Том 6. Лорд Эмсворт и другие

ПРЕДИСЛОВИЕ

Некий критик — как ни жаль, они есть на свете, — сказал про мой последний роман: «Все старые вудхаузовские персонажи под новыми именами». Надеюсь, его съели медведи, как детей, посмеявшихся над Елисеем;[30] но если он жив, он так не скажет о «Летней грозе». Я, с моим умом, перехитрил его, насовав в роман старых персонажей под старыми именами. Глупо же он себя почувствует!

Перед вами, если можно так выразиться, все те же мои марионетки. Хьюго Кармоди и Ронни Фиша вы встречали в романе «Легкие деньги», Пилбема — в «Билле Завоевателе». Остальные же — лорд Эмсворт, секретарь Бакстер, дворецкий Бидж — участвовали в книгах «Что-нибудь этакое» и «Положитесь на Псмита». Императрица, славная свинья, и та является не в первый раз — дебют ее был в рассказе «Сви-и-и-ни-оу-оу!..», который выйдет в особом томе вместе с другими рассказами о Бландингском замке; но о них я говорить не буду, они слишком хороши.

Дело в том, что с этим замком я расстаться не могу. Он меня околдовал. Я заезжаю в Шропшир, чтобы услышать последние новости; и слышу. Надеюсь, что читателю это тоже интересно. Часть из них я назвал «Летняя гроза».

Немного об этом заглавии. Говорят, что Теккерей, выдумав ночью слова «Ярмарка тщеславия»,[31] вскочил и семь раз обежал комнату, громко крича. Как ни странно, это было и со мной. Я сразу понял, что название — идеальное. Восторг мой снизила только весть о том, что два таких романа есть в Англии, три — в Америке. Мой уже вышел, менять поздно. Что ж, понадеюсь, что эта книга войдет в первую сотню романов под таким названием.

Глава первая ВЕТЕРОК БЕДЫ

Бландингский замок дремал в солнечном свете. Струйки нагретого воздуха играли на мягких газонах и величавых террасах. Насекомые жужжали. Стоял тот благословенный час летнего дня, между ленчем и чаем, когда мир расстегивает жилетку и кладет ноги на стол.

В тени лаврового куста, сзади от замка, сидел Бидж, дворецкий, служивший Кларенсу, девятому графу Эмсвортскому. Он пил вино из высокого бокала и читал еженедельную газету. Внимание его привлекла фотография в овальной рамке. Не меньше минуты он изучал каждую ее подробность. Потом, смачно крякнув, вынул перочинный ножик, вырезал ее и осторожно положил в карман.

Именно тогда лавровый куст, все время молчавший, сказал: «Эй!»

Бидж дернулся. Его солидное тело свела судорога.

— Бидж! — не отставал куст.

Что-то выглянуло из него, быть может — дриада, но дворецкий решил иначе и оказался прав. То был секретарь его хозяина, Хьюго Кармоди. Бидж с упреком на него поглядел. Сердце еще колотилось, язык он едва не прокусил.

— Испугались?

— Чрезвычайно, сэр.

— Простите! А вообще, очищает печень. Хотелось бы вам заработать фунт?

Дворецкий смягчился.

— Да, сэр.

— Передадите записку мисс Миллисент?

— Конечно, сэр.

— Вот и передайте. Без свидетелей. Главное — слушайте внимательно! — без леди Констанс Кибл.

— Приложу все усилия, сэр.

Он улыбнулся отеческой улыбкой. Хьюго улыбнулся в ответ. Воцарилось редкостное единение. Они понимали друг друга. Бидж понимал, что он не должен передавать записок хозяйской племяннице; Хьюго понимал, что он не должен обременять совесть хорошего человека.

— Наверное, вы не знаете, сэр, — сказал дворецкий, положив в карман плату за грех, — что леди Констанс уехала в Лондон поездом три тридцать?

Хьюго издал горестный крик.

— Значит, я зря играл в индейцев? — сказал он, отряхивать. — Ах, если б я знал! Испортил хороший костюм, и еще неизвестно, не ползает ли у меня кто-то по спине. Однако осторожность никому не мешала.

— Золотые слова, сэр.

На радостях Хьюго разговорился.

— Какая погода, Бидж!

— Великолепная, сэр.

— Странная штука жизнь, вы не замечали? Вот я здесь, все мне нравится. А когда я услышал, что надо сюда ехать, я стонал от горя.

— Неужели, сэр?

— Да. Стонал. Если бы вы знали, вы бы поняли, почему.

Бидж все знал. Он вообще все знал про замок и его обитателей. Он знал, что Хьюго Кармоди еще недавно держал вместе с Роналдом Фишем ночной клуб в центре Лондона, на Бонд-стрит; но, несмотря на такое удачное местонахождение, они ухитрились прогореть. Знал он и то, что Роналд Фиш поехал с матерью, леди Джулией, отдохнуть в Биарриц, а Хьюго он прислал в замок, к своему дяде, лорду Эмсворту.

— Не хотелось уезжать из Лондона, сэр?

— Вот именно. Но теперь, верьте или нет, он мне даром не нужен. Конечно, вечер на Пиккадилли я бы провел, но жить? Ни за что. Только в замке.

— Понимаю, сэр.

— Истинный рай, а?

— Если хотите, сэр.

— А тут еще Ронни приедет…

— Ожидают мистера Ронадда, сэр?

— Завтра или послезавтра. Сегодня получил письмо. Да, кстати. Он шлет вам привет и советует ставить на Костяшку.

Дворецкий поджал губы.

— Не уверен, сэр.

— Да, лошадь — не из лучших. Плюньте.

— Но мистер Роналд большой знаток. Много лет я следую его советам и выигрываю, сэр, выигрываю. Еще в Итоне, помню, он давал прекрасную информацию.

— Ну, как хотите. А что вы вырезали?

— Фотографию мистера Галахада, сэр. У меня есть альбом для всяких сообщений о нашем семействе.

— Туда бы еще заметку о том, как леди Констанс упала из окна…

Чувство приличия помешало Биджу ответить, но он вздохнул.

— Не хотели бы вы взглянуть, сэр? — предложил он. — Речь идет о трудах мистера Галахада.

Обычно фотографии в этой газете являли знатных дам, которые старались походить на певичек, и певичек, которые старались походить на знатных дам. Но здесь был хрупкий джентльмен лет пятидесяти, а под ним, крупным шрифтом, слово «ГАЛЛИ».

Потом шел шрифт помельче:

— Да, — заметил Хьюго, — он уж напишет! Немало повидал в дни Эдуарда Исповедника.[32]

— Мистер Галахад провел бурную молодость, — с феодальной гордостью согласился Бидж. — Слуги полагают, что он придает блеск нашему замку.

— А вам не приходило в голову, что будет большой скандал?

— Приходило, сэр.

— Что ж, коплю деньги на покупку. Да, я хотел вас спросить, кто такой Бакстер?

— Мистер Бакстер, сэр? Бывший секретарь его светлости.

— Так я и думал. Леди Констанс сказала мне сегодня утром: «Вижу, у вас много свободного времени. У мистера Бакстера его не было. Мистер Бакстер трудился. Но мистер Бакстер, — тут она многозначительно сверкнула глазами — любил свое дело. Какой человек!» Мне это не понравилось. Если он такой хороший, почему его отпустили?

Бидж осторожно огляделся.

— Его выгнали, сэр.

— Крал ложки? Вот они, люди долга!

— Я не знаю подробностей, сэр. Что-то такое с цветами в кадках.

— Крал кадки?

— Швырял в его светлость. Хьюго не любил несправедливости.

— Чем же он лучше меня? — сказал он. — Хорошо, я ленюсь, забываю писать письма, в хорошую погоду — бывает, сложив руки, полежу.[33] Но я ни в кого не бросаю кадок! Я чистилки для перьев в Эмсворта не кинул! Что ж, долг зовет. Утром — ездил верхом, после еды — прилег, времени мало. Записку не забудете?

— Нет, сэр.

Хьюго немного подумал.

— Вообще-то лучше отдайте ее мне. Поменьше документов! Просто скажите мисс Миллисент: «В шесть, в розовом саду».

— В розовом саду…

— В шесть.

— Хорошо, сэр. Передам.

Целых два часа после этого в Бландинге не случилось ничего. Потом сквозь тишину прозвучал звон — это звонили часы на конюшне. В то же самое время из дома вышло шествие и по омытой солнцем траве отправилось к большому кедру, к его целительной тени. Во главе шел Джеймс, лакей, с полным подносом, за ним — Томас, лакей, со складным столом, а уж за ним — Бидж, который не нес ничего, но придавал всему этому тон.

Инстинкт, предупреждающий англичан, что чай готов, немедленно приступил к своему безопасному делу. Не успел Томас опустить на землю складной стол, как появился немолодой человек в старом костюме и такой шляпе, которой лучше бы стыдиться, — Кларенс, девятый граф Эмсвортский. Был он высок, тощ, сутуловат, а в данный момент — еще и запачкан, потому что долго стоял у обиталища свиньи. Приготовления к чаю он оглядел благосклонно, хотя и рассеянно.

— Чай?

— Да, милорд.

— О! А… Чай… Чай? Да, да, да, да. Это чай. Превосходно. Открытие свое он поведал племяннице, которая, по зову

того же инстинкта, появилась рядом с ним.

— Миллисент, чай!

— Да.

— Чай, — повторил для ясности лорд Эмсворт.

Миллисент присела к столу и стала колдовать над чайником. Она была высока и белокура, с нежно-голубыми глазами и на удивление одухотворенным лицом. Все в ней светилось невинностью, даже эксперт не сказал бы, что она получила тайную весть от подкупленного слуги и ровно в шесть встретится в розовых кустах с неимущим возлюбленным.

— Как там Императрица, дядя Кларенс?

— А? Прекрасно, прекрасно, прекрасно. Я провел с ней весь день, дорогая.

Кроткий взор лорда Эмсворта просто сиял. Так бывало всегда, когда говорили о его свинье. Девятому графу было не много нужно. Он не мечтал вершить судьбу страны, метать молнии в палате лордов, побуждая епископов и пэров восторженно размахивать шляпами. Потребность в славе он связывал только с Императрицей, надеясь, что она и во второй раз получит премию по классу жирных свиней.

Немного раньше, этим же летом, все зашаталось, беда нависла над ними. Сосед девятого графа, сэр Грегори Парслоу-Парслоу, подло увел даровитейшего свинаря, посулив ему лишние деньги. Поначалу лорд Эмсворт опасался, что Императрица затоскует — но нет, она привязалась к Пербрайту и самозабвенно ела из его рук. Правда торжествует в этом мире гораздо чаще, чем думают.

— Что вы там делаете? — спросила Миллисент. — Читаете ей вслух?

Лорд Эмсворт опечалился. Склонный к благоговению, он не любил шуток на священные темы.

— Что бы я ни делал, дорогая, это ей на пользу. Она в прекрасной форме.

— Вот не знала! Я думала, у нее никакой формы нет.

На сей раз лорд Эмсворт улыбнулся. Намеки на толщину его дамы скорее нравились ему. Он не хотел для нее той девичьей стройности, которая вошла в моду.

— Ест за троих! — сообщил он. — Приятно смотреть.

— Как я рада! — сказала Миллисент, мягко отгоняя спаниеля, клянчившего подачки. — Мистер Кармоди говорил мне, что никогда не видел такой красивой свиньи.

— Приятный человек, — признал лорд Эмсворт. — Разбирается в свиньях.

— Да уж, лучше Бакстера! Граф поперхнулся чаем.

— Вы не очень его любили, дядя Кларенс?

— Я при нем покоя не знал! Лезет и лезет. Жуткое созданье! Вечно хотел, чтобы я что-то делал. Я гуляю, а он подсовывает разные бумаги! Слава Богу, мы от него избавились.

— Не скажите.

— Что ты имеешь в виду?

— Тетя Констанс хочет его вернуть.

Лорд Эмсворт вздрогнул так, что упало пенсне. Племянница тронула очень больное место. Сколько раз, по ночам, он видел, что Бакстер вернулся! Да, он просыпался и улыбался своим страхам, не подозревая, что сестра плетет зловещие интриги.

— Ой, Господи! Она тебе говорила?

— Нет. Я просто чувствую. Она не любит мистера Кармоди. Лорд Эмсворт разволновался.

— Какая чепуха! Полная, нет — совершенная, абсолютная чепуха! Что ей нужно? Умный, тонкий человек. Не трогает меня. Не лезет. Да если…

Он замолчал, горестно глядя на прекрасную даму средних лет, которая шла к ним по траве.

— А вот и она! — сказала Миллисент, тоже недовольная. — Я думала, вы уехали, тетя Констанс.

Леди Констанс Кибл подошла к столу и опустилась в кресло. Она была поразительно красива — четкие черты, царственный взор. Правда, сейчас он несколько помутнел.

— Опоздала на поезд, — сказала она. — Ничего, завтра съезжу, на одиннадцать пятнадцать. Это даже удобней, Роналд привезет меня обратно. Зайду за ним на Норфолк-стрит.

— Почему вы опоздали?

— Да, — обиженно поддержал лорд Эмсворт, — вышла ты вовремя.

Взор его младшей сестры совсем затуманился.

— Я встретила сэра Грегори, — сказала она, и брат ее окаменел. — Он очень расстроен. — Брат приободрился. — Волнуется из-за этой книги, которую пишет Галахад.

— Не он один, — пробормотала Миллисент, и была права. Когда такой человек, как Галахад Трипвуд, берется за перо, никто не знает, где он остановится. Английская аристократия пришла в панику — не вся, а только та, которая достигла его возраста. От сэра Грегори до старцев далекого Камберленда гадали, что именно запомнил этот негодяй.

Галахаду было что помнить. В какие только клубы он не вступал, с кем только не дружил! Букмекеры называли его по имени, барменши таяли от его галантных шуток. Когда он заглядывал в добрую старую «Гардению», швейцары боролись за право его выставить. Словом, он был из тех, кому нельзя учиться писать, а если уж выучился — нельзя писать мемуары.

Так думала и леди Констанс, думал и сэр Грегори, думали старцы далекого Камберленда. Не во всем согласны эти люди, но в этом — согласны.

— Он спрашивал, есть ли там про него.

— Можно узнать у автора, — сказала Миллисент. — Вон он идет.

Леди Констанс резко обернулась и мелко заморгала. Один лишь вид младшего брата действовал так на нее. Если же он говорил, она не моргала, она дрожала, словно съела нечаянно что-то едкое.

— Как ошиблись его крестные[34]… — заметила Миллисент, глядя на Галахада с тем восторгом, с каким девицы, особенно — мадоннообразные, смотрят на немолодых мужчин с богатым прошлым. — Поразительно! — продолжала она. — Так жить — и так выглядеть. Куда ни посмотришь, примернейшие люди вянут на корню, а он вообще не ложился до пятидесяти — и свеж, словно роза.

— У всей нашей семьи прекрасный цвет лица, — сказала леди Констанс. — Мы вообще отличаемся здоровьем.

— Кому-кому, а дяде Галли оно пригодилось, — сказала Миллисент.

Герой этих бесед уже подошел к чайному столу. Как показала и фотография, он был строен, хрупок, проворен — словом, из тех, кто неотрывно связан в нашем сознании с клетчатым пиджаком, узкими брюками, белым котелком, розовой гвоздикой и биноклем на левом боку. Сейчас он был одет по-летнему, без шляпы, с чернильным пятном на щеке, но так и казалось, что место ему — на ипподроме или в американском баре. Живые глаза в чуть заметных морщинках глядели зорко, словно видели лошадей, выходящих на беговую дорожку. Как заметила Миллисент, он был на удивление свеж против всякой справедливости; рассеянный образ жизни сохранил ему редкостное здоровье. Никто не мог понять, почему так выглядит человек, чья печень должна быть самой жуткой в нашем веке. Он едва не споткнулся о спаниеля, но с такой ловкостью удержал равновесие, что не пролил и капли из бокала. Поневоле казалось, что он — не позор знатной семьи, но трезвенник и акробат.

Утешив спаниеля (он дал ему понюхать виски с содовой), Галахад вынул монокль, вставил в глаз и сурово оглядел стол.

— Чай?

Миллисент взяла чашку.

— Сливок, дядя Галли? Сахару?

Жестом, исполненным брезгливости, он ее остановил.

— Ты же знаешь, я не пью. Неужели ты травишь себя этим напитком?

— Виновата, люблю чай.

— Будь осторожна, — сказал Галахад, пекшийся о племянницах. — Я тебе не рассказывал про Желтобрюха Страглза? Какой-то заблудший человек повел его в общество трезвости, на лекцию с цветными слайдами. Приходит назавтра ко мне, серый, просто серый, и говорит: «Галли, как покупают чай? Что с ним делают?» — «А зачем тебе?!» — «Буду его пить». Я ему говорю: «Одумайся, пить его нельзя. Лучше я налью тебе виски». А он отвечает: «Ты бы знал, как оно действует на червя!» — «Ты же не червь». — «Скоро стану, если буду пить». Молил, просил — ничего! И что вы думаете? Года не прошло, как он умер.

— Не может быть!

— Может. Попал под кэб на Пиккадилли. Я об этом пишу.

— Как идет работа?

— Прекрасно, дорогая. Изумительно. Я и не знал, что писать так легко. Само льется. Кларенс, я хотел тебя спросить, в каком году юный Парслоу сцепился с лордом Бернером? Ну, помнишь, стащил фальшивые зубы и заложил в ломбарде! Скорее всего — в 97-м или 98-м… В 96-м? Да, ты прав. Напишу пока что «96».

Леди Констанс издала неприятный возглас. Как бывало нередко в обществе Галахада, лисица грызла ее изнутри.[35] Даже мысль о том, что она даст сэру Грегори искомые сведения, ее не утешила.

— Галахад! — сказала она. — Ты не собираешься позорить нашего соседа?

— Собираюсь, — отвечал Галли, дерзновенно фыркнув. — Пусть подает за клевету в суд. Свидетельств у меня — больше некуда. Что ж, Кларенс, если ты уверен… Нет! — воскликнул он, вдохновленный свыше. — Напишу: «В конце века». Главное — факты, не даты.

И, легко перепрыгнув через спаниеля, он убежал по газону. Леди Констанс застыла в кресле. Прекрасные глаза немного выкатились, черты обострились. «Вот на кого, а не на вашу Мону Лизу, пали все скорби мира», — сказал бы всякий.

— Кларенс!

— Да, дорогая?

— Что ты собираешься делать?

— Делать?

— Что-то сделать надо. Неужели ты не понимаешь? От нас отойдут едва ли не все. Винить будут нас, каждый скажет, что мы могли его остановить. Представь себе чувства сэра Грегори.

Приветливое лицо лорда Эмсворта потемнело.

— Меня не трогают его чувства, — сказал он. — В конце концов, он украл эти зубы, завернул в вату, положил в коробочку.

Мы редко видим, как люди «ломают руки», но что-то похожее леди Констанс делала.

— Если бы тут был Бакстер! — простонала она. Лорд Эмсворт уронил печенье с тмином.

— Зачем тебе этот жуткий человек?

— Он бы нашел выход.

— Ну уж, прямо! Он спятил. Леди Констанс застонала.

— Кларенс, какой же ты невыносимый! Вобьешь себе что-то в голову… Бакстер исключительно разумен.

— Да уж! — отозвался лорд Эмсворт. — Кидать горшки у него ума хватает. Просыпаюсь, гляжу из окна — летят эти цветы, а внизу стоит твой Бакстер в лимонной пижаме. Надеюсь, он в лечебнице.

Леди Констанс стала светло-алой. Даже в детской брат Кларенс так ее не раздражал.

— Ты прекрасно знаешь, как все было. Украли мои бриллианты, и Бакстер подумал, что вор спрятал их в кадку. Он пошел поискать, его заперли, он хотел привлечь внимание.

— На мой взгляд, он спятил. И Галахад так пишет.

— Галахад об этом не пишет!

— Неужели он упустил такой материал? Галахад — человек умный, спокойный, и он считает, что твой Бакстер взбесился. Ну, пойду, посмотрю на Императрицу.

И он пошел к ней.

После его ухода дамы немного помолчали. Миллисент откинулась в кресле, леди Констанс сидела очень прямо. Ветерок, донесший запах вьющихся цветов, сообщил о приближении вечерней прохлады.

— Зачем вам так нужен Бакстер, тетя Констанс? — спросила Миллисент.

Леди Констанс немного расслабилась, словно решила важную проблему.

— Он нужен в замке, — сказала она.

— Дядя Кларенс с вами не согласен.

— Твой дядя Кларенс никогда не понимал своей пользы. Нельзя увольнять единственного толкового секретаря.

— А мистер Кармоди?

— Ну, знаешь! Словом, я не успокоюсь, пока не вернется Бакстер.

— Чем же плох мистер Кармоди?

— Всем. А кроме того, моя милая, — подняла маску леди Констанс, — он слишком много времени проводит с тобой. Видимо, решил, что он служит у тебя.

Миллисент обиделась и наклонилась к спаниелю. Конечно, надо бы сказать, что встречаются они мало, да и то тайком, — но стоит ли?

— Ты находишь его занимательным? — не отставала леди Констанс. Миллисент зевнула.

— Мистера Кармоди? Да нет, не особенно.

— Туповат, я бы сказала.

— Просто ужас.

— Однако ты ездила с ним верхом в прошлый вторник.

— Все лучше, чем ездить одной.

— Играешь с ним в теннис.

— Тут непременно нужен партнер. Леди Констанс поджала губы.

— Очень жаль, что Роналд навязал его твоему дяде. — Она помолчала. — Как приятно, что он приедет!

— Да.

— Постарайся видеться с ним, — прибавила леди Констанс не в самой милой из своих манер. — Если останется время от мистера Кармоди.

Она прищурилась, но Миллисент была не так уж проста. Она тоже верила, что нападение — лучшая защита.

— Вы думаете, что я влюбилась в мистера Кармоди, тетя Констанс?

Леди Констанс слегка покраснела.

— Ну, что ты!

— Это хорошо. А то я уж испугалась.

— Такая разумная девушка, — объяснила леди Констанс, — понимает, что жениться он не вправе. У него нет ни денег, ни будущего. Твои же деньги — под опекой дяди Кларенса, и он не даст их на неосмотрительный брак.

— Значит, хорошо, что я не влюблена?

— Конечно.

Леди Констанс подступила к теме, которой касалась и прежде.

— Да, хотела тебе сказать, — начала она, — тетя Джулия пишет, что в Биаррице они встретили очаровательную американку, мисс Скунмейкер. По-видимому, ее отец дружил с твоим дядей Галахадом. Ей очень нравится Роналд, а она — ему. Он отвез ее в Париж и там оставил.

— Как беспечны мужчины! — вздохнула Миллисент.

— Она хотела кое-что купить, — суховато заметила леди Констанс. — Сейчас, наверное, она в Лондоне. Джулия пригласила ее сюда, и она согласилась. Может приехать со дня надень. И знаешь, моя милая, — продолжала леди Констанс, — тебе стоило бы подумать до ее приезда, что ты чувствуешь к Роналду.

— Вы хотите сказать, если я зазеваюсь, мисс Кумейкер уведет его из-под носа?

— Вот именно, — признала леди Констанс, хотя выразила бы это иначе.

Миллисент засмеялась.

— Ну и слава Богу! — воскликнула она. — Как вы не понимаете, я совсем не стремлюсь за него выйти! Мы очень дружим, и все.

Не успела леди Констанс ответить, как снова появилось шествие. Джеймс нес вазу с фруктами, Томас — кувшин сливок, Бидж, как и прежде, выполнял эстетическую роль.

— О-о-о! — обрадовалась Миллисент, а спаниель, любивший сливки, выразил одобрение молча.

— Ну, что же, — сказала леди Констанс, когда шествие удалилось, — нет так нет. Хорошо, что ты не навыдумывала чего-нибудь с Кармоди. Этого бы я не вынесла.

— Вы не очень его любите?

— Я его не выношу.

— Странно. Он довольно мил. Дяде Кларенсу он нравится. И дяде Галли.

У леди Констанс был красивый, орлиный нос, которым очень удобно фыркать. Она и фыркнула во всю свою силу.

— Еще бы! — сказала она. — Несомненно, твоему дяде Галли он напоминает друзей молодости.

— Он совсем не такой.

— Да? Не хотела бы говорить, я старомодна, но придется. Он гораздо хуже, чем ты думаешь. Я знаю из верных источников, что он связан с какой-то жуткой певичкой.

Нелегко выпрямиться в садовом кресле, но Миллисент это удалось.

— Что?

— Мне сказала леди Алардис.

— Откуда она знает?

— От сына. Некая Сью Браун. Верной Алардис вечно видит их вместе. Обедают, ужинают, танцуют.

Обе они помолчали.

— Какой милый! — заметила Миллисент.

— Верной все говорит матери, — пояснила леди Констанс.

— Это я и имела в виду. Так трогательно! — Миллисент встала. — Что ж, пойду пройдусь.

И она пошла к розовому саду.

Когда встречаешься с любимой девушкой в шесть, приходишь в пять двадцать пять; и Хьюго Кармоди к шести часам казалось, что он сидит среди роз с начала летней поры.

Если бы полгода назад ему сказали, что он будет вот так ждать и терзаться, он бы легко рассмеялся. Полгода назад он был суровым, деловым человеком и в девушках видел лишь развлечение, силы же отдавал кабачку. То ли дело теперь!

Ожидание скрасила оса, укусившая его в тыльную сторону ладони. Он прыгал, зализывая рану, когда на тропинке появилась девушка его мечты.

— А! — закричал он и кинулся вперед, чтобы ее обнять. К его удивлению, она отшатнулась, чего прежде не бывало.

— Что с тобой? — удивленно спросил он.

— Ничего.

Хьюго растерялся. Ему не понравилось, как она смотрит. Голубые глаза стали похожи на камешки.

— А меня оса укусила, — сказал он.

— Это хорошо! — откликнулась Миллисент.

Как она говорит, не понравилось ему еще больше.

— Да что это с тобой?

— Ты хочешь знать?

— Конечно!

— Хорошо, я скажу. Она помолчала.

— Ну, хватит! — сказал Хьюго. — Что еще за тайны? Видимся пять минут в день, где-то в кустах. Эта твоя тетушка смотрит на меня как на прокаженного. Зато со стариком все в порядке. Ест из рук. Беседуем о свиньях. Почему бы ему не открыться?

Мрамор ее лица прорезала трещина горькой улыбки.

— Зачем обманывать дядю Кларенса?

— Что?

— Зачем говорить ему неправду?

— Не понимаю.

— Вероятно, — сказала Миллисент, — мы больше не будем беседовать в этом мире, да и в том. Мне известно, что ты связан с певичкой.

Хьюго покачнулся; тут покачнулся бы и святой Антоний. Но одно мгновение — и он пришел в себя.

— Это ложь!

— Некая Сью Браун.

— Какая чушь! Я ее не видел с тех пор, как мы знакомы.

— Естественно. Ты был здесь.

— Да и вообще, мы — просто друзья. Брат с сестрой. Я люблю с ней танцевать. Вот и все. Именно, брат.

— Да?..

— Самый настоящий. Ты не думай, она не вамп какая-нибудь! Очень милая девушка.

— Милая, вот как!

— Симпатичная, честная, хорошая.

— И хорошенькая?

— Нет, — решительно ответил Хьюго. — Нет и нет. Непривлекательная. Но хорошая! Честная такая.

Миллисент задумалась. Задумалась и природа. Птицы перестали петь, насекомые — жужжать, ожидая ее решения.

— Что ж, — сказала она наконец, — я тебе верю.

— Вот это разговор!

— Но ты помни, если что…

— Да я!..

— … если что…

— Да я же!

— Ну, хорошо.

— Банзай! — закричал Хьюго, словно укротил раненую тигрицу.

Бландингский замок дремал в сумерках. Обитатели его занимались кто чем. Кларенс, девятый граф Эмсвортский, поминутно оглядываясь, ушел от Императрицы и принялся за «Свиней Британии». Галахад, записав эпизод с фальшивой челюстью, перечитывал сегодняшнюю порцию, и она ему нравилась. Бидж вклеивал в альбом его фотографию. Миллисент глядела в зеркало, о чем-то думая. Хьюго лениво отрабатывал бильярдные удары, размышляя о своей даме, а отчасти — и о том, что хорошо бы съездить в Лондон.

А на втором этаже, в своем будуаре, леди Констанс писала на листке бумаги:

«Дорогой мистер Бакстер!..»

Глава вторая ПУТЬ ИСТИННОЙ ЛЮБВИ

Сияющий закат, умноживший красоты Бландинга, принес меньше радости тем, кого долг и дела держали в Лондоне. Мортимер Мейсон, старший партнер фирмы «Мейсон и Сэксби, театральная антреприза», полагал, что не помешал бы резкий исландский холод. Мало того, что он задыхался, как рыба на суше, — июльская жара губила самый театр. Только вчера, чтобы сократить расходы, он уволил часть хора и очень жалел хористок. Он был добр, когда-то участвовал в шоу и знал, что такое — остаться без работы в середине летнего сезона.

Кто-то постучался в дверь, и вошел свирепый сторож, охранявший контору.

— Ну, что там? — устало откликнулся Мортимер Мейсон.

— Вы примете мисс Браун, сэр?

— Какую мисс Браун? Сью?

— Да, сэр.

— Конечно. — Несмотря на жару, он просиял. — Она здесь?

— Да, сэр.

— Пускай войдет.

Мортимер Мейсон всегда любил эту Сью отеческой любовью — и просто так, и за приветливость, и за прилежание, но больше всего за то, что она была дочерью Долли Хендерсон. Не он один из старых лондонцев умилялся, вспоминая о Долли и добрых старых днях, когда у них еще была талия. Он вылез из кресла, но тут же шмякнулся в него, обиженно восклицая:

— Нельзя же быть такой свежей!

Упрек был заслужен. Когда плавится асфальт и тают антрепренеры, неловко походить на розу, окропленную росой. Сама по себе Сьюзен состояла из глаз и улыбки.

— Простите, папочка! — рассмеялась она, и он слабо застонал, ибо смех ее напомнил ему позвякивание льдинок в кружке пива. — А вы на меня не смотрите.

— Ладно, говори, зачем пришла. Замуж выходишь?

— Не сейчас, к сожалению.

— Разве твой типус не вернулся?

— Вернулся, как раз сегодня. Он ждет внизу. Хотите взглянуть?

— Надо спускаться вниз? — осторожно спросил Мейсон.

— Нет, можно из окна.

Мортимер Мейсон подошел к окну и увидел спортивную машину, а в ней — молодого человека, который, откинувшись на спинку, курил сигарету в длинном мундштуке и сурово поглядывал на местных мальчишек, как бы не поцарапали кузов.

— Ты его любишь? — спросил Мейсон.

— Ужасно.

— А кто он такой? Да, знаю, Фиш, но не в том дело. Деньги у него есть?

— Есть, только дядя не дает, лорд Эмсворт. Он опекун или что-то такое.

— Эмсворт? Знал, знал его брата. Давно это было. — Он крякнул. — Галли! Какой человек! Надо бы его найти, предложить одну штуку. Где он?

— Газеты пишут — там, в замке. Ронни едет туда сегодня вечером.

— Так скоро? Ай-яй-яй! — Он покачал головой. — Нехорошо.

Сью опять рассмеялась.

— Ты смотри! — продолжал он. — За ними глаз да глаз.

— Не беспокойтесь, папочка.

— Что ж, я тебя предупредил. Значит, Галли в Бландинге? Запомню. Да, а зачем я тебе понадобился?

Сью стала серьезной.

— Я хотела попросить об одной услуге.

— Давай, давай.

— Насчет этих девочек…

— Ну, что такое?

— Вы уволили Салли Филд.

— Да, и что?

— Ей очень трудно живется. Вы не могли бы уволить лучше меня?

Мортимер Мейсон забыл о жаре, хотя и хватал ртом воздух.

— Что?

— Уволить меня.

— Тебя?

— Да.

— Ты рехнулась!

— Нет, папочка, пожалуйста!

— Ты ее любишь?

— Не особенно. Я ее жалею.

— Ну и ладно.

— Папочка, у нее совсем нет денег!

— Ты мне нужна в этом шоу.

— Ах, Господи, какая разница!

— Такая. В тебе есть… — он пошевелил пальцами, — что-то эдакое. Как в матери. Ты знаешь, я был вторым jeun premier'om,[36] когда она только начинала…

— Да, вы говорили. Теперь из вас вышли бы сразу два. Ну как, уволите?

Мортимер Мейсон подумал.

— Что с тобой поделаешь! — сказал он в конце концов. — Не уволю, уйдешь сама. Я тебя знаю. Ты удалая девица, Сью. И мать была такой. А как ты будешь жить? Помочь тебе? Я бы побегал, поспрашивал.

— Куда вам, папочка! Вот если бы вы вставали в шесть часов и делали гимнастику…

— Молчи, а то прибью!

— Ну, хорошо. Спасибо вам, не надо. У вас хватает забот. Я справлюсь. Главное — Салли, вы ее спасли.

— Зачем ее спасать, она с ритма сбивается!

— Все равно, дело сделано. Пока.

— Не убегай, а?

— Надо. Ронни ждет. Поедем куда-то пить чай. Кажется, на реку. Только подумайте — деревья, вода…

— Дал бы тебе линейкой, — сказал Мейсон. — Но я ведь и сам вылезу из этой турецкой бани. Еду в Блэкпул. Вода, песок…

— … и вы с совочком. Пришлите мне фотографию! Ну, бегу, Ронни там запечется.

Запекаться, да еще ждать девушку, которую ты не видел полтора месяца, не так уж приятно, и молодой человек ярко-розового цвета вышел из машины, чтобы постоять хотя бы в относительной тени. Стоял он у входа, под козырьком, читал афиши, печально думая о том, что сегодня едет в Бландинг.

Привратник Мак вылез из своего логова, дыша тем предчувствием радости, которое испытывают верблюды, завидевшие оазис, и театральные швейцары, которые скоро смогут заглянуть за угол, в пивную. Чувством своим он поделился с Ронни.

— Уже скоро, мистер Фиш.

— Э?

— Скоро, говорю.

— А!..

Заметив мрачность собеседника, добрый Мак угадал причину.

— Жарко-то как, мистер Фиш!

— Э?

— Как услышал, так и сказал: «Ну, жуть!»

— О чем?

— Да о вашем кабачке. Это же надо! Прогорели.

— А… — коротко откликнулся Ронни.

У Мака было много хороших свойств, но не деликатность. Он подбадривал бы Наполеона беседой о зимнем спорте в Москве.

— Как вы это затеяли, я и сказал: «Два месяца, не меньше». А тут — полтора!..

— Семь недель.

— Ну, семь. Я пожарному сказал: «Это тебе не кот начхал, тут мозги нужны». А уж у вас с мистером Кармоди… Вы его не видели?

— Нет. Я был в Биаррице, он — в Шропшире. У моего дяди секретарем.

— А я вот его видал, — сообщил Мак.

Авангард труппы вышел из дверей — жаждущие флейты, две-три скрипки и сердитый гобой. Гобои в неволе дичают.

— Да уж, я его навидался. Все к нам ходил, к мисс Браун. Большие друзья.

— О? — сказал Ронни.

— Как их увижу, так и смеюсь.

— Почему?

— Он-то во-о-он какой, а она — одно слово, фитюлька. Оно всегда так. Вот я — шесть футов, а супруга — чистый кролик. Живем хорошо.

— А! — снова сказал Ронни.

— Цветы-то ваши пришли.

— Э?

— Ну, цветы для мисс Браун. — Мак ткнул пальцем в сторону полки, где стоял большой букет. — Я еще не передал.

Букет был красивый, но Ронни он не понравился. Щеки его стали еще розовей, глаза — остекленели.

— Дайте-ка их мне, Мак, — выговорил он.

— Нате, сэр. Прямо жених! Нет, прямо…

Мысль эта посетила и Ронни. Мимо прошли две девушки, они хихикнули.

— Когда мисс Браун выйдет, скажите, что я — в машине.

— Хорошо, сэр. Скоро нас навестите?

— Вряд ли. Еду в Шропшир.

— Надолго?

— Да.

— Жалко, сэр. Ну, доброго вам пути. Спасибо.

Вцепившись в букет, Ронни подошел к машине. К цветам была привязана карточка. Он прочитал и швырнул цветы на сиденье.

Девушки шли теперь стайками, и Ронни понять не мог, почему в газетах пишут о «красотках из шоу». Наконец появилась та, из-за которой сердце его запрыгало; когда же она побежала к нему — чуть не выскочило изо рта.

— Ронни, миленький!

— Сью!

— Прости, что задержала!

Ронни забыл все, даже то, что ей шлет букеты какой-то мерзавец по имени П. Фробишер Пилбем.

— Понимаешь, заходила к мистеру Мейсону.

— Зачем?

Ронни видел много фильмов и знал, каковы антрепренеры.

— Так, по делу.

— Он тебя звал в ресторан?

— Нет. Он меня уволил.

— Тебя?

— Да, я безработная, — весело сказала Сью.

— Я ему сверну шею!

— Не надо, он не виноват. — Она увидела цветы и радостно взвизгнула: — Это мне?

— Вероятно.

— То есть как?

— Да, тебе.

— Спасибо!

— Ну, садись.

Когда пробка задержала машину, он приступил к делу.

— Да, насчет цветов.

— Прелесть какая!

— Возможно. Я их не посылал.

— Ты их принес, это еще лучше.

— Они вообще не от меня. Какой-то гад, П. Фробишер Пилбем.

Улыбка померкла. Сью знала, как ревнив ее Ронни.

— Да? — растерянно сказала она.

Кожура прохладной сдержанности, годами слагавшаяся в Итоне и Кембридже, с треском лопнула, и миру явился истинный Роналд Овербери Фиш.

— Это еще кто такой? — взревел он.

— Не знаю!

— А чего же он шлет цветы?

— Да, все время шлет и пишет… Ронни заскрежетал зубами.

— И ты его не знаешь?

— Одна наша девочка сказала, он издавал газету «Светские сплетни». Раньше, не сейчас.

— Сейчас он посылает цветы!

— Что я могу поделать?

— Да ты и не хочешь.

Глаза у нее сверкнули. Но, сообразив, что ее Ронни снова уподобился шестилетнему ребенку, она попыталась его отвлечь.

— Ну я же актриса! — сказала она. — Ты же не обвиняешь Лилиан Гиш,[37] что ей поклоняются.

Ронни не сдался.

— Иногда я думаю, — сказал он, — любишь ли ты меня.

— О, Ронни!

— Думаю. Кто я такой? Вот, прогорел. Мозгов нет.

— Ты такой красивый!

— Слишком розовый. Почему я не похож на… А, да! Мак говорит, вы с Хьюго не расставались.

Сью вздохнула.

— Да это раньше было, — терпеливо объяснила она. — Я люблю с ним танцевать. Неужели ты думаешь, что я могу в него влюбиться!

— А что такого?

— В Хьюго? — Она рассмеялась, как смеялась всегда, думая о мистере Кармоди.

— Он лучше меня. Не такой румяный. Играет на саксофоне.

— Господи, перестань! Я люблю тебя.

— А не Хьюго?

— Нет.

— И не Пилбема?

— Конечно, нет. Тебя.

— А! — сказал Ронни.

Человек пылкий, он мгновенно взмыл из бездны к вершинам. Туча ушла, байроническая скорбь исчезла, он улыбался.

— Знаешь, почему я спешу в Бландинг? — спросил он.

— Нет.

— Хочу дядю обработать.

— Что?

— Обработать дядю Кларенса. Как я женюсь без денег?

— Да, я понимаю… Расскажи мне про Бландинг, Ронни.

— Как это?

— Я хочу все себе представлять, когда ты там. Ронни задумался. Он не был художником слова.

— Ну, такой замок. Парки всякие, сады. Деревья. Террасы.

— А девушки?

— Моя кузина Миллисент. Дочка дяди Ланселота, он уже умер. Наши хотят, чтобы мы с ней поженились.

— Какой ужас!

— Нет, ничего. Мы оба против.

— Ну, это еще туда-сюда. А другие девушки есть?

— Больше нету. Мать познакомилась в Биаррице с одной американкой. Очень богатая, Майра Скунмейкер. Ну, мать пристала: «Ронни, почему ты не звонишь Майре? Своди ее в казино. Потанцуете». Ужас какой-то. Теперь ее ждут в замке.

— Ой!

— При чем тут «ой»?

— Нет, все-таки… Вообще-то они правы. Тебе надо жениться на девушке твоего круга.

Ронни едва не наскочил на другую машину.

— Осторожней! — вскрикнула Сью.

— А ты не говори черт знает что! Мало мне наших…

— Бедненький! Ну, прости. Но ты пойми их, кто я такая? Дочь певички из мюзик-холла. Знаешь, в розовом трико…

Ронни растерялся. Он никогда не думал об ее семье, и розовое трико его немного испугало. Он представил себе крашенную перекисью тещу, которая говорит девятому графу: «Солнышко».

— Ее звали Долли Хендерсон.

— Не слышал.

— Так это же было давно, двадцать лет назад.

— Я думал, ты из Америки.

— Папа меня увез, когда она умерла.

— А, она… э… ее нет в живых?

— Конечно.

— Какая жалость… — сказал Ронни, заметно приободрившись.

— А папа был в ирландской гвардии. Капитан какой-то.

— Красота! — закричал Ронни. — Мне-то что, хоть бы он студнем торговал, но наши…

— Ну, вряд ли.

— Нет, не говори! Он в Лондоне?

— Он умер.

— Э? О! Да… — проговорил Ронни. — Все равно, им скажем.

— Если хочешь. Но я же сама певичка.

Ронни представил себе мать, тетю Констанс — и разум подсказал ему, что она права.

— А ну их всех! — решил он. — Они думают, если человек служит в шоу, он должен плясать на столе перед пьяными маклерами.

— Как интересно! — вставила Сью. — Попробовать, что ли?

— Возьмем дядю Галли. Он полюбил одну актрису еще в средние века. И что? Отослали багажом в Южную Африку. Чушь какая-то! Надоели! Нет, пойду к дяде Кларенсу и все скажу.

— Я бы не говорила.

— Да?

— Да. Если он про меня услышит, он денег не даст. Атак — все может быть… Какой он?

— Дядя Кларенс? Он хороший, сонный такой. Помешан на цветах. Нет, сейчас у него свинья.

— Какая прелесть!

— Был бы я свиньей, он бы меня озолотил.

— Ты и так свинья.

Ронни вздрогнул. Совесть грызла его под идеально сшитой жилеткой.

— Ну, прости! Я тебя люблю, вот и ревную. Если ты мне изменишь, я… прямо не знаю, что я сделаю. Ты… это…

— Что?

— Поклянись.

— Как?

— Пока я в замке, ты ни с кем не будешь танцевать.

— Даже танцевать?

— Да.

— Хорошо.

— Особенно с Пилбемом.

— А я думала, ты скажешь: с Хьюго.

— Он в замке.

— В вашем замке?

— Да. Служит у дяди Кларенса.

— Значит, тебе будет не скучно. Хьюго, Майра, Миллисент…

— Оставь ты эту Миллисент! Если ты думаешь, что для меня существуют какие-то девушки…

Голос его стал напевным. Сью слушала и радовалась. В конце концов, день и вправду был прекрасен.

— Кстати, — сказал Ронни, — ты себе представляешь, куда мы едем?

— В рай.

— Нет, сейчас.

— Кажется, в кафе.

— В какое? Здесь их вроде нет. Понимаешь, то, се, и я очень далеко заехал. Надо вернуться, скажем — к «Карлтону». Как тебе?

— Можно и туда.

— Или в «Ритц»?

— Куда хочешь.

— А, черт!

— В чем дело?

— Сью! У меня мысль!

— Когда-то начинать надо.

— Поедем ко мне!

— К тебе?

— Да. Там никого нет. Наш дворецкий — хороший дядька. Даст нам чаю, ничего не скажет.

— Это хорошо.

— Так поедем?

— С удовольствием. Ты мне покажешь свои детские фотографии.

Ронни покачал головой. Любому риску есть пределы.

— Нет. Никакая любовь не выдержит моего вида в матроске. В последнем классе, с Хьюго — это можно. Перед матчем.

— Вы выиграли?

— Нет. В критический момент этот идиот промазал.

— Ужас! — сказала Сью. — Может, я бы и влюбилась в Хьюго, но теперь— конец! — Она огляделась. — Совсем не знаю этих кварталов. Такие аристократические… Далеко до Норфолк-стрит?

— Следующий квартал направо.

— Ты уверен, что никого нету?

— Ни единой души.

Он был прав. Леди Констанс, строго говоря, находилась на улице. Она только что вышла. Прождав племянника полчаса, она оставила ему записку и пошла в «Кларидж», выпить чаю.

— О, Господи! — воскликнул Ронни, завидев ее. — Моя тетя!

Тетя оглядела машину холодным взором. Как она призналась Миллисент, она была старомодна и, видя своих племянников с прелестными девушками, подозревала худшее.

— Здравствуй, Роналд.

— А… э… привет, тетя Констанс.

— Ты нас не познакомишь?

Опасность обостряет разум. Достигнув цвета герани и поправив воротничок, Ронни Фиш произнес те единственные слова, которые могли предотвратить беду:

— Мисс Скунмейкер.

— Мисс Скунмейкер!

Сходство леди Констанс с драконом мгновенно исчезло. Мало того — она устыдилась, что подумала дурно о непорочном племяннике.

— Моя тетя, леди Констанс Кибл, — легко и просто сказал Ронни.

Сью была не из тех, кто бросает друга в беде. Она широко улыбнулась.

— Рада встретиться с вами, леди Констанс, — сказала она: — Леди Джулия столько про вас рассказывала.

— Значит, вы уже в Лондоне?

— Да.

— Не задержались в Париже?

— Нет.

— Когда же вы едете в Бландинг?

— О, скоро!

— Я еду сегодня. Ты отвезешь меня, Роналд?

Ронни кивнул. Теперь, когда опасность миновала, его охватила слабость.

— Приезжайте поскорее! Сады очаровательны. Мой брат так хочет вас видеть, а я собиралась выпить чаю. Не присоединитесь ко мне?

— Я бы рада, — сказала Сью, — но не могу, спешу. Мы ездили по магазинам.

— Я думала, вы все купили в Париже.

— Не совсем все.

— Ну, я вас жду в замке.

— Спасибо. Ронни, нам не пора?

— Пора, — буркнул Ронни. — Едем.

— Я так рада с вами познакомиться. Сестра столько о вас писала. Возвращайся, Роналд, отвезешь меня.

— Хорошо.

— До свидания!

— До свидания, леди Констанс!

Машина двинулась. Завернув за угол, Ронни вынул платок и отер лоб.

— Значит, это тетя Констанс, — сказала Сью. — Нет, ты гений! Как быстро сообразил! Почему ты никогда не говорил мне, что ты такой умный?

— Я не знал.

— Конечно, все немножко усложнилось.

— А? Что? Ты думаешь?

— Когда я была маленькой, я учила стихи…

— Не отвлекайся, старушка. Не до того.

— Я не отвлекаюсь. Значит, стихи. Сейчас я помню две строчки: «Мы попадем в густой туман, когда решимся на обман».[38]

— Да что ты! Она и не поморщилась.

— А когда приедет настоящая мисс Скунмейкер, с двадцатью четырьмя чемоданами?

— Черт! — сказал Ронни.

— Что ж, — продолжала Сью, — остается одно — идти дальше.

— Как?

— Послать ей телеграмму, что в Бландинге скарлатина. Подпись «Леди Констанс». Вот почта. Иди, посылай, пока силы есть.

И Ронни пошел на почту в глубоком раздумье.

Глава третья СЕНСАЦИОННОЕ ПОХИЩЕНИЕ

Поэт Калверли[39] в своей бессмертной «Оде табаку» справедливо заметил, что нет такой душевной тяготы, которую не победил бы добрый табак. Ронни Фиш с ним бы не согласился. На третье утро своего пребывания в замке он гулял по садам и угодьям, прихватив теннисный мяч, способствующий размышлению, и курил; но дорогой турецкий табак ему не помог. Настоящее было черным, будущее — серым. Ронни подбрасывал мячик и терзался.

Конечно, Хьюго был в замке, не в Лондоне, так что не мог применить свои роковые чары. Но ведь в столице много народа, часть из которого знакома со Сью, часть — к этому стремится. Возьмем мерзавца Пилбема. Подумать страшно!

Но если ничего и нет, если Сью ни с кем не видится, что с того? Другими словами, где хоть проблеск надежды?

Ронни прекрасно знал, что, приехав в Бландинг, поставил на карту все. Здесь решится, чем будет его жизнь — розовым садом или бесплодной пустыней. Дядю он пока что не приручил. Когда они оказывались вместе, лорд Эмсворт смотрел на него растерянно, а то и раздраженно. Видимо, шансы его сильно понизились после того, как он прогорел.

Безуспешно пытаясь вызвать образ благосклонного дяди, который одной рукой тебя обнимает, другой — выписывает чеки, Ронни увидел большой крытый грузовик. Удивившись, он кинул в него мячик; в ответ дверца открылась, и на знак этот высунулась голова.

— Привет! — сказала она.

— Привет! — ответил Ронни.

— Привет, привет, — откликнулась голова.

Это перешло бы в дуэт, но тут из-за облака вылезло солнце, и Ронни понял, кому голова принадлежит, а потому — воскликнул:

— Бакстер!

Кого-кого, но Бакстера он здесь не ждал. Он слышал, что было года два назад, и знал, что лорд Эмсворт относится к бывшему секретарю еще хуже, чем к племяннику. Но вот он высовывает голову как ни в чем не бывало и говорит:

— А, Фиш!

Руперт Бакстер спустился на землю. Самоуверенность его, даже наглость, всегда раздражала Ронни.

— Что вы здесь делаете?

— Проездом, путешествую. Оказался рядом, думаю — загляну-ка, вспомню старые дни.

— Ясно.

— Вы не скажете, где я могу найти леди Констанс?

— Давно не видел. Где-нибудь она есть.

— Пойду, поспрашиваю. Если вы ее встретите, передайте, пожалуйста, что я приехал.

И Бакстер скрылся, а Ронни, погадав, как примет это дядя Кларенс, и понадеявшись оказаться поблизости с фотоаппаратом, сунул в мундштук еще одну сигарету и зашагал снова.

Минут через пять лорд Эмсворт, задумчиво глядевший из окна библиотеки, испытал удар. Он мог бы поклясться, что Руперт Бакстер прошел по усыпанной гравием дорожке к парадному входу.

— Ой, Господи! — сказал граф.

Объяснил он все это так: бывший секретарь погиб и решил являться в замке. В конце концов, если человека выгнали за то, что он швырялся кадками, в гости он не придет. Граф нахмурился. Призрак предка он еще потерпел бы, призрак Бакстера — нет и нет. И он решил пойти к сестре своей, Констанс, — что она скажет?

— Констанс, душенька… — начал он.

Леди Констанс подняла голову (она писала письмо) и едва заметно щелкнула языком, поскольку не любила, чтобы ей мешали.

— Да, Кларенс?

— Вот что… а… э… Случилась очень странная вещь. Ты помнишь Бакстера?

— Конечно.

— Перед входом гуляет его призрак.

— О чем ты говоришь, Кларенс?

— О том. Смотрю из библиотечного окна, и вдруг…

— Мистер Бакстер, — объявил Бидж.

— Мистер Бакстер!

— Доброе утро, леди Констанс.

Бывший секретарь был прост и приветлив, очки его благодушно сверкали. Правда, заметив своего бывшего хозяина, он приугас.

— Д-доброе утро, лорд Эмсворт, — сказал он, сурово сверкнув все теми же очками.

Они помолчали. Лорд Эмсворт поправил пенсне. Первым заговорил Бакстер.

— Я тут путешествую, леди Констанс, и решил зайти…

— Как же, как же! Мы бы вам никогда не простили… А, Кларенс?

— Э?

— Я спросила, а?

— Что «а»?

Леди Констанс поджала губы, и секунду-другую серебряная чернильница вполне могла сняться со своего места. Но сильная женщина — это сильная женщина.

— Так вы путешествуете, мистер Бакстер?

— Да, в крытом грузовике. Он в парке.

— Погостите у нас! В замке, — она повысила голос, чтобы заглушить странное бульканье, производимое ее братом, — никого нет и не будет еще примерно месяц. Погостите, искренне вас прошу! Сейчас я пошлю за вещами.

— Спасибо большое, леди Констанс.

— Мы так вам рады. А, Кларенс?

— Э?

— Я сказала, «а?»

— Что «а»?

Рука его сестры затрепетала около чернильницы, словно испуганный мотылек.

— Не правда ли, как мило, что мистер Бакстер у нас погостит? — сказала, наконец, леди Констанс, глядя на брата взглядом гипнотизера.

— Пойду-ка я к свинье, — сказал лорд Эмсворт.

Снова воцарилось молчание; так бывает, когда вынесли гроб. Потом леди Констанс отряхнулась.

— Как я вам рада! — сказала она. — Как это умно! Все очень естественно.

— Да, я так и хотел.

— Всегда вы обо всем думаете!

Руперт Бакстер подошел к двери, открыл ее, взглянул в коридор и вернулся туда, где был.

— У вас неприятности, леди Констанс? — осведомился он.

— Ужасные, мистер Бакстер.

Если бы он был другим, а она — другой, он бы похлопал ее по руке; а так — придвинул стул на вершок поближе.

— Что я могу сделать?

— Только вы и можете. Мне так неудобно…

— Что вы, что вы! Все, что в моих силах… Он придвинулся еще на вершок.

— Вы… знаете моего брата?

Бакстер растерялся, но тут же сообразил, в чем дело.

— А, вы имеете в виду…

— Да, да! Галахада, конечно, не лорда же Эмсворта.

— Нет, мы не знакомы. Оба раза, что я жил в замке, его не было. А сейчас?

— Он здесь. Пишет мемуары.

— Да, я видел в какой-то газете.

Леди Констанс сделала то, что так близко к «ломанию рук».

— Там ужасные вещи, мистер Бакстер! Сплошная клевета на всех наших друзей. У нас вообще друзей не останется. Галахад знал буквально каждого, а запомнил — самое нелепое и позорное. И я…

— Вы хотите, чтобы я завладел рукописью и ее уничтожил? Леди Констанс застыла, пораженная такой проницательностью.

— Да, — проговорила она. — Это странно, я понимаю…

— Ничуть, ничуть.

— … но лорд Эмсворт не хочет ничего делать. Вы же его знаете.

— Еще бы, еще бы!

— Такая беспомощность!.. Такая рассеянность!.. Глупость, я бы сказала.

— Вот именно.

— Мистер Бакстер, вся надежда на вас. Бакстер снял очки, протер и надел.

— Я сочту за честь, леди Констанс, помочь вам. Завладеть рукописью нетрудно. Сколько экземпляров, один?

— Да, да, да. Я уверена. Галахад говорил, что еще не отдал машинистке.

— Тогда беспокоиться не о чем.

Какое-то время леди Констанс не могла найти слов.

— О, мистер Бакстер! — наконец сказала она.

Ноги занесли Ронни Фиша в ту часть угодий, где он ощутил знакомый острый запах, а поглядев, увидел, что находится рядом с резиденцией Императрицы. Подойдя ближе, он узрел и прославленную свинью. Склонив голову, дрожа хвостиком, она увлеченно ела.

Всякий любит смотреть, как другой ест. Ронни перегнулся через перильца и рассеянно бросил свой мячик. Тот ударился о спину медалистки и замечательно отскочил, очень уж поверхность хорошая. Минуту-другую так они и развлекались — Императрица ела, Ронни швырял мячик, пока ему не пришла в голову прекрасная мысль.

Дядя Кларенс любит природу. Он очень рад, когда кто-нибудь к ней возвращается. Следовательно, надо пойти и сказать, что ты прозрел и увидел: будущее Англии — в деревне. А потом попросить денег на образцовое хозяйство.

Сейчас, сейчас, сейчас… Не просто «хозяйство», а такое, где разводят свиней! Да дядя Кларенс осыплет золотом! А там — немедленно жениться.

Мячик в последний раз проговорил «плямц!», ударившись о гостеприимную спину, и окрыленный Роналд помчался дорабатывать свой замысел.

Часто бывает, что со второго взгляда блестящие замыслы кажутся пустыми. С Ронни этого не случилось.

— Э, дядя Кларенс, — сказал он, входя через полчаса в библиотеку. — Насчет этих денег…

— Прости?

— Ну, моих денег. Я вот подумал, не взять ли мне немного…

— Ты хочешь открыть кафе?

— Нет, нет! Как можно! Честно говоря, Лондон мне надоел. Я хочу вернуться к земле. Города надо разгрузить. Земля — вот будущее Англии. Это мое мнение.

Что-то было не так. Лорд Эмсворт не смягчался. Может быть, плохо слышит?

— Земля, — сказал он погромче. — Надо к ней вернуться. Хочу завести ферму. — Он помолчал для эффекта. — Чтобы разводить свиней.

Лорд Эмсворт протирал пенсне. Глаза его в неприкрытом виде были еще неприятней.

— Свиней! — заорал Ронни, борясь с тревогой.

— Свиней?

— Свиней.

— Ты хочешь их разводить?

— Да, да, да, — проревел Ронни. — Сви-и-ней!!! — И вымученно улыбнулся.

Лорд Эмсворт надел пенсне.

— Для того, — проговорил он, дрожа всем телом, — чтобы целые дни бросать в них мячик?

— А… а… а?.. — проговорил и Ронни.

Лорд Эмсворт встал. Казалось бы, в старой куртке с продранными локтями не выразишь оскорбленного величия — но нет! Он выпрямился во весь рост, а это немало, и прогрохотал:

— Я все видел! Нет, мячик! Что же это такое? — Пламя вырвалось из-под пенсне. — Ты понимаешь, что она — нервное, тонкое создание? Какие-то дурацкие мячики…

— Я…а…э…

— Что?

— Я не думал…

— Ты вообще не думаешь. То-то и плохо. Разводить свиней! Это ты? Ха-ха! Последний человек в мире…

Ронни Фиш ухватился за стол.

— Эй, в чем дело? — спросил Галахад, потревоженный воплями в маленькой комнате за библиотекой, где он писал свои мемуары. — Ты не мог бы, Кларенс, декламировать попозже?

— Он бросал в нее мячик! — горестно вскричал лорд Эмсворт.

Галахад не выразил ужаса.

— Ты хочешь сказать, — строго осведомился он, — что вы губите мою работу из-за этой свиньи?

— Этой! — вскричал лорд Эмсворт. — Господи! Неужели никто из моих родных не понимает, что она — лучшая свинья Англии? Кто получил два раза подряд медаль на выставке? А она получит, если некоторые не будут швырять в нее теннисные мячи.

Галахад нахмурился. Он не любил считать свиней по осени.

— Не зарывайся, Кларенс, — сурово сказал он. — На днях я зашел выпить пива в «Герб Эмсвортов», и там какой-то тип ставил три к одному на Красу Матчингема. Рыжий такой, косит. Не совсем трезв.

Лорд Эмсворт забыл и Ронни, и теннисный мяч — он забыл все. Именно этого он боялся.

— Это свинья сэра Грегори, — сказал он. — Пари предлагал его свинарь, Джордж Сирил Бурбон. Он служил у меня, ты же знаешь, но Парслоу его переманил. Подлость — неслыханная.

Галахад свистнул.

— А, вот что! — сказал он. — Значит, свинарь Парслоу предлагает такое пари?

— Несомненно. Эта Краса получила в прошлом году вторую премию. С Императрицей ее не сравнить.

— Ты смотри, Кларенс, — посоветовал его брат. — Парслоу ее испортит.

— Испортит?

— Да. А не сможет — украдет.

— Что ты говоришь! Это немыслимо.

— Мыслимо. Парслоу — истинный угорь. Он бы бабушку свою испортил, если нужно. Я его знал в юности и скажу со всей уверенностью: если бы его бабушка выступала по классу жирных свиней, а он хотел ее устранить, он бы подсыпал яду в болтанку или там в желуди.

— Ой, Господи! — сказал потрясенный граф.

— Вот послушай. Намечался собачий бой. У меня был отличный пес, звали Кнут — и что же? Встретившись с его Банджо, он повалился на бок, зевнул и заснул. Я кричу, молю — безуспешно. Спит, как убитый. Я абсолютно уверен, что юный Парслоу скормил ему шесть фунтов чистой вырезки с луком. Доказать не могу, но изо рта у него пахло, как из кухмистерской в Сохо летним вечером. Вот тебе твой Парслоу.

— Галахад!

— Да, да. Прочитаешь у меня в книге.

— Господи, Господи! — запричитал граф. — Надо немедленно увидеться с Пербрайтом. Я и не знал… не думал…

Он вышел, Галахад тоже собрался уйти, но Ронни его остановил.

— Дядя Галл и!

Розовые щеки племянника пылали багрянцем, глаза сверкали странным огнем.

— Да?

— Ты правда думаешь, что сэр Грегори упрет Императрицу?

— Да. Я же говорил, он…

— Как же он ухитрится?

— Пойдет ночью к свинарнику и уведет.

— И спрячет?

— Да.

— Она же очень большая! Легче слона спрятать… А тащить!

— Однако ты идиот. У нее кольцо в носу.

Галахад удалился, Ронни сел в кресло, с которого так величаво встал его дядя. Стоять он уже не мог, вдохновение его ослепило, он сам удивлялся. Да, ферма — это умная мысль, но тут!..

Сможет он?

А что?

Но все-таки…

Нет, это невыполнимо.

А почему? Представим, что он все сделал — подошел, увел, спрятал. Отдаст дядя Кларенс что угодно тому, кто вернет свинью? Отдаст. Деньги потекут из его сундуков.

Но возможно ли это? Ронни задумался. Место он придумал с ходу — домик егеря в Западной роще. Там никто не бывает. Истинный сейф.

Подозрения? Навряд ли. Кто свяжет с уводом свиньи Роналда Фиша?

Как ее кормить?

Лицо его затуманилось. Да, это — закавыка. Кто их знает, что они лопают, но жрут — как свиньи. Если вернуть дяде скелет, он не обрадуется. Кто же поможет? Хьюго?

Нет. Сообщник он прекрасный, но есть у него и недостатки. Если он узнает, что к чему, это узнает и весь Шропшир. Лучше прямо напечатать в газете или передать по радио. Прекрасный человек, но… Нет, не Хьюго. Так кто же?

— А!!!

Ронни вскочил с кресла и так заорал от радости, что дверь открылась.

— Не ори! Писать не дают!

— Прости, дядя Галли. Я придумал одну штуку.

— Дело твое. Как ты написал бы «навеселе»?

— Вместе.

— Спасибо, — сказал Галахад и снова исчез.

Дворецкий Бидж сидел у себя. Пиджак он снял, вообще расслабился, как расслабится всякий, если перечистил серебро и может отдохнуть часик-другой. Снегирь весело пел в своей клетке, но не мешал читать сведения о бегах в «Морнинг-Пост».

Вдруг он вздрогнул (Бидж, не снегирь). Двери открылись. Вошел племянник его хозяев.

— Привет, — сказал Ронни.

— Сэр?

— Заняты, а?

— Нет, сэр.

— А я вот заглянул.

— Очень рад, сэр.

— Поболтать.

— Превосходно, сэр.

— Давно мы не болтали, Бидж.

— Да, сэр.

— В детстве я тут у вас торчал.

— Бывало, сэр.

— Какие были дни, Бидж!

— Хорошие, сэр.

— Никаких забот. А случатся какие-нибудь, я нес их к вам…

— Несли, сэр.

— Я никогда не забуду вашей доброты.

— Очень приятно, сэр.

— Позже я пытался отблагодарить вас… Помните, как я подсказал Дрозда?

— Конечно, сэр.

— Немало выручили!

— Прекрасные результаты, сэр.

— А дальше? Как мы помогали друг другу!

— Я всегда рад помочь вам, сэр.

— Знаю, знаю. А потому, — Ронни нежно улыбнулся, — не сомневаюсь, что вы присмотрите за дядиной свиньей, когда я ее украду.

Такое лицо, как у Биджа, не могло все сразу выразить. Обалделость охватила уже две его трети, когда Ронни продолжил:

— Между нами говоря, Бидж, держать ее я решил в этой хижине для егеря. Когда дядя Кларенс пообещает за нее полцарства, я ее выведу и верну, заслужив безмерную благодарность. Уловили мысль?

Дворецкий поморгал, борясь с подозрением, что разум его пошатнулся. Ронни ободрил несчастного приятным кивком.

— Какой план, а? Да, да, вы правы. План — лучше некуда. Такие свиньи очень много едят и, заметьте, по часам, но часто. Вот тут вы мне и поможете со свойственной вам добротой.

Дворецкий затравленно посмотрел на снегиря, но тот его не утешил, беспечно щебеча, как человек, вспоминающий мелодию в ванне.

— Вы не поверите, сколько они лопают, — продолжал Ронни. — Вот книга, я взял у дяди. Шесть фунтов еды — это без питья! Разбухшие отруби…

Бидж обрел дар речи, которая вылилась в младенческий крик. Потом пришли слова.

— Мистер Роналд!..

Ронни удивленно посмотрел на него.

— Что это? Вы меня оставляете? Вы, мой старейший друг? — Он засмеялся. — Нет, я просто не понял!

— Но, сэр… — залепетал Бидж. — Я не могу… Я никогда… Вы меня лучше не просите, мистер Роналд.

— Бидж!

— Нет, правда, сэр…

— Подумайте хорошенько, — сказал Ронни. — Кто подсказал вам ставить на Креолку?

— Да, но…

— А на Маззавати? Какая красавица! Все притихли, даже снегирь.

— Может быть, — сказал Ронни, — вам интересно, что я слышал в Лондоне?

Бидж застонал. Все дворецкие любят спорт, а он служил восемнадцать лет.[40] Простой благодарности было бы достаточно — но это! Он ведь именно об этом думал и никак не мог решить. Снова бродить во тьме…

— Ююба, сэр?

— Нет.

— Рыжий Джордж?

— Смешно слушать. Не гадайте, это бесполезно. Отдам свинью — узнаете. Ее надо кормить… Ну как?

Дворецкий молча глядел в пустоту. Потом он направился к клетке и закрыл ее зеленой бязью.

— Скажите мне все по порядку, мистер Роналд, — выговорил он.

Утренняя заря взошла над Бландингским замком. Свет становился все ярче, пока, одолев занавески, не разбудил Ронни. Тот смутно помнил страшный сон, каких-то свиней…

Он сел. Словно холодная вода, его окатила догадка: это не сон. С самой школы не вскакивал он с постели, но тут — вскочил. Она утратила свою обычную прелесть.

Он помылся, побрился, надел брюки, когда пришел Хьюго Кармоди. На лице его было написано, что он принес новости.

— Ронни!

— А?

— Не слыхал?

— О чем?

— Свинью знаешь?

— А что такое?

— Исчезла.

— Исчезла?

— Да. Старик мне сам сказал. Пошел на нее взглянуть, а ее нету.

— Нету?

— Нету.

— То есть как?

— А так, ушла куда-то.

— Ушла?

— Ушла!

— Черт знает что, — сказал Ронни.

— А вообще-то, — продолжал Хьюго, — нет худа без добра. Это меня просто спасло. Старик посылает меня в Лондон за сыщиком.

— За кем?

— За сыщиком.

— Сыщиком!

— Конечно, я останусь в городе, переночую. Мне тут очень нравится, но и город не так уж плох. Потанцую…

— Кому пришло в голову звать сыщика? — спросил Ронни.

— Мне.

— Тебе?

— Кому же еще!

— Значит, тебе? Ну, что ж. Ладно, мне нужно одеться.

Нечистая совесть вконец измотала Ронни Фиша. Когда часы на конюшне пробили час, состояние его приближалось к состоянию покойного Юджина Арама.[41] Опустив голову, он шагал по нижней террасе и тосковал по Сью. Пять минут с ней — и он бы стал другим человеком.

На этой стадии размышлений он услышал женский голос:

— Ронни!

Это была только Миллисент, но он все-таки немного успокоился, мало того — едва не открыл ей душу.

— Ронни, ты не видел Хьюго?

— Хьюго? Он уехал в Лондон на десять тридцать.

— В Лондон? А зачем?

— За сыщиком.

— Насчет Императрицы?

— Да.

Миллисент засмеялась.

— Хотела бы я видеть этого сыщика! Наверное, он рассердится. Ударит Хьюго по голове. — Смех ее оборвался, лицо вытянулось. — Ронни!

— А?

— Знаешь что?

— Нет.

— Мне это не нравится.

— Почему?

— Да им можно позвонить! Почему дядя Кларенс не спросил сам?

— Не додумался.

— А кто посоветовал вызвать сыщика?

— Хьюго.

— И предложил съездить?

— Да.

— Так я и думала.

Глаза ее сузились. Она пнула проползающего мимо червя.

— Не нравится, и все! — сказала она. — Очень странно. Какое рвение! Просто ему хочется в Лондон. Ты не слышал про такую Сью Браун?

Так высоко Ронни еще не подпрыгивал.

— Это неправда!

— Что?

— Между ними ничего нет!

— Да? А я слышала…

Червю не везло. Теперь его пнул Ронни.

— Пойду-ка позвоню, — сказала Миллисент.

Ронни почти не заметил ее ухода. Сейчас ему казалось, что он еще толком и не думал. Сью говорит, что нет ничего. Такие, как она, не врут. И все же…

Звон гонга разнесся над садом. Ронни понял одно: здесь сидеть нельзя. Там, в городе, он ей позвонит, она его успокоит. Конечно, он ей верит и так, а все-таки…

И он пошел в столовую.

Глава четвертая ПРИСКОРБНОЕ ПОВЕДЕНИЕ РОНАЛДА ФИША

Если вы пойдете по Бистон-стрит к Юго-западному почтовому округу, вы попадете в тупичок под названием Хейлинг-корт. Если вы войдете в первое здание слева и подниметесь на один пролет, вы увидите дверь, а на ней дощечку

Если же примерно через час после того, как Ронни Фиш вывел из гаража свою двухместную машину, вы откроете дверь, войдете и сумеете убедить рассыльного, что вы не страхуете жизнь, не рекламируете лекарства и не продаете роскошные издания Дюма, вас впустят в кабинет к самому П. Фробишер Пилбему, который читает телеграмму, прибывшую во время обеда.

В наше время молодые люди охотно заводят свое дело. Свободные духом, они разрывают узы поденной службы, отказываясь тратить жизнь на подневольный труд. Пилбем довольно рано унюхал, что ему выгодно, и приступил к действию.

Издавая желтый листок «Светские сплетни», он так развернулся, что года через три решил: человеку его дарований незачем работать на издательство «Мамонт», поскольку он может разнюхивать все для себя. К негодованию лорда Тилбери, руководившего этим «Мамонтом», он подзанял денег и об этом не жалел.

Телеграмма была из тех, каким сыщик радуется, ибо их очень трудно понять, но Перси Пилбему она скорее не понравилась. Он не любил ломать голову.

Текст был такой:

И никакой подписи.

Страшная кража — это, видимо, драгоценности. Но у кого их украли? С горя он вынул зеркальце и стал закручивать свои мерзкие усики. Думал он о Сью. Тут он тоже устал. Нельзя так, честное слово! Пишешь, посылаешь цветы — и ничего. На письма не отвечает, что с цветами — неизвестно. Даже не поблагодарит.

Размышления эти прервал скрип двери. Вошел рассыльный. Пилбем расстроился.

— Сколько раз я тебе говорил, не входи без стука! — строго сказал он.

Рассыльный подумал и ответил:

— Семь.

— А если бы здесь был клиент?

— Я бы вышел.

— Вот и выйди.

— Хорошо, сэр. Только я скажу, когда вас не было, тут к вам приходили.

— Кто именно?

Рассыльный, питавший надежду попасть в общество Мерфи и Джонса, младших сыщиков, чье обиталище было на первом этаже, хотел бы сказать, что приходил масон, левша, вегетарианец, долго странствовавший по Востоку, но решил, что сейчас это не нужно.

— Фамилия Кармоди, — сказал он. — Зовут Хьюго.

— Еще зайдет?

— Наверное, сэр.

— Ну, передай Мерфи, пусть будет наготове. Я позвоню.

Рассыльный ушел, Пилбем вернулся к мыслям о Сью. Нет, никак с ней не познакомишься! Швейцары адреса не дают… В дверь постучались, рассыльный доложил:

— Мистер Кармоди, сэр.

— Пускай войдет.

— Сюда, сэр, — учтиво, хотя и гнусаво сказал рассыльный, и Хьюго переступил порог.

И с виду, и на самом деле Хьюго был мирно счастлив. Вместе с ним в контору вошел мягкий солнечный свет. Кто-кто, а он любил Бландинг, там жила Миллисент, но и Лондон оказался исключительно приятным.

— Если я не ошибаюсь, Ватсон, — приветливо сказал Хьюго, — это наш клиент.

Благоволение его настолько обнимало всех, что вместило и противного человека, который встал из-за стола. Да, глаза у него сидели слишком близко, волосы он прилизывал как-то невыносимо, но сегодня, ничего не попишешь, он был другом, мало того — братом; и Хьюго ему улыбнулся. Правда, он подумал, что при таких прыщах нельзя носить малиновый галстук. Или одно, или другое. Надо выбрать. Но он улыбнулся.

— Какая погода! — заметил он.

— Да, — отвечал Пилбем.

— Как пахнет! Газ, асфальт…

— М-м-м, — откликнулся сыщик.

— Кое-кто скажет, что тут душновато. Но не Хьюго Кармоди!

— М-м?

— Да, да, да. Все именно так, как надо. — Он сел. — Ну, ищейка, — продолжал он, — к делу. Я заходил, вас не было.

— Да.

— А теперь вернулся. Наверное, хотите знать, почему?

— Хочу, — сказал терпеливый Пилбем. Хьюго вытянул поудобней длинные ноги.

— Знаю, знаю, вы любите всякие детали. Итак, начнем. В данное время я — секретарь лорда Эмсворта из Бландинга. Замечу, хороший секретарь. Кое-кто думает иначе, но не я.

— Из Бландинга?

Сыщик внезапно вспомнил, что таинственная телеграмма отправлена из какого-то «Маркет Бландинг».

— А это вам не знакомо? — спросил он, пуская ее по столу.

— Старик послал, — определил Хьюго, — Отсутствие подписи объясняется нервным состоянием. Лорд Эмсворт страдает. Потрясен до глубины естества, я бы сказал.

— Этой кражей?

— Да. Удар, каких мало.

Пилбем взял перо и бумагу. Глаза его кровожадно засветились.

— Прошу изложить подробно. Хьюго поразмыслил.

— Стояла бурная ночь… Нет, вру. Светила луна…

— Что именно похищено? Хьюго поднял брови.

— Как — что? Свинья. Любимая свинья лорда Эмсворта.

— Свинья! — вскричал Перси Пилбем. Хьюго тревожно на него взглянул.

— Конечно, вы знаете, что это такое? А то долго объяснять. Сыщик был глубоко оскорблен. Мало к чему относился он с благоговением, но «Аргус», его любимое детище, спасение от всех невзгод, подстерегающих сыскные агентства в младенческую пору, он искренне любил. И этот совершенный механизм пустить на розыск свиньи! Нет, невозможно. Миллисент была права, он рассердился.

— Лорд Эмсворт полагает, — уточнил он, — что у меня есть время на такую ерунду?

— Видите ли, — сказал Хьюго, — свинья эта — премированная. Верните ее к выставке, и лорд Эмсворт не пожалеет половины царства.

Перси Пилбем встал.

— Наше агентство… — начал он.

— Не ищет свиней? Этого я и боялся. Ну, что ж. А теперь, по дружбе, не разрешите ли позвонить?

Видимо, Пилбем не разрешил бы, но Хьюго уже пододвинул к себе аппарат и назвал номер, непрестанно болтая.

— Сразу видно, вы — умный человек, — говорил он. — Подскажите, где тут у вас танцуют? Давно не был в пучине, все забыл. Куда зовут девушку, если кровь кипит, голова худо-бедно увенчана виноградом?

Случилось так, что Пилбем получал свою долю доходов от одного ресторана, и он быстро ответил:

— К Марио.

Хьюго вздохнул. Еще недавно могли назвать их клуб. Но где он? Филин и лисицы[42] скачут на его развалинах. Да, сложна жизнь….

Голос в трубке прервал его размышления. Он узнал привратника тех квартир, где жила Сью.

— Алло, Бетфорд? — сказал он. — Это Кармоди. Вы не попросите мисс Браун? А? Конечно, Сью. Другие мне не нужны. Молодец. Жду.

Сыщик не позволит себе выразить чувства. Пилбем просто кивнул, словно обдумывал что-то важное, а мог бы и подскочить.

— К Марио, да? — сказал ему Хьюго. — Кто там играет?

— Леопольд.

— Это хорошо. — Хьюго промычал несколько тактов и потопал ногами. — Разучился, честное слово. Значит, в Бландинг не поедете?

— Нет.

— Жаль. Хорошее место. Дорожки, пейзажи, всякие корты… А то приехали бы! Ладно, ладно. Сью! Алло-алло-алло! Это я, Хьюго. Да, по совершенно секретному делу. Говорю из агентства «Аргус». Ты не поможешь мне вернуть молодость, так это в восемь тридцать?

Наступило молчание. Совесть вступила в неравную борьбу. Против нее стояли: тоска; любовь к танцам; расположение к Хьюго, с которым хотя бы посмеешься, а смех сейчас очень нужен.

— Алло, алло, алло! — залаял он.

— Не ори! — сказала Сью. — Я чуть не оглохла.

— Прости, старушка. Думал, разъединили. Так идем?

— Ну, давай встретимся, — уклончиво отвечала Сью.

— Давай. Потанцуем, пообедаем.

Духовно чуткий наблюдатель, оказавшийся в вестибюле, различил бы в эту минуту легкий стон. То была совесть, павшая в прямой атаке. Сью вспомнила, что именно Хьюго расскажет ей все про дорогого Ронни. Несомненно, ее ангел ответил бы, что «это» — можно. Мимоходом, так, к слову, они потанцуют, но главное — весть о Ронни…

— Хорошо, — сказала она. — А где?

— У Марио.

— У Марио?

— Да. Менингит, астма, ревматизм, ишиас… Усекла? Молодец. В восемь тридцать.

Хьюго повесил трубку и снова ослепил улыбкой злосчастного Аргуса.

— Премного обязан, — сказал он, — спасибо.

— Это вам спасибо, — сказал Пилбем.

— Ну, мне пора. Перемените мнение — звоните, Маркет Бландинг, тридцать два-Х. Кроме вас, просто некому. Как, хорошо идут дела? — не удержался он, ибо любознательность в нем превышала деликатность.

— Неплохо.

— А что именно вы делаете? Я часто гадал — ну, меряете следы, складываете кончики пальцев, вот так, а еще что?

— Нам часто поручают следить за тем или иным лицом.

— Хоть за мной не следите! — воскликнул Хьюго. — Пип-пип!

— До свиданья, — ответил Пилбем, нажал на кнопку и проводил клиента до двери.

По праву прославленный джаз Леопольда, раздувая щеки, выкатывая глаза, играл популярную мелодию; и Сью — впервые за этот день — обрела духовный покой. Совесть, убаюканная кваканьем саксофонов, решила отдохнуть, видимо — уяснив, что девушке надо иногда невинно развлечься.

Какие глупые мысли бывают у Ронни, думала Сью, склоняясь к анализу. Танец — просто игра, и так уж случилось, что одной в нее не сыграешь. Можно ведь играть в теннис или там в гольф. Нет, смешно ревновать из-за такой чепухи!

Однако, хотя совесть и не вмешалась, Сью ощутила облегчение от того, что ее ангел ничего не узнает.

В конце концов мужчины — такие дети! Сью вздохнула. Им бы еще разум, легче было бы жить. Неужели Ронни сомневается в ее совершенной любви? Да протанцуй она до утра с кем угодно, хоть со всеми — ему ничто не грозит.

— Не говори Ронни, ладно? — сказала она Хьюго, когда он пришел.

— Ладно.

— Он такой смешной…

— Истинный клоун. А что?

— Он не поймет.

— Это да. Странно, что он мне не сказал про тебя. Дружим с детства…

— Он боялся.

— Ты намекаешь на то, что Хьюго Кармоди — сплетник?!

— Немножко есть, правда!

— Ничего подобного. Я сильный, сдержанный человек. Чтобы это проиллюстрировать, он молчал до конца танца.

Сью удивилась.

— В чем дело?

— Я оскорблен. Нет, только подумать! Я — сплетник! Да если хочешь знать, я тайно помолвлен, и молчу.

— Хьюго!

— Да. Помолвлен. Настал день, когда любовь осенила и Хьюго Кармоди.

— Кто эта несчастная девушка?

— Счастливая, ты хочешь сказать. На что я наступил, тебе на ногу?

— Да.

— Виноват. Новые танцы… Эта счастливая девушка — Миллисент Трипвуд.

Чтобы высветить величие этого мгновенья, джаз умолк, и сильный, сдержанный человек повел даму к столику. Она восторженно на него смотрела.

— Быть не может!

— Может.

— Это же замечательно!

— Мне тоже нравится, — признал Хьюго.

— Я к ней так ревновала! Ронни говорит, их хотели поженить. Ну, теперь все в порядке.

— Да, в полном.

Джаз очнулся, но Сью не встала.

— Что такое? — удивился Хьюго.

— Посидим, поболтаем. Ты не представляешь, до чего мне это важно. Потом, ты разучился танцевать. Совсем другой человек.

— Практики нет. — Хьюго закурил и, глядя на крутящиеся пары, впал в рассудительность. — Когда живешь в лесах, трудно поспеть за этими новыми па.

— Нет, танцуешь ты хорошо, но раньше… Когда я с тобой танцевала, я плыла на розовом облаке над сверкающим океаном.

— Исключительно точно, — одобрил Хьюго. — А сейчас…

— Давай поговорим про Миллисент, — предложила добрая Сью. — Расскажи мне все, ладно?

— Когда мне было лет пять, — начал Хьюго, — я ходил к учителю танцев. Меня учили, как сейчас помню, перебрасывать мячик из одной руки в другую. Не люблю хвастаться, но все, как один, шептались: «Кто это, кто это?»…

— Она очень красивая?

— Дай мне мячик, и я бы тебе показал. Но кто меня поймет? Где мячики? Где шимми,[43] в конце концов? Так циником станешь, честное слово!

— Расскажи мне про Миллисент!

— Минутку! Танцы, насколько я знаю, восходят к древним египтянам, которые полагали, что изобрел их бог Тот. Фригийские корибанты[44] плясали в честь какого-то типа, а на праздниках Реи Сильвии[45] римляне тоже не ленились. Но что теперь бог Тот! Выдумывают, придумывают… И так всегда. Был ли хоть миг в истории, когда несчастный, но вполне благонамеренный танцор не садился в лужу?

— Господи! — сказала Сью. — И это все потому, что ты наступил мне на ногу!

— Хьюго Кармоди не любит наступать на ноги, — сказал он. — И у него есть своя гордость. Слышала про отца Мариану?

— Нет.

— Мариана, Хорхе.[46] Тысяча двести что-то. Учился дома и в Лейпцигском университете. Увлечения: рыбная ловля, роспись рукописей, жевание какого-то корня. Неужели не слышала?

— Бог с ним. Расскажи лучше про Миллисент.

— Папаша Мариана считал, что танцы — смертный грех. Особенно он ополчился на сарабанду. Как я его понимаю! Без всяких сомнений, он учился плясать фанданго. Научился — и что же? Не танцуют, в моде сарабанда! Стоял он у стенки, стоял, и пожалуйста! Ты хотела узнать про Миллисент?

— Да.

— Лучшая девушка в мире.

— Правда?

— Еще какая! Это всем известно. Съезди в Шропшир.

— И она тебя любит?

— Между нами, — доверительно сказал Хьюго, — я тоже удивляюсь. Я не бросаю слов на ветер. И я тебе признаюсь, я ее не стою.

— Ты очень симпатичный!

— Возможно. Но ее — не стою. Она — это ангел, спустившийся тихим утром в сады старого замка, к лаврам и розам.

— Хьюго! Вот не знала, что ты еще и поэт!

— Тут станешь поэтом. Ты бы ее видела!

— Ты ее очень любишь?

Хьюго пылко хлебнул шампанского и выкатил глаза, словно служил в джазе у Леопольда.

— Безумно. А когда я вспомню, что я ее обманул…

— Обманул?

— Еще нет, но сейчас обману. Сейчас меня соединят с замком, и я скажу, что вот-вот лягу спать. Понимаешь, Миллисент не всегда правильно реагирует. Если что-то дойдет до ее перламутровых ушек…

— Понимаю. Ронни — такой же. Хьюго удивился:

— Ронни?

— Да.

— У него перламутровые ушки?

— Нет, он ревнует. Он просто взовьется, если узнает, что мы здесь были.

— Не узнает!

— Конечно. Потому я тебя и попросила: не говори ему.

— Кто, я? Мой девиз — молчание и тайна. Слава Богу, Миллисент никто не скажет. А, вон идет добрый вестник! Готово? — спросил он мальчика, подходившего к столу. — Ну, я недолго. Не скучай.

— Постараюсь, — сказала Сью.

Проводив его взглядом, она стала смотреть на пары. Глаза у нее сияли, щеки алели, и Перси Пилбем, притаившийся неподалеку, думал о том, что не видел ее такой красивой. Пропетляв между теми же парами, он сел на пустой стул. Некоторые просят разрешения у дамы; некоторые — но не все.

— Добрый вечер, — заметил Пилбем.

Сью оглянулась и увидела очень неприятного человека, сгустившегося из воздуха.

— Разрешите представиться, — сказал он, — Пилбем.

В этот самый миг Роналд Овербери Фиш в изящнейшем, но не вечернем костюме оглядывал ресторан пламенным взором.

Ронни добирался так долго до Лондона потому, что сперва что-то испортилось в машине, пришлось гнать ее обратно, чтобы шофер лорда Эмсворта все починил, а потом, у Оксфорда, он менял шину. К дому, где жила Сью, он подъехал, когда они с Хьюго входили в ресторан.

Двери она не открыла, и, жалея о том, что не послал телеграмму, Ронни собрался было пойти в свой клуб «Трутни», как вдруг увидел Бетфорда, привратника.

— Здрасс, мистер Фиш, — сказал Бетфорд, и Ронни ответил: «Здрасс». Они обменялись мнением о погоде, а потом привратник произнес роковые слова: — Мисс Браун ушла в ресторан, к какому-то Марио.

Он рассказал все — как звонил мистер Кармоди, как он случайно услышал…

— Марио? — уточнил Ронни. — Спасибо, Бетфорд. Марио, а? Ясно.

Итон и Кембридж хорошо тренируют своих сынов. Привратник ничего не понял. Не ведая о том, что участвует в новом «Отелло», он вернулся к котлетам с картошкой, а Ронни, дрожа с головы до ног, направился к ресторану.

Шекспир был прав, когда сравнил ревность с зеленоглазым чудищем.[47] Входя к Марио, Ронни ощущал сперва жару, потом холод, и швейцар, напомнивший ему о вечернем костюме, шел на риск — страховая компания поджала бы губы.

К счастью, Ронни ничего не слышал. Он вглядывался в зал.

— На балконе много места, сэр, — подсказал служитель, все еще играя с огнем. На сей раз Ронни что-то расслышал, но не понял, а тут черные фраки и яркие платья заслонили от него столики. Он кинулся в толпу, наступая мужчинам на ноги, распугивая женщин.

Казалось бы, дальше некуда — но, обнаружив Сью, он понял, что это не так. С ней был не Хьюго, с ней был отвратительный субъект, по-видимому, взбивший волосы. Тут у Ронни в мозгу лопнула какая-то пружина.

Официант, проходя мимо с подносом, заметил, что обычный костюм — это балкон.

— Там очень много места, сэр, — прибавил он со всей приветливостью.

Ронни добрался до стола. Пилбем говорил в это время о тех цветах. Вероятно, чтобы на него не смотреть, Сью отвела взор. От того, что она увидела, совесть мгновенно очнулась. Мало того — она стала живее, чем прежде.

— Ронни! — вскричала Сью.

Она вскочила. Поднялся и Пилбем. Официанте подносом напомнил Ронни про костюмы и балкон.

Ронни молчал. Было бы лучше, если бы молчала и Сью; но она сказала:

— Мистер Фиш, мистер Пилбем.

Только звонок перед матчем тяжеловесов принес бы такие плоды. Тело, одетое фланелью, пронзила судорога. Пилбем? Хьюго и то достаточно, но какой-то Пилбем! Нет, тот самый, с цветами. За столиком! Ну, знаете!

Кулаки сжались сами собой. Итон куда-то делся, равно как и Кембридж. Ронни вдохнул воздух так громко, что человек за соседним столиком ткнул вилкой не в мусс из цыпленка, а в свой подбородок. Официант, решивший, что у Ронни неладно со слухом, сообщил погромче насчет вечерних костюмов и утешил, прибавив, что можно пойти на балкон.

Он и спас Перси Пилбема. Комар отвлекает тигра; так и здесь. Ронни чувствовал, что кто-то жужжит над ухом, когда надо заняться другим делом. Со всей широтой своей натуры он ткнул его локтем в жилетку. Раздался треск, заглушивший все усилия Леопольда. Человек за соседним столиком с огорчением заметил, что теперь еще пошел стеклянный дождь. Остальное вполне охватит слово «скандал».

Ронни и команда Марио представляли разные школы мысли. Для Ронни что-то значил только Пилбем, мерзавец из мерзавцев, и он собрал все силы, чтобы пробиться к столику. Для команды были важнее разбитые бокалы. Официант поднялся, они — нет, и вряд ли хоть один из них остался целым. Метрдотель, подобный богу в «Илиаде», спустившемуся с облака, пытался объяснить это Ронни; ему помогали словом и жестом официант А и официант. Б.

Ронни не привлекал отвлеченный диспут. Он пнул в жилетку метрдотеля, официанта А — в бок, к официанту Б только прицелился, но тут подошло подкрепление. Со всех концов зала к нему устремились официанты В, Г, Д, Е, Ж и 3, не говоря о прочих. Пилбем исчез за их толщей, и Ронни был так занят, что этого не заметил. Он достиг того состояния, которое любили викинги, называвшие его «берсерк»,[48] тогда как малайцы—«амок».

Многого хотел Роналд Фиш за свою жизнь. В детстве он мечтал стать машинистом. В отрочестве предпочел поприще игрока в крикет. В молодости пытался наладить ночной клуб. Сейчас, на двадцать шестом году, все это было забыто. Он хотел одного: сокрушать официантов. Чем и занялся.

Время ускорило свой бег. Официант В, неосмотрительно схвативший его за рукав, отскочил, прижимая руку к правому глазу. Официант Г, человек семейный, благоразумно отошел, что-то говоря по-итальянски. А вот официант Д умело двинул Ронни подносом, на котором стоял omelette aux champignons,[49] и, когда боец пошатнулся, вперед вышел человек в униформе, почти полностью скрытый усами. Каждый, кого выбрасывал швейцар, помнит, что это такое.

Данный швейцар, долго служивший в армии, отличался деревянным лицом и мускулами кузнеца. Человек дела, а не слов, он молча вошел в сердце вихря и, когда Ронни схватился за стул, чтобы сподручнее было драться, ударил его в нос. Сказал он при этом: «Хо!», после чего обнял Ронни и отнес к дверям, в которые входил высокий, широкий, неспешный полисмен.

Через несколько минут Хьюго Кармоди поднялся на второй этаж и с интересом увидел, что одни официанты массируют себе руки и ноги, другие — поднимают столики, а самый джаз играет как-то тихо, словно очень перепугался.

— Эй! — сказал Хьюго. — Что случилось? Сью затравленно смотрела на него.

— Уведи меня домой, — сказала она. Хьюго удивился.

— Домой? Так рано?

— Хьюго, пожалуйста!

— Что ж, дело твое, — согласился он. — Сейчас заплачу, и пошли. По дороге расскажешь, что тут у вас стряслось. Нет, нет! — сказал он, гордясь своей проницательностью. — Что-то стряслось, я вижу!

Глава пятая ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

Закон Британии неумолим. Побуждения ему не важны; дела — вот его арена. Разбитая любовь не искупает разбитых бокалов, раненое сердце — раненых пальцев. Представ наутро перед судьей по обвинению в бесчинствах, равно как и в сопротивлении полисмену П. Дж. Мергатройду, находившемуся при исполнении служебных обязанностей, Роналд Фиш смирился. Он не воззвал к небу, потрясая кулаками, ибо опыт, дорого оплаченный в студенческие дни, научил его: если ты попал в клещи закона, называй фальшивое имя и полагайся на судьбу.

Поэтому незадолго до полудня Эдвин Джонс (вилла «Настурция», Криплвуд), обедневший на пять фунтов, ехал в такси со своим другом по фамилии Кармоди, чтобы склеить разбитое сердце и начать новую жизнь.

Джонс молчал, Кармоди был оживлен.

— Красота! — говорил он. — Я на него смотрел и думал: «Четырнадцать суток». И что же? Ты на свободе, в газетах — ни слова. Победа!

— Плевал я на газеты, — сказал Ронни.

— Ну, ну! А славное имя Фишей?

— Что мне до него?

Хьюго огорчился. Такая мрачность, думал он, недостойна виллы «Настурция».

— Чего ты разохался? Все в порядке. Что случилось, в конце концов? Бедная маленькая Сью…

— Какая она тебе «маленькая»!

— Искомая особа, — поправил себя Хью, — пошла танцевать. Ну и что? Что, я тебя спрашиваю? Что тут плохого?

— Она мне клялась!

— Ну, можно ли принимать это всерьез? Где твой разум?

— И с таким слизняком!

Хьюго откашлялся. Он немного смутился. Не хотелось бы затрагивать эту сторону дела, но выбора не было.

— Вообще-то, старик, — сказал он, — она была со мной. Со мной! Все равно что с братом.

— Не верю, — сказал Ронни.

— Ну, прямо!

— Не крути. Она была с Пилбемом.

— Со мной. Это я ее повел.

— Все может быть. А сидела она с ним.

— Ничего подобного!

— Что я, слепой? Хватит, надоело. Недели не прошло, — голос его задрожал, — и все, измена. Что ж, так мне и надо, дураку.

Машина остановилась, Ронни вышел и странно вскрикнул.

— Нет, нет, нет, — сказал Хьюго, полагавший, что человек, лишившийся пяти фунтов, платить не должен. Он вынул деньги, наклонился к шоферу, а обернувшись снова, с удивлением увидел вместо Ронни его невесту Сью.

— Привет! — сказал он.

— Он ушел, — сказала она.

— Ушел?

— Да. Увидел и кинулся за угол. Он… — голос ее сорвался, — не сказал мне ни слова.

— Откуда ты взялась? — спросил Хьюго.

— Я решила, что вы приедете сюда, и… и… и…

Хьюго переполошился. Он знал наверняка, что она заплачет, а женских слез не любил, особенно — на улице. Нелегко забыть, как некую Ивонну схватил радикулит на Пиккадилли, и старая дама заметила, что все зло — от таких негодяев, как он.

— Пошли в кафе, — сказал он. — Выпей там что-нибудь, съешь булочку. — Он быстро провел ее к пустому столику. — Это все я виноват.

— Нет, я!

— Если бы я тебя не пригласил…

— Не в том дело. Ронни посердился бы и отошел. Но этот Пилбем… Я сказала, что мы не знакомы. Так и есть.

— Да, Ронни мне говорил.

— А что он точно сказал?

— Ругал Пилбема. Я пытался ему втолковать, что встретились вы случайно, ты пришла со мной, но куда там! Знаешь, старушка, плюнь. Время — лучший целитель.

В кафе вошел рассыльный, выкликая какого-то мистера Гардери.

— Понимаешь, не дает объяснить.

— А ты бы смогла?

— Если бы он дал? Да, наверное. Он же видит, как я его люблю.

— Но ты — здесь, он — в замке. Да… — Хьюго покачал головой, — нелегко.

— Мистер Кармоди! — пропел рассыльный, подойдя ближе. — Ка-ар-мо-ди!

— Эй! — крикнул Хьюго.

— Вас к телефону.

— Прости, старушка, — сказал Хьюго. — Это, наверное, Миллисент. Больше никто не знает, что я в этом отеле.

Он ушел, Сью сдерживала слезы. Тяжело слышать, как счастлив кто-то другой. Она взяла себя в руки. Нельзя так, пусть хоть они будут счастливы… И тут ей пришла в голову блестящая мысль.

— Хьюго! — воскликнула она, завидев его. — Послушай!

— Да… — сказал Хьюго.

— Ты послушай!

— Это звонила Миллисент…

— Да? Как хорошо!

— … Из Бландинга.

— Я хочу…

— Порвала помолвку.

— Что?!

— Порвала к собачьей матери. Эй! — окликнул он лакея — Бренди с содовой! И покрепче.

— Бренди с содовой, сэр?

— Да. Как можно крепче.

Глава шестая БЛЕСТЯЩАЯ МЫСЛЬ

Сью смотрела на него. В минуты потрясения сразу лезут Дурацкие вопросы.

— А ты не спутал?

Хьюго издал звук, который издает бумажный пакет, если лопнет. Сам бы он сказал, что горько засмеялся.

— Спутал? О, нет!

— В чем же дело?

— Она все знает.

— Что именно?

— Все, идиотка, — ответил Хьюго, забывший в горе о своей прославленной вежливости. — Что мы с тобой ходили в ресторан.

— Ой!

— Да, узнала.

— Как же?

Пакет снова лопнул.

— Если я встречу этого слизняка, этого червяка, пусть препоручит душу Богу!

Он взял бокал у официанта и скорбно посмотрел на Сью.

— Не хочешь?

— Нет, спасибо.

— Дело твое. А я без него не обойдусь. Добрая Сью почти забыла о своих бедах.

— Расскажи мне все, Хьюго.

Он поставил на столик пустой бокал.

— Приехал я вчера из Бландинга, — начал он, — пошел в «Аргус» нанять сыщика. У нас пропала свинья.

Сью хотелось бы узнать о свинье побольше, но она понимала, что не время.

— Там этот Пилбем — главный, — продолжал Хьюго.

Сью снова сдержалась. Умирающих не прерывают.

— А Миллисент позвонила в это бюро. Удивительно! Я-то думал, у нее абсолютно чистая душа. Так вот, позвонила и попросила за мной следить. Ну, и порвала помолвку. — Он взял бокал, оглядел, поставил. — Подумать только, я с ним шутил насчет слежки! Когда уходил. Ушел, не ведая зла, — и пожалуйста. Если Ронни жаждет его крови, пусть подождет, сперва я управлюсь.

Сью, будучи женщиной, женщину и обвинила.

— Не нравится мне твоя Миллисент. Ведьма какая-то.

— Ангел, — поправил ее Хьюго. — Это всем известно. Я ее не виню.

— А я виню.

— А я нет.

— А я да.

— Ну, дело твое, — уступил Хьюго. — Еще бренди!

— Теперь все ясно, — сказала Сью. Глаза ее сверкали. Подбородок выдвинулся вперед.

— Что тебе ясно?

— Когда ты пошел к телефону, я кое-что придумала.

— Бывает, — сказал Хьюго. — Сейчас я думаю об одном — отвертеть голову Пилбему. «Что вы делаете?» — я его спрашиваю. «Следим за людьми». Я смеюсь, он смеется — в общем, веселье! А в это время…

— Ты будешь слушать?

Сломленный человек провел рукой по лбу.

— Да, что?

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— Говори.

— Ты слышал о такой мисс Скунмейкер?

— Вроде слышал. А кто это?

— Я.

Хьюго укоризненно опустил бокал.

— Не шути со мной, очень тебя прошу.

— Когда мы с Ронни ехали в машине, мы встретили леди Констанс.

— Жуткая тетя. Хуже не бывает. Спроси в Шропшире.

— Она подумала, что я — мисс Скунмейкер.

— Почему?

— Ронни так сказал.

Хьюго издал горестный вздох.

— Туманно. Темно. Господи, как все сложно!

— Очень даже просто. Ронни как раз говорил мне про этот Биарриц, и тут леди Констанс. Вот ему и пришло в голову, что я — это она.

— Леди Констанс?

— Да нет, мисс Скунмейкер! Вот я и пошлю ей телеграмму — леди Констанс, конечно, — чтобы ждали меня в Бландинге.

— В виде мисс Скунмейкер?

— Да.

Хьюго покачал головой.

— Ничего не выйдет.

— Почему? Ты подумай.

— Я и так думаю. Это ты подумай. А что, если приедет мисс Скунмейкер?

— Не приедет.

— Это почему?

— Потому. Ронни послал ей телеграмму от леди Констанс. В замке скарлатина.

Логика сурового критика покинула Хьюго. Он выпрямился, расплескав свой напиток, но даже не заметил.

— Сью!

— А там уж я его уломаю.

— Нет, Сью!

— А твоя Миллисент увидит, что бояться нечего, я люблю Ронни.

— И верно.

— Есть недостатки?

— Ни единого.

— Только ты сразу назовешь меня «Сью».

— Ничего подобного! Я скажу, что это «Ску», от «Скунмейкер». Ну, посылай свою телеграмму. И этой мисс тоже. Скарлатина? Еще и корь. Не говоря о свинке, ветрянке, диабете и опоясывающем лишае. Нас ждут великие дела, дорогая Сьюзен.

Глава седьмая РАБОТА ДЛЯ ПЕРСИ ПИЛБЕМА

Солнце, призывая всех разумных людей выйти и предаться его животворящему теплу, светило в окна библиотеки; но Кларенс, девятый граф Эмсвортский, вообще любивший погреться, этому не радовался. Пенсне его съехало, галстук висел, словно увядшая лилия, а сам он отрешенно смотрел вдаль. Так и казалось, что сейчас из него будут делать чучело.

Моралист мог бы подумать, что положение пэра, владеющего немалым богатством, неоднозначно. Безоблачное счастье, сказал бы он в своей неприятной манере, нередко развращает, а этот мир, где каждую минуту что-то может стукнуть по голове, требует бодрости и собранности.

Если беда случается с обычным человеком, он к ней готов. Годами опаздывал он на поезд, выводил собаку в дождь, получал к завтраку сожженный бекон и закалился духом, так что внезапный приезд тещи не сломит его.

Лорд Эмсворт такой подготовки не получил. Он вкусно ел, крепко спал, денег у него хватало. Розы его славились во всем Шропшире, тыква получила медаль, чего не бывало в их роду, а главное — Фредерик, его младший сын, женился на дочери миллионера и уехал за очень широкий океан. Словом, он мог считать себя баловнем судьбы.

Так удивимся ли мы, если внезапный удар застал его врасплох? Посетуем ли, что он не откликнулся на зов солнца? Осудим ли его за то, что он не мог проглотить комок в горле, словно устрица, проталкивающая внутрь дверную ручку?

Нет, нет, нет.

Дверь открылась, вошел Галли. Лорд Эмсворт поправил пенсне и на него посмотрел. Зная, как прохладно относится брат к славной борьбе за свиное первенство, он боялся непочтительной шутки. Но взгляд его смягчился. Брат был грустен. Он сел, откашлялся и сказал с исключительной деликатностью:

— Плохо дело, Кларенс.

— Куда уж хуже, дорогой!

— Что ты предпринял?

Лорд Эмсворт беспомощно пожал плечами. Он не любил этого слова.

— Не знаю, что и делать, — признался он. — Кармоди ничего не добился.

— Кармоди?

— Я его послал к сыщикам. Фирма «Аргус», сэр Грегори как-то говорил, когда мы еще не поссорились. Он их очень рекомендовал, они ему помогли.

— Грегори! — гневно фыркнул Галахад.

— Вот я и послал Кармоди в Лондон. А они не согласились. Не хотят искать свиней.

— Ну и ладно.

— То есть как?

— Только деньги тратить. Зачем тебе сыщики?

— Я думал, они умеют…

— Я сам тебе скажу, кто ее украл.

— Ты!

— Конечно.

— Галахад!

— Проще простого. Сейчас я виделся с Констанс…

— Зачем ей моя свинья?

— Послушай. Я виделся с Констанс, и она меня ругала.

— Это она умеет. Помню, в детстве…

— Очень интересными словами. К примеру, «старый пролаза» и «коварный пингвин». А почему? Потому что я ей сказал, что Императрицу украл твой Грегори.

— Сэр Грегори!

— Именно. Куда уж яснее? Дурак, и тот поймет.

— Сэр Грегори?

— Ну, что ты заладил!

— Но, Галахад…

— Яснее ясного.

— Неужели ты думаешь?..

— Думаю. Помнишь, что я тебе говорил?

— Нет, — сказал граф, ничего никогда не помнивший.

— Про этого Парслоу. Про наших собак. Лорд Эмсворт вспомнил.

— Как же, как же. Собаки. Ваши.

— Он испортил моего пса. Так и с твоей свиньей. Кларенс, да подумай немножко! Кому еще выгодно ее устранить? Станет этот свинарь, как его, Гогенцоллерн,[50] предлагать такое пари? Я тебе сразу сказал: дело нечисто.

— Галахад… Как можно… Человек его положения…

— Что ты имеешь в виду? Я знаю этого Парслоу с юности. Всегда был темен, как лес, и скользок, как угорь. Завидев его, сильные люди кидались прятать ценности. Когда мы познакомились, он жил в Шеппертоне, у реки. Отец его, старый декан, договорился с кабатчиком, что тот дает ему завтрак. «Обед надо заработать», — говорил старик. И что же? Этот Грегори научил свою дворнягу, Банджо, крутиться вокруг посетителей, приплывавших на лодках. Он подходил к ним, просил прощения, слово за слово — и шел с ними обедать. Вот тебе твой Парслоу.

— Все равно…

— Помню, нарвался на меня. Сияет, кричит: «Идем! Новая официантка еще не знает, что мне не дают в кредит».

— Галахад…

— А как он меня надул в девяносто пятом! Встретил случайно, зашли мы выпить, а он и вынимает какую-то штуку с номерами. «Вот, — говорит, — нашел на улице, давай завертим, вроде волчка. Ставим на полкроны. Нечетные — ты, четные — я». Мигнуть не успел, отдал ему десять фунтов с лишним. А на другой день узнал, что, если правильно завертеть, выпадают только четные. Вот тебе Парслоу. Думаешь, унаследовал титул, живет в поместье и уже не будет красть? Смешно!

Лорд Эмсворт сдался. Глаза его засверкали, он тяжело задышал.

— Каков мерзавец!

— Да уж, не ангел.

— Что мне делать?

— Делать? Пойди к нему и обличи.

— Обличить?

— Да.

— Иду!

— И я с тобой.

— Посмотрю в лицо!

— Правильно. И обличи.

— Да, да, да, да! Где моя шляпа? Всегда ее куда-то прячут!

— Шляпа тебе не нужна, — сказал Галахад, до тонкости знавший приличия. — Обличать в краже свиньи можно без шляпы.

Неподалеку, в Матчингем-холле, сэр Грегори Парслоу-Парслоу сидел и смотрел еженедельник. Мы этот еженедельник видели. Внимание сэра Грегори привлекла та же самая заметка.

Но Бидж, как мы помним, был тронут. Сэр Грегори — дрожал, словно встретил змею на тропинке. Седьмой баронет принадлежал к тем, кто живет в свое удовольствие, а в тридцать один год, унаследовав титул от дяди, становится образцовым землевладельцем. Теперь, на пятом десятке, он собирался войти от Шропшира в палату общин.

С двадцати до тридцати, в это опасное десятилетие, он жил иначе, и не хотел о том вспоминать. Тем не менее ему напомнили. Годы принесли некоторую тучность; и, как все тучные люди, он в горькие минуты пыхтел. Но, пыхти не пыхти, заметку не сдуешь. Она глядела на него, когда дворецкий доложил о лорде Эмсворте и мистере Галахаде Трипвуде.

Сперва он незлобиво удивился — он знал, как оскорблен граф изменой своего свинаря, а с Галли разошелся лет двадцать назад. Потом он рассердился. Одной рукой писать позорные вещи, а другой, скажем так, спокойно ходить в дом! Он высокомерно поднялся, но Галахад нарушил молчание.

— Парслоу, — сказал он неприятным голосом, — ваши грехи вопиют к небу!

Баронет собирался холодно спросить, чему обязан визитом, но тут опешил и сказал:

— Э?

Галахад смотрел сквозь монокль, как смотрит повар на червя в салате; и удивление баронета снова сменилось гневом.

— Что вы порете? — вскричал он.

— Видишь его лицо? — спросил Галахад своего старшего брата.

— Смотрю… — отвечал лорд Эмсворт.

— Вина на нем написана.

Лорд Эмсворт с этим согласился. Галахад разомкнул руки, сурово сложенные на груди, и стукнул кулаком по столу.

— Берегитесь, Парслоу! — сказал он. — Думайте, прежде чем говорить. И не лгите. Мы знаем все.

Как низко ставил баронет разум своих гостей, явствует из того, что обратился он к лорду Эмсворту.

— Эмсворт! Объясните, что это такое! Что он порет?

— Вы знаете сами, — ответил граф, благоговейно глядя на брата.

— Еще бы не знать! — подхватил тот. — Парслоу, где свинья? Сэр Грегори вспомнил, что ярость повышает давление.

— Свинья? — спросил он.

— Свинья.

— Какая?

— Ты послушай! Он еще спрашивает!

— Слушаю, — сказал граф.

— О чем вы оба говорите?

— Парслоу! — вскричал Галахад. — Гоните свинью, и немедленно!

— Императрицу! — прибавил лорд Эмсворт.

— Именно, Императрицу. Которую вы вчера украли. Сэр Грегори медленно встал, не обращая внимания на грозный палец. Давление крутилось около ста пятидесяти.

— Вы серьезно…

— Парслоу, сядьте! Баронет глотнул воздух.

— Я всегда знал, что вы, Эмсворт, тупы, как селезень…

— Кто?

— Селезень. Самец утки, — объяснил Галли. — Не отпирайтесь, Парслоу. Это ничего не даст.

— Не крал я никаких свиней. На что они мне? Галахад фыркнул.

— А зачем кормить перед боем мою собаку? Чтобы вывести ее из игры. Вот и сейчас вы хотите убрать Императрицу. Мы видим вас насквозь, юный Парслоу. Мы вас читаем, как книгу.

Баронет плюнул на давление.

— Оба рехнулись! — вскричал он. — Сумасшедшие!

— Вы отдадите свинью?

— Нет у меня вашей свиньи!

— Это последнее слово?

— Не знаю никаких свиней!

— Нет, почему селезень? — спросил граф, долго размышлявший.

— Ну, что ж, — сказал Галахад, — дело ваше. И все моя доброта! Сколько раз я думал: «Напишу», и тут же спохватывался: «А как же Парслоу? Ему будет неприятно». Все, хватит. Начну с нашей первой встречи, когда я пришел к Романо, а вы ходили с суповой миской и с веткой сельдерея, говоря при этом, что освящаете Бекингемский дворец. Вас, и только вас выгнали из Cafe de l'Europe за то, что вы хотели заработать на шампанское, разыграв в лотерею свои штаны. Мало того, я расскажу про креветок.

Сэр Грегори закричал. Лицо его стало темно-лиловым. Теперь, на пятом десятке, он напоминал вельможу времен Регентства,[51] но тут уподобился тому же вельможе, которого во время припадка апоплексии укусила в ногу оса.

— Да, — твердо повторил Галахад. — Полный вариант, без купюр.

— А что там с креветками, мой дорогой? — заволновался лорд Эмсворт.

— Неважно. Он знает. Если свинья не вернется до ночи, прочитаешь в моей книге.

— Да нет у меня свиньи! — взвыл сэр Грегори.

— Ха-ха!

— Я ее не видел с выставки!

— Хо!

— Я вообще не знал, что ее украли!

— Идем, Кларенс, — сказал Галахад.

— Идем?

— Да. Нам тут делать нечего. Уйдем отсюда, пока этот дом не поразила молния.

Рассыльный, прославленный своей учтивостью, прочитал карточку, которую вручил ему дородный посетитель, и посмотрел на посетителя с восторгом. Аристократию он любил, а потому — постучался к хозяину.

— Клиент? — спросил Перси Пилбем.

— Баронет, — поправил рассыльный. — Сэр Грегори Парслоу-Парслоу, Матчингем-холл, Шропшир.

— Пусть войдет.

Он встал и одернул пиджак. Сэра Грегори он помнил. Едва ли не первое дело, вернул некие письма. Интересно, не попался ли снова злосчастный баронет?

Судя по выражению лица, это было возможно. Рок велит сэру Грегори появляться в нашей повести темно-лиловым и с одышкой; так оно случилось и на этот раз.

— Я пришел к вам, мистер Пилбем, — начал он, усевшись в кресло, — потому, что я в большом затруднении.

— Очень жаль, сэр Грегори.

— А я помню, как быстро и деликатно вы мне помогли. Пилбем посмотрел на дверь, спрашивая себя, когда же эти господа перестанут писать кому попало? Просто мания какая-то.

— Что в моих силах, сэр Грегори… Не расскажете ли факты?

— Факты? — Сэр Грегори подумал. — Ну, давайте так. Когда-то я был моложе…

— Естественно.

— Беднее.

— Конечно.

— И не обладал общественным положением. В те годы я часто общался с неким Трипвудом.

— Галахадом?

— Вы его знаете?

— По имени. Я писал о нем, когда издавал газету. Забористая статейка… Говорят, он приходил в редакцию с кнутом. Два раза.

— Значит, вы встречались?

— Нет. Видимо, вы не знаете, что такое газета. Как правило, туда не пускают людей с кнутами.

— Он о вас слышал?

— Нет. Тем было строгое правило: без имен.

— А! — облегченно вздохнул сэр Грегори; но тут же и рассердился.

— С кнутом, говорите? За статью? А сам пишет черт-те что. Как же, это не про него, совсем другое дело!

— Пишет? Не знал.

— Пишет мемуары. Сейчас кончает. Чего там только нет про меня! Потому я к вам и пришел. Жуткие истории. Одна, про креветок…

Ему не хватило слов. Пилбем кивнул. Понял он все, только не знал, чего именно от него ждут.

— Если это оскорбляет личность…

— Какая разница? Это правда.

— Все-таки вы можете…

— Ах, не надо! Потрачу кучу денег, а толку? Любой дурак будет надо мной смеяться. Какой парламент, какой комитет? Надо вам сказать, я участвую в будущих выборах. Если выйдет эта книга…

Пилбем почесал пером подбородок. Он любил подбодрить клиентов, но тут не знал, как.

— Он собирается ее печатать?

— Что ему еще делать, старой развалине!

— И все включит?

— Сегодня мне сказал. Ну, а я поехал к вам. Пилбем почесал левую скулу.

— М-да, — заметил он. — При данных обстоятельствах остается…

— … украсть рукопись и уничтожить? Совершенно верно, об этом я и прошу.

Пилбем открыл рот и закрыл. Он собирался сказать, что надо сжать зубы и приготовиться к худшему, как истинный британец. Всем известно, что баронеты беззаконны, но не до такой же степени!

— Украсть?

— А что же еще?

— Это нелегко.

— Для умного человека? Увольте!

Лесть оставила его холодным. Чтобы украсть рукопись, думал он, необходимо попасть в дом, где она лежит.

— Как я туда попаду?

— Ну, это легко! Нашли же вы те письма. Пришли проверить газ…

— Хорошо, предположим, газ, — но меня же там не оставят. Надо жить в замке.

— Наймитесь в лакеи.

Перси Пилбем снисходительно усмехнулся и почесал голову. Сэр Грегори вскипел — улыбка эта напомнила ему букмекеров его молодости.

— Как хотите, — фыркнул он. — Получили бы тысячу фунтов. Не желаете — не надо.

Пилбем вонзил перо в макушку.

— Тысячу? — проговорил он. Сэр Грегори спохватился.

— Точнее, пятьсот фунтов. Большие деньги, мистер Пилбем. Сыщик понимал это и сам. Возможно, придет тот день, когда для «Аргуса» такая сумма будет ничтожной; но он еще не пришел.

— Мемуары у меня, чек у вас, — прибавил сэр Грегори. Перси Пилбем, волею природы, не мог стать красивым, но сейчас он стал не таким противным. Деньги дают этот эффект. Прежде разум его дремал, теперь — заработал, как машина.

Попасть в замок? Да это легче легкого. Он забыл, он вытолкнул из памяти вчерашнее предложение. Искать свинью? Со всем нашим удовольствием. Уходя, этот тип сказал, что если он передумает…

— Хорошо, сэр Грегори, — кивнул он. — Я беру дело. Завтра буду в замке.

Он встал и прошелся по комнате, нахмурив брови. Разум работал, как нанятый. Сэр Грегори кашлянул. Он раздраженно повел плечом.

— Сэр Грегори, — сказал он наконец, — первое дело — план. Он готов.

— Уф! — сказал баронет.

— Приехав домой, вы приглашаете на завтрашний вечер Галахада Трипвуда.

Баронет затрясся, как желе. После всего, что случилось?

— Конечно, и других членов семьи, но главное — его. Тогда путь открыт.

Гнев с удивлением вместе куда-то ушли. Баронет понял. Нет, как просто, как красиво! Но пригласить мало. А если он откажется?

И тут ему явился дивный образ леди Констанс Кибл. Он выложит карты на стол, он все ей откроет! Она относится к этим мемуарам так же, как он. У женщин есть свои способы, брата она уговорит.

— Замечательно! — воскликнул он. — Великолепно! Прекрасно! Ура! Уф.

— Остальное предоставьте мне.

Сэр Грегори встал и протянул еще дрожащую руку.

— Мистер Пилбем, — с чувством сказал он, — как хорошо, что я пошел к вам!

— Неплохо, — согласился сыщик.

Глава восьмая ТУЧИ НАД БЛАНДИНГСКИМ ЗАМКОМ

Перечитав полдюжины страниц, написанных после ленча, Галахад Трипвуд прикрепил их медной скрепкой к корпусу своего труда и положил в стол с той нежностью, с какой молодая мать кладет ребенка в колыбель. Дневную порцию он сделал. Встав с кресла, он зевнул и потянулся.

Как утверждают серьезные мыслители, счастье — в том, чтобы делать счастливыми ближних; а небольшой анекдот, который он только что вписал, должен был обрадовать многих. Да, сэр Грегори из Матчингема не разделит их радости, ибо речь шла о креветках; но первый урок, который нужно усвоить писателю, — на всех не угодишь.

Покинув комнату за библиотекой, Галли спустился вниз и увидел Биджа. Тот высился у чайного стола, отрешенно взирая на блюдо, где лежали сандвичи с анчоусами; и Галахаду показалось, что он очень расстроен. Глядел он как-то странно, затравленно, словно кого-то убил и беспокоится, что найдут тело. Более опытный физиономист разгадал бы этот взгляд. Именно так глядят дворецкие, когда, поборов совесть, поддадутся на уговоры и украдут хозяйскую свинью.

— Бидж! — окликнул его Галахад еще с лестницы, ибо вспомнил, что надо скорей расспросить о чудаковатом генерал-майоре, у которого тот раньше служил. — Что с вами? — прибавил он, поскольку Бидж взвился в воздух, душераздирающе дрожа. «Дворецкий, — подумал Галли, — не вспугнутый олень. Или то, или это».

— Простите, сэр?

— Почему вы скачете? — спросил Галли. — Я и раньше замечал. Вот, скачет, — обратился он к своей племяннице, которая понуро брела в гостиную. — Я окликнул его, а он трясется, как раненый кит.

— Да? — безжизненно отозвалась Миллисент, упала в кресло и взяла книгу. Примерно такое могло привидеться Ибсену в печальную минуту.

— Простите, мистер Галахад.

— Не в том дело. Главное — не скачите. Если разучиваете шимми, бросьте, мой вам совет. Нет нужной прыти.

— Я простудился, сэр.

— Хлопните виски с яйцом. Как рукой… А чья это машина?

— Миледи заказала, сэр. Они едут с мистером Бакстером встречать поезд четыре сорок.

— Кого-то ждут?

— Американскую гостью, сэр. Мисс Скунмейкер.

— А, да, помню. Скунмейкер… Знал я одного Скунмейкера, мы даже дружили. Прекрасный человек. Сбивал самый лучший джулеп в Америке. Вы пили джулеп?

— Не припомню, сэр.

— Пили бы, запомнили бы. Коньяк, мята, лед. Ласков, как младшая сестричка, и — хлоп! — судья говорит: «Штраф пятьдесят долларов». Лорда Эмсворта не видели?

— Милорд говорит по телефону.

— Да не скачите вы! — вскричал Галахад, ибо дворецкий снова дернулся.

— Простите, сэр. Я просто вспомнил. Вам звонили — из Оксфорда, проездом. Я не хотел вас беспокоить.

— Кто именно?

— Не понял, сэр. Плохо слышно. Что-то связанное с театром.

— С театром?

— Да, сэр. Со сценическим искусством. Я решился сказать, что вечером вы дома. Он прибудет после чая.

И дворецкий удалился, а Галахад обернулся к Миллисент.

— Знаю, кто это, — сказал он. — Вчера получил письмо. Антрепренер, некий Мейсон. Мы когда-то общались. У него есть французская пьеса, просит переделать на Англию времен моей молодости.

— Да?

— Неплохая мысль. Имя Галахада Трипвуда скоро прославится. Отбоя не будет от посетителей. Приедут узнать, не пишу ли я о них.

— Да? — опять сказала Миллисент.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Так почему ты такая?

— Какая?

— Ну, бледная. Как будто встретила букмекера, которому ты должна.

— Мне очень хорошо. Галахад хмыкнул.

— Прямо сияешь! Что у тебя за книга?

— Тетина. О теософии.

— Ну, что это! В твои годы… Я понимаю, Кларенс. Если человек может так привязаться к свинье, ему теперь плохо. Но вы все! Ронадд бродит, как печальный помидор. А Бидж! А этот Кармоди!..

— Он меня не интересует.

— В этом доме есть тайна, — продолжал Галли, — и она мне не нравится. Сам Эдгар По такого не напишет в пасмурный день. Будем надеяться, эта девица повеселее. Если она в отца, характер у нее хороший. Куда там! Окажется, что она размышляет о положении в России. Что теперь за молодежь! Мрачные. Замкнутые. В мое время девушка твоих лет не читала всякую чушь.

Фыркнув еще раз, Галли исчез в курительной, а Миллисент, сжав губы, вернулась к своей книге, Минут через пять она ощутила, что рядом кто-то стоит.

— Здравствуй, — сказал Хьюго. Миллисент вздрогнула, но промолчала.

— Читаешь?

Он встал на другую ногу, правую.

— Интересная книга?

— Pardon?

— Книга интересная?

— Очень.

Хьюго решил, что левая нога лучше.

— А про что?

— Про переселение душ.

— Я в этом не разбираюсь.

— Как и во всем прочем, — заметила гордая девушка, встала и пошла к лестнице. — Если хочешь знать про книгу, что ж, я скажу. Когда человек умирает, душа его в кого-нибудь переселяется.

— Вот это да! — сказал Хьюго, ободренный ее разговорчивостью. — Переселяется, а? Чего только не придумают!

— Твоя, к примеру, — продолжала Миллисент, — переселится в свинью. А я приду к свинарнику и воскликну: «Да это же Хьюго Кармоди! Совершенно не изменился».

— Ну, это ты слишком! — сказал Хьюго.

— Да?

— Да.

— Неудачно выразилась?

— Вот именно.

— Похуже ничего не нашла.

— Нет, что же это такое! — возопил Хьюго. — Из-за чистой чепухи разбить такую любовь! Ты же знаешь, для меня больше никто не существует…

— Сказать тебе одну вещь?

— Да, скажи.

— Меня мутит от твоего вида. Хьюго пылко засопел.

— Да?

— Да.

— Значит, все кончено?

— Еще как! Если тебя интересуют мои планы, выйду замуж за первого встречного.

— А ты говорила, ты меня любишь. Такого, как я, на свете нет…

— И слава Богу, — сказала Миллисент, и тут вошло прославленное шествие Джеймс — Томас — Бидж, так что с этими удачными словами она гордо направилась к лестнице.

Когда Джеймс и Томас удалились, Бидж остался, зачарованно глядя на кекс.

— Бидж! — сказал Хьюго.

— Сэр?

— Не имейте дела с женщинами!

— Хорошо, сэр.

Он проводил несчастного взглядом, послушал, как он идет по гравию, и снова предался размышлениям. Хорошо бы, думал он, не обидев мистера Роналда, шепнуть своему сеньору, наливая ему вина: «Она в Западной роще, милорд, в хижине егеря. Благодарю вас, милорд». Но это невозможно. Лицо его исказилось, словно от внезапной боли, и он увидел, что из курительной вышел мистер Галахад.

— Хотел вас спросить, Бидж, — сказал он. — Вы ведь служили до нас у генерала Магнуса?

— Да, сэр.

— Тогда вы мне скажете, что там было в тысяча девятьсот двенадцатом году. Я знаю, что старик гонял по газону молодого Мандевиля, и тот был в пижаме, но ткнул он его хлебным ножом или нет?

— Не могу сказать, сэр. Генерал не почтил меня откровенностью.

— Ах, нехорошо! — огорчился Галахад. — Тут нужна точность.

Уходя, он придирчиво оглядел дворецкого, все больше убеждаясь, что с тем что-то не так. Возьмем походку. Но мысли его прервало появление брата, причем — исключительно веселого. Галахаду показалось, что он давно не видел такого веселья в Бландингском замке.

— Что с тобой, Кларенс? — воскликнул он.

— А?

— Ты просто цветешь. Скачешь, как холмы.[52] Нашли Императрицу под диваном?

Лорд Эмсворт широко улыбнулся.

— Прекрасные новости, Галахад. Этот сыщик, ну, Аргус, все-таки приедет. Сейчас он в «Гербе Эмсвортов», мы говорили по телефону. Он звонил, не нужен ли он мне.

— Не нужен.

— Ну как же так, Галахад! Я его очень жду.

— Ничего нового он не скажет. Свинью украл Парслоу.

— Да, да, конечно. Но он ее приведет и… э… приведет. У него тренированный ум, это очень важно. Он говорит, перекушу и приеду, это он так говорит. Я жду не дождусь. А, Констанс, моя дорогая!

Леди Констанс спустилась по лестнице в сопровождении Бакстера. Старший брат смотрел на нее не без робости. La chatelaine[53] не всегда радовалась появлению новых гостей.

— Констанс, моя дорогая, скоро приедет один мой друг. Забыл тебе сказать.

— Что ж, места много, — с неожиданной приветливостью отвечала леди Констанс. — И я забыла тебе сказать. Мы сегодня обедаем в Матчингеме.

— В Матчингеме? — удивился граф, не знавший там никого, кроме сэра Грегори. — А где?

— У сэра Грегори, конечно. У кого же еще? Он сегодня прислал записку.

— Констанс! — воскликнул граф. — Я… а… тьфу… не буду с ним обедать.

Леди Констанс улыбнулась, как укротительница тигров. Она это предвидела.

— Пожалуйста, Кларенс, не говори глупостей. Я приглашение приняла — от себя, от Галахада, от Миллисент и от тебя. Пойми раз и навсегда, что мы не должны ссориться с ближайшим соседом из-за каких-то свинарей. Ты вел себя, как ребенок, с самого начала. Сэр Грегори очень мудро делает первый шаг. Отказать нельзя.

— Нельзя? А как же мой друг?

— Посидит один.

— Это очень грубо, — сказал лорд Эмсворт, восхищаясь своей находчивостью. — Я приглашаю человека, он приезжает, и что же? Ему говорят: «А, вот и вы, мистер Пилбем! Развлекайтесь, мистер Пилбем! Все уехали». Что подумает эта… как ее… американка?

— Ты сказал «Пилбем»? — заинтересовался Галахад.

— Кларенс, прекрати, — сказала леди Констанс. — Едем к восьми часам. Приведи себя в порядок. Вчера ты выглядел, как чучело.

— Раз и навсегда…

И тут леди Констанс получила неожиданную поддержку.

— Так нельзя, Кларенс, — сказал их брат с разумной твердостью. — Соседи — это соседи. Ссоры не окупаются.

— Вот именно, — сказала сестра, неожиданно нашедшая Саула среди пророков.[54] — Соседи — это соседи.

— Юный Парслоу не так плох, — сказал Галахад. — Нет, Кларенс, в нем много хорошего.

— Я очень рада, — сказала леди Констанс, — что хоть у тебя есть разум. Идемте, мистер Бакстер, нам пора.

Лорд Эмсворт пришел в себя не сразу.

— Галахад, мой дорогой!

Галахад погладил его по плечу.

— Все в порядке, Кларенс. Я знаю, что делаю.

— Обедать у Парслоу? После вчерашнего? Зачем он нас пригласил?

— Подкупает. Умный ход. Но ничего не выйдет.

— Зачем нам идти?

Галахад проверил, нет ли кого поблизости.

— Сказать тебе одну вещь? — спросил он.

— Конечно, мой дорогой. Всенепременно.

— После этого обеда мы уведем Императрицу.

— Что?

— Посуди сам. Парслоу украл ее у нас. Естественно, мы украдем у него. А потом скажем: «Ну, чего вы добились?»

Лорд Эмсворт остолбенел. Его несильный разум совсем расстроился.

— Галахад!

— Больше нам делать нечего. Ответный удар очень ценится в военном искусстве.

— Как же мы?..

— Очень просто. Если он смог, то мы — и подавно. Покажи мне, где он ее держит, а я уж разберусь. Мы с Булкой Бенджером, слава Богу, украли свинью у фермера. Привели в спальню к Пробке Бэшему. Вот и тут отведем в спальню.

— В спальню?

— Ну, в комнату. Ты ломаешь голову, где ее спрятать? Я тебе скажу. В фургоне твоего бывшего секретаря.

Лорд Эмсворт благоговейно смотрел на брата. Он всегда знал, что Галахад нечеловечески умен, но не настолько же! Видимо, это зависит от образа жизни. Сам он живет тихо-мирно, вот мозги и атрофируются. А там, в городе, среди злых людей — ничего не поделаешь, надо.

— Кстати, Кларенс, — сказал Галахад. — Этот твой Пилбем, кем он был раньше?

— Понятия не имею, мой дорогой. Я его не видел. А что?

— Да так. Сам спрошу. Куда ты идешь?

— В сад.

— Смотри, там дождь.

— Я макинтош надену. Понимаешь, мой дорогой, я должен пройтись. Я очень волнуюсь.

— Только обернись, пока Констанс не приехала. А то еще заподозрит. Если захочешь о чем-нибудь спросить, я курю.

Минут двадцать холл оставался пустым. Потом появился Бидж. В тот же миг громко заскрипел гравий, зазвучали голоса. Бидж стал в дверях, воплощая, как всегда в таких случаях, Гостеприимный Дух Бландинга.

Глава девятая ПОЯВЛЕНИЕ СЬЮ

— Не закрывайте дверь, Бидж, — сказала леди Констанс.

— Слушаюсь, миледи.

— Запах цветов и влажной земли так освежает!

Бидж этого не думал; но, поскольку хозяйка обращалась не к нему, а к девушке в бежевом костюме, отвечать не стал. Девушка ему понравилась; помельче, чем ему бы хотелось, однако привлекательная. И одета хорошо. Костюм — безупречный, туфли — тоже, чулки, шляпка… Словом, цензуру она прошла.

Понравились цензору и манеры. Судя по блеску глаз и румянцу щек, в замок она входила с должным благоговением. Это хорошо.

— Наверное, вы хотите чаю? — сказала леди Констанс.

— Спасибо, — отвечала Сью, широко улыбаясь. Улыбалась она все время. Выйдя из вагона, она увидела, что царственная дама и мрачный мужчина встречают ее на перроне, и улыбнулась. Так и пошло.

— Обычно мы пьем чай на лужайке.

— А!

— Когда дождь кончится, мистер Бакстер, не покажете ли вы нашей гостье розовый сад?

— С удовольствием, — отвечал Бакстер.

Он обратил к ней сверкающие очки, и она испугалась. Но пугаться было нечего, он ничего не заподозрил, хотя вообще подозревал всех. Взгляд был восторженный. Мы не скажем, что он влюбился, но внешность ее и богатство произвели на него впечатление.

— Мой брат разводит прекрасные розы, — заметила леди Констанс.

— Да? Я их очень люблю, — сказала Сью, хотя очки вгрызались в ее душу, словно соляная кислота. — Как тут красиво! А что это за страшилище?

Она имела в виду японскую маску воина, но именно в эту минуту показался Галахад.

— Мой брат, мистер Трипвуд, — представила его леди Констанс. — Галахад, это мисс Скунмейкер.

— Правда? — обрадовался Галли. — Ах, ах, ах!

— Здравствуйте, — сказала Сью, широко улыбаясь.

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогая! Мы с вашим отцом очень дружили.

Улыбка угасла. Этого Сью не ждала.

— Давно не виделись. Постойте, постойте… Лет двадцать пять. Да, именно двадцать пять.

Галахада и Сью ожидала нежная дружба, но за все ее годы Сью не испытывала такой радости.

— Меня еще не было, — сказала она, благодарно смеясь, хотя и заметила, что рядом кто-то появился.

— Моя племянница Миллисент, — сказала леди Констанс. — Миллисент, дорогая, это мисс Скунмейкер.

— Как поживаете? — сказала Сью, широко улыбаясь.

— Спасибо, прекрасно, — сказала Миллисент замогильным тоном.

Сью с интересом ее оглядела и несколько удивилась пылкости молодых людей. Хорошенькая — это да, но какая-то вареная. Не понравился ей и настороженный взгляд.

— Приятельница Ронни? — спросила Миллисент. — Вы познакомились в Биаррице?

— Да, — притворилась Сью.

— Ронни писал, что вы брюнетка.

— Чего ему не померещится! — вмешался Галахад.

Сью перевела дыхание. Ей очень не нравилось чувствовать, что ты — без костей. Дышать она дышала, но и дрожала. Видимо, пребывание в замке — это цепь ударов. Особенно пугал ее Бакстер.

— Ты не знаешь, где Роналд? — обратилась к племяннице леди Констанс.

— Нет, тетя Конни.

— Я его видел, — сказал Галахад. — Бродил под окном, когда я полировал одно местечко. Я крикнул: «Ронни», но он замычал и ушел.

— Он очень обрадуется вам, — сказала леди Констанс. — Телеграмма пришла совсем недавно, он ничего не знает.

— Вообще-то он сейчас не радуется, — сообщил Галахад. — Вернулся из Лондона, и все. Что-то там такое случилось. А, вот и дождь кончился!

Леди Констанс оглянулась.

— Небо неверное, — сказала она, — но выйти можно. Мистер Бакстер покажет нашей гостье розовый сад.

— Нет, это я покажу, — возразил ее брат. — Нам столько надо обсудить. Дочка старого Скунмейкера!

— Конечно, конечно! — обрадовалась Сью и поскорее встала.

Ей не очень хотелось обсуждать семейные дела Скунмейкеров, но все лучше, чем Бакстер.

Они ушли, а через секунду-другую страшный секретарь вскочил, словно что-то вспомнил, и побежал вверх по лестнице.

Глава десятая УДАР

Розовый сад в Бландинге славился своей красотой. Знаменитые садоводы осматривали и обнюхивали его часами. Галахад Трипвуд показал его гостье за шесть минут.

— Ну, вот, — сказал он, туманно помахивая рукой, — сами видите, розы. Розы и… в общем, розы. А теперь, если вы не против, пойдемте обратно. Совсем забыл, ко мне приедет один человек.

Сью охотно согласилась. Он ей нравился, но ей не хотелось говорить о семействе Скунмейкеров. К счастью, на свои вопросы он отвечал сам, а потом рассказывал случай из чьей-нибудь жизни; но кто его знает, всегда ли будет так!

Кроме того, где-то здесь был Ронни, она могла в любую минуту с ним столкнуться. Тогда все уладится. Он не сможет больше сердиться, раз она пошла на такой риск!

Тут она заметила, что ее спутник еще говорит:

— Хочет повидаться насчет пьесы. Понимаете, мои мемуары вызовут большой шум, ему нужно мое имя…

Сью снова отвлеклась, подумав вскользь, не знает ли она этого театрального деятеля. Но ей было не до того. Она размышляла о Ронни.

— Я погуляю одна, — вставила Сью, когда его голос умолк. — Здесь так красиво!..

Галахад ужаснулся.

— Ни в коем случае! За вами присмотрит Кларенс, а я скоро вернусь.

Кларенс, Кларенс… Что-то знакомое. Да это же дядя Кларенс, сам граф, который держит в руках их судьбу!

— Кларенс! — крикнул Галли.

К ним приблизился длинный человек очень кроткого вида. По рассказам Ронни, граф Эмсворт был чудищем. Что же это такое!

— Это лорд Эмсворт? — успела спросить она.

— Да. Кларенс, это мисс Скунмейкер. Граф приветливо закивал.

— А? Да, да, конечно. Очень рад. Как поживаете? Какая мисс?

— Скунмейкер. Дочь моего старого друга. Ты знал, что она приедет.

— О, да! Да, да, да. Конечно.

— Я отлучусь ненадолго.

— Очень рад, очень рад.

— Вы погуляйте. Я бы на твоем месте далеко не уходил.

Будет гроза.

— Прекрасно. Превосходно. Я все покажу. Вы любите свиней?

Сью никогда об этом не думала. Она жила в городе, со свиньями не встречалась, но, вспомнив рассказы Ронни, выразила радость.

— Да, очень!

— У меня ее украли. Но скоро найдут. Главное — тренированный ум. Я всегда говорю…

Она не узнала, что говорит лорд Эмсворт, ибо откуда-то сверху донесся странный звук. Что-то пролетело в воздухе, и среди лобелий очутился предмет, до того не похожий на лобелию, что девятый граф онемел.

В сущности, это был не предмет, а Бакстер. Стоя на четвереньках, он искал в клумбе очки.

Неразрешимых тайн не бывает. Казалось бы, странно, что секретари падают с неба, словно дождь, но есть и причина. Бакстер не открыл ее сразу по своим соображениям.

Мы говорили о его дарованиях, и не лгали. Он соединял здравомыслие с особой живостью ума. Когда Галахад увел Сью, он мгновенно сообразил, что можно зайти в его комнатку и взять рукопись. Он зашел. Но, открывая ящик, услышал шаги и похолодел от пяток до очков.

Повторим, ум у него был живой. Он увидел, что выход — один, окно — рядом. И, когда ручка двери повернулась, выпрыгнул вниз.

Конечно, он мог бы это все объяснить, но не стал и, поднявшись на ноги, принялся отряхивать колени.

— Бакстер! Что же это такое?..

Взгляд бывшего хозяина подействовал на расшатанные нервы. Бакстер особенно сильно не любил лорда Эмсворта, когда тот смотрел на него, как удивленный палтус.

— Я упал, — сдержанно ответил он.

— Упали?

— Соскользнул.

— Соскользнули?

— Да.

— Как? Откуда?

К счастью, открыты были разные окна. Он мог с таким же успехом упасть из библиотеки.

— Стоял в библиотеке у окна.

— Зачем?

— Дышал.

— Почему?

— Просто так.

— И соскользнули?

— Да.

Бакстеру показалось, что разговор этот может длиться до бесконечности. Ему очень захотелось уйти, куда угодно, только бы там не было лорда Эмсворта.

— Пойду помою руки, — сказал он.

— И лицо, — прибавил Галахад,

— Да, и лицо, — холодно согласился Бакстер. Заворачивая за угол, он услышал высокий тенор девятого графа. Как обычно, тому казалось, что он тихо шепчет.

— Сошел с ума! — говорил бывший хозяин. — Рехнулся, как селезень.

Слова его звенели в летней тишине, словно он произносил речь. Бакстер обиделся. Такие вещи нельзя слушать, когда ты выпал из окна. Сверкая очками и ушами, он думал о том, что ничего не знает о душевном здоровье селезней, но, если они и впрямь неуравновешенны, он скоро уподобится им.

— Как селезень, — повторил тем временем граф, глядя на клумбу.

Брат его поддержал.

— Хуже.

— Да, хуже. И хуже, чем два года назад. Тогда он хоть не падал из окон.

— Почему он вообще здесь? Граф вздохнул.

— Констанс, мой дорогой, все Констанс. Ты же ее знаешь. Пригласила.

— Что ж, прячь вазоны, — посоветовал Галахад. — Вы ко мне, Бидж?

Дворецкий приближался к ним так, словно шел за гробом.

— Да, сэр. Вас спрашивают. За библиотекой вас нет.

— Я ушел.

— Да, сэр.

— Потому вы меня и не нашли. Ведите его в ту комнатку, Бидж, я сейчас приду.

— Хорошо, сэр.

Галахад задержался, чтобы поведать Сью, которая ему очень понравилась, то, что каждая девушка должна знать о Бакстере.

— Не оставайтесь с ним в пустынном месте, — сказал он. — Пригласит в лес, зовите на помощь. Душевнобольной. Кларенс не даст солгать.

Лорд Эмсворт важно кивнул.

— Напоминает мне одного знакомого, — продолжал Галахад.

— Пошел обедать к нашим друзьям, Паллантам. Ты помнишь Джорджа Палланта, Кларенс? Да, пошел он к ним, и не побрился. Хозяйка спрашивает, не растит ли он бороду, а он (фамилия — Пэклби, из лестерширских Пэклби), он отвечает: «От меня хлебный нож прячут, кто же мне доверит бритву!» Присматривай за мисс Скунмейкер, Кларенс. Не оставляй ее одну. Я скоро.

Лорд Эмсворт редко развлекал молоденьких девушек. Если бы не украли Императрицу, он бы пошел к ней, вот это — развлечение. Атак, он растерялся.

— Не хотите посмотреть розы? — спросил он наугад.

— С удовольствием.

— Вы их любите?

— Ужасно.

Лорду Эмсворту это понравилось. Вообще девушка была хорошая. Констанс что-то о ней говорила — кажется, это с ней познакомились Джулия и Ронни. Надо ее предупредить.

Он показал на розу и заметил:

— Мой племянник очень глупый.

— Почему? — едва не вскрикнула Сью.

— Почему? — граф немного подумал. — Наследственное. Его отец, сэр Майлз, служил в гвардии и был там самым глупым. Сын бросает мячами в свиней.

Сью удивилась. Такого она за Ронни не знала.

— Что бросает?

— Мячики. Я сам видел. Бросал теннисный мяч об Императрицу.

Материнский инстинкт любящей девушки побуждал что-то сказать, например — свинья начала первая, но ничего не приходило в голову. Они уже вышли из розового сада на лужайку.

— Трудно с ним, — говорил лорд Эмсворт, давно страдавший от Ронни едва ли не больше, чем от Фредерика. — Очень трудно. Завел ночной клуб. Разорился. Он всегда так. Мой брат Галахад тоже открыл когда-то клуб. Отцу это стоило тысячу фунтов. Роналд очень похож на молодого Галахада.

Как ни понравился Сью автор мемуаров, она немного обиделась.

— Ну, нет, — сказала она.

— Вы же не знали Галахада в молодости, — разумно ответил граф.

— Что это там за гора? — спросила Сью.

— Гора? А, эта? Называется Рэкин.

— О! — заметила Сью.

— Да, — подтвердил лорд Эмсворт.

— А! — сказала Сью.

Они дошли до террасы, с которой открывался вид на парк. Сью оперлась на балюстраду. Уже смеркалось.

Замок стоял на небольшом холме, и отсюда казалось, что он парит над пейзажем. Перед Сью расстилался парк, а потом — долина, туманная долина Бландинга. В парке шныряли кролики, сонно пели птицы. Откуда-то доносился звон овечьих колокольчиков. Серебром сверкало озеро, тускло-зеленая река текла меж тускло-зеленых деревьев.

Словом, вид был прекрасный, английский, старинный, но его портило небо. Оно было тестяное, а можно его сравнить и с одеялом. На камень, у самой руки, упала капля, и что-то заурчало вдалеке, словно сильный, неласковый зверь.

Сью задрожала и пала духом. Урчание говорило ей, что счастья нет. Еще одна капля шмякнулась, как жаба, прямо ей на руку.

Лорд Эмсворт заскучал. Он думал о том, как бы сбежать. Да, девушка хорошая, но молчит и молчит! Оглядевшись в поисках помощи, он увидел Биджа с серебряным подносом. На подносе лежали конверт и визитная карточка.

— Это мне, Бидж? — спросил лорд Эмсворт.

— Карточка вам, милорд. Ждут в холле. Граф облегченно вздохнул.

— Вы меня простите? — спросил он. — Очень важная встреча. Мой брат сейчас вернется.

И он ушел, а Сью увидела, что Бидж протягивает ей конверт.

— Это вам, мисс.

— Мне?

— Да, мисс, — простонал дворецкий, словно северный ветер в голом лесу.

Склонив голову, он удалился. Она разорвала конверт, думая ровно секунду, что это — от Ронни. Но почерк был не тот, не дорогие сердцу закорючки, а ровные, четкие буквы энергичного человека.

Текст оказался таким:

Письмо ей понравилось, хотя она и не поняла, зачем оно написано. Ей не пришло в голову, что Бакстер влюбился или хочет жениться на богатой наследнице. Смутно думая лишь о том, что ни в шахматы, ни в карты она не играет, Сью положила письмо в карман и стала снова смотреть на парк.

Хорошее чтение должно очистить душу от мелочных забот. Это письму удалось, Сью улыбалась. Небо стало получше. Все вообще шло к лучшему. В конце концов, ей нужны от судьбы только пять минут с Ронни…

— Скучаете?

Сью обернулась. Голос из-за спины окатил ее холодным душем. Письмо не письмо, а такая внезапность неприятна. Это был Галахад, но она не успокоилась — он как-то странно на нее смотрел. Под таким шерстяным небом, в таком тяжелом воздухе подобный взгляд насторожил бы самую храбрую девушку.

— Знаете, — говорил тем временем Галахад, — я очень рад вам. Совсем упустил из виду всех ваших. Правда, ваш отец иногда пишет. Как они сейчас?

— Хорошо.

— Как тетя Эдна?

— Здорова.

— А! Значит, ваш отец ошибся. Он писал, что она скончалась. Может быть, вам послышалось «тетя Эдит»?

— Да, — благодарно отвечала Сью.

— Какая прелестная женщина!

— О, да!

— До сих пор?

— Да.

— Поразительно! Ей за семьдесят. Вероятно, вы имели в виду духовную красоту?

— Да.

— По-прежнему активна?

— Да…

— Удивительно! А уже два года в параличе. Видимо, вы имели в виду умственную активность?

Сью не успела ответить, как он добавил:

— Признайтесь во всем, мисс Браун. Зачем вы это делаете?

Глава одиннадцатая ЕЩЕ УДАР

Сью не ответила. Когда мир внезапно плавится под ногами, не очень хочется говорить. Она смотрела на дрозда, прыгавшего по лужайке. Небо негромко крякнуло, словно только этого и ждало.

— Там, наверху, — продолжал Галахад, — комнатка, где я работаю. Когда я отдыхаю, я смотрю из окна. Недавно я смотрел на вас с Кларенсом. У меня был гость, он тоже выглянул. Один антрепренер, по фамилии Мейсон.

Дрозд улетел. Сью смотрела на лужайку. Разум в беде работает странно, и ей явилась сквозь годы маленькая девочка, которая плывет с мамой на остров Мэн. Перед тем как ее совсем укачало, было точно такое чувство, как сейчас.

— Мы вас увидели, и он сказал: «Смотрите-ка, Сью!» Я спросил: «Какая Сью?» — «Сью Браун». Оказалось, что вы у него служили. Вообще-то он не удивился, что вы здесь. Он обрадовался и очень вас хвалил. Хотел поболтать, но я не пустил. Решил вас подготовить. Что возвращает нас к первому вопросу. Зачем вы это сделали?

— Я не могу объяснить, — беспомощно сказала Сью. Галахад укоризненно поцокал языком.

— Неужели вам не хочется спокойно заснуть? — спросил он.

— Это все так длинно…

— У нас целый вечер. Начнем понемногу, потихоньку. Мейсон сказал: «Значит, все в порядке». Что он имел в виду?

— Ронни.

— Моего племянника Роналда?

— Да. Он решил, что лорд Эмсворт и вы все пригласили меня в замок. Признали нашу помолвку.

— Помолвку?

— Мы с Ронни хотим пожениться.

— Что! С юным Фишем?

— Да.

— Господи! — сказал Галахад.

Вдруг ей стало гораздо легче. Несмотря на протесты разума, она увидела в своем собеседнике союзника и друга.

— Зачем папа Мейсон к вам приехал? — спросила она.

— По делу. Не это важно. Пожалуйста, не отвлекайтесь! Я начинаю понимать. Вы хотите пожениться?

— Хотели.

— И поссорились?

— Он со мной поссорился.

— Он?

— Да. Понимаете, он здесь, а я — в Лондоне, в письме всего не напишешь, а мне надо объяснить… Мы встретили там леди Констанс, еще вместе, и Ронни сказал, что я — мисс Скунмейкер, так что это не я… В общем, я приехала.

Если наша летопись способна что-то доказать, она докажет нравственную непригодность Галахада Трипвуда. Ну, нельзя же так! Вот леди Констанс никогда его не одобряла. В общем, смотрите сами.

— В жизни не слышал такой прекрасной истории! — воскликнул он, словно ему сообщили о торжестве добродетели.

Сердце у Сью подпрыгнуло. Разум оказался не прав. Так всегда бывает с пессимистами.

— Значит, — вскричала она, — вы меня не выдадите?

— Я? — не поверил он своим ушам. — Ну, что вы! За кого вы меня приняли?

— За ангела, — сказала Сью.

Это ему понравилось, но все же он беспокоился, даже нахмурил брови.

— Одного я не понимаю, — сказал он, — зачем вам нужен мой племянник?

— Я его люблю.

— Нет, серьезно! Вы не знаете, что он насыпал гвоздей на мое кресло?

— И швырял в свинью мячик. А я его люблю.

— Не может быть!

— Люблю, и все.

— Он вас недостоин.

— Вот и он так говорит, — нежно припомнила Сью. Галахад вздохнул.

— Не спешите, — сказал он. — Подумайте. Вы — замечательная девушка.

— Мне кажется, вы не любите Ронни.

— Нет, скорее люблю. Сейчас он все же получше. Но вас — недостоин.

— Почему?

— Он шалопай. Сью засмеялась.

— Странно, что вы это говорите! Лорд Эмсворт только что сказал, что Ронни очень похож на вас в молодости.

— На меня? — всполошился Галахад. — Роналд? Как выдумаете, сколько полисменов шли со мной от «Альгамбры» до участка? Два, а то и все три. Третий нес шляпу. Кларенс должен следить за своими словами. Да, так почему вы поссорились с этим балбесом?

— Он не балбес!

— Не спорьте. Иногда я думаю, как ему это удается. Тут нужен целый синдикат. Давно вы знакомы?

— Девять месяцев.

— Ну, вот. А мы — всю его жизнь. Если я говорю «балбес» — значит, балбес. Иначе бы он с вами не поссорился. Почему так вышло?

— Он увидел, что я танцую.

— И что?

— Я обещала, что не буду.

— О чем тут беспокоиться? Такая девушка, как вы, уладит это в два счета.

— Я и пытаюсь.

— Прекрасно. Я, например, не мог устоять больше пяти минут. Заплачут — все! Вы слезливы?

— Не особенно.

— Ну, есть и другие способы. Сами знаете, обморок, жуткий смех, немой укор… в общем, есть.

— Мне бы только его увидеть!

— Помню одну девушку, — сказал Галахад, — сейчас она бабушка. Ей надо было помириться со своим будущим мужем. Они гостили в усадьбе, Матчлси-плейс, Сассекс. Так вот, она загнала его в комнату, заперла дверь и сказала, что просидит там до утра, если он не сдастся. И просидела. Сдался. Звали ее Фредерика, а девичьей фамилии не помню. Рыжая такая.

— Наверное, для этого надо быть рыжей. Я бы просто хотела встретиться с ним в саду.

— Дело ваше, моя дорогая, только не тяните, а то приедет мисс Скунмейкер.

— Мы послали телеграмму от леди Констанс, что в замке скарлатина.

Как ни прискорбно, мы скажем, что Галахад издал пронзительный, восторженный визг.

— Нет, в жизни не слышал!.. — запричитал он. — Верю в молодое поколение! Да, именно такой девушки не хватает нашей семье.

Он погладил ее по плечу и пошел к замку. В ту же минуту оттуда вышли лорд Эмсворт и Перси Пилбем.

Если вы не привыкли гостить в усадьбах и замках, такое место, как Бландинг, подействует на вас плохо. Оно смутит вас. Когда Сью увидела Пилбема, он был не в самой лучшей форме.

Началось это с Биджа. Он только поглядел на гостя, и этого хватило. Годы сравнительной неподвижности и первоклассной кухни придали взгляду дворецкого что-то невыносимое. В Пилбеме оно породило самый суровый комплекс неполноценности.

Он не знал, что для богоподобного созданья он как бы и не существует. Биджа терзала совесть, все ему стало безразлично. Но Пилбем прочитал в его взоре ужас и презрение и почувствовал себя так, словно выполз из-под камня.

К довершению бед в холле оказался неизвестный молодой человек, который хотел его убить в ресторане. Судя по тому, как он дернулся, память у него не ослабела.

Однако пришло и спасение. С неба спустился ангел, скрытый от мира поношенной курткой и очень старой шляпой Представился он как лорд Эмсворт и увел гостя в сад. Обернувшись, тот увидел молодого человека и еще больше обрадовался. Выбрать между ним и Биджем было нелегко.

На террасе комплекс снова заработал. Пилбем чувствовал, что в любую минуту может появиться, ему на горе, какая-нибудь дочь бесчисленных графов, которая посмотрит не хуже Биджа и, красиво подняв подрисованные брови, процедит: «Поразительно!» Он был готов ко всему.

К одному он не был готов — увидеть мисс Браун; а потому подпрыгнул на три дюйма и чуть не сломал запонку, прикреплявшую воротничок;

— Ук! — сказал он.

— Простите? — спросил лорд Эмсворт, боявшийся упустить то, что скажет тренированный ум.

Он тоже увидел Сью и могучим усилием памяти отверг одну за другой фамилии Скофилд, Мейбери, Кулиджи Спунер.

— Мистер Пилбем, мисс Скунсмейкер, — сказал он. — Галахад, это мистер Пилбем.

— Пилбем?

— Здравствуйте.

— Пилбем?..

— Это мой брат Галахад, — завершил процедуру лорд Эмсворт.

— Пилбем?! — сказал Галахад, глядя на него все пристальней. — Вы часом не были связаны с газетой «Светские сплетни»?

Правила правилами, понял сыщик, а младших сотрудников газеты можно и подкупить. Он нервно глотнул и, по привычке, чуть не ответил: «Да».

— Нет, — сказал он. — Что вы! Ничего общего!

— Ее издавал Пилбем. Редкая фамилия.

— Дальний родственник, наверное.

— Что ж, очень жаль. Я бы хотел его встретить. Он написал про меня жуткую статью.

Лорд Эмсворт, не слушавший разговоров, где не было ничего о свиньях, внес некоторое облегчение.

— Наверное, — сказал он, — вам хочется посмотреть фотографии?

Пилбем удивился, но что-то промычал.

— Я покажу, — сказал граф. — Увидите, какая она красивая. Вы… — он поискал слово, — вдохновитесь. Сейчас возьму в библиотеке.

Галахад успокоился.

— Что вы делаете после обеда? — обратился он к Сью.

— Мистер Бакстер, — ответила она, — предлагал поиграть в карты.

— Не надо. Лучше я вам почитаю. Я больше никому не стал бы их читать, а вот вам — непременно. Как-то я показал странички две моей сестре Констанс, и она меня не поняла. Нельзя писать, когда тебя не понимают. Вот что, я вам их просто дам. Где вас поселили?

— Моя комната выходит прямо в сад.

— А! Прекрасно. Я их туда занесу.

Он ушел. Все помолчали. Потом Сью повернулась к Пилбему.

— Ну? — сказала она, вызывающе подняв подбородок.

Перси Пилбем облегченно вздохнул. Он было подумал, что с ним что-то не в порядке. Теперь он знал точно, это Сью Браун, и никто иной.

— Что вы здесь делаете? — спросил он.

— Неважно.

— Зачем вы так сердитесь?

— Неважно.

— Ну, хоть объясните, почему вы приехали?

— Чтобы помириться с Ронни после того вечера. Они помолчали.

— Как этот граф вас назвал?

— Мисс Скунсмейкер.

— Почему?

— Он так думает.

— Зачем вы выбрали такую фамилию?

— Сколько можно спрашивать?

— Спрашивать? А что же мне еще делать? Я уж решил, что мне мерещится. Значит, вы тут под чужим именем?

— Да.

— Ну, знаете! И со всеми поладили?

— Да.

— Только не со мной.

— С какой стати мне с вами ладить? Вы разбили мне жизнь.

— Я?

— Ах, надоело!

Они опять помолчали.

— Этот Галахад в вас души не чает, — сказал, наконец, Пилбем.

— Мы подружились.

— И даст эти мемуары.

— Да.

— Вот тут мы и поладим.

— В каком смысле?

— Хотите заработать?

— Нет, — ответила Сью.

— Ну, ну! Все хотят. Слушайте. Вам понятно, почему я здесь?

— Где вас только нет. Куда ни пойдешь, вы тут как тут.

Она решила уйти. В конце концов, на террасе мог появиться Ронни. Если он увидит ее наедине с этим слизняком, что он подумает?

— Куда вы?

— Туда, в комнаты.

— Вернитесь!

— Не хочу.

— Я вам скажу что-то важное.

— Да?

Она остановилась.

— Вот это другой разговор, — одобрил он. — Ну, слушайте. Вы понимаете, что я могу испортить вашу игру?

— И что же?

— Но не стану. Если вы не упретесь.

— Не упрусь?

Пилбем благоразумно окинул взглядом террасу.

— Если вы мне поможете. Знаете, почему я здесь? Старик думает, из-за его свиньи. Нет. Из-за этих мемуаров.

— Что?!

— Так я и знал, что вы удивитесь. Да, из-за мемуаров. Тут недалеко живет один человек. Он боится, что там про него много написано. И он мне пообещал… м-м-м… сто фунтов, если я украду рукопись. Вы дружите с этим Галахадом. Значит, дело в шляпе.

— Вы так думаете?

— Конечно. Особенно теперь, когда он их вам даст. Передайте мне, и пятьдесят фунтов ваши.

Глаза ее сверкнули. Он этого ждал. Какая-никакая, а сумма.

— Вот как? — сказала Сью.

— Пятьдесят фунтов. Пополам.

— А если я не украду, вы им откроете, кто я?

— Точно, — отвечал Пилбем, радуясь ее понятливости.

— Что ж, открывайте.

— Что?!

— Хотите выдать, выдавайте.

— И выдам.

— Пожалуйста. А я скажу мистеру Трипвуду, что вы написали статью.

Перси Пилбем покачнулся, как саженец под ветром. Слов он не нашел.

— Скажу, скажу.

Пилбем искал слова, но надобность в них миновала. На террасу вышла Миллисент.

— Добрый вечер, — простонала она.

— Добрый вечер, — ответила Сью.

В библиотечном окне показался лорд Эмсворт.

— Мой дорогой, — позвал он, — можете идти. Я их нашел. Миллисент проводила сыщика любопытным и неласковым взглядом.

— Кто это?

— Некий Пилбем.

Миллисент оперлась о перила и смотрела в парк так, словно ее раздражали все парки, этот — в особенности.

— Вы читали Шопенгауэра? — спросила она.

— Нет.

— Прочитайте.

Она замолчала, куда-то глядя. Где-то в сумерках корова издала душераздирающий звук, как бы обобщив всеобщую печаль.

— Он говорит, страдание — не случайно. Жизнь — это смесь страдания и скуки. Или то, или другое. Вам очень понравится. Ну, я пошла. А вы?

— Спасибо, я еще постою.

— Как хотите. Он говорит, самоубийство — лучший выход. У индусов оно вместо церкви. Бросятся в Ганг, а там — крокодилы.

— Вы очень любите Шопенгауэра?

— Читаю. Нашла в библиотеке. Он говорит, мы — ягнята на лугу, которых подстерегает мясник. Пройтись не хотите?

— Нет, спасибо.

— Дело ваше.

Миллисент отошла немного, но вернулась.

— Да, я забыла сказать. Я обручилась с Ронни. Деревья поплыли перед Сью, и кто-то стал ее душить.

— С Ронни?..

— Да, — повторила Миллисент тем самым тоном, который избрал бы Шопенгауэр, обнаружив в салате червяка. — Вот сейчас.

Она ушла, Сью вцепилась в балюстраду.

— Ну, знаешь!

Это был Хьюго, хотя и какой-то зыбкий.

— Она тебе сказала? Сью кивнула без слов.

— Она выходит замуж за Ронни. Сью опять кивнула.

— Смерть, где твое жало?[55] — вскричал Хьюго и убежал туда, куда ушла Миллисент.

Глава двенадцатая ДЕЙСТВИЯ ДВОРЕЦКОГО

Достойное и твердое послание, в котором Руперт Бакстер выразил свое мнение о лорде Эмсворте, было написано сразу после прискорбного инцидента и передано Биджу еще не отмытыми руками. Только выполнив этот неотложный долг, бывший секретарь пошел к себе, причесаться и умыться, но не успел он пройти один пролет, как дверь открылась, и с уст леди Констанс сорвался, скажем так, крик испуга.

— Мистер Бакстер!

Удивилась она настолько, что Бакстер чуть не отнес и ее к разряду неуравновешенных. Сейчас ему были неприятны женские крики.

— Разрешите пройти? — учтиво спросил он. Объяснить он мог все, но не хотел, у стен есть уши.

— Но как же!..

Он скрипнул зубами и пошел в ее комнату.

— Что это с вами?

— Прыгнул из окна.

— Из окна?

Он кратко изложил события. Она покаянно охнула.

— Ах, Господи! Как же я забыла, не сказала вам?

— Простите?

Леди Констанс осторожно оглянулась, хотя была у себя. Практически все, кроме лорда Эмсворта, теперь поминутно оглядывались.

— Сэр Грегори пишет, — объяснила она, — что Пилбем работает на него.

— На него?

— Да. Сэр Грегори к нему ездил и его нанял, чтобы он украл эту рукопись. Потому мы и едем туда, хотим Галахада вытащить. Вам нечего было беспокоиться.

— Нечего, — медленно повторил Бакстер, вынимая из глаза кусочек земли, — беспокоиться.

— Мне очень жаль, мистер Бакстер.

— Не будем об этом говорить.

Глаз уже видел с прежней зоркостью и одарил кающуюся холодным, строгим взглядом.

— Что ж, — продолжал Бакстер, — если бы вы вспомнили, я был бы избавлен от некоторых неприятностей. Вероятно, вы заметили, что я поранил левую лодыжку.

— Простите, ради Бога!

— Кроме того, я вывел из его слов, что лорд Эмсворт считает меня сумасшедшим и слабоумным. Он даже указал, в какой именно степени, сравнив меня с селезнем. Ну, поздно, делу не поможешь. Теперь надо смотреть вперед.

— Вы хотите сказать, найти эту свинью?

— Вот именно.

— О, мистер Бакстер, если бы вы могли!

— Я могу.

Другого человека леди Констанс спросила бы: «Как?», но перед ней был Руперт Бакстер, и она подождала.

— Вы размышляли об этом, леди Констанс?

— Конечно.

— И к каким пришли выводам?

Леди Констанс растерялась, как Ватсон, что там — как сыщики Скотланд-Ярда.

— Прежде всего, — продолжал Бакстер, — надо найти мотивы. Кому в замке выгодно украсть свинью? Мистеру Кармоди.

— Кармоди?

— Да. Он — секретарь лорда Эмсворта, и очень плохой, рискующий со дня на день остаться без работы. Приезжаю я. Естественно, он пугается, он лихорадочно ищет, как бы укрепить отношения с лордом Эмсвортом, и тут ему приходит в голову мысль — дикая, достойная кинофильмов мысль, чрезвычайно характерная для людей его пошиба. Если он спрячет свинью, а потом вернет, благодарность не позволит лорду Эмсворту отказаться от его услуг.

Он снял очки и протер. Леди Констанс негромко вскрикнула. О другой женщине, не о ней, мы сказали бы «взвизгнула».

— Но, мистер Бакстер… Он поднял руку.

— Конечно, одному этого не сделать, свинью надо кормить по часам. Тут нужен сообщник. По-видимому, это — Бидж!

Как ни стремится летописец представить все действия леди Констанс в лучшем свете, но тут и он скажет, что она заблеяла.

— Би-и-и-идж!

— Вы замечали, как он себя ведет?

Она покачала головой, ибо была не из тех, кто присматривается к дворецким.

— Он встревожен. Его гложет совесть. Когда я к нему обращаюсь, он подскакивает.

— Подскакивает?

— Да. Только что я к нему обратился, и он взвился в воздух. Можно было бы спросить, в чем дело.

— Стоит ли, мистер Бакстер? Разумно ли это?

Собственно, то была фигура речи, но после таких вопросов расплывчатое мечтание обратилось в четкий план. Бакстер не любил, чтобы сомневались в его разуме.

— Несколько наводящих вопросов не помешают.

— Но он уйдет от нас!

В течение этой беседы Бакстер мог несколько раз отмести возражения рукой, но сдерживался; а сейчас — отмел.

— Дворецких на свете много, — ответил он и с этими разумными словами вышел, не помывшись. До того ли? Он пересек холл. Он проник за зеленую гардину. Он пошел по обиталищу слуг, к комнате Биджа, когда дверь открылась и появился дворецкий, одетый для прогулки. Остановившись на одной ноге, Бакстер подождал, а потом — последовал за ним.

На дворе было темно, как в коридоре. Мрачное небо обложили темно-лиловые тучи, чреватые громом, молниями и ливнем, которые так часто напоминают нам, англичанам, что мы — народ северный, и лето наше — не какой-нибудь радостный рай.

Но никакое ненастье не остановило бы Бакстера, если его звал долг. Подобно герою Теннисона,[56] который следовал за лучом, он следовал за дворецким. Только в одном отношении Бидж походил на луч — он был виден. Но это самое главное.

Кусты поглотили дворецкого, а там — и секретаря,

Некоторые утверждают (и даже пишут в газетах), что в наше злосчастное время древний британский дух угас. Где твердость, вопрошают они, где прославленная смелость? Они бы не вопрошали, если бы увидели Руперта Бакстера или Хьюго Кармоди.

Отправляясь на поиски Миллисент, Хьюго заметил, что надвигается гроза, но ее презрел. Пусть, решил он; какое мне дело до молний, какое дело до грома? И подбодренное небо обронило весомую каплю точно туда, где кончался его воротничок.

Он этого не заметил. Сообщение Роналда Фиша так воздействовало на его чувства, что поток холодной воды их бы не разбудил. Такое состояние было у него в тот прискорбный вечер, несколько лет назад, когда он выступал за университет в легком весе и случайно подставил челюсть кулаку противника. Не захочешь, а поймешь, что ощущают анархисты, когда бомба сработает раньше времени.

Стемнело так, что он почти ничего не видел. Нет, не стемнело, это какой-то лес, видимо — Западная роща. Что ж, роща так роща. Он шел вперед.

Земля под ногами была рыхлой, какие-то веточки цеплялись за фланелевые брюки, и это бы его огорчило, если бы он это заметил. Он натыкался на деревья, и стоячие, и лежачие. Перед ним на небольшой просеке виднелся домик, его он заметил, потому что именно там мог бы закурить сигарету. Что-что, а курить ему хотелось.

Вдруг он с удивлением обнаружил, что идет дождь, судя по его костюму — давно. Гремел и гром. Молнии наводили на мысль о том, что в лесу они охотно ударяют в людей. Не обнаружат кого-то за ужином, пошлют спасательную партию — и наткнутся на что-то мягкое. А, вот он! Где? Здесь. Вот это — Хьюго Кармоди?! Ну, ну, поднимай! Хороший был человек. Правда, все хмурился. Что-то любовное, да? Не завидую его девушке. Сама довела. Эй, осторожней! Когда я скажу: «Взяли!», поднимай и неси.

Картина эта немного его развлекла. Аякс бросил вызов молниям. Хьюго скорее поощрял их, с одобрением глядя на особенно яркую вспышку, зазмеившуюся над деревьями. В конце концов и домик не убережет, подумал он и кинулся к домику.

Дверь распахнулась ему навстречу, что-то громко прошуршало, словно вспугнутый фазан, и повисло у него на шее, выразительно плача.

— Хьюго! Хьюго, дорогой!

Разум подсказывал ему, что это не Миллисент, но ошибался.

— Хьюго! Спаси меня! Я бур-бур-бур, вур-вур-вур, а тут темно!

Он нежно обнял ее, испытывая то самое, что испытываешь, обнимая совершенно утраченную невесту. К чему объяснения? К чему разговоры? Ничего не нужно, кроме сильных бицепсов.

Конечно, он удивился, но сквозь удивление сквозила радость. Приятно, ничего не скажешь, когда беспомощно трепещет та, которая обладала одним, но существенным недостатком — самоуверенностью, характерной для нынешних девушек. Если эта перемена вызвана привидением, Хьюго охотно бы пожал ему руку. Кому не хочется приговаривать: «Ну, ну, не надо!..», тем более когда последнее время с тобой обращались, как с особенно мерзким червем?

— Ну, ну! — сказал он.

— Не надо!

— Там ур-ур-ур!..

— Что?

— Кто-то есть.

— Кто?

— Человек какой-то. Я вошла, там темно, кто-то сопит, я спросила: «Кто там?», а он ответил по-немецки.

— По-немецки?

— Да.

Хьюго разжал объятия. Взгляд его стал твердым.

— Пойду, посмотрю.

— Хьюго! Не ходи! Он тебя убьет!.

Дождь лил на нее, молнии сверкали, она их не замечала. Она ждала. Потом появился Хьюго. Она вскричала:

— Ты жив!

— Да. Жив. Знаешь что?

— Нет. А что?

— Это свинья.

— Кто?

— Свинья.

— Кто свинья?

— Императрица, чтоб мне лопнуть. Пойди, погляди.

Миллисент пошла и поглядела. Да, за дверью была Императрица. В слабом свете спички, которую держал Хьюго, белело ее приятное лицо, и можно было разобрать, что смотрит она вопросительно, словно интересуется, не еду ли ей принесли. Лорд Эмсворт завопил бы от радости; Миллисент просто охнула.

— Как она сюда попала?

— Вот это мы и выясним, — сказал Хьюго. — Я знал, что ее где-то прячут. Кстати, что это за домик?

— Тут отдыхали егеря. Хьюго снова чиркнул спичкой.

— Наверху — мансарда, — сказал он. — Я пойду туда и подожду. Кто-нибудь придет ее покормить.

— Какой ты умный! Да, подождем.

— Я подожду. Ты пойдешь домой.

— Не пойду.

Они помолчали. Сильный человек настоял бы на своем, но Хьюго, хотя и чувствовал себя прекрасно, такой силы не достиг.

— Как хочешь, — согласился он и закрыл дверь. — Тогда идем, он может сейчас прийти.

Взобравшись по лесенке, они осторожно ступили на пол, пахнущий мышами и сыростью. В нем были дыры, можно смотреть вниз.

— Не провалится? — тревожно спросила она.

— Скорее нет.

— А то и разбиться можно. Я бы не хотела.

— Не хотела? — сказал Хьюго, ощутив, что пришло время объяснений. — А я бы хотел. Чем смотреть на вашу свадьбу… Надеюсь, тебе известно, что ты поломала мне жизнь?

— О, Хьюго!

Он не ответил. Внизу пыхтела Императрица. Поблизости что-то скреблось.

— Ой! — вскрикнула Миллисент. — Крыса!

— Очень может быть.

— Что?!

— Они грызут, грызут, грызут, до костей. Вот и горю конец. Теперь не ответила она, но через какое-то время тихо пискнула:

— Разве так можно!..

Совесть проснулась, Хьюго сокрушился духом.

— Прости! Да, нельзя, я знаю. Но посуди сама, какие-то помолвки. Не очень приятно, а? Что мне, радоваться? Плясать?

— Я просто не верю, что это было.

— Ну, хорошо. А почему ты так сделала?

— Не знаю. Я горевала, и сердилась, и вообще. Тут идет Ронни, мы пошли к пруду, стали бросать лебедям веточки, он так это хрюкнул и говорит: «Эй!», а я говорю: «Да?», а он говорит: «Может, выйдешь за меня замуж?», а я говорю: «Ладно», а он говорит: «Женщин я презираю», а я говорю: «Это ничего, я презираю мужчин», а он говорит: «Ну, что ж, значит, будем счастливы».

— Ясно.

— Я хотела, чтобы ты страдал.

— Это тебе удалось. Миллисент оживилась.

— Ты меня никогда не любил, — сказала она.

— Да?

— А зачем ты поехал в Лондон и кормил свою девицу?

— Она не моя.

— Твоя. И очень противная.

— Ну, это как сказать. Ты с ней прекрасно болтала.

— То есть как?

— Мисс Скунмейкер.

— При чем тут мисс Скунмейкер?

— Мисс Скунмейкер — это Сью Браун.

— Что? — вскричала Миллисент. — Она приехала за тобой сюда?

— Не за мной. За Ронни. Да пойми ты, ей на меня чихать, мы просто приятели. Я давно не танцевал, поехал в Лондон, пригласил ее, а Ронни застал ее с этим гадом, ну, с Пилбемом. Она сказала, что с ним не знакома, Ронни не поверил. Уехал сюда, она — за ним. Приезжает, а он помолвлен с тобой. Ничего сюрпризец?

Голова у Миллисент закружилась задолго до конца этой речи.

— А что тут делает Пилбем?

— Пилбем?

— Я их видела вместе.

Сквозь тьму донесся низкий звук.

— Он здесь? Приехал, значит? Это я к нему ездил. Он сыщик. Его люди за мной следили, да, да! Приехал. Что ж, пусть повеселится, подышит свежим воздухом. Потом поплачет.

— А ты говорил, она некрасивая!

— Кто?

— Сью Браун.

— Так и есть.

— Некрасивая? Да она просто прелесть.

— Не для меня. Я знаю только одну красивую девушку, — Он выдержал паузу. — Если ты не поняла, что я тебя люблю, ты идиотка. Тебя, тебя и тебя. Подай мне всех красавиц на блюдечке, я и не шелохнусь.

Еще одна крыса (или очень крупная мышь) решила закусить хорошим деревом; Миллисент ее не заметила. Она схватила Хьюго за руку.

— О, Хьюго!

Рука ожила, притянула ее к себе по пахнущему мышами и сыростью полу, на котором они сидели.

— Нет, только подумать! — сказал Хьюго — Я хотел, чтобы в меня попала молния.

Запах мышей и сырости куда-то ушел. Пахло фиалками. И розами. Закусывающая крыса преобразилась в арфу и заиграла что-то райское.

Небесную песнь прервало скрипенье двери. Мгновенье спустя дырки в полу осветились. Миллисент ущипнула Хьюго за руку. Они приникли к дыркам. Внизу стоял фонарь, а рядом с ним — величественный человек, который, судя по звукам, кормил Императрицу.

Самарянин выпрямился, огляделся, взял фонарь, и свет упал на его лицо.

— Бидж! — вскрикнула Миллисент. Дворецкий застыл. Он узнал голос совести.

Кроме голоса, у совести были ноги. Они так стучали по лесенке, словно совесть — сороконожка. Но Бидж не шевелился. Чтобы его сдвинуть, понадобился бы кран, а крана в домике не было. Когда Миллисент и Хьюго спустились вниз, он стоял, как статуя; и только узнав их, он обмяк. Хьюго он любил, да и чувствовал, что тот достаточно терпим.

— Добрый вечер, сэр, — выговорил он. — Добрый вечер, мисс.

— Что это значит? — спросил Хьюго.

Давно, в пылкой юности, такой самый вопрос ему задал полисмен. Он огорчился тогда; огорчился и теперь.

— Это вы ее украли? — спросила Миллисент. — Вы! Бидж задрожал. Миллисент он знал с той поры, когда она носила косы, нет — еще комбинезон. Ей, племяннице лорда Эмсворта, воспитанной в лучших традициях свинопоклонства, его преступление должно казаться беспросветно черным.

Каждый заговорщик рано или поздно встает перед дилеммой: оправдаться ему или сохранить верность сообщникам. Мы покажем, как благороден Бидж, если сообщим, что он устоял. Под пронизывающим взглядом молодой хозяйки он никого не предал. Мистер Роналд взял с него обещание; значит, выдать его нельзя.

В награду за это Провидение подсказало ему прекрасную мысль.

— Да, мисс, — сказал он.

— О, Бидж!

— Украл я, но ради вас.

Хьюго сурово на него посмотрел.

— Бидж, — сказал он, — это чушь какая-то.

— Сэр?

— Чушь. Зачем нам свинья?

Дворецкий был спокоен. Он знал, что сказать.

— Я решил убрать препоны с вашего пути, сэр.

— Препоны?

— Поскольку вы доверяли мне свою корреспонденцию, я давно знал о вашей взаимной привязанности. Но семья ставит препоны.

— Это все так, — признал Хьюго. — А что дальше?

— Спасибо, сэр. Я подумал, что его светлость будет очень благодарен тем, кто вернет свинью. Если вернете вы, он согласится на ваш союз.

Там, где ужинает Императрица, не может быть полной тишины, но что-то похожее воцарилось. В свете фонаря Хьюго смотрел на Миллисент, она — на него. Оба они слышали о верных старых слугах. Мало того, они видели их на сцене. Но и мечтать не могли о такой верности.

— Бидж! — сказала Миллисент.

Как мы помним, она говорила так и прежде; но как отличалось это «Бидж» от того! Тогда в нем звучали упрек, боль, разочарование; теперь — благодарность, благоговение, любовь.

То же самое можно сказать о восклицании: «Ну, что же это!»

— Бидж! — не унималась Миллисент. — Вы ангел!

— Спасибо, мисс.

— Нет, такого блеска!.. — вскричал Хьюго.

— Спасибо, сэр.

— Как вам пришло это в голову?

— Не знаю, мисс. Пришло.

— Вот что, Бидж, — сказал Хьюго. — Когда вы закончите земной путь — со всеми бывает, — оставьте мозг нации. Замаринуют, поставят в Британский музей. Ничего не поделаешь, мозг века. В жизни не слышал такой идеи. Конечно, старик растает.

— Он сделает для нас все, что угодно, — поддержала Миллисент.

Гроза утихла. Пели птицы. Где-то еще погромыхивал гром, а может быть — это мысли Хьюго теснили одна другую.

— Все, — сказал он наконец. — Кто-нибудь посоветовал бы бежать к старику сейчас же. Но нет. Надо поднять цену. Чем больше мы ждем, тем больше он обрадуется. Дадим ему еще двое суток. Тогда он не откажет ни в чем.

— Но…

— Никаких «но»! Спешка все погубит. Не забывайте, дело не только в разрешении на брак. Они хотят, чтобы ты вышла за Ронни. Надо их разубедить. Без двух суток не обойдется.

— Наверное, ты прав.

— Еще как!

— Тогда оставим ее здесь?

— Нет, — решительно сказал Хьюго. — Здесь опасно. Если мы ее нашли, всякий найдет. Я знаю, куда мы ее поместим. Это…

Бидж заволновался.

— Если вам все равно, сэр, я не буду слушать.

— Почему?

— Я очень устал, сэр. Хочу об этом забыть. Слишком большое напряжение, больше не могу. Потом, мне кажется, сэр, что мистер Бакстер подозревает.

— Он всегда всех подозревает, — сказала Миллисент.

— Да, мисс. Но сейчас у него есть основания. Если вам и мистеру Кармоди все равно, я не хотел бы хранить излишние сведения.

— Ладно, — сказал Хьюго. — После того, что вы для нас сделали, слово ваше — закон. Не хотите, не слушайте. Но как вы будете ее кормить?

— Не буду, сэр… Если можно.

— Ну что ж. Пошли, Миллисент.

— Вы ее уведете?

— Да. Пропущу платок сквозь это кольцо, и — пожалуйста! До свидания, Бидж.

— До свиданья, — поддержала его Миллисент. — Сказать не могу, как мы вам благодарны.

— Очень рад, мисс. Желаю успеха, сэр.

Оставшись один, дворецкий перевел дух, сперва — надувшись, как воздушный шар, потом — со свистом выдохнув. После этого он взял фонарь и покинул домик. Шел он так, как ходят дворецкие, с чьих плеч свалилась страшная тяжесть.

Не все знают, что у Биджа был хороший голос, — скромность и достоинство велели ему держать это в тайне. Мягкий баритон тембром своим напоминал звук, который произвел бы бочонок старого хереса; и вы поймете, как легко стало дворецкому, если мы сообщим, что в лесу он запел.

— Сия-ет свет в твоем окне, — пел он, словно молодой лакей, а не прославленный повелитель слуг. — В тво-ёом о-ок-не-е…

Он слышал птиц. Он улыбался кроликам. Темная тень ушла. Совесть была спокойна. До того спокойна, что он без страха услышал, подходя к замку:

— Лорд Эмсворт просил немедленно прийти в библиотеку. Час назад он бы испугался, сейчас — нет. Что там, он не без труда оборвал песню.

— Э… Бидж… — сказал лорд Эмсворт.

— Да, милорд?

Хозяин был не один. Бесстыдно капая на ковер, рядом с ним стоял совершенно мокрый Бакстер. Бидж без гнева посмотрел на него. Что ему теперь какие-то Бакстеры? Девятый граф собрался с мыслями.

— Э… Бидж…

— Да, милорд?

— Я… э… послал за вами.

— Да, милорд.

Лорд Эмсворт увидел книгу «Болезни свиней» и, видимо, почерпнул из нее силу.

— Бидж, — сказал он, — я за вами послал, потому что мистер Бакстер выдвигает курьезнейшее обвинение.

— Я хотел бы ознакомиться с ним, милорд.

— Что?

— Ознакомиться, милорд. Узнать его сущность.

— Сущность? А, сущность! Именно. Превосходно. Сущность. Без всякого сомнения.

Дворецкий почтительно и твердо призвал его к порядку.

— Что говорит мистер Бакстер, милорд?

— Э? Скажите сами, Бакстер. Не могу.

Бакстер подошел ближе и капать стал на другое место ковра.

— Я выследил вас, Бидж, — произнес он, — до самой хижины.

— Сэр?

— Вы слышали, что я сказал.

— Естественно, сэр. Но не понял, сэр.

— Я видел вас собственными глазами.

— Не понимаю, сэр.

Лорд Эмсворт снова взглянул на «Болезни свиней».

— Он говорит, он заглянул в окно!

Бидж почтительно поднял бровь, давая понять, что о забавах гостей судить не может, даже о таких инфантильных.

— А вы кормили Императрицу.

— Простите, милорд?

— Кормили… О, Господи!

— Увольте, милорд. Я ничего не понимаю.

— Бакстер говорит, вы украли мою свинью.

Мало на свете вещей, из-за которых Бидж поднял бы обе брови; но он их поднял, после чего повернулся к хозяину, потом — к Бакстеру и улыбнулся тремя восьмыми губ.

— Разрешите говорить откровенно, милорд?

— Как же еще! Потому я за вами и послал. Скажите, кто ваши… э… сообщники… в общем, все.

— Я не хотел бы обижать мистера Бакстера, милорд. Это нехорошо.

По-видимому, граф так не думал.

— Ничего, говорите, — сказал он.

— Хорошо, милорд. Мне представляется — простите, конечно, — что мистер Бакстер страдает галлюцинациями.

— Ф-фуф! — сказал Бакстер.

— Вы думаете, он спятил? — оживился девятый граф. — А ведь и правда… Вспомним те вазоны… Прыжок из окна… — Он остро взглянул на Бакстера. — Да, глаза странно блестят. Как у селезня.

— Помилуйте, лорд Эмсворт!

— Я ничего не говорю… Просто… э…

— Этот человек лжет, — сухо сказал Бакстер. — Постойте! — Он поднял руку. — Готовы ли вы пойти со мной в эту хижину? — обратился он к дворецкому.

— Нет, сэр.

— Хо!

— Я должен сходить вниз и взять шляпу.

— Правильно, — одобрил граф. — Очень умно. Берите шляпу, Бидж, мы придем к парадному входу.

— Слушаюсь, милорд.

Сторонний наблюдатель заметил бы в маленькой группе, собравшейся перед замком, определенную сдержанность. По всей вероятности, ни один из троих не стремился в лес. Бидж, хотя и учтивый, не был приветлив. Бакстер недоверчиво глядел в угрюмое небо. Что же до лорда Эмсворта, он понял, что идет в пустынное, дикое место с нездоровым человеком.

— Минуточку, — сказал он, вернулся в замок и вынес оттуда тяжелую трость с набалдашником слоновой кости.

Глава тринадцатая КОКТЕЙЛЬ ПЕРЕД ОБЕДОМ

Бландингский замок отдыхал в золоте летнего вечера. Гроза ушла в прошлое два часа назад, отбушевав с невиданной яростью над парками и лужайками, а по себе оставила покой, пенье птиц, закатное небо, где чередовались зеленое и розовое, лиловое и жемчужное, опаловое и оранжевое. Воздух был светел и свеж, земля благоухала. На омытом грозою небосводе появлялись первые звезды.

Однако Ронни Фишу, который безучастно сидел в кресле у себя, на втором этаже, все это не принесло утешения. Закат он видел, но не впечатлился. Слышал и щебет, но остался холодным. Словом, мы предъявим читателю очень грустного Роналда Овербери.

Когда небеса разверзлись, он гулял у огорода и юркнул, словно кролик, в мрачный сарай. Там, сидя на куче кирпичей, просидел он немного меньше часа, один, если не считать небольшой зеленой лягушки и невеселых мыслей.

Место это было как бы Саргассовым морем, куда прибивало весь хлам с огорода — тачку без колеса, разбитые горшки, увядшие цветы, прохудившееся ведро, беззубые грабли, гнилую картошку, недоеденного дрозда. Вместе это исключительно походило на ад, так что дух несчастного Ронни падал все ниже.

Пришибленный громом, ведрами, тачками, дроздами и картошкой, не говоря уж о строгом взгляде лягушки, необычайно похожей на епископа, который недоволен новым членом клуба, Ронни раскаялся в своем опрометчивом поступке. Раскаяние это усилилось, когда он вернулся в уют своей комнаты. Примерно так чувствовал себя Самсон,[57] когда услышал треск храмовых подпор. Опрометчивые поступки хороши, пока ты в запале. К сожалению, он быстро проходит.

Нет, он ничего не имел против Миллисент. Пусть будет женой, ладно, — только чужой. Он неслышно застонал; и тут заметил, что в комнате кто-то есть. То был Хьюго, одетый к обеду. Ронни и не знал, что так поздно.

— Привет, — сказал Хьюго. — Еще не оделся?

Ронни понял, что просто не сможет увидеть своих родных. Конечно, Миллисент всем сказала, будут поздравлять, тетя Констанс еще и поцелует, дядя Галахад пошутит в стиле тысяча восемьсот девяносто пятого года — в общем, шум и треск Шума и треска он не хотел. Общество траппистов[58] он бы вынес, семейный обед — ни в коем случае.

— Я обедать не буду.

— Не будешь?

— Да.

— Заболел?

— Нет.

— И не будешь обедать? Странно. Хотя — дело твое. Видно останусь я один. Бакстер — и тот не придет. Взял бутербродов и пошел в гостиную. А с этой гнидой, ну, с Пилбемом, я сейчас поговорю. Тоже обедать не захочет.

— Где же остальные?

— Ты не слышал? Обедают у Парслоу. Твоя тетушка, лорд Эмсворт, Галахад и Миллисент. — Он кашлянул. — Да, старик, насчет Миллисент…

— Что такое?

— Помнишь, ты с ней обручился?

— Ну и что?

— Это кончено.

— Кончено?

— Абсолютно. Как не было.

— Что?!

— Да. Теперь она со мной обручилась. Вообще-то не в первый раз — такая, знаешь, тайная помолвка, — но мы поссорились. А сейчас помирились. Она просила передать, чтобы ты не расстраивался.

Ронни ощущал точно то, что ощущают на эшафоте, когда гонец принесет весть о помиловании.

— Давно я не слышал хороших новостей, — сказал он.

— Ты не хотел на ней жениться?

— Конечно, не хотел.

— То есть как «конечно»?

— Она очень красивая. И хорошая…

— Ангел. Шропширский серафим.

— Но я в нее не влюблен.

— Чего ж ты тогда беспокоился? Очень глупо. — Он пощелкал языком. — А, понимаю! Ты хотел досадить Сью, а Миллисент — мне. Теперь вы со Сью помирились. Это хорошо. Она тебе очень подходит.

Ронни дернулся. Он бы хотел о Сью не думать, на худой конец — думать с горечью.

— Ничего я не помирился! — глухо вскричал он.

Думать с горечью было очень трудно. Сью — это Сью, ничего не поделаешь. От сцены в ресторане память упорно соскальзывала к более светлым дням.

— Не помирился?

— Нет.

Вот Сью в машине. Сью у реки. Сью в его объятиях, под звуки саксофонов. Сью улыбается. Сью смеется. Волосы Сью треплет ветер…

Нет, лучше так: Сью у Марио… Сью с этим гадом… Сью…

— Все-таки, Ронни, ты уж слишком.

— Не твое дело.

— Мое, — твердо сказал Хьюго. — Мне ее очень жалко. Вот уж не думал…

— Я не хочу о ней говорить…

Хьюго вздохнул. Ситуация, как говорится, была тупиковой. Лучший друг и прекрасная девушка разругались вконец. Такова жизнь.

— Поговорим лучше о тебе, — предложил Ронни.

— С удовольствием, старик. Я боялся, что тебе неинтересно.

— Ты понимаешь, что семья вас прихлопнет?

— Ну, зачем ты так?..

— По-твоему, тетя Констанс будет плясать от радости?

— Да, — признал Хьюго, — дама серьезная. Я надеюсь на графа. Скоро он полюбит меня, как сына.

— Это почему?

Хьюго чуть не выдал тайну, но удержался. По странной случайности, он думал о друге юных лет точно то же самое, что тот — о нем. Прекрасный человек, думал он, но секретов не держит.

— Неважно, — сказал он. — У меня свои методы.

— Какие?

— Такие. Хорошие. Ну, я пошел. Надо перехватить Пилбема. Солнце да не зайдет во гневе[59]… Все обошлось, но это не значит, что его не надо убить. На мне лежит общественный долг.

Дверь закрылась. Ронни посидел еще немного и понял, что есть ему хочется. Бифштекс в «Гербе Эмсвортов» — именно то, что нужно. Доедет на своей машине за пять минут.

Он встал. Думал он не только о еде, но и о Пилбеме. Почему тот приехал, он понятия не имел, но провести с ним минту-другую не отказался бы. Судя по замечаниям, Хьюго на него сердился. Это Хьюго. А уж он сам!

Пилбем, этот змий, из-за которого все случилось!.. К счастью, одно утешение еще есть: можно с ним расправиться.

Ронни вышел из комнаты. В то же мгновенье из комнаты напротив вышел Перси Пилбем.

Пилбем одевался к обеду с особой тщательностью. Лорд Эмсворт забыл ему сказать, что они уедут, и он собирался встретить блестящее и веселое общество. Поглядевшись в зеркало, он остался доволен. Доволен он был и тогда, когда вышел в коридор — но еще не увидел Ронни.

Во времена «Светских сплетен», газеты прямой и бесстрашной, П. Фробишер Пилбем встречался раза два с людьми, не питавшими к нему добрых чувств. Это ему не нравилось, он был человек мирный, а сейчас ясно понимал, что ссоры не избежать. Посмотреть хотя бы, как движется этот хлипкий, но весьма решительный молодой хлыщ. Пилбем подрабатывал когда-то в зоологическом саду и видел, что леопарды движутся именно так.

Работа в желтой газете, а потом — в сыскном бюро приучает выказывать хладнокровие в чрезвычайных ситуациях. Нам нелегко хвалить Перси Пилбема, но если бы рядом оказался стратег, он бы одобрительно кивнул. Перед лицом грозного Ронни он поступил как Наполеон, Ганнибал или герцог Малборо, а именно — нырнул задом в комнату. Редкий угорь нырнул бы в ил с таким проворством.

Если бы леопард упустил добычу прямо перед обедом, он, вероятно, выразил бы свои чувства точно так же, как Ронни Фиш. Он толкнул бы дверь и ворвался в комнату.

Там, как ни странно, никого не было. Вот кровать. Вот кресла. Вот ковер, туалет, полка. А сыщика — нет как нет.

Сколько бы это длилось, мы не знаем, ибо Ронни услышал странный звук, доносящийся из гардероба. Возможно, сэр Майлз, как сказал лорд Эмсворт, и был самым глупым человеком в гвардии, но сын его обладал недюжинным разумом. Одним прыжком достиг он гардероба и повернул ручку. Дверца не открылась; но изнутри донеслось пыхтение.

Ронни, и так угрюмый, стал еще мрачнее.

— Выходите, — сказал он в щель. Пыхтение прекратилось.

— Ничего, — сказал Ронни с грозным спокойствием. — Могу и подождать.

Несколько мгновений царило молчание, потом послышался голос:

— Не делайте глупостей!..

— Не делать? — удивился Ронни. — Вот как, не делать! Выходите. Я только оторву вам голову.

Голос решил его умаслить.

— Я знаю, чем вы расстроены, — сказал он.

— Вот как?

— Да. Но я могу все объяснить.

— Вот как??

— Могу.

— Вот как???

До этой поры Ронни дверцу тянул. Тут ему пришло в голову, что можно ее и толкнуть. Он толкнул. Она не открылась. Гардероб заскрипел, но устоял.

— Послушайте! — сказал голос.

— Да?

— Вы послушайте. Я все объясню насчет того вечера. Вы думаете, я нравлюсь мисс Браун? Честное слово, она меня не выносит. Она мне сама говорила.

Ронни пришла в голову еще одна мысль.

— Вы не можете простоять там всю ночь.

— Я и не хочу

— Что ж, тогда выходите. Голос стал жалобным.

— Она меня в жизни не видела до того вечера. Они там были с этим Кармоди, он вышел, а я подсел. Что тут такого, а?

Ронни тяжело дышал, думая о том, разбить ли шкаф ногами. Жаль пальцев, и дядя Кларенс того и гляди обидится…

— Нет, вы мне объясните, — продолжал голос, — почему нельзя подсесть и представиться?

— Могли бы раньше сказать.

— Я бы сказал, мы не виделись.

— Сказали бы?

— Да.

— Вот давайте и увидимся.

Пилбем уже задыхался. Опасность его вдохновила.

— Вот что, — начал он снова, — вы Ронни?

Ронни стал еще розовее и не ответил.

— Нет, вы поймите! — настаивал голос. — Если вы Ронни, она приехала из-за вас.

Ронни молчал.

— Она мне сама сказала. Назвалась мисс Скумейкер, и приехала.

Раздался крик.

— Что такое?

— Выходите! — завопил Ронни.

— Выйти я выйду, но…

— Выходите немедленно! Надо поговорить.

— Мы говорим.

— Не так. Честное слово, я вас не трону.

Пилбема убедило не столько доверие к чести и слову Фишей, сколько чувство, что у него сейчас будет удар. Он вылез. Фиши не сплоховали. Судя по Ронни, они сложили оружие.

— Что вы сказали? Она здесь?

— Вполне.

— Что значит «вполне»?

— Здесь. Тут. В замке. Разве вы ее не видели?

— Нет.

— А она здесь. Ее комната выходит прямо в сад. Если пойдете туда, перехватите до обеда. В жизни не видел, — с чувством продолжал Пилбем, — чтобы кого-нибудь так любили! Назваться мисс Скулбрейкер, это надо же!

Ронни не ответил, он онемел. Совесть жалила его, как змий или, если хотите, аспид.

Молча повернувшись, он кинулся к двери не хуже Перси Пилбема. А тот перевел дух, направился к туалету, взял щетку и стал приводить в порядок волосы; как-никак, кругом — аристократы. Потом он подкрутил усы и пошел обедать.

В комнате, откуда вела лесенка в столовую, никого не было. Хозяин не встретил его укоризненным взглядом, гордая хозяйка не пощелкала языком. Минуты шли, никто не входил, и он забеспокоился.

Обойдя комнату и осмотрев картины, он принялся за фотографии на столиках. Одна из них являла лорда Эмсворта лет тридцати, в форме Шропширского ополчения. Пилбем глядел на нее ошалело (как и всякий, кто ее видел), когда дверь отворилась, и вплыл Бидж.

Мгновение-другое сыщик смотрел на дворецкого с той тревогой, с какой все мы смотрим на людей, которые, в свою очередь, смотрят на нас, как на скисший соус. Но ничего не случилось. Тогда он обрадовался.

Кто-то умный заметил, что природа дает противоядие на каждый яд. Если вошел дворецкий, значит — он принес коктейли. Увидев их, Пилбем изменил отношение к Биджу.

— Коктейль, сэр?

— Благодарю.

Он взял полный бокал. Жидкость была темная, многообещающая. Он выпил ее; и по-иному увидел жизнь. Дворецкий? Да хоть дюжина! Что до Биджа, он вообще улучшился. Взор его был стеклянным, но не напоминал о василиске. Вообще, в нем появилось что-то такое, из-за чего владелец «Аргуса» решил начать беседу.

— Какой хороший вечер!

— Да, сэр.

— Гроза вот прошла.

— Да, сэр.

— А как гремело!

— Ливень был исключительно сильный, сэр. Еще коктейль?

— Спасибо.

Пилбем понял, что ошибался в этом дворецком. Он принял его за гордого, высокомерного человека, а он — просто друг и брат. Исключительно похож на короля Коля.[60]

— Я промок, — сказал сыщик.

— Да, сэр?

— Да. Лорд Эмсворт показывал мне фотографии этой свиньи. Кстати, можно вам доверить секрет? Я о ней кое-что знаю.

— Да, сэр?

— Да. Как ваше имя?

— Бидж.

— Так вот, Бидж, посмотрел я фотографии и вышел в сад. Пошел дождь. Не обессудьте, но мне захотелось высушить брюки.

Он сердечно рассмеялся.

— Еще коктейль, сэр?

— Всего будет три?

— Да, сэр.

— Круглое число, — сказал Пилбем.

Он посидел, послушал звон духового оркестра, видимо — игравшего неподалеку, и мысли его снова прибило к великой тайне.

— Так вот, Бидж, я сколько времени жду! Где обед?

— Обед готов, сэр, но я отослал его обратно. Гости не очень точны в летнее время.

Пилбем над этим подумал. Хорошая строчка. «Гости не очень точны в летнее время, в летнее время, вре-е-мя! Ту-ру-ру ри-ри-ру-ри, тяжкое бремя, тяжкое бремя, бре-е-мя!..»

Он попытался связать это с музыкой оркестра, но ничего не получилось.

— Где они все? — спросил он.

— Его светлость, ее светлость, мистер Галахад и мисс Миллисент обедают в Матчингем-холле.

— Как! С папашей Парслоу?

— У сэра Грегори Парслоу-Парслоу, сэр. Пилбем щелкнул языком.

— Да-а!.. Шустер старый Грегори! А, Бидж? Не успеешь посоветовать, все и сделано. А, Бидж?

— Я недостаточно знаком с сэром Грегори, чтобы судить об этом, сэр.

— Кстати, про этого Парслоу… Сказать вам одну штуку?

— Как вам угодно, сэр.

— Нет, нельзя. Профессиональная тайна. Обману доверие клиента.

— Да, сэр?

— Именно, да. Там не осталось выпить?

— Немного осталось, сэр. Но я бы не советовал.

— А я советую. Давайте!

Ему становилось все лучше. Он понял, что обрел в Бландинге родственную душу, истинного друга, которому можно доверить любую тайну. Хранить ее он больше не мог.

— Чего я вам только не расскажу! — начал он. — О ком угодно. Обо всей семье. Как зовут этого, белобрысого? Ну, секретаря.

— Мистер Кармоди, сэр.

— Да. Кармоди. Никак не запомню. Я такое про него знаю!..

— Неужели, сэр?

— Будьте уверены. Где он?

— По-видимому, сэр, они с мистером Роналдом сейчас придут.

— Роналд! — обрадовался сыщик. — Ну, это тип! Ронни, как говорится. Знаете, что он хотел сделать? Убить меня!

Бидж не осуждал это желание. К тому же он чувствовал, что надо бы поскорее уйти, — но почему-то не уходил, словно его околдовали. Такое воздействие, вспомнил он, оказывали «Светские сплетни», на которые он регулярно подписывался. Неприятно, да, но так и кажется, что сейчас будет сенсация.

Он был прав. Допив четвертый коктейль, сыщик взглянул на Биджа и чуть не заплакал — как можно хоть что-то скрывать от такого человека!

— А знаете, — спросил он, — почему он хотел меня убить?

— Не знаю, сэр, — покривил душой дворецкий, полагавший, что это — вполне естественное желание.

— То-то! А я вам скажу. Слушайте. Он влюблен в певичку, такую Сью Браун, и решил, что мы с ней были в ресторане.

— Да, сэр? — спокойно спросил Бидж, хотя был оскорблен. Обитатели замка мало что от него скрывали.

— Да. Ну, я попотел! Знаете, что меня спасло?

— Нет, сэр.

— Присутствие духа. Я ему объяснил, что тогда бы она не ездила сюда в виде мисс Скумстер.

— Сэр!

— Да. Это Сью Браун. Приехала ради вашего Ронни. Бидж не смог произнести «Неужели, сэр?». Он еще не пришел в себя, когда появился Хьюго Кармоди. На сыщика он посмотрел, как мясник из Шопенгауэра — на ягненка.

— Оставьте нас, Бидж, — сказал он глубоким голосом.

Дворецкий очнулся.

— Сэр?

— Ушли бы, а?

— Сию минуту, сэр. Дверь закрылась.

— А я вас ищу, — сказал Хьюго сыщику.

— Ищете? А я ищу вас. Хочу кое-что сообщить. Значит, ищем друг друга! Ха-ха! Валяйте! Как же я вас люблю! Сил никаких нет.

Если бы упомянутый ягненок выказал такую любовь к мяснику, тот растерялся бы меньше, чем Хьюго. Но он взял себя в руки. Что такое слова? Дела — вот что нужно!

— Вы чуть не разбили мне жизнь, — сказал он.

— Что я разбил?

— Жизнь. Мне.

— «Испанец разбил мне жизнь, разбил мне жизнь», — запел Пилбем, как жаворонок по весне. — А как я ее разбил?

— Вы не разбили.

— Что ж вы говорите «разбил»?

— Я говорю «чуть не».

— Не путайте, дорогуша!

— Какой я вам дорогуша?

— А кто же еще? Вот меня называйте, как хотите.

— Я вас сейчас так назову!

Пилбем заметил, что собеседнику не хватает дружелюбия.

— Что-то случилось? — осведомился он.

— Я вам скажу, что случилось!

— Скажите, скажите, дорогуша. Скажите мне все. Вы мне нравитесь.

Спасло его то, что он откинулся в кресле и закрыл глаза. Спортсмен и джентльмен таких не бьет.

— Несколько дней назад, — начал Хьюго, — я зашел в вашу контору. Сразу после моего ухода вы послали следить за мной своих мерзких шпиков. Тем самым вы чуть не разбили мне жизнь. Сейчас, когда вы встанете, я буду вас бить, пока вы не уберетесь. Сунетесь обратно, откручу голову.

Пилбем открыл глаза.

— Понятно, — сказал он, — А свиней все равно нельзя красть. Хьюго часто читал о том, что кто-то упал бы, если бы за что-то не схватился; но не думал, что это случится с ним самим. Схватился он за кресло.

— Свинокрад! — сказал сыщик и снова закрыл глаза. Чтобы прийти в себя, Хьюго взял фотографию лорда Эмсворта, обалдело на нее посмотрел и поставил обратно.

— Что вы имеете в виду? — выговорил он.

— Что? А вы как думаете? Это надо же, красть свиней и держать в фургонах!

Хьюго опять взял фотографию, но уронил. Он часто читал о великих сыщиках, но никогда не видел их в деле. Тут ему пришла в голову интересная мысль.

— Вы меня видели?

— Видел, — игриво отозвался Пилбем. — Под-гля-дел!

— Когда я сажал ее в фургон? Пилбем кивнул одиннадцать раз подряд.

— Как не видеть! Я там сидел. Спрятался от дождя. Сушил штаны, у меня воспаление седалищного нерва.

— А я вас не видел.

— Куда вам! И вот почему: я услышал женский голос. Разве я позволю девушке застать меня без штанов? Так нельзя, дорогуша. Это неприлично. Вот я и забился в угол.

В эту минуту открылась дверь и появился Бидж.

— Простите, сэр, вы ждете мистера Роналда?

— Э? — сказал Хьюго.

— Никаких я Роналдов не жду, — сказал Пилбем. — Подумаешь, Роналд! Что тут у вас, лечат голодом? Я хочу есть. — Он властно встал. — Пошли, Кармоди? Ням-ням.

Хьюго опустился в кресло.

— Я не хочу, — угрюмо сказал он.

— Обедать?

— Да.

— Не хотите обедать?

— Да.

Пилбем пожал плечами и направился к лесенке.

— Ну и дурак.

— Принести вам сандвичей, сэр? — спросил Бидж.

— Нет, спасибо. Что такое?

Слова эти относились к довольно страшному грохоту.

— Мистер Пилбем упал, сэр, — сообщил Бидж. Надежда осветила на миг измученное лицо.

— Шею сломал?

— Вроде бы нет, сэр.

— А! — огорченно сказал Хьюго.

Глава четырнадцатая ЖИВОЙ УМ БЫВШЕГО СЕКРЕТАРЯ

Незадолго до половины восьмого Бакстер пошел в курительную, где обрел покой и одиночество. Какое-то время тишину нарушало только тиканье каминных часов. Потом донесся звук, поначалу слабый, набрал силу и зазвенел страстным призывом, как небезызвестная героиня Колриджа,[61] которая рыдала по бесу. Это был гонг, муэдзин усадеб, напоминающий гостям, что надо одеваться к обеду.

Бакстер не шелохнулся. Гонг он слышал, Бидж бил неплохо, он умел именно так вывернуть руку и замахнуться настолько, чтобы сделать поистине мастерский удар, на четверть мили. Но Бакстера звон не привлек. Он не собирался обедать. Он думал.

Мысли были не из тех, с какими приятно остаться наедине, и горькие, и мрачные. Экспедиция в Западную рощу оказалась нелегкой. Вспоминая о ней, Бакстер пылал яростью.

Все были милы с ним, милы и деликатны. Правда, когда выяснилось, что свиньи в хижине нет, легкое напряжение возникло. Лорд Эмсворт сильнее сжал трость и явственно спрятался за Биджа, который сумел одновременно выразить осуждение и жалость. Зато после этого оба вели себя с подчеркнутым тактом.

Лорд Эмсворт рассуждал об эффектах тьмы и света. В грозовой тьме, говорил он под одобрительное урчание Биджа, примешь что угодно за человека, кормящего свинью. По-видимому, это был сучок, торчащий из стены. Для иллюстрации он поведал о том, как в детстве ему привиделась кошка с горящими глазами, а в завершение предложил, придя домой, выпить горячего чаю.

Словом, вел он себя как нельзя лучше, но Бакстер, повторим, пылал яростью.

Дверная ручка повернулась. Вошел Бидж.

— Если вы передумали, сэр, обед сейчас подадут. Говорил он как добрый друг — с добрым другом. Ничто не выказывало обиды. Судя по тону, он все простил и забыл.

Но млеко незлобивости[62] людской еще не принесли к дверям Бакстера. На Биджа он взглянул так враждебно, что человек послабее мог бы и растеряться.

— Не передумал.

— Хорошо, сэр.

— Принесите виски с содовой.

— Сейчас, сэр.

Дверь закрылась мягко, но не так быстро, чтобы Бакстера не пронзила раскаленная игла досады: дворецкий сострадательно вздохнул. Так вздыхает добрый человек, входя в палату сумасшедшего дома.

Бывший секретарь еще терзался злобой, когда лакей по имени Джеймс принес виски, поставил на столик, глубоко вздохнул и вышел.

Этот вздох, да еще и взгляд насквозь пронзили Бакстера. Он чуть не позвал лакея, чуть не спросил, какого черта он смотрит и вздыхает, но сдержался и съел два сандвича. Выпил он и виски.

Ему стало лучше — не совсем, а так, немного. Раньше он с удовольствием убил бы Биджа и Джеймса, а потом поплясал на их могилах. Теперь он мог и не плясать.

Как бы то ни было, он остался один. Бидж и Джеймс пришли и ушли. Остальные — в Матчингеме и в столовой. Никто не отвлечет. Можно думать.

Поначалу мысли были мрачные, все о прошлом. Однако под влиянием виски они повернулись к настоящему, конкретней — к Сью.

Такие люди, как Руперт Бакстер, собственно говоря, не влюбляются. Сью он одобрил, больше мы ничего сказать не можем. Но одобрения этого, вкупе с тем фактом, что перед ним дочь человека, у которого шестьдесят миллионов (в долларах), вполне хватило для особого чувства. Он уже видел в ней миссис Бакстер.

Вот почему его огорчили слова лорда Эмсворта. Мысль о том, что ты безумен, как селезень, мешает ухаживать. Он очень радовался, что так быстро принял меры.

Руперт Бакстер принадлежал к тем, в чьем словаре нет слова «неудача». Он понимал, что у такой богатой наследницы хватает поклонников, но их не боялся. Только бы она подольше погостила в замке, а уж он своего добьется. Ему показалось, что он слышит свадебные колокола. Однако это был телефон.

Он раздраженно взял трубку.

— Алло?

Вероятно, гроза подпортила провод. Голос был замогильный.

— Говорите громче! — гавкнул Бакстер и ударил телефон о столик. Это помогло.

— Бландингский замок? — спросил голос, уже посюсторонний.

— Да.

— Говорят с почты. Телеграмма для леди Констанс Кибл.

— Я приму.

— Леди Констанс Кибл, Бландингский замок, Бландинг, Шропшир, Англия. Место отправления — Париж.

— Что?

— Париж.

— А!

— Огорчена новостями…

— Что?

— Новостями.

— Да?

— Точка. Возвращаюсь Америку точка. Надеюсь приехать будущем году точка. Майра Скунмейкер.

— Кто?!

— Майра Скунмейкер.

Бакстер раскрыл рот, уставясь неизвестно куда.

— Повторить текст?

— Что?

— Прочитать еще раз?

— Нет, — просипел он.

Он повесил трубку. Из Парижа! Майра Скунмейкер! Кто же тогда эта девушка? Авантюристка? Да, не иначе.

Если он ее выдаст, она покажет письмо лорду Эмсворту.

Письмо!..

Значит, надо им завладеть как можно скорее. Девятый граф — человек кроткий, но, прочитав все это, не уступит даже своей сестре. Всему есть пределы.

Бакстеру очень хотелось вернуться на прежнее место. Где он только ни служил, и платили ему больше, но ни в одном доме не ощущал он так своей власти, своей силы и значимости.

Итак, письмо надо забрать. Девица обедает. Время есть.

Через тридцать секунд он шел по лестнице. Очки сверкали. Добрый ангел, провидящий то, что будет, почему-то его не удержал.

В Бландингском замке, как во всех зданиях такого размера, были роскошные спальни, которыми не пользовались. Кровати со столбиками, гобелены, прекрасные, но невеселые обои оставались в одиночестве с той поры, когда королева Елизавета, беспокойно переезжавшая из поместья в поместье, почтила их своим присутствием. Из тех комнат для гостей, в которых все-таки жили, лучшую отвели Сью.

В нежном вечернем свете она была особенно красива. Но Бакстеру было не до красот. Он презрел резную кровать, мягкие кресла, картины, пушистый ковер. Небо за окном во всю стену тоже не пленило его. Не теряя времени попусту, он направился к секретеру.

В разных отделениях оказались бумага (одинарные листы и двойные), открытки, конверты, бланки и даже небольшой бювар. Письма там не было.

Он выпрямился и оглядел комнату. Его привлек туалет. Он пошел к нему.

Поскольку у туалета надо хорошо видеть, их ставят соответственным образом. Этот исключением не был. Он стоял так близко к окну, что ветерок шевелил оборку на абажуре; и Бакстер увидел террасу.

Сердце у него подскочило. У перил, глядя на гравий перед входом, окаймленный кустами рододендронов, стояла девушка. Стояла она к нему спиной, но он ее узнал.

Сперва он рассердился, потом ощутил, что все пропало, и пошел на цыпочках к двери, с удовольствием отмечая толщину и мягкость ковра. Но тут до его слуха донеслось какое-то звяканье. Так звякают тарелки, когда их несут на подносе гостье, которая спросила, нельзя ли ей поесть у себя.

Практика — путь к совершенству. За последние три часа Бакстер во второй раз оказался как бы в ловушке. Прежде, в комнате за библиотекой, он прыгнул из окна. Сейчас это было невозможно. Не было и шкафа. Оставалась тактика ныряющей утки.

Когда ручка задвигалась, Руперт Бакстер встал на четвереньки и юркнул под кровать так, словно упражнялся не одну неделю.

Человек под кроватью может только слушать. Первый звук, донесшийся до Руперта Бакстера, сообщил ему, что поднос поставили на стол. Потом проскрипели ботинки, и он узнал лакея Томаса, известного своим скрипом. Потом кто-то запыхтел, по всей вероятности — Бидж.

— Обед подан, мисс.

— О, спасибо!

Видимо, девица вернулась. К столу подтащили стул. Кроме слуха, включилось обоняние. Бакстер стал понимать, как он голоден и неразумен, когда услышал:

— Курица, мисс. En casserole.[63]

Бакстер попытался о нем не думать. Кроме голода, мучала левая нога, ее свело. Он попытался уподобиться факирам, которые, из лучших побуждений, легко и беззаботно лежат на гвоздях.

— На вид очень вкусно, — сказала девица.

— Надеюсь, вам понравится, мисс. Чего бы вам еще хотелось?

— Ничего, спасибо. Ах, да! Вы бы не забрали с балкона рукопись? Я ее читала и оставила в кресле. Это мемуары мистера Трипвуда.

— Да, мисс? Вероятно, они очень занимательны?

— Да, очень.

— Не знаю, удобно ли спросить вас, упоминаюсь ли я на этих страницах?

— Вы?

— Да, мисс. Из случайных замечаний мистера Галахада я вывел, что он ссылается на меня.

— Вы бы этого хотели?

— Несомненно, мисс. Я был бы польщен. Это большая честь. Моя матушка очень бы обрадовалась.

— Она жива?

— Да, мисс. Наш дом — в Истбурне.

Дворецкий величаво вышел на балкон, Сью стала думать о том, похожи ли они с матерью, когда за дверью раздался топот. Сью повернулась и вскрикнула. Перед ней стоял Ронни.

Глава пятнадцатая У ТЕЛЕФОНА

Если мы займем одно выражение у соседнего искусства, мы спросим: что делал В ЭТО ВРЕМЯ Хьюго Кармоди?

Наша правдивая летопись неизбежно дурна тем, что мы обязаны перепрыгивать от одного героя к другому, словно альпийские серны. Нам показалось, что особенно важны действия Руперта Бакстера, — и мы оставили Хьюго в самом трудном положении. Что ж, вернемся к нему.

Чувствительный человек, услышавший, что его видели в самый момент кражи, впадает в кому. Лицо его удлиняется. Руки и ноги цепенеют. Галстук съезжает на сторону, манжеты прячутся в рукава. Словом, на какое-то время он никуда не годится.

В сущности, хорошо, что мы не показывали вам все это. Если читатель представит роденовского Мыслителя, одевшегося к обеду, общее впечатление он получит. В данный момент жизнь начала возвращаться к Хьюго, а с нею — и разум.

Мужчине тут не разобраться, думал он, нужен тонкий ум женщины. Он побежал к телефону. Он набрал Матчингем-холл и сказал дворецкому, чтобы тот попросил мисс Миллисент Трипвуд. Дворецкий не без укора ответил, что мисс Миллисент пьет бульон. Хьюго не без остроумия заметил, что это ему безразлично, хоть бы она в бульоне купалась, и чуть не прибавил: «Презренный раб». Потом он приник к трубке и, наконец, услышал нежный, но беспокойный голос.

— Хьюго?

— Миллисент?

— Это ты?

— Да.

— Что случилось?

— Все пропало.

— Что именно?

— Сейчас скажу, — пообещал он, и сказал.

— Не может быть!

— Может.

— О, Господи!

Они помолчали. Хьюго ждал, уже сомневаясь в женском уме.

— Хьюго!

— Да.

— Как нехорошо!

— Да.

— Остается одно.

Хьюго вздрогнул. Одного вполне хватило бы.

— Ты слушаешь?

— Да.

— Так вот, я скажу дяде Кларенсу, что ты ее нашел.

— Я?

— Нашел, идиот!

— Как?

— Ну, нашел в этом фургоне.

— Ты что, не слышала? — чуть не плача проговорил Хьюго. — Пилбем нас видел.

— Знаю.

— Что же делать?

— Отрицать.

— Э?

— Отрицать, и все.

Хьюго вздрогнул. Да, это дело.

— Это дело! — крикнул он в трубку. — Пойду скажу Пилбему, что, если он хоть вякнет, я его задушу.

— Очень хорошо. А я пойду к дяде Кларенсу. Наверное, он захочет с тобой поговорить.

— Минуточку! Миллисент!

— Да?

— Когда я ее нашел?

— Десять минут назад, перед обедом. Гулял, проходил мимо и услышал странный звук. Смотришь, а она там. Ты побежал мне звонить.

— Миллисент! Минуточку!

— Да?

— Старик подумает, ее украл Бакстер.

— Прекрасно. Ну, держись. Я сейчас.

Хьюго снова стал ждать и наконец услышал что-то вроде кудахтанья.

— Кук-кук-кук…

— Да, лорд Эмсворт?

— Кук… Кармоди!

— Да, лорд Эмсворт.

— Вы ее нашли?

— Да, лорд Эмсворт.

— В его фургоне?

— Да, лорд Эмсворт.

— Ой, Господи!

— Да, лорд Эмсворт.

До сих пор беседа шла легко, но Хьюго понял, что надо прибавить еще что-то. Во всякой судьбе есть приливы; такой — не повторится. Он дважды глотнул и начал:

— Лорд Эмсворт, воспользуюсь случаем, чтобы вам кое-что сказать. Это вас удивит, надеюсь — не огорчит. Мы с вашей племянницей Миллисент любим друг друга и просим у вас разрешения пожениться. Я небогат. Строго говоря, у меня ничего нет, кроме жалованья. Но мой дядя, сэр Лестер, владеет Лестер-холлом в Вустершире… надеюсь, вы слышали? С большой дороги налево, мили две… Так вот, владеет, а я — наследник. Да, он здоров, но ведь немолод, а всякая плоть — трава.[64] Так что у меня будет дом, и парк, и доход с земель. В общем, Миллисент я прокормлю, а если бы вы знали, как мы любим друг друга, вы бы не препятствовали нашему счастью. В общем, вы согласны, лорд Эмсворт?

Трубка не отвечала, словно граф онемел от ужаса. Потом он шесть раз сказал: «Алло!», два раза — «Это вы?», и Хьюго подумал, что такая прекрасная речь пропала втуне.

Печаль его уменьшил голос Миллисент:

— Алло!

— Алло?

— Хьюго, что тут делается!

— Я ему все сказал.

— А он сказал нам: «Да, да, да, да. Замечательный молодо? человек. Всегда мне нравился». Я сказала: «Можно мне выйти за него замуж?» Он сказал: «Замуж? Конечно, конечно, конечно, всенепременно». Тете Констанс стало плохо, дядя Галли на нее рассердился, а дядя Кларенс все говорит: «Конечно, конечно». Не знаю, что думает Парслоу. Он глядит в потолок и пьет портвейн. Ну, пойду. Держись. Я сейчас.

Человек, чье счастье и несчастье качаются на весах за три мили от него, трубку не повесит. Хьюго напряженно застыл, словно слушал по радио о матче, на который держал пари. Но разудалый голос напомнил ему, что есть и другие люди, и, обернувшись, он увидел Пилбема.

Тот был доволен жизнью. Он слегка покачивался, а улыбка его была шире, чем она бывает у трезвенников.

— Привет! — сказал Перси Пилбем. — Вот вы где, дорогуша! Хьюго вспомнил, что должен ему кое-что сказать.

— Эй, вы! — крикнул он.

— Да, дорогуша?

— Хотите, чтобы я растер вас в пюре?

— Нет, дорогуша.

— Тогда слушайте. Вы меня со свиньей не видели. Ясно?

— Я же видел!

— Нет.

Перси Пилбем проявил не только понятливость, но и добросердечие.

— Ни слова больше! — сказал он. — Я вас понял. Все ясно, дорогуша, все ясно.

— Вот и запомните.

— Какой разговор! Запомню, дорогуша, запомню. Хочу прошвырнуться. Компанию не составите?

— Идите к черту!

— Хорошо, хорошо.

Он неуверенно направился к выходу, а в трубке раздался голос:

— Хьюго?

— Да?

— Хьюго, миленький, мы победили! Дядя Кларенс сказал «Конечно» пятьдесят пять раз, а тете Констанс он посоветовал не лезть в чужое дело. Он — ангел.

— Как и ты.

— Я?

— Да.

— Нет, это ты — ангел.

— Ты, — сказал Хьюго с весомостью опытного богослова.

— Ну, хорошо. Они едут домой, а я пойду пешком. Хватай эту Роннину машину, езжай мне навстречу. Покатаемся по Англии. Нет, какой вечер!

— Уж такой, — согласился Хьюго. — Одно слово, вечер. Бегу. Жди.

— Молодец! — сказала Миллисент.

— Пип-пип! — сказал Хьюго.

Глава шестнадцатая ВСТРЕЧА ВЛЮБЛЕННЫХ

Минуту эту Сью пыталась представить сотни раз, но воображение ей отказывало. Иногда глазами души она видела, что Ронни замкнут и холоден; иногда — что он потрясен; иногда — что показывает на нее пальцем, как персонаж мелодрамы, обличающий обманщика. Только к одному она не была готова—к тому, что созерцала сейчас.

Итон и Кембридж хорошо тренируют своих сынов. Когда те поймут основной закон бытия: «Чувств не выказывай», землетрясения и взрывы должны сказать спасибо, если дождутся сдержанного: «А, что там?» Однако и Кембридж не всесилен, тем более — Итон. Совесть догрызла Роналда Фиша до того, что железный костяк рухнул. Пунцовое лицо, взъерошенные волосы, вылупленные глаза и дрожащие пальцы свидетельствовали именно об этом.

— Ронни! — закричала она.

Больше она ничего закричать не успела. Ронни представил себе, что тетя Констанс озирает ее сквозь лорнет в черепаховой оправе, и сердце его раскололось, кровь Фишей вскипела. Теперь он не колебался.

Он прыгнул, схватил ее, прижал к себе, и Бакстер против воли услышал целый каскад покаяний. Ронни рассказывал, что он — свинья, мерзавец, подлец, негодяй, собака и червь. Если бы он говорил о Перси Пилбеме, он не нашел бы лучших определений.

Диалог не нравился Бакстеру и в этом виде, но дальше его просто затошнило. Сью сказала, что виновата она одна. Нет, сказал Ронни, нет, нет и нет. Она (Сью). Нет, он (Ронни), поскольку он— собака и червь. Мало того, он гад, идиот и остолоп.

— Ничего подобного!

— Мне лучше знать!

— Нет!

— Да!

— Как ты можешь это говорить!

— А я тебя люблю все равно.

— Ну, что ты!

— Люблю.

— Что ты!

— Люблю и люблю.

«Сколько можно? — томился Бакстер. — Нет, сколько же можно?»

Ответ пришел очень быстро. Где-то у окна послышался вежливый кашель.

— Ваша рукопись, мисс, — сказал Бидж.

Сью посмотрела на него. Ронни тоже посмотрел. Она о нем забыла, он — думал, что дворецкий где-нибудь внизу. Никто ему не обрадовался.

— А, Бидж! — сказал Ронни.

Дворецкий не может ответить: «А, сэр!», и Бидж приятно улыбнулся. Ронни показалось, что он над ним смеется, а над Фишами смеяться опасно. Вознамерившись было поставить его на место, Ронни передумал и решил его усмирить, а потому заговорил с натужной приветливостью:

— Значит, вы здесь?

— Да. сэр.

— Удивляетесь, а?

— Нет, сэр.

— Нет?

— Я знал о ваших чувствах, сэр.

— Что?!

— Знал, сэр.

— Кто вам сказал?

— Мистер Пилбем, сэр.

Ронни охнул, но вспомнил, что Бидж — его помощник, сообщник, связанный с ним и давней дружбой, и более сильными узами общего преступления.

— Бидж, — спросил он, — что именно вам известно?

— Все, сэр.

— Все?

— Да, сэр.

— К примеру? Бидж кашлянул.

— Мне известно, что мисс Скунмейкер — это мисс Сью Браун, театральная певица.

— Прямо справочник, а?

— Да, сэр.

— Бидж, я хочу жениться на мисс Браун.

— Прекрасная мысль, сэр, — заметил Бидж с отеческой улыбкой.

Сью тоже улыбнулась.

— Ронни! Бидж — хороший. Он нам друг.

— Еще бы! Добрый старый Бидж!

— Я хочу сказать, он не выдаст.

— Я, мисс? — удивился Бидж. — Конечно, нет.

— Бидж, — сказал Ронни, — время действовать. Надо наладить отношения с дядей Кларенсом. Как только он вернется, я иду к нему и говорю, что Императрица — в этом домике.

— К сожалению, мистер Роналд, — заметил Бидж, — ее там нет.

— Вы ее переселили?

— Не я, сэр, мистер Кармоди. По досадной случайности, он меня там застал. И переселил в неизвестное мне место.

— Да он все испортит! Где он?

— Найти его, сэр?

— Лучше найдите. Спросите, где свинья.

— Хорошо, сэр.

Сью слушала все это с удивлением.

— Ронни, — сказала она, — я ничего не понимаю.

Ронни взволнованно ходил по комнате. Один раз он подошел так близко к Бакстеру, что тот увидел сиреневый носок, но не оценил его красоты.

— Сейчас объяснить не могу, — сказал Ронни. — Слишком длинно. Скажу одно: если мы не найдем эту свинью, дело наше плохо.

— Ронни!

Ронни остановился и прислушался.

— Что там?

Он кинулся к балкону, заглянул за перила и прибежал обратно.

— Сью!

— Что?

— Это Пилбем. Он лезет по трубе.

Глава семнадцатая ОТВАЖНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЛОРДА ЭМСВОРТА

От Матчингем-холла до Бландингского замка в машине, словно в могиле, царило молчание.

В свете того, что сообщила с передовых позиций наша корреспондентка, это странно. Казалось бы, лорду Эмсворту, его сестре и брату есть о чем поговорить. Одна леди Констанс могла бы дать летописцу ценнейший материал.

Объяснение просто, как все объяснения. Оно — в слове «Антилопа». С «Испано-сюизой» что-то случилось, и Ваулз, шофер, вывел вторую машину; а всякий, кто владел «Антилопой», знает, что в ней нет стеклянной перегородки. Шофер все слышит, чтобы позже пересказать в людской.

Вот почему небольшое сообщество страдало, но молчало. Нелегко найти лучшую иллюстрацию к прекрасной старой фразе «Noblesse oblige».[65] Особенно гордимся мы леди Констанс, ей было труднее всего. Порою только красные уши Ваулза (вид сзади) едва удерживали ее от того, чтобы все сказать брату Кларенсу. С самого детства он не был для нее идеалом, но никогда его статус не падал столь низко. Поистине, он вызывал у нее чувство, которому она не находила имени, а ученые — нашли, наименовав его «крайним возбуждением».

Не утешали и его замечания о Бакстере, еще в Матчингем-холле. То, что он сказал, не понравилось бы ни одному из поклонников бывшего секретаря. Определения «сумасшедший», «безумный», «свихнувшийся», «душевнобольной» и, страшно сказать, «психованный» сверкали в его речи, как молнии. Судя по выражению лица, сейчас он повторял их беззвучно.

Леди Констанс не ошибалась. Граф был поистине потрясен. Еще два года назад он заподозрил, что с Бакстером неладно, но по своей доброте полагал, что тихая, упорядоченная жизнь его вылечит. Когда он приехал в этом фургоне, он казался нормальным. И что же? За несколько часов совершил столько безумств, что хватило бы на всех зайцев, не говоря о шляпочниках.[66]

Девятый граф Эмсвортский был миролюбив по природе. Покой его мог нарушить только младший сын Фредерик. Но если ты встретишь человека, который прыгает из окон, хуже того — крадет свиней, сваливая это на твоих дворецких, никакое миролюбие не выдержит. Лорд Эмсворт сидел и думал, что теперь ничему не удивится.

В отличие от своей сестры, он ошибся. Когда машина, обогнув рододендроны, въехала на гравий перед входом, он увидел такое, что вскрикнул:

— Ой, Господи!

Пронзительный тенор подействовал на леди Констанс, как целый дождь булавок.

— В чем дело?

— Дело? Ты посмотри!

Ваулз решил объяснить хозяйке, что происходит. Быть может, он превысил свои права, но случай был исключительный.

— По трубе лезет человек, миледи.

— Что! Где? Я не вижу.

— Вошел на балкон, — сказал Галахад. Лорд Эмсворт взял быка за рога.

— Это Бакстер! — вскричал он.

Летний день кончился, и вечерняя тьма набрасывала на мир свой покров. Тем самым рассмотреть было трудно, и он руководствовался чутьем. Что-что, а оно у девятого графа было.

Рассуждал он так: да, в замке есть люди, кроме Бакстера, но ни один из них не полезет по трубе. Бакстеру же это проще простого, так, вечерняя забава. Сейчас бросится с балкона. Такой уж он, этот Бакстер.

С далеких дней, проведенных в детской, леди Констанс не била старшего брата, но теперь была к этому близка. Вероятно, ее удержала мысль о шофере. И все же она вскричала:

— Кларенс, что за глупости! Нет, ты идиот. Да, шофер, но разве это тайна? Ваулз служит в замке много лет.

Лорд Эмсворт не спорил. Машина подъехала к парадному входу. Дверь была открыта, как всегда в летний вечер, и девятый граф поспешил в дом. Галахад побежал за ним. В холле они услышали топот и, едва ли не сразу, увидели Перси Пилбема. Он просто скакал к лестнице.

— Ой, Господи! — сказал лорд Эмсворт.

Если Пилбем слышал его или хотя бы видел, он этого не выказал. Он спешил. Пробежав через холл скорее как серна, чем как сыщик, он исчез на лестнице. Манишка у него была в пятнах, воротничок болтался, и перед удивленным графом как будто мелькнул подбитый глаз. Через мгновение-другое показался Ронни и тоже скрылся.

Лорд Эмсворт понял все. Он не знал, как Пилбем, подогретый алкоголем, полез по трубе за мемуарами. Не знал он и о встрече с Роналдом Фишем. Но, когда он увидел, как они бегут, он истолковал факты.

Бакстер, решил он, впал в умоисступление, а эти отважные люди его ловят.

Сам он был кроток, миролюбив, склонен к сельскому покою, но, кроме того, он был британским аристократом. Случилось так, что страна ни разу не призвала его на свою защиту; но если бы она призвала, Кларенс Эмсвортский ответил бы ей:

«Сейчас, минуточку!», как отвечали его крестоносные предки. На шестидесятом году старый огонь не угас.

Галахад, проводивший взглядом погоню, обернулся и увидел, что он один. Брат его исчез, но сразу вернулся. Его приветливое лицо стало решительным. В руке он держал ружье.

— Что такое? — оторопело спросил Галахад.

Глава семьи не ответил. Он направился к лестнице. Точно так — молча и строго — шел Эмсворт на врага при Азенкуре.

Кто-то встревоженно закудахтал. Галахад опять повернулся.

— Галахад! Что это значит? Что случилось?

— Кларенс пошел наверх с ружьем.

— С ружьем!

— Да. С моим. Надеюсь, он его не испортят.

Леди Констанс рванулась к лестнице и почти мгновенно взлетела на второй этаж. Галахад последовал за ней. Из глубины коридора донесся голос:

— Бакстер! Выходите, мой дорогой! Сию минуту! Поспешая к комнате, из которой раздавался голос, леди

Констанс обогнала младшего брата головы на две. Тем самым именно она первой увидела то, что необычно даже для Бландингского замка.

Ее молодая гостья, Майра Скунмейкер, стояла у окна и волновалась. Ее брат Кларенс, умело целясь от бедра, смотрел на кровать. А из-под кровати, как черепаха из-под панциря, высовывалась голова Бакстера.

Глава восемнадцатая ПРИСКОРБНАЯ СЦЕНА В СПАЛЬНОЙ

Человек, который не меньше получаса лежал под кроватью и слушал оттуда любовную беседу, редко бывает веселым или изящным. На голове у Бакстера был пух, на костюме — пыль, а на лице — сосредоточенная ненависть к людям. Лорд Эмсворт ничего хорошего не ждал, но все же удивился. Для верности он стал целиться от плеча, закрыв один глаз и сверкая другим.

— Вылезайте, мой дорогой, — мягко сказал он.

— Не тыкайте в меня эту штуку!

— Ну что вы! — возразил граф. — Если вы попытаетесь сопротивляться…

— Кларенс! — вскричала леди Констанс. — Положи ружье.

— Ни в коем случае.

— Кларенс!

— Отстань.

— Мистер Бакстер, — сказала леди Констанс, чтобы хоть как-то овладеть ситуацией, — я не сомневаюсь, что вы все объясните.

Сильные женщины не беспокоятся долго. Да, она дрогнула, она — но не ее кумир. Как ни странно он ведет себя, он объяснит, в чем дело.

Бакстер молчал, давая тем самым возможность высказаться графу.

— Объяснит? Что тут объяснять? Все ясно.

— Не мне, — пробормотал Галахад. — Залез под кровать… Зачем? Почему он вообще здесь?

Лорд Эмсворт поколебался. Он не любил обижать людей и хотел бы ответить не при Бакстере. Но брат — тоже человек; и он сказал:

— Дорогой мой, подумай!

— О чем?

— Об этих горшках. Ты помнишь?

— А! Тебе кажется…

— Конечно.

Леди Констанс Кибл не впервые оспаривала умозрения братьев. Она залилась краской гнева.

— Кларенс!

— Да, моя дорогая?

— Прекрати эту чушь!

— Ну, что ты! Нет, вы подумайте! Что я такого сказал?

— Ты прекрасно знаешь.

— Я намекнул Галахаду как можно деликатней, что бедный Бакстер…

— Кларенс!

— Хорошо, я Кларенс, что с того? Ты прекрасно знаешь, что наш несчастный друг нездоров. Бросал он горшки? Прыгал из окна? Пытался свалить на Биджа?..

Бакстер не выдержал.

— Лорд Эмсворт!

— Э?

— Я понял, что Бидж — только исполнитель.

— Кто?

— Исполнитель. — Бакстер скрипнул зубами. — Кражу замыслил ваш племянник Роналд.

Граф повернулся к сестре, победно сверкнув очками.

— Пожалуйста! — воскликнул он. — Здоровый человек, да? Бакстер, мой дорогой, — продолжал он, обратив на бывшего служителя укоризненное ружье, — не волнуйтесь, вам станет хуже.

— Давление подскочит, — прибавил Галахад.

— Императрицу нашли в вашем фургоне, — сообщил лорд Эмсворт.

— Что?!

— В вашем фургоне. Ой, Господи, — спохватился граф, — пойду, посмотрю, отвели ли ее домой.

— В моем фургоне? — переспросил Бакстер. — Значит, это Кармоди!

Лорд Эмсворт устал. Его ждала Императрица. Сколько можно слушать всякий бред!

— Сперва Бидж, потом Роналд, теперь Кармоди! — возмутился он. — Сейчас вы скажете, что это Констанс, или Галахад, или я. Мой дорогой, мы вас не виним. Мы все понимаем. Вы переутомились. Идите к себе, отдохните.

Леди Констанс вскипела, словно Клеопатра, ставящая на место эфиопского невольника:

— Кларенс, ты не мог бы пошевелить остатком мозгов? Подумаешь, свинья! Столько шума из-за какой-то мерзкой туши…

Лорд Эмсворт пошатнулся, он не поверил своим ушам.

— … Ну хорошо, украли. При чем тут мистер Бакстер? Скорее это твой Кармоди, такие субъекты склонны к розыгрышам. Даже ты способен понять, что мистеру Бакстеру незачем красть свиней.

Вероятно, ружье напомнило графу славные дни ополчения, далекую молодость. Как бы то ни было, он не дрогнул.

— Подумай сама, Констанс, — смело ответил он. — Зачем мистеру Бакстеру бросать горшки и прыгать из окон?

Леди Констанс поняла, что брат ее нашел слабое место; и обернулась к тому, кто еще мог бы связно ответить.

— Мистер Бакстер! — вскричала она, словно оповещая, что он произнесет застольную речь.

Но Бакстер был голоден. Видимо, это все и решило. Внезапно ему захотелось вырваться отсюда любой ценой. Час назад, полчаса назад, что там — пять минут назад он еще надеялся обосноваться в Бландинге. Сейчас ему было все равно, нет — он не принял бы секретарского поста, если бы его молили на коленях.

Зачем ему этот замок? В конце концов, Дж. Хорес Джевонс, американский миллионер, глубоко почитает его, во всем советуется. И этого ангела из Чикаго он хотел бросить, чтобы вернуться туда, где унижают людей, как не унижали их с каменного века?

— Я объясню, — сказал он.

— Так я и знала! — воскликнула леди Констанс.

— Надеюсь, не очень длинно? — спросил граф.

— В двух словах.

И он указал на Сью, робко стоявшую у окна.

— Я пришел, чтобы забрать письмо, адресованное этой особе. Она именует себя мисс Скунмейкер.

— Конечно, — пояснил лорд Эмсворт. — У нее такая фамилия. Как же ей еще себя называть?

— Сью Браун, — ответил Бакстер.

— Мой дорогой, — сказал граф, — вы вредите себе самому. Послушайте меня, отдохните, положите на голову холодный компресс. Я пошлю к вам Биджа, он принесет молока.

— И рому, — поправил Галахад. — Верное средство. Помнишь, Кларенс, юного Беллами? Всегда пил ром, когда на него находило.

— Ее фамилия Браун! — не без истерического визга воскликнул Бакстер. — Это — Сью Браун, хористка из мюзик-холла. Собирается выйти замуж за вашего племянника.

Леди Констанс вскрикнула. Лорд Эмсворт выразил свои чувства, сострадательно пощелкав языком. Только Галахад был спокоен. Он посмотрел на Сью.

— Бидж говорил в этой самой комнате! — продолжал бывший секретарь. — Перед вами — авантюристка. Недавно я принял телеграмму, звонили с почты. Подпись: «Майра Скунмейкер». Больше мне сказать нечего. Я ухожу и надеюсь никого из вас не увидеть.

Холодно сверкая очками, он пошел к двери, где и столкнулся с входящим Роналдом, которому сказал:

— Смотрите себе под ноги.

— Э? — не понял тот.

— Невежа и чучело, — завершил беседу Бакстер.

А за его спиной, в спальне, леди Констанс обратилась в статую гнева.

— Ронни! — крикнула Сью, вся дрожа.

Так кричали ее пещерные бабки, встретившись с саблезубым тигром.

— Ронни!

— В чем дело? — поинтересовался последний из Фишей.

Он еще не отдышался. Пилбем бежал, как угорелый, нырнул в кусты, и пришлось вернуться — как оказалось, не в тихую спальню, а на публичный митинг.

Леди Констанс ответила вопросом на вопрос:

— Роналд, кто эта особа?

— Ты знаешь, — попытался он. — Вы встречались. Это — мисс Скунмейкер.

— Ее фамилия Браун?

— Вообще-то да, — признался Ронни (Итон и Кембридж знают, что делают).

Леди Констанс задохнулась от ярости. К счастью, ей не хватило слов.

— Я как раз хотел сказать, — продолжал он, — что мы собираемся пожениться.

Леди Констанс обрела хотя бы одно слово:

— Кларенс!

— Э? — отозвался граф.

— Ты слышал?

— О чем?

Леди Констанс внезапно стала язвительной и холодной.

— Если тебе интересно, — сказала она, — могу сообщить, что Роналд женится на хористке.

— А!.. — сказал лорд Эмсворт, думая о том, мог ли неуравновешенный человек вовремя кормить Императрицу. Обеспокоившись, он пошел к двери, но заметил, что сестра с ним еще говорит.

— Больше тебе сказать нечего?

— О чем?

— О том, — напомнила леди Констанс, — что Роналд женится на хористке.

— Кто?

— Роналд. Вот Роналд. Он женится на мисс Браун. Вот мисс Браун. Она хористка.

— Она не просто хористка, — вмешался Ронни.

— Видимо, ты прав, — согласилась леди Констанс. — Она авантюристка.

— Я знаю, какой ты сноб, тетя Констанс, — продолжал Ронни. — и хочу сказать, что отец Сью служил в гвардии.

— Вот как? Солдат? Капрал?

— Капитан.

— Капитан Коттерли-Браун, — пискнула Сью.

— Коттерли! — вскричал Галахад. — Его звали не Джек?

— Не знаю, — ответил Ронни, — но он гвардейский капитан.

Галахад неотрывно смотрел на Сью.

— Дорогая моя! — воскликнул он как-то уж очень взволнованно. — Неужели вы — дочка Долли Хендерсон? Она пела в Тиволи.

Ронни подумал не в первый раз, что дядю надо бы поместить в лечебницу. Нет, что же это! Долли Хендерсон! Еще одна певичка! Да он все испортит. Тут главное — капитан… Лечебница, и только лечебница.

— Да, — отвечала Сью.

Галахад совершенно уподобился отцу из старинной мелодрамы, обретшему блудную дочь.

— Ну, знаете! — воскликнул он три раза кряду. — А я-то думаю, на кого вы так похожи! Да я любил вашу матушку, как сумасшедший! Моя треклятая семья связала меня и отправила в Африку, а то бы мы поженились. Схватили, погрузили на корабль. Вернулся через три года, смотрю — она вышла за Коттерли.

Многих бы тронула эта сцена; многих — но не леди Констанс.

— Не в этом дело, Галахад, — сказала она — Роналд…

— … хочет жениться на дочери Долли, и совершенно прав. Надеюсь, Кларенс, ты не дашь разлучить их?

— Э? — отозвался девятый граф, думая при этом: «Предположим, он кормил ее по часам, но что он ей давал?»

— Видишь, какая прекрасная девушка.

— Кто?

— Сью Браун.

— Очаровательная, — согласился куртуазный граф и вернулся к своим размышлениям.

— Кларенс! — крикнула леди Констанс.

— Э?

— Ты не допустишь этого брака.

— Кто так говорит?

— Я. И Джулия.

Довод был хороший. Леди Джулия, супруга генерал-майора сэра Майлза Фиша, не появлялась в нашей летописи, и мы ничего не знаем о ее властном взоре, волевом подбородке, решительной складке губ, а тем более — о голосе, который мог вызвать пузыри на чувствительной коже. Лорд Эмсворт знал все это с детства. Его представление о счастье можно определить словами: «Жизнь без Джулии». Если она приедет в замок, загонит его в библиотеку и начнет ругать… Он заколебался.

— Ты думаешь, Джулия будет против?

— Конечно!

— Джулия — дура, — заметил Галахад.

Лорд Эмсворт подумал и согласился, но сути это не меняло. Глаза его странно засветились.

— Ну, мне пора, — сказал он. — Надо посмотреть, как там Императрица.

Леди Констанс опомнилась, когда он прошел весь коридор, и побежала за ним, взывая: «Кларенс!» Галахад повернулся к Сью.

— Мне стыдно втягивать вас в семейные сцены, — сказал он, погладив ее по плечу как человек, который был бы ей отцом, если бы его не услали в Африку. — Отдохните, дорогая. Пошли, Роналд. Не унывайте, моя душенька. Все будет хорошо.

Сью покачала головой.

— Нет, — сказала она.

— Не будьте так уверены, — сказал он.

— Вот что, — сказал Ронни, — мы все равно поженимся. Господи, могу же я работать!

— Как именно? — спросил Галахад.

— Ну… э… Как-нибудь.

— Члены нашей семьи, — сообщил его дядя, — стоят на рынке три с половиной пенса в год. Нет, надо уломать Кларенса. Пошли. Кто его знает! И не такие казусы решались, вы уж мне поверьте.

Глава девятнадцатая ГАЛЛИ РЕШАЕТ ВСЕ

Сью стояла на балконе, глядя во тьму. Бархатный мрак окутал землю, а из него доносились шуршанье листвы, нежный запах цветов. Поднялся ветерок, заколебался плющ рядом с ней. Где-то чирикала птица, где-то журчала вода.

Сью вздохнула. Такой вечер просто создан для счастья. А счастья нет.

За спиной раздались шаги. Она обернулась.

— Ронни?

— Только я, — ответил ей Галахад. — Можно к вам, на балкон? Ой, Господи, как сказал бы Кларенс, какая ночь!

— Да, — неохотно призналась Сью.

— Вы не согласны?

— Нет, как же, как же!

— Не согласны. Когда мой отец топнул ногой и послал меня в Африку, я бы с такими словами не согласился. — Он оперся о перила. — Больше я ее не видел.

— Не видели?

— Нет. Она ушла со сцены… Да и занят был, пил. Потом, лет через пять, я узнал, что она умерла. Вы с ней очень похожи, моя дорогая. Поразительно, почему я сразу вас не узнал!

Сью промолчала, но взяла его за руку. Вдалеке закричал коростель.

— К дождю, — сказал Галахад. — Или к ведру, не помню. Вы не слышали, как ваша матушка поет эту песню?.. Нет, что я! Конечно, нет. А вот насчет Роналда…

— Что?

— Вы его любите?

— Да.

— Правда любите?

— Да.

— Сильно?

Сью посмотрела вниз. Перси Пилбем, высунувшийся было из куста, нырнул обратно. Вспомнив, быть может, историю о пауке и Роберте Брюсе,[67] сыщик решил не сдаваться. Пятьсот фунтов — большие деньги. Он протрезвел и снова был самим собой. Можно посидеть вот так до утра, а потом — опять на трубу! Хорошие сыщики не унывают.

— Не могу выразить, — сказала Сью.

— Попробуйте.

— Нет. Что ни скажи, будет глупо. И потом, вы не поймете. Ронни для вас — обыкновенный человек.

— Если не хуже, — вставил Галахад.

— Вот видите. А для меня он — принц. Я говорила, что выйдет глупо! Как в песенке, да? Я хористка, сотни раз пела такие песни. Два шага влево, два шага вправо, обе руки — к сердцу, улыбка, поклон: «О-о-он принц для ме-ня-а!» Смейтесь, если хочется.

— Не хочется, — сказал Галахад. — Мне хотелось узнать, очень ли вы любите этого Фиша…

— Говорите лучше: «Ронни».

— Простите, моя дорогая. Так вот, мне хотелось это узнать, потому что…

— Да?

— Потому что я все уладил.

— Что?!

Сью вцепилась в перила.

— Да, да, — заверил Галахад. — Уладил. Любящая тетя Конни вряд ли обнимет вас, но я бы на вашем месте и сам не рисковал. Еще укусит. А вообще, все в порядке. Ваш принц где-то в саду. Пойдите, скажите ему. Он ждет.

— Но… но…

Теперь Сью вцепилась ему в руку. Ночь была, несомненно, красива, но ей хотелось заплакать.

— Что вы сделали?

— Мог я жениться на вашей матушке?

— Да.

— Значит, я ваш почетный отец?

— Да.

— Следовательно, ваше счастье — это мое счастье. Цена его — мемуары. Не видели такой пьесы, «Цена счастья»? Нет? Да, вы еще не родились. Шла в «Адельфи». Там есть сцена…

— Я не понимаю… Галахад ответил не сразу.

— Сестра моя Констанс, — сказал он, — беспокоилась из-за моих воспоминаний. Я пошел к ней и заявил: «Кларенс никому мешать не станет, только бы его не тащили на свадьбу. Настоящее препятствие — ты. Вы с Джулией. Но, если ты захочешь, ты уговоришь ее за пять минут. Она тебе верит. Разреши им пожениться, и я не опубликую мемуары».

В отличие от Сью, Перси Пилбем, слышавший все, мог бы многое сказать. Пятьсот фунтов улетали, словно синяя пти-Ца. А во всей Англии не было человека, который так стремился к этим фунтам.

Сью плакала и ничуть не стыдилась.

— Ну, ну! — говорил Галахад. — Что тут такого? Друзья всегда помогают в беде.

— Я не знаю, что сказать.

— Вот и не надо. Да чихать мне на эти мемуары! Хотя… Нет, чихать. И вообще, завещаю их нации, пусть публикуют через сто лет. Стану новым Пипсом.[68] Красота! Благодарное потомство…

Сью зарыдала в голос. Галахад поцокал языком.

— Жалко, что еще сто лет никто не узнает про креветок. Вы до них дочитали?

— Я почти не читала, — покаялась Сью. — Я думала о Ронни.

— Ну, ничего, я вам расскажу. Было это в Аскоте,[69] в том году, когда золотой кубок выиграл Мартингал…

Перси Пилбем вылез из куста. В конце концов, он гостит в этом треклятом замке. Если уж гость не вправе сидеть в кустах, где британское гостеприимство? Он решил переночевать в «Гербе», а с утра пораньше вернуться в Лондон, там его ценят.

— Молодой Парслоу…

Перси Пилбема креветки не интересовали. Летняя ночь поглотила его. Где-то ухала сова. Он нахмурился и лязгнул зубами.

Вот найти бы эту сову, он бы с ней поговорил!