Том 6. Стихотворения

Ты одинок. И правишь бег

Лишь ты один — могуч и молод —

В косматый дым, в атласный снег

Приять вершин священный холод.

В горах натянутый ручей

Своей струею серебристой

Поет — тебе: и ты — ничей —

На нас глядишь из тучи мглистой.

Орел вознесся в звездный день

И там парит, оцепенелый.

Твоя распластанная тень

Сечет ледник зеркально-белый.

Закинутый самой судьбой

Над искристым и льдистым пиком,

Ты солнце на старинный бой

Зовешь протяжным, вольным криком.

Полудень: стой — не оборвись,

Когда слетит туманов лопасть,

Когда обрывистая высь

Разверзнет под тобою пропасть.

Но в море золотого льда

Падет бесследно солнце злое.

Промчатся быстрые года

И канут в небо голубое.

Грустен взор. Сюртук застегнут.

Сух, серьезен, строен, прям —

Ты над грудой книг изогнут,

Труд несешь грядущим дням.

Вот бежишь: легка походка;

Вертишь трость — готов напасть.

Пляшет черная бородка,

В острых взорах власть и страсть.

Пламень уст — багряных маков —

Оттеняет бледность щек.

Неизменен, одинаков,

Режешь времени поток.

Взор опустишь, руки сложишь…

В мыслях — молнийный излом.

Замолчишь и изнеможешь

Пред невеждой, пред глупцом.

Нет, не мысли, — иглы молний

Возжигаешь в мозг врага.

Стройной рифмой преисполни

Вихрей пьяные рога,

Потрясая строгим тоном

Звезды строящий эфир…

Где-то там… за небосклоном

Засверкает новый мир; —

Там за гранью небосклона —

Небо, небо наших душ:

Ты его в земное лоно

Рифмой пламенной обрушь.

Где-то новую туманность

Нам откроет астроном: —

Мира бренного обманность —

Только мысль о прожитом.

В строфах — рифмы, в рифмах — мысли

Созидают новый свет…

Над душой твоей повисли

Новые миры, поэт.

Всё лишь символ… Кто ты? Где ты?..

Мир — Россия — Петербург —

Солнце — дальние планеты…

Кто ты? Где ты, демиург?..

Ты над книгою изогнут,

Бледный оборотень, дух…

Грустен взор. Сюртук застегнут.

Горд, серьезен, строен, сух.

Упорный маг, постигший числа

И звезд магический узор.

Ты — вот: над взором тьма нависла…

Тяжелый, обожженный взор.

Бегут года. Летят: планеты,

Гонимые пустой волной, —

Пространства, времена… Во сне ты

Повис над бездной ледяной.

Безводны дали. Воздух пылен.

Но в звезд разметанный алмаз

С тобой вперил твой верный филин

Огонь жестоких, желтых глаз.

Ты помнишь: над метою звездной

Из хаоса клонился ты

И над стенающею бездной

Стоял в вуалях темноты.

Читал за жизненным порогом

Ты судьбы мира наизусть…

В изгибе уст безумно строгом

Запечатлелась злая грусть.

Виси, повешенный извечно,

Над темной пляской мировой, —

Одетый в мира хаос млечный,

Как в некий саван гробовой.

Ты шел путем не примиренья —

Люциферическим путем.

Рассейся, бледное виденье,

В круговороте бредовом!

Ты знаешь: мир, судеб развязка.

Теченье быстрое годин —

Лишь снов твоих пустая пляска;

Но в мире — ты, и ты — один,

Всё озаривший, не согретый,

Возникнувший в своем же сне…

Текут года, летят планеты

В твоей несчастной глубине.

Туманы, пропасти и гроты…

Как в воздух, поднимаюсь я

В непобедимые высоты,

Что надо мной и вкруг меня.

Как в воздухе, в луче эфирном

Вознесся белоснежный пик,

И от него хрустальным фирном

Слетает голубой ледник…

У ледяного края бездны

Провеял облак ледяной:

Мгла дымная передо мной…

Ударился о жезл железный

Мой посох бедный, костяной:

И кто-то темный из провала

Выходит, пересекши путь,

И острое вонзилось жало

В мою взволнованную грудь…

Раскатам мстительного смеха,

Раскатам бури снеговой

Ответствует громами эхо…

И катится над головой —

Тяжеловесная лавина,

Но громовой, летящий ком

Оскаленным своим жерлом

Съедает мертвая стремнина.

Глухие стоны урагана

Упали в пасти пропастей,

Скользнули на груди моей,

Свиваясь, лопасти тумана,

Над осветленной крутизной

Истаяв ясными слезами…

И кто же! — брат передо мной

С обезумевшими очами —

Склонился, и железный свой

Он поднял жезл над головой…

Так это — ты?.. Но изумленный,

Безгневный, улыбнулся лик;

И жезл упал окровавленный

На звонкий, голубой ледник.

«Высоких искусов науку

И марева пустынных скал

Мы поняли», — ты мне сказал:

Братоубийственную руку

Я радостно к груди прижал…

Пусть шел ты от одной долины,

Я — от другой (мой путь иной): —

Над этой вечной крутизной

На посох бедный, костяной

Ты обменял свой жезл змеиный.

Нам с высей не идти назад:

Мы смотрим на одни вершины,

Мы смотрим на один закат,

На неба голубые степи; —

И, как безгрешные венцы,

Там ледяных великолепии

Блистают чистые зубцы.

Поэт и брат! В заре порфирной

Теперь идем — скорей, туда —

В зеркальные чертоги льда

Хрустальною дорогой фирна.

Снега синей, снега туманней;

Вновь освеженной дышим мы.

Люблю деревню, вечер ранний

И грусть серебряной зимы.

Лицо изрежет ветер резкий,

Прохлещет хладом в глубь аллей;

Ломает хрупкие подвески

Ледяных, звонких хрусталей.

Навеяв синий, синий иней

В стеклянный ток остывших вод,

На снежной, бархатной пустыне

Воздушный водит хоровод.

В темнеющее поле прыснет

Вечерний, первый огонек;

И над деревнею повиснет

В багровом западе дымок;

Багровый холод небосклона;

Багровый отблеск на реке…

Лениво каркнула ворона;

Бубенчик звякнул вдалеке.

Когда же в космах белых тонет

В поля закинутая ель,

Сребро метет, и рвет, и гонит

Над садом дикая метель, —

Пусть грудой золотых каменьев

Вскипит железный мой камин:

Средь пламенистых, легких звеньев

Трескучий прядает рубин.

Вновь упиваюсь, беспечальный,

Я деревенской тишиной;

В моей руке бокал хрустальный

Играет пеной кружевной.

Вдали от зависти и злобы

Мне жизнь окончить суждено.

Одни суровые сугробы

Глядят, как призраки, в окно.

Пусть за стеною, в дымке блеклой,

Сухой, сухой, сухой мороз, —

Слетит веселый рой на стекла

Алмазных, блещущих стрекоз.

Год минул встрече роковой,

Как мы, любовь лелея, млели,

Внимая вьюге снеговой,

Как в рыхлом пепле угли рдели.

Над углями склонясь, горишь

Ты жарким, ярким, дымным пылом;

Ты не глядишь, не говоришь

В оцепенении унылом.

Взгляни чуть теплится огонь;

В полях пурга пылит и плачет;

Над крышею пурговый конь,

Железом громыхая, скачет.

Устами жгла давно ли ты

До боли мне уста, давно ли,

Вся опрокинувшись в цветы

Желтофиолей, роз, магнолий.

И отошла… И смотрит зло

В тенях за пламенной чертою.

Омыто бледное чело

Волной волос, волной златою.

Почерк воздушный цвет ланит.

Сомкнулись царственные веки.

И всё твердит, и всё твердит:

«Прошла любовь», — мне голос некий.

В душе не воскресила ты

Воспоминанья бурь уснувших…

Но ежели забыла ты

Знаменованья дней минувших, —

И ежели тебя со мной

Любовь не связывает боле, —

Уйду, сокрытый мглой ночной,

В ночное, в ледяное поле:

Пусть ризы снежные в ночи

Вскипят, взлетят, как брошусь в ночь я,

И ветра черные мечи

Прохладным свистом взрежут клочья.

Сложу в могиле снеговой

Любви неразделенной муки…

Вскочила ты, над головой

Свои заламывая руки.

Над крышею пурговый конь

Пронесся в ночь… А из камина

Стреляет шелковый огонь

Струею жалящей рубина.

«Очнись: ты спал, и я спала…»

Не верю ей, сомненьем мучим.

Но подошла, не обожгла

Лобзаньем пламенно текучим.

«Люблю, не уходи же — верь!..»

А два крыла в углу тенистом

Из углей красный, ярый зверь

Рассеял в свете шелковистом.

А в окна снежная волна

Атласом вьется над деревней:

И гробовая глубина

Навек разъята скорбью древней…

Сорвав дневной покров, она

Бессонницей ночной повисла —

Без слов, без времени, без дна,

Без примиряющего смысла.

В окне: там дев сквозных пурга,

Серебряных, — их в воздух бросит;

С них отрясает там снега,

О сучья рвет; взовьет и носит.

Взлетят и дико взвизгнут в ночь,

Заслышав черных коней травлю.

Печальных дум не превозмочь.

Я бурю бешеную славлю.

Когда пойду в ночную ярь,

Чтоб кануть в бархате хрустящем,

Пространство черное, ударь, —

Мне в грудь ударь мечом разящим.

Уснувший дом. И мы вдвоем.

Пришла: «Я клятвы не нарушу!..»

Глаза: но синим, синим льдом

Твои глаза зеркалят душу.

Давно всё знаю наизусть.

Свершайся, роковая сказка!

Безмерная, немая грусть!

Холодная, немая ласка!

Так это ты (ужель, ужель!),

Моя серебряная дева

(Меня лизнувшая метель

В волнах воздушного напева),

Свивая нежное руно,

Смеясь и плача над поэтом, —

Ты просочилась мне в окно

Снеговым, хрупким белоцветом?

Пылит кисеи кисейный дым.

Как лилия, рука сквозная…

Укрой меня плащом седым,

Приемли, скатерть ледяная.

Заутра твой уснувший друг

Не тронется зеркальным телом.

Повиснет красный, тусклый крут

На облаке осиротелом.

Уж оттепельный меркнет день.

Уж синяя на снеге тень.

Как прежде, у окна вдвоем

Попыхиваем огоньком.

Мгла пепельный свой сеет свет.

Уехала она… Но нет —

Не примиренье, не забвенье

В успокоенье чую я.

Из зеркала, грустя, отображенье —

Из зеркала кивает на меня.

И полосы багровые огня,

И отблески далекие селенья, —

Истома улетающего дня…

Рояль… Ревнивое забвенье.

Я говорю себе:

«Друг, взор полуживой закрои:

Печален кругозор сырой,

Печален снеговой простор,

И снеговой сосновый бор,

И каркающий в небе грач,

И крыши отсыревших дач,

И станционный огонек,

И плачущий вдали рожок…»

Декабрь… Сугробы на дворе…

Я помню вас и ваши речи;

Я помню в снежном серебре

Стыдливо дрогнувшие плечи.

В марсельских белых кружевах

Вы замечтались у портьеры:

Кругом на низеньких софах

Почтительные кавалеры.

Лакей разносит пряный чай…

Играет кто-то на рояли…

Но бросили вы невзначай

Мне взгляд, исполненный печали.

И мягко вытянулись, — вся

Воображенье, вдохновенье, —

В моих мечтаньях воскреся

Невыразимые томленья;

И чистая меж нами связь

Под звуки гайдновских мелодий

Рождалась… Но ваш муж, косясь,

Свой бакен теребил в проходе…

Один — в потоке снеговом…

Но реет над душою бедной

Воспоминание о том,

Что пролетело так бесследно.

Чернеют в далях снеговых

Верхушки многолетних елей

Из клокотаний буревых

Сквозных, взлетающих метелей.

Вздыхающих стенаний глас,

Стенающих рыданий мука:

Как в грозный полуночи час

Припоминается разлука!

Непоправимое мое

Припоминается былое…

Припоминается ее

Лицо холодное и злое.

Пусть вечером теперь она

К морозному окну подходит

И видит: мертвая луна…

И волки, голодая, бродят

В серебряных, сквозных полях;

И синие ложатся тени

В заиндевевших тополях;

И желтые огни селений,

Как очи строгие, глядят,

Как дозирающие очи;

И космы бледные летят

В пространства неоглядной ночи.

И ставни закрывать велит…

Как пробудившаяся совесть,

Ей полуночный ветр твердит

Моей глухой судьбины повесть.

Прости же. тихий уголок,

Тебя я покидаю ныне…

О, ледени, морозный ток.

В морозом скованной пустыне!..

Я шел один своим путем;

В метель застыл я льдяным комом…

И вот в сугробе ледяном

Они нашли меня под домом.

Им отдал все, что я принес:

души расколотой сомненья,

Кристаллы дум, алмазы слез,

И жар любви, и песнопенья,

И утро жизненного дня.

Но стал помехой их досугу.

Они так ласково меня

Из дома выгнали на вьюгу.

Непоправимое мое

Воспоминается былое…

Воспоминается ее

Лицо холодное и злое…

Прости же, тихий уголок,

Где жег я дни в бесцельном гимне!

Над полем стелется дымок.

Синеет в далях сумрак зимний.

Мою печаль, и пыл, и бред

Сложу в пути осиротелом:

И одинокий, робкий след,

Прочерченный на снеге белом, —

Метель со смехом распылит.

Пусть так: немотствует их совесть,

Хоть снежным криком ветр твердит

Моей глухой судьбины повесть.

Покоя не найдет они:

Пред ними протекут отныне

Мои засыпанные дни

В холодной, в неживой пустыне…

Всё точно плачет и зовет

Слепые души кто-то давний:

И бледной стужей просечет

Окно под пляшущею ставней.

Пылит и плачется: расплачется пурга.

Заря багровая восходит на снега.

Ты отошла: ни слова я… Но мгла

Легла суровая, свинцовая — легла.

Ни слова я… И снова я один

Бреду, судьба моя, сквозь ряд твоих годин.

Судьба железная задавит дни мои.

Судьба железная: верни ее — верни!

Лихие шепоты во мгле с лихих нолей.

Сухие шелесты слетают с тополей.

Ни слова я… Иду в пустые дни.

Мы в дни погребены: мы искони одни.

Мы искони одни: над нами замкнут круг.

Мой одинокий, мой далекий друг, —

Далек, далек и одинок твой путь:

Нам никогда друг друга не вернуть.

Хотя бы вздох людских речей,

Хотя бы окрик петушиный:

Глухою тяжестью ночей

Раздавлены лежат равнины.

Разъята надо мною пасть

Небытием слепым, безгрозным.

Она свою немую власть

Низводит в душу током грозным.

Ее пророческое дно

Мой путь созвездьями означит

Сквозь вихрей бледное пятно.

И зверь испуганный проскачет.

Щетинистым своим горбом:

И рвется тень между холмами

Пред ним на снеге голубом

Тревожно легкими скачками:

То опрокинется в откос,

То умаляется под елкой.

Заплачет в зимних далях пес,

К саням прижмется, чуя волка.

Как властны суеверный страх,

И ночь, и грустное пространство,

И зычно вставший льдяный прах —

Небес суровое убранство.

Кругом крутые кручи.

Смеется ветром смерть.

Разорванные тучи!

Разорванная твердь!

Лег ризой снег. Зари

Краснеет красный край.

В волнах зари умри!

Умри — гори: сгорай!

Гремя, в скрипящий щебень

Железный жезл впился.

Гряду на острый гребень

Грядущих мигов я.

Броня из крепких льдин.

Их хрупкий, хрупкий хруст.

Гряду, гряду — один.

И крут мой путь, и пуст.

У ног поток мгновений.

Доколь еще — доколь?

Минуют песни, пени,

Восторг, и боль. и боль —

И боль… Но вольно — ах,

Клонюсь над склоном дня,

Клоню свой лик в лучах…

И вот меня, меня

В край ночи зарубежный,

В разорванную твердь,

Как некий иней снежный,

Сметает смехом смерть.

Ты — вот, ты — юн, ты — молод,

Ты — муж… Тебя уж нет:

Ты — был: и канул в холод,

В немую бездну лет.

Взлетая в сумрак шаткий,

Людская жизнь течет,

Как нежный, снежный, краткий

Сквозной водоворот.

«Когда сквозных огней

Росы листок зеленый

На мой томящий одр

Нальет и отгорит, —

Когда дневных лучей

Слепящий ток, червленый,

Клоня кленовый лист,

По купам прокипит, —

Когда, багров и чист,

Меня восток приметит,

Когда нальет поток

Своих сквозных огней —

Твоя душа, твоя,

Мою призывно встретит

(Последних дней моих,

Твоих весенних дней…)

Ну что ж? Тревожиться?

Тревожиться не надо:

Отрада вешняя кругом —

Смотри: зари

Отрада вешняя

Нисходит к нам, отрада.

Теперь склонись, люби,

Лобзай — скажи: „Умри…“

Лобзай меня! Вотще:

И гаснет лик зажженный,

Уже склоненный в сень

Летейской пустоты…

Прости, мой бедный друг!

Прости, мой друг влюбленный!

Тебе я отдал жизнь…

Нет, не любила ты…»

Тогда сквозных огней

Поток дневной, червленый,

Клоня кленовый лист,

По купам прокипел —

Вотще! И, как слезой,

Росой листок зеленый

Так скромно их кропил…

И скорбно отгорел.

Как минул вешний пыл, так минул страстный зной.

Вотще покоя ждал: покой еще не найден.

Из дома загремел гульливою волной,

Волной размывчивой летящий к высям Гайден.

Презрительной судьбой обидно уязвлен,

Надменно затаишь. На тусклой, никлой, блеклой

Траве гуляет ветр; протяжным вздохом он

Ударит в бледных хат мрачнеющие стекла.

Какая тишина! Как просто всё вокруг!

Какие скудные, безогненные зори!

Как все, прейдешь и ты, мой друг, мой бедный друг.

К чему ж опять в душе кипит волнений море?

Пролейся, лейся, дождь! Мятись, суровый бор!

Древес прельстительных прельстительно вздыханье.

И дольше говорит и ночи скромный взор,

И ветра дальний глас, и тихое страданье.

Зарю я зрю — тебя…

Прости меня, прости же:

Немею я, к тебе

Не смею подойти…

Горит заря, горит —

И никнет, никнет ниже.

Бьет час: «Вперед». Ты — вот:

И нет к тебе пути.

И ночь встает: тенит,

И тенью лижет ближе,

Потоком (током лет)

Замоет свет… Прости!

Замоет током лет

В пути тебя… Прости же —

Прости!

Покров: угрюмый кров —

Покров угрюмой нощи —

Потоком томной тьмы

Селенье смыл, замыл…

Уныло ропщет даль,

Как в далях взропщут рощи…

Растаял рдяных зорь,

Растаял, — рдяный пыл.

Но мерно моет мрак, —

Но мерно месяц тощий,

Летя в пустую высь

Венцом воздушных крыл —

Покров, угрюмый кров —

Покров угрюмой нощи —

Замыл.

Душа. Метет душа, —

Взметает душный полог,

Воздушный (полог дней

Над тайной тайн дневных):

И мир пустых теней,

Ночей и дней — осколок

Видений, снов, миров

Застывших, ледяных —

Осколок месячный: —

Над сетью серых елок

Летит в провал пространств

Иных, пустых, ночных…

Ночей, душа моя,

Сметай же смертный полог, —

И дней!

Угрюмая, она

Сошла в угрюмой нощи:

Она, беспомощно

Склонись на мшистый пень, —

Внемля волненью воли

(Как ропщут, взропщут рощи), —

В приливе тьмы молчит:

Следит, как меркнет день.

А даль вокруг нее

Таинственней и проще;

А гуще сень древес, —

Таинственная сень…

Одень ее, покров —

Покров угрюмой нощи, —

Одень!

Как пережить и как оплакать мне

Бесценных дней бесценную потерю?

Но всходит ветр в воздушной вышине.

Я знаю всё. Я промолчу. Я верю.

Душа: в душе — в душе весной весна…

Весной весна, — и чем весну измерю?

Чем отзовусь, когда придет она?

Я промолчу — не отзовусь… Не верю.

Не оскорбляй моих последних лет.

Прейдя, в веках обиду я измерю.

Я промолчу. Я не скажу — нет, нет.

Суров мой суд. Как мне сказать: «Не верю»?

Текут века в воздушной вышине.

Весы твоих судеб вознес, — и верю.

Как пережить и как оплакать мне

Бесценных дней бесценную потерю?

Внемлю речам, объятый тьмой

Философических собраний,

Неутоленный и немой

В весеннем, мертвенном тумане.

Вон — ряд неутомимых лбов

Склоняется на стол зеленый:

Песчанистою пылью слов

Часами прядает ученый.

Профессор марбургский Когэн,

Творец сухих методологий!

Им отравил меня N.N.,

И увлекательный, и строгий.

Лишь позовет она, как он

Мне подает свой голос кроткий,

Чуть шелковистый, мягкий лен

Своей каштановой бородки

Небрежно закрутив перстом,

И, как рога завьются турьи,

Власы над неживым челом

В очей холодные лазури; —

Заговорит, заворожит

В потоке солнечных пылинок;

И «Критикой» благословит,

Как Библией суровый инок.

Уводит за собой; без слов

Усадит за столом зеленым…

Ряды прославленные лбов…

С ученым спорит вновь ученый.

Уж год таскается за мной

Повсюду марбургский философ.

Мой ум он топит в мгле ночной

Метафизических вопросов.

Когда над восковым челом

Волос каштановая грива

Волнуется под ветерком,

Взъерошивши ее, игриво

На робкий роковой вопрос

Ответствует философ этот,

Почесывая бледный нос,

Что истина, что правда… — метод.

Средь молодых, весенних чащ,

Омытый предвечерним светом,

Он, кутаясь в свой черный плащ,

Шагает темным силуэтом;

Тряхнет плащом, как нетопырь,

Взмахнувший черными крылами…

Новодевичий монастырь

Блистает ясными крестами —

Здесь мы встречаемся… Сидим

На лавочке, вперивши взоры

В полей зазеленевший дым,

Глядим на Воробьевы горы.

«Жизнь, — шепчет он, остановясь

Средь зеленеющих могилок, —

Метафизическая связь

Трансцендентальных предпосылок.

Рассеется она, как дым:

Она не жизнь, а тень суждений…»

И клонится лицом своим

В лиловые кусты сирени.

Пред взором неживым меня

Охватывает трепет жуткий, —

И бьются на венках, звеня,

Фарфоровые незабудки.

Как будто из зеленых трав

Покойники, восстав крестами,

Кресты, как руки, ввысь подъяв,

Моргают желтыми очами.

Травы одеты

Перлами.

Где-то приветы

Грустные

Слышу, — приветы

Милые…

Милая, где ты, —

Милая?..

Вечера светы

Ясные, —

Вечера светы

Красные…

Руки воздеты:

Жду тебя…

Милая, где ты, —

Милая?

Руки воздеты:

Жду тебя

В струях Леты:

Смытую

Бледными Леты

Струями…

Милая, где ты, —

Милая?

Кладбищенский убогий сад

И зеленеющие кочки.

Над памятниками дрожат,

Потрескивают огонечки.

Над зарослями из дерев,

Проплакавши колоколами,

Храм яснится, оцепенев

В ночь вырезанными крестами.

Серебряные тополя

Колеблются из-за ограды,

Разметывая на поля

Бушующие листопады.

В колеблющемся серебре

Бесшумное возникновенье

Взлетающих нетопырей,

Их жалобное шелестенье,

О сердце тихое мое,

Сожженное в полдневном зное, —

Ты погружаешься в родное,

В холодное небытие.

Взор убегает вдаль весной:

Лазоревые там высоты…

Но «Критики» передо мной —

Их кожаные переплеты…

Вдали — иного бытия

Звездоочистые убранства…

И, вздрогнув, вспоминаю я

Об иллюзорности пространства.

О, пусть тревожно разум бродит

И замирает сердце — пусть,

Когда в очах моих восходит

Философическая грусть.

Сажусь за стол… И полдень жуткий,

И пожелтевший фолиант

Заложен бледной незабудкой;

И корешок, и надпись: Кант.

Заткет узорной паутиной

Цветную бабочку паук —

Там, где над взвеянной гардиной

Обвис сиренью спелый сук.

Свет лучезарен. Воздух сладок…

Роняя профиль в яркий день,

Ты по стене из темных складок

Переползаешь, злая тень.

С угла свисает профиль строгий

Неотразимою судьбой.

Недвижно вычерчены ноги

На тонком кружеве обой.

Неуловимый, вечно зыбкий,

Не мучай и подай ответ!

Но сардонической улыбки

Не выдал черный силуэт.

Он тронулся и тень рассыпал.

Он со стены зашелестел;

И со стены бесшумно выпал,

И просквозил, и просерел.

В атласах мрачных легким локтем

Склонись на мой рабочий стол,

Неотвратимо желтым ногтем

Вдоль желтых строк мой взор повел.

Из серебристых паутинок

Сотканный грустью лик кивал,

Как будто рой сквозных пылинок

В полдневном золоте дрожал.

В кудрей волнистых, золотистых

Атласистый и мягкий лен

Из незабудок росянистых

Гирлянды заплетает он.

Из легких трав восходят турьи

Едва приметные рога.

Холодные глаза — лазури, —

Льют матовые жемчуга;

Сковали матовую шею

Браслеты солнечных огней…

Взвивается, подобный змею,

Весь бархатный, в шелку теней.

Несущий мне и вихрь видений,

И бездны изначальной синь,

Мой звездный брат, мой верный гений,

Зачем ты возникаешь? Сгинь!

Ты возникаешь духом нежным,

Клоня венчанную главу.

Тебя в краю ином, безбрежном,

Я зрел во сне и наяву.

Но кто ты, кто? Гудящим взмахом

Разбив лучей сквозных руно,

Вскипел, — и праздно прыснул прахом

В полуоткрытое окно.

С листа на лист в окошке прыснет,

Переливаясь, бриллиант…

В моих руках бессильно виснет

Тяжеловесный фолиант.

Любви не надо мне, не надо:

Любовь над жизнью вознесу…

В окне отрадная прохлада

Струит перловую росу.

Гляжу — свиваясь вдоль дороги,

Косматый прах тенит народ,

А в небе бледный и двурогий,

Едва замытый синью лед.

Серпом и хрупким, и родимым

Глядится в даль иных краев,

Окуреваем хладным дымом

Чуть продышавших облаков.

О, пусть тревожно разум бродит

Над грудою поблеклых книг…

И Люцифера лик восходит,

Как месяца зеркальный лик.

И сеет перлы хладная роса.

В аллее темной — слушай! — голоса:

«Да, сударь мой: так дней недели семь

Я погружен в беззвездной ночи темь!

Вы правь!: мне едва осьмнадцать лет,

И говорят — я недурной поэт.

Но стыдно мне, с рожденья горбуну,

Над ней вздыхать и плакать на луну…

Нет, сударь мой: иных я мыслей полн…»

Овеян сад плесканьем темных волн;

Сухих акаций щелкают стручки.

«Вот вам пример: на нос надев очки.

Сжимаю жадно желтый фолиант.

Строка несет и в берег бросит: Кант.

Пусть я паук в пыли библиотек:

Я просвещенный, книжный человек,

Людей, как мух, в сплетенья слов ловлю:

Встаю чуть свет: читаю, ем и сплю…

Да, сударь мой: так дней недели семь

Я погружен в беззвездной ночи темь.

Я не монах: как шум пойдет с реки,

Не раз — не раз, на нос надев очки

И затая нескромную мечту,

Младых Харит младую наготу,

К окну припав, рассматриваю я,

Рассеянно стаканом мух давя:

Иль крадусь в сад к развесистой ольхе…»

И крикнет гость, и подмигнет: «Хе-хе…»

Молчит. И ночь. Шлют шелест тростники.

Сухих акаций щелкают стручки.

Огнистый след прочертит неба склон.

Слетит алмаз в беззвездный бездны сон.

В предсмертном холоде застыло

Мое лицо.

Вокруг сжимается уныло

Теней кольцо.

Давно почил душою юной

В стране теней.

Рыдайте, сорванные струны

Души моей!

Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи:

В лазури бури свист и ветра свист несет,

Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий,

Прогонит, гонит вновь; и вновь метет и вьет.

Воскрес: сквозь сень древес — я зрю — очес мерцанье:

Твоих, твоих очес сквозь чахлые кусты.

Твой бледный, хладный лик, твое возликованье

Мертвы для них, как мертв для них воскресший: ты.

Ответишь ветру — чем? как в тени туч свинцовых

Вскипят кусты? Ты — там: кругом — ночная ярь.

И ныне, как и встарь, восход лучей багровых.

В пустыне ныне ты: и ныне, как и встарь.

Безбурный царь! Как встарь, в лазури бури токи,

В лазури бури свист и ветра свист несет —

Несет, метет и вьет свинцовый прах, далекий:

Прогонит, гонит вновь. И вновь метет и вьет.

Из снежных тающих смерчей,

Средь серых каменных строений,

В туманный сумрак, в блеск свечей

Мой безымянный брат, мой гений

Сходил во сне и наяву,

Колеблемый ночными мглами;

Он грустно осенял главу

Мне тихоструйными крылами.

Возникнувши над бегом дней,

Извечные будил сомненья

Он зыбкою игрой теней,

Улыбкою разуверенья.

Бывало: подневольный злу

Незримые будил рыданья. —

Гонимые в глухую мглу

Невыразимые страданья.

Бродя, бываю, в полусне,

В тумане городском, меж зданий, —

Я видел с мукою ко мне

Его протянутые длани.

Мрачнеющие тени вежд,

Безвластные души порывы,

Атласные клоки одежд,

Их веющие в ночь извивы…

С годами в сумрак отошло,

Как вдохновенье, как безумье, —

Безрогое его чело

И строгое его раздумье.

Далек твой путь: далек, суров.

Восходит серп, как острый нож.

Ты видишь я. Ты слышишь — зов.

Приду: скажу. И ты поймешь.

Бушует рожь. Восходит день.

И ночь, как тень небытия.

С тобой Она. Она, как тень.

Как тень твоя. Твоя, твоя.

С тобой — Твоя. Но вы одни,

Ни жизнь, ни смерть: ни тень, ни свет,

А только вечный бег сквозь дни.

А дни летят, летят: их — нет.

Приди. — Да, да: иду я в ночь.

Докучный рой летящих дней!

Не превозмочь, не превозмочь.

О ночь, покрой кольцом теней!

Уйдешь — уснешь. Не здесь, а — там

Забудешь мир. Но будет он.

И там, как здесь, отдайся снам:

Ты в повтореньях отражен.

Заснул — проснулся: в сон от сна.

И жил во сне; и тот же сон,

И мировая тишина,

И бледный, бледный неба склон;

И тот же день, и та же ночь;

И прошлого докучный рой…

Не превозмочь, не превозмочь!..

Кольцом теней, о ночь, покрой!

Сверкни, звезды алмаз:

Алмазный свет излей! —

Как пьют в прохладный час

Глаза простор полей;

Как пьет душа из глаз

Простор полей моих;

Как пью — в который раз? —

Души душистый стих.

Потоком строф окрест

Душистый стих рассыпь

В покой сих хладных мест!

Стихов эфирных зыбь

Вскипит алмазом звезд, —

Да пьет душа из глаз

Алмазный ток окрест, —

Да пьет… в который раз?

И ночи темь. Как ночи темь взошла,

Так ночи темь свой кубок пролила, —

Свой кубок, кубок кружевом златым,

Свой кубок, звезды сеющий, как дым,

Как млечный дым, как млечный дымный путь,

Как вечный путь: звала к себе — прильнуть.

Прильни, прильни же! Слушай глубину:

В родимую ты кинешься волну,

Что берег дней смывает искони…

Волна бежит: хлебни ее, хлебни.

И темный, темный, темный ток окрест

Омоет грудь, вскипая пеной звезд.

То млечный дым; то млечный дымный путь,

То вечный путь зовет к себе… уснуть.

Ночь, цветы, но ты

В стране иной.

Ночь. Со мною ты…

Да, ты — со мной.

Вздох твоих речей

Горячей —

В глушь моих степей

В ветре взвей!

Будто блеск лучей

В моей глуши, —

Ясный блеск твоей,

Твоей души.

Пусть душа моя —

Твоя

Голубая колыбель:

Спи, усни…

Утра первые огни…

Чу! Свирель…

Душа, яви безмерней, краше

Нам опрозрачненную твердь!

Тони же в бирюзовой чаше,

Оскудевающая смерть!

Как все, вплетался подневольный

Я в безысходный хоровод.

Душил гробницею юдольной,

Страстей упавший небосвод.

А ныне — воздухами пьяный,

Измываюсь вольною мечтой,

Где бьет с разбегу ток листанный

О брег лазурный и пустой.

И там, где, громами растущий,

Яснеет облачный приют, —

Широколиственные кущи

Невнятной сладостью текут.

Туда земную скоротечность,

Как дольний прах, переметет.

Алмазом полуночным вечность

Свой темный бархат изоткет.

О ночь, молю, —

Да бледный серп заблещет…

Скорей сойди, скорей!

На грудь мою

Прохладой хладно плещет, —

На грудь мою Борей.

Окован я

Железной цепью рока

Минут, часов, недель.

Душа моя,

Хлебни хмельного тока, —

Пьяни, осенний хмель!

Дыши, дыши

Восторгом суеверий,

Воздушных струй и пьянств.

Души, души

Заоблачные двери

В простор иных пространств.

Березы, вы —

Безропотные дщери

Безропотных пространств;

Да щедро вам

Метнет сверканий зерна

Обломок янтаря, —

Да щедро вам

Метнет златые зерна

Златистая заря, —

Вершиной там,

Вершиной в ночи черной

Вскипайте, как моря…

Кругом, кругом

Зрю отблеск золотистый

Закатных янтарей,

А над ручьем

Полет в туман волнистый

Немых нетопырей…

Небытием

Пади, о полог мглистый, —

Сойди, о ночь, — скорей!

И ночь, и день бежал. Лучистое кольцо

Ушло в небытие.

Ржаной, зеленый вал плеснул в мое лицо —

В лицо мое:

«Как камень, пущенный из роковой пращи,

Браздя юдольный свет,

Покоя ищешь ты. Покоя не ищи.

Покоя нет.

В покое только ночь. И ты ее найдешь.

Там — ночь: иди туда…»

Смотрю: какая скорбь. Внемлю: бунтует рожь.

Взошла звезда.

В синеющую ночь прольется жизнь моя,

Как в ночь ведет межа.

Я это знал давно. И ночь звала меня,

Тиха, свежа, —

Туда, туда…

Сентябрьский, свеженький денек.

И я, как прежде, одинок.

Иду — бреду болотом топким.

Меня обдует ветерок.

Встречаю осень сердцем робким.

В ее сквозистою эмаль

Гляжу порывом несогретым.

Застуденеет светом даль, —

Негреющим, бесстрастным светом.

Там солнце — блещущий фазан

Слетит. пурпурный хвост развеяв;

Взлетит воздушный караван

Златоголовых облак — змеев.

Душа полна: она ясна.

Ты — и утишен, и возвышен.

Предвестьем дышит тишина.

Всё будто старый окрик слышен,

Разгульный окрик зимних бурь,

И сердцу мнится, что — навеки.

Над жнивою тогда лазурь

Опустит облачные веки.

Тогда слепые небеса

Косматым дымом даль задвинут;

Тогда багрянец древеса,

Вскипая, в сумрак бледный кинут.

Кусты, вскипая, мне на грудь

Хаосом листьев изревутся;

Подъятыми в ночную муть

Вершинами своими рвутся.

Тогда опять тебя люблю.

Остановлюсь и вспоминаю.

Тебя опять благословлю,

Благословлю, за что — не знаю.

Овеиваешь счастьем вновь

Мою измученную душу.

Воздушную твою любовь,

Благословляя, не нарушу.

Холодный, темный вечерок.

Не одинок, и одинок.

Сырое поле, пустота,

И поле незнакомо мне.

Как бьется сердце в тишине!

Какие хладные места!

Куда я приведен судьбой?..

В пустынный берег бьет Коцит;

И пена бисерной каймой

В прибрежных голышах бежит.

Свежеет… Плещется прибой;

В кудрявой пене темных волн,

Направленный самой судьбой,

Ко мне причалил утлый челн.

Меня влекут слепые силы

В покой отрадный хладных стран;

И различаю сквозь туман

Я закоцитный берег милый.

Рыдают жалобные пени,

Взлетает гребень на волне,

Безгласные, немые тени

Протягивают руки мне.

Багровые лучи Авроры

Cуpoво озаряют твердь.

Уныло поднимаю взоры,

Уныло призываю смерть…

Проносится над тайной жизни

Пространств и роковых времен

В небесно-голубой отчизне

Легкотекущий, дымный сон.

Возносятся под небесами,

Летят над высотами дни

Воскуренными облаками, —

Воскуренными искони.

Жизнь — бирюзовою волною

Разбрызганная глубина.

Своею пеною дневною

Нам очи задымит она.

И всё же в суетности бренной

Нас вещие смущают сны,

Когда стоим перед вселенной

Углублены, потрясены, —

И отверзается над нами

Недостижимый край родной

Открытою над облаками

Лазуревою глубиной.

Мгновеньями текут века.

Мгновеньями утонут в Лете.

И вызвездилась в ночь тоска

Мятущихся тысячелетий.

Глухобезмолвная земля,

Мне непокорная доныне, —

Отныне принимаю я

Благовестительство пустыни!

Тоскою сжатые уста

Взорвите, словеса святые,

Ты — утренняя красота,

Вы — горние кран златые!

Вот там заискрились, восстав.

Там, над дубровою поющей —

Алмазами летящих глав

В твердь убегающие кущи.

Предубежденья мировые

Над жизнию парят младой —

Предубежденья роковые

Неодолимой чередой.

Неодолимо донимают,

Неутолимы и грозны,

В тот час, как хаос отверзают

С отчизны хлынувшие сны.

Слетают бешено в стремнины,

В тьмы безглагольные край

За годом горькие годины.

Оскудевают дни мои.

Свершайся надо мною, тризна

Оскудевайте, дни мои!

Паду, отверстая отчизна,

В темнот извечные рои.

Там золотым зари закатом

Лучится солнечный поток

И темным, огневым гранатом

Окуревается восток.

Грозятся безысходной мглою

Ночные вереницы гроз.

Отторгни глубиною злою

С души слетающий вопрос.

Неутомимой, хоть бесплодной,

Ты волею перегори,

Как отблеском порфирородной,

Порфиропламенной зари!

Там рдей, вечеровое рденье, —

Вечеровая полоса…

Простертые, как сновиденья,

Воскуренные небеса.

Увы! Не избегу судьбы я,

Как загремят издалека

Там громовые, голубые,

В твердь возлетая облака,

Зане взволнованные силы

Их громовой круговорот, —

Над бездной мировой могилы

Молниеблещущий полет.

В поток быстротекущей жизни,

В житейский грозовой туман,

Забыв о неземной отчизне,

Низринулся, и всё — обман.

Увы! Не избегу судьбы я.

И смерть моя недалека.

И громовые, голубые

В дверь возлетают облака.

Твердь изрезая молньи жгучей

Копиевидным острием,

Жизнь протуманилась — и тучей

Ползет в эфире голубом.

Всклубились прошлые годины

Там куполами облаков.

А дальше — мертвые стремнины

В ночь утопающих веков.

За жизнь, покрытую обманом,

Ужалит смертью огневой

Повитый ледяным туманом

Тучегонитель роковой.

Восстанет из годин губитель

В тумане дымно грозовом,

Чтоб в поднебесную обитель

Тяжелый опрокинуть гром.

Копиеносец седовласый,

Расплавленное копие,

В миг изрывая туч атласы.

На сердце оборви мое.

Ты светел в буре мировой.

Пока печаль тебя не жалит.

Она десницей роковой

В темь изначальную провалит.

Веселье xмельное пьяно.

Всё мнится что восторг пронижет.

Гортань прохладное вино

Огнистою cтpyею лижет.

Испил: — и брызнувший угар

Похмельем пенистым пылится.

И кубок ядовитых чар,

Опорожненный, чуть дымится.

Нет, он меня не обожжет:

Я возлюбил души пустыню.

Извечная, она лиет

Свою святую благостыню.

Извечная, она, как мать,

В темнотах бархатных восстанет.

Слезами звездными рыдать

Над бедным сыном не устанет.

Ты взору матери ответь:

Взгляни в ее пустые очи.

И вечно будешь ты глядеть

В мглу разливающейся ночи.

Вот бездна явлена тоской,

Вот в изначальном мир раздвинут…

Над бездной этой я рукой

Нечеловеческой закинут.

Ее ничем не превозмочь…

И пробегают дни за днями;

За ночью в очи плещет ночь

Своими смертными тенями.

Вздохнешь, уснешь — и пепел ты,

Рассеянный в пространствах ночи…

Из подневольной суеты

Взгляни в мои пустые очи, —

И будешь вечно ты глядеть,

Ты, — бледный, пленный, бренный житель —

За гранями летящих дней

В теней прохладную обитель…

Еще прохладу струй студеных

Не иссушил жестокий круг…

Здесь, в переливах я зеленых —

Твоих, необозримый луг.

Ветров раскатистые гулы.

Всё где-то это видел взор.

Всё тот же топчет дед сутулый

Рассыпчатый цветов ковер.

Проходит дед стопою лютой.

Пройди — но цвет полей не тронь…

Идет: на плуг ложится круто

Шершавая его ладонь.

Необозримых пашней пахарь —

Над зацветающей весной…

Круговоротов грозных знахарь,

Яви же жирный перегной.

Для прозябанья мыслям-зернам!

Воскинь секущим острием

Над луговым, корнистым дерном

Хаоса мрачный чернозем!

Косматые склонил седины.

Прости же, непопранный луг!

Взрезает мягко дерновины

Лениво лязгающий плуг.

Онучею истопчет хворост

И гребни острые кремней.

Над бархатами свежих борозд

Да всходит свежесть зеленей.

Так лет мимотекущих бремя

Несем безропотные мы,

Когда железным зубом время

Нам взрежет бархат вечной тьмы.

Ты скажешь день; и день обманет.

Он — вот: но голову закинь —

Гляди: и в хмурый сумрак канет

Его сапфировая синь.

Ты — великан, годами смятый.

Кого когда-то зрел и я —

Ты вот бредешь от курной хаты,

Клюкою времени грозя.

Тебя стремит на склон горбатый

В поля простертая стезя.

Падешь ты, как мороз косматый,

На мыслей наших зеленя.

Да заклеймит простор громовый

Наш легкомысленный позор!

Старик лихой, старик пурговый

Из грозных косм подъемлет взор, —

Нам произносит свой суровый,

Свой неизбежный приговор.

Упорно ком бремен свинцовый

Рукою ветхою простер.

Ты — молньей лязгнувшее Время —

Как туча градная склонен:

Твое нам заслоняет темя

Златистый, чистый неба склон,

Да давит каменное бремя

Наш мимолетный жизни сон…

Обрушь его в иное племя,

Во тьму иных, глухих времен.

Соединил нас рок недаром,

Нас общий враг губил… И нет —

Вверяя заревым пожарам

Мы души юные, поэт,

В отдохновительном Петровском,

И после — улицам московским

Не доверяя в ноябре,

Томились в снежном серебре:

Томились, но не умирали…

Мы ждали…

И в иные дата

Манила юная весна,

И наши юные печали

Смывала снежная волна.

Какое грозное виденье

Смущало оробевший дух,

Когда стихийное волненье

Предощущал! наш острый слух!..

В грядущих судьбах прочитали

Смятенье близкого конца:

Из тьмы могильной вызывали

Мы дорогого мертвеца —

Ты помнишь? Твой покойный дядя,

Из дата безвременной глядя,

Вставал в метели снеговой

В огромной шапке меховой,

Пророча светопреставленье…

Потом — японская война:

И вот — артурское плененье,

И вот — народное волненье,

Холера. смерть, землетрясенье —

И роковая тишина…

Покой воспоминаний сладок:

Как прежде, говорит без слов

Нам блеск пурпуровых лампадок,

Вздох металлических венков,

И монастырь, и щебет птичий

Над золотым резным крестом:

Там из сиреней лик девичий,

Покрытый черным клобуком.

Склоняется перед могилой,

И слезы на щеках дрожат…

Какою-то нездешней силой

Мы связаны, любимый брат.

Как бы неверная зарница,

Нам озаряя жизни прах,

Друзей минутных вереница

Мелькнула в сумрачных годах;

Ты шел с одними, я — с другими;

Шли вчетвером и впятером…

Но много ли дружили с ними?

А мы с тобой давно идем

Рука с рукой, плечо с плечом.

Годины трудных испытаний

Пошли нам Бог перетерпеть, —

И после, как на поле брани,

С улыбкой ясной умереть.

Нас не зальет волной свинцовой

Поток мятущихся времен.

Не попалит стрелой багровой

Грядущий в мир Аполлион…

Мужайся: над душою снова —

Передрассветный небосклон:

Дивеева заветный сон

И сосны грозные Сарова.

Старинный друг, моя судьбина —

Сгореть на медленном огне…

На стогнах шумного Берлина

Ты вспомни, вспомни обо мне.

Любимый друг, прости молчанье —

Мне нечего писать: одно

В душе моей воспоминанье

(Волнует и пьянит оно) —

Тяжелое воспоминанье…

Не спрашивай меня… Молчанье!..

О, если б…

…Помню наши встречи

Я ясным, красным вечерком,

И нескончаемые речи

О несказанно дорогом.

Бывало, церковь золотится

В окне над старою Москвой.

И первая в окне ложится,

Кружась над мерзлой мостовой,

Снежинок кружевная стая…

Уединённый кабинет,

И Гете на стене портрет…

О, где ты, юность золотая?

Над цепью газовых огней

Пурга уныло песнь заводит…

К нам Алексей Сергеич входит.

Лукаво глядя из пенснэ,

И улыбается закату…

Будя в душе напев родной.

Твой брат С-mol'ную сонату

Наигрывает за стеной…

Последние аккорды коды

Прольются, оборвутся вдруг…

О, если б нам в былые годы!

Перенестись, старинный друг!

Еще немного — помелькает

Пред нами жизнь: и отлетит —

Не сокрушайся: воскресает

Всё то, что память сохранит.

Дорога от невзгод к невзгодам

Начертана судьбой самой…

Год минул девятьсот восьмой:

Ну, с девятьсот девятым годом!..