Том 6. Стихотворения

Пусть говорят слепцы, что замолчали наши лиры,

Пусть говорят слепцы, что смерть нам всем грозит.

Что ей повержены гражданские кумиры,

Что прежний идеал поруган и разбит.

Что средь пустынного, мучительного ада

Желанный луч не заблестит для нас,

Что мы в бездействии погибнем без возврата,

Что путь наш тьмой покрыт, что свет давно погас…

Опять настанет день, и он не за горами,

Когда коснемся мы до радужных высот.

Когда с рыданьями и сладкими слезами,

В ночи перед собой, у видя свет, парод

Восторженно помчится за мечтами

К востока светлому вперед.

И солнце дивное из дали к нам проглянет,

Стенанья радости на запад полетят,

И крест, поверженный, торжественно восстанет,

И гимн, под гром небес, перед востоком грянет,

И херувимы к нам слетят.

Пред миллионами коленопреклоненных

Покажется Христос из туч воспламененных.

Таинственной, чудною сказкой

Над прудом стояла луна

Вся в розах, с томительной таской

Его целовала она.

Лучи золотые дрожали

На легкой, чуть слышной волне.

Огромные сосны дремали,

Кивая, в ночной тишине.

Тихонько шептались, кивая,

Жасмины и розы с тоской.

Всю ночь просидели, мечтая,

Они над зеркальной водой…

С востока рассветом пахнуло.

Огнем загорелась волна.

В туманах седых потонула

Ночная царица луна.

Веселые пташки проснулись.

Расстались на долго они.

И вот с той поры потянулись

Для них беспросветные дни…

И часто, и долго весною,

Когда восходила луна,

Бывало, над прудом с тоскою,

Вся в розах, сидела она.

И горькая жалоба сосен

Тиха, безнадежно была.

И много обманчивых весен

Над прудом она провела…

О! Слушали ли вы

Глухое рокотанье

Меж пропастей тупых?

И океан угроз

Бессильно жалобных?

И грозы мирозданья?

Аккорды резкие

Невыплаканных слез?

О! Знаете ли вы

Пучину диссонансов,

Раскрытую, как пасть,

Между тернистых скал?

И пляску бредную

Уродливых кадансов?

И тихо плачущий

В безумстве идеал?

Лодка скользила вдоль синих озер

Ранней весной…

Волны шумели… Твой тающий взор

Робко блуждал среди синих озер…

Был я с тобой.

Там… где-то в небе… гряда дымных туч

Рдела огнем,

Точно цепь льдистых, сверкающих круч,

А не холодных, блуждающих туч,

Тающих сном.

Ах, мы сидели как будто во сне!..

Легкий туман

Встал, точно сказка о нашей весне…

…Ты засыпала, склонившись ко мне…

Призрак! Обман!..

Годы прошли… Я устал… Я один…

Годы прошли…

Лодка скользит вдоль озерных равнин.

Вместо багрянцем сверкающих льдин —

Тучи вдали…

Весь я согнулся… усталый… больной…

Где же ты… друг?

Над равнодушной, холодной волной

Вьется туман, точно призрак седой…

Где же ты… друг?

Я плакал безумно, ища идеал,

Я струны у лиры в тоске оборвал…

Я бросил в ручей свой лавровый венок…

На землю упал… и кровавый цветок

Сребристой росою окапал меня

…Увидел я в чаще мерцанье огня:

То фавн козлоногий, усевшись на пне,

Закуривал трубку, гримасничал мне,

Смеялся на горькие слезы мои,

Кричал: «Как смешны мне страданья твои…»

Но я отвернулся от фавна, молчал…

И он, уходя, мне язык показал;

Копытом стуча, ковылял меж стволов.

Уж ночь распростерла свой звездный покров…

Я плакал безумно, ища идеал…

Я струны у лиры в тоске оборвал…

«О, где же ты, счастье!..» Цветок кровяной

Беззвучно качнулся, поник надо мной…

Обход совершая, таинственный гном

Внезапно меня осветил фонарем

И, видя горючие слезы мои,

Сказал: «Как смешны мне страданья твои…»

Но я отвернулся от гнома, молчал…

И он, одинокий, свой путь продолжал.

Я плакал безумно, ища идеал…

Я струны у лиры в тоске оборвал…

И ветер вздохнул над уснувшей сосной,

И вспыхнул над лесом рассвет золотой…

Гигант — вечный странник — куда-то спешил;

Восток его радостный лик золотил…

Увидел меня, головой мне кивнул,

В восторге горячем руками всплеснул

И криком окрестность потряс громовым:

«Что было — прошло, разлетелось, как дым!..

Что было не будет! Печали земли

В туманную Вечность, мой брат, отошли…»

Я красный цветок с ликованьем сорвал

И к пылкому сердцу его прижимал…

Редеет с востока неверная тень…

Улыбкой цветет наплывающий день…

А там, над зарею, высоко, высоко

Денницы стоит лучезарное око.

И светит на фоне небес голубом,

Сверкая серебряно-белым лучом…

Великий полудень… как прежде, я царь…

И мне воздвигают, как прежде, алтарь…

И жаждущих толпы стекаются снова…

И ждут от царя всепобедного слова…

На троне тяжелом сижу — полубог, —

. . . . . . . . . . . . . . .

На кудри возложен огнистый венок,

Как кровь, на парче моей бетой рубины!

На грудь и на плечи ложатся седины,

Алмаз серебрится в кудрях, как роса

. . . . . . . . . . . . . . .

Над храмом темней и темней небеса…

Как Бог, восседаю на троне моем,

Сердца прожигаю лучистым огнем,

Зову, вызываю я Нового Духа,

Как гром и как буря, те речи для слуха.

Мой жрец седовласый, кадилом звеня,

Ко мне подошел и кадит на меня…

И я продолжаю сзывать в фимиаме

И шепот, и ропот, и вздохи во храме…

Мой жрец седовласый в испуге дрожит,

Снимает венец и из храма бежит…

Над морем погасла заря золотая —

Над лесом восходит луна огневая…

Над храмом простерта туманная ночь.

…Я кончил. И толпы отхлынули прочь.

. . . . . . . . . . . . . . .

Один я, как прежде!.. Один и покинут.

Венец мой огнистый на брови надвинут…

Стою, потрясая железным жезлом…

Погасли лампады во храме моем…

Боялся я, что тайну вдруг открою

За гранью бытия.

С огнем в руках за дверью роковою,

Дрожал, боялся я.

И вот в колодезь ужаса я глянул.

Я утонул.

Дверь распахнулась… Мрак оттуда прянул.

Свечу задул.

И ничего… И только мрак со мною…

И ничего…

Да, я узнал… Но знанья не открою

Я своего.

Пусть шепчут мне: «Я вижу привидений

Бездонно-грозный знак!..»

Я посмотрю без страха, без волнении,

Но с грустию на мрак.

Крыши. Камни. Пыль. Звучит

Под забором ругань альта.

К небу едкий жар валит

Неостывшего асфальта.

Стен горячих вечный груз.

Задыхается прохожий…

Оборванец снял картуз.

Смотрит палец из калоши.

«Сударь, голоден, нет сил,

Не оставьте богомольца.

На руках и я носил

Золотые кольца.

Коль алтын купец дает,

Провожу в ночлежке ночь я…»

Ветерок, дохнув, рванет

На плечах иссохших клочья.

На танцующую дрянь

Поглядел купец сурово:

«Говорят тебе, отстань,

Позову городового!..»

Стены. Жар. В зубах песок.

Люди. Тумбы. Гром пролеток.

Шелест юбок. Алость щек

Размалеванных красоток.

Ты над ущельем, демон горный,

Взмахнул крылом и застил свет.

И в туче черной, враг упорный,

Стоял Я знал: пощады нет —

И длань воздел — и облак белый

В лазурь меня — в лазурь унес…

Опять в эфирах, вольный, смелый,

Омытый ласковостью рос.

Ты несся ввысь со мною рядом,

Подобный дикому орлу.

Но, опрокинут тяжким градом,

Ты пал, бессильный, на скалу.

Ты пылью встал. Но пыль, но копоть

Спалит огонь, рассеет гром.

Нет, не взлетишь: бесцельно хлопать

Своим растрепанным крылом.

Моя броня горит пожаром.

Копье мне — молнья. Солнце — щит.

Не приближайся: в гневе яром

Тебя гроза испепелит.

Какой-то призрак бледный, бурный,

В седом плаще оцепенев,

Как в тихий пруд, в полет лазурный

Глядит, на дымный облак сев.

А в дымных клубах молньи точит

Дробящий млат на ребрах гор.

Громовым грохотом хохочет

Краснобородый, рыжий Тор.

Гудит удар по наковальне.

И облак, вспыхнув, загремел.

И на утес понесся дальний,

Змеясь, пучок огнистых стрел.

В провал летит гранит разбитый

И глухо ухает на дне,

И с вольным воем вихрь несытый

Туманы крутит в вышине.

Я полна истомы страстной,

Я — царица, ты пришлец.

Я тебе рукою властной

Дам мой царственный венец.

Горстью матовых жемчужин

Разукрашу твой наряд.

Ты молчишь? Тебе не нужен

Мой горящий пылкий взгляд?

Знай, одежда совлечется

С этих стройных, белых плеч.

В тело нежное вопьется

Острым жалом длинный меч.

Пусть меня затешат муки,

Пыток знойная мечта,

Вздернут матовые руки

К перекладине креста.

Черный раб тебе пронижет

Грудь отравленным копьем,

Пусть тебя и жжет, и лижет

Огнь палящим языком.

Ленты дымнозолотые

Перевьют твой гибкий стан.

Брызнут струи огневые

Из горящих, свежих ран

Твои очи — незабудки,

Твои зубы — жемчуга.

Ты молчишь, холодный, жуткий,

Помертвевший, как снега

Ты молчишь. В лазурном взгляде

Укоризна и вопрос.

И на грудь упали пряди

Золотых твоих волос.

Палачи, вбивайте гвозди!

Кровь струёй кипящей льет;

Так вино из сочных гроздий

Ярким пурпуром течет.

В желтой палке искра тлела,

Пламя змейкой завилось,

Бледно-мраморное тело

Красным отблеском зажглось.

Миг еще — бессильно двинешь

Попаленной головой.

С громким воплем к небу вскинешь

Взор прозрачно-голубой.

Миг еще — и, налетая,

Ветер пламя колыхнет,

Вьет горящий столб, взлетая,

Точно рдяный водомет.

В дымном блеске я ослепла.

Злая страсть сожгла мне кровь.

Ветер, серой горстью пепла

Уноси мою любовь!

Из чужого прибыл краю.

Мое счастье загубил.

Кто ты был, почем я знаю,

Если б ты меня любил,

Отдалась твоей я вере б,

Были б счастливы вдвоем…

Ты не смейся, желтый череп,

Надо мной застывшим ртом.

О, вспомни —

Исколоты ноги:

Дожди,

Гололедица, град!

Допрос: ты — вернулась

С дороги

С экспрессом к себе

В Петроград.

— «Предательница!..»

Запахнулся

В изношенный

В серый халат, —

И шел по годинам…

Очнулся —

У двери проклятых

Палат.

В окошко

Ударится камень,

И врубится

В двери топор; —

Из окон разинется

Пламень

От шелковых кресел и

Штор.

Фарфор,

Изукрашенный шандал

Все —

К чертовой матери, все!..

Жестокий, железный мой

Кандал —

Ударится в сердце

Твое.

По вечерам с фельдшерицей

Гуляющий,

Девицей

Жалкою, —

Помавающий

Палкою, —

Села скромный житель,

Задорный,

Горбатый

Учитель

Решил все вопросы, —

Черный,

Длинноносый,

Учитель сельский,

Бельский!!

Цветы мои,

Цветики!

Вы не знаете,

Любимые —

Вы не знаете

Арифметики!!

Небеса потухают

Хрустальные.

Вопросы они изучают

Социальные

Вместе —

Бакунина

Подарил, он невесте.

Но втуне она

Прочитала Бакунина!

Ах, она ему снится!

Ах, сердце его будто ножиком

Изранено!

Но топорщится ежиком

Фельдшерица

Галанина.

Василечки лазурными венчиками

На влюбленных кивают.

Из оврага кони бубенчиками

Закипают, —

И помещик качается

Мимо них в тарантасе.

Я вижу — лаврами венчанный,

Ты обернулся на закат.

Привет тебе, мой брат желанный,

Судьбою посланный мне брат!

К вам в октябре спешат морозы

На крыльях ветра ледяных.

Здесь все в лучах, здесь дышат розы

У водометов голубых.

Я здесь с утра в Пинакотеке

Над Максом Клингером сижу.

Потом один, смеживши веки,

По белым улицам брожу.

Под небом жарким ем Kalbsbraten,

Зайдя обедать в Breierei.

А свет пройдется сетью пятен

По темени, где нет кудрей.

Там ждет Владимиров Василий

Васильевич (он. шлет привет).

Здесь на чужбине обновили

Воспоминанья прежних лет.

Сидим, молчим над кружкой нива

Над воскрешающим былым,

Засунув трубки в рот лениво,

Пуская в небо пыльный дым.

Вот и теперь: в лучах заката

(Ты знаешь сам — разлуки нет)

Повеет ветр — услышу брата

И улыбнусь ему в ответ.

Привет тебе, мне Богом данный,

Судьбою посланный мне брат,

Я вижу, лаврами венчанный,

Ты мне киваешь на закат.

Часу в десятом, деньги в кассе

Сочтя, бегу — путь не далек —

Накинув плащ, по Тürkenstrasse

Туда, где красный огонек.

Я знаю, час придет, и снова

Родимый север призовет

И сердце там в борьбе суровой

Вновь сердце кровью изойдет.

Но в миг, как взор падет на глобус,

В душе истает туч гряда.

Я вспомню München, Kathy Cobus

И Simplicissimus тогда.

Придет бывало — бьют минуты

Снопами праздничных ракет,

И не грозится Хронос лютый

Потомкам вечно бледных лет.

Вот ритму вальса незаметно

Тоску угрюмую предашь.

Глядишь — кивает там приветно

Мне длинноносый бритый Asch.

Кивает нежно Fraulein Ани

В бездумной резвости своей,

Идет, несет в простертой длани

Бокал слепительных огней.

Под шелест скрипки тиховейный

Взлетит бокал над головой,

Рассеет искры мозельвейна,

Как некий факел золотой.

Но, милый брат, мне ненадолго

Забыться сном — вином утех —

Ведь прозвучал под небом долга

Нам золотой, осенний смех!

Пусть бесконечно длинен свиток —

Бесцельный свиток бытия.

Пускай отравленный напиток

Обжег мне грудь — не умер я.

. . . . . . . . . . . . . . .

Опять он здесь, в рядах борцов.

Он здесь — пришелец из Женевы.

Он верит: рухнет гнет оков.

Друзья свободы, где вы, где вы?

Друзья, на выручку ужель

Не шлете вольного отряда?

Уже рассыпалась шрапнель

Над опустевшей баррикадой.

Вот позвонят, взломают дверь.

В слепом усердии неистов,

Команду рявкнет, будто зверь, —

Войдет с отрядом лютый пристав.

Не дрогнет он. Безумный взгляд

Его лицо не перекосит,

Когда свой яростный снаряд

Жандарму под ноги он бросит.

Промчится бредом пьяный миг.

В груди всклокочет вольный хохот,

Пред ним заслонит мертвый лик —

Всклубится дымом черный грохот.

Тяжелым смрадом пас обдав,

Растянется вуалью блеклой.

Холодный ветер, простонав,

Забьет в разбрызганные стекла.

Швырнуть снаряд не тяжкий труд

(Без размышленья, без боязни).

Тюрьма. Потом недолгий суд,

Приготовленья к смертной казни.

Команду встретит ровный взвод,

Зальются трелью барабаны.

И он взойдет на эшафот,

Взойдет в лучах зари багряной.

Глядит в окно: вдоль мостовых

Расставленная для ареста

Немая цепь городовых

Вокруг условленного места.

Я помню — мне в дали холодной

Твой ясный светил ореол,

Когда ты дорогой свободной —

Дорогой негаснущей шел.

Былого восторга не стало.

Всё скрылось: прошло — отошло.

Восторгом в ночи пропылало.

Мое огневое чело.

И мы потухали, как свечи,

Как в ночь опускался закат.

Забыл ли ты прежние речи,

Мой странный, таинственный брат?

Ты видишь — в пространствах бескрайних

Сокрыта заветная цель.

Но в пытках, но в ужасах тайных

Ты брата забудешь: — ужель?

Тебе ль ничего я не значу?

И мне ль ты противник и враг?

Ты видишь — зову я и плачу,

Ты видишь — я беден и наг!

Но, милый, не верю в потерю:

Не гаснет бескрайняя высь.

Молчанью не верю, не верю.

Не верю — и жду: отзовись.

В голубые, священные дни

Распускаются красные маки.

Здесь и там лепестки их — огни —

Подают нам тревожные знаки.

Скоро солнце взойдет.

Посмотрите —

Зори красные.

Выносите

Стяги ясные.

Выходите

Вперед

Девицы красные.

Красным полымем всходит Любовь.

Цвет Любви на земле одинаков.

Да прольется горячая кровь

Лепестками разбрызганных маков.

Прошлое мира

В душу глядится язвительно.

Ветром рыдает устало.

С неба порфира

Ниспала

Стремительно —

Черною, мягкою тенью ниспала.

Прямо на легкие плечи

Порфиру летящую

С неба приемлю,

Бархатом пышным свой стан заверну.

Вот и рассеется лик человечий!

Лиру гремящую

Брошу на землю.

Тенью немой над полями мигну.

Призрачной дланью взволную

Луга я.

Нежно в овес опрокинусь лицом

Теневым.

В легких волнах проплыву и овес зацелую,

Лаская.

Встану,

Паду я пронизан копьем

Золотым.

Солнце, ты новую рану

Наносишь.

Много веков, как ты грудь мне прожгло.

Бархат порфиры сорвешь и разбросишь

С плеч моих черных

Десницею злой.

Солнце, не надо плескаться

Томительно

Яркими блеснами,

Злыми червонцами.

Лиру старинную,

Только ее подниму я стремительно,

Чтоб насмехаться

Над солнцами

Струнными всплесками,

Песенью мстительной.

Пусть в верху холодно-резком,

Где лежит хрусталь прошедших бурь,

Дерева бездумным плеском

Проливают золото в лазурь.

Крутятся, крутятся блеском,

Шепчут невнятно

Над перелеском

Листьев обвеянных ярко блеснувшие пятна.

На пороге обветшалом

Я сижу один.

Вижу: в блеске грустно-алом

Бег вечерних льдин.

И не рад, что ясным воском

Купола покрыл закат.

Пусть тревожно бьет по доскам

Льдяной дробью белый град.

Осень холодная выпала.

Сколько на небе холодного льду.

Облако градом обсыпало

И отразилось в пруду.

Тяжелый, сверкающий кубок

Я выпил: земля убежала —

Все рухнуло вниз: под ногами

Пространство холодное, воздух.

Остался в старинном пространстве

Мой кубок сверкающий — Солнце.

Гляжу: под ногами моими

Ручьи, и леса, и долины

Уходят далеко, глубоко,

А облако в очи туманом

Пахнуло и вниз убегает

Своей кисеей позлащенной…

Полдневная гаснет окрестность;

Полдневные звезды мне в душу

Глядятся, и каждая «Здравствуй»

Беззвучно сверкает лучами:

«Вернулся от долгих скитаний —

Проснулся на родине: здравствуй!..»

Часы за часами проходят,

Проходят века: улыбаясь,

Подъемлю в старинном пространстве

Мой кубок сверкающий Солнце.

О том, как буду я с тоскою

Дни в Петербурге вспоминать,

Позвольте робкою рукою

В альбоме Вашем начертать.

(О Петербург! О Всадник Медный!

Кузмин! О, песни Кузмина!

Г***, аполлоновец победный!)

О Вера Константинов-на,

Час пятый… Самовар в гостиной

Еще не выпит… По стенам

Нас тени вереницей длинной

Уносят к дальним берегам:

Мы — в облаке… И все в нем тонет —

Гравюры, стены, стол, часы;

А ветер с горизонта гонит

Разлив весенней бирюзы;

И Вячеслав уже в дремоте

Меланхолически вздохнет:

«Михаил Алексеич, спойте!..»

Рояль раскрыт: Кузмин поет.

Проходит ночь… И день встает,

В окно влетает бледной птицей…

Нам кажется, незримый друг

Своей магической десницей

Вокруг очерчивает крут:

Ковер — уж не ковер, а луг —

Цветут цветы, сверкают долы;

Прислушайтесь, — лепечет лес,

И бирюзовые глаголы

К нам ниспадающих небес.

Все это вспомню я, вздыхая,

Что рок меня от вас умчал,

По мокрым стогнам отъезжая

На Николаевский вокзал.

Зрю пафосские розы… Мне говорят: «Это — жабы».

От сладковеющих роз прочь с омерзеньем бегу.

Зрю — безобразная жаба сидит под луной на дороге.

«Роза», — мне говорят: жабу прижал я к груди.

Я попросил у вас хлеба — расплавленный камень мне дали,

И, пропаленная, вмиг, смрадно дымится ладонь…

Вот и костер растрещался, и пламень танцует под небо.

Мне говорят: «Пурпур». В него облеклись на костре.

Пляшущий пурпур прилип, сдирая и кожу, и мясо:

Вмиг до ушей разорвался черный, осклабленный рот.

Тут воскликнули вы: «Он просветленно смеется…»

И густолиственный лавр страшный череп покрыл.

Пришла… И в нечаемый час

Мне будишь, взметая напасти,

Огнями блистательных глаз

Алмазные, ясные страсти.

Глаза золотые твои

Во мне огневеют, как свечи…

Люблю: — изныванья мои,

Твои поцелуйные плечи.

Цветок струит росу.

Живой хрусталь в пруду.

Так жизнь, мою росу,

В живой хрусталь снесу…

С улыбкой в смерть пройду.

Вы — завсегдатай съездов, секций,

Авторитет дубовых лбов,

Афишами публичных лекций

Кричите с уличных столбов.

Не публицист и не философ,

А просто Harlequin Jaloux,

Вы — погрузили ряд вопросов

В казуистическую мглу, —

Вы томы утонченных мистик,

Нашедши подходящий тон,

Сжимаете в газетный листик,

В пятисотстрочный фельетон.

Корней Чуковский вас попрытче,

Ю. Айхенвальд пред вами тих;

Вы и не Нитче и не Фритче,

А нечто среднее из них.

Года вытягивая в строки

Крикливых мыслей канитель,

Вы — пестроногий, пестробокий

Бубенчатый Полишинель.

Первое мая!

Праздник ожидания…

Расцветись, стихия,

В пламень и сапфир!

Занимайтесь, здания,

Пламенем восстания!

Занимайтесь заревом:

Москва,

Россия,

Мир!

Испугав огромное

Становище

Каркающих галок и ворон,

Рухни в лес знамен,

Рухни ты,

Чугунное чудовище —

Александра Третьего раздутая, литая

Голова!

Первое мая!

Первое мая!

Красным заревом

Пылает Москва!

Вольные, восторженные груди,

Крикните в пороховое марево,

В возгласы и оргии орудий,

Где безумствуют измученные люди:

«На земле — мир!

В человеках — благоволение!

Впереди — Христово Воскресение…»

И да будет первое мая,

Как зарево,

От которого загорится:

Москва,

Россия,

Мир!

В лесе

Знамен,

Как в венце из роз,

Храбро встав

На гребне времен,

В голубую твердь

Скажем:

— «Успокойтесь, безвинные жертвы:

Христос

Воскресе.

(Христос Воскресе из мертвых,

Смертию смерть поправ

И сущих во гробех живот даровав)».

Первое мая!

Праздник ожидания…

Расцветись, стихия, в пламень и сапфир,

Занимайтесь, здания, заревом восстания.

Занимайтесь заревом:

Москва,

Россия,

Мир!

Июльский день: сверкает строго

Неовлажненная земля.

Неперерывная дорога.

Heпepepывные поля.

А пыльный, полудневный пламень

Немою глыбой голубой

Упал на грудь, как мутный камень,

Непререкаемой судьбой.

Недаром исструились долы,

И облака сложились в высь.

И каплей теплой и тяжелой,

Заговорив, оборвались.

С неизъяснимостью бездонной

Молочный, ломкий, молодой,

Дробим волною темнолонной,

Играет месяц над водой.

Недостигаемого бега

Недостигаемой волны

Неописуемая нега

Неизъяснимой глубины.

Ни «да», ни «нет»!..

Глухой ответ —

Над ливнем лет

В потухший свет.

Я погружен

В бессонный стон:

В безвольный сон

Глухих времен.

Ты, как вода,

Струишь туда —

В мои года —

Ни «нет», ни «да».

Тянулись тяжелые годы,

Земля замерзала… Из трещин

Огонь, нас сжигавший годами,

Теперь потухающий глухо,

Сиял средиземной жарою.

Гляжу: под ногами моими

В твердеющих, мертвенных землях —

Простертые, мертвые руки, —

Простертые в муке —

Умерших…

А небо, —

Как синие шали:

Алмазами

Страстными

Блещет.

И — снова земля отделилась;

И — синяя шаль: мои крылья.

И снова несут меня крылья

В когда-то постигнутый

Дорнах!

И — там,

В бирюзеющих землях,

В негреющих светочах, —

Дорнах!

Ты — там:

В розовеющих

Зорях,

В негреющих

Светах,

Как прежде…

Отдаться ль, как прежде,

Надежде —

Росе бирюзеющей,

Нелли?

. . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . .

Вставай, подымайся в пространстве

Трезвеющим светочем. Солнце!

Далекая, родная, —

Жди меня…

Далекая, родная:

Буду — я!..

Твои глаза мне станут —

Две звезды.

Тебе в тумане глянут —

Две звезды.

Мы в дали отстояний —

Поглядим;

И дали отстояний —

Станут: дым.

Меж нами, вспыхнувшими, —

Лепет лет!..

Меж нами, вспыхнувшими, —

Светит свет.

Упала завеса: и — снова

Сурово разъяты закаты —

В горбатые,

Старые

Скаты —

— И в синие

Линии

Леса.

Упорным размеренным шагом

Проходим над черным обрывом…

Блеснуло —

Бесплодным

Зигзагом: —

— Рвануло —

Холодным

Порывом.

Потухли, — как в пепле, — дороги;

Засохли шершавые травы…

Распухли

Склоненные

Ноги.

Горят

Воспаленные

Веки…

Оглохли,

Ослепли —

— Навеки!

Не лепет лоз, не плеск воды печальный

И не звезды изыскренной алмаз, —

А ты, а ты, а — голос твой хрустальный

И блеск твоих невыразимых глаз…

Редеет мгла, в которой ты меня,

Едва найдя, сама изнемогая,

Воссоздала влиянием огня,

Сиянием меня во мне слагая.

Я — твой мираж, заплакавший росой,

Ты — над природой молодая Геба,

Светлеешь самородною красой

В миражами заплакавшее небо.

Все, просияв, — несет твои слова:

И треск стрекоз, и зреющие всходы,

И трепет трав, теплеющих едва,

И лепет лоз в серебряные воды.

Мигнет медовой желтизною скатов, —

Пахнет в окно сосною смоляной, —

Лимонна — бабочка… И томно матов

Над голубем голубизною зной.

Из-за чехла — мельканье мелкой моли, —

Из сердца — слов веселый перещелк.

Мне не к лицу лирические роли:

Не подберешь безутолочи толк.

Я над собой — песчанистою дюной —

В который раз пророс живой травой!

Вспорхнув, веду, — нелепо, глупо, юно, —

В который раз — напев щеглячий свой.

В который раз мне и близки, и милы, —

Кустов малиновые листики, —

Целительно расплещенные силы

И длительно облещенные дни!

В который раз мне из меня дохнула

Сознанию незнаемая мощь, —

Волной неумолкаемого гула,

Парной жарой и птичьим щелком рощ.

Снег — в вычернь севшая, слезеющая мякоть.

Куст — почкой вспухнувшей овеян, как дымком.

Как упоительно калошей лякать в слякоть —

Сосвистнуться с весенним ветерком.

Века, а не года, — в расширенной минуте.

Восторги — в воздухом расширенной груди…

В пересерениях из мягкой, млявой мути

Посеребрением на нас летят дожди.

Взломалась, хлынула, — в туск, в темноту тумана

Река, раздутая легко и широко.

Миг, — и просинится разливом океана,

И щелкнет птицею… И будет —

— солнышко!

Я — отстрадал; и — жив… Еще заморыш навий

Из сердца изредка свой подымает писк…

Но в переполненной, пересиявшей яви

Тысячемолнийный, гремучий светом диск.

Мне снова юностно: в душе, — в душе, кликуше —

Былые мглы и дни раздельно прочтены.

Ты, — ненаглядная?.. Ax, — оветряет уши

Отдохновительный, веселый свист весны.

Всё, всё, — отчетливо, углублено, попятно

В единожизненном рожденьи «я» и «ты»,

Мгла — лишь ресницами рождаемые пятна:

Стенанье солнечной, бестенной высоты.

Из струй непеременной Леты

Склоненный в день, пустой и злой, —

Ты — морочная тень планеты;

Ты —

— шорох, —

вылепленный мглой!

Блистай в мирах, как месяц млечный,

Летая мертвой головой!

Летай, как прах, — как страх извечный

Над этой —

— бездной —

— роковой!

Смотри, какая тьма повисла!

Какой пустой покой окрест!

Лишь, как магические числа, —

Огни —

— магические —

— звезд…

Как овцы, пленные планеты,

Всё бродят в орбитах пустых…

Хотя бы взлетный огнь кометы!

Хотя бы —

— мимолетный —

— вспых!

Всё вспыхнуло: и слух, и взоры…

Крылоподобный свет и гул:

И дух, — архангел светоперый —

Кометой —

— небеса —

— проткнул!

И — чуждый горнему горенью —

В кольцо отверженных планет —

Ты пал, рассерженною тенью,

Лицом —

— ощуренным —

— на свет.

Трещит заискренным забором

Сухой рождественский мороз…

И где-то ветер вертким вором

Гремит заржавленным запором;

И сад сугробами зарос.

И те же старые турусы

Под бородою Иеговы…

О, звезды — елочные бусы, —

И ты. Юпитер синеусый,

Когда же оборветесь вы?

Протми сияющие песни,

Уйми слезливую игру, —

Вселенная, — погасни, тресни:

Ты злая глыба глупой блесни!

Ты рыба, льющая икру!

Нет, лучше не кричать, не трогать

То бездыханное жерло:

Оно — черно, как кокс, как деготь…

И по нему, как мертвый ноготь, —

Луна переползает зло.

Как хрусталями

Мне застрекотав,

В луче качаясь,

Стрекоза трепещет;

И суетясь

Из заржавевших трав, —

Перевертная

Ящерица блещет.

Вода, — как пламень;

Небо, — как колпак…

Какой столбняк

В застеклененных взорах!

И тот же я

Потерянный дурак

В Твоих, о Боже,

Суетных просторах.

Вы — радуги, вы —

Мраморы аркад!

Ты — водопад

Пустых великолепии!..

Не радует

Благоуханный сад,

Когда и в нем, —

Как в раскаленном склепе…

Над немотой

Запелененных лет

Заговорив

Сожженными глазами,

Я выкинусь

В непереносный свет

И изойду,

Как молньями, — слезами.

Я — чуть живой,

Стрелой пронзенный бард —

Опламенен

Тоской незаживною,

Как злой, золотоглавый

Леопард,

Оскаленный

Из золотого зноя.

Поднял голос —

— Упорный, лукавый,

Как Пан —

— И —

— Отрывистый —

Гривистый

Черный

Курчавый

Тимпан.

Точно сон из забвенья,

Точно хитон

Фиолетовый, —

— Флейты —

— В день

Трепетный —

— Пение…

Сафо —

— Из шарфа

Душистым,

Как воздух, —

— Лицом —

Озарилась —

На звук…

Арфа —

— Струилась —

— Ручьем —

— Серебристым —

— Из рук!

Я — инок темный —

Нищ и гол;

Мне был глагол,

Как гром

Огромный, —

Когда, качая воздух,

Дол,

Взошел

На тверди облак

Громный:

— «Я —

Двери душ;

И Я

Твой дом!

— Исполни

Мой завет

Небесный!»

Я — лавь

Испуганная —

Зрел:

Из молний

Вышел муж

Чудесный…

Он длань

Простер

И очи мне

Пронзил и жег

Пернатым светом.

Со мною — Бог!

Я, — как в огне!

Внемлю пророческим

Заветам.

Своим всклокоченным

Крылом

Он проогнил

Моря и суши, —

И молнил свет,

И полнил гром —

Мои растерзанные

Уши…

Я — бледен, голоден

И бос:

Живу,

Таясь, как зверь,

В пещере…

Жду:

В ослепленный мир

Христос —

Откроет огненные

Двери…

Я — молода: внимают мне поэты;

Я — как звезда, над блеском вечерниц;

Стан — как лоза; глаза — как кастаньеты,

Бросаются из шелковых ресниц.

И тут, и там, — мне юноши Гренады

Бряцают саблями, — по вечерам, —

Под окнами играя серенады,

А по утрам — сопровождая в храм.

Мне посвящал рондэли[35] — Пирсо Памбра,

Мне обещал дуэли — дон Баран;

Но мне милее — минарет Альгамбры,

Вдруг задрожавший в воздух ятаган.[36]

Где мраморами белого бассейна

Украшен сад и где всклокочен лавр, —

Там — на заре проходит в дом Гуссейна

Хавей-Хумзи, мой ненаглядный мавр!

Его тюрбан, как митра снеговая,

Волной кисеи полощется с плечей,

Свой пенный шелк в лазурь перевивая;

А блеск очей, как… плеск кривых мечей.

Как дым, разлет молочного бурнуса;

Как роза, розовая гондура[37] —

Играет чешуей сереброусой;

Бряцает в ночь браслет из серебра.

За ухом цветик зыблется лениво…

Но… в полумрак… — взорвется барабан!..

И — выбрызнет, вдруг завизжав плаксиво,

Кривой, как месяц, ясный ятаган.

И станет красной белая веранда:

Качаясь в ночь, оскалясь из руки, —

Там голова распластанного гранда

Поднимется над берегом реки.

В трус городов

Рос

Гул и глас

Некий:

— «Я, — Христос

Иисус, —

С вами здесь

Вовеки.

Я — гром,

Гул…

Я — мировой

Слом.

Я — вас

Сомкнул

В дом световой

Свой».

Вы — дым, —

Дни!

Вы — прах, —

Храмы!

Кройте дымом

Седым

Тысячелетние

Срамы.

Стройте свой

Дом,

В легкий лет

Поднебесий!

Руки в гром

Прострем;

И — пропоем:

«Воскресе!»

Пары кипят,

Росой перловой тая;

Едва дымят

Из бледных отдалении, —

Как нежный вздох,

Как стая горностая,

На серый мох

Перегоняя тени.

Стальным зубцом

В развеянные пряжи

Проткнулся блеск

Алмазящихся стекол —

Под месящем

В серебряные кряжи,

Крича, кентавр

Караковый процокал.

Я выбросил в день

Теневую ладонь:

«О день, — переполни!

О, светом одень!»

И пырснула тень:

И как солнечный конь

Вдруг бросил из молний

Мне в очи огонь.

И воздух игривой

Улыбкой блеснул;

И блещущей гривой

Под облак мигнул;

И гул прокатился

В сутулых веках;

И гром громыхнул

В золотых облаках;

Откуда, слезяся

В свой плащ световой, —

Над чащей склонясь

Золотой головой, —

Рукой золотой

Поднимался в туман —

Сутулый, седой,

Гололобый титан.

Ныряя в сумерек дубровный,

Здесь суматошливые фавны

Язык показывают свой.

И бродит карла своенравный,

Как гриб, напучась головой;

С угрюмым горбуном Аммосом

Дивуется перловым росам

Из бледно-палевого дня;

Уставясь безобразным носом,

Слезливо смотрит на меня.

Я шляпу перед ним сметаю:

— «Мое почтенье-с!..» А Аммос —

Пасет, внимая лепетаю,

Свою блистающую стаю

Тяжелых, добрых, желтых ос;

Глядит в ручей курчавый, пенный;

И под сосной зеленотенной

Пускает из ноздрей туман;

А над сосной встает надменный

И сухопарый великан.

И суматошится день целый

В лесной пещере тот же гном;

Багровый, злой, остервенелый, —

Кует серебряные стрелы,

Приготовляет к ночи гром.

Готово!.. Тучищу пропучит;

Она — моргает и ползет;

Над лесом гребень дедерючит;

А ветер из ветвей мяучит,

Как сумасшедший, дикий кот.

И кто-то скачет вдоль дороги,

Свои вытягивая ноги

На перепрелый, серый пень…

Маячит — сумрак чернорогий;

И плачет — белоногий день.

Проходит дорогой

Из мира ушедший —

В короне двурогой

Король сумасшедший.

И блещут огромные

Синие

Очи —

В зловещие, темные

Линии

Ночи.

И плещут из пыли

Клочки багряницы, —

Как красные крылья

Испуганной птицы.

Он в дикое поле

Бросает

Ладони —

И дикое поле

Топочет

Погоней.

Лесная дебрь… Там, на опушке

Свирепый вепрь залег в кусты;

Там курьерогие избушки

Глядят в болотистые мглы;

Там по ночам нагие бабы,

Схватясь руками за бока,

Трясясь, как животами жабы, —

Со свистом чешут трепака;

Там с вытоптанной, пнистой плеши,

Надев треух, сев на пенек,

Быкоголовый, пегий леший

Развел трескучий огонек…

Клочится дым… На поле строгом

Виляет пыль седым винтом;

И бродит ветер по дорогам;

И глухо колобродит гром;

И — древний, роковой возничий, —

Седой, всклокоченный Андрон,[38] —

Гремя телегой, порет дичи,

Летучей молнией взогнен.

Взор

Божий, —

— Пламенные

Стрелы, —

Взогнит наш каменный

Позор…

Куда нам убежать

От гнева?

И как взвизжать

Из черных нор?

Дух —

Чрево, —

— Пучащие газы, —

Потухни!

Рухни,

Старый храм, —

— Где —

Вспух

От злобы

Озверелый, —

— Безлобый

Узкоглазый —

— Хам!

Жрец сала, прожеватель

Хлеба, —

Упорно

Вспучив

Смокинг —

— Гроб, —

Со щелком нахлобучив

Небо, —

— Свой черный

Котелок —

— На лоб, —

Сжав

Совесть —

— Лаковым

Портфелем,

Живот —

— Караковым

Пальто, —

Вот —

Побежит к конечным

Целям, —

— Чтоб —

— С тумбы

Грянуться

В ничто!

— «Кольцо —

— Сними мое:

Мое, как лед —

Лицо!

— В сырой, —

— Как лед, глухой

Земле — скорей

Укрой!..

— Мой дух —

— Сквозной взметет

В поля — сквозной

Воздух!..[39]

— Тебя —

— Найдет серебряным

Лучом

Кипя —

— Любовь! —

— Моя!..»

. . . . . . . . . .

И — то — ж —

— Благоухающее

Поле, —

Рожь, —

В ночь

Улетающие

Волны, ветер,

Ночь…

Гул

Вдруг набрякавших

Колокольцов —

Плеснул,

Как в сон —

— Проплакавший,

Серебряный —

Трезвон —

— Тех —

— Похорон…