Лавка древностей

Глава X

Приход и уход Дэниела Квилпа не остался незамеченным. Наискось от лавки старика в тени подворотни, ведущей к одному из многих переулков, которые расходились от большой проезжей улицы, стоял некто, занявший эту позицию еще в сумерках и, по-видимому, обладающий неистощимым терпением и привычкой к долгим часам ожидания. Прислонившись к стене и почти не двигаясь часами, он покорно ждал чего-то и собирался ждать долго, сколько бы ни понадобилось.

Этот терпеливый наблюдатель не привлекал к себе внимания прохожих и столь же мало интересовался ими сам. Его глаза были прикованы к одной точке – к окну, около которого девочка сидела вечерами. Если он и отводил взгляд в сторону, то лишь на секунду, чтобы посмотреть на часы в ближней лавке, а потом с удвоенной сосредоточенностью обращал его к тому же окну.

Мы сказали, что этот некто, притаившийся в своем укромном уголке, не проявлял ни малейших признаков усталости, и так оно и было на самом деле, хотя он дежурил здесь уже не первый час. Но по мере того как шло время, этот некто начинал недоумевать и беспокоиться и поглядывал на часы все чаще и чаще, а на окно все грустнее и грустнее. Наконец ревнивые ставни скрыли от него циферблат, на колокольне пробило одиннадцать, потом четверть двенадцатого, и только тогда он убедился, что дальше ждать бесполезно.

О том, сколь огорчителен оказался такой вывод и сколь неохотно подчинился ему этот неизвестный нам человек, можно было судить по его нерешительности, по тому, как, покидая свой укромный уголок, он то и дело оглядывался через плечо и быстро возвращался назад, лишь только изменчивая игра света или негромкий стук – чистейший плод воображения – наводили его на мысль, что кто-то осторожно приподнимает створку все того же окна. Но вот, окончательно отказавшись от дальнейшего ожидания, незнакомец с места в карьер бросился бежать, точно гоня себя прочь отсюда, и даже ни разу не оглянулся на бегу, из страха, как бы не повернуть обратно.

Этот таинственный человек без всякой передышки промчался во весь опор по лабиринту узких улочек и переулков и наконец завернул в маленький квадратный двор, мощенный булыжником. Здесь он сразу сбавил ходу, подошел к небольшому домику, в окне которого горел свет, поднял щеколду на двери и распахнул ее.

– О Господи! – Таким возгласом его встретила женщина, бывшая в комнате. – Кто там? Ты, Кит?

– Да, мама, это я.

– Что же ты какой усталый, сынок?

– Хозяин никуда сегодня не пошел, – сказал Кит, – а она даже не выглянула в окошко. – И с этими словами он, грустный, расстроенный, сел к очагу.

Комната, в которой сидел приунывший Кит, была обставлена очень просто, даже бедно, и если бы не чистота и порядок, всегда в какой-то степени способствующие уюту, она показалась бы совсем убогой. Стрелки голландских часов близились к полуночи, но, несмотря на позднее время, мать Кита все еще стояла, бедняжка, у стола и гладила белье. В колыбели у очага спал младенец, а мальчуган лет трех, в чепчике на самой макушке и в куцей ночной рубашонке, таращил большие круглые глаза поверх края бельевой корзины, куда его пересадили из кровати, и, судя по его бодрому виду, спать не собирался, что сулило в самом недалеком будущем весьма заманчивые перспективы для его ближайших родственников и знакомых. Чудная это была семейка: мать, Кит и двое ребятишек – все, от мала до велика, на одно лицо.

Кит собирался пребывать в дурном расположении духа (увы! это случается даже с лучшими из нас), но, посмотрев на крепко спящего малыша и переведя с него взгляд сначала на среднего братца в бельевой корзине, потом на мать, которая без единой жалобы трудилась с раннего утра, счел за благо подобреть и развеселиться. Он качнул ногой колыбель, скорчил рожу бунтарю в бельевой корзине, приведя его в неописуемый восторг, после чего окончательно убедился, что молчать и хмуриться не стоит.

– Эх, мама! – сказал Кит, вынув из кармана складной нож и набрасываясь на большой ломоть хлеба с мясом, который мать приготовила ему с раннего вечера. – Сокровище ты у нас, вот что! Таких на белом свете – раз, два, и обчелся!

– А я надеюсь, что и получше меня есть, – сказала миссис Набблс, – по крайней мере должны быть. Так нас проповедник учит в нашей молельне.

– А что он понимает! – фыркнул Кит. – Пусть сначала овдовеет, да поработает с твое за гроши, да попробует при этом носа не вешать, – вот тогда мы его спросим, каково это, и каждому его слову поверим.

– Да-а… – уклончиво протянула миссис Набблс. – Вон твое пиво, Кит, я его к решетке поставила.

– Вижу, – сказал он, беря кружку. – За ваше здоровье, матушка, и за здоровье проповедника, если вам так угодно! Ладно уж! Я против него злобы не таю.

– Так ты говоришь, твой хозяин никуда сегодня не пошел? – спросила миссис Набблс.

– Да, к несчастью, никуда не пошел, – сказал Кит.

– А по-моему, к счастью, – возразила его мать. – Значит, мисс Нелли не придется быть одной всю ночь.

– Правильно! – спохватился Кит. – У меня это из головы вон. Я говорю «к несчастью», потому что дежурил там с восьми часов, а ее так и не увидал.

– А вот любопытно, что сказала бы мисс Нелли, – воскликнула миссис Набблс, отставляя утюг в сторону и поворачиваясь лицом к сыну, – что бы она сказала, если б узнала вдруг, что каждую ночь, когда она, бедняжка, сидит одна-одинешенька у окна, ты сторожишь на улице, как бы с ней чего не случилось; и ведь на ногах еле стоишь от усталости, а не сойдешь с места, пока не удостоверишься, что все спокойно и она пошла спать!

– Ну, вот еще! – буркнул Кит, и на его неказистой физиономии появилось нечто вроде румянца. – Никогда она этого не узнает и, следовательно, никогда ничего не скажет.

Минуты две миссис Набблс молча гладила белье, потом подошла к огню за горячим утюгом, смахнула с него пыль тряпкой, провела им по доске и украдкой посмотрела на Кита. Она бесстрашно поднесла утюг чуть ли не к самой щеке, чтобы испробовать, горячий ли, оглянулась с улыбкой и вдруг заявила:

– Кит! А я знаю, что сказали бы люди, если бы…

– Ерунда! – перебил ее Кит, предчувствовавший, к чему она клонит.

– Нет, правда, сынок! Люди сказали бы, что ты в нее влюбился! Так прямо и сказали бы!

В ответ на это Кит смущенно пробормотал: «Да ну тебя!» – и судорожно задвигал руками и ногами, сопровождая эти жесты не менее судорожной мимикой. Но так как средства эти не принесли ему желанного облегчения, он набил рот хлебом с мясом, быстро глотнул пива и тем самым вызвал у себя приступ удушья, что временно увело разговор от щекотливой темы.

– Нет, в самом деле, Кит! – снова начала его мать. – Я, конечно, пошутила, – хорошо, что ты так делаешь и никому в этом не признаешься. Но когда-нибудь она, даст Бог, все узнает и будет очень тронута и благодарна тебе. Какая жестокость держать ребенка взаперти! Ничего удивительного, что старый джентльмен скрывает от тебя свои ночные отлучки.

– Господь с тобой! Ему и в голову не приходит, что это жестоко! – воскликнул Кит. – Разве он стал бы так делать? Да ни за какие сокровища в мире! Нет, нет! Уж я-то его знаю!

– Тогда зачем же он так поступает и зачем таится от тебя? – спросила миссис Набблс.

– Вот этого мне никак не понять, – ответил ее. – Ведь если бы он не таился, я ничего бы и не узнал А когда он стал меня выпроваживать раньше времени, я сразу решил: дай, думаю, разведаю, в чем тут дело. Слушай!.. Что это?

– Да кто-то по двору ходит.

– Нет, сюда бегут… и как быстро! – сказал Кит, вставая и прислушиваясь. – Неужто он все-таки ушел из дому? Мама, может, у них пожар?

Вызвав в своем воображении эту страшную картину, мальчик так и замер на месте. Шаги приближались, чья-то рука стремительно распахнула дверь, и девочка, запыхавшаяся, бледная, одетая кое-как, вбежала в комнату.

– Мисс Нелли! Что случилось? – в один голос вскрикнули мать и сын.

– Я на минутку, – сказала она. – Дедушка заболел… Я вошла – вижу, он лежит на полу…

– Доктора! – Кит схватился за шляпу. – Я за ним мигом сбегаю, я…

– Нет, не надо! Доктора уже позвали… я не за тобой… ты… ты больше никогда к нам не приходи!

– Что? – крикнул Кит.

– Тебе нельзя к нам! Не спрашивай почему, я ничего не знаю. Прошу тебя, не спрашивай! Прошу тебя, не огорчайся, не сердись на меня! Я тут ни при чем!

Кит уставился на нее, несколько раз подряд открыл и закрыл рот, но не мог выговорить ни слова.

– Он кричит, бранит тебя. Я не знаю, в чем ты провинился, но чувствую, что на дурной поступок ты не способен.

– Я провинился! – взревел Кит.

– Он говорит, будто ты виноват во всех его несчастьях, – со слезами на глазах продолжала девочка. – Требует тебя, а доктор сказал, чтобы ты и на глаза к нему не показывался, иначе он умрет. Не приходи к нам больше. Я за этим и прибежала, хотела тебя предупредить. Уж лучше ты от меня это услышишь, чем от кого-нибудь другого. Кит! Что же ты наделал! Ты, кому я так верила, кого считала чуть ли не единственным нашим другом!

Несчастный мальчик смотрел и смотрел на свою маленькую хозяйку, глаза у него открывались все шире и шире, но он не мог ни сдвинуться с места, ни заговорить.

– Вот его жалованье за неделю, – сказала девочка, обращаясь к матери Кита и кладя деньги на стол. – Тут… тут немного больше… потому что он всегда был такой добрый, такой заботливый. Я знаю, он скоро пожалеет о своем поступке, но пусть не принимает это слишком близко к сердцу, пусть найдет себе других хозяев… Мне очень грустно так расставаться с ним, но теперь уж ничего не поделаешь. Прощайте!

Обливаясь слезами, дрожа всем своим худеньким телом от недавнего потрясения, от щемящей боли, которую вызвала у нее и болезнь деда и весть, которую ей пришлось принести в этот дом, девочка подбежала к двери и исчезла так же быстро, как и появилась.

Бедная миссис Набблс, не имевшая раньше оснований сомневаться в честности и правдивости сына, была поражена тем, что он не сказал ни слова в свою защиту. Уж не попал ли он в компанию сорванцов, жуликов, грабителей? А эти ежевечерние отлучки из дому, для которых у него всегда было одно и то же странное объяснение? Может быть, это только для отвода глаз? Охваченная такими страшными мыслями, она не решалась расспрашивать сына и, сидя на стуле, раскачивалась взад и вперед, ломала руки и горько плакала. Но Кит даже не пытался утешить мать – ему было не до того. Младенец в колыбели проснулся и захныкал; мальчуган в бельевой корзине, упав навзничь, перевернул ее на себя и исчез под ней; мать плакала все громче и раскачивалась все быстрее, – а Кит, ничего этого не замечавший, продолжал сидеть в полном оцепенении.