на нее пало проклятье. У Лаванды Бриггз был такой голос, что ее хозяин пугался при его звуке, словно вернулся в детство и крадет мармелад.

— А, что? О, здравствуйте, мисс Бриггз. Прекрасное утро.

— Мда-у. Леди Констанс просила напомнить, что вам пора на станцию.

— А? Куда? У меня масса времени.

— Леди Констанс…

— Там все сложено, да?

— Мдау.

— Ну вот.

— Машина ждет вас, а леди Констанс просила…

— Хорошо, хорошо, — ответил лорд Эмсворт, и приставил третье «хорошо», для ясности. — Всегда что-нибудь такое… — проворчал он, думая при этом, что ни один секретарь, даже бодрый Бакстер, не умел так портить жизнь, как эта гнусная девица, которую наняла Конни, не внемля его мольбам. Ищет, находит, подгоняет, чего-то от него хочет… Нет, с Лавандой, Конни, герцогом и юными христианами уже невозможно жить!

Мрачно кинув последний взгляд на свинью, он побрел к машине, думая, как и многие другие, что самое время подложить под парламент бомбу.

Прочитав все, что он хотел прочитать в газете, и не решив толком кроссворда, герцог Данстабл ушел с террасы к леди Констанс. Ему хотелось поговорить, а Конни, хоть и дура, как все женщины, — лучше, чем никто.

Он был высок, массивен, лыс, пучеглаз и носил усы, какие в моде у сержантов и у моржей. В Уилтшире, где он жил, когда не ездил погостить, к нему относились скорее как к акуле, другими словами — избегали, когда могли.

Вошел он без стука, увидел, что леди Констанс что-то пишет, и крикнул: «Эй!»

От этого односложного слова, а также от интонации, популярной в Америке, среди свиноводов, леди Констанс подпрыгнула, как выходящая замуж треска; но, вспомнив, что она — хозяйка, поборола раздражение, и зря, ибо ее гость с раннего детства презрел чужие чувства.

— Доброе утро, Аларих, — сказала она, откладывая перо и улыбаясь вполне мило.

— Не говори глупостей, — парировал герцог, утверждаясь в невысоком мнении о женском уме. — Мы виделись за завтраком. Нет, какая чушь! «Доброе утро»! Что делаешь?

— Пишу письмо.

— Кому? — спросил герцог, презревший и условности.

— Джеймсу Скунмейкеру.

— Это кто?

— Отец Майры.

— А, этот янки! — сказал герцог, припомнив, как присоединился в «Ритце» к их обеду. — У него еще голова как тыква.

Леди Констанс густо покраснела. Она была поразительно красива, и румянец ей шел. Любой, кроме герцога, заметил бы, что разговором она тяготится. Джеймс Скунмейкер был ей очень дорог, и она порой думала, что, живи они оба в Англии, дружба могла бы перейти во что-то еще.

— Ничего подобного, — сказала она.

— Ты думаешь, скорее, как луковица? — поинтересовался герцог. — Да, наверное. Ну, в общем, кретин.

Румянец потемнел. Не в первый раз за сорок лет, миновавших с той поры, когда она носила косички, а он, не боясь народного гнева, — бархатный костюмчик, леди Констанс пожалела, что воспитание не позволяет бить гостей. У ее локтя стояло подходящее пресс-папье; но хозяйка, у которой череда гувернанток отняла право на, скажем так, физическое самовыражение, прибегла к высокомерию.

— Тебе что-то нужно, Аларих? — спросила она тем ледяным голосом, которого так боялся ее старший брат.

Герцог был храбрее графа. Холод чужих голосов его не трогал. За всю долгую жизнь его ни разу не сравнили с нежным цветком.

— Хотел поговорить. Черт знает что за дыра! Никого нет. В жизни больше не приеду. Подошел к Эмсворту, а он как прыгнет!

— Наверное, он тебя не слышал. Ты же знаешь, какой он рассеянный.

— Рассеянный! Он сумасшедший.

— Нет!

— Да. Что я, сумасшедшего не узнаю? Мой папаша был тю-тю. И брат Руперт. И племянники. Посмотри на Рикки. Пишет стихи и торгует супом. А? Посмотри на Арчи. Рисует! Но Эмсворт хуже всех. Прыгнул и заорал. А потом ушел с этой вашей Клариссой.

— Ее зовут Майра.

— Все равно. Тоже хороша.

— У тебя все сумасшедшие.

— А что, нет? Мозги, как у таракана. Леди Констанс устало вздохнула.

— Может быть, ты и прав. Я совсем не знаю тараканов. А почему ты думаешь, что Майра не очень умна?

— Молчит и сопит.

Леди Констанс нахмурилась. Ей не хотелось бы открывать секреты гостьи завзятому сплетнику, но она ощущала, что надо ее защитить.

— Майра страдает. У нее несчастная любовь.

Герцог оживился — он был любопытен, как кошка; и, поддув усы к носу, выпучил глаза.

— Бросили, а?

— Нет.

— Она бросила?

— Нет.

— Ну, уж кто-то кого-то бросил!

Леди Констанс поняла, что придется договаривать, иначе он не даст кончить письмо.

— Я это все прекратила, — сказала она. Герцог дунул в усы.

— Ты? Зачем? Не твое собачье дело.

— Именно мое. Когда Джеймс Скунмейкер уезжал, он оставил ее на мое попечение. Я за нее отвечаю. Пришлось забрать ее в Бландинг. У этого человека нет ни денег, ни положения. Джеймс никогда бы мне не простил.

— Ты его видела? Не Джеймса, человека.

— Нет. И видеть не хочу.

— Какой-нибудь хлыщ безграмотный… — предположил герцог.

— Вот тут ты не прав. Он учился в Харроу[115] и в Оксфорде.

— Черт знает что! — возмутился герцог, предпочитавший Итон и Кембридж. — Отбросы общества. Молодец, что прогнала.

— И я так думаю.

— Значит, вот почему она бродит, как вдова? Ты ее отвлеки, покажи кого-нибудь.

— Я пригласила Арчи.

— Какого?

— Твоего племянника.

— Этого идиота?

— Он не идиот. Он очень красивый, очаровательный…

— Кого это он чарует? Только не меня!

— Надеюсь, он очарует Майру. Я верю в сродство душ. Герцог плохо знал такие выражения, но ее вроде бы понял.

— Ты думаешь, она забудет хлыща? Кстати, этот ее папаша — миллионер?

— Один из самых богатых.

— Тогда пиши моему кретину, чтобы ехал скорей! — совсем ободрился герцог. Племянник его служил в издательстве «Мамонт», но на такой должности, что дяде приходилось давать ему денег; а бережливый человек этого не любит. — Пусть не задерживается! Пусть берет носки или что там… А, черт! Заходите, чтоб вас!..

Сверкая энергией и очками, вошла Лаванда.

— Я нашла лорда Эмсворта, леди Констанс, и сказала, что машина ждет.

— Спасибо, мисс Бриггз. Где он был?

— У этой свиньи. Будут другие поручения?

— Нет, спасибо.

Дверь закрылась, герцог взорвался.

— У свиньи! — воскликнул он. — Ну как же! Он всегда у свиньи. Стоит, смотрит, как на стриптиз! Это нехорошо. Что там в Библии насчет свинопоклонства? Нет, там телец, но это одно и то же. Вот что…

Дверь открылась. Лорд Эмсворт стоял на пороге. На его кротком лице запечатлелось волнение.

— Конни, где мой зонтик? — спросил он.

— О, Кларенс! — сказала леди Констанс с той горечью, которую часто вызывал в ней глава семьи, и поспешила в переднюю, к шкафу, где всегда был зонтик.

Оставшись один, герцог прошелся по комнате, пожевывая усы. Он открыл все ящики, пересмотрел все книги, полюбовался картинами, поиграл перьями и перочинными ножами. Вглядевшись в фотографию Скунмейкера, он похвалил себя за прозорливость — да, именно тыква. Он прочитал письмо и, исчерпав все удовольствия, присел к столу подумать об Эмсворте и Императрице.

Чем больше они общаются, думал он, тем слабее разумом граф. А куда слабее?

Когда машина отъехала от парадных дверей, увозя лорда Эмсворта с его зонтиком, леди Констанс устала так, словно спустила на воду броненосец. Бидж, дворецкий, присутствовавший при отправке, смотрел на нее с почтительной жалостью.

Появилась Майра, всем, кроме цветов, подобная Офелии из V сцены IV действия.

— Добрый день, — тоскливо сказала она.

— А вот и вы, милочка, — сказала леди Констанс, обращаясь в хозяйку. — Что вы собираетесь делать?

— Не знаю. Может быть, писать письма.

— Я как раз пишу вашему отцу. А вам не лучше погулять?

— Не знаю.

— Почему?

— Ах, я не знаю…

Леди Констанс вздохнула, но хозяйки приветливы, и она приветливо произнесла:

— Вот, проводили лорда Эмсворта. Он уехал в Лондон.

— Да, он говорил. Кажется, он не очень рад.

— Не очень, — согласилась леди Констанс, мгновенно мрачнея. — Но должен же он хоть когда-то исполнять свой долг!

— Он будет скучать без свиньи.

— Ничего, потерпит дня два.

— И без цветов.

— Цветы в Лондоне есть. Он только… О, Господи!

— Что случилось?

— Я не сказала, чтобы он не рвал их в Хайд-парке. Как-то его чуть не арестовали. Бидж!

— Да, миледи?

— Если лорд Эмсворт позвонит из тюрьмы, посоветуйте ему немедленно связаться с нашими поверенными Шусмит, Шусмит, Шусмит и Шусмит, Линкольнз Инн.

— Хорошо, миледи.

— Меня завтра не будет.

— Понимаю, миледи.

— Он не помнит их фамилии.

— Я напомню, миледи.

— Спасибо, Бидж.

— Не за что, миледи.

Майра Скунмейкер смотрела на хозяйку замка. Голос ее чуть-чуть задрожал, когда она сказала:

— Вас завтра не будет, леди Констанс?

— Я поеду к парикмахеру, в Шрусбери, — отвечала леди. — К обеду вернусь. Ну, мне пора, хочу дописать письмо. Передать от вас привет?

— Да, пожалуйста, — ответила Майра и побежала в кабинет лорда Эмсворта, там был телефон.

Тот, кого она любила, жил сейчас у своего оксфордского друга, который приходился племянником лорду Икенхему.

Поглядывая на дверь, не войдет ли Лаванда Бриггз, Майра услышала звонок в далеком Лондоне, а потом — и голос.

— Дорогой! — сказала она. — Это ты, дорогой? Это я, дорогой.

— Дорогая! — благоговейно отозвался голос.

— Дорогой, — продолжала Майра, — случилось чудо. Леди Констанс едет к парикмахеру.

— Да? — удивился голос, не совсем понимая, что ему еще выразить.

— Ты что, не понял? Она уедет в Шрусбери, а я — в Лондон, и мы с тобой поженимся.

Видимо, у голоса перехватило дыхание. Придя в себя, он сказал:

— А…

— Ты не рад?

— Что ты, рад!

— Как-то незаметно. Вот что, дорогой. Когда я еще была в Лондоне, я подмечала, где можно выйти замуж, — так, на случай. Есть контора на Милтон-стрит. Приходи туда завтра, ровно в два. Ну, до свиданья, а то зайдут. Пока, дорогой.

— Пока, дорогая.

— До завтра.

— До завтра.

— Значит, до свиданья.

Вешая трубку, Майра думала: если тут подслушивают, им будет о чем поболтать за чаем.

II

— А теперь, — сказал Мартышка Твистлтон, туша сигарету о пепельницу, — я должен идти. Меня ждут.

Он угощал своего дядю в клубе «Трутни» и хорошо провел время, ибо лорд Икенхем, тоже открывавший парламент, рассказал много интересного. Острые замечания о четырех герольдах, возглавлявших процессию (Алый Крест, Алый Дракон, Синяя Мантия и Решетка), доставили немало радости, но еще больше радости доставила мысль, что дяде не удастся вовлечь его в одно из своих похождений. Вспоминая о прежних похождениях, которые пятый граф называл приятными и полезными, Мартышка холодел от ужаса. Особенно терзала его память о собачьих бегах.

Вдумчивый ценитель сказал о Фредерике Алтамонте Корнуоллисе Твистлтоне, пятом графе Икенхемском, что тот сохранил в свои годы не только фигуру, но и душу подвыпившего студента; и никто, знавший графа, не оспорил бы этих слов. Прежде, еще до того как вереница смертей даровала ему титул, он успел побывать ковбоем, репортером, старателем и продавцом газировки (все — в Штатах), и каждое ранчо, каждую газету оживлял как только мог. Теперь, хотя и седой, он оживлял те места Англии, куда ему удавалось попасть. По его словам, он стремился расточать сладость и свет или, иными словами, был рад служить. С виду он был изыскан, носил красивые усы, глядел весело, но сейчас к веселью прибавилась укоризна.

— Ты меня покидаешь? — опечалился он. — А я-то надеялся, что нас ждет…

— Знаю, — сурово ответил Мартышка. — Приятный и полезный вечер. Нет, не ждет. Это меня ждут.

— Ты позвони и отложи…

— Не могу.

— Кто тебя может ждать?

— Билл Бейли.

— Он вернулся?

— Что?

— Я слышал, что он ушел из дому. Еще жена страдала… Мартышка понял, что дядя все спутал, как и свойственно старым людям.

— Да он не Билл, он Катберт. Понимаешь, его фамилия Бейли, мы и прозвали его Биллом.

— Как же, как же, noblesse oblige. Твой приятель?

— Самый близкий друг. Учились в Оксфорде.

— Позови его сюда.

— Не могу. Мы условились встретиться на Милтон-стрит.

— Это где?

— В Южном Кенсингтоне. Лорд Икенхем поджал губы.

— Где царствует порок и только сильный прав? Не ходи. Этот Билл тебя погубит.

— Ничего он меня не погубит. Во-первых, он священник, а во-вторых, он женится. Мы встречаемся в регистратуре.

— Ты свидетель?

— Вот именно.

— А невеста кто?

— Одна американка.

— Ничего себе?

— Билл хвалит.

— Как ее фамилия?

— Скунмейкер.

Лорд Икенхем подскочил на месте.

— Господи! Не крошка Майра?

— Не знаю, крошка она или кто, я ее не видел, но зовут ее Майра. Ты ее знаешь?

Красивое лицо лорда Икенхема осветилось нежностью. Он умиленно покрутил усы.

— Знаю! Сколько раз я ее купал… Не теперь, конечно. Мы с Джимми очень дружили. Теперь я не бываю в Америке, твоя тетя не пускает. Интересно, как он там? Шел в большие тузы. Даже тогда, в молодости, мог шевелить сигарой, держа ее в зубах. А что еще надо, чтобы стать акулой? Наверное, ворочает всей Уолл-стрит, каждую неделю в сенате допрашивают… Странно!

— Что тебе странно?

— Что его дочь выходит замуж в регистратуре. Ей больше подходят хор, епископы, всякие подружки…

— А, понимаю! — Мартышка оглянулся. — Дело в том, что они женятся тайно. Их гонят и преследуют.

— Кто именно?

— Одну гончую ты знаешь. Леди Констанс Кибл.

— Как, старушка Конни? О, дивные воспоминанья! Не знаю, помнишь ли ты времена, когда мы с тобой гостили в Бландинге, я — в виде сэра Родерика Глоссопа, ты — в виде Бэзила, его племянника?

— Помню, — ответил Мартышка и горестно вздрогнул. Ему и сейчас являлся во сне этот страшный визит.

— Счастливые дни! Бодрящий воздух, приятное общество, встречи с прославленной свиньей… Как это все освежает! При чем тут Конни?

— Она запретила им жениться.

— Все равно не понимаю. Какие у нее права?

— Вот послушай. Билл говорит, она дружна со Скунмейкером. Он оставил дочку на лондонский сезон и поручил ее леди Констанс.

— Так, ясно.

— И в самый разгар сезона леди К. обнаружила, что Майра видится с Биллом. Рассердилась, естественно. Он же священник.

— Она не любит служителей церкви?

— Вроде бы да.

— Странно… И меня не любит. Трудно ей понравиться! А чем плохи служители?

— Кто чем, а Билл — бедностью.

— Так, так, так… Он — ниже ее. Удивительно, как это всех раздражает! Возьмем мой случай. Помню, ухаживал я за твоей тетей Джейн. Родители терпеть меня не могли. Представь себе их лица, когда я стал благороднейшим из смертных, графом! Я продавал газированную воду, и мой будущий тесть нередко называл меня «этот сифон», но резко переменился, когда я пришел к ним в короне набекрень, с книгой пэров под мышкой. Твой Бейли никак не может стать графом?

— Может, если убьет пятьдесят семь родственников.

— Да, священнику это нелегко. Так что же Конни?

— Отправила Майру в Бландинг, следит за ней. Но Майра — девица умная. Она узнала от шпионов, что леди К. уедет до обеда, позвонила Биллу и назначила, где им жениться. На этой Милтон-стрит все сделают быстро и дешево.

— Так, так… Редкостный ум. Я часто думаю, что такие свадьбы лучше всего. Зачем человеку епископы? Одного и то много. — Лорд Икенхем помолчал. — Что ж, — продолжал он, взглянув на часы, — нам пора. Я не хотел бы опоздать.

Мартышка встрепенулся. Его чувствительному слуху показалось, что звук этих слов предвещает приятный и полезный день. Именно так звал дядя на те собачьи бега, заметив, что душу народа не познаешь, с ним не смешавшись.

— Ты? — проверил он. — Разве ты идешь?

— Конечно, — отвечал дядя. — Двое лучше одного, а крошка Майра…

— Не ручаюсь, что она крошка.

— А Майра, любого размера, никогда не простит мне, если я не поддержу ее в час торжества.

Мартышка покусал губу, потому что думал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Только ничего не устраивай.

— Дорогой мой, о чем ты говоришь! Разве я способен шутить в священном месте? Конечно, если он ее недостоин, я свадьбы не допущу. Какой он, а? Хрупкий, бледный, читает молитвы высоким тенором?

— Хрупкий! Да он три года боксировал за Оксфорд.

— Вот как? Прекрасно. Скорее всего я его полюблю.

Граф не ошибся. Преподобный Катберт Бейли понравился ему с первого взгляда. Он любил массивных священников и, увидев Билла, живо вообразил, как тот ставит дилемму перед местным отступником: или ты снова увидишь свет, или я дам тебе в нос. Дополняя прежние сведения. Мартышка рассказал по пути, что в Боттлтон-Ист его друга искренне почитают, а теперь лорд Икенхем понял, в чем тут дело. Он бы и сам почитал человека с таким боксерским даром. Придирчивый критик мог бы сказать, что священник не обязан настолько походить на чемпиона в тяжелом весе, но благоговение Бейли вызывал, ничего не поделаешь. Вызывал он и удивление своей исключительной простотой. Лорду Икенхему показалось, что крошка Майра сумела разглядеть сокровище под грубоватым спудом.

Началась приятная беседа, но граф сразу подметил, что чистому сердцем священнику не до нее. Он очень беспокоился, и вполне резонно, — прошло двадцать минут с назначенного часа, а невесты не было. Мало что так огорчает жениха, как отсутствие невесты.

Минут через десять Билл Бейли встал; его простые черты исказила мука.

— Не идет?

Лорд Икенхем попытался его утешить лживыми словами: «Еще рано». Добрый Мартышка предложил пойти и посмотреть. Когда он вышел, страдалец глухо провыл:

— Это все я!

Лорд Икенхем сочувственно, хотя и удивленно, поднял брови.

— Я не совсем понимаю, — сказал он. — В каком смысле это вы?

— Отпугнул ее по телефону, — пояснил священник. — Понимаете, я замялся, все-таки такой важный шаг! У меня ведь ничего нет. Надо бы подождать, пока мне дадут приход.

— Так, так, так… Вы усомнились?

— Да.

— Вы ей это сказали?

— Нет, но она заметила по голосу. Она спросила, рад ли я.

— А вы?

— Я ответил: «Что ты!»

— Нехорошо. Может, вы воскликнули с негодованием? Вот так: «Что-о-о ты!!!»

— Видимо, нет. Понимаете…

— Еще бы! Вы тонкий, совестливый человек. Что поделаешь, священник!.. Боритесь с этим. Как, по-вашему, бередил себе душу Лохинвар? Вы читали о нем, надеюсь?

— Я это вслух читал. В детстве.

— Равно как и я, хотя придирчивые люди говорили, что мне лучше удавалась поэма про отвавную фхуну «Гефпер». У меня не было передних зубов. Ну, хорошо, вы совестливый, но сюда же пришли?

— Пришел.

— Победили сомнения?

— Победил.

— Как я вас понимаю! Если бы мои былые сомнения выложить рядком, они бы дошли до Глазго. Ну, что? — прибавил граф, увидев в дверях племянника.

— Ничего, — отвечал тот. — Ни единой женщины. Я подумал…

— Наверное, то же самое, что я, — перебил его лорд Икенхем. — Ты подумал, что леди Констанс не поехала к парикмахеру.

— Именно. Естественно, наша девица…

— Я просил бы, — сурово заметил Билл, — воздержаться от таких выражений.

— Хорошо, наш скудельный сосуд остался дома. Завтра получишь письмо с новыми распоряжениями.

— Да, наверное, — оживился Билл. — А телеграмма уже пришла бы. — И он снова помрачнел.

Лорд Икенхем отечески похлопал по могучему плечу.

— Дорогой мой, что вы! Как она могла ее послать? Почта далеко, а за ней следят. Спасибо, если письмо не перехватят. Я бы на вашем месте не беспокоился.

— Попробую, — сказал Билл, сотрясая вздохом контору. — Что ж, пойдемте. Не могу я тут сидеть. Простите, что отнял время.

— В приятном обществе, — заметил граф, — время только прибавляется.

— Да, да, конечно. В общем, я пойду.

Дверь закрылась, граф вздохнул — не так мощно, но неплохо. Ему было очень жаль служителя церкви. Так он и сказал:

— Жаль. Свадьба вообще вещь тяжелая, не всякий вынесет, но если уж решился, а невесты нет — это печально. И на что надеяться? От леди Констанс не сбежишь…

Мартышка с этим согласился. Он тоже жалел друга.

— Не сбежишь, — сказал он. — Худо его дело. А тут еще Арчи Гилпин в Бландинге…

— Кто?

— Племянник Данстабла.

— Брат Рикки Гилпина?

— Именно. Ты его знаешь?

— Нет. Я знаю герцога и Рикки. Почему ты думаешь, что этот Арчи в замке?

— Он сам мне сказал. Я его вчера встретил, и он сказал, что сегодня туда едет. Да, плохо дело…

— Почему?

— Он очень красивый. А Билл, собственно…

— Билл скорее авантажен. Он напоминает моего коллегу с ранчо, о котором другой, весьма красноречивый, сказал: «От такого лица часы остановятся». Несомненно, преподобный Катберт останавливает их дюжинами. Но крошка Майра не могла стать одной из тех женщин, для которых внешность ценнее души!

— Кто ее знает… Потом, Арчи — художник, девицы их любят. И вообще, мне сказали, что Арчи бросила невеста.

— Вот как?

— Какая-то Миллисент Ригби. Она секретарша лорда Тилбери. Арчи у него служит. Понимаешь, что к чему?

— Не совсем.

— А ты подумай. Что мы делаем, когда нас бросают? Идем и женимся на другой, чтобы показать той, первой.

Лорд Икенхем кивнул. Прошло много лет, но и он жил в Аркадии; и вздрогнул, вспомнив жуткую особу в бусах и браслетах, к чьим сандалиям он сложил сердце, когда нынешняя графиня оттолкнула его во второй раз.

— Понимаю, — сказал он. — Да, положение незавидное. А где Билл живет?

— У меня. На что он тебе?

— Я бы зашел, подбодрил. Сводил на собачьи бега… Мартышка задрожал, как дрожал всегда, если ему напоминали про посещение этих бегов.

Когда долг призывает пэра в открывающийся парламент, он (пэр, а не долг) берет костюм напрокат у Братьев Мосс, в Ковент-гардене. Туда и пошел лорд Икенхем, расставшись с племянником. В руке он нес чемоданчик. Вернув содержимое и уплатив скромную плату, он увидел, что в дверь, тоже с чемоданчиком, входит высокий, но не стройный человек, — и радостно закричал:

— Эмсворт!

— а? — произнес лорд Эмсворт, всегда произносивший «А», если его окликали. — Это вы, Икенхем! Вы в городе?

— Ну конечно, — отвечал пэр. — Разве вы меня не заметили? Я был красивей всех. Алый Крест шепнул Синей Мантии: «Не оборачивайтесь, но скажите, кто этот статный граф?», а Мантия ответил: «Черт его знает… Наверное, очень важный человек». Как хорошо вас встретить! Императрица здорова?

— А? Да, да, да, да, спасибо. С ней Джордж Сирил, я ему доверяю.

— Замечательно. Ну, пойдем, побеседуем. За углом хороший бар. У вас вид усталый, тяжело все это носить.

Усевшись в хорошем баре, лорд Икенхем сказал снова:

— Да, вид усталый. Тяжелая штука, я обычно не еду. А вы почему приехали?

— Конни заставила.

— Понимаю. Это она умеет. Очаровательная женщина…

— Кто, Конни? — искренне удивился девятый граф.

— Хотя и не на всякий вкус, — прибавил граф пятый. — Ну, как все в замке? У вас там земной рай.

Лорд Эмсворт не умел горько смеяться, но он слабо заблеял. В земном раю нет Конни, герцога, Лаванды и юных христиан. Потом он помолчал.

— Не знаю, что делать, Икенхем, — сказал он в конце концов.

— Заказать еще стаканчик.

— Нет, нет, спасибо. Я так рано не пью. А говорил я про замок.

— Что-нибудь не так?

— Все. У меня секретарша, очень плохая. Хуже Бакстера.

— Не может быть!

— Нет, правда. Лаванда Бриггз. Она мне жить не дает.

— А вы ее увольте.

— Что вы! Ее Конни наняла. Да, и герцог у нас гостит.

— Опять?

— А у озера, в парке, — юные христиане. Они все время кричат. Один бросил булочку мне в цилиндр…

— Разве вы носите цилиндр?

— Это был выпуск в школе. Конни заставляет меня носить цилиндр на эти балы. Я зашел в шатер, когда пили чай, а один мальчик бросил в меня булочку. Сбил цилиндр. Икенхем, он из этих христиан, я просто уверен!

— Да, картина безотрадная, прямо Чертов остров. Не удивлен, что вы дрогнули. — Глаза лорда Икенхема странно засветились. Мартышка узнал бы этот свет; он предвещал приятные и полезные приключения. — Вам нужен союзник. Он поставил бы на место секретаршу, герцога, Конни и вообще расточал бы сладость и свет.

— Ах! — вздохнул лорд Эмсворт, представив себе эту утопию.

— Хотели бы вы, — спросил Икенхем, — чтобы я приехал в Бландинг?

Пенсне лорда Эмсворта, падавшее в роковые минуты, исполнило адажио на шнурке.

— А вы бы могли?

— Конечно. Когда вы возвращаетесь?

— Завтра. Спасибо, Икенхем.

— Не за что. Мы, графы, должны помогать друг другу. Вы не возражаете, если я прихвачу друга? Я бы не стал вас утруждать, но он из Бразилии, без меня он заблудится в Лондоне.

— Из Бразилии? Там живут?

— Иногда. Вот он — жил. Не знаю, чем он занимается, но предполагаю, что он придает орехам их удивительную форму. Значит, я его беру?

— Конечно, конечно, конечно. Очень рад.

— Мудрое решение. Кто знает, чем он поможет? Женится на вашей Лаванде, увезет в Бразилию…

— Да…

— Или отравит герцога малоизвестным ядом. В общем, не пожалеете. Ест он все… Когда вы едете?

— В одиннадцать сорок пять, с Падцингтонского вокзала.

— Ждите нас там, Эмсворт, — сказал пятый граф. — Как справедливо заметил Лонгфелло, я к любой судьбе готов. Позвоню-ка я этому другу, пусть складывает чемодан.

Через несколько часов, выпив перед обедом в клубе «Трутни», Мартышка Твистлтон узнал от лакея, что к нему пришли, — и пал духом. Пришельцы слишком часто говорили с ним о деньгах, а дела его были в беспорядке.

— Коротенький, жирный? — нервно спросил он, припомнив представителя фирмы «Хикс и Адриан», которой он задолжал за рубашки и носки.

— Что ты! — сказал какой-то голос за его спиной. — Я бы назвал его изящным.

— Ах, дядя Фред! — обрадовался племянник. — Я думал, это не вы.

— Нет, я. Дорогой Мартышка, я решился сюда зайти, зная, как ты мне рад. Мы, Икенхемы, не ждем в передних. Что ты пьешь? Закажи и мне. Артерии станут тверже, но что в этом плохого? Билл не здесь?

— Нет. Он поехал к себе.

— Ты его давно видел?

— Ну, тогда. Я дома не был. Ты хочешь меня угостить?

— Да. Если не теперь, когда же? Уезжаю в Бландинг.

— Что?!

— Встретил Эмсворта, просит помочь. У него, у бедняги, неприятности.

— А что такое?

— Что угодно. Секретарша терзает. Данстабл никак не уедет. Леди Констанс отобрала любимую шляпу и отдала добродетельным беднякам. Скоро доберется до охотничьей куртки. Да, и юные христиане!..

— Кто?

— Видишь, сколько у меня дел? Надо устранить секретаршу…

— Христиане?

— … переправить герцога в Уилтшир; сломить упорную Конни, вселить страх Божий в юных христиан. Людям мелким это не по плечу. К счастью, я не мелок.

— Какие еще христиане?

— Ты не был в таком отряде?

— Нет.

— А теперь почти все бывают. Собираются шайками, в сельской местности. Так их и называют, Отряд Юных Христиан. Конни пустила их к озеру, разбили лагерь.

— Эмсворт их не любит?

— Их никто не любит, кроме матерей. Чего ты хочешь от Эмсворта? Отравляют воздух, орут, визжат, а на школьном выпуске сбили булочкой цилиндр.

Мартышка покачал головой.

— На выпускной бал цилиндр не надевают, — заметил он, припомнив, как пленительные дочки священников увлекали его на такие балы. Времена великой любви к Анджелике Бриско, когда он, сунув голову в мешок, позволил каким-то малолеткам гнать его и пинать, не стерлись из памяти. — Цилиндр! Нет, что же это такое!

— Его заставили. Ты же знаешь Конни.

— Да, тетя могучая.

— Чрезвычайно. Хорошо бы ей понравился Билл.

— Кто?

— А, я не говорил тебе? Билл едет со мной.

— Что?

— Эмсворт согласился. Едем завтра, в одиннадцать сорок пять.

Мартышка вскочил, чуть не опрокинув коктейль с лимонной коркой. Как ни любил он своего дядю, он полагал, что ради блага Англии его лучше бы держать на цепи.

— А, черт!

— Тебя что-то беспокоит?

— Нельзя так мучить Билла! Лорд Икенхем поднял брови.

— Мой дорогой, при чем тут муки? Если ты считаешь, что молодому человеку не стоит быть рядом с любимой девушкой, у тебя еще меньше чувств, чем я думал.

— Да, конечно, девица там. Но что толку? Леди Констанс вышвырнет его через две минуты.

— Не думаю. Ты плохо себе представляешь тамошнюю жизнь. Это изысканный, аристократический дом, а не салун какой-нибудь. Никто его не выгонит. Воцарятся милость и мир. Жаль, что тебя с нами не будет.

— Мне и здесь хорошо, — сказал Мартышка, с ужасом вспоминая прежний визит. — Но когда леди Констанс услышит его фамилию…

— Она не услышит. Неужели ты так низко ценишь мой ум? К ней едет Катберт Мериуэзер. Я ему сказал, чтоб зубрил всю ночь.

— Все равно она узнает.

— Никогда! Кто ей скажет?

Мартышка сдался. Во-первых, он знал, что спор бесполезен, во-вторых — был доволен, что сотня миль отделит его завтра от приятного, но не полезного дяди. Ничего не попишешь, рано или поздно этот дядя выкинет что-нибудь жуткое, но, слава Богу, в Бландинге, не здесь. Как верно поется в гимне, думал он, что покой и дивный мир доступны лишь тогда, когда семья — вдали.

— Что ж, — заметил он, — пойдем, пообедаем.

III

Ехать с лордом Эмсвортом в поезде было приятно и потому, что он сразу засыпал. Поезд, отвозивший его и гостей в Маркет Бландинг, покинул паддингтонскую платформу в одиннадцать сорок пять, как и обещали знающие люди, чье слово — крепко; а в двенадцать десять он мирно посвистывал, хотя иногда и похрапывал. Тем самым другой граф мог безбоязненно беседовать с третьим, младшим пассажиром.

— Волнуетесь? — осведомился он, приветливо глядя на преподобного Катберта, ибо заметил, что тот время от времени дергается, как гальванизированная лягушка.

Билл Бейли шумно задышал.

— Вот так я волновался, — ответил он, — когда читал первую проповедь.

— Понимаю, — сказал граф Икенхем. — Конечно, ничто не воспитывает так, как пребывание в сельской местности под вымышленным именем, но волнуются многие. Мой племянник из мужественной семьи, а вы бы на него посмотрели, когда он ехал по этой самой дороге в образе некоего Бэзила! Помню, я ему сказал, что он — вылитый Гамлет. Дрожал, горевал, хотел вернуться. Я к таким вещам привык, люблю пожить под псевдонимом. В своем собственном виде — уже не то, как-то пресно. Но для новичка это сильное потрясение. Проповедь приняли хорошо?

— Ну, кафедру не свалили.

— Вы слишком скромны, Билл Бейли. Я уверен, что они падали в экстазе. Вот и сейчас все пройдет прекрасно. Вероятно, вы гадаете, что я замыслил. Сам не знаю, но вам полезно приглядеть за Арчи Гилпином. Он — художник, а вы знаете, как они опасны. Всякий раз, когда он предложит Майре пройтись к озеру, поглядеть на этих христиан, — крадитесь за ними. Ясно?

— Да.

— Так, превосходно. Только он подступится к… как вы ее называете, девица?

— Это Мартышка ее называет. Я ему сказал, что это нехорошо.

— Простите. Только он попытается увести вашу даму, предположим, в розарий, стойте насмерть. В общем, я на вас полагаюсь. А где вы с ней познакомились?

Как это ни трудно представить, лицо молодого священника стало трогательно-нежным. Если бы лорд Эмсворт не захрапел именно в эти мгновения, лорд Икенхем услышал бы восторженный вздох.

— Вы помните блюз «Лаймхауз»?

— Я его пою в ванне. Но мы говорили…

— Нет, нет, я не менял тему. Просто Майра слышала его там, в Америке, и читала эти «Ночи Лаймхауза».[116] Она захотела туда сходить. Пошла, а мой Боттлтон-Ист — рядом. Я шел к одному человеку, который вывихнул ногу, когда учил хористов танцевать. Вижу, кто-то залез в ее сумочку. Дал ему как следует…

— Где его похоронили?

— Ничего, он выжил, только понял, что воровать нехорошо.

— Так, так, так… А потом?

— Ну, то и се…

— Понятно. Какая она теперь?

— Вы ее знаете?

— Когда-то прекрасно знал. Она меня звала дядя Фред. Хорошенькая была — нет слов! А сейчас? Не хуже?

— Нет.

— Хвалю. Приятные дети сплошь и рядом портятся.

— Да.

— Но не она!

— Нет.

— И вы бы отдали жизнь за розу из ее волос?

— Да.

— Мне очень нравится ваш слог, — заметил лорд Икенхем. — Наводит на мысли. Я думал, что вы должны заворожить их рассказами о Бразилии, но вижу, что это не выйдет.

— О Бразилии?

— А, да, забыл! Это я Эмсворту сказал, не вам.

— При чем тут Бразилия?

— Так, пришло в голову. На чем я остановился? Да, это не выйдет. Побеседовав с вами, я заметил, что вы — молчаливый, сильный человек, отрешенно глядящий вдаль. Так что, если вас спросят про Бразилию, хрюкайте, как наш хозяин, — и лорд Икенхем указал на лорда Эмсворта. — А жаль, — прибавил он, — я придумал такие хорошие истории!.. Им бы понравилось. Они там что угодно съедят, как Императрица.

Звук этого имени проник сквозь покровы сна, ибо лорд Эмсворт присел и заморгал.

— Вы говорили об Императрице?

— Я рассказывал Мериуэзеру, как она хороша. Да, и про медали. Рассказывал?

— Да.

— Вот, Мериуэзер подтверждает. Покажите ее, как только мы приедем.

— А? Конечно, конечно, конечно. Всенепременно.

— Нет, лучше не сразу. При всем почтении к ней, я бы сперва выпил чаю.

— Чаю? — удивился лорд Эмсворт. — А, чаю! Ну конечно!.. Я его сам не пью, а Конни пьет, на террасе. Она и вам даст.

Леди Констанс сидела за чайным столом, когда к нему подошел лорд Икенхем. Увидев его, она опустила сандвич с огурцом и постаралась гостеприимно улыбнуться. Сказать, что она была рада, мы не можем, что же до нее, она уже все сказала своему брату Кларенсу. Но, как она нередко думала, общаясь с герцогом, хозяйка — это хозяйка, и надо скрывать свои чувства.

— Как мило, что вы к нам выбрались! — проговорила она не то чтоб сквозь зубы, но и не совсем без этого. — Налить вам чаю? Вы что-то ищете?

— Да так, — отвечал лорд Икенхем, глядя туда и сюда. — Я думал, что встречу мою подружку Майру. Она не пьет с вами чай?

— Она гуляет. Вы знакомы?

— Когда-то мы были неразлучны. Я дружил с ее отцом.

Подмороженная леди Констанс явственно оттаяла. Ничто не стерло бы из ее памяти, как нарушил этот человек монастырский покой замка, внеся туда сладость и свет, ничто — кроме упоминания о Джеймсе Скунмейкере.

— Вы давно его видели? — почти сердечно спросила она.

— Увы, очень давно! Как многие американцы, он почему-то живет в Америке.

Леди Констанс вздохнула. И ей не нравилась эта прихоть благородного Джеймса.

— Моя жена, напротив, считает, что американские соблазны опасней для меня, чем тихая сельская жизнь. Когда мы общались со Скунмейкером, он начинал свой путь в бизнесе. Видимо, сейчас он — финансовый король?

— Он многого добился.

— Я это предвидел. Он — из тех, кто может без малейшего труда говорить по трем телефонам.

— Недавно он был здесь и оставил мне Майру. Понимаете, лондонский сезон…

— Джеймс всегда славился добротой. Ей нравится Лондон?

— Мне пришлось ее увезти. Она познакомилась с совершенно неприемлемым человеком.

Лорд Икенхем сокрушенно поахал.

— Она говорит, что они обручились. Чепуха, конечно.

— Почему?

— Он священник.

— Я видел вполне пристойных священников.

— А богатых?

— Скорее нет. Майра в шоке?

— Простите?

— Страдает ли Майра, разлучившись с неприемлемым, но любимым человеком?

— Она немного подавлена.

— Ей нужны сверстники. Хорошо, что я прихватил моего друга Мериуэзера.

Леди Констанс удивилась; друг выпал у нее из памяти.

— Эмсворт повел его к Императрице. Он вам понравится.

— Да? — усомнилась леди Констанс, не верившая в друзей лорда Икенхема. Мартышка бы ее понял. — Вы давно его знаете?

— С детства. Его, не моего.

— Он из Бразилии?

— Да, как тетка Чарлея.[117] Но, — тут голос лорда Икенхема стал серьезен, — не упоминайте при нем эту страну. С нею связана трагедия. Сразу после свадьбы его жена упала в Амазонку, и ее съел аллигатор.

— Какой ужас!

— Да, для нее, не для аллигатора. Словом, я вас предупредил. А, Данстабл!

— Здравствуйте, Икенхем. Опять приехали?

— Вот именно!

— Постарели.

— Телом, не духом.

— О чем вы тут предупредили?

— А, вы слышали? Я говорил леди Констанс о моем друге. Она была так любезна, что пригласила его погостить.

Мы не скажем, что леди Констанс гневно фыркнула, но воздух она носом втянула и в подчеркнутом молчании съела сандвич, размышляя о том, что еще скажет брату Кларенсу.

— Что с ним такое?

— При нем нельзя говорить о Бразилии.

— Я и так не говорю.

— Он жил там почти всю жизнь. Если вы ее упомянете, он поглядит вдаль и застонет от боли. Его жена упала в Амазонку.

— Очень глупо.

— Ее съел аллигатор.

— А чего она ждала? Конни, — сказал герцог, отметая тему, которая ему сразу не понравилась, — хватит есть! Этот ваш Джордж хочет нас фотографировать. Он на лужайке с моим Арчибальдом. Вы его знаете?

— Нет, — отвечал лорд Икенхем, — но очень на это надеюсь.

— Что? — не совсем понял герцог.

— Как же, ваш племянник!

— А, ясно. Только он на меня не похож. Он сбрендил.

— Неужели?

— Глупее Конни, а это плохо, он не женщина. Вот она хочет, чтоб он женился на этой самой Сайре. Кому он нужен? Он — художник. Рисует. Сами понимаете. Где она, кстати? Джордж ее хочет снять.

— Она пошла к озеру.

— Я за ней не пойду, пусть не ждет, — галантно сказал герцог. — Обойдутся.

У озера, на пригорке, стоял фальшивый греческий храм, построенный седьмым графом в те дни, когда поместье не могло обойтись без такого храма. Перед ним, на мраморной скамейке, сидела Майра Скунмейкер, отрешенно глядя на плещущихся внизу христиан. Она грустила. Лоб ее был так же нахмурен, губы сжаты, как три дня назад, у обиталища свиньи.

Услышав шаги, она обернулась и увидела высокого, изысканного с виду человека, который нежно ей улыбался.

— Здравствуй, Майра, — сказал он.

— Кто вы? — спросила она немного резче, чем ей бы хотелось.

Укоризненный взор был ответом.

— Ты не задавала таких вопросов, когда я тебя купал, — промолвил незнакомец. — Ты говорила мне: «Дядя Фред, намыль еще!» И правильно делала, я в этом мастер.

Годы исчезли, Майра ощутила, что она — девочка в ванне.

— Ой! — вскричала она.

— Вижу, ты меня помнишь.

— Дядя Фред! Наверное, надо было сказать «мистер Твистлтон»?

— Ни в коем случае. Трудом и прилежаньем я взобрался на невиданные высоты. Может быть, ты слыхала, что в замке ждут лорда Икенхема. Это я. Не жалкий барон, не виконт какой-нибудь, а препоясанный граф.

— Как лорд Эмсворт?

— Да, только лучше.

— Папа говорил, что вам повезло.

— Он не ошибся. А как он живет?

— Хорошо.

— Все у него в порядке?

— О, да!

— Чем он и отличается от тебя, мой друг. Когда я тебя увидел, я вспомнил роденовского «Мыслителя». А ты кого вспоминала, Билла Бейли?

Майра подскочила.

— Откуда?..

— Я его знаю? Как не знать! Лучший друг моего племянника. На мой взгляд — исключительная личность.

Оживление сменилось на лице Майры высокомерием принцессы, вынужденной общаться с подонками.

— Это на ваш, — сухо сказала она. — На мой — он гадюка.

Лорд Икенхем знал, что возлюбленные называют друг друга разными именами; но не гадюками.

— Почему? — спросил он.

— Он подло поступил.

— Как именно?

— Надул меня.

— Все равно не понимаю.

— Что ж, расскажу. Он не пришел в регистратуру. Видимо, простудился. Мне по телефону показалось, что он крутит. «Да?», видите ли! Я ждала часа три, а он не пришел.

Пятый граф удивлялся редко, но сейчас ощутил, что разум его не постигает этих слов.

— Не пришел? Мы о ком говорим? Я имею в виду священника по фамилии Бейли, с которым вчера ждал в регистратуре не меньше часу. Меня пригласили, чтобы я придал свадьбе блеск.

Майра подскочила еще раз.

— Вы с ума сошли!

— Некоторые так считают, но это неверно. Я оживлен. А что?

— Его там не было. Я бы его заметила.

— Да, упустить его трудно. Привлекает взоры. Но, честное слово…

— В регистратуре?

— Именно.

— На Вилтон-стрит?

— Повтори, пожалуйста.

— Вилтон-стрит. А что?

— Хотел проверить одну гипотезу. Взволнованный человек, слыша по проводу «Вилтон», может принять его за «Милтон». Игра слуха. Мы ждали на Милтон-стрит, и не дождались.

Глаза у Майры стали такими же, как у герцога.

— О Господи! — воскликнула она. — Слава Богу, убереглась.

Лорд Икенхем был с ней не согласен.

— Вот это ты зря, — сказал он. — Я недавно его знаю, но он мне очень нравится. Духовные нужды Боттлтон-Ист — в прекрасных руках. Ты его разлюбила?

— Нет, что вы!

— Почему же ты кричишь: «Убереглась»?

— Потому что, когда я вернулась, мне сделал предложение Арчи.

Лорд Икенхем был неприятно поражен. «Да уж, — подумал он, — эти художники…»

— Ты отказала?

— Да.

— Прекрасно. Билл огорчился бы, а я хочу, чтобы он тут отдохнул. Что? Ах, да, забыл! Конечно, он здесь. Инкогнито. Может быть, хочешь его увидеть? Я всегда вношу сладость и свет, многие жалуются.

IV

Когда лорд Икенхем посещал дом в сельской местности, чтобы за ним присмотреть, он прежде всего находил гамак, в котором можно предаться после завтрака глубоким размышлениям. Людей он любил, но поставил себе правилом покидать их на некоторое время; и всякий, кому не хватало его животворящей беседы, поневоле ждал до следующей трапезы.

Гамак он нашел на лужайке, позади замка, и на второй день отправился туда отдохнуть. Погода была хорошая. Легкий ветерок нежно дул с запада. Птицы щебетали, пчелы жужжали, какие-то насекомые спешили по своим делам. Где-то за кустами кто-то играл на губной гармонике (по всей вероятности — Ваулз, шофер). Из окна доносился приглушенный расстоянием стук, свидетельствующий о том, что Лаванда Бриггз, рабыня долга, отрабатывает недельное жалованье. Умиротворенный лорд Икенхем предался мыслям.

Темы для них были. Распространяя сладость и свет, он часто сталкивался с трудностями, но редко видел такую кучу сразу. Леди Констанс, Лаванда Бриггз, герцог, христиане… да, есть чем заняться.

Это было приятно. Билла Бейли он сбыл с рук, тот прекрасно вписался я общество. Конечно, леди Констанс встретила его холодновато, но чего от нее и ждать? Остальные приняли его, особенно лорд Эмсворт, которому он, видимо, сказал что-то очень верное об Императрице. Одобрение лорда Эмсворта мало значило в замке, но и то хлеб.

Размышляя о девятом графе, пятый граф его увидел и присел в гамаке. Удивило его не появление замковладельца — в конце концов тот имеет право расхаживать по своим угодьям, — а его влажность. Слово это слишком мягко. Кларенс, граф Эмсворт, напоминал версальский фонтан.

Как мы уже говорили, лорд Икенхем удивился. Конечно, друг его иногда купался в озере, но не одетым же! Изменив обычаю, он встал из гамака.

Лорд Эмсворт бежал быстро, так быстро, что скрылся в доме прежде, чем лорд Икенхем его догнал. Резонно предположив, что мокрый человек стремится в спальню, гость пошел туда — и увидел, как хозяин вытирается мохнатой простыней.

— Дорогой мой, что случилось? — спросил он. — Упали в озеро?

Лорд Эмсворт опустил простыню и потянулся за рубашкой.

— А? — откликнулся он. — О, Икенхем! Вы упали в озеро?

— Нет, я спросил, не упали ли вы?

— Я? Нет, нет.

— Вы так вспотели? Быть не может!

— Э? Нет, нет. Я почти не потею. Я не упал в озеро, я нырнул.

— Одетый?

— Да.

— А зачем?

— Я потерял очки.

— И решили, что они в озере?

Засунув в штаны свои длинные ноги, лорд Эмсворт пояснил:

— Нет, просто я без них плохо вижу. Я думал, мальчик говорит правду.

— Какой мальчик?

— Из этих, христиан. Ну, вы помните.

— Как же, помню.

— Хоть бы мне кто-нибудь заштопал носки! — отвлекся лорд Эмсворт. — Нет, какие дыры! Да, о чем мы говорили?

— О христианах.

— Конечно, конечно. Очень странная история. Пошел я к озеру, хотел попросить, чтобы они не так шумели, и вдруг один бежит и кричит: «Вилли, Вилли!»

— Почему?

— Он показывал на воду. Я решил, что его приятель тонет. И нырнул.

— Однако вы рыцарь! — воскликнул лорд Икенхем. — Человек, столько претерпевший от этих юных мерзавцев, стоял бы на берегу и кривил губы. Он хоть спасибо сказал?

— Интересно, где ботинки? А, вот они! Простите?

— Поблагодарил вас этот мальчик?

— Какой?

— Которого вы спасли.

— А, вы не поняли! Его не было. Я подплыл, и вижу — бревно. Знаете, что я думаю? Первый мальчик не ошибся. Он нарочно меня обманул. Да, не иначе, и вот почему я так думаю: когда я вышел, там были другие мальчики, и они смеялись.

Лорд Икенхем с легкостью представил себе, как будут они смеяться, рассказывая все это внукам.

— Я очень сержусь.

— Естественно.

— Может, сказать Конни?

— Я бы поступил хитрее.

— Как?

— Тут надо подумать. Я подумаю и сообщу. Перестрелять их не хотите?

— А? Нет, нет.

— Боитесь, что вас не поймут? Вполне возможно. Ничего, что-нибудь измыслим.

Герцог узнал все это от Джорджа, который, единственный на три графства, любил общаться с ним. Если бы Джорджа спросили, в чем тут дело, он бы ответил, что ему нравится, как шевелятся у герцога усы, когда он разговаривает.

— Эй! — заметил он, появляясь на террасе. — Новости слышали?

Герцог, размышлявший о том, можно ли получить правильно сваренное яйцо, очнулся и рассердился. По юности лет у Джорджа был пронзительный голос.

— Не верещи, — сказал герцог. — Предупреждай хотя бы. Ну, труби в рог. Так что там?

— Новости.

— Какие?

— Дед прыгнул в озеро.

— Что такое?

— Нет, правда. Садовники видели. Гулял, гулял и ка-ак сиганет! — сообщил Джордж, с надеждой глядя на усы.

Надежда его не обманула. Усы зашевелились, как осенние листья на ветру.

— Прыгнул в озеро?

— Да, шеф!

— Что за идиотское слово!

— Да, босс! Герцог попыхтел.

— Садовники видели?

— Да, сэр.

— Одетый?

— Именно. И в полном облаченье погрузился, — отвечал Джордж, не так давно переписавший эту строчку пятьдесят раз за то, что принес в школу белую мышь. — Здорово, а? Такой старый гриб…

— Старый?

— Ему лет сто.

— Он мой ровесник.

— Да ну? — удивился Джордж, полагавший, что герцогу пошла вторая сотня.

— Нет, какого черта он прыгал? — задумчиво проговорил герцоги, не дождавшись разъяснений, пошел к леди Констанс.

Нашел он ее в гостиной, как и Лаванду Бриггз, которая в этот час приходила за указаниями. Увидев их, он заорал, словно намеревался перейти звуковой барьер.

— О, Аларих! — сказала огорченная леди Констанс. — Ты бы лучше постучался.

— Не ори, — сказал герцог, человек твердый. — Зачем мне стучаться? Я хочу с тобой поговорить про Эмсворта.

— А что с ним такое?

— Сейчас скажу, когда эта мымра уйдет.

— Не покинете ли вы нас, мисс Бриггз? Лаванда Бриггз гордо удалилась.

— Знаешь, Аларих, — сказала леди Констанс, — ты ведешь себя, как свинья.

Герцог стукнул кулаком по столу, перевернув тем самым чернильницу, две фотографии и бокал с розой.

— Свинья! — воскликнул он. — Вот именно. О ней мы и поговорим.

Леди Констанс предпочла бы беседу о чернильнице, фотографиях и розе, но герцог не дал ей такой возможности.

— Свинья… Оставь ты эту чернильницу! Так вот, он помешался на своей свинье.

— Кто?

— Эмсворт, кто еще? Констанс, сколько раз тебе говорить, убери ее!

— Не кричи, Аларих.

— Почему? Свинья ему действует на мозги, сколько их там есть. Помнишь, он хотел, чтоб она участвовала в бегах?

— Я спрашивала. Он говорит, что не хотел.

— А я говорю, хотел! Сам слышал. В общем, он свихнулся…

— Нет!

— Вот как, нет? Так ты думаешь? Ну, послушай. Озеро знаешь?

— Конечно.

— Он там гулял,

— Почему ему там не гулять?

— Пускай гуляет. А ты скажи, зачем туда прыгать? В костюме, заметь.

— Что?!

— Прыгнул в костюме.

— Ну, знаешь!

— Чему ты удивляешься? Вот я — огорчился, да, но не удивился. Что еще делать, если все время возишься со свиньей? Свинью надо убрать. Конечно, здоровым он не станет, чудес не бывает, но все-таки, хоть что-то… Чего ты сидишь? Действуй, действуй!

— Как?

— Найми кого-нибудь, чтобы убрали эту пакость.

— Аларих!

— А что еще? Он ее не продаст, я его сто раз просил. Я ему говорил: «Пожалуйста, вот тебе пятьсот фунтов за это сало». Я говорил: «Ты скажи, и я увезу этот шар к себе, за свой счет». Ни в какую! Что там, обидел меня! Одно слово, свихнулся.

— Зачем тебе свинья? Ты же их не держишь.

— Еще бы! Не такой я дурак. А вот за эту заплачу пятьсот фунтов.

— Ради Кларенса? — спросила потрясенная леди Констанс.

— Ну, знаешь! — обиделся герцог. — Я на ней много выручу. Есть один человек…

— О, Господи! Кто… А, Кларенс!

Лорд Эмсворт ворвался в комнату, дрожа, как камертон.

— Конни! — воскликнул он. — Сделай что-нибудь с этими мальчиками!

Леди Констанс обреченно вздохнула, утро выдалось трудное.

— С какими? Которые живут у озера?

— А? Да, да, да. Знаешь, что они творят? Прихожу я к ней, а один стоит у перил. Нет, кто ему позволил?! Стоит и качает у нее перед носом картофелиной на резинке. Она ее хочет съесть, а он убирает! У нее же испортится желудок! Нет, Конни, что-то надо сделать. Поймай его и накажи.

— Кларенс!

— Непременно. Надо его проучить!

— Кстати, — вмешался в их беседу герцог, — ты продашь мне эту дурацкую свинью? Дам шестьсот фунтов.

Лорд Эмсворт посмотрел на него. Глаза за пенсне горели. Сам Джордж Сирил Бурбон не знал такой ненависти к герцогам.

— Конечно, нет! Я тебе много раз говорил. Ни-за-что!

— Шестьсот фунтов.

— Зачем мне шестьсот фунтов? У меня куча денег, куча!

— Кларенс, — вмешалась теперь леди Констанс, — ты правда купался сегодня одетым?

— А? Э? Да, правда. Не успел раздеться. Это было бревно.

— Что было бревно?

— Мальчик.

— Какой?

— Ну, бревно. Однако мне некогда! — нетерпеливо сказал лорд Эмсворт и вышел, повторив в дверях, что надо что-то делать.

Герцог вздул кверху усы на несколько дюймов.

— Видела? То-то и оно. Совершенно спятил. В опасной фазе. Да, так один человек даст мне за свинью две тысячи. Когда-то я его знал. Тогда его звали Скунс. Скунс, а фамилия — Пайк. Потом стал издавать всякие газеты, получил титул. Ты его видела, лорд Тилбери. Он у тебя тут жил.

— Да, гостил немного. Галахад хорошо его знает. Мисс Бриггз у него служила.

— Какое мне дело до твоей Бриггз?

— Я просто вспомнила.

— Так не вспоминай. Теперь я все забыл. А, да! Встретил я его в клубе, сказал, что еду сюда, заговорил про свиней, он их разводит. С него станется! Разводит, и эту тушу полюбил с первого взгляда. Даст две тысячи.

— Как странно! Хорошо бы убедить Кларенса…

— Кто его будет убеждать? Я, что ли? Сама слышала. Тупик! Ни единого помощника, вот что у вас тут плохо. Нет, больше не приеду. Ничего, перебьетесь! Иду гулять. — И герцог пошел гулять.

Лорд Эмсворт не был агрессивен. Не был он и властен. Кроме сестры его, Констанс, секретаря — Лаванды, сына — Фредерика и герцога, никто не вывел бы его из терпения. Так и просится слово «миролюбивый».

Однако юные христиане пронзили его доспех. Ярость росла, словно куст, опрысканный патентованным средством, способствующим росту.

Цилиндр — Бог с ним, мальчику нелегко удержаться, когда булочка под рукой; не хочешь, а бросишь. Смех, встретивший его по выходе из озера, очень неприятен, но он и тут справился. Но нельзя же, честное слово, подвергать испытанию нежное пищеварение Императрицы! Вот это смердит до небес. И если небеса не раскачаются, не ответят, должен ответить кто-то другой, скорее всего — Икенхем. По всей вероятности, тот уже придумал, как именно.

Покинув леди Констанс, девятый граф побежал к гамаку и рассказал о новой беде. Лорд Икенхем реагировал правильно. Там, где менее глубокий человек засмеялся бы, он остался серьезен, усом не дрогнул.

— Картофелину? — переспросил он, хмурясь.

— Большую.

— На резинке?

— На резинке.

— И забрал обратно?

— Да, да! Она ужасно расстроилась. Она очень любит картошку.

— Вы хотите отомстить? Сделать свой ход?

— Э? А, да, да, ход.

— Как хорошо, — с улыбкой сказал лорд Икенхем, — что я знаю способ! Не уверен, что он вам понравится, но я бы на вашем месте сделал так.

— Как?

— Подкрался бы к озеру пораньше, на рассвете, и перерезал у палаток веревки. Мы это делали в Олдершоте, когда я был в соответствующем возрасте. Прекрасный, точно выверенный ход.

— О, Господи! — сказал лорд Эмсворт. Сорок шесть лет исчезли, и он, ученик Итона, очутился в Олдершотском лагере. Тогда он был среди жертв, не среди победителей, и прекрасно помнил, как оказался внезапно в каком-то огромном коконе. Вся его жизнь (тогдашняя) прошла перед ним. Да, Икенхем разумен, как всегда, — было бы очень хорошо, если бы юные христиане испытали что-то подобное.

Кроткое лицо засветилось. Потом свет угас. А что скажет Конни? Она все узнает…

— Я подумаю, — сказал он. — Спасибо вам большое.

— Не за что, — ответил лорд Икенхем. — Хорошо, думайте.

V

Дойдя до обиталища Императрицы, герцог закурил сигару, оперся о перила и стал глядеть, как прославленная свинья доканчивает поздний завтрак.

Кроме солидности, у Императрицы и герцога не было общих черт. Не было и сродства душ. Десять минут кряду они существовали отдельно — герцог курил сигару, Императрица съедала пятьдесят седьмую с половиной тысячу калорий.

Лорд Эмсворт не поверил бы, но вид Императрицы нагонял на герцога уныние. Не с восторгом глядел он на нее, а с мрачной яростью. Вот, думал он, свиная туша, которая могла бы дать две тысячи фунтов, но вывезти ее невозможно. Эта мысль пронзала его сердце, словно кинжал.

Когда сигара достигла того мгновения, после которого затлеют усы, он отбросил ее, выпрямился и собрался покинуть благородное животное, как вдруг услышал: «Петите!», и, обернувшись, увидел именно ту мымру, которую недавно поставил на место.

— Брысь, брысь! — сказал он. — Я занят.

Другая испугалась бы, отступила, но Лаванда Бриггз и не дрогнула. Никакая лысина, никакие усы не устрашат ту, кто служил под знаменами лорда Тилбери.

— Я хотела бы с вами поговорить, — сказала она спокойным, ровным тоном, которого могут достигнуть лишь те, кто рос в Кенсингтоне и учился в особом колледже. — Речь идет, — продолжала она, не замечая, что герцог стал лиловым, — о свинье лорда Эмсворта. Я случайно слышала вашу беседу с леди Констанс.

Белый каскад вскипел под орлиным носом герцога.

— Подслушиваем, э?

— Мдау, — отвечала Лаванда, привыкшая к крику самого высокого сорта. — На вашу просьбу леди Констанс воскликнула: «Аларих», показывая тем самым, что не готова к действию. Если бы вы обратились ко мне, вы не получили бы столь жалкого ответа.

— Что-о?

За очками мелькнула искра презрения. Лаванда вращалась в кругах, где с ходу ловили аллюзии, и не назвала герцога невеждой только из воспитанности или практичности.

— Цитата, — пояснила она. — «Когда, душа, о правде вопрошаешь, сколь жалкий получаешь ты ответ». Джордж Мередит, «Современная любовь», станца сорок восьмая.

Головокружение сменилось у герцога невольным уважением.

Вроде бы все эти «станца сорок восьмая» говорят о женской глупости — но нет, что-то в очкастой твари предвещало разумный разговор. Мнение его укрепилось со следующей фразой.

— Если мы договоримся, — сказала Лаванда, — я добуду эту свинью и прослежу за тем, чтобы ее доставили по вашему адресу.

Герцог поморгал, взглянул на свинью, взглянул на Лаванду и сравнил их вес. После чего сказал:

— Не дурите. Куда вам!

— Несомненно, — уточнила Лаванда, — здесь понадобится помощник, для грубой работы.

— Это кто? Не я же!

— Я имела в виду не вас.

— А кого?

— Мне не хотелось бы уточнять.

— Секреты, а? Тайны?

— Мдау.

Воцарилось насыщенное молчание. Лаванда Бриггз стояла словно очкастая статуя, герцог пыхтел новой сигарой. Именно в эти мгновенья появился лорд Эмсворт, пересекавший лужайку той самой поступью, которая напоминала его друзьям и поклонникам о заводной, но плохо заведенной игрушке.

— А, черт! — сказал герцог. — Вон Эмсворт.

— Мдау, — согласилась Лаванда, отчетливо понимая, что беседу придется отложить. — Заходите ко мне, попозже.

— Куда это?

— Бидж вам покажет.

Комната секретарши, куда минут через пятнадцать дворецкий отвел герцога, находилась в конце коридора, а выходила окнами в сад. Стояли там: стол с машинкой, стол с диктофоном, шкафики с ящичками, два деловитых, твердых стула и дань красоте, ваза с цветами. Когда герцог вошел, Лаванда сидела у стола, а он, прикинув, может ли такое сиденье выдержать самый большой зад в Палате лордов, опустился на другой, второй стул.

— Я тут подумал, — сказал герцог, — насчет свиньи. Вы найдете помощника?

— Мдау. Собственно, мне нужны двое.

— Э?

— Один будет тянуть, другой — толкать. Свинья очень большая.

— А, да, ясно! Большая, ничего не скажешь. И второго найдете?

— Мдау.

— Ну, значит, все.

— Кроме условий.

— Э?

— Если вы помните, я ставлю условия. Мне нужны деньги, чтобы открыть машинописное бюро.

Герцог, человек здравый, не мот какой-нибудь, спросил:

— Бюро, э? Тут много не надо.

Но Лаванда возразила, что надо много.

— Примерно пятьсот фунтов, — сказала она. Усы взлетели вверх, глаза вылезли.

— Пятьсот?.. — вскричал герцог.

— Вы предполагали меньшую сумму?

— Ну, десятку!

— Десять фунтов? — Лаванда сочувственно улыбнулась, словно кто-то, цитируя Горация, неправильно скандирует строку. — Это было бы вам выгодно, да?

— Э?

— Вы сказали леди Констанс, что вам обещали две тысячи. Герцог пожевал усы, коря себя за болтливость.

— Я шутил.

— О?

— Такая, знаете, шутка.

— Да? Я вас поняла аи pied de la lettre.

— Что-о? — взревел герцог, не лучше разбиравшийся во французском языке, чем в английской литературе.

— Поняла вас буквально. Когда, — она заглянула в блокнот, — вы сказали: «… две тысячи», я предположила, что вы говорите всерьез. К несчастью, появился лорд Эмсворт, мне пришлось отойти, и я не разобрала, кто именно обещал вам эти деньги. Иначе я бы обратилась к нему, минуя вас. При настоящем положении дел вы получите полторы тысячи ни за что — казалось бы, вполне удовлетворительно…

Она умолкла, размышляя о том, как некстати пришел тогда ее хозяин — еще полминуты, и она узнала бы имя свинофила. Потом она представила, что бьет хозяина зонтиком. Конечно, то была лишь мечта, но легче ей стало.

Герцог сосал сигару, думая о том, что в словах этой лахудры что-то да есть. Расстаться с пятью сотнями очень тяжело, но тысяча пятьсот — действительно хорошая сумма.

— Ладно, — с трудом выговорил он, и Лаванда слегка скривила губы, так она улыбалась.

— Я знала, что вы примете разумное решение, — сказала она. — Подпишем договор?

— Нет, — сказал герцог, припомнив едва ли не единственный здравый совет своего покойного отца: «Аларих, никогда ничего не пиши». — Чушь какая!

— Тогда я попрошу у вас чек.

Герцог пошатнулся в той мере, в какой это возможно, когда ты сидишь.

— То есть как, заранее?

— Мдау. Книжка с вами?

— Нет, — оживился герцог, неосмотрительно решив, что это меняет все.

— Дадите вечером, — сказала Лаванда. — А теперь повторяйте за мной: «Я, Аларих, герцог Данстаблский, торжественно обещаю Лаванде Бриггз, что, если она украдет свинью графа Эмсвортского по кличке Императрица и переправит в мое Уилтширское поместье, я возмещу ее труды, уплатив ей пятьсот фунтов стерлингов».

— Чушь!

— Тем не менее я настаиваю на формальной договоренности, пусть даже словесной.

— Ладно, черт с вами!

Герцог повторил все, хотя по-прежнему считал это чушью. Ничего не поделаешь, надо ее умаслить.

— Благодарю, — сказала Лаванда и отправилась искать Джорджа Сирила.

Джордж Сирил перекусывал в сарае у огорода, когда Лаванда нашла его по острому запаху свинарника. Она закрыла дверь; он не без удивления отнял от губ бутылку пива. Знакомы они не были, и он гадал, чему обязан визитом.

Она сообщила это ему, но не сразу, а после соответствующего введения.

— Бурбон, — сказала она, — я наводила о вас справки, и все до единого говорили мне, что положиться на вас нельзя. Судя по отзывам, вы человек бессовестный и продажный.

— Эт кто, я? — возмутился он, моргая. Собственно, он это мнение знал, но получалось как-то хуже при таком барском выговоре. Поначалу он решил, что лучше дать ей в рыло, но передумал — кто ее знает, какие у нее друзья! — и пылко помахал руками, распространяя острый запах. После чего повторил: — Эт кто, я?

Лаванда прижимала к лицу надушенный платок.

— Зубы? — поинтересовался Джордж Сирил.

— Здесь душновато, — сдержанно отвечала Лаванда, возвращаясь к переговорам. — В «Гербе Эмсвортов», например, мне сообщили, что вы продадите за два пенса свою бабушку.

Джордж Сирил сказал, что бабушки у него нет, думая при этом, что хорошая бабушка стоит хотя бы два фунта.

— В «Корове и Кузнечике» мне сообщили, что вы нечисты на руку.

— Эт я? — осведомился Джордж Сирил, думая, что, видимо, речь идет о сигарах. Заметили, значит! Да, рука уже не та…

— А дворецкий сэра Грегори Парслоу, вашего временного хозяина, сообщил, что вы вечно воровали у него сигареты и виски.

— Эт я? — в четвертый раз спросил Джордж Сирил с неподдельным гневом. А он-то думал, что Бинстед ему друг, мало того — пособник! Как пророк Захария, он, Дж. С, «поражен в доме друзей».

— Таким образом, — продолжала Лаванда, — я установила, что вы — безнравственны, и прошу вас украсть эту свинью.

Другой человек в пятый раз возмутился бы, но этот совсем недавно и впрямь крал свинью. История — длинная, запутанная, она никому не делает чести, и мы не будем в нее вдаваться, а сейчас упоминаем лишь затем, чтобы вы поняли, почему Дж. С. почесал подбородок пивной бутылкой.

— Свинью спереть?

— Мдау.

— А зачем?

— Это вас не касается. Джордж Сирил думал иначе.

— Ну, прям! — сказал он. — Кому она нужна-то, на этот раз?

Лаванда решила играть в открытую. Как честный человек, она понимала, что он прав. Жалчайший убийца знал в средние века, на кого он работает.

— Герцогу, — отвечала она. — Вам придется перевезти животное в Уилтшир, где находится его поместье.

— В Уилтшир? — очень удивился Дж. С.

— Да, поместье там.

— Эт как же мы со свиньей доберемся, а? Ножками?

— Я предполагаю, — нетерпеливо сказала Лаванда, — что у вас есть приятель, у которого, в свою очередь, есть машина. Если вы опасаетесь подозрений, не беспокойтесь. Операция будет выполнена рано утром, в такое время, когда вы предположительно спите.

Джордж Сирил кивнул, думая о том, что вот это — разумно.

— А как я ее упру, — все же сказал он, — такую тушу?

— У вас будет коллега, то есть пособник.

— У меня?

— Мдау.

— А кто ему заплатит?

— Ему возмещение не нужно.

— Псих, что ли? Ладно, понял. А дадите сколько?

— Пять фунтов.

— Эт как?

— Скажем, десять.

— Скажем, пятьдесят.

— Это огромная сумма.

— Вот и ладно!

Лаванда Бриггз, как и герцог, не была мотом, но была реалистом и знала, что иногда надо решать быстро.

— Хорошо, — сказала она. — Я попытаюсь убедить герцога. Он состоятельный человек.

— Ы! — сказал Джордж Сирил и так забылся, что сплюнул, искривив рот. — А почему? Эксплуататор. Нажился на крови вдов и сирот. Ничего! — оживился он. — Еще взойдет красная заря! Кровь кровопийц потечет по улицам, угнетателей вздернут на фонарях. А кого? Этого Данстабла. А кто? Я, и с превеликим удовольствием.

Лаванда Бриггз оставила эту речь без комментариев. В принципе она была согласна с такой программой, но сейчас ее волновало иное. Как и подобает деловому человеку, она думала о сделке, и не без восторга. Да, ей останется четыреста пятьдесят фунтов, а не пятьсот, но она знала заранее, что возможны непредвиденные расходы.

Решив, что переговоры закончены, Джордж Сирил поднес к губам бутылку, и это напомнило Лаванде еще об одной, хотя и побочной теме.

— Должна предупредить, — сказала она, — что употреблять алкогольные напитки вы не будете. Операция нелегкая, рисковать мы не можем. Итак, вы ничего не пьете.

— Кроме пива.

— Нет.

Если бы Дж. С. не сидел на перевернутой тачке, он бы покачнулся.

— Эт как?

— Так.

— То есть пива не пить?

— Именно. У меня есть надежные источники. Выпьете пива, потеряете пятьдесят фунтов. Надеюсь, это ясно?

— Мдау, — отвечал Джордж Сирил.

— Очень хорошо, — сказала Лаванда. — Смотрите, не забудьте.

После чего вышла из сарая — и потому, что там было душновато, и потому, что ей хотелось потолковать с другом лорда Икенхема, Катбертом Мериуэзером.

Лорд Икенхем, мирно куривший в гамаке и предававшийся размышлениям, с огорчением заметил, что сзади кто-то сопит. Чуть позже оказалось, что это не герцог, как он было подумал, а Майра Скунмейкер. Что ж, ей он обрадовался.

— Дядя Фред! — вскричала она. — Какой ужас!

Он похлопал ее по плечу. Те, кто приносил к нему свои тяготы, обретали утешение. Иногда (не на собачьих бегах) ему удавалось справиться даже с трепещущими нервами Мартышки.

— Ложись в гамак, — сказал он, — и расскажи, в чем дело. Я не сомневаюсь, что это обычные здешние штуки. Ты заметила, наверное, что Бландингский замок — не для слабых. Так что случилось?

— Это все Билл!

— Что он наделал?

— Не он, она! Вы знаете эту секретаршу?

— Прекрасную Лаванду? Мы с ней друзья. Эмсворт ее не любит, а на мой взгляд, есть в ней своеобразная прелесть. Она напоминает мне учительницу танцев, которую я боготворил. Я имею в виду не столько любовь, сколько страх и трепет. Очень похожи. Мы с Лавандой вчера поговорили. Она мне призналась, что хочет открыть машинописное бюро, но не может, нет денег. Почему призналась — не спрашивай. Вероятно, от меня веет той эмпатией, о которой столько говорят. Циник предположил бы, что она собиралась меня прощупать, но вряд ли. По-моему, это… что ты делаешь? Гимнастику? — спросил он, ибо Майра странно заломила руки.

— Не говорите вы, дядя Фред! Послушайте! Лорд Икенхем понял, как она права.

— Прости, — сказал он. — Дурная привычка. Что ты хотела поведать мне о Лаванде?

— Она мерзкая шантажистка!

— Кто? Ты меня удивляешь. Кого же она шантажирует?

— Бедного Билла! Она попросила, чтобы он украл Императрицу.

Казалось бы, трудно удивить лорда Икенхема, но тут он удивился. Он знал, что в Бландингском замке можно ждать чего угодно, но к этому готов не был.

— Что ты имеешь в виду?

— Я же сказала, она просит, чтобы Билл украл Императрицу. Я не знаю, для кого. То есть крадет она, а он ей должен помогать.

Лорд Икенхем тихо свистнул. Он понял, что это правда. В конце концов трудящийся достоин пропитания, а значит — кто-то осыплет Лаванду золотом, и она откроет свое бюро. Это ясно, это — несложно, только при чем тут преподобный Катберт? Они, в сущности, незнакомы…

— При чем тут Билл?

— Она его подловила. Сказать вам все как есть?

— Конечно.

Заметив для начала, что таких особ лучше бы варить в кипящем масле, Майра начала свой рассказ.

— Билл пошел гулять, а она подходит. Он говорит: «Хорошая погода», она…

— …отвечает: «Мдау».

— Нет, она отвечает: «Нам надо с вами потолковать, мистер Бейли».

— Бейли? Она его знает?

— Еще как! Она что-то делала для бедных там, у них, и сразу его узнала. У него такое лицо…

Согласившись с тем, что забыть Билла трудно, лорд Икенхем опечалился. Он-то думал, что перед ним — девичья прихоть, а тут такая беда! Если Билл не согласится, Лаванда все скажет леди Констанс и та примет меры. Несчастный пастырь будет извергнут из рая, как Люцифер, денница, сын зари.

— А потом?

— Сказала, чтоб украл Императрицу.

— А он что?

— Послал ее к черту.

— Странный совет для священника.

— Ну, он сказал, что лорд Эмсворт с ним очень добр, а он у лорда Эмсворта гостит, и любит его, и не обидит, и вообще, епископ бы не разрешил красть свиней.

Лорд Икенхем кивнул.

— Да, да, — сказал он. — Суровая жизнь у священников. Украдешь свинью — и все, нет тебе пути. А она?

— Сказала, чтоб он подумал, мерзав… Лорд Икенхем поднял руку.

— Я знаю, какое слово дрожит на твоих устах, — промолвил он, — но не произноси его, удержись. Да, тут есть о чем подумать. Может, ему свернуть шатер?

— То есть уехать? А как же я?

— Это было бы разумней всего.

— Я без него умру. Вы ничего не можете придумать?

— Нам надо выиграть время.

— Как? Эта…

— Pardon!

— … особа просила ответить завтра.

— Завтра? Что ж, пускай он соглашается и попросит два дня, на подготовку.

— Всего два дня!

— За эти два дня я напрягу все свои силы. Редкая проблема устоит против них.

— А если устоит?

— Тогда, — признал лорд Икенхем, — положение будет нелегкое.

VI

Среди других немаловажных замечаний, которых слишком много, чтобы их привести, поэт Драйден[118] (1631–1700) сказал, что у большого — малая причина; и все здравомыслящие люди с ним согласятся.

Если бы к лорду Эмсворту не залетела муха и не стала бы жужжать над его носом, он вряд ли проснулся бы в четверть пятого; а если бы он не проснулся или снова уснул, он бы не лежал, размышляя о юных христианах, и не вспомнил бы совета, который дал ему лорд Икенхем. Память часто подводила его, но не на этот раз.

Пробраться к озеру, сказал лорд Икенхем, подрезать веревки. Чем больше думал об этом хозяин замка, тем больше соглашался с тем, что другого пути нет. Такие люди, как пятый граф, говорил себе граф девятый, такие осторожные, консервативные люди, не решают сгоряча, они сперва обдумывают, а когда уж дают совет, можно не сомневаться в его надежности.

Утро было самое что ни на есть раннее, а в библиотеке лежал один из тех перочинных ножей, которыми закалывают баронетов в соответствующих романах. Нож был острый, граф им порезался два дня назад. Словом, все складывалось прекрасно — если бы не мысли о Констанс.

«Если она узнает…» — подумал он и содрогнулся. Тут подоспел голос, зашептавший на ухо: «Не узнает», и бедный лорд, напротив, встрепенулся. Пыл, вдохновлявший его крестоносных предков при Акре или Дамиетте,[119] поднял его с постели и побудил одеться, если слово это применимо к такому свитеру и таким брюкам. У дверей библиотеки лорд Эмсворт ничем не отличался от тех, кто сокрушал нечестивых.

Когда он уже размахивал ножом, как Артур — Эскалибуром, странная пустота в желудке подсказала ему, что он не завтракал. Несмотря на рассеянность, он догадался, что тут поможет кухня. Теперь он редко там бывал, но в детстве вечно бегал туда, за пирогом, и оттуда, от кухарки. Легко отыскав дорогу, он открыл знакомую дверь, зная, что при всех своих особенностях воду вскипятить сумеет, — и неприятно удивился, ибо в кухне был Джордж.

— Дед! — сказал Джордж не совсем отчетливо, так как жевал.

— Джордж! — сказал лорд Эмсворт, тоже не слишком отчетливо, но по другим причинам. — Как ты рано встал!

Джордж сообщил, что любит вставать рано, можно два раза позавтракать, и спросил, почему встал в этот час его дедушка.

— Я… э… а… — ответил тот. — Бессонница.

— Яичницу зажарить?

— Спасибо, нет. Пойду, пройдусь. Воздух очень хороший. До свиданья, Джордж.

— Пока, дед.

— Пройдусь, — повторил лорд Эмсворт и ушел в большой растерянности.

Сага о подрезанных веревках достигла замка незадолго до завтрака, когда юный христианин, изможденный дурной ночью, пришел к заднему крыльцу и спросил Биджа. Ему он все и поведал. Бидж велел одному из своих подчиненных отыскать для страдальцев новые веревки и сообщил все леди Констанс, та — герцогу, тот — племяннику, а уж тот — лорду Икенхему, который сказал: «Ай-яй-яй, подумать только!»

— Международная банда, не иначе, — прибавил он, на что Арчи ответил, что злоумышленник, несомненно, не любит юных христиан, и лорд Икенхем с этим согласился.

Вообще-то в такой час он должен был идти к гамаку, но пошел к Эмсворту, чтобы его поздравить. Он знал, что победитель сидит в библиотеке, читая трактаты о свиньях, как всегда после завтрака.

В библиотеке лорд Эмсворт сидел, но не читал, а глядел куда-то. Нельзя сказать, что его терзали угрызения; он чувствовал примерно то, что чувствует чикагский бизнесмен старой школы, удачно взорвавший соперника. Вроде бы все в порядке, а все-таки страшновато.

— А, Икенхем… — сказал он. — Доброе утро.

— Для вас, дорогой мой Эмсворт, прекрасное. Только что слышал новости.

— Да?..

— Замок звенит вашей славой.

— Да?..

— Ну, ну, — укоризненно сказал лорд Икенхем, — со мной не стесняйтесь. Вы обрушили меч Гидеона[120] на этих подлецов. Как тут не гордиться!

Лорд Эмсворт не столько гордился, сколько трепетал, глядя сквозь пенсне на стену, словно хотел разглядеть, где же у нее уши.

— Пожалуйста, Икенхем, не говорите так громко!

— Хорошо, буду шептать.

— Да, прошу вас.

Лорд Икенхем сел и понизил голос.

— Ну, рассказывайте.

— А… э…

— Понимаю. Вы — человек действия. Молчаливый. Как Билл Бейли.

— Билл Бейли?

— Один мой знакомый.

— Была такая песенка, правда? «Вернись домой, Билл Бейли». Я ее когда-то пел.

— Жаль, что не слышал вас. Но теперь расскажите лучше о своем подвиге.

— Я очень боялся.

— Чепуха. Вы себя не знаете.

— Боялся, Икенхем. Я думал, что скажет Констанс.

— Она не узнает.

— Вы уверены?

— Как ей узнать?

— Она все узнаёт.

— Но не это. Мы с вами породили одну из великих тайн истории, вроде Железной Маски[121] или «Марии-Целесты».[122]

— Вы ее видели?

— Кого?

— Констанс.

— Мельком.

— Она… э… расстроена?

— Скажем, в ярости.

— Этого я и боялся.

— Совершенно зря. Ваше имя и не всплывало. Подозрения пали на мачьчика, который чистит ножи. Вы с ним знакомы?

— Нет, мы не встречались.

— Зовут его Перси. Видимо, достойная личность. В очень плохих отношениях с этими христианами. Чутко ощущая социальные различия, он смотрел свысока на тех, кто не живет в замке, и это их обижало. Заподозрили его сразу, но он стоял насмерть, пришлось отпустить. Улик совершенно нет.

— Это хорошо.

— Да, конечно.

— Но вот Констанс…

— Не боитесь же вы ее!

— Боюсь. Вы не представляете, какая она въедливая. Помню, я проглотил запонку и прикрепил манишку такой медной штукой для бумаг. Что было!..

— Понимаю. Но сейчас вам бояться нечего. Как ей вас заподозрить?

— Она знает, что я не люблю этих мальчиков. Они сбили с меня цилиндр, а главное — дразнили Императрицу. Догадается…

— Исключено, — заверил его лорд Икенхем. — Вы — вне опасности. А если что, берите пример с Перси, стойте насмерть. Доказательств нет. Ну, мне пора. Меня ждет гамак.

Оставшись один, лорд Эмсворт, утешенный этими словами, все же не мог приняться за книгу о свинье и глядел куда-то, когда раздался стук в дверь, и он задрожал.

— Войдите, — пролепетал он, хотя разум подсказывал, что это не Констанс, та не стучится.

Это была Лаванда, заметно приосанившаяся, ибо вечером герцог вручил ей чек и она собиралась в Лондон, развлечься. Нельзя сказать, что она скакала, как холмы, но была к этому ближе, чем обычно. Подходя к библиотеке, она напевала какую-то авангардистскую музыку, размышляя при этом о машинописном бюро.

Все шло у нее прекрасно. Она могла назвать с ходу десяток поэтов и эссеистов, которые вечно что-то пишут. Назначить поначалу не очень высокую цену, и все эти Обри, Лайонелы и Люцианы ринутся к ней, а там разнесется слава, и пойдут клиенты попроще. Она знала, что каждый приличный мужчина, не говоря уж о женщине, пишет роман, а значит — ему нужны как минимум три экземпляра.

По этим причинам она почти весело обратилась к хозяину.

— Простите, лорд Эмсворт, — сказала она, — леди Констанс отпустила меня до завтра в Лондон. Вам ничего не привезти?

Узнав, что привезти ничего не нужно, она ушла, а он остался наедине со своими мыслями. Им он и предавался, когда снова услышал стук в дверь. На сей раз это был новый гость, друг Икенхема из Бразилии.

— Можно с вами поговорить? — спросил он.

Допросив и отпустив Лаванду, леди Констанс ушла к себе, просмотреть утреннюю почту. Одно письмо было из Нью-Йорка, от Джеймса Скунмейкера, и она читала его с обычным удовольствием, когда дверь распахнулась. Не успела она проговорить: «Кларенс!», ставя его на место, как увидела его лицо, и уже говорить не могла.

Он был сиреневый, а глаза, в обычных случаях — кроткие, дико сверкали сквозь пенсне. Такие приступы случались раза по два в год и усмиряли даже ее, ибо безответный брат, которому достаточно сказать: «Кларенс!», превращался в ураган канзасского типа. Ярость угнетенных страшна; вспомним Французскую революцию.

— Где эта гадина? — крикнул он, словно никогда не сворачивался в шарик под взглядом секретарши. — Ты ее видела? Ищу, ищу!..

— Я отпустила ее в Лондон, — едва ли не кротко ответила леди Констанс.

— А, да! — воскликнул лорд Эмсворт, который это забыл.

— Да. да, да, она говорила.

— Зачем она тебе?

Подутихший было граф разъярился снова. Пенсне плясало на кончике шнурка, как всегда в такие минуты.

— Я ее выгоню!

— Что?

— Да, да, да, да. Этого Бурбона я выгнал.

Нельзя сказать, что леди Констанс заблеяла, но примерно такой звук издает воспитанная овца, если ее напугать во время еды. Она не так уж любила Джорджа Сирила — зато знала, как его ценит Кларенс, и поверить не могла, что тот добровольно расстался с ним, как не могла бы поверить, что она сама добровольно расстанется с Биджем. Слова герцога всплыли в ее памяти; да, он сошел с ума.

— Что ты говоришь! — вскричала она, а лорд Эмсворт, изловивший пенсне, помахал им перед ней, как ретиарий — сетью.

— То, — отвечал он, надевая пенсне и сверкая сквозь него глазами. — Я его уволил и пригрозил застрелить, если он не уйдет.

— Что ты говоришь!

— Опять?!

— Нет, нет, прости. Я просто удивилась.

— Ничего удивительного. Они с этой Лавандой хотели украсть Императрицу.

— Что…

— Ты глухая? Хотели украсть Императрицу.

— Что…

— Если ты еще раз скажешь: «Что ты говоришь», — сурово заметил лорд Эмсворт, — пеняй на себя. По-видимому, ты мне не веришь.

— Как же мне поверить? У мисс Бриггз самые лучшие рекомендации. Она окончила Лондонский экономический колледж.

— Значит, там учат красть свиней.

— Что ты…

— Констанс, я тебя предупреждал!

— Прости! Я хотела сказать, что ты ошибся.

— Как бы не так! Мне все рассказал Мериуэзер, друг Икен-хема. Кому-то понадобилась Императрица, и он подкупил твою Лаванду. Парслоу — во Франции, значит — не он. Хотя мог написать…

Леди Констанс сжала виски.

— Мериуэзер?

— Ну, ты его знаешь. Такой, вроде гориллы.

— Кто ему сказал?

— Она.

— Она?

— Да, да, да. Набирала сообщников. Так и сказала: крадите, а то разоблачу. Представляешь, как он расстроился!

Леди Констанс, отпустившая было виски, сжала их снова.

— Разоблачит? — хрипло прошептала она. — В каком смысле?

— То есть как — в каком? Ах, в каком? Да, я не сказал! Он не Мериуэзер. Забыл, кто он. Не в том дело. Эта Лаванда узнала, что он — не он, и стала ему грозить.

— Ты хочешь сказать, что он приехал к нам под чужим именем?

Что это такое, она знала. В последнее время замок просто кишел самозванцами, среди которых не так давно выделялись лорд Икенхем и его племянник. Хозяйка устает, когда каждый второй гость называет себя чужим именем, и леди Констанс иногда казалось, что в Бландингском замке самозванцы просто водятся, как мыши.

— Кто же он такой? — спросила она.

— Не помню, — сказал лорд Эмсворт. — Он говорил, а я забыл. Какой-то священник.

Леди Констанс поднялась и воззрилась на него, словно он не старший брат, а фамильный призрак, который появляется в замке, если верить слухам, когда кто-нибудь в их семье приближается к смертному часу. С той поры, как она узнала о прискорбном увлечении Майры, ей претили упоминания о священниках.

— Что ты сказал?

— Когда?

— Он священник?

— Кто?

— Мериуэзер.

— Ах, да, да, да! — приветливо (или «с идиотским восторгом», как сказали бы некоторые) отозвался лорд Эмсворт, чья ярость уже улеглась. — Священник. Не похож, конечно. Потому он и не хочет красть. Им нельзя. Ты подумай, его могут выгнать, а он меня предупреждает! Не могу, говорит, совесть. Прекрасный человек. А как понимает свиней! Странно, а? Я думал, в Бразилии их нет. Да, вспомнил. Его фамилия Бейли. Это очень трудно, у него две фамилии, своя и чужая. Чужая — Мериуэзер, а своя вот Бейли.

Леди Констанс беззвучно закричала. Надо было знать, горько сокрушалась она, что лорд Икенхем не привезет к ним друга без задней и гнусной мысли. Но что он дойдет до такой низости, она предположить не могла. Вот почему Майра с недавних пор совсем другая! Что ж (тут губы гордой хозяйки грозно поджались), скоро замок лишится пятого графа и его клерикального друга.

— Бейли, — повторил лорд Эмсворт, — преподобный Катберт Бейли. Я сказал Икенхему, что была такая песня, мы ее в детстве пели. Понять не могу, почему его называли Мериуэзером! Глупо, а? Если ты Бейли, при чем тут Мериуэзер? Чепуха какая-то.

— Кларенс!

— А песня хорошая, — продолжал он. — Мелодичная. Слова я забыл, да я их и не знал, а припев такой: «Вернись домой, Билл Бейли, а-а-а-а-а-а!» Как там дальше? Вроде бы: «Я жду тебя». На три такта: «Те-е-бя».

— Кларенс!

— А?

— Сходи за лордом Икенхемом.

— Каким лордом?

— Икенхемом.

— А, Икенхемом! Да, да, да, с превеликим удовольствием. После завтрака он лежит в гамаке.

— Попроси его, если ему не трудно, встать и зайти ко мне, — сказала леди Констанс, опускаясь в кресло, где и дышала через ноздри в полном спокойствии. Губы ее сжались, взор был тверд, и даже отважный Икенхем понял бы, что она вот-вот скажет: «Вышвырните этих людей из замка, если возможно — на что-нибудь острое».

VII

Завершив завтрак, герцог вышел на террасу, чтобы выкурить в шезлонге первую сигару и почитать «Тайме», но не успел он выпустить дым и развернуть газету, как покой его потревожил высокий голос. Судя по визгу над ухом, его настиг юный Джордж, снова не предупредив о приближении.

Чтобы ударить Джорджа, пришлось бы встать, но взглянуть можно было и из кресла.

— Пошел вон! — сказал герцог.

— Хотите меня прогнать? — уточнил внук хозяина. — А я вам расскажу про палатку.

— Какую еще палатку?

— Ну, ту, что ночью подрезали.

— А, эту?

— Да, только ее подрезали утром. Как вы думаете, кто?

Герцог раздраженно заерзал, сокрушаясь о том, что доброта снова привела его в Бландингский замок. Старая история… Вспомнишь, как скучно живут Эмсворт или там Конни, пожертвуешь собой, и пожалуйста — прыгают в воду, грабят, визжат над ухом, ад какой-то.

— То есть как, что я думаю? По-твоему, у занятого человека есть на это время? Пошел, пошел, дай газету почитать!

Подобно многим своим сверстникам, Джордж обладал настырностью слепня. Он присел на каменные плиты, сбоку от шезлонга. Моллюски на скалах могли бы поучиться у него технике.

— Газету! — презрительно крякнул он. — Вы лучше меня послушайте.

Герцог невольно заинтересовался.

— А ты все знаешь? — не без иронии спросил он.

— Ну как же! — отвечал Джордж. — Подрезал веревки масон, левша, жует табак, долго жил на Востоке.

— Что-что? — удивился герцог.

— Это я так, для красоты. Дед их подрезал.

— Какой дед?

— Мой.

Герцог лишился речи. Как мы помним, он был невысокого мнения об умственном уровне лорда Эмсворта, но это переходило все границы. Однако, подумав, он понял, что тут что-то есть. В конце концов от свиньи до веревок — один шаг.

— Почему ты так думаешь? — спросил он.

Джордж охотно ответил бы: «У меня есть свой метод», но остерегся,

— Рассказать с начала? — проверил он.

— Да, да, — отвечал герцог, и прибавил бы: «Я обратился в слух», если бы знал такие выражения. Ему бы хотелось, чтобы мальчик не так верещал, но что поделаешь…

Джордж собрался с мыслями.

— Сижу я на кухне в пять часов…

— Что ты там делал?

— Так, смотрел, — осторожно ответил Джордж, знавший, что не все одобряют двойные завтраки, а герцог может сказать лишнее леди Констанс, главе этой школы. — Просто зашел и сижу.

— Да?

— Тут входит дед с ножом.

— С ножом?

— Вот таким! И сверкает глазами. Я думаю: «Ого!»

— Что?

— Ого.

— Почему?

— А что такого? И вы бы подумали.

Герцог прикинул и решил, что это вполне возможно.

— Я бы удивился, — сказал он.

— Вот и я удивился. И подумал: «Ого».

— Вслух?

— Ну, прямо! Кто это думает вслух? В общем, подумал, а потом пошел за ним.

— Почему?

— У меня свой метод, — с удовольствием ответил Джордж. — Хотел посмотреть, что он замышляет.

— Ага, ага. А он?

— Пошел к озеру. Крадусь за ним, он идет, доходит до палатки — и давай резать!

Герцог грозно запыхтел в усы.

— Если ты будешь шутить… — начал он.

— Какие шутки! Сам видел. Он-то меня не видел, я спрятался за куст. Вы читали «Собаку Баскервилей»?

Герцогу показалось, что идиотизм передался по наследству, через лорда Бошема, который приходился лорду Эмсворту сыном и был одним из самых глупых людей в Англии. Собак не читают. Но тут он подумал, что речь могла идти о книге, и спросил, верна ли его догадка.

— Ну, где Холмс и Ватсон сидят в болоте, — пояснил Джордж. — Вот так и я, только тумана не было.

— Значит, ты все видел?

— Невооруженным глазом.

— А он резал?

— Невооруженным ножом.

Герцог задумался. Как многие мыслители, он скорбел о том, что в этом мире нет совершенства. При его широких взглядах, он не презирал шантажа. Казалось бы, пойди, скажи Эмсворту, и все! Отдаст любую свинью. Но нет. Ссылаться он может только на юного Джорджа. Если Эмсворт упрется, кто поверит рыжему кретину, который то и дело врет?

Под гнетом таких мыслей герцог едва слышал мерзкий дискант, верещавший теперь о каких-то съемках. Кино он не любил.

— Какое мне дело до идиотских актеров? — спросил он.

— Это не актеры, — ответил Джордж, — это дед.

— Как?

— Да я ж говорю, что снял его камерой!

Герцог дернулся, словно и впрямь был моржом, а его пронзил гарпун.

— Когда он резал веревки? — еле выговорил он.

— То-то и оно. Пленка — там, у меня. Съезжу сегодня в Маркет Бландинг, проявить.

Герцог трепетал, онемев от эмоций.

— Ни в коем случае! — наконец выговорил он. — И никому не говори!

— Да я только вам. Я думал, вам понравится.

— Что тут может нравиться? Это очень серьезно. А вдруг этот фотограф узнал бы твоего деда?

— Ух, и верно! Думаете, протрепется?

— Конечно. Имя вашего рода будет…

— Опозорено?

— Да. Все решат, что твой дед не в себе.

— Так он и впрямь не в себе!

— Не настолько. Что там, его посадят в сумасшедший дом.

— Кто?

— Врачи.

— Ну?

— Без всяких сомнений.

— Ой!

Джордж видел теперь, почему это очень серьезно. Деда он любил и ни за что не хотел, чтобы того обижали. Вынув из кармана жвачку, он принялся думать. Герцог подвел итоги:

— Ты меня понял? Джордж кивнул:

— Усек, шеф.

— Не говори идиотских слов. Пленку неси ко мне, я ее сохраню. В конце концов, ты еще ребенок.

— О'кей, хозяин.

— Какой я тебе хозяин? — возмутился герцог.

Расставшись с лордом Эмсвортом и опускаясь в гамак, лорд Икенхем улыбался, радуясь тому, что он опять успокоил и утешил человека. Погрузившись в приятные размышления, он услышал свое имя и снова увидел лорда Эмсворта, поникшего, словно лилия. Девятый граф вообще походил на клонящийся цветок; и те, кто хотел сказать о нем что-нибудь хорошее, говорили, что у него — профессорская сутулость. Лорд Икенхем и не ждал, что его друг докажет принадлежность к позвоночным, но даже его испугал такой горестный взгляд.

— Господи, Эмсворт! — воскликнул он. — Что случилось? Некоторое время казалось, что девятый граф только и может, что изображать глухонемого, которого разбил паралич.

Однако, в конце концов, он сказал:

— Я видел Данстабла.

Лорд Икенхем ничего не понял. Лично он предпочитал герцога не видеть, но как-то выдерживал встречи с ним и ждал того же от других.

— Что поделаешь, он тут гостит, — откликнулся пятый граф. — Поневоле натолкнешься. Может быть, он вас чем-нибудь расстроил?

Взор лорда Эмсворта стал таким, словно вопрос этот коснулся обнаженного нерва. Он издал тот самый звук, какой издавала любимая собака лорда Икенхема, когда собиралась извергнуть все, что съела за день.

— Он хочет забрать Императрицу!

— Кто бы не захотел?

— А я должен отдать!

— Что?!

— Если я не отдам, он скажет Констанс про веревки. Лорд Икенхем едва не потерял терпение. Казалось бы, он ясно объяснил, как себя вести!

— Дорогой мой, разве вы забыли, что я сказал в библиотеке? Стойте насмерть.

— У него доказательства.

— Какие?

— А? Ну, такие. Мой внук Джордж все это снял и отдал ему пленку. Это я подарил Джорджу камеру, на день рождения! — вскричал он так горестно, словно жалел, что по глупости завел сына, который может завести другого сына, своего. В мире слишком много внуков, думал он, ковыляя прочь, и слишком много фотокамер.

Лорд Икенхем вернулся в гамак. До сих пор он успешно вносил сладость и свет, но что былые триумфы? Человеку, который рад служить, важно настоящее; и пятый граф занялся горестями девятого.

Как их рассеять, он не знал. Когда так боишься сестры, выхода нет, видимо — надо сдаться герцогу. В жизни гораздо чаще, чем в кино, плохой человек побеждает хорошего. Данстабл ничуть не похож на зеленеющее дерево, но, по всей вероятности, расцветет именно он.

Так думал лорд Икенхем, закрыв для ясности глаза, когда к гамаку приблизилась величавая фигура.

Догадавшись со свойственным ей умом, что брат ее Кларенс забудет позвать к ней провинившегося гостя, леди Констанс послала дворецкого. Тот кашлянул; гость открыл глаза.

— Простите за беспокойство, милорд.

— Ничего, Бидж, ничего, — сердечно сказал лорд Икенхем, всегда готовый поболтать со столпом Бландинга. — Вам что-нибудь нужно?

— Не мне, милорд. Миледи.

— А что с ней такое?

— Она бы хотела вас видеть.

Лорд Икенхем удивился. Хозяйка замка еще ни разу его не звала. К чему бы это? Он не считал себя ясновидцем, но дурное предчувствие подняло свою неприглядную голову.

— Зачем? — спросил он.

Дворецкие не выдают своих чувств, и Бидж не выдал, как жалко ему человека, идущего в львиный ров.

— Мне кажется, милорд, ее светлость хочет потолковать о мистере Мериуэзере. Дело в том, что на самом деле он преподобный Катберт Бейли.

Однажды, в ковбойские дни, темпераментный мул лягнул будущего графа в живот. Примерно это ощутил граф теперь; но тоже ничего не выдал.

— Вон как! — задумчиво сказал он. — Значит, ей все известно.

— Да, милорд.

— Откуда же это известно вам?

— Я проходил мимо дверей, а их забыли прикрыть.

— И вы остановились?

— Чтобы завязать шнурок, — с достоинством уточнил Бидж.

— Ага, ага. Что же говорил наш хозяин?

— Он сообщал миледи, что мисс Бриггз, разоблачив мистера Мериуэзера, пыталась вовлечь его в кражу, а мистер Мериуэзер отказался из-за угрызений. По ходу дела обнаружилось, что мистер Мериуэзер — не мистер Мериуэзер, а мистер Бейли.

Лорд Икенхем вздохнул. В принципе ему нравилась честность, но не для заговорщика. Плести заговор хорошо с человеком, который утратил совесть лет в шесть и не узнает угрызения, если вы поднесете его на блюде.

— Да, — сказал он. — Как же приняла это леди Констанс?

— Несколько разволновалась, милорд.

— Представляю. И хочет поговорить со мной?

— Да, милорд.

— Чтобы рассмотреть это с разных сторон.

— Вот именно, милорд.

— Ну что ж, — сказал лорд Икенхем, вставая, — могу уделить ей пять минут.

Пока Бидж дошел до гамака, а лорд Икенхем — до будуара, прошло минут десять, и с каждой из этих минут гнев леди Констанс восходил на новую ступень. Когда гость вступил в комнату, она как раз думала, что неплохо бы освежевать его тупым ножом. Когда же он еще и улыбнулся, ей показалось, что улыбка эта прошла сквозь ее нервы, как раскаленная пуля — сквозь масло.

— Бидж передал мне, леди Констанс, что вы хотели меня видеть, — сказал лорд Икенхем, улыбаясь все сердечнее.

Нет, подумала леди, тупой нож — это мало, тут подошло бы что-то вроде разладившейся пилы.

— Садитесь, — холодно сказала она.

— Спасибо, — сказал он и сел. — О! — прибавил он, увидев фотографию. — Да это Джимми Скунмейкер! Недавно снимался?

— Да.

— Постарел. Идут годы, идут. Я и сам старею, но не вижу. Прекрасный человек. Вы знаете, что он сам воспитал нашу Майру? Жена умерла, а он… Ну и я, конечно. Мы ее купали. Намылишь ей спинку… как будто угря массируешь. Давно это было! Помню…

— Лорд Икенхем! — сказала леди Констанс голосом Снежной Королевы. — Я позвала вас не для того, чтобы слушать воспоминания. Вы покинете замок немедленно. — И добавила сквозь зубы: — С мистером Бейли.

Что-то получилось не так. Она надеялась, что при этих словах он просто сгорит со стыда, но ничуть не бывало. Он рассматривал другую фотографию, ее покойного мужа.

— Лорд Икенхем! — снова сказала она, не давая ему начать расспросы.

Он обернулся к ней.

— Ах, простите! Отвлекся. Милые, старые дни… Вы хотите покинуть замок, я не ослышался?

— Это вы его покинете. Лорд Икенхем удивился.

— Вроде бы я не собирался. Вы уверены, что именно я?

— Вместе с мистером Бейли. Как вы смели его привезти? Лорд Икенхем задумчиво погладил усы.

— Понимаю, понимаю… Да, в социальном смысле я допустил оплошность. Но посудите сами, стремился я к добру. Два юных сердца, разлученных в мае… не совсем в мае, но не в том суть. Джимми бы меня понял. Он хочет счастья своей дочери.

— Я тоже хочу ей счастья и не разрешу выйти замуж за нищего. Незачем это обсуждать. Хороший поезд…

— Что вы скажете, когда Билл станет епископом?

— …отходит в два пятнадцать. Доброго пути, лорд Икенхем. Я вас не задерживаю.

Другой человек заподозрил бы здесь намек, другой — но не этот.

— Согласен, — сказал лорд Икенхем, — поезд хороший. Однако нам с Биллом он не очень удобен.

— Чем?

— Сейчас объясню. Вы присмотрелись к Биллу Бейли? Он сложный человек. Мухи не обидит — во всяком случае, я не видел, чтобы он обижал мух, и тем не менее…

— Меня не интересует…

— … если его довести, он готов на все. Вы скажете, что священник не станет показывать эти фотографии, и будете правы, но даже священника можно довести до исступления. Как бы ни был хорош поезд два пятнадцать, Билл почувствует, чего доброго, что его выгоняют.

— Лорд Икенхем!

— Да?

— О чем вы говорите?

— Как, я не объяснил? Прошу прощенья. Речь идет о фотографиях. Если Билл впадет в отчаяние, он может их обнародовать. Да, жестоко… да, недостойно священника, но что поделаешь!

Леди Констанс приложила руку к пылающему лбу. Даже с Кларенсом ей не бывало так плохо.

— Какие фотографии?

— Он сфотографировал Биджа, когда тот резал веревки. Как глупо, я же вам не рассказал! Так вот, Билл проснулся очень рано, вероятно — из-за любви, и решил пройтись. Увидел в холле камеру Джорджа, прихватил, идет — и видит, что Бидж, у самого озера, режет эти веревки. Ну, он его снял, получилось неплохо. Разрешите, я закурю? — И лорд Икенхем вынул портсигар.

Леди Констанс молчала, обратившись в соляной столп. Казалось бы, живя в Бландингском замке, ко всему привыкнешь — но нет. Она была потрясена.

Бидж! Бидж, беспорочно прослуживший восемнадцать лет кряду! Все потемнело перед ней, даже лорд Икенхем, истинный Отелло, зажигавший черную сигарету тускло-коричневой спичкой.

— Конечно, — продолжал представитель негритянской расы, — тут угадывается замысел. Лорд Эмсворт день за днем призывал к священной войне против этих христиан, рассказывая о том, что он от них претерпел. Нетрудно понять, как действовали его слова на верного Биджа. Вероятно, вы заметили сходство с историей Генриха II и святого Фомы Бекета.[123] Король твердил: «Неужели никто не избавит меня от мятежного прелата?», пока рыцари не пошли и не избавили. То же самое и здесь. Бидж, очень серьезно воспринимающий свое служение, хотел показать юным злодеям, что рано или поздно отмщение настигнет тех, кто сбивает булочкой цилиндры.

Лорд Икенхем закашлялся, неправильно вдохнув дым, а леди Констанс все так же походила на статую самой себя, заказанную поклонниками и друзьями.

— Видите, как все сложно? — продолжал рассказчик. — Мы не знаем, посылал ли Эмсворт Биджа, велел ли он ему вершить правосудие, но если фотографии станут известны, Бидж, не в силах вынести позора, от вас уйдет. Если же Эмсворт виновен и в этом признается, здешнее общество будет смотреть на него, скажем так, искоса. Может случиться даже, что его не примут на следующую сельскохозяйственную выставку. Словом, леди Констанс, лично я готов уехать в два пятнадцать, хотя мне у вас нравится, но Билла Бейли я бы не гнал. С течением времени его могучая личность покорит вас. Я бы посоветовал подумать еще. — И, приветливо улыбнувшись, лорд Икенхем вышел.

Леди Констанс не двигалась долго; но вдруг очнулась. Она протянула руку к секретеру, в котором хранились бумага, конверты и телеграфные бланки, вынула бланк, взяла перо и написала:

«Джеймсу Скунмейкеру, 1000 Парк-авеню, Нью-Йорк».

Тут она подумала и прибавила: «Приезжайте немедленно…»

Человеку доброй воли неприятно позорить невинного слугу, пусть из лучших побуждений, и, сделав это, он хочет немедленно загладить зло.

Покинув леди Констанс, лорд Икенхем направился к Биджу, вручил ему пять фунтов, а потом спросил, не видел ли он преподобного Катберта Бейли. Достойно поклонившись, Бидж ответил, что не так давно упомянутый священнослужитель шел к розарию вместе с мисс Скунмейкер.

Пошел туда и лорд Икенхем. Зная человеческую природу, он полагал, что среди роз влюбленный забывает о времени. Вероятно, думал он, они грустят перед разлукой, а значит — надо поскорей их утешить.

Выйдя на воздух, он узнал, что ошибся, — Майра была не в розарии, а на усыпанной гравием дорожке, и не с Биллом, а с Арчи Гилпином. Собственно, Арчи уже уходил, оставив Майру в большой печали. Лорда Икенхема это не смутило; он понимал, что сейчас она запляшет от радости.

— Майра! — сказал он.

— А, дядя Фред! — откликнулась она.

— У тебя печальный вид.

— Какой же еще?

— Сейчас будет другой. Где Билл? Она пожала плечами.

— Где-нибудь. Я его оставила в саду Лорд Икенхем поднял брови.

— Оставила? Надеюсь, это не размолвка?

— Называйте, как хотите, — сказала Майра, пытаясь прихлопнуть насекомое, которое холодно взглянуло на нее и полетело дальше. — Я с ним рассталась навсегда.

— Рассталась?

— Да.

— Почему?

— Потому что он меня не любит.

— С чего ты взяла?

— Вот с чего! — пылко воскликнула Майра. — Он пошел к лорду Эмсворту и все сказал, хотя знал, что тот скажет леди Констанс. Зачем же он так сделал? Вот зачем: чтоб от меня избавиться. Я думаю, у него есть девица в Боттлтон-Ист.

— Майра, — заметил лорд Икенхем, — сходи-ка ты к психиатру.

— Да?

— Да. Не пожалеешь. Если бы все девицы из Боттлтон-Ист сплясали перед ним танец семи покрывал, он бы не шелохнулся. Он пошел к лорду Эмсворту из-за совести. Разве мог он позволить, чтобы у такого человека забрали свинью? Чем расставаться навсегда, ты бы лучше преклонилась перед его стойкостью. Я всегда старался быть учтивым со слабым полом, но сейчас скажу, что ты ведешь себя, как последняя дура.

Майра, глядевшая на жука так, словно хотела попробовать снова, подняла голову.

— Правда?

— Еще бы? Билл Бейли — истинный рыцарь. Майра глубоко вздохнула.

— Последняя дура, это точно, — сказала она. — Дядя Фред, я сделала ужасную глупость.

— Вот именно.

— Нет, не с Биллом. Это бы я мигом исправила. Я сказала Арчи, что выйду за него замуж.

— Ничего страшного. Почему не поделиться с другом? Пришлет свадебный подарок.

— Ах ты, Господи! Не за Билла, за Арчи.

— То есть как?

— Вот так.

— Ну, знаешь! Зачем?

— Со злости. Про меня еще в школе писали: «Слишком импульсивна». О, дядя Фред!

— Ш-ш-ш!..

— Дядя Фред!

— Ты не кричи, ты поплачь. Очень полезно.

— Что мне делать?

— Откажи ему, что ж еще!

— Не могу.

— Чепуха. Легче легкого. Гуляешь с ним при лунном свете. Он говорит, как хорошо вам будет вместе. Ты откликаешься: «Ах, забыла! Все кончено!» Он говорит: «Как?!», ты — «Вот так», и он уезжает в Африку.

— А я — в Нью-Йорк.

— Почему?

— Потому что меня отошлют, если услышат, что я отказала племяннику герцога.

— Разве Джимми такой строгий отец?

— Будет строгий. Он очень любит английских лордов.

— Естественно. Мы — соль земли.

— А Билл поехать не сможет, у него нет денег.

— Да, тут надо подумать. Предоставь это мне.

— Ничего вы не придумаете!

— Не суди сгоряча. Как я недавно говорил одному моему другу, именно такие ситуации будят во мне все лучшее. А лучшее из того, что есть во Фредерике Алтамонте Корнуоллисе Твистлтоне, пятом графе старого доброго Икенхема, — это тебе не кот начхал.

VIII

Если вы пойдете по Флит-стрит и свернете в один из переулков, ведущих к реке, вы увидите большое здание, которое напомнит вам и провинциальную тюрьму, и кондитерскую фабрику. Это Тилбери-Хауз, обиталище «Мамонта», или, скажем иначе, тот улей, где тысячи пчел трудятся днем и ночью, изготовляя пищу для масс. Да, бесчисленные газеты и журналы лорда Тилбери — не дары неба, как вам казалось, а изделия рук человеческих.

В здании много окон, но на первые два этажа можете не смотреть, там редакторы. Сосредоточьте взгляд на трех окнах третьего, ибо за ними — апартаменты хозяина. Если вам повезет, он выглянет, чтобы подышать.

Однако в то утро вам бы никак не повезло, поскольку лорд Тилбери недвижно сидел за столом. Перед ним громоздились письма, которые он собирался диктовать секретарше; собирался — но не диктовал. Намеревался он и заседать с дюжиной писателей; намеревался — но не заседал.

Он думал. Увидев его, всякий стал бы гадать, чем занят его могучий разум — бюджетом, кабинетом или журналом «Малыш», который так успешно формирует мысль в наших детских. И не угадал бы; он размышлял об Императрице.

Выдающимся людям всегда чего-нибудь не хватает. У лорда Тилбери были успех, власть, богатство и приятное чувство, что ты властвуешь над душами, остановившимися в своем развитии на двенадцати годах. Но у него не было Императрицы, хотя он мечтал о ней с первой же встречи. Так случалось со всеми свинофилами — придет, увидит, ахнет и ходит потом, как опоенный, словно его поцеловала во сне богиня.

Мрачные мысли прервал телефонный звонок. Лорд Тилбери поднял трубку.

— Алло! — заорал голос, который он тут же узнал, ибо из его многочисленных знакомых только герцог, начиная беседу, вопил, словно уличный торговец, рекламирующий апельсины. — Это кто, Скунс?

Лорд Тилбери нахмурился. Немного осталось людей, употреблявших прозвище, которое не нравилось ему в детстве, а сейчас — и подавно.

— Лорд Тилбери у телефона, — отчетливо выговорил он.

— Кто? — проревел герцог, глухой на правое ухо.

— Да?

— Не мычи. Ничего не пойму!

Лорд Тилбери повысил голос, почти сравнявшись с герцогом.

— Я говорю: «Да!»

— «Да?»

— Да.

— Чушь какая, — определил герцог, а лорд Тилбери еще сильнее нахмурился.

— В чем дело, Данстабл?

— Кто?

— Дело.

— Какое еще дело?

— Ты чего хочешь? — просипел лорд Тилбери, собираясь положить трубку.

— Это не я хочу, — ответил герцог, — это ты хочешь. Свинью.

— Что!

— Я ее достал.

Лорд Тилбери окаменел в кресле, словно его зачаровали местные чародеи. Молчание обидело герцога, не отличавшегося терпением.

— Ты тут? — взвыл он, а лорд Тилбери испугался за барабанную перепонку.

— Да, да, да, да, — сказал он, массируя ухо.

— А чего ты молчишь?

— Я поражен,

— Что-о?

— Поверить не могу. Ты уговорил Эмсворта?

— Мы договорились. Платить будешь?

— Конечно, конечно.

— Две тысячи?

— Да, да.

— Что?

— Я говорю: «Да, да».

— Ну, так забирай ее.

Лорд Тилбери замялся, думая о письмах. Ответить надо… И тут он понял, что возьмет секретаршу с собой. Миллисент вошла на его звонок.

— Где вы живете, мисс Ригби? — спросил он.

— На Шеферд-маркет, лорд Тилбери.

— Берите такси, упакуйте там что-нибудь и возвращайтесь сюда. Мы едем в Шропшир. Данстабл, ты здесь?

— А ты где? Чего ты молчишь?

— Говорил с секретаршей.

— Зря. Ты знаешь, сколько стоит междугородняя?

— Прости. Еду. Где мы встретимся? Я бы не хотел заходить в замок.

— В гостинице «Герб Эмсвортов». Я приду туда.

— Буду ждать.

— Что?

— Ждать.

— Что-о-о?

Лорд Тилбери заскрежетал зубами. Он устал и вспотел. Это часто случалось с собеседниками герцога.

Лаванда Бриггз села в поезд двенадцать тридцать, который и довез ее до Маркет Бландинга.

День был жаркий, вагон — душный, но Лаванда ликовала. В столице удалось буквально все. Она пообедала с друзьями в «Мятом нарциссе», который славится своей духовностью, а потом пошла на премьеру молодой труппы, предложившей публике одну из тех пьес, в которых со сцены тянет капустой, а человек в котелке оказывается Богом. Прибавьте к этому мысли о преподобном Катберте, и вы поймете, почему она решила на радостях выпить чаю в «Гербе». Говоря строго, в Маркет Бландинге были и другие заведения — вспомним «Гуся и Гусыню», «Веселых Лодочников», «Сноп», «Клин», «Жука» или «Отдых Возницы», — но только здесь истинная леди могла получить изысканный чай с тостами и печеньем. Прочие заведения подходили скорее Джорджу Сирилу.

Кроме того, в «Гербе Эмсвортов» вам подавали чай в большом саду, сбегавшем к реке, где почти все столики стояли среди кустов или под деревьями. Тот, который выбрала Лаванда, был надежно прикрыт зеленью, предоставляя полное уединение, которое не нарушат крики: «Оставь Кэти в покое!» или «Не дразни Дженни!»

Допивая третью чашку, Лаванда услышала голос из-за кустов. Сказал он: «Два пива», но она оцепенела — шестое чувство подсказало ей, что будет интересно. Голос принадлежал герцогу, а он мог приехать на станцию только ради встречи с таинственным любителем свиней.

Тут раздался другой голос, и Лаванда оцепенела вдвойне. Слов она не разобрала — что-то насчет жары, — но не это важно. Говорил ее прежний хозяин, чьи августейшие уста слишком часто диктовали ей, чтобы она его с кем-нибудь спутала.

Сперва разговор интересным не был. Не желая откровенничать при официанте, лорд Тилбери заметил, что жарко, а герцог согласился. Потом герцог сказал, что в городе еще хуже, а согласился лорд Тилбери. Герцог прибавил, что плоха не столько жара, сколько влажность, и не встретил возражений. Тут появилось пиво, и герцог, вероятно, отбросил все приличия, ибо лорд Тилбери сказал:

— Однако ты и пьешь! Шел пешком?

— Нет, подвезли. Это хорошо. А то жара.

— Да, жарко.

— И влажно.

— Еще как!

— Это хуже жары.

— Да, хуже.

Они помолчали. Потом герцог хрюкнул.

— Э? — сказал лорд Тилбери.

— Что «э»? — сказал герцог. — Чего тебе, Скунс?

— Интересно, почему ты смеешься, — холодно пояснил лорд Тилбери. — И не называй меня Скунсом, могут услышать.

— И пускай.

— Так чему ты смеешься? — спросил лорд Тилбери, когда герцог хрюкнул еще раз. Он никогда его не любил, а сейчас, после трудного пути, чувствовал, что общение с ним — слишком высокая плата даже за Императрицу.

Герцог не стал бы говорить с кем попало о своих частных делах, газетчикам же вообще не доверял — ты им что-нибудь скажешь, а назавтра увидишь свой портрет, к которому так и просится подпись: «Разыскиваем…» Но сейчас он выпил пива, а всякий знает, что в пиве Г. Оуэна (это владелец «Герба») есть что-то такое, неведомое. В герцоге плескалась целая пинта волшебного снадобья, и он захотел поделиться радостью со старым другом.

— Обдурил тут одну мегеру, — сообщил он.

— Леди Констанс? — догадался лорд Тилбери.

— Да что ты! Конни еще туда-сюда. Дура, конечно, а так — вполне. Не-ет, жуткую бабу, некую Бриггз. Лаванду, — прибавил он для ясности.

— Лаванду Бриггз? — переспросил издатель. — У меня была такая секретарша.

— Жуткое имя, — заметил герцог.

— Да уж, при ее внешности. Если это она. Длинная, тощая?

— Как глист.

— В клоунских очках?

— Вроде этого.

— На голове какие-то водоросли?

— Водоросли, точно!

— По-видимому, она. Я ее выгнал.

— Что ж с ней еще делать?

— Секретарь хороший, ничего не скажу, но я ее выгнал. Смотрит, как на червя. Значит, она у Эмсворта? Жаль его, жаль. Как же ты ее обдурил?

— Долго рассказывать. Хотела вытянуть полтысячи. Лорд Тилбери сперва растерялся, потом — понял. Он был умный человек.

— Обещал жениться, а? Что ты в ней нашел! Возьмем хотя бы очки. В твоем возрасте можно быть поумней. Как говорится, седина в бороду… Скажи спасибо, ты еще дешево отделался.

Пиво Г. Оуэна действует недолго. Герцог, выпивший одну пинту, уже видел в своем собеседнике не старого друга, а особенно неприятного врага. Фыркнул он так, что Лаванда чуть не выпала из кресла. Он вообще фыркал от всей души.

— Жениться, еще чего!

— Разве дело не в этом?

— Если хочешь знать, она обещала помочь с этой свиньей. Я ей выписал чек, а потом позвонил, чтобы денег не давали.

Лорду Тилбери послышалось, что за кустами кто-то застонал словно душа в предсмертной муке, но ему было не до этого.

— Значит, ничего не заплатишь?

— То-то и оно!

— Тогда сбавь немного.

— Да? Вот что, Скунс, — сказал герцог, глубоко оскорбленный намеками на возраст, — лучше я прибавлю. Моя цена — три тысячи.

— Что?!

— Три тысячи фунтов.

Внезапная тишина сковала сад. Птицы умолкли. Бабочки застыли на лету. Осы в клубничном варенье сидели так, словно их снимают. Онемел и лорд Тилбери. Когда же он заговорил, голос его был хриплым.

— Ты шутишь!..

— Еще чего!

— Мы же договорились.

— Ничего не знаю. Хочешь — бери, а то продам Эмсворту. Он сколько угодно даст. Ну, Скунс, решай. А я пойду, погуляю.

IX

Человек, основавший на пустом месте большое дело, обязан решать быстро, и до сих пор лорду Тилбери это давалось легко. Его умение справляться со сто одной проблемой в день вошло на Флит-стрит в поговорку.

Однако сейчас он ничего решить не мог. Ему очень хотелось завладеть Императрицей, очень не хотелось — тратить столько денег. Подписывая чек на крупную сумму, он вообще как-то слабел.

Когда он в сотый раз взвешивал все «за» и «против», на газон перед ним упала тень. У грубого столика стояло что-то вроде женщины, и, поморгав, издатель узнал свою бывшую секретаршу, которая строго глядела на него сквозь клоунские очки.

Строгость ее была по меньшей мере обоснованной. Ни одна девушка не обрадуется, услышав такое описание, особенно если вслед за ним выяснится, что вожделенные пять сотен ушли из-под рук. Лаванда не унизилась бы до беседы, предпочитая стукнуть его по голове герцогской кружкой, но деловой человек не выбирает сообщников. Какие есть, такие есть.

— Добрый день, лорд Тилбери, — холодно сказала она. — Не уделите ли мне минутку?

Владелец «Мамонта» отогнал бы всякого, но мог ли он забыть, что эта особа чуть не нагрела герцога на пять сотен? Нет, не мог; и потому к удивлению примешалось почтение. Мало того, он пригласил ее сесть, и она села, после чего, как деловой человек, взяла быка за рога.

— Я слышала ваш разговор, — сказала она. — Эти требования чудовищны. Они абсолютно абсурдны. И не думайте ему платить.

Лорд Тилбери просто таял. Он и сейчас считал, что герцог точно выбрал слова, описывая ее вид, но не всем же быть мисс Америкой! Красота, в конце концов, преходяща. Главное — сердце, а оно на месте. «Чудовищны»… «абсолютно абсурдны»… Какой слог!

С другой стороны, что-то в ее речах не сходилось.

— Но мне нужна свинья.

— Она у вас будет.

Лорд Тилбери увидел свет.

— Вы собираетесь… э…

— Мдау. Я добуду ее для вас. Распоряжения сделаны, остается их выполнить.

Лорд Тилбери мог узнать хорошую работу, и растаял окончательно. У него будет эта свинья, а главное — он, как сказал бы герцог, кое-кого обдурит.

— Если, — продолжала Лаванда, — мы договоримся о цене. Я бы попросила пятьсот фунтов.

— Когда я получу свинью?

— Нет, сейчас. Я знаю, что вы не расстаетесь с чековой книжкой.

Лорд Тилбери крякнул; но оправился. Трудно выписывать чек на пятьсот фунтов, но бывают минуты, когда выбора нет.

— Хорошо, — хрипловато ответил он.

— Спасибо, — сказала через полминуты Лаванда, опуская в сумочку чек. — Мне пора в замок. Меня хватится леди Констанс. Пойду, вызову такси.

Телефон, по которому обитатели маленькой гостиницы вызывали такси (Робинсон-младший, частник), находился в баре. Направляясь туда. Лаванда чуть не столкнулась с лордом Икенхемом, выходящим оттуда.

Лорд Икенхем пришел в бар, ибо жара побудила его обновить знакомство с домашним пивом Г. Оуэна. Казалось бы, сиди на террасе с леди Констанс, прихлебывая чай, но он был жалостлив и не хотел огорчать ее своим присутствием. Бывают минуты у всякой женщины, когда ей не нужен даже Икенхем.

Лаванде он обрадовался. Он легко заводил дружбу, и что-то вроде дружбы между ними завелось. Конечно, он не одобрял ее действий, но причины их понимал, побуждениям — сочувствовал. Когда тебе уж очень нужны деньги, чтобы обрести свободу, бывает, что и забудешь материнские наставления. Кроме того, он знал, что ждет ее в замке, и был очень рад, что может предупредить.

— Так, так, — сказал он. — Вернулись?

— Мда-а-ау. Успела на двенадцать тридцать.

— Хорошо провели время?

— Превосходно, спасибо.

— Я вам не мешаю хлопнуть стаканчик?

— Я иду к телефону, вызвать такси.

— Так… Я бы не вызывал. Вы читали «Excelsior»?[124]

— В детстве, — с легким отвращением ответила Лаванда, не любившая Лонгфелло.

— Тогда вы помните, что сказал старик молодому человеку со знаменем, на котором красовалось это неуместное слово. «Не надо, не иди, там буря ждет». Точно то же самое скажет вам немолодой, но изумительно сохранившийся друг. Не надо, забудьте о такси. Зачем они вам? Без них как-то легче.

— Я вас не понимаю!

— Вы многого еще не поняли — например, того, что у вас пятно на носу.

— О, правда? — огорчилась она, открыла сумочку, вынула зеркальце и платок. — Теперь в порядке?

— В идеальном. Хотел бы я сказать то же самое о ваших ближайших перспективах.

— Не понимаю!

— Сейчас поймете. Вы разоблачены. Безжалостный свет полудня высветил ваши козни. Билл Бейли все открыл.

— Что?!

— Да. Вы недооценили его честность. Священники, они такие… Преподобного Катберта Бейли славит весь Ботглтон-Ист. Услышав ваше предложение, он ужаснулся и не швырнул вам в лицо кошелек только потому, что вы его не дали. Затем он пошел к лорду Эмсворту и все открыл. Потому я и советую вам не вызывать такси. Робинсон-младший довезет вас за сходную цену — а что дальше? Лорд Эмсворт, извергающий огонь. Не обманывайтесь, сейчас он — саблезубый тигр. Может откусить ногу.

Челюсть у Лаванды упала куда-то вниз, равно как и сумочка, из которой вылетели компактная пудра, носовой платок, помада, расческа, карандаш для бровей, кошелек с двумя-тремя фунтами, кошелечек с мелочью, пилюли для пищеварения, книга Камю[125] в бумажной обложке и чек лорда Тилбери. Ветерок понес этот чек через тропинку, лорд Икенхем его поймал и вручил ей, подняв брови.

— Однако тариф у вас высокий, — сказал он. — Кто такой Тилбери? Имеет он отношение к Тилбери-Хаузу?

Там, где женщина помельче сломилась бы и заплакала, Лаванда только закрыла рот и поджала губы.

— Да, имеет, — ответила она. — Это лорд Тилбери, владелец «Мамонта». Я у него служила.

— Ах, этот! Господи, что вы делаете?!

— Сейчас порву чек.

Лорд Икенхем остановил ее в непритворном ужасе.

— Дорогая моя, ни в коем случае! Он вам нужен.

— Не могу же я взять деньги.

— Можете, можете. Берите и не выпускайте. У него их слишком много, это портит людей. Помогите ему, пусть он станет лучше, глубже. Может быть, так начнется перелом. Если вам стыдно, хотя вы и не священник, считайте, что взяли у него взаймы. Отдавайте понемногу. Я бы посоветовал — пять фунтов в год, для изящества — с букетиком фиалок. Главное не это, главное — куда вам деваться? Конечно, лучше бы в Лондон, но дорога тяжелая. А, вот что! Мы возьмем такси. Я заплачу, а вы можете отдать, когда бюро наладится. Не забудьте белые фиалки.

— О, лорд Икенхем! — сказала Лаванда, благоговейно глядя на него.

— Рад служить, — отвечал граф.

Помахав рукой уходящему такси, лорд Икенхем направился к замку, неназойливо радуясь. Ангел-хранитель, любивший хоть где-то поставить предел, указал ему было на его ошибку, тихо шепнув, что не стоило потворствовать греховным действиям, но ответ не заставил себя ждать. Лаванде Бриггз, напомнил лорд Икенхем, деньги очень нужны, а если даме нужны деньги, ты обязан помочь ей, остальное тебя не касается.

Кроме того, заметил лорд Икенхем, не надо забывать о душе лорда Тилбери. Можем ли мы упустить такой шанс? Ангел-хранитель, весьма понятливый, если ему все толком объяснить, сказал: «Прости, не подумал». «Прости и забудь», — сказал ангел.

Жара спадала, но граф шел медленно, останавливаясь что ни шаг, чтобы осмотреть флору и фауну; и обменивался дружеским взглядом с приятным кроликом, когда услышал быстрые шаги и взволнованный оклик. Обернувшись, он увидел Арчи Гилпина, который быстро шел к нему.

Брата его, Рикки, который дополнял скудный заработок поэта, продавая луковый суп, лорд Икенхем знал давно; Арчи видел только здесь, в столовой. Это не помешало ему приветливо улыбнуться. Судя по спешке, и этот образ Божий нуждался в совете и помощи, а он, как известно, был рад служить, и не только близким друзьям.

— Тренируетесь? — осведомился граф.

Арчи остановился, отдуваясь. Он был исключительно красив. Мартышка говорил об этом тогда, на Милтон-стрит, но явно его недооценивал. Высокий, стройный, изысканный, племянник герцога походил на звезду экрана в самом лучшем стиле. Как ни печально, он не был весел, и лорд Икенхем приготовился озарить его жизнь по мере сил.

Арчи не был весел, но был растерян. Он взлохматил волосы, на вкус лорда Икенхема — длинноватые. Что поделаешь, художник! Спасибо, что без бакенбард.

— Можно с вами поговорить? — спросил Арчи, отпыхтевшись.

— Конечно, конечно!

— Если вы думаете, я не буду вам мешать.

— Я всегда думаю, но минутку уделю. Что случилось?

— Понимаете, я немножко влип, а Рикки говорил мне, что вы непременно поможете. Он говорил: «Не увидишь — не поверишь». Это про вас.

Лорд Икенхем принял такие слова с радостью. Кому не польстит почтительный восторг!

— Вероятно, он имеет в виду времена, когда я раздобыл ему деньги на этот луковый бар. Странно, но я ничего не знал про эти бары. Я жил в деревне, там их нет. Мартышка сказал мне, что они просто кишат вокруг Лейстер-сквер и Пиккадилли-серкус, продавая суп до утра тем, кто выжил после попойки. Идиллия!.. Рикки все еще преуспевает?

— О, да! А можно, я скажу о себе?

— Конечно, конечно! Простите. Мы, сельские старики, легко уклоняемся от темы. Когда я заговорюсь, прерывайте меня. Значит, вы влипли. Ничего страшного, надеюсь?

Арчи Гилпин опять взлохматил волосы, словно вот-вот начнет вырывать их клочьями.

— Куда там! Страшнее некуда. Вы собирались жениться на двух девушках?

— Не припомню. Вроде бы нет. Это вообще редко бывает. Царь Соломон, да, — а кто еще?

— Я.

— Вы? Постойте, не понимаю.

Они помолчали; лорд Икенхем как будто бы считал в уме.

— Нет, — сказал он наконец. — Не понял. Вы обручены с маленькой Майрой, но получается одна. Вы не спутали?

Арчи Гилпин возвел очи горе, чего резонней было ожидать от его брата.

— Сядем куда-нибудь, — сказал он. — Это быстро не расскажешь.

Усевшись на приступку у изгороди, как начинающий факир — на ложе, утыканное гвоздями, Арчи Гилпин долго подыскивал слова. Он откашливался, ерошил волосы и напоминал лорду Икенхему нервного оратора на банкете, который, встав на ноги, обнаружил, что не помнит истории о двух ирландцах.

— Не знаю, с чего начать, — сказал Арчи.

— А вы начните с начала, — посоветовал лорд Икенхем. — Очень удобно. Через середину — к концу.

Арчи показалось, что это разумно, и он немного успокоился.

— Хорошо, — сказал он, — началось со старого Тилбери. Вы знаете, что я у него работал?

— Не «работаю»?

— Нет. Он меня выгнал.

— Ай-яй-яй! Почему?

— Ему не понравилась моя карикатура. На него.

— Зачем же вы ее показали?

— Не то чтобы показал… То есть показал, но Миллисент. Хотел ее развлечь.

— Миллисент?

— Его секретарша. Моя невеста. Бывшая.

— Да, да, — сказал лорд Икенхем, — конечно. Мартышка мне говорил, что он встретил знакомого, а тот знал ее знакомого, а уж тому она поведала, что отказала вам. Чем вы ее рассердили, почему она обиделась? Ведь карикатура не на нее, если я правильно понял.

Раздался глухой стон. Арчи поднял руку, и лорд Икенхем подумал, что лучше бы ему, как леди Констанс, сходить к парикмахеру.

— Правильно, правильно, — сказал страдалец. — Я думал, Тилбери обедает. Пошел к ней в комнату, положил на стол, мы как раз вместе смотрели.

— А! — сказал лорд Икенхем. — А он не обедал, да? Он вошел.

— Вот именно.

— И увиден.

— Да.

— И обиделся?

— Да.

— И выгнал?

— Да, да, да. А потом Миллисент сказала, что только полный идиот… ну, и так далее. Слово за слово, сами знаете, и — пожалуйста, порвала помолвку. Кольцо она не вернула, потому что я его не дарил, а так — все честь честью.

Лорд Икенхем немного помолчал, думая о том, как делала все это Джейн много лет назад.

— Понятно, — сообщил он. — Мне вас очень жаль, однако все равно не выходит. У вас одна невеста, не две.

Глухой стон раздался снова, рука поднялась, лорд Икенхем ее удержал.

— Не стоит, — сказал он. — Так лучше.

— Вы не знаете, что случилось! — возопил Арчи. — Я ее встретил. Здесь, на станции.

— Кого, Миллисент?

— Да.

— Видимо, мираж.

— Нет.

— Что ей тут делать?

— Наверное, приехала с Тилбери. Ему тут что-то понадобилось…

Лорд Икенхем кивнул. Он знал, что понадобилось магнату.

— … вот он ее и привез, чтобы диктовать. Она вышла на воздух, тут я иду…

— Прямо как в театре!

— Я удивился.

— Представляю! Она была холодна и надменна?

— Что вы! Она каялась, плакала… ну, и так далее.

— Надеюсь, вы заключили ее в объятия?

— Да, конечно, а главное — мы решили пожениться.

— Вы не упомянули, что обручены с Майрой?

— Как-то не пришлось.

— Понимаю. Да, один плюс один. Виноват. А вы совершенно правы.

— Почему вы смеетесь?

— Я мягко улыбаюсь, думая о том, как просто все решается. Это же очевидно! Вы говорите Майре, чтобы не покупала приданого, поскольку оно не понадобится.

Арчи схватился за кусок рельса, иначе бы он упал. Мгновение-другое казалось, что он взлохматит волосы, но он только глотнул воздух, как изящная треска.

— То есть порвать с ней?

— Вот именно. Зачем ей зря тратиться?

— Я не могу! Да, это я с горя, хотел показать Миллисент…

— …что свет не сошелся на ней клином?

— Примерно. Когда Майра отказалась, я очень обрадовался. Но она подумала и согласилась. Что же я могу сделать?

— Слово Гилпина — тверже камня? Похвально, хотя и жаль, что вы так часто даете это слово. Но не бойтесь разбить нежное сердце. Уверяю вас, сама по себе Майра бы в жизни не согласилась.

— Так в чем же дело?

— В том же, что и у вас. У нее размолвка с женихом.

— Она обручена?

— Еще как! Вы его знаете. Это мой друг Мериуэзер.

— Господи! — И Арчи зарделся, словно июньская роза. — Как вы меня обрадовали!

— Очень приятно.

— Теперь я знаю, что делать. Только не надо… как это говорят?

— Необдуманной спешки?

— Да. Тут нужна осторожность. Понимаете, я надеюсь вытянуть из дяди Алариха тысячу фунтов.

Лорд Икенхем покачал головой.

— Из герцога? Маловероятно. Вся Англия говорит о его бережливости.

Арчи кивнул, прекрасно зная, что герцог отдает деньги не охотнее, чем отдал бы кость раздражительный волкодав.

— Да, да, — сказал он. — Но тут дело другое. Когда я ему сказал, что женюсь на дочери миллионера, он был, в сущности, вежлив. Тысячу он даст.

— Почему вам нужна именно эта сумма?

— Рикки ищет компаньона. Он сказал, если я внесу тысячу, я буду получать третью часть доходов. Это очень много.

— Да, Мартышка мне говорил. По-видимому, приверженцы спиртного идут к нему толпами, как бизоны к реке.

— Идут. Луковый суп их просто притягивает. Я его в рот не беру, слизь какая-то, но о вкусах не спорят. Значит, так, — воодушевился Арчи. — Все остается, как есть, дядя Аларих дает мне тысячу, Майра расторгает помолвку, я женюсь на Миллисент, ваш Мериуэзер — на Майре, счастливый конец. А?

Горестный, жалостливый взгляд был ему ответом. Лорд Икенхем страдал — легко ли заморозить северным ветром цветущий сад мечтаний? — но другого выхода не видел.

— Майра не может расторгнуть помолвку, — сказал он.

— Почему?

— Ее тут же отошлют в Америку, разлучив с Биллом Бейли.

— Кто это?

— А, забыл сказать! Это Мериуэзер. Точнее, Мериуэзер — преподобный Катберт Бейли. Здесь он инкогнито, леди Констанс почему-то его не любит. Видимо, дело в том, что он беден. Майру увезли из Лондона и заточили в замке, чтобы они не встречались. Словом, если вы разойдетесь, она немедленно окажется в Нью-Йорке.

Наступило молчание. Вечернее небо потемнело, как и лицо Арчи Гилпина. Он смотрел куда-то, не очень далеко, словно ближайшие окрестности причиняли ему боль.

— Да, положение… — сказал он.

— Надо подумать, — сказал лорд Икенхем. — Именно, подумать. Прокрутить все в мозгу.

X

Герцог Данстабл не отличался терпением. Если он вел с кем-нибудь дело, он требовал скорости; но сейчас, с лордом Тилбери, склонялся к тому, чтобы подождать. Только на третий день подошел он к телефону и позвонил в Лондон.

— Скунс, — заорал он, — это ты?

Если бы герцог лучше слышал, он бы различил странный звук, словно неопытный шофер переводит скорость в машине старой марки. Это лорд Тилбери заскрежетал зубами. Когда мы слышим знакомый голос, сердце у нас трепещет, как у Вордсворта, увидевшего радугу; с лордом Тилбери этого не случилось.

— Данстабл? — ледяным голосом спросил он.

— Что?

— Я говорю, Данстабл?

— А кто еще?

— Что тебе нужно?

— Что-о?

— Я говорю, что нужно? Я занят.

— Что-о-о?

— Я говорю, я занят.

— Я тоже занят. Дела, дела… Не могу я с тобой болтать целый день! Как со свиньей?

— Что ты имеешь в виду?

— Берешь ты ее или нет? Скажи прямо. Не тяни.

Лорд Тилбери глубоко вздохнул. Какое счастье, подумал он, что судьба свела его с Лавандой Бриггз. Он больше не слышал о ней, но думал, что она в Бландинге, строит козни, блюдет его интересы, — настолько это все думал, что ответил: «Не беру». К этому он добавил несколько наблюдений. Нужно ли было перечислять все то, что отличало герцога от идеального человека, остается спорным. Прав ли он был, мы не знаем, но ему стало гораздо легче и, положив трубку, он бодро вызвал Миллисент.

Никакие слова, даже самые обидные, не могли пронять герцога. После прямого и ясного ответа он, собственно, и не слушал. Отходя от телефона, он думал только о том, что продаст свинью лорду Эмсворту, который уж точно не поскупится; и собрался было к нему пойти, когда пронзительный визг оповестил его о прибытии Джорджа.

— Эй! — крикнул Джордж.

— Сколько тебе говорить?..

— Виноват, забываю. Здорово с этой Майрой, а?

— Что с ней еще?

— Выходит за Арчи Гилпина.

В пылу беседы о свинье герцог совсем об этом забыл, а вспомнив, расплылся (если мог расплыться) и выразил удовлетворение.

— Завтра папец приедет.

— Чей?

— Майрин, в четыре десять. Дед за ним поехал в Лондон. Разоделся — ух! Прямо пижон.

— Какой он тебе пижон! — сказал герцог, не способный в эту минуту на серьезный упрек.

Джордж задумался о том, кто же вправе называть деда пижоном, но его прервали.

— А с чего он разоделся? — подозрительно спросил герцог, ибо знал, как не любит хозяин замка прилично выглядеть.

— Тетя Конни велела, — честно ответил мальчик.

Герцог подул в усы, думая о том, что Конни что-то слишком трясется над этим янки. Это неспроста. Деньги ей не нужны, своих куча, от покойного Кибла. Значит, тут, как говорится, не только дружеские чувства. И правда, зачем держать на письменном столе изображение человека, у которого голова, как испанский лук? Незачем; если ты в него не влюбилась. А тогда, в «Ритце»? Подсел к ним, сидят за столом, воркуют… да. К той минуте, когда он избавился от Джорджа, объяснив ему, что не хочет болтать у озера с христианами, герцог твердо знал, что догадка его — правильна, и потому сразу же пошел потолковать с лордом Икенхемом. Он его не очень любил, но с кем тут еще толковать?

Лорда Икенхема он нашел в гамаке, где тот размышлял о недавних проблемах, и немедленно приступил к делу.

— Эй, Икенхем, — сказал он. — Этот тип, как его, Шумейкер…

— Скунмейкер. Джимми Скунмейкер.

— Вы его знаете, что ли?

— Еще бы! Я его очень жду.

— Не вы один.

— Кто же его ждет?

— Конни, вот кто. Знаете, Икенхем, вчера я зашел к ней, смотрю — телеграмма. «Еду», и еще там что-то. Подпись — «Скунмейкер». Она его вызвала. А почему?

— Не знаю. Подскажите.

— Коту ясно, втрескалась. У него голова — вылитый лук, а она держит его фотографию. Посылает срочные телеграммы. Что там, заставляет Эмсворта надеть воротничок! За мной он в Лондон не ездил! Ну, что скажете? Тьфу!

Последнее слово он обратил к Биджу, который подошел к гамаку и осторожно покашлял.

— Что нужно?

— Миледи, ваша светлость, поручила мне найти его милость и пригласить к ней, — с достоинством сказал Бидж. Он был не из тех, кто боится герцогов, пусть и с белыми усами.

— Зовет его, а?

— Именно так, ваша светлость.

— Пойдите-ка, узнайте, в чем дело, Икенхем. Помните, что я сказал. Смотрите за ней! — прибавил он свистящим шепотом.

Лорд Икенхем задумчиво пересек лужайку. Ему было о чем подумать. Он знал, как мучает брата леди Констанс, и очень хотел облегчить ему жизнь, но устранить суровую сестру он все еще не надеялся. Если она выйдет замуж и уедет в Америку, это будет самой большой радостью для девятого графа с тех пор, как туда же уехал его младший сын Фредерик. Что может быть благородней, чем лишить безобидного человека сестры, которая говорит ему: «О, Кларенс!», превращая замок в хижину дяди Тома, где сама она успешно заменяет Саймона Легри? Конечно, брак заключают двое, надо бы спросить и Джимми, но ответная телеграмма сулила многое. Финансовому монарху не так легко вырваться и перелететь через океан, если его ничто не привлекает на другом берегу. Хорошо бы, думал лорд Икенхем, встретить друга на станции, повести в «Герб Эмсвортов» и накачать домашним пивом. Умягченный животворящей жидкостью, он скорее отбросит запреты и откроет душу.

Леди Констанс сидела у стола, барабаня по нему пальцами, и лорду Икенхему показалось, как всегда в ее присутствии, что время потекло вспять, а перед ним — гувернантка. В те дни он прежде всего думал о том, ударит ли она, его линейкой, так что он обрадовался, увидев в руке у леди только перочинный ножик слоновой кости.

Сама она приветливой не была, но была красивой, почему бы Скунмейкеру не влюбиться?

— Садитесь, пожалуйста, лорд Икенхем.

Он сел, она помолчала, видимо — подыскивая слова. Потом со свойственной ей отвагой приступила к делу:

— Завтра приезжает отец Майры, лорд Икенхем.

— Да, я слышал. Я как раз говорил Данстаблу, как хорошо увидеть его после стольких лет.

Судя по легкому облачку на челе хозяйки, ее не волновали чувства этого гостя.

— Интересно, потолстел он или нет. Ему надо следить за калориями, он склонен к полноте.

Судя по тому же облачку, леди Констанс не собиралась говорить и об этом.

— Это я его вызвала. Послала «молнию».

— После нашей с вами беседы?

— Да, — сказала леди Констанс, заметно вздрогнув. — Пусть увезет Майру в Америку.

— Так, так… Вы ему это написали?

— Нет, конечно. Я бы не хотела, чтобы он узнал о ее увлечении. Трудно объяснить, почему я позволила мистеру Бейли приехать в замок.

— Трудно, вы правы. Джимми бы очень удивился.

— С другой стороны, надо как-то объяснить, почему я его вызвала. Вам ничего не приходит в голову, лорд Икенхем?

Сказав все это, она поджалась. Гость широко улыбался ей, а уж этого она совсем не хотела.

— Дорогая леди Констанс, — радостно ответил он, — нет ничего проще. Вы ему скажете, что его дочь обручилась с Арчи Гилпином, а вы хотите, чтобы он с ним познакомился. Как же иначе? Любящий отец обидится, если его не вызовут. Вот и все, не правда ли?

Леди Констанс разжалась. Она по-прежнему считала лорда Икенхема общественно опасным, но была достаточно честна, чтобы признать за ним всеведение.

Поезд, отходивший от Паддингтонского вокзала в одиннадцать сорок пять (первая остановка — Свиндон), подошел к станции Маркет Бландинг, и из него вышли лорд Эмсворт и Джеймс Р. Скунмейкер.

Американские финансисты бывают разных размеров, от маленьких, как уклейка, до величаво-солидных; Скунмейкер принадлежал к последнему виду. Голова у него была крупная, лицо — красивое, хотя и перерезанное, словно маской, очками в черепаховой оправе. В молодости он играл в американской сборной и сейчас выглядел так, словно легко защитит ворота, только не умелым рывком, а властным взором.

Вид у него был точно такой, какой и должен быть, если ты долго едешь вместе с лордом Эмсвортом; однако, увидев стройную фигуру на перроне, он повеселел.

— Фредди! — удивленно воскликнул он. — Ах, черт!

— Привет, Джимми.

— Откуда ты здесь?

— Да так.

— Ну и ну! — сказал мистер Скунмейкер.

— Ну, ну, ну! — сказал лорд Икенхем.

— Ну, ну, ну, ну! — сказал все тот же Скунмейкер. Беседу их прервал лорд Эмсворт, которому не терпелось добраться до блаженной спальни и раздеться. Особенно его мучили ботинки.

— А, Икенхем! — сказал он. — Машина здесь?

— Рвет удила.

— Тогда поедем?

— Вот что, — сказал лорд Икенхем. — Я понимаю, вам нужно переодеться…

— Ботинки снять…

— Они прекрасны.

— Они очень жмут.

— Держитесь, Эмсворт! Вспомните китаянок. Разве они жалуются? Да, так мы с Джимми лет пятнадцать не виделись. Я бы его повел в «Герб». Хочешь пива, Джимми?

— Ах! — сказал мистер Скунмейкер.

— Значит, мы вас грузим в машину, а сами придем позже. Грузить лорда Эмсворта в машину было всегда нелегко — ноги его обретали сходство со щупальцами спрута, — но все обошлось, и лорд Икенхем повел друга под сень деревьев, где недавно проходили переговоры между лордом Тилбери, герцогом и Лавандой Бриггз.

— Ах! — немного погодя повторил мистер Скунмейкер, опуская на стол пустую кружку.

— Еще одну?

— Да, наверное, — сказал американец с тем благоговением, с каким обычно говорили люди, побывавшие впервые у Г. Оуэна.

Появилась вторая кружка, мистер Скунмейкер в нее погрузился. Пока он ехал, в горле у него пересохло. Сейчас он поглядел вокруг, с удовольствием впитывая в душу мягкий газон, тенистые деревья и серебряный блеск реки.

— А тут ничего, — сказал он.

— Теперь будет еще лучше, — любезно отвечал его друг. — Почему ты приехал?

— Получил телеграмму от леди Констанс. Может, Майк не в порядке?

— Какой Майк?

— Ну, Майра.

— Не знал, что у нее такой псевдоним. Наверное, ты стал ее так называть уже без меня. Майра в порядке. Замуж выходит.

Мистер Скунмейкер подскочил, что опасно, если пьешь пиво.

— Почему? — вскричал он.

— Любовь, Джимми… — не без укоризны сказал лорд Икенхем. — Как не влюбиться в такой романтической обстановке! Воздух располагает. Сильные люди, и не помышлявшие о браке, приезжают сюда, а через неделю вырезают сердца на деревьях. Видимо, озон.

Мистер Скунмейкер хмурился. Он знал, как порывиста его дочь.

— А кто он? — спросил несчастный отец, готовый к худшему, хотя и не предполагавший, что избранником окажется чистильщик обуви и ножей. — За кого она выходит?

— За некоего Гилпина, зовут Арчибальд. Племянник герцога Данстабла, — отвечал лорд Икенхем.

Мистер Скунмейкер просиял. Конечно, лучше бы не Арчибальд, но ничего не попишешь; а герцогов он любил.

— Вот это да!

— Я так и думал, что ты обрадуешься.

— Когда же она успела?

— Только что.

— Странно, что леди Констанс ничего об этом не написала.

— Слишком дорого. Ты представляешь, сколько берут за слово? Денежки счет любят. Ты называешь ее леди Констанс?

— А как же еще?

— Сухо. Вы ведь давно знакомы?

— Да, довольно давно… мы с ней друзья. Поразительная женщина. Но такая гордая… я бы сказал, холодноватая. Держит на расстоянии, если ты меня понимаешь. К ней не подступишься.

— А ты бы хотел подступиться, — уточнил лорд Икенхем, пристально глядя на него.

Мистер Скунмейкер только что допил вторую кружку, и что-то подсказывало графу, что момент настал.

Сперва мистер Скунмейкер вроде бы замялся, но домашнее пиво одолело его. Он порозовел, особенно уши.

— Да, — отвечал он. — А что?

— Дорогой мой, я тебя не упрекаю! Я понимаю и сочувствую. Любой нормальный человек захочет подступиться к Конни.

— Ты зовешь ее Конни?

— Естественно.

— Как ты решился?

— Получилось само собой.

— Ах, мне бы так! — вздохнул мистер Скунмейкер, заглянув в свою кружку и увидев, что она пуста. — Мне бы твою смелость. Если бы я уговорил эту женщину выйти за меня замуж, я был бы самым счастливым человеком в мире.

Кроме ее брата Кларенса, подумал лорд Икенхем, ласково трогая рукав друга.

— Молодец, Джимми. Так ей и скажи. Они это любят.

— Не решаюсь.

— Чепуха. Шестилетний ребенок это скажет, если он вообще умеет говорить.

Мистер Скунмейкер снова вздохнул. Пиво Г. Оуэна веселит сердце человека,[126] иногда — даже слишком, но не на этот раз.

— Вот-вот, — сказал он. — Я не умею. Как взгляну на ее профиль, так и лишаюсь речи.

— Не смотри на нее сбоку.

— Я ее недостоин, вот в чем дело. Она выше меня.

— Скунмейкер достоин кого угодно.

— Кто это сказал?

— Я.

— Ну, я с этим не согласен. Я знаю, что выйдет. Она окатит меня холодом.

Лорд Икенхем, убравший было руку, вернул ее на рукав.

— Вот тут ты не прав, Джимми. Я случайно знаю, что она тебя любит. Конни ничего не может скрыть от меня.

— Она сама тебе сказала?

— Не то чтобы сама… Но ты бы на нее посмотрел, когда упоминают твое имя! Поверь, она так сжала руки, что косточки пальцев побелели, а все потому, что кто-то заговорил о тебе. Примени метод Икенхема, победа обеспечена.

— Метод Икенхема?

— Да. Изобрел как-то в молодости. Хватаешь в объятия, сжимаешь, покрываешь поцелуями смущенное лицо и говоришь что-нибудь вроде: «Моя судьба!» Естественно, стиснув зубы. Так верней.

Мистер Скунмейкер воззрился на него в ужасе.

— Ты хочешь, чтобы я все это сделал с леди Констанс?

— А что такого?

— Все.

— Например?

— Я и начать не смогу.

— Где твое мужество?

— С ней? Его просто нету.

— Ну, ну! Кто она, в сущности? Обычная женщина…

— Нет, она — леди Констанс, сестра графа Эмсворта, с родословной до самого потопа.

Лорд Икенхем подумал немного и понял, что это препятствие, но не тупик.

— Вот что, Джимми, — сказал он. — Тебе нужна «Царица мая».

— Что?

— Это напиток, который я обычно рекомендую робким воздыхателям, которые боятся применить метод Икенхема. Полное название: «Завтрашний день, о, завтрашний день, он лучше рая, завтра я стану, о, завтра я стану царицей мая». Берем сухое шампанское, прибавляем немного бренди, кюммеля и шартреза. Действие — поразительное. Карлики без подготовки, но в пенсне, покоряли самых гордых красавиц. Скажу-ка я Биджу, чтобы он все это приготовил и подал тебе к обеду. Потом выведи Конни на террасу и приступай по схеме. Очень удивлюсь, если мы не увидим объявления в «Тайме».

— Значит, хватаю? — печально спросил мистер Скунмейкер.

— Именно.

— Целую?

— Да.

— Говорю: «Моя судьба»?

— Если еще чего не придумаешь, — сказал обстоятельный Икенхем. — Это приблизительный текст. Главное — не тяни.

Наутро, когда лорд Икенхем устроился поудобней в гамаке, он услышал хриплый голос, увидел рядом Скунмейкера, присел и посмотрел. Скунмейкер ему не понравился. Он был бледен и уныл. По всей вероятности, завтрашний (теперь — сегодняшний) день не оказался лучше рая.

Слишком хорошо воспитанный, чтоб облачить все это в слова, пятый граф выразил притворную радость.

— Джимми! Я тебя ждал. Какие новости? Начинаю копить деньги на свадебный подарок.

Мистер Скунмейкер покачал головой и тут же издал горестный стон. Качать головой ему было трудно.

— Знаешь ли, эта «Царица»… — выговорил он.

— Да, многие жалуются, — согласился лорд Икенхем. — Я думаю, дело в шартрезе. Ничего, главное — результат.

— Его нет.

— Ну, ну, ну! Я видел, как ты уводил Конни на террасу.

— Да, а что дальше? Испугался, как всегда.

Лорд Икенхем вздохнул. Он знал, что разочарования посылаются нам, чтобы мы стали духовней, но все равно не любил их.

— Ты не объяснился?

— Куда там!

— О чем же вы говорили? О погоде?

— О Майре и этом ее женихе. Я спросил, почему она не написала о нем в телеграмме.

— Что она ответила?

— Она сказала, что не хотела меня пугать. Странно…

— Ничего странного. Нельзя же ответить, что она просто не может без тебя жить. Скромность, сам понимаешь.

Мистер Скунмейкер немного оживился.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно. Она тебя любит, как сумасшедшая. Придешь в себя, попробуй снова. Опыт показывает, что против этого похмелья средство одно — выспаться. Ложись в гамак.

— А тебе он не нужен?

— Как сказал сэр Филип Сидни, тебе нужней.

— Спасибо, — простонал мистер Скунмейкер, карабкаясь в гамак, ибо недолгое веселье уже покинуло его. — Нет, Фредди, ты не прав. Она меня не любит. Что ж, — и он снова вздохнул, — у меня есть мое дело.

Глаза у лорда Икенхема сверкнули. Его посетила новая мысль.

— А что ты сейчас делаешь, Джимми? Что-нибудь такое, великое?

— Ну, не маленькое. Ты знаешь Флориду?

— Не особенно. Я больше бывал на Западе и в Нью-Йорке.

— Значит, тебе ничего не говорят слова «Остров Юпитера»?

— Нет, почему же, говорят. Такой курорт для миллионеров, да?

— Примерно. Клуб, гольф, теннис, пляж. Снимешь домик на сезон.

— И платишь не так уж мало?

— Ну, естественно. Вот я и задумал такую штуку, только подальше. Корпорация «Остров Венеры».

— Вкладчиков хватает?

— Вполне. А что?

— Просто я подумал, если Майра выходит за этого племянника, не предложить ли герцогу акцию-другую? Денег у него — завались, но лишние не помешают. Он к ним очень привязан.

Мистер Скунмейкер уже засыпал, но все же ответил, что охотно окажет герцогу такую услугу. Он поблагодарил друга за совет, а друг сообщил ему, что каждый день совершает доброе дело, потому что его матушку когда-то напугал бойскаут.

— Живем один раз, Джимми, — сказал он. — Если я что-то могу сделать, я не откладываю. Как лежится?

Мистер Скунмейкер тихо захрапел, а его английский друг пошел потолковать с герцогом.

XI

Герцог сидел на террасе, но как бы и на облаке, в небе, опоясанный радугой. Ему в жизни так не везло. В Эмсворте он не сомневался, мало того — какую бы сумму он ни назвал, делиться не надо ни с кем. Припомнив, что он чуть не лишился пятисот фунтов, он вздрогнул от боли.

Поистине, если Провидение начнет, ему нет удержу — племянник Арчибальд, до сих пор только вводивший в расходы, женится на дочке миллионера. Как он ее окрутил, понять невозможно, но факт остается фактом, и герцог был так удивлен, что даже не подул в усы, завидев лорда Икенхема. Он считал, что место этому графу — в не слишком хорошей лечебнице для психов, но сегодня благоволил ко всем.

Лорд Икенхем был серьезен.

— Надеюсь, не помешал, — сказал он. — Вы не решаете кроссворд?

— Нет, — отвечал герцог. — Я думаю.

— Боюсь, — продолжал граф, — я дам вам новую пищу для раздумий, и не очень приятных. Как меняются люди с годами! Вы не замечали?

— Это кто? Не я.

— Нет, не вы. Я говорю о бедном Скунмейкере.

— Чем же он бедный?

— Всем. Пятнадцать лет назад у него было большое будущее, и какое-то время все шло неплохо. Шло — но ушло.

— Куда? — спросил не очень понятливый герцог.

— Он разорился. Только никому не говорите, но он попросил взаймы у меня. Я был потрясен.

Герцогу не пришлось дуть в усы, они взметнулись сами, словно неправильный водопад.

— Да он же миллионер!

Лорд Икенхем горько улыбнулся.

— Он хочет, чтобы вы так думали. Но друзья мне пишут из Нью-Йорка, вот и написали. Полного краха ждут с минуты на минуту. Вы знаете, как у них там. Надрываются… Откусят, а проглотить не могут. Теперь для него и пятерка — деньги. Он просил десятку, и я ее дал, духу не хватило отказать. Между нами, конечно, но вас предупредить я должен.

Глаза у герцога вылезли, как у крупной улитки. Усы вообще не унимались. Джордж, и тот не видел их в такой форме.

— Предупредить? Если он сунется ко мне, ни шиша не дам.

— Он хочет больше, чем шиш. Боюсь, он попытается втянуть вас в дикую аферу. Какая-то липа во Флориде. Корпорация «Остров Венеры». А, каково? Остров Венеры, вы подумайте! Такого и места нет. Я беспокоюсь о вас, потому что он очень настойчивый. Стойте насмерть.

— Как же, как же, — тяжело дыша, отвечал герцог.

Лорд Икенхем подождал, не поблагодарит ли он благодетеля, но герцог только дышал, и он вернулся к гамаку. Мистер Скунмейкер выглядел получше, сон освежил его.

— Голова прошла?

— Не то чтобы прошла, — сказал обстоятельный американец. — Но болит меньше.

— Тогда сходи-ка ты к герцогу, расскажи про этот остров. Он только что говорил мне, что хочет вложить куда-нибудь деньги. В душе он истинный игрок.

— Игрок? — возмутился Скунмейкер. — При чем здесь игра? Дело абсолютно верное.

— Конечно, конечно, — успокоил его граф. — Вот ты ему и скажи.

— Зачем? — не успокоился Скунмейкер. — Деньги у меня есть.

— Ну, ясно. Это — большое одолжение. Только не дай Бог, чтобы он это понял! Ты ведь знаешь, какие они гордые, герцоги! Не терпят одолжений. Проси как следует.

— Хорошо, — неохотно согласился миллионер. — Странно, честное слово! Он же получит вчетверо.

— Вот мы и посмеемся, — заверил лорд Икенхем. — Он на террасе. Я сказал, что ты можешь прийти.

Он лег в освободившийся гамак и снова объяснялся с ангелом, когда ощутил, что рядом — Арчи Гилпин. Тот был красив, но тревожен.

— Вот что, — сказал он, — я вас видел с дядей Аларихом.

— Да, мы беседовали.

— Как он?

— Немного взволнован. Из него хотят вытянуть деньги.

— Ой!

— Или захотят. Вам не доводилось читать «Исповедь Альфонса», воспоминания французского лакея? Скорее всего, нет, вы тогда еще не родились. Этот Альфонс говорит: «Я ненавижу тех, кто хочет одолжить у меня деньги». Герцог, как вылитый.

Арчи добрался до волос и занялся ими. Когда он заговорил, голос его был мрачен.

— Значит, сейчас не надо просить у него тысячу?

— Скорее, нет. Почему вы спешите?

— Вот почему. Я получил письмо от Рикки. Он дает мне одну неделю, а то он возьмет в компаньоны кого-нибудь еще.

— Да, неприятно. Я сам не люблю ультиматумы. Правда, за неделю многое может случиться, Что там, за день! Вот я вам что посоветую…

Но Арчи не довелось услышать этот совет, без сомнения, ценный: на дорожке появился Скунмейкер. Отец нареченной привел жениха в беспокойное состояние. Видимо, главную роль играли очки в черепаховой оправе, а может быть — и челюсть.

Скунмейкер навис над гамаком, как грозовая туча.

— А, чертов герцог! — сказал он, и лорд Икенхем поднял брови.

— Джимми, мой дорогой! Мне кажется, ваша беседа не очень удачна. Что случилось? Тебе удалось заговорить о корпорации?

— Удалось! — отвечал Скунмейкер, оглушительно фыркнув. — Он просто взбесился. Говорил ты ему, что я занимал у тебя деньги?

— Деньги, у меня? Конечно, нет.

— А он говорит, говорил.

— Удивительно… И сколько же я тебе дал?

— Десять фунтов.

— Поразительно! Эту сумму ты даешь на чай. Знаешь, что я думаю? Я вспоминал старое время, когда нам с тобой бывало нелегко, и мы друг у друга занимали, то один, то другой. Этот герцог все путает. И отец у него был такой. И сестры, и тетки. На чем же вы порешили?

— Я ему сказал, что он не в себе, и ушел.

— Правильно. А что ты будешь делать? Мистер Скунмейкер зарделся.

— Я бы пошел поискал леди Констанс…

— Конни, — поправил лорд Икенхем. — Думай о ней именно так, иначе ничего не выйдет.

— Не выйдет, если буду думать так, — сдержанно сказал Скунмейкер.

Утро было теплое, всюду что-то звучало — и местные осы, и садовник на дальнем газоне, — а потому лорд Икенхем почти сразу уснул. Но спал он недолго; над ухом раздался вопль:

— Эй!

— Ах, это вы, Данстабл! — сказал он, просыпаясь. — Вы чем-то расстроены?

Глаза у герцога вылезли, усы плясали на ветру.

— Икенхем, вы были правы!

— В чем?

— Ну, с этим янки, как его, Скамейкер. Пришел ко мне и стал тянуть деньги на свой венерический остров.

Лорд Икенхем тихо свистнул.

— Что вы говорите! Так быстро… Подождал бы, познакомился… Приставал?

— Еще как!

— Это он умеет. А вы не поддались?

— Я?!

— Конечно, нет. С вашим здравомыслием…

— Я его прогнал.

— Понятно. Что ж, не виню. Хотя это и неудобно…

— Кому, мне?

— Понимаете, ваш племянник женится на его дочери… Герцог разинул рот.

— Ну и ну! — воскликнул он. — Забыл!

— Я бы на вашем месте этого не забывал. Хорошо, что вы богаты.

— Э?

— Вам же придется содержать Арчи с семьей, да и не только их — есть Скунмейкер, есть его сестры…

— Не буду.

— Нельзя же им голодать.

— Почему?

— Вы считаете, все мы переедаем? Да, конечно, но удобно ли, если они будут побираться? Так и вижу статейки у Тилбери. Знаете, сплетни, они сами распространяются.

Герцог вцепился в гамак, от чего лорд Икенхем ощутил что-то вроде морской болезни. Гордый Данстабл забыл, как охотно схватится владелец «Мамонта» за скандальные материалы.

Тут его осенила мысль.

— А почему он будет побираться? У него есть жалованье.

— Больше нету.

— Э?

— Ему дали отставку.

— Дали? Что ему дали?

— Его уволили.

— О!

— Так он мне сказал.

— А мне?

— Наверное, боялся огорчить. Арчибальд очень деликатен.

— Он гад и кретин.

— Не скажите. Мне очень нравятся его волосы. А вам? Что ж, работы у него нет, все ложится на вас. Просто не знаю, как вы справитесь. Тысячи по две — по три, и так — годами. Какая жалость, что нельзя ему сказать, чтобы он расторг помолвку! Это бы все решило. Но вы, конечно, не можете…

— Кто, я? Почему? Прекрасная мысль. Сейчас и скажу, а не захочет, пусть пеняет на себя!

— Постойте! Вы не все поняли. А суд?

— Какой суд?

Лорд Икенхем был терпелив, как гувернантка, объясняющая простые правила арифметики слабоумному ребенку.

— Ну, как же! Если Арчи расторгнет помолвку, Майра, естественно, подаст иск. Не догадается — Скунмейкер подскажет. Присяжные будут суровы. Арчи говорит, что у нее много писем.

— Какие письма? Они оба тут живут!

— Видимо, записки. Несколько пламенных слов, которые скользнут ей в руку — днем, под дверь — ночью… Сами знаете, когда сердце молодо…

— Может, там нет ничего о браке.

— Я бы не стал это подчеркивать. Если вы вспомните, что принесло Пиквику упоминание о котлетах и томатном соусе…[127]

— Кому?

— Неважно. Когда эти записки прочитают в суде, вам придется нелегко.

— Мне? А я тут при чем? Если он такой идиот, пусть выкручивается. Я за него платить не обязан.

— Что не очень хорошо прозвучит в газетной хронике. Все-таки он ваш племянник.

Герцог выругал, племянника, лорд Икенхем с ним согласился, прибавив, однако, что его племянник Мартышка видит источник зла в дядях.

— Надежда у нас одна, — сказал он после этого.

— Какая? — спросил герцог, не видевший никакой. Глаза у него заблестели, и он подумал, что этот Икенхем — псих, конечно, но с просветами.

— Попытаемся ее подкупить. К нашему счастью, она Арчи не любит.

— Кто его полюбит, кретина?

— Дело сложнее. Вы знаете Мериуэзера?

— Это с такой мордой?

— Очень точное описание. У него есть и сердце, но его не видно.

— А что с ним такое?

— Майра его любит.

— Мериуэзера?

— Да.

— Зачем же ей Арчи?

— Дорогой Данстабл! Когда отец вот-вот разорится, уже не до любви. Она может породниться с вами!

— Это верно.

— Конечно, кому понравится брак по расчету? Но ничего не попишешь. У Мериуэзера денег нет.

— Как это нет? У них в Бразилии все богатые.

— Все, но не он. Бразильские орехи поразила таинственная болезнь, и он утратил всё.

— Кретин.

— Ваше сочувствие говорит о благородстве. Да, денег у него нет, в том и беда. Но именно поэтому Майра кинется на любой подкуп. Тогда они вступят в дело по изготовлению и продаже лукового супа.

— Мой племянник Аларих продает этот суп.

— Неужели?

— Да. Пишет стихи и продает луковый суп. Спросят в клубе: «А как ваш племянник?» — а что ответить? Они-то думают, я скажу, он дипломат какой-нибудь, а тут — суп…

— Как я вас понимаю! Я слышал, он очень питательный, но никому за него не поставили самого захудалого памятника. Однако деньги он приносит. Они расширяют производство и предложили долю моему протеже, если он внесет тысячу фунтов. Так что, когда вы скажете Майре…

— Тысячу фунтов?

— Так говорит Мериуэзер.

— Это очень много.

— В том-то и дело.

Герцог задумался. Думал он медленно, до сути дошел постепенно.

— Ага! — сказал он. — Значит, если я дам этой дуре тысячу фунтов, она передаст их морде, откажет Арчибааьду, а за морду выйдет.

— Именно. Какая точность!

До герцога к этой минуте добралась утешительная мысль: он подкупает дуру за тысячу, а получает с Эмсворта три. Если бы он мог бросать благодарные взгляды, он бы бросил один на лорда Икенхема.

— Пойду выпишу чек, — сказал он.

Когда герцог ушел, а лорд Икенхем снова стал раскачиваться в гамаке, ему показалось, что ангельский голос произнес его имя, но он поразмыслил и догадался, что ангел не станет называть его дядей Фредом, а потому — привстал, провел рукой по глазам и увидел Майру Скунмейкер. Она была прелестна, как всегда, но странно одета для деревенского утра.

— А, Майра! — сказал он. — Почему ты так одета?

— Еду в Лондон. Что вам привезти?

— Да ничего, кроме табака. А зачем ты едешь?

— Папа дал чек, чтобы я себе что-нибудь купила.

— Очень великодушно. Однако ты не радуешься.

— Чему тут радоваться? Все так запуталось.

— Распутается.

— Ах, если бы!

— На мой взгляд, перспективы прекрасные.

— Скажите Биллу, он совсем скис.

— В моральном упадке?

— Да. Знаете, как бывает, когда ждешь: вот-вот все рухнет.

— Так, так… Он — в напряжении.

— Именно. Он не понимает, почему леди Констанс молчит.

— Ему хочется с ней поболтать?

— А как вы думаете? Он все сказал лорду Эмсворту, лорд Эмсворт—ей…

— Не обязательно. Мог забыть.

— Такую важную вещь?

— Для него нет предела, особенно когда он думает о свинье.

— Что там со свиньей? Она прекрасно выглядела.

— Со свиньей то, что герцог ее забрал.

— Как?

— Очень длинная история. Позже расскажу. На какой ты поезд?

— Десять тридцать пять. Я хотела, чтобы Билл со мной поехал. Мы бы поженились.

— Очень здравая мысль. А он хочет?

— Нет. У него угрызения. Он сказал, что мы обидим Арчи. Лорд Икенхем вздохнул.

— Опять угрызения! Так и лезут, так и лезут… Пусть не беспокоится, Арчи обручен с Миллисент Ригби.

— А со мной?

— С вами обеими. Это неудобно.

— Почему же он мне не скажет?

— Хочет получить у герцога тысячу фунтов, на луковый суп. Примерно как у тебя — порвешь с ним, а Джимми увезет в Америку. До сегодняшнего утра положение было щекотливое.

— А что сегодня случилось?

— Герцог откуда-то взял, что твой отец разорился и ему, то есть герцогу, придется содержать всю семью. Это настолько ему претит, что он пошел выписать для тебя чек. Подкупает.

— Меня??

— Чтобы ты не подала в суд. Бери чек, передай Арчи, пусть немедленно берет деньги. У герцога есть неприятная привычка опротестовывать чеки. Если все успеешь, вполне возможно, что Билл поедет с тобой и завтра вы поженитесь, хорошо договорившись о том, какую вы избрали регистратуру.

Майра издала глубокий вздох.

— Дядя Фред, это все вы? — спросила она. Лорд Икенхем удивился.

— Я? В каком смысле?

— Это вы сказали герцогу, что папа банкрот? Лорд Икенхем поразмыслил.

— Вполне возможно, — признал он, — что неосторожное слово ввело его в заблуждение. Да, вспоминаю, что-то я такое говорил. Что поделаешь, сладость и свет! Я думал, всем будет лучше, кроме герцога, естественно.

— О, дядя Фред!

— Ну, ну, ну, дорогая!

— Я поцелую вас.

— Пожалуйста. А теперь скажи, можно справиться с этими угрызениями?

— Еще как!

— Знаешь, по-моему, Билл не должен задерживаться в замке. Никогда не затягивай визита! Пусть оставит леди Констанс любезную записку. Передай через Биджа, он присмотрит. Что ты смеешься?

— Скорее хихикаю. Я представила, как леди Констанс ее читает.

— Жестоко, но простительно. Да, она не обрадуется. Со сладостью и светом всегда много хлопот. На всех не хватает, что поделаешь!..

Предположив, что после аудиенций герцогу, Майре, Скунмейкеру и Арчи Гилпину он обретет одиночество, столь необходимое, когда перевариваешь завтрак, лорд Икенхем ошибся. На сей раз дремоту нарушил не голос ангела, а что-то вроде звука, который издала бы немолодая овца, наделенная даром речи. Только один из его знакомых блеял именно так, и потому он не удивился, когда приподнялся в гамаке и увидел лорда Эмсворта. Девятый граф клонился долу, словно какой-то злодей извлек из него позвоночник.

Примирившись с тем, что ему суждена судьба французского монарха, принимавшего посетителей, как только он встал с постели, лорд Икенхем не выказал раздражения, напротив — приветливо улыбнулся и сказал, что погода — хорошая.

— Солнце вот, — пояснил он, показывая вверх. Лорд Эмсворт поглядел на солнце и кивнул.

— Я вам что-то принес.

— Это хорошо. Люблю подарки. А что именно?

— Простите, забыл.

— Жаль.

— Я вспомню.

— Жду с нетерпением.

— И что-то хотел сказать.

— Не забыли?

— Нет, помню. Знаете, Икенхем, я решил купить у Дан-стабла Императрицу. Он очень много просит. Три тысячи.

Лорда Икенхема было трудно удивить, но он просто охнул.

— Три тысячи? За свинью?

— За Императрицу, — почтительно уточнил лорд Эмсворт.

— Дайте ему в зубы!

— Нет, я заплачу за нее сколько угодно. Я без нее не могу. Вот, иду к ней.

— Кто за ней ухаживает без Бурбона?

— А, я его взял обратно, — сказал лорд Эмсворт. — Что поделаешь! Императрице нужен хороший постоянный уход, а ни один свинарь ее так не понимает. Конечно, я с ним поговорил. Знаете, что он ответил?

Лорд Икенхем кивнул.

— Да, эти сыны природы не слишком осторожны в выражениях. Доходят до шекспировских высот. Как он вас назвал?

— Он меня не называл.

— Что же вас поразило?

— То, что он сказал. Он сказал, что эту Лаванду подкупил Данстабл. Она на него работает. Я в жизни так не удивлялся! Как вы думаете, открыть ему, что я все знаю?

— Не надо, — отвечал лорд Икенхем, — цены не сбавит. Будет стоять насмерть. На что вы сошлетесь? На слово вашего Бурбона, а оно не очень убедительно. Мне лично он нравится, я охотно с ним беседую, но слову его — не поверил бы. На этот раз, против обыкновения, он не солгал. Ну и что? Мыс вами знаем, что Данстабл пройдет десять миль по снегу, чтобы забрать два пенса у голодного сироты. Вот если бы он написал какое-нибудь письмо, со всеми планами…

— О! — сказал лорд Эмсворт.

— Э? — сказал лорд Икенхем.

— Вспомнил, — сказал лорд Эмсворт, роясь в кармане. — Письмо. Его принесли мне. Ну, я пойду к Императрице. А вы? Пойдете со мной?

— Я? А… да, да. Нет, спасибо, — говорил Икенхем рассеянно, так как распечатал письмо и взглянул на подпись. Писала ему Лаванда Бриггз.

XII

Дверь будуара распахнулась, и что-то большое, в очках вылетело из нее с такой скоростью, что Бидж, проходивший мимо, чудом избежал столкновения.

— У-у-ух! — сказал мистер Скунмейкер, ибо это был он. — Простите.

— Это вы простите, сэр, — сказал Бидж, исполнивший pas seul.[128]

— Нет, нет, вы, — сказал Скунмейкер.

— Хорошо, сэр, — сказал Бидж.

Лунообразное лицо дворецкого озарилось бы удивлением, если бы дворецкме имели право его выражать. Еще утром Бидж подумал, что американский гость бледноват и подавлен, словно у него болит голова, но сейчас он явно выздоровел. Глаза, которые недавно напоминали залежавшихся устриц, просто сияли, щеки — пылали. Тут подошло бы слово «светозарный», если бы Бидж его знал; но когда-то он слышал от лорда Икенхема выражение «как начищенный» и смело применил его к миллионеру.

— О, Бидж! — сказал тот.

— Сэр? — откликнулся Бидж.

— Какая погода!

— Прекрасная, сэр.

— Вы не видели лорда Икенхема?

— Только что он входил в комнату мисс Бриггз. В бывшую комнату, сэр. Ее уже нет с нами.

— Нет? Умерла?

— Уволена, сэр.

— А, вон что! Выгнали? Где ж ее комната?

— В конце коридора, сэр, на следующем этаже. Проводить вас?

— Нет, не надо. Сам найду. О, Бидж!

— Сэр?

Мистер Скунмейкер сунул ему в руку бумажку и убежал, подскакивая, словно ягненок-экстраверт в весеннее время.

Бидж взглянул на бумажку и, поскольку рядом никого не было, позволил себе охнуть. Он увидел десять фунтов, третий щедрый дар за эти часы. Сперва мисс Скунмейкер дала ему записку для миледи, а к ней — пять фунтов. Потом, видимо — прощаясь, столько же дал мистер Мериуээер. Все это было удивительно, хотя и приятно.

Тем временем мистер Скунмейкер, едва касаясь паркета, прибыл в бывшую комнату Лаванды Бриггз, увидел лорда Икенхема и немедленно воскликнул:

— О, Фредди! Ты здесь.

— Да, я здесь. Присаживайся.

— Не могу. Можно, я похожу по комнате? Я хочу, чтобы ты узнал все первым. Помнишь, я говорил, что, если бы леди Констанс вышла за меня замуж, я был бы самым счастливым человеком?

— Как же, помню.

— Вот, я им стал.

Лорд Икенхем удивился не меньше дворецкого. Он предполагал, что понадобится кропотливый, медленный труд. Однако, без сомнений, что-то превратило робкого кролика в блистательного победителя, с которым не постеснялся бы обменяться опытом Дон Жуан. Причина могла быть только одна.

— Джимми, ты опять пил «Царицу мая»!

— Нет!!!

— Ты уверен?

— Конечно!

— Это хорошо, не стоит пить ее с утра. Однако предложение ты сделал, ответ — успешный. Как же ты справился со своими страхами?

— Мне не пришлось ни с чем справляться. Когда я увидел, что она горько плачет, страхи куда-то исчезли. Я бросился к ней…

— И сжал в объятиях?

— Ну что ты!

— Поцеловал?

— Ничего подобного. Я взял ее руку и сказал: «Конни».

— Конни?

— Да.

. — Наконец-то! А она?

— Она сказала: «Джимми».

— Диалог однообразный, но, может быть, потом… Что ты еще сказал?

— «Конни, дорогая, в чем дело?»

— Понимаю твое любопытство. А в чем?

Мистер Скунмейкер, ходивший по комнате, как тигр по клетке, остановился и погас.

— Кто это Мериуззер?

— Мериуэзер? — переспросил лорд Икенхем. — Разве Конни тебе не сказала?

— Она сказала, что ты его привез.

Лорд Икенхем понял такую сдержанность. В недавней беседе леди Констанс сама предположила, что будет нелегко объяснить их другу, почему она разрешила Биллу Бейли приехать в замок,

— Да, я. Фамилия его, собственно, Бейли, но обычно он путешествует инкогнито. Он — священник, полирует души в Боттлтон-Ист, где его очень ценят. И знаешь, Джимми, по-моему, ему нравится Майра. Я не уверен, он носит личину, но не удивлюсь, если он в нее влюблен. Как же ему неприятно, что она выходит за Арчи Гилпина!..

Мистер Скунмейкер издал такой звук, словно лопнул бумажный пакет. Лорд Икенхем не знал за ним этой привычки и решил, что она в ходу у миллионеров. Есть у них неписаные законы…

— Нет, — сказал миллионер.

— Что «нет»?

— Не выходит за Гилпина. Убежала с Мериуэзером.

— Как странно! Ты не спутал? Откуда ты знаешь?

— Она оставила Конни записку. Лорд Икенхем явственно обрадовался.

— Не удивляюсь, что ты скачешь на пуантах, — сказал он. — Прекрасный человек! Три года боксировал за Оксфорд. Поздравляю.

Мистер Скунмейкер не смог разделить его радости.

— С чем тут поздравлять? Конни считает, что это — беда, потому она и плакала. Она говорит, ты все подстроил.

— Это кто, я? — удивился лорд Икенхем, не знавший, что копирайт на эти слова у Джорджа Сирила Бурбона. — В каком смысле?

— Ты его привез.

— Решил, что ему не помешает свежий воздух. Честное слово, Джимми, — сурово промолвил лорд Икенхем, — я тебя не понимаю. Если бы я его не привез, он бы не убежал с Майрой, Конни бы не плакала, а ты бы не сказал: «Конни». Ты бы называл ее леди Констанс и трясся, как соленая улитка, завидев ее профиль. Другой бы благодарил меня на коленях, если суставы позволят. Чем тебе плох Билл Бейли?

— Конни говорит, он нищий. У него нет ни гроша.

— Что ж, у тебя есть. Хватит на всех.

— Зачем Майре священник?

— Именно то, что ей нужно. Вернее, тебе. В семье финансиста священник всегда пригодится. Вызывает тебя на ковер сенатская комиссия, а ты и говоришь: «Господа, моя дочь замужем за священником. Разве он войдет в подозрительный дом?» Представляешь, какой у них глупый вид, когда они просят прощения? Да, еще одно. Ты подумал, что было бы, если бы Майра вышла за Гилпина? Ты бы не отвертелся от герцога. Он бы у тебя гостил. Внуки лепетали бы: «Дядя Аларих». Да, тебе повезло, Данстабл в роли сиамского близнеца…

Возможно, мистер Скунмейкер нашел бы возражения, ибо доводы лорда Икенхема, при всей их тонкости, не совсем убедили его, но воздух сотрясся от крика: «Эй!», и оба они увидели герцога.

— А, и вы здесь? — неприязненно спросил он. Мистер Скунмейкер также неприязненно ответил:

— Да.

— Я думал, вы один, Икенхем, — сказал герцог.

— Джимми как раз уходит. Ты уходишь, Джимми? Столько дел, за всем присмотреть… Чем могу служить?

Герцог ткнул большим пальцем в сторону двери.

— Приставал?

— Нет, нет! Мы просто беседовали.

— Да?

Герцог все с той же неприязнью оглядел комнату, связанную с тяжкими воспоминаниями. Мог ли он забыть, что именно здесь это очкастое чучело едва его не обобрало?

— Что вы тут делаете? — спросил он, словно ему было неприятно видеть лорда Икенхема в такой декорации.

— Я получил письмо от мисс Бриггз, — ответил пятый граф. — Она просила сюда зайти. Как вы помните, она уезжала в спешке.

— Почему она вам пишет?

— Вероятно, потому, что я ее единственный друг в Бландингском замке.

— Друг?

— Да, мы подружились.

— Я бы вам посоветовал лучше выбирать друзей. Подружились, а!

— Вы не любите прекрасную Лаванду?

— Мымра.

— Ах, — сказал терпимый лорд Икенхем, — у всех свои недостатки. Даже у меня их находят. Да, вы хотели сказать, зачем я вам нужен.

— А, что? Я хотел сказать, все в порядке.

— Превосходно! А что именно?

— С этой дурой.

— С какой?

— Ну, этой, Сайрой. Чек она взяла.

— Вот как?

— Так и хапнула.

— Это замечательно.

— Значит, в суд она не подаст. Она уехала.

— Да, я ее видел. Итак, молчание куплено?

— То-то и оно. Хапнула, как тюлень. Когда он ловит рыбу. Еще бы не хапнуть, деньги для них — все. Арчибальду я уже сказал.

— Он очень расстроен?

— Вроде бы нет.

— Вероятно, говорит: Бог дал, Бог и взял.

— С него станется. Он тоже уехал в Лондон.

— Тем же поездом?

— Нет, на машине. Идет в ресторан с каким-то Ригби.

— А, да, он мне говорил! Видимо, они очень любят друг друга.

— Какой кретин полюбит Арчибальда?

— У всякого свой вкус. Вы тоже скоро едете?

— Я?

— Ну, неприятно же тут оставаться, как-то неуютно. Все-таки Эмсворт знает, что вы наняли мисс Бриггз…

Если бы метеорит влетел в окно и ударил герцога прямо за ухом, он, возможно, оторопел бы больше, а возможно — нет.

— Ч-ч-что?.. — проговорил он.

— Разве я не прав?

— Конечно, нет.

Лорд Икенхем огорченно пощелкал языком.

— Дорогой Данстабл, я сам всегда советую стоять насмерть, но тут это ни к чему. Джордж Сирил все рассказал Эмсворту.

Герцогу удалось фыркнуть.

— Кто ему поверит?

— Его слова подтверждает мисс Бриггз.

— А ей кто поверит?

— Да кто угодно. Скажем, Эмсворт, когда пленку прослушает.

— Что?

— Я говорил вам, что божественная Лаванда написала мне письмо. Она просила зайти сюда и послушать диктофон — вот он, пожалуйста… «чтобы утереть нос старому гаду» — видимо, вам. Что я сейчас и сделаю, — сказал лорд Икенхем, нажимая кнопку.

Комнату заполнил голос:

«Я, Аларих, герцог Данстаблский, торжественно обещаю Лаванде Бриггз…»

Челюсть у герцога отвисла, он плюхнулся в кресло, словно, как и лорд Эмсворт, лишился костей.

«… пятьсот фунтов».

— Это, — пояснил лорд Икенхем, — ваша беседа с дивной Лавандой. Естественно, она приняла предосторожности. Оно всегда надежней при устных договоренностях. Не знаю, как вам, а мне вы с Эмсвортом напоминаете двух ковбоев, которые одновременно всадили друг в друга пулю. У вас — одна пленка, у него — другая. Рекомендую обменяться. Или вам больше хочется, чтобы я привел Эмсворта и он бы это послушал? Не советую. Кто его знает, что он сделает!

Почти не колеблясь, герцог сунул руку в карман и извлек пленку, с которой не расставался ни на минуту.

— А, чтоб вас! — сказал он.

— О, спасибо. Ну, вот и хорошо. Всем, заметьте. У Эмсворта — свинья, у Билла — Майра, у Арчи — Миллисент Ригби.

Герцог воззрился на него.

— Кто-о?

— Ах да, забыл! Он как раз сейчас женится на очень милой девушке, мисс Ригби. Во всяком случае, он говорит, что она мила, а кому же и знать? Кстати, почему вы так боялись, что Арчи женится на Майре? Никак не пойму. Она прелестна, мало того, она — единственная наследница одного из самых богатых людей в Америке. Вам неприятно богатство?

Усы у герцога буйно зашевелились. Он не был сметлив, но заподозрил, что этот Икенхем его обманул.

— Так вы же сказали, что он разорился!

— Быть не может!

— Он занимал у вас десятку.

— Нет, нет, это я занял у него десятку. Вы не расслышали. Зачем такому человеку у кого-то занимать? Он миллионер. Посмотрите Брэдстрита.

— Это кто?

— Высший авторитет. Вроде нашего Дебре. Только у нас — пэры, у них — миллионеры. Брэдстрит тверд. От Джеймса Скунмейкера просто разит деньгами.

Герцог думал и думал. Он почти не сомневался, что его провели.

— А зачем она взяла чек?

— Великая загадка! Может быть, из девичьей порывистости?

— Я ей покажу порывистость!

— Знаете, у меня есть одна гипотеза. Майра, девушка добрая, хотела помочь Арчи и дала ему чек. Вместо свадебного подарка. Куда же вы?

Герцог тяжело побрел к двери. Уже взявшись за ручку, он сказал:

— Хочу позвонить в банк, чтобы не платили по чеку. Лорд Икенхем покачал головой.

— Не стоит. Я как раз собирался отдать вам пленку, а так передумаю.

Воцарилась тишина, если она возможна в небольшой комнате, где пыхтят в усы.

— Я отдам ее назавтра после того дня, когда деньги получат. Дело не в том, что я вам не доверяю, Данстабл, просто я вам не доверяю.

Герцог хрипло отдувался. Он многих не любил, но тщетно искал в памяти, кто ему противней пятого графа.

— Икенхем, — сказал он, — вы низкий человек.

— Ах, не верю! — сказал Икенхем. — Вы это всем говорите. И пошел сообщить Эмсворту, что он потерял секретаршу, сестру и герцога, зато обрел свинью, три года подряд получавшую приз на выставке.

Его красивое лицо озаряла улыбка. Он всегда был рад служить.