Том 9. Драматургия (86)

Действующие лица

Петр.

Екатерина.

Царевич Алексей.

Меншиков.

Екатерина, Елизавета } дочери Петра.

Князь Буйносов.

Авдотья – жена Буйносова.

Блек, купец.

Ольга, Антонида } дочери Буйносова.

Мишка, сын Буйносова.

Абдурахман, калмычонок.

Василий Поспелов, драгун.

Толстой Петр Андреевич.

Шереметев, фельдмаршал.¹

Апраксин, адмирал.

Ромодановский, князь-кесарь.²

Шафиров.

Ягужинский.

Фон Липпе.

Никита Зотов, князь-папа.³

Поп Битка.

Таратутин.

Вяземский.

Еварлаков, приказный.

Юродивый.

Поп Филька.

Федька, солдат.

Жемов, кузнец.

Свешников, купец.

Фроська.

Зендеман, шкипер.

Президент Бурмистерской палаты.⁴

Степан.

Старик, рабочий.

Князь Мышецкий.

Князь Ростовский.

Князь Мосальский.

Князь Волконский.

Князь Щербатов.

Оська, приказчик Буйносова.

Преображенец.

Первый глашатай.

Второй глашатай.

Старик.

Первая немка.

Вторая немка.

Первый сенатор.

Второй сенатор.

Подрядчик.

Иеромонах.

Картина первая

Воронеж. Верфи со строящимися кораблями и кузницы на берегу реки. Склады материалов, бунты леса. Василий Поспелов в драгунском мундире – на часах, на охране. Появляется князь Буйносов в старорусском облачении, Авдотья, Ольга, Антонида, Мишка и калмычонок с ворохом одежды.

Буйносов. Послушай, кавалер…

Поспелов. Куда прешь? Ну, куда прешь?

Буйносов. Мы из Москвы по царскому указу… По дороге-то мук натерпелись, – не приведи бог. Дороги непроезжие… Овраги неперелазные… реки полноводные, – ни мостов, ни броду… Одними молитвами и живы остались… Ну – приехали с божьей помощью. А тут у вас в Воронеже дворов свободных нет… Куда нам приткнуться?.. А ведь у меня на руках две девки нежные… Рассуди, кавалер… Не на реке же на Вороне, на влажном берегу им ночевать, – тучами укрывшись, дождем умывшись…

Ольга. Да чего, батюшка, вы с ним зря-то разговариваете? Он вас и не слушает.

Антонида. Простые люди, а такие невежи.

Авдотья. Ба-а-атюшки… Заехали в грязищу, тут нам и конец пришел.

Буйносов. Не вой, дура стоеросовая. (Поспелову.) Кавалер, как бы нам государя Петра Алексеевича повидать? Ведь мы не малые родом.

Авдотья. Князья Буйносовы.

Буйносов. Где царь?

Поспелов (указывая на кузницу). А вон там.

Буйносов. Куда ты перстом указываешь? Это же кузница.

Поспелов. Ну, вот тебе царь и на кузнице.

Буйносов. Не видано, не слыхано… Да врешь ты, кавалер… Да ты не смеешься ли над нами? (Глядит на него и – вдруг.) Авдотья, взгляни на него.

Авдотья. Батюшки, – он!

Ольга. Я спервоначала его признала.

Антонида. Он!

Буйносов. Ты это?

Поспелов. Ну, я.

Буйносов. Васька Поспелов?

Поспелов. Ну да, протри глаза-то.

Буйносов. Холоп! (Хватает его.) Стража! Хватайте беглого человека.

Поспелов. Отпусти… Не трожь царский мундир.

Буйносов. Ах ты сукин сын!

Поспелов. Царского драгуна – сукиным сыном… Стража! Возьмите боярина, он мундир на мне рвал.

Буйносов. Зови, зови! Я тебе кандалы набью, вор!

Поспелов. Стража!

В дверях кузницы показывается Петр, в кожаном фартуке, – он вышел взглянуть на шум.

Петр. Из-за чего шум?

Буйносов (становится на колени). Государь милостивый, царь Петр Алексеевич, смилуйся…

Авдотья (валится на колени). Смилуйся…

Ольга (быстро – сестре). Тонька, на колени не становись, делай французский политес.⁵

Кланяются.

Петр (глядит на них, взгляд его пронизывающий, впитывающий, – взгляд человека, никогда не привыкающего к новизне впечатлений; перевел глаза на Поспелова). Ну?

Поспелов. Почему, не знаю – пришел этот человек, стал рвать на мне мундир, оторвал пуговицу. По регламенту – должен его отправить на рогатку.

Петр (Буйносову). Встань! Ну?

Буйносов. Врет он, врет, государь… Пуговица у него сама отлетела…

Авдотья. Сама, сама отлетела…

Буйносов. Он мужик – мой кабальный. Когда от тебя, государь, приезжали брать у нас на военное ополчение людишек, – этого мужика я не отдал… Пусть, вор проклятый, сначала вернет мне должок. За ним не малые деньги: семь рублев с полтиной… Ну, как его отдам в ополчение, а его на войне убьют? А он, вор, с правежа⁶ от побоев моих убежал. Где такой закон? Вели с него мундир снять.

Петр (Поспелову). Под стражу его берешь?

Поспелов. Точно так, по регламенту.

Петр. Отпусти его, я сам разберу. (Буйносову.) Что ты послушался и с чадами приехал к нашему двору, на радости я тебе прощу, князь Роман Борисович, но заплатить придется.

Буйносов. Не бесчести нас, государь.

Петр. За бесчестие и побои часового драгуна – заплатишь десять рублев, за порванный мундир – особо. (Быстро Ольге.) Танцевать умеете?

Ольга. Тайно от тятеньки учимся контердансу, минувету и немецкой польке.

Антонида. Еще не научились.

Петр. Здесь живо научим. Живем весело. И вино пьете?

Ольга. И кофей пьем и вино.

Петр. Отлично. Нам такие красавицы нужны.

Жемов (показывается в дверях кузницы). Молотобоец!

Петр. Здесь!.. (Ольге и Антониде.) Подождите меня. (Быстро уходит в кузницу.)

Ольга. Какой кавалер, Тонька!

Антонида. Только что руки чумазые.

Ольга. Какой обходительный!

Буйносов. Царь… От византийских императоров… Взглянуть бывало страшно, как на бога. Этот – в саже вымазан… Мама, сон мне, что ли, снится?

Авдотья. Тебя же обидели, отец, с тебя же десять рублев.

Буйносов. Встань, ворона, – боярскими коленами грязь вытираешь… (Дочерям.) А вы уж перед ним и растопырились, так и защелкали языками.

Ольга. Досыта намолчались в ваших теремах, государь нам нынче говорить приказал.

Антонида. И танцевать велел.

Ольга. И вино пить велено.

Буйносов. Замолчите, кобылищи! И ведь ничего не сказал: идти нам или стоять, как служить, где голову приклонить?

В дверях кузницы у наковальни показывается Жемов с молотком, стучит по наковальне.

Жемов. Живей, живей, подхватывай. Навались! Разом – пошел, пошел…

На наковальню плывет якорь, поднятый на блоке.

Петр Алексеич, что же ты, давай лапу…

Петр. Есть…

Жемов. Подводи. Опускай. Наклоняй. Клади. Осторожнее! Петр Лексеевич, что же ты? Лапу?

Петр. Есть… (Появляется, неся в клещах раскаленную якорную лапу. Хочет положить ее на наковальню, промахивается, роняет.)

Жемов. Черт безрукий!

Петр. Есть… (Кладет лапу.)

Жемов (прилаживая лапу). Ну, молодцы… Раз-два-три… Раз-два-три…

Петр и двое молотобойцев начинают ковать молотами.

Живей, живей, раз-го-варивай!..

Буйносов. Не знаю, в какую сторону глаза отвести от стыда-то… Уйти, что ли, отсюда.

Ольга. Государь ждать приказал.

Буйносов. Чего?

Поспелов. Не толпитесь около кузни, сядьте вон там, на бревнах.

Все семейство Буйносовых идет к бревнам. Якорь продолжают ковать.

Буйносов. На бревнах, Авдотья, думному боярину. Конец это, что ли?

Авдотья. Юродивые давно кричат: скоро конец всему, антихрист народится.

Буйносов. Тише, ворона, знаешь – за такие слова…

Авдотья. Сбывается, батюшка.

Буйносов (калмычонку). Абдурахман, клади нам мягкое под зад. (Усаживается.)

Мишка. Тонька, Ольга, дайте семечек.

Ольга. Обойдешься.

В кузнице кончили ковать. Петр в кадке моет руки.

Петр (Жемову). Это кто же – черт безрукий?

Жемов. Не серчай, Петр Алексеевич, меня ведь тоже били за такие дела.

Петр. Я не виноват, клещи были неподходящие, видишь, как руку-то ссадил.

Жемов. Клещи были подходящие, Петр Алексеевич.

Петр. Помолчи все-таки…

Жемов. Можно помолчать.

Издали голоса часовых: «Смирна!»

Поспелов. Смирна! На караул!

Петр (вытирая руки). Кто идет?

Поспелов. Фельдмаршал Шереметев, адмирал Апраксин, третьего не знаю, четвертый – денщик Меншиков.

Антонида. Ольга, какие пышные кавалеры!

Ольга. Это государевы министры.

Меншиков быстро входит, подходит к Петру.

Меншиков. Петр Андреевич Толстой прибыл.

Петр. Давай, давай его сюда.

Входит Толстой, Шереметев и Апраксин.

Здорово, Толстой, здорово, господин фельдмаршал, здорово господин адмирал…

Министры кланяются, сняв шляпы и метя перьями.

Мишка (тихо). Глядите, перьями по земле метут, умора.

Ольга (тихо). Молчи, дурак великовозрастный. Петр. Какие вести из Константинополя? Толстой. Дурные, государь.

Петр пронзительно взглянул на него, отходит в сторону. Толстой отходит вместе с ним.

Петр (отрывисто). Говори.

Толстой. Когда шведский король учинил нам жестокую конфузию под Нарвой, цезарский посол и английский посол в Константинополе делали великому визирю приятный визит с немалыми подарками. Турки тогда едва не склонились на войну с нами.

Петр (нетерпеливо). Короче, не тяни.

Толстой. Слушаю… Когда же король Карл нежданно повернул от Новгорода на Варшаву и на Дрезден и учинил конфузию польскому королю и саксонскому курфюрсту, цезарский посол и английский посол в Константинополе делали мне визит и спрашивали про твое, государь, здоровье. Нынче же, когда ты, государь, начал славно бить в Ингерманландии⁷ шведские войска, цезарский посол и английский посол делали великому визирю приятный визит и дали ему ж сорок тысяч червонцев и склонили нарушить мирные договоры с нами и грозить нам войной.

Петр. Что ты пустое мелешь, старая лиса!

Толстой. Таков великий европейский политик – не допускать Российское государство к Балтийскому и Черному морям.

Петр. Хороши привез вести! Для чего ж я тебя в Константинополь посылал?

Толстой. В европейский политик с пустыми руками лезть напрасно, государь. Против цезарского и английского посла мы у великого визиря только под носом сорока соболями помахали, да и соболя-то были молью траченные. Оные послы не только у визиря – у самого султана сидят на диване, кушают шербет, а нас дальше сеней и пускать не хотят.

Петр. Денег у меня нет.

Меншиков. У нас другое имеется – покрепче – для европейский политик.

Петр. Молчи, не моги встревать. (Указывая на строящиеся корабли.) Вот мой политик.

Меншиков. По сорока пушек – каждый.

Петр. На этой неделе оснастим «Нептуна», на нем и поплывешь в Константинополь – разговаривать с великим визирем. (Пальцем Толстому в лоб.) Не была бы твоя голова умна, давно бы слетела на плахе, это ты хорошо знаешь… Добудь мне мир с турками… Черт с ними, хотя бы на десять, на пять лет.

Толстой. Постараемся, коли бог поможет.

Петр. А не поможет бог – все равно сделаешь. (Берет у Апраксина бумагу.)

Меншиков (Толстому). Сорока соболями помахал! Сорока пушками надо, – это другой разговор.

Толстой (предлагая табакерку). Угощайтесь, господин денщик.

Меншиков. Данке зер.

Петр. По старинке думаете, господин адмирал, по старинке работаете… Матрозов мне нужно – худо-худо – две тысячи ребят, привыкших к морю.

Апраксин. Откуда же их взять, Петр Алексеич, – народ наш сухопутный…

Петр. Пошли на Белое море, к поморам, они волну и ветер любят.

Апраксин. Слушаю… Будет сделано.

Петр (Шереметеву). Господин фельдмаршал, сегодня ты едешь к войску?

Шереметев. Сегодня, Петр Алексеевич.

Петр. В Москве – проездом – захвати сына Алексея… Довольно ему по церквам да монастырям шататься, про антихриста с юродивыми гнусавить. Пускай в твоем шатре поживет, на бранном поле.

Шереметев. Слушаю. Будет сделано, Петр Алексеевич.

Петр. Алексашка!

Меншиков. Здесь, мин херц.[25]

Петр. Обедаем у тебя… Кланяйся, проси гостей… Девок проси, княжон Буйносовых. (Рассматривает бумаги, поданные Шереметевым.)

Меншиков (подходя к семье Буйносовых, начинает раскланиваться). Боярышням Буйносовым гутен морген…[26] Прошу пожаловать ко мне, прелестные девы, эсен,[27] водка тринкен,[28] чем бог послал…

Ольга. С удовольствием, прелестный кавалер.

Антонида. Ваши гости, прелестный кавалер.

Буйносов (подходя). Постой, постой, ты сначала скажи – кто ты таков, объявись.

Меншиков (кланяясь ему и Авдотье). Царский денщик Александр Данилович Меншиков.

Буйносов. Какого роду, скажи?

Меншиков. Самого подлого.

Авдотья. Меншиков!.. Батюшка, в Москве все знают, что ты медведя водил и пирогами торговал.

Меншиков. Случалось.

Буйносов. Не пойду! Дочерей не пущу! Не видано это, не слыхано…

Петр (отрываясь от чтения бумаги). Князь Роман Борисович, это сынок твой?

Буйносов. Недоросль, государь.

Петр. Эка, недоросль, – коломенская верста… Чему его учишь?

Буйносов. К ученью неразумен еще, мал.

Авдотья. Дитя еще нежное.

Петр. Вот… Отправляем в Амстердам учиться детей дворянских. (Указывает на бумагу.) Один у нас заболел оспой, так мы пошлем твоего взамен.

Буйносов. Мишку моего в Амстердам?!

Антонида (быстро – сестре). Мишку нашего в Амстердам посылают.

Ольга. Вот дураку счастье подвалило…

Авдотья (завыла). Не берите от меня сына мово родного… Лучше в могилу нас обоих заройте…

Мишка (завыл, но притворно). Родной батюшка, родная матушка, зачем меня на свет родили… Пропала моя головушка…

Петр. Подойди!

Мишка подходит, за ним Абдурахман.

В Амстердаме учиться будешь или по кабакам шляться?

Мишка. По кабакам… (Повалился в ноги.)

Абдурахман. Учиться будем.

Петр. Это кто такой?

Абдурахман. Абдурахман, холоп.

Петр. Поедешь с княжонком в Амстердам, присматривай за ним, чтобы там не пьянствовал.

Абдурахман. Присмотрю, Мишка будет учиться.

Меншиков. Мин херц, бородач упрямится, не идет… Меня лает…

Петр. Дай ножницы. Роман Борисович, устав знаешь? (Берет его за бороду.) Быть на ассамблеях всем, равно мужска и женска пола, без места… Пить, танцевать и табак курить… (Режет ему бороду.)

Буйносов. Государь! Батюшка!.. Боже мой! Боже мой!

Петр. Борода – гнусна и бесполезна, ибо есть обычай невежества и старой обыкновенности… Женской породе борода зело не любезна, ибо в ней грязь и вонь… (Меншикову.) С него возьмешь еще десять рублей – за бороду.

Меншиков. Есть! Мин херц…

Петр. Жемов!

Жемов (из кузницы). Здесь, Петр Алексеевич.

Петр. Обедать к Меншикову. (Антониде и Ольге.) Обрадовали меня, что приехали… Нам красивые девицы до смерти нужны… А уж плясать научим так, чтобы каблуки отлетали…

Все уходят.

Авдотья (мужу). Батюшки, оголили, голова-то, слава богу, еще осталась. Бросил бы ты упрямиться. Буйносов. Не видано, не слыхано…

Картина вторая

Лифляндская изба.⁸ За дверью шум, сердитые голоса. Дверь распахивается. Вскакивает Поспелов, таща Екатерину в изодранном платье, в солдатском кафтане поверх. Толкнув ее на лавку, оправляет на себе парик, платье.

Поспелов. Дьяволы! Шум какой подняли! Было бы из-за чего… (Екатерине.) Ну, ты… Не реви, говорю, замолчи. Сказано – взять тебя к фельдмаршалу и – вся недолга. Вымой личико, оправься, неряха… Как звать?

Екатерина. Ой, ой, ой…

Поспелов. Ну что – ой, ой!.. Спасибо скажи, что тебя из обоза в боярские хоромы взяли… Там бы тебя под телегой помяли драгуны… Не реви, перестань, дура… Фельдмаршал бабьей сырости не любит… Иди, я солью… (Толкает ее к рукомойнику, подает ей умыться из ковша.) Мой щеки, глаза мой хорошенько, вода студеная. Тебя вчерась, что ли, в плен взяли?

Екатерина. Вчера-а-а…

Поспелов. Кто взял, Федька?

Екатерина. Федика…

Поспелов. Ты по-русски-то понимаешь?

Екатерина. Понимаешь чути-чути…

Поспелов. Утиральника нет чистого… Подолом вытрись… Стирать-то умеешь?

Екатерина. Умеешь чути-чути…

Поспелов. Фельдмаршал чистоту любит… Он в Италии бывал и в Константинополе бывал, к чистоте привык… Ты возьми ведро, тряпку, вымой пол, лавки, первым делом… Поняла меня? Вон ведро… Да сними ты кафтанишко солдатский… А юбку подоткни, где рваная. А стряпать умеешь?

Екатерина. Стряпать умеешь чути-чути…

Поспелов. Чути-чути… Ты ему щи навари, чтобы ложка стояла… Фельдмаршал страсть наваристые щи любит… И все такое прочее, горячее. Чего опять плачешь, я тебя добру учу… Чтоб фельдмаршал был с тобой ласковый…

Екатерина. Он ласковый?

Поспелов. То-то, что ласковый к вашей сестре.

Федька (врывается). Господин квартирьер… Зачем у меня девку отняли из обоза? Она моя добыча… Я ее на шпагу взял.

Екатерина. Он меня на шпагу взял, он меня защитил. Он правду говорит, солдаты платье уже на мне рвали, он мне свой кафтан на плечи надел.

Федька. Поспелов, отпусти девку.

Поспелов. Очумел ты, – девку для фельдмаршала привели.

Федька. Очень хорошо. Катька, надевай кафтан.

Екатерина. Сейчас надену кафтан.

Поспелов. Уйди добром, Федор.

Федька. В артикуле нет такого закону – отымать добычу у солдата. (Тащит Екатерину к двери.)

Поспелов (с силой отталкивает его). Из-за тебя мне головой отвечать!

Федька. Ты чин не велик. (Ударил его в грудь.)

Поспелов (покачнулся, но устоял). Ого, ты вот как, брат…

Федька. Еще хочешь?

Поспелов. Получай… (Ударил Федьку в грудь, тот не покачнулся.)

Федька. Не серди меня.

Поспелов. Сказано мне – девку беречь, приказ военный, живую не отдам.

Федька. Ой, не серди меня.

В это время под самыми окнами – отчаянная стрельба, лязг сабель, крики.

Екатерина. Ой, шведы!

Поспелов. Вот черт, опять шведы!.. На… (Сует Федьке ружье, хватает пистолеты.)

Оба выбегают.

Екатерина. Майн готт![29] (В страхе становится за печку.)

Алексей (вбегает в ужасе). Шведы!.. Шведы!.. (Срывает с себя офицерский шарф, бросает, мечется. Выдергивает из кармана пистолет, взводит курок.) Проклятые, проклятые… (Слыша голоса.) Кто там? Кто там?.. (Швыряет пистолет.)

Входит Шереметев.

Шереметев. Ничего, бог милостив…

За ним входят Ягужинский, генерал фон Липпе и Поспелов.

Жалко – царевича напужали.

Алексей. Отбили шведов?

Шереметев. Отбили, батюшка… Да шведов немного и было, они тут повсюду рыскают – за хлебом, за сеном… И ведь чуть не взяли у нас обоз… Как же ты, генерал фон Липпе, их проморгал? Эх, немец ты, немец…

Ягужинский. Не подоспей Меншиков – пропал бы весь обоз.

Фон Липпе. Этот война – неправильный война. Это не научный война, это разбойничья драка.

Шереметев. Видишь ты, – не научная война. А шведа бьем и города берем… Садись, генерал, садись, полковник, садись царевич… (Поспелову.) Избу для царевича приготовили?

Поспелов. Все готово, велел только печь вытопить.

Шереметев (тихо). Пленную девку привел?

Поспелов. Привел.

Шереметев. Иди.

Поспелов уходит.

От Петра Алексеевича ответа не получено. Как нам быть теперь? Более того, неприятельской земли разорять нечего, – все разорили и запустошили, что могли. Осталась у неприятеля только Нарва, Ревель да Рига. Шведы уже становятся на зимние квартиры. Король Карл гоняется по всей Европе за королем Августом польским, и Карла сюда скоро не ждут. Дать ли нам отдых войску и становиться на зимние квартиры, или пойти еще побить генерала Шлиппенбаха и уж тогда окончить зимний поход? Что скажешь, царевич? Твой голос – первый.

Алексей. Отец прикажет – то и делай, поменьше думай.

Шереметев. Петр Алексеевич думать нам велит. За то он и бояр подкосил, что плохо думали, и нас, худородных, поставил – добывать отечеству славу.

Алексей. Отвяжись от меня, Шереметев. Знобит меня, отвели бы меня в избу.

Шереметев. Знобит – с непривычки. Петр Алексеевич тоже спервоначалу-то – стоит, бывало, под ядрами весь белый, губы закусит до крови. Потом привык.

Алексей. Никогда я не привыкну… Напрасно меня из Москвы привезли… Нарочно меня – мучить привезли… Проклятые, проклятые…

Входит Меншиков, разгоряченный, в руке окровавленная шпага.

Меншиков. Видел… Изрубили к черту весь отряд. Сорок два шведа… Троих сам с седла снял. (Вытирает шпагу о полу кафтана, бросает в ножны.)

Шереметев. Ну, что ж, славно потешился, Александр Данилович. Ратная потеха – мужам утеха.

Меншиков. Жалко, царевича с нами не было, повеселился бы на коне с вострой сабелькой.

Алексей. Ну тебя к черту, дурак ты, Меншиков.

Меншиков (хохочет). Привыкать надо к таким делам. А ну, как Петр Алексеевич спросит, не пужался ли ты шведов, ядрам не кланялся ли? Что ему ответить?

Алексей (с ненавистью). Время будет – об этих словах пожалеешь, Меншиков.

Меншиков. Ну? Неужто?

Шереметев. Не цепляйся ты к нему, Александр Данилович. Царевич молод, от дворцовой неги взят в поход, а ты, гляди, какой боров.

Алексей. Я пойду лучше. (Идет к двери.)

Шереметев. Проводи его, возьми фонарь в сенях.

Меншиков. Надоел он мне хуже горькой редьки.

Меншиков и Алексей уходят.

Фон Липпе. Господин фельдмаршал задал весьма серьезный вопрос… Что нам делать?.. Гм… Сразу я не могу ответить. Я должен хорошо подумать на сытый желудок.

За печкой вздохнули, Шереметев обернулся, кашлянул.

Шереметев. Что ж… Поди, поди, генерал, подкрепись, потолкуем после ужина.

Фон Липпе. Военная наука говорит: никогда не решай поспешно. Торопливость и голодный желудок – худший враг человеку. (Уходит.)

Шереметев. Навязали нам, прости господи, немца, слушать его, – до сих пор бы под Новгородом стояли, все думали…

За печкой опять вздохнули.

(Забеспокоился, взял со стола письмо, опять покосился на печку.) Ты вот что, Ягужинский, возьми-ка письмо, перебели, нынче же государю послать… Поди, поди к себе…

Ягужинский. Разреши, господин фельдмаршал, – не человек ли за печкой?

Шереметев. Кошка, кошка за печью. Поди, поди… (Дает ему шляпу, толкает к двери.)

Ягужинский уходит. Шереметев идет к печке. Из-за нее выходит Екатерина.

Здравствуй.

Екатерина (делает книксен). Гутен таг…[30]

Шереметев. Зовут как?

Екатерина. Элене – Катерина…

Шереметев. Хорошо зовут… Ну, Катерина, садись, не бойся, не обижу.

Екатерина. Спасибо.

Шереметев. В плен тебя взяли? Ай-ай… Бывает, бывает. Роду какого – боярышня?

Екатерина. Нет, служанка… В услужении была у пастора Эрнеста Глюка.

Шереметев. Служанка? Очень хорошо. Стирать умеешь?

Екатерина. Стирать умею. Наваристые щи умею варить.

Шереметев. Весьма хорошо. А мне, видишь ты, в походе без женщины трудновато, и холодно, и голодно, нет тебе рубашки постирать… Да то, да се… Ну, что же ты – девица?

Екатерина (заплакала). Нет уже.

Шереметев. Очень хорошо… Значит, замужем?

Екатерина. За королевский кирасир⁹ Иоганн Раббе.

Шереметев. Убит, чай?

Екатерина. Не знаю. Как вашим войскам ворваться в Мариенбург, – Иоганн бросился в озеро и поплыл.

Шереметев. Утонул… Плакать, Екатерина, не надо… Ты молодая, красивая… Погоди немного, по первопутку пошлю солдата в Новгород, привезут тебе платье шелковое, пестрое, шубенку лисью… Есть хочешь?

Екатерина. Очень.

Шереметев (хлопотливо сдергивает полотенце с того, что стоит на столе). Ах, батюшки, а есть-то и нечего… Тебе бы, чай, пряничков медовых хотелось?.. Вот мясо да хлеб черствый… Вино пьешь?

Екатерина. Не знаю. (Быстро ест.)

Шереметев. Значит, пьешь.

Екатерина. Значит, пьешь.

Шереметев. Ишь ты, какая голодная… Покушай, выпей, обойдись… Мы хорошо заживем… Я ведь еще ничего себе?

Екатерина. Ничего себе…

Шереметев. Меня бабенки любят… Бранить или побить – я это никогда… Само собой, и ты со мной поласковей…

Екатерина. Как вас величать?

Шереметев. Борис Петрович.

Екатерина. Выпейте со мной, Борис Петрович.

Шереметев (наливает). Здравствуй, Катерина.

Екатерина. Здравствуйте, Борис Петрович… Садитесь поближе уж.

Шереметев. Ишь ты какая, черноглазая…

Входит Меншиков.

Меншиков. Отвел… На печку уложил… Чистый волчонок…

Шереметев. Да господь с тобой, Александр Данилович, ты бы пошел к себе, поужинал, опосля потолкуем.

Меншиков. Так, так, так… Это кто же у тебя такая?

Шереметев. Да так, девка одна пленная, белье стирает. Ужина-то у меня и не собирали, и горячего нет, ты поди к себе, поди.

Меншиков (глядит на Екатерину: внезапно – горячо). Фельдмаршал, уступи девку!

Шереметев. Да господь с тобой, Александр Данилович… Она мне самому нужна…

Меншиков. Продай… Ей-ей, продай… Не пожалею, торговаться не стану…

Шереметев. Да что ты, не надо мне твоих денег.

Меншиков. Кобылу отдам караковую!.. Бери чепрак и седло!

Шереметев. Да не хочу я твоей кобылы!

Меншиков. Ох, не ссорься со мной, фельдмаршал…

Шереметев. Да на что тебе эта девка далась, Александр Данилович! Да и девка-то худая… Все у тебя есть: молодой, взысканный… Чего ты у старика последнее отнимаешь.

Входит Поспелов.

Поспелов. Александр Данилович, царевич тебя зовет, вина требует, сердится.

Меншиков. Ладно… Фельдмаршал, подумай хорошенько… Мне ведь что загорится – через огонь полезу. (Подходит к Екатерине.) Ну, где тебе с такой, старому, справиться!.. Верно я говорю?

Екатерина. Где тебе с такой справиться!

Меншиков (целует ее). Сахарная! (Идет к двери.) На другом отыграешься, фельдмаршал. (Уходит.)

Шереметев. Бесстыдница… Ах ты бесстыдница!

Картина третья

Деревянные палаты Меншикова в Петербурге. Меншиков входит, сбрасывает шляпу, плащ.

Меншиков. Катерина, Катерина!

Екатерина (появляется в боковой двери). Здесь я, Александр Данилович, свет ясный…

Меншиков. Сейчас гости будут.

Екатерина. Гости.

Меншиков. Готовь скорее, что есть дома… Дай-ка новый парик да кафтан побогаче.

Екатерина кидается к сундуку, достает.

Царь вдруг приказал – чтоб была ассамблея.

Екатерина. Александр Данилович, у нас – только холодное, горячего ничего нет.

Меншиков (одеваясь). Ставь что есть… Да на разные столы насыпь табаку кучками, да трубки, свечи, шахматы не забудь. Водки покрепче, перцовой, – иностранцы будут.

Екатерина. По какому случаю ассамблея?

Меншиков. Дура! Погляди. (Показывает на груди портрет Петра.) Походил я в царских денщиках, довольно. Сегодня пожалован губернатором Питербурха.

Екатерина. В сем случае позвольте поцеловать вас в сахарные уста.

Меншиков (у зеркала, надевая парик). Оставь, не мешай… Я муж государственный, – целуй руку.

Екатерина. Александр Данилович, но ведь и города такого еще нет, одни болота да черные хижины.

Меншиков. Построим… А что, плохи мои палаты?.. (Указывая в окно.) Неву отвоевали у шведа – наша. Балтийское море – наше… Гляди: это тебе не город… К осени закончим крепость, – швед зубы сломает… Адмиралтейство – не хуже, чем в Амстердаме… По берегам дворцы будем строить… Ну, ступай, ступай, никак уж идут…

Екатерина. А мне где прикажешь быть, на кухне?

Меншиков. Побудь где-нибудь… Начнем танцевать – приоденься, отчего же, попляши… Только не суйся ты на глаза Петру Алексеевичу.

Екатерина. Отчего не соваться на глаза Петру Алексеевичу?

Меншиков. Отчего, отчего… Была у него девка Анна Монсова, он про нее узнал нехорошее и ее – долой. Вот уж около года ходит один, как голубь… Смотри, Катерина…

Екатерина. Смотрю, Александр Данилович. (Уходит.)

Меншиков (в окошко). Эй, Шафиров, здорово… Иностранцев веди с красного крыльца… Куда же ты в грязь лезешь, потонешь, левее бери, по доскам…

Чистая перемена.

Там же. Широкие двери в глубине раскрыты. Столы. Свечи. Гости сидят за столом, пьют, курят. За одним из столов – иностранцы: купец Блек, шкипер Зендеман. Шафиров и около Меншиков с кувшином. За другим столом – Петр играет в шашки с Жемовым, около купец Свешников.

Меншиков (Шафирову). Почему англичанин не хочет пить, почему скучен?

Шафиров. Господин Блек обижается, что государь на него не глядит.

Меншиков. Больно уж твои иностранцы важны приехали.

Шафиров. Деньги у них большие, Александр Данилович.

Меншиков (купцу Блеку). Господин Блек, надо тринкен.

Блек (подняв палец, предостерегая). Но-но-но!

Шафиров. Да он говорит – для него чересчур крепко.

Меншиков. А нам в самый раз. Не хочет, не надо… Шкипер Зендеман, выпьем за первый голландский корабль, что ты не побоялся – приплыл к нам в Петербург…

Шафиров (переводит). Let's drink to the first Dutch ship in Petersburg, your health – you weren't afraid to come to us.[31]

Зендеман. Тринкен? Можно. (Пьет с Меншиковым.)

Меншиков. Ты правильный человек, морской человек.

Зендеман. Крепкий водка.

Меншиков. Нам таких людей побольше. Давай еще.

Петр (Жемову). Стоп! Плутуешь, брат.

Жемов. Правильно, Петр Алексеевич, отроду я не плутовал. Три пешки беру и тебя – в нужник.

Петр (раздумывая). Постой, постой…

Свешников (Жемову). А тебе бы, кузнец, поддаться надо.

Жемов. Зачем я ему поддамся? Мы в крепкие играем, не в поддавки.

Свешников. Все-таки.

Жемов. Это ты, купец, все-таки… А мы – не все-таки.

Петр. Ладно. Сдаюсь. (Меншикову.) Данилыч, я проиграл полтину, заплати ему.

Меншиков (подходя). Мин херц, Шафиров говорит – у англичанина Блека деньги большие. Только он хочет тяжелый договорчик, чтоб весь мачтовый и корабельный лес шел ему и никому больше… А уж надутый, мин херц, как пузырь, сидит. И дает дешево.

Петр встает, подходит к иностранцам. Они встают.

Петр. Выпить хочу за любезного брата моего аглицкого короля.

Шафиров (переводит). The tzar wishes to drink the health of his beloved brother, the king of England.

Петр. Данилыч, крепышу, самого жестокого.

Меншиков. Есть, мин херц, самого жестокого.

Блек. Every Englichman drinks the first glass to his king, the second to the invincible English navy and the third – to the welfare of English trade.

Шафиров (переводя). Он говорит, всякий англичанин первый-де стакан пьет за своего короля, второй-де за аглицкий непобедимый флот, третий – во здравие аглицкой торговли.

Петр. Так пусть англичанин все три стакана и выпьет во здравие. (Сам наливает, подает.) За короля!

Блек пьет.

За флот!..Пей, пей, купец, сие крепко да здорово.

Блек пьет.

За барыши…

Блек. Будет… Невозможно…

Петр. То-то, с другого стакана по-русски заговорил… Пей…

Блек пьет.

Ну вот. Теперь поговорим о делах.

Зендеман (Меншикову). Царь Петр умный голова.

Меншиков. А ты что думал!

Петр, Блек, Шафиров и Меншиков отходят в глубину, разговаривая. Появляется Алексей. Озирается с зябкой улыбкой, кланяется в спину отцу. К Алексею подходят Шереметев и Буйносов.

Шереметев. Здравствуй, Алексей Петрович. Буйносов. Что опоздал, царевич, нездоров, что ли?

Шереметев. Ну, как тебе – против Москвы – на новом месте?

Алексей. Ничего… Хорошо у вас… Партикулярно…¹⁰

Буйносов. Сыровато маленько, город-то на болоте… Место зыбкое…

Алексей. Ничего, стерпится, слюбится… Господь терпеть приказал…

Шереметев. Наслышаны, наслышаны, радости ждем от тебя…

Алексей. Какой радости?..

Шереметев. Что женить тебя батюшка собрался на австрийской принцессе…

Алексей. Ничего не знаю, это дело батюшки… А я еще не разумен…

Шереметев. Породниться с австрийским императором – это большой политик, царевич.

Алексей. Ты к чему это клонишь? Все вы тут загадками разговариваете… Точно и не русские люди, ей-ей… (Отходит.)

Буйносов. От табаку у него головка кружится.

Шереметев. От табаку ли?

Буйносов. Ох, табак, табак! Какой его сатана выдумал? А вот у меня, скажем, две девки с цепей рвутся, а ведь женихов-то здесь в Питербурхе нет… Кои молоды – все за море посланы.

Шереметев. Женихов тебе весь Преображенский полк да весь Измайловский…

Буйносов. Род-то наш уж очень знатен. Ведь князья Буйносовы от Романа Буйноса-Овчины, что вышел в тринадцатом веке из цезарской земли с дружиною.

Шереметев. Так, так…

Буйносов. Три века в государевой думе сидим боярами и окольничими… Не хочется худородного-то в зятья брать, породу портить.

Шереметев. Так, так…

Буйносов. А ведь придется?

Шереметев. Ох, придется.

Буйносов. Сделай милость, фельдмаршал, уж шепни ты государю словечко: может, сам ко мне сватом приедет, все-таки честь была бы.

Шереметев. Само собой.

Проходят. Ягужинский проходит с двумя немками.

Первая немка. Мой дедушка был пивовар, и мой папаша был славный пивовар, и мой Иоганн пивовар.

Ягужинский (второй немке). Загадки умеете отгадывать?

Первая немка. Она еще боится. Она еще недавно из Москвы. Ее папаша преславный булочник в Немецкой слободе.

Ягужинский (второй немке). Отгадайте изящную загадку: что лучше – любить и потерять, или вянуть – не любить, зато не потерять?

Первая немка (хохочет). Она этого еще не понимает… Она очень стыдливая.

Ягужинский. Обтерпится… Мы люди веселые…

Они проходят

В дверях шум. На четвереньках вползает огромный человек, на нем поп Битка и князь-папа – Никита Зотов.

Битка. Обидели, обидели нас, не позвали…

Князь-папа. Пьем, пьем, пьем во имя всех пьяниц, во имя всех скляниц, во имя всех кабаков, во имя всех Табаков…

Битка. Аминь! Оскверняю дом сей и все пьяное собрание…

Буйносов. Тьфу! Поп, а безобразничает.

Битка. Мне царь безобразничать приказал… Мы с князем-папой с утра трудимся, бочонок водки вылакали за твою княжескую непомерность.

Подъезжают к столу, слезают с человека, берут кубки.

Князь-папа. Пьем, пьем, пьем во имя всех брюхатых, во имя всех толстозадых, во имя всех ленивых, во имя всех спесивых…

Битка. Во имя воров и казнокрадов. Аминь!

Меншиков. Будя вам орать, дьяволы!

Битка. Обидели духовное лицо! Степан, вези нас к бочке. (Опять садится на Степана, едет по комнате.)

Зендеман (хохочет). Поп верхом на человеке!

Битка (протягивает ему стакан). Трижды оскверняю питие… Пей, иностранный…

Зендеман. Русский любит шутить. Виват![32]

Князь-папа. Во имя всех ветров, во имя всех шкиперов…

Битка на Степане и князь-папа уезжают в глубину. Хохот гостей.

Оттуда на первый план выходит Алексей, лицо его искажено, глаза расширенные, побелевшие.

Алексей. Антихристы, антихристы…

Буйносов. От табаку это у тебя, от дыма табачного, царевич… Пойдем на крыльцо, подыши ветром, сокол ясный…

Они проходят. Появляются Петр и Шафиров.

Петр (Шафирову). Скажи этому пузырю: я сам повезу лес в Англию. Не продавать ему ничего… Свешников!

Свешников торопливо подходит.

Ставь водяное колесо на реке Ижоре, ставь лесопилку, пили доски, пили мачтовый лес… Воровать будешь?

Свешников. Господи, Петр Алексеевич, да для нас царская копейка дороже, кажется, своей жизни.

Петр. Помолчи… Дам тебе два барка трехмачтовых, – погрузишь лес и повезешь в Лондон.

Свешников. Петр Алексеевич, боязно, языкам мы не научены.

Петр. Учись… Приказываю. Даю год сроку… Ответишь…

Свешников. Горячий ты какой, Петр Алексеевич.

Петр. Я вас, бородачей толстопузых, знаю, – учены вы в московских рядах воровать, теперь поучитесь торговать.

Свешников. Господи, да когда же мы…

Петр. Данилыч, заготовь указ: первому негоцианту-навигатору – заграничный патент, чтоб пять лет с него не брать пошлин… Как тебя, Свешников, – Алексей… А по батюшке?

Свешников. По батюшке? Так ты с отчеством будешь нас писать? Да за это, государь Петр Алексеевич, что хочешь с меня спрашивай. Никитич я – по батюшке…

Петр. Ладно. Придет время, спрошу… Ты вот что, Алексей Никитич, поди к шкиперу Зендеману, выпей с ним, подружись, сходи на его корабль… Все там высмотри и выспроси, чтоб у нас было не хуже.

Свешников. Все будет сделано, Петр Алексеевич. (Отходит.)

Петр. Данилыч, почему ассамблею хоронишь, почему танцев нет?

Меншиков. Мин херц, тебя только ждали. (Вынимает платок, машет.)

Начинается музыка.

Блек (церемонно кланяется Петру, хотя не трезв на ноги). Сэр… Экскюз ми…[33]

Шафиров. Он уже согласен на нашу цену, Петр Алексеевич.

Петр. Теперь наша цена будет дороже… (Блеку.) Плясать, плясать иди.

Меншиков. Мин херц, что же, начинай, кавалеры, дамы ждут.

Петр. Бабы не вижу подходящей. (Увидел появившуюся принаряженную Екатерину.) Это кто такая?

Меншиков. Эта? Так, мин херц, пленная одна, за экономку у меня живет.

Петр. Почему ее раньше не показывал?

Меншиков. Робкая очень, пугливая.

Петр. Врешь, врешь… Пускай она мне поднесет.

Меншиков. Хорошо, мин херц. (Екатерине.) Поднеси чарку вина Петру Алексеевичу, поцелуй в губы, как полагается.

Екатерина. Александр Данилович, лучше не надо этого…

Меншиков. Ты и впрямь дура. (Наливает чарку, ставит на поднос.) Поднеси.

Битка. Ликсеич, смотри, не обожгись об девку.

Петр. Иди к черту.

Екатерина (поднося чарку). Прошу покорно, герр Питер…

Петр выпил, поцеловал ее в губы.

Спасибо.

Петр. Откушай и ты. (Наливает ей.)

Екатерина. Спасибо. (Пьет.)

Петр. Танцуешь?

Екатерина. Очень хорошо… Спасибо…

Меншиков. Весь день, мин херц, поет да танцует между делом, такая веселая.

Петр. И поешь хорошо?

Екатерина. И поешь хорошо… Спасибо…

Меншиков. Заладила – спасибо да спасибо… Ты расскажи что-нибудь.

Екатерина. Расскажи что-нибудь. Он же не простой человек. Можно вас просить, герр Питер?

Петр (нахмурясь). Просить? О чем? Ну, проси.

Екатерина. Налейте мне еще вина в рюмку.

Петр (захохотал). Вот так попросила… Ну, попросила? Прошу, мамзель, на польский. (Берет ее руку.)

Екатерина. Спасибо.

Петр и Екатерина танцуют.

Битка. Ликсеич, смотри, как бы у тебя голова не закружилась.

Петр (танцуя). Плясать всем.

Общий танец.

Екатерина. Ай! Извините, герр Питер…

Петр. Что с тобой?

Екатерина. Так стыдно мне… Подвязка развязалась… Извините… (Садится, поправляет.)

Петр (отходит к столу, наливает, пьет, не сводя глаз с Екатерины). Ловка, ловка плясать, как огонь…

Меншиков. Тут еще есть одна, мин херц, немка-булочница, ну, чистый розан…

Петр. Я пойду – прилягу на часок. А вы тут пошумите без меня, попляшите.

Меншиков. Постель готова.

Петр. Скажи Катерине – взяла бы свечу, посветила мне в спальне. (Уходит.)

Битка. Ликсеич, ты шалить собрался, грех великий…

Меншиков (проводив до двери Петра, возвращается, берет свечу). Катерина… Царь хочет, чтобы ты взяла свечу – посветила ему в спальне.

Екатерина. Господь с вами, Александр Данилович!.. Не понесу свечу.

Меншиков. Иди… глупая…

Екатерина. Свет мой… Жалеть будете…

Меншиков. Иди, говорят тебе… Сама виновата…

Екатерина. Сама виновата?!

Меншиков. Иди!

Екатерина уходит со свечой.

Музыканты, давай Бахусову, застольную!

Во имя всех скляниц, Во имя всех пьяниц, Во имя всех кабаков. Во имя всех дураков.

Князь-папа, шкипер Зендеман и Жемов пляшут.

Жемов. Стойте, давай расстанную.¹¹ (Запевает.) «Ясный сокол, что не весел, что головушку повесил».

За ним поют все.

Битка (Меншикову, который поет и пьет). Данилыч, завей горе веревочкой…

Меншиков (схватил его с бешенством). Сволочь, ты чего царю нашептывал?

Битка. А я к тому и приставлен – ему на ухо нашептывать.

Меншиков (льет ему из кувшина в глотку). Пей, мгла пьяная, адский сын…

Битка. Будя… (Валится.)

Екатерина появляется в дверях, глядит на Меншикова. Музыка смолкает.

Меншиков (кидается к ней). Ну что, Катя, царь заснул?

Екатерина ударяет его по щеке. Меншиков кинулся к ней. Она ударила в другой раз. Он согнулся, целует ей руку.

Алексей (из глубины глядит на Екатерину). Сука!

Картина четвертая

Кремль. Тронная палата. Собираются монахи, бояре, купцы. Проходит Алексей, с ним – Буйносов, Таратутин и Вяземский.

Таратутин (с бородой, в старорусском платье). Приехал, приехал… А уж мы не чаяли узреть. А он, месяц ясный, вот он, – приехал.

Буйносов. Три дня без отдыху скакали из Питербурха-то в Москву… Ох ты!

Таратутин. Громче, князь Роман, у меня ухи завалило.

Буйносов. Говорю: так жить знатным особам – это разве жизнь, это – тартарары.

Таратутин. А мы живем в Москве ничего себе, богу молимся.

Алексей. Молитесь, молитесь, бояре, бог милостив.

К ним подходят еще бояре.

Молитвы у нас никто не отнимет.

Таратутин (не расслышав). Чего отнимать-то хотят, – денег опять, что ли, надо?

Буйносов. Ох, господи…

Вяземский. Денег! Опять денег?

Алексей. Не знаю, ничего не знаю бояре… Мне-то, убогому, ничего не надо, ни денег, ни крови человеческой. Была бы тишина да покой… Ох, опять я гляжу на эти стены, – вот она где, Россия, дедовская, истовая…

Буйносов. Русь православная без немецких сосисок…

Вяземский. Нет ее! Кончили Русь православную! Хоть в Литву, хоть в Польшу без оглядки беги…

Алексей (рукой коснулся его волос). Какой ты горячий, Вяземский, какой глупый…

Вяземский. Алексей Петрович, уж дальше поганить – некуда… В Грановитую палату, на седьмое-то небо – чернь влезла… Входят, гляди, как смело, купчишки, аршинники…

Таратутин. Не верит нам государь Петр Алексеевич, аршинникам стал более верить.

Буйносов. Ох ти!..

Алексей. Государь не милостив, да бог милостив. Государь делает свое, а бог свое… У гишторика Барония сказано: король французский Хильперик¹² повреждал уставы церковные и отымал имения, а бог его и убил.

Вяземский. Убил?

Таратутин (засопев). По-стариковски дозволь, Алексей Петрович, в плечико тебя… (Целует.)

Буйносов. Сядем, царевич, сядем, бояре, – князь Ромодановский шествует… Князь-кесарь, ох ти!

Вяземский. Монстра преужасная…

Алексей отходит от бояр, кланяется Ромодановскому, садится.

Ромодановский (входит в царском облачении). Садитесь, бояре, садитесь, иеромонахи, садитесь, торговые люди. (Садится на стул рядом с троном.) Государь Петр Алексеевич изволил собрать вас для думы и совета о великом и неотложном государском деле. Все ли в сборе?

Входит Петр в царском облачении – в ризе, в бармах, в мономаховой шапке, – поверх голландского платья, в руках – скипетр и держава. Садится на трон.

Петр (Ромодановскому). Читай, князь-кесарь.

Ромодановский (поднявшись, читает). Известно, сколько положено несносных трудов для устроения государства нашего. Вернули мы наши древние вотчины на балтийском побережье. Укрепили Азов и Таганрог. Построены флоты в трех морях. В заботах о процветании торговли и разных мануфактур повелено торговым людям для ведения своих дел учредить Бурмистерскую палату и городские ратуши. Начало положено и тому, чтобы русское государство не одной византийской спесью было сильно, но стало могучим и преуспевающим в ратном деле, в мануфактурах и в горном промысле, в науках и в искусствах. И более того преуспели бы мы, кабы не разорительная война со шведами, коим помогают европейские государства, ненавидящие нас. Восемь лет бьемся мы со шведами… Ныне кровожаждущий Карл со всем своим войском вторгся на Украину. Гетман Мазепа, ища отторжения Украины, воровски изменил нам. На Дону атаман Кондратий Булавин поднял великую смуту. Король Карл идет на Москву. В сей грозный час надлежит каждому отложить попечение о себе. О спасении государства думайте, русские люди. Казна государева пуста…

Среди сидящих волнение.

Таратутин. Казна пуста, а у нас и подавно в кармане – блоха на аркане.

Вяземский. Все, все отдали на корабли да на Преображенские мундиры.

Буйносов. Пшеницу – весь урожай в казну отдал, солонины десять бочек – в казну отдал… Холопов одним толокном кормлю. А у меня две девки на выданье, платья немецкие им шей, кофием пой, а кофей – восемь гривенничков… Щеки брить каждый раз цирульнику два алтына плати… Откуда у нас деньги?

Петр. Деньги нужны немедля, бояре. Давайте любовно… Князь Таратутин…

Таратутин. Слышу плохо, государь.

Петр (отдавая скипетр и державу Ромодановскому). Сядь на мое место. (Сходит с трона, на который садится Ромодановский, достает из кармана записку.) По фискальной сказке¹³ у тебя в чулане зарыло дедовского серебра и золота на сорок тысяч рублей.

Таратутин. Лгут! По злобе обнесли, ей-богу.

Петр. У тебя, князь Вяземский, золотой и серебряной посуды на двадцать тысяч рублей сказано, и ты ее спрятал и ешь на деревянной и глиняной.

Вяземский. Бери! Снимай рубашку!

Петр. И сниму. Ты, князь Роман Борисович, взял на откуп за десять тысяч рублев кабаки в Новгороде и Пскове, а прибыли с тех кабаков получил пятьдесят тысяч.

Буйносов. Да где они, где эти деньги? Государь, оговорили меня.

Петр (поворачивается к монахам). Вы что нам скажете, божьи заступники?

Иеромонах. Государь, с нас взять нечего, одной милостыней живем Христа ради. Не дай вконец запустеть храмам божиим.

Петр. Монастырям и приходам лишние колокола снять и везти на пушечный двор. И без того на Москве колокольного звона довольно. Помолчи, отец. Кроме того, московским монастырям сообща внести в государеву казну двести тысяч рублей… Помолчи, отец, я не кончил. Да всем же монастырям и приходам выйти на крепостные работы – копать землю. И выходить не одним послушникам, – выходить всем монахам вплоть до ангельского чина… Я один за всех помолюсь, на сей случай меня константинопольский патриарх помазал… Сядь, велю… Ну, а вы, именитые купцы, что хорошего скажете?

Президент Бурмистерской палаты. Государь, дела-то наши плохи, народишко-то от войны обеднел, товаришки-то у нас залеживаются, хлебец-то, льняная кудель, кожи-то в амбаришках гниют.

Петр. Ах вы, убогие…

Президент. Изубожили, государь…

Петр. На сей случай я из Питербурха англичанина привез. (Показывает на Блека, появившегося вместе с Шафировым в глубине.) Вон он – ясный сокол. Такие у него прожекты – рот разинешь. Хочет взять на откуп и леса, и промыслы рудные, и торговлю. Купец – широкий. И деньги дает наличные, сколько нам нужно… Вот, подумаю, пожалуй, да все ему и отдам… А то вы – люди бедные…

Свешников. Мы – люди бедные?

Президент. Мы – люди бедные?

Свешников. Сколько тебе надо денег?

Петр. Миллион, завтра же.

Свешников. Два миллиона даем… Не русские мы люди? Купцы! Отечеству два миллиона – даем?

Купцы. Даем.

Свешников. Прикажи позвать дьяка, государь, пусть пишет расписки… Без англичанина, своими силами справимся.

Петр. Спасибо, купцы… Мой залог – вот он. Алексей, встань. Я умру – он отдаст.

Картина пятая

Полтава. Холм. Палатка Петра.

У палатки – Петр, Меншиков и Шереметев с подзорными трубами. Под холмом – преображенцы в боевом строю. Гром пушечной стрельбы. Реплики Петра и Меншикова отрывисты, приподняты.

Меншиков. Короля на руках поднимают. Раненый. Нога обвязана.

Петр. Непобедимый Карл! Коль ты славен, Карл, Карл…

Меншиков. Короля выносят вперед войска.

Труба.

Шереметев. Двинулись конные полки. Помогай нам бог…

Петр. Вот они, непобедимые в свете шведские рейтары!¹⁴

Меншиков. Как несутся, дьяволы… Прямо на наши середние рогатки… В лоб бьют, сволочи…

Трубы. Грохот пушек.

Шереметев. Прорвут рогатки, государь. Надо подсобить.

Петр. Нет… Еще не время… Пускай сия страшная кавалерия захлебнется кровью на наших рогатках.

Меншиков. Наши-то, наши… Как снопы, кидают шведов… Ох, шведы напирают здорово… Ох, и драка!

Шереметев. Прорвали первую линию… Помогай нам бог…

Петр. Дым, – ничего не видно. Дым!

Вбегает Ягужинский.

Ягужинский. Восемь рейтарских полков атакуют наш центр… Ингерманландский, Псковский и Новгородский полки бьются насмерть… Более половины наших порублено…

Петр. Сколь глубоко пробились шведы?

Ягужинский. Проломили рогаток все три ряда… Бьемся у самых редутов.

Петр. Редуты не отдавать!.. Редуты держать до последнего. Сие важней всего… Ступай в бой.

Ягужинский. Есть, государь. (Уходит.)

Петр. Фельдмаршал, ступай – держи оба фланга несокрушимо. Пусть шведы нажимают на центр. Пусть дойдут до редутов. Тогда – общее наступление. Окружай. Центр буду держать я… Ступай.

Шереметев. Будет исполнено, государь. (Уходит.)

Меншиков. Мин херц… Сил нет больше глядеть… Дозволь ударить…

Петр. Вся шведская кавалерия на рогатках… Заносчив ты, Карл! Замысел ясен его – пробиться сквозь центр к нашим главным силам… (Меншикову.) Ступай… Заходи всеми конными полками со стороны Полтавы в тыл… Бейся, не щадя живота…

Меншиков. Будет сделано… Трубачи! (Уходит.)

Вбегает Поспелов.

Поспелов. Король с пешими полками идет в прорыв рогаток на редуты… Нужна подмога…

Петр (швыряет трубку, вынимает шпагу, сходит с пригорка). Сыны России, сей час должен решить судьбу отечества. Не помышляйте, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за отечество… Порадейте, товарищи. Отечество вас не забудет…

Федька (из строя). Порадеем, Петр Алексеевич. Не выдавали и теперь не выдадим.

Петр. Не отдадим редутов. Вперед!

Трубы. Крики «ура». Петр с солдатами уходит в бой. Шум боя. Входит раненый Шереметев.

Шереметев. Люди! Кто здесь живой? Солдаты… Бегите ж… Удержите государя… Берите под уздцы его коня… (Садится на разбитый лафет.) Корпии мне, корпии…¹⁵

Подбегают санитары.

Рви кафтан, прикладывай… Солдаты! (Встает.) Выручайте Петра Алексеевича, – на нем кафтан прострелен и шляпа сбита, рубится как простой солдат… За мной… (Уходит.) Шум боя. Поспелов и Федька ведут пленных генералов.

Федька. Идите расторопнее, дьяволы криворылые, к палатке идите, по-русски вам говорят.

Поспелов. Ты с ними человечнее говори, – чай, прославленные во всем свете генералы.

Федька. Человечнее! А наших они сколько по-клали…

Ягужинский (с поднятой шпагой). Победа! Победа! Шведы бегут! Король бежит! Победа!..

Преображенец вносит знамена.

Преображенец. Куда знамена класть? Сюда, что ли?

Трубы. Крики. Входят Петр и Шереметев.

Петр (солдатам). Победа! Победа! Воины России… Сыны отечества… Чады мои возлюбленные… Без вас государству, как телу без души, жить невозможно. Вы, любя отечество, не щадили живота своего и на тысячи смертей устремлялись безбоязненно. Воины России, храбрые ваши дела никогда не забудут потомки!

Крики, трубы. Входит Меншиков, разгоряченный, с обвязанной головой.

Меншиков. Виктория, виктория! Армии шведской более нет. Порублена! Сволочи, упустили короля. Король ушел за реку…

Петр. Черт с ним, догоним… Победа, победа, Данилыч! Вот они, превеликие в свете, прославленные генералы: граф Реншельд, граф Пипер, принц Вюртембергский, генерал Шлиппенбах, генерал Гамильтон… Плакать будете завтра, нынче празднуем викторию. Данилыч, отдай им шпаги. Зови в шатер… Трубачи, труби победу!.. (Выхватывает у трубача трубу, трубит.)

Картина шестая

Палаты Буйносова в Москве. Сидит Мишка в нарядном европейском платье. Около него – Авдотья. У дверей – Абдурахман.

Авдотья. Какой ты стал щепетный,¹⁶ будто стал длиннее, поджарый стал.

Мишка (зевает). Зёр шмуциг хир, ин Москау.[34]

Авдотья. Чего, сынок?

Мишка. Скука, грязища у вас в Москве. Тараканы в щелях, хоть бы вы на стенку зеркало, что ли, повесили.

Авдотья. Да ты отдохнул ли с дороги-то, сокол ясный? Сколько же ты ехал от Амстердама-то? Чай, месяц, а то и более?

Мишка. Зехс вохен.

Авдотья. Чего?

Мишка. Фу ты, ну, зехс вохен… Шесть недель. Ну, разучился я по-вашему – русиш шпрехен. (Абдурахману.) Не скаль зубы, дурак.

Авдотья. Вот и сестры твои, Антонида с Ольгой, тоже все по-заграничному стараются, да чего-то плохо выходит, язык у них, что ли, не повинуется.

Мишка. Где им, кобылам московским. В Ганновере с неделю отдыхал в трактире да в Берлине отдыхал.

Авдотья. В трактире?

Мишка. Ку, а где же еще!.. Там любой трактир почище ваших палат. Всякие фрейлены, в чепчиках, – бите, бите, такие любезные, и тебе нальют и тебя уложат.

Авдотья. Кто же это – фрейлены, Миша?

Мишка. Ну, девки ихние. (Зевает.)

Авдотья. Миша, чадо родное, да ты там не спутался ли с кем?

Мишка. Этого я еще не понимаю, мамаша.

Абдурахман ухмыляется.

Абдурахман, по затылку наложу…

Авдотья. А у нас такая жизнь стала тяжелая, Миша. Ни тишины, ни покою. Люди стали как бешеные. Где это видано, чтобы русский человек торопился? Да столько бы работал… К антихристу торопимся, – все это говорят.

Мишка. Пустое… Просто оттого, что варвары.

Авдотья. Варвары, варвары, Миша… Опять приказано святки¹⁷ справлять в Москве… На пяти тысячах подвод всем Питербурхом сюда приехали. Святки! С одного конца по Москве царь ездит с машкерами,¹⁸ с другого царевич ездит – пьяный. И такая эта потеха происходит трудная – многие приуготовляются, как бы к смерти, особливо знатные персоны… В прошлые святки князя Лыкова напоили и давай протаскивать сквозь стул, а ведь князь какой тучный… На князе Гагарине оборвали платье и сажали его, Миша, в лукошко с сырыми яйцами… А князя Коркодинова надували кузнечным мехом.

Мишка. Как это – мехом надували?

Авдотья. Обыкновенно, – бедный, вот так раздулся – едва отходили. Нынче – еще страшнее ожидаем – будут эти шалости…

Мишка. Вот бы посмотреть, Абдурахман!

Вбегают Антонида и Ольга.

Ольга. Мишка, а мы тебя еще толком и не видали… Ну, как мы против заграничных мамзелей?

Антонида. Вровень или чересчур?

Мишка (оглядывая). Ну нет, вам до них далеко еще.

Ольга. То есть как это нам еще далеко?

Антонида. Свои – так уж надо хаять.

Мишка. Платья наверчены на вас без толку, ногами стучите. Да и жирны чересчур.

Ольга. Что ты… Нас по четыре девки засупонивают, дышать нечем.

Антонида. У нас полнота легкая, приятная, мы девы здоровые. Да ну его, Ольга.

Ольга. Миша, что ж там носят?

Мишка. Днем одно, вечером – другое. А вы с утра в робы со шлепами выкатились, – эх, варварки!..

Ольга. Ну, это у нас – ошибка. Говорят, в Париже полосатые юбки стали носить?

Антонида. Нижние.

Мишка. У француженок нижних юбок не видал.

Авдотья. Замолчите, бесстыдницы, – боярышни вы али из Лоскутного ряда шлюшки?

Ольга. Миша, значит, вот ко мне подходит кавалер, – о чем я, дева, начинаю разговор?

Антонида. Сразу ли надо говорить про любовь, про амур?

Мишка. Амур, амур, – вам и верно в Лоскутном ряду трясти подолами.

Ольга. Тогда – про что же, господи?

Абдурахман (у двери). Начинай говорить, что в книге прочитала, какую музыку слушала, какую комедию в театре видела… Красиво надо говорить, умно.

Ольга. Тебя спрашивают?!

Антонида. Калмыцкая морда, пошел вон!

Мишка. Не уходи, Абдурахман, стой у притолоки.

Авдотья. Замуж, замуж им надо, – перезревают, с ума сходят…

Входит Буйносов.

Буйносов. Авдотья! Мать! Сколько у нас висело коровьих кож в подклети?

Авдотья. Шестьдесят семь кож коровьих, сама считала.

Буйносов. Вот! А он что плетет… Оська!

В дверях показывается приказчик.

В продажной росписи он шестьдесят две только проставил. Куда делось пять кож? Кто украл? То-то – поищу… У крыльца босиком на морозе настоишься, вор, покуда не найдешь… Шиш, бродяга. Пошел вон.

Приказчик скрывается.

В праздничек – нет покоя… И все из-за вас, толстомясые… Растопырили юбки, нет, чтобы поберечь дорогие платья… В обыкновенных санях они уж не могут ездить, – золотую карету им подавай… Ренские вина им подавай, кофей!.. А деньги, как птицы, летят из кармана. Да разве княжеское дело – считать кабацкие деньги, кожи продавать! Отцы, деды жили… Эх! Едешь тихонько в Кремль, посидишь в Государевой думе и покойно едешь домой… Вот и вся твоя забота. Все было свое, всего досыта. Шуба али турский кафтан от прадеда правнуки донашивали… О деньгах и не думали…

Авдотья. Все говорят – на новой копейке антихрист в мир въехал.

Буйносов. Цыц… Ты забудь про антихриста, Авдотья! Указ знаешь?

Авдотья. Какой?

Буйносов. Настрого велено ныне всем дворянкам зубы чистить.

Авдотья. Ба-а-атюшки, да ведь белые зубы только у арапов да у обезьян, у боярынь зубы всегда желтые.

Буйносов. Поди, штукатурки возьми кусочек да тряпочку, почисти зубы… Подожди. Надень шелковую бострогу¹⁹ с хвостом.

Авдотья. Ой, куда же я так разряжусь!.. Дома-то стыдно.

Буйносов. Царя жду… Мне сказали – Петр Алексеевич хочет быть к нам сватом.

Ольга. Ой-ой, сватом. Ой, Тонька!.. Сватом!

Антонида. Кого ж сватать? Мутер, фатер, кого?

Ольга. Не тряси руками, уж не тебя только.

Антонида. Царь лучше разберется, где пышная дева, а где сухоядение.

Ольга. Это я – сухоядение?

Мишка (глядя в окошко). Идите щеки румянить, кобылищи, кто-то подъехал на двух санях…

Ольга. Сваты, сваты!..

Антонида. Сваты, сваты!..

Ольга, Антонида и Авдотья уходят. Буйносов тоже идет к окошку.

Буйносов. Нет, не царь… Батюшки, никак – царевич… Вот черт принес не вовремя!

Мишка. Мне остаться?

Буйносов. Нет, Миша, лучше ты уйди… И женщинам скажи, чтоб не выпархивали… Царевич на отца зол… Пьет… Жену бросил. Завел себе девку из слободы… Ох, нехорошо… А какой человек, – истовый, царственный, тихоречивый. К дворянам люб, не то что… К духовным – люб… Иди, иди…

Мишка. Невесело живете…

Мишка и Абдурахман уходят.

Буйносов (спешит к парадной двери). Пожалуйте, дорогие гости…

Входят Алексей, Вяземский, приказный Еварлаков и поп Филька. За ними лезут, ползут нищие, убогие, юродивые.

Юродивые, нищие (поют гнусаво).

Алексей. С праздничком, князь Роман Борисович… А мы уж зело шумны… Питербурхские святки справляем, только уж извини – машкеры да шутовские колпаки в сугроб обронили… Много дворов объехали… У Вяземского были… Хорошо у тебя, Вяземский, по обычаю живешь, по дедовской старине… Господи, господи… Так мне жалко его стало… Разоряем, все разоряем. Ну-ка, сними кто-нибудь валенки, – жарко.

Буйносов (отстраняя Еварлакова). Отойди прочь, подъячий. Мне здесь по месту, по званию сапожки снимать у русского православного царя.

Юродивый. Убогие, восславим Алешеньку.

Хор юродивых и нищих.

Юродивый. На четырех зверях восседающий.

Хор. Слава тебе, слава, царь.

Юродивый. Силы и престолы и могущества ошую и одесную взирающий…

Хор. Слава тебе, слава, царь…

Юродивый. Сатану, большого черта, в тартарары низвергающий.

Хор. Слава тебе, слава, царь.

Юродивый. А тот черт большой, сатана – с кошачьей головой, он глазами вертит, шеей дергает.

Юродивые, нищие мяукают, визжат, дергаются. Алексей хохочет.

Алексей (вскочил, толкнул юродивого, затопал ногами на остальных). Тише ты, замолчи, – царь! Какой я царь! Не царь я, не царь… (Падает на лавку.)

Еварлаков. Вот так-то, от темна до темна, – не живем, все оглядываемся…

Вяземский. Отчего ж, пускай царевич слышит правду.

Филька. Истинно, истинно, правда нынче по задним дворам ходит. Правда в тайной канцелярии на дыбе стонет. Храмы божий пустеют… Золотые купола воронами обгажены…

Алексей. Замолчи, поп проклятый… Еварлаков. Правда есть бог, а бог – тишина да покой. (Алексею.) Твой дед, царь Алексей Михайлович,²⁰ был тишайший, а Украину присоединил и анафеме Стеньке Разину голову отрубил. А мы десять лет воюем и все без толку, – швед мир-то заключать не хочет… Православных обрили наголо, катехизис,²¹ часослов учить не велят, партикулярные книжки учить велят, и все без толку. Тем и сильна была Россия, что, прикрыв срам лица брадой, аки голубь в святом неведении возносила молитвы… А мы кораблики строим, за море плаваем, а купцы-то наши приедут в Амстердам, – товары-то у них не берут, и так ни с чем, пропив одежонку в кабаке, и плывут обратно… Все без толку. Пропала Россия.

Вяземский. Ох, боже ты мой, замолчи, Еварлаков, – тошно.

Филька. Кораблям на России не бувать, и наукам на России не бувать.

Буйносов. Вот Мишка мой, хотя бы, чему хорошему в Голландии научился? Херес пить да мамзелей вертеть… Вот она, Европа.

Филька. С такими порядками бувать в России пусту месту.

Алексей. Пусту! Давно у нас пусто… Слышали? Отец жениться хочет на Катьке. Ее, суку, короновать будет… Царица! Под телегой взята, в солдатском кафтане приведена… Опять брюхата она, слышали? Наследника ему носит… Святки отпразднуют, и в Успенском соборе он с Катькой перевенчается. За тем и в Москву приехали. Вот когда будет пусто…

Вяземский. Двери закройте.

Буйносов (торопится, закрывает внутреннюю дверь). Ох ти, ох ти, что это будет, что будет…

Вяземский. Если это случится, – на срамную девку наденут царский венец, щенка ее в ектеньях с амвона заставят возглашать,²² – не жить Алексею Петровичу, не жить, изведут…

Филька. Долго ли, клобук²³ на лоб – и Пустозерск.

Алексей. Клобук на лоб?

Филька. Навечно.

Алексей. А Катькиному ублюдку царствовать? Русские вы люди? Или вы дьяволы? На Крещенье на Москве-реке при всем народе кинусь в прорубь… Холопы!

Буйносов. Алексей Петрович, не ругай нас. Не живем – зубами скрежещем… Ведь только тем и живы, что надеемся на твой царский венец.

Еварлаков. Аминь.

Алексей. Вы что же, тайны мои выпытываете?.. Проклятые, проклятые… Ей-богу, скажу отцу, ей-богу, спознаетесь с князем Ромодановским… Из-за вас, дураков, мне голову терять! Не царь я! Нет, не царь! Не человек я… Душа изныла от страха. Шафирова, еврея, боюсь. Девьера, сатану, еврея голландского, боюсь… Поспелова, беглова холопа, боюсь. Меншикова боюсь… Ах, Меншиков, собака!.. Сколько лет меня спаивает. Кричит на меня. Будет он торчать на колу. Отцовских министров на сковороде буду жарить на Красной площади… Придет мой час… Вяземский, князь Роман, – мне ведь только переждать, без страха… Увезите меня на край света. Затаюсь где-нибудь… И вы перетерпите… Отцу не век же лютовать. Он пьет много. Долго жить ему не под силу. Господи, буду царствовать на Москве с колокольным перезвоном. В ризах византийских. С вами думу думать. Питербурх пускай шведы берут, – черт с ним, это место проклятое. Флот сожгу, войско распущу. Нас никто не тронет: мы тихо, и к нам – тихо. Все монастыри пешком обойду. Обещаю. Взгляни-ка в глаза мне, Вяземский… Взгляни, князь Роман. Поп, взгляни мне в глаза… Поп, тебе одному скажу. Не выдашь исповеди? Хочу отцовской смерти… День и ночь думаю о том… Грех это? Будут мне за это адские муки? Будут? (Оборачиваясь ко всем.) Слышали, что я сказал? Чего же молчите? Бегите к Ромодановскому, кричите на меня «слово и дело»…²⁴ Признавайте царевичем Катькиного ублюдка…

Буйносов. Захмелел ты, царевич…

Еварлаков. Ничего, царевич страшной порукой вяжет.

Вяземский. Царевича оставлять в России опасно. Увезти его хоть в Польшу, а лучше к римскому кесарю. Пусть там и переждет.

Алексей. К римскому кесарю? В Неаполь? Побожитесь, целуйте крест…

Мишка (отворяя дверь). Ряженые приехали.

Буйносов. Ну, пошло… (Спешит к окошку.)

Алексей. Кто, кто приехал?

Буйносов. Окошко-то замерзло… Батюшки, саней-то… На верблюдах, на собаках, на козлах… Царь приехал.

Алексей. Отец!

Юродивый. Большой черт с кошачьей головой… Спасайся…

Юродивые, нищие, убогие кидаются во все двери, как крысы, исчезают.

Вяземский. Спрячьте скорее царевича. Алексей. Куда идти? Проводите меня. Буйносов. Ведите царевича в задние покои…

Все уходят в боковую дверь, уводя царевича.

Ох ти! Ох ти! Мишка! Зови сестер.

Входят Петр, Екатерина, Шафиров, Меншиков, Поспелов, князь-папа, поп Битка и несколько человек песельников.

Петр (стоя лицом к вошедшим, запевает).

Хор.

Петр.

Хор.

Петр. Принимай сватов, князь Роман Борисович.

Буйносов. Обрадовали, дорогие сваты. Садитесь, дорогие сваты. Не побрезгуйте нашей хлебом-солью.

Где же ваш женишок, дорогие сваты, где ваш ясный месяц?

На него, рыча, мяукая, пища, лезут страшные маски.

Петр. Выбирай любого: вот медведь, коза, преужасная мышь, конь Пегас, адский Цербер, капуцин, арап.

Буйносов. Петр Алексеевич, уж для шуток-то я стар будто бы.

Петр. А мы не шутим. Жених налицо, хотим смотреть невесту.

Мишка (в дверях). Идите же, не упирайтесь.

Он втаскивает Ольгу и Антониду, за ними Авдотья.

Ольга. Пусти, пусти, пусти…

Антонида. Ах, ах, ах…

Петр (взмахивает руками, вместе с хором).

(Подходит к Антониде и Ольге, кланяется, потом Буйносову и Авдотье.) Ясный месяц, жених молодой, ехал мимо, увидал белую куницу, она будто бы на ваш двор ушла. Отдайте нам белую куницу, вашу красную девицу.

Буйносов. Против твоего жениха, государь, наша невеста будет худа, плоха.

Авдотья. Которую же, батюшка, вы берете?

Князь-папа. Целуй, которая потолще.

Петр целует Антониду.

Битка. Ликсеич, руками плотно не держи девку, не для себя берешь.

Антонида. Ах, ах, ах…

Ольга (матери). Видели, – сама рожу подставила.

Екатерина (подводит Поспелова в маске арапа). Вот, красавица, твой суженый…

Антонида. Арап! Ой, родители!

Екатерина. Лицом – ясный месяц, сердцем – вулкан огнедышащий, душой – сизый голубь! (Снимает с него маску.) Такого молодца во сне не увидать.

Буйносов. Васька! Да шутите вы надо мной!

Петр. Нам не до шуток.

Буйносов. Не видано, не слыхано…

Авдотья. Осрамили, опозорили…

Буйносов. Не бывать этой свадьбе.

Князь-папа. Для строптивых у нас средства есть.

Битка. Мех кузнечный…

Меншиков. Яиц лукошко…

Шафиров. Аки верблюд сквозь игольные уши проходит, так и человеку возможно пролезть сквозь стул…

На Буйносова наступают.

Мишка. Абдурахман, гляди – начинается потеха.

Абдурахман. Князь уступит.

Авдотья. Батюшка, ты уж лучше не упрямься, ведь – святки, закон неписаный.

Буйносов (оробев). Не надо!

Петр. Как решит красавица сама, так и быть посему.

Екатерина. Люб тебе жених, царский денщик?

Антонида. Отчего же… Это даже более рафине,[35] чем князья-то нынче.

Петр. Умно говоришь, девка. Я вот подумаю, пожалуй, да ему и дам графский титул.

Авдотья (завыла). Доченька, думала ли я, тебя рожаючи, что за беглого мужика выдадим…

Антонида. Да ступайте, мамаша, выть на черное крыльцо.

Ольга (Антониде). Поздравляю, Тонька.

Антонида. Данке зер.[36]

Все усаживаются за стол.

Петр. Василий, подними-ка стакан с большим виватом.

Поспелов. Тесть дорогой, матушка теща, уж вы простите меня, дурака деревенского, что я побоев ваших тогда не вытерпел, и как был за мной должок в семь рублев…

Буйносов. С полтиной…

Поспелов. Ушел я, горемычный, искать счастья по белу свету. Тогда Петр Алексеевич меня, дурака, научил: счастье-то само в рот не лезет, счастье надо на шпагу брать…

Меншиков. Правильно.

Поспелов. Пришлось потрудиться. Девять ран на теле ношу. И теперь чин на мне не малый. В Питербурхе на мое крыльцо князья-то без шапок входят.

Петр. Ну, уж это ты врешь. (Идет от стола к Мишке.)

Поспелов. Так уж вы мной не побрезгуйте, тесть дорогой, теща-матушка… (Кланяется Буйносову и Авдотье, выпивает кубок, отходит к Антониде.)

Буйносов (Меншикову). Буйносовы в шестой книге вписаны, Александр Данилович, и с нами восемнадцать княжеских фамилий. Бесчестья чтоб не было множеству столь великих родов – дать бы ему, Ваське, графский титул поскорее.

Меншиков. Дадим, дадим, это нам раз плюнуть.

Петр (Мишке). Давно прибыл из Амстердама?

Мишка. Вчерась ночью, великий государь.

Петр. Чему там научился?

Мишка. Математике, фортификации, кораблестроению, как было приказано.

Петр. Будешь держать экзамен на офицерский чин.

Мишка. Слушаюсь, великий государь.

Петр (берет со стола сверток – чертеж). Посмотрим. (Разворачивает.) Кто чертил? Не врать, – проверю… Это что?

Мишка. Парус.

Петр. Дурак. Как сей парус называется?

Абдурахман (шепотом). Грот…

Мишка. Грот-парус.

Петр. А это что?

Абдурахман (подсказывает). Бом-брамсель…

Мишка. Бом… парус…

Петр. Ты, я вижу, в Амстердаме из кабаков не вылезал.

Мишка. Вылезал.

Петр идет к свечке, чтобы закурить трубку.

Громче, Абдурахман.

Абдурахман. Говорят тебе, – бом-брамсель.

Петр (поймал Абдурахмана за ухо). Держи экзамен. (Указывая на чертеж.) Это что?

Абдурахман (бойко). Бом-брам-стеньга.

Петр. Это?

Абдурахман. Эзель-копф-брам-стеньга.

Петр. Это?

Абдурахман. Брам-рей… Стеньга… Топ-стеньга… Все сие есть полное парусное вооружение трехмачтового стопушечного фрегата «Ингерманландия», спущенного в августе месяце с петербурхской верфи…

Петр. Сукин сын! Все знает! Чертил кто?

Абдурахман. Я.

Петр. А! Помню, – Абдурахман?

Абдурахман. Абдурахман, точно так.

Петр. Ну, если ты мне так же ответишь по математике и фортификации, навешу тебе офицерский кортик. А княжонка твоего – к тебе же матрозом.

Абдурахман. Отвечу, Петр Алексеевич.

Меншиков (который, встав из-за стола, слушал экзамен и нечаянно под лавкой увидел валенки). Мин херц, здесь Алексей Петрович. Его валенки.

Петр. Чего ж он от меня прячется? Я на него не сердит.

Буйносов. Царевич пьяный приехал, едва в дверь проводили. В чулане спит.

Петр. Разбуди. Выспится после святок.

Буйносов уходит.

Что приумолкли? Святки хороните. (Заводит музыкальный ящик.)

Князь-папа (поднимая чашу, гнусавит нараспев). Во здравие отца нашего всепьянейшего Ивашки Хмеля и матери нашей, аки адское пламя, распаляющей помышления наши, всеблуднейшей Венус…

Екатерина (пляшет одна).

Меншиков. Чистая Венус, мин херц. Петр. Ах, хороша, хороша… Катерина, осторожнее…

Алексей входит, бросается к Петру.

Алексей. Отец! Обезумел я от пьянства, от страха… Сам не знаю, что говорю.

Петр. Что-нибудь он здесь говорил?

Буйносов. Чепуху, одну чепуху… Мы уж его стыдили… И рот уж не знали чем заткнуть… Спьяну, все спьяну.

Меншиков. Сумнительно, чтоб только спьяну.

Алексей. Больной я… Головой немощен, телом хил… Чахотка у меня… Отец, отпусти за границу.

Петр. За границу? Истинно, ты весьма пьян, Алексей… Бежать от меня хочешь?

Алексей. Нет!

Петр. Я к тебе добр. С чего же ты? Что спрашиваю с тебя много? Так с кого же и спрашивать!

Алексей. Ничего мне не надо… Отрекаюсь от наследства… Не хочу царствовать… Отпусти за границу…

Петр (бешено). В чулан ступай! Юродивый!.. Тварь презренная!

Екатерина (бросаясь к Петру). Успокойся… Не гневайся, свет мой… Не стоит он твоего гнева… (Гладя его голову.) Ну вот, ну вот… Все знают, – другого такого дорогого не найти на свете… Поедем веселиться в другое место…

Алексея утаскивают.

Петр. Катерина, матка моя, спасибо. Едем отсюда… Всешутейшие… Надевай маски. Жениха с невестой в сани. Романа Борисовича с нами же в сани… Одевайте его чертом…

Картина седьмая

Комната в замке Сент-Эльмо в Неаполе. У окна сидит Фроська, в халате, неприбранная. У стола Алексей, пишет.

Фроська (раскладывая карты). Опять дальняя дорога, на сердце пиковый король… А ты говоришь – карты врут. (Облокотилась, глядит в окошко.) Господи, господи… Полгода смотрю на это море, ничего хорошего, одна простуда. Алеша, куда же дорога-то? Домой, что ли? Брось писать, кому ты все пишешь?

Алексей. Сенаторам пишу… Императорский курьер скачет в Питербурх, он и передаст тайно… Сенаторы меня любят… Князь Мосальский любит, князь Мышецкий любит, князь Ростовский любит. Еще напишу митрополитам, а они шепнут попам, а попы – прихожанам… Все будет, как я захочу. Меня чернь любит.

Фроська. Опять во сне видела, – ем студень. Почему здесь пища такая вредная, Алеша? Как итальянцы терпят? Не привыкну вовек, и так уж юбки сваливаются…

Алексей. Потерпи, Фрося. Все будет хорошо. Император даст мне войско. Турки поднажмут из Крыма. Да шведы опять поднажмут… Англичане мне денег обещали… Чернь за меня, духовенство за меня… Половина сенаторов за меня…

Фроська. Много спишь, Алеша, у тебя в головке путается. Никто тебе войско не даст, и денег не дадут…

Алексей. Дура, рыжая дура!.. Много ты понимаешь в европейской политик…

Фроська. Дура, – а зачем сюда привез? Я же не просила… (Глядит в окно.) Ну, опять чертушка идет.

Алексей. Кто?

Фроська. Да все они же – Петр Андреевич Толстой.

Алексей. Сатана! (Сует по карманам письма, комкает черновики, бросает в камин.) Подосланный! Сатана!

Фроська. Все к тебе подосланные. Скоро уж я буду подосланная… Он вчерась говорил, – государь его послал в Италию купить подешевле идолов старинных, мраморных, да картин разных мастеров…

Алексей. Врет он! А ты поверила? Не хочу его видеть. Ну его к черту! (Уходит в боковую дверь.) Фроська раскладывает карты, напевает. Входит Толстой.

Толстой. Здравствуй, Ефросинья… Одна?

Фроська. Спит.

Толстой (подсаживаясь). Ну, говорила с ним?

Она фыркает.

Надо кончить это дело. Царевич по своей воле должен вернуться.

Фроська. Не хочет он ехать… И не приставай с этим. Император нам громадное войско дает.

Толстой. Кто это тебе сказал?

Фроська. Да уж знаем, – обещано.

Толстой (берет у нее колоду, бросает на пол). Дура, не картам верь. Мне верь. Император обещал нам выдать царевича.

Фроська. Нет! Пугаете.

Толстой. Наложим цепи на него, на тебя, повезем в мужицкой телеге об одну конь, – что хорошего… А вернется своей волей, государь отпишет царевичу город Углич али Новгород на воеводство… Тебе деревеньку дадим душ в полтораста… Такой-то и жить в довольстве… Молодая, пышная… Шейка-то у тебя беленькая, лебединая. (Потянулся поцеловать.)

Фроська. Пусти… Не про тебя это…

Толстой. Ну, как по такой шейке да топором тяпнут? Жалко.

Фроська (отшатнулась). Сатана… Сатана…

Толстой. Не вернешься добром, спознаешься с топором. Иди к нему.

Фроська (дрожит, всхлипывает). При вас он со мной говорить не захочет.

Толстой. Я пойду по крепостным стенам похожу… Без канители, Ефросинья, чтоб ответ был сейчас. (Уходит.)

Фроська (приотворяет дверь). Алексей Петрович, он ушел…

Алексей. Ушел? Сатана…

Фроська. А ну вас обоих, право… Через вас такие муки терпеть… Не хочу больше здесь жить – вот и весь сказ… Который месяц в бане не парилась.

Алексей (подозрительно). Что он тебе говорил?

Фроська. В Москве теперь крыжовник поспел. Девки в огородах на качелях качаются.

Алексей. Что крыжовник… Все у нас будет. Про здоровье отца он ничего не говорил? Я знаю: отцу года не прожить, гниет заживо.

Фроська. Лучше я дома полы буду мыть. Лучше мне дома куски по дворам сбирать, чем томиться в этой могиле… Думаешь – император тебе войско даст? Как же, жди… Император обещался тебя выдать государю…

Алексей. Врешь! Тебе Толстой это сказал?.. Тебя Толстой подослал? Отвечай, сука! (Кинулся на нее, опрокинул на кровать, начал душить.) Заодно с ним, заодно!

Фроська (вырвавшись). Черт с тобой! Одна уеду… Оставайся, сумасшедший, оставайся – лягушек жрать… Ни денег тебе не дадут, ни войска… Все равно, чеп на шею набьют, увезут на худой телеге… Поганый… (Идет к дверям.)

Алексей кинулся за ней, удерживает.

Алексей. Погоди. Куда ты… Свет мой… Да как же я без тебя! Сядь… Потолкуем… Страшно мне, Фрося… Люди злы. Император со мной ласков, турецкий посол ласков, английский и того ласковее… Я все понимаю… Ну и пускай их берут, что хотят… Много ли нам с тобой нужно? Покой, да тишина, да радость…

Фроська. Не плачь, свет мой, не плачь. Разве я тебе зла желаю? От тебя под сердцем ношу. Поедем домой. Государь тебя простит. Нам город подарит, – русский, с плетнями-огородами, с белыми церквами, во садах, с монастырьком над речкой… Заживем… Поедем, свет, вернемся…

Алексей. Ох, тошно…

Фроська. Обещай. Не сходя с места… Целуй крест… (Вытаскивает нашейный крест, дает целовать.)

Толстой осторожно входит.

Толстой. Батюшка твой, Петр Алексеевич, мне со слезами говорил: выручи сына моего, чтоб не брал он на себя страшного греха… Чтоб именем твоим, Алексей Петрович, как сто лет назад именем Григория Отрепьева, русская земля не была б разорена из конца в конец и попрана иноземцами, так что и жилого места было не найти. Тягостен тебе царский венец – живи партикулярно. Отпиши себе города, забавляйся, чем хочешь. Но беги из Европы, царевич. Того не ведаешь, что именем твоим готовятся кровавые дела.

Алексей. Уйди, Толстой. Не сразу петлю на меня накидывай. Дай подумать… Господи, с мыслями дай собраться.

Толстой. Слушаю, царевич. (Пятится к двери, кланяясь.)

Картина восьмая

Летний сад в месте скрещения Невы с Фонтанкой. Угол летнего дворца. За садовым столом – Петр с трубкой. Около – строительные рабочие, подрядчик, инженер.

Петр (подрядчику). С божьей помощью, с божьей помощью! Ты не виляй с божьей помощью… (Указывает на развернутый план города.) На мысу Васильевского острова ставим Академию наук и рядом Камер-коллегию. За ними – поперек, на запад по компасу и вдоль острова, с норда на зюйд – роем каналы.

Старик рабочий. Вода-то, слышь, поднимется в наводнение, – по каналам ей способнее разливаться… Это правильно, Петр Алексеевич…

Петр. Землею из тех каналов на Васильевском острове будем поднимать набережные берега.

Подрядчик. Ох, работ много, справимся ли…

Петр. Надо – справишься, а не справишься – жалеть будешь.

На площадку выбегают, играя в жмурки, Екатерина, Ольга, Антонида, Авдотья и несколько фрейлин, Меншиков, Шереметев, Буйносов, Шафиров, Ягужинский, Поспелов и несколько молодых офицеров. Две девочки – Елизавета и Екатерина – подбегают к Петру.

Екатерина-дочь. Фатер, ком шпилен, ком,[37] ну, пожалуйста…

Елизавета. Папа, алён жуе авек ну…[38] Петр. Сейчас, приду, бегите, бегите…

Девочки отбегают к играющим.

Екатерина (поймала Шереметьева, срывает с него платок). Господин фельдмаршал! Зачем поддаетесь?.. Вам гореть…

Шереметев. Горю, государыня, горю…

Екатерина. Горю, горю… Дайте завяжу вам глаза покрепче, Борис Петрович.

Шереметев. Игра отменная.

Екатерина. Игра отменная. Ловите…

Шереметев. Где уж мне… ловить пойманное… (Идет с завязанными глазами.)

Все разбегаются. Екатерина садится на скамью.

Екатерина. Уморилась.

Авдотья (около нее). Долго ли застудиться, матушка государыня, от реки такой сквозняк.

Буйносов (около скамьи). Не приставай ты с глупостями.

Авдотья. Оставь меня. От излишнего пота, государыня матушка, шалфей надо пить.

Буйносов. Ну, что ты несешь, помолчи. Авдотья.

Авдотья. Оставь меня, я статс-дама, что хочу, то и говорю.

У скамейки появляется Шереметев.

Екатерина. Горю, горю… (Убегает.)

Авдотья и Буйносов уходят за ней. Со стороны Невы появляется Абдурахман, в офицерском мундире, с кортиком. Подходит к Петру.

Петр. Здорово, Абдурахман. Вчерась прибыл?

Абдурахман. Яхта «Не тронь меня» благополучно бросила якорь в Кронштадте, особых происшествий не было, в Штетине ваш посол передал мне на борт запечатанное письмо. (Подает.)

Петр (инженеру и рабочим). Идите. Около бельведера стоит солдат, попросите у него по чарке водки и по огурцу.

Голоса. Спасибо, Петр Алексеевич.

Инженер, подрядчик и рабочие уходят.

Петр (вскрывает пакет). Каково было море?

Абдурахман. Весь обратный путь был ветер зюйд-вест, свежий.

Петр (крякает от удовольствия). Свежий! Эх, хорошо! (Читает письмо, нахмурился, обернулся.) Данилыч… (Абдурахману.) Позови светлейшего. (Встает.)

Выбегают девочки – Елизавета и Екатерина, кидаются к нему.

Елизавета. Папа, вам гореть. Екатерина-дочь. Папенька, вам, вам… Петр (вынимает платок). Завязывай, Лизавета.

Идет с завязанными глазами, девочки со смехом убегают. Появляются Екатерина, Алексей и Меншиков. Петр схватывает Екатерину, целует.

Екатерина. Ой! Это я, Петр Алексеевич… Ох, вижу я теперь, как вы целуетесь с завязанными-то глазами. Кто вас так научил?

Петр (снимая платок). В Карлсбаде одна мадамка, на тебя маленько похожая.

Екатерина. На тебя маленько похожая…

Петр. Да уж где нам, старикам…

Екатерина. Напрасно затеяли, что старики. Молодым гребнем только волосы издерешь, старый гребень лучше чешет. (Смеется.)

Петр (Алексею). Ну что, привыкаешь к нашему парадизу?[39] – Повеселел, вижу, маленько.

Алексей. Приятно здесь, истинный парадиз.

Петр (Меньшикову). Данилыч… (Отходит с ним к дому.) Вот что пишет Матвеев… «Король Карл под видом графа Норда покинул Турцию. В Вене имел свидание с императором и просил денег, и ему дали. После чего под видом графа Норда поехал в Берлин и имел свидание с великим курфюрстом. В Берлине денег ему не дали, но обещали помощь. После чего король Карл тайно проехал в шведскую крепость Штральзунд и там набирает войско».

Меншиков. Мин херц, ничего у него из этого не выйдет… Шведам воевать надоело, и пуще всего надоел им Карл.

Петр. Покудова не будет вечного мира, покоя нам нет ни на море, ни на суше. Не в шведах беда, – в тех, кто за шведами стоит.

Меншиков. Галёр надо строить больше, в них вся сила, иностранцы до этого еще не додумались. Осенью, как шведскому флоту заходить в шхеры, мы его тут бы и взяли на этих лодках.

Петр (Толстому, который с бумагами под мышкой показался из-за угла дворца). Ты зачем?

Толстой. Прости, государь, позволь тебя потревожить. (Показывает глазами на Алексея, шепчет.)

Петр, Толстой и Меншиков уходят во дворец.

Екатерина (Алексею). Что опять нос повесил? Праздник, надо веселиться. Один ты брюзжишь, что худая муха в осень.

Алексей (останавливает ее). Всех ты лаской даришь, всех озаряешь, как солнышко… Государыня…

Екатерина. Что еще? Город тебе на кормление дали, дворец тебе строят… Деньжонок, что ли, нет?

Алексей. Душа изныла. С ума схожу. Спаси, спаси… (Падает на колени, ловит губами подол ее платья.)

Екатерина. Нехорошо так, встань, Алексей Петрович.

Алексей. Спаси Ефросиньюшку.

Екатерина. Кого?

Алексей. Тогда в марте месяце Ефросиньюшку я в Берлине оставил, брюхатую. Дороги были непроезжие, и она занемогла. А Толстой меня торопил. Потом я писал и молил, чтобы ее привезли поскорее… Вчерась она приплыла из Штетина, ее с корабля взяли и прямо увезли в крепость. Толстой ей розыск чинит. Ей, бывало, грубого слова не скажешь, а ее в застенок, на дыбу… Ох!..

Екатерина. Не плачь, перестань… Ох, эти дела… Ладно уж, скажу отцу.

Алексей. Следочки твои буду целовать.

Ольга (появляясь с Антонидой). Не смей, не смей, Тонька…

Антонида. Ты лучше меня знаешь этикет!

Ольга. Царей спрашивать нельзя… Надо обиняком. (Громко.) Ах, я вне себя, ах, я в восторге!

Екатерина. Что вы, дамы?

Ольга. Кавалеры подбивают кататься на парусах, ваше величество.

Антонида. С музыкой, ваше величество.

Екатерина. С музыкой! И я хочу тоже с музыкой.

Она уходит вместе с Антонидой и Ольгой.

Буйносов (осторожно подходит к Алексею). Царевич, нынче ночью князя Вяземского взяли в железо, отвезли в крепость.

Алексей. Мне-то что, – Вяземский мне не друг.

Буйносов. Подьячий Еварлаков привезен из Москвы в цепях. Царевич, не выдавай меня.

Алексей. Я никого не выдавал, зря брешешь.

Буйносов. Бог тебя простит, как ты своих друзей перед отцом оговариваешь… Поп Филька под кнутом помер, знаешь? Юродивого Варлаама, что жил у тебя, на колесе кончили.

Алексей. Отвяжись от меня к черту, пес…

Буйносов. Я пытки боюсь. Донесешь на меня – я со страху наговорю, чего и не было… а чего и было… Помнишь, как ты кричал: «Отцу смерти хочу… Царских министров на сковороде зажарю…»

Алексей. Дьявол, дьявол проклятый…

Буйносов. Слабый ты человек, Алексей Петрович…

Алексей замахивается.

Не те времена, чтобы тебе щеку подставлять… (Уходит.)

Петр (выходя из дворца, вместе с Толстым). Алексей!

Алексей. Батюшка милостивый…

Петр. Веселые дела узнал про тебя, зон…[40] (Садится.) Не однажды писал я тебе… Много тебя бранил… Сколько раз к разуму твоему, к совести твоей стучался… Ничто не успело, – все напрасно… Что ты за человек есть?

Алексей. Вашей воле я всегда покорен, батюшка.

Петр. Лжешь! Как у лютого змея, душа твоя под человечьей личиной. Молчи, зон, лучше слушай. Я не щадил людей, я и себя не щадил, ибо нужно было много сделать… Что не домыслил, что дурно сделано, – виноват. Но за отечество живота своего не жалел. Ты ненавидишь дела мои… Молчи, молчи, зон… Ты ненавидишь все сделанное нами и по смерти моей будешь разорителем всех дел моих. Более верить тебе не могу. Да и хотя бы и захотел поверить – тебя принудят к оному любезные тебе иноземцы, да свои – бояре, да попы ради тунеядства своего… Говорим мы в последний раз… Помысли ж, как могу тебя, непотребного, пожалеть, – не станет ли жалость отцовская преступлением горшим перед людьми, перед отечеством!

Толстой. Алексей Петрович, по вашем прибытии государь поверил, что вы ему все, как на исповеди, открыли.

Алексей. Все, все открыл… Я всех выдал… Одного запамятовал – князя Буйносова.

Толстой (усмехаясь). Сей нам известен.

Алексей. Батюшка, окажите милость последнюю Дайте мне согласие на брак с Ефросиньей.

Петр. С Ефросиньей?

Толстой. Курьезите!

Петр. Нет, на брак я тебе согласия не дам.

Алексей. В монастырь меня хотите? Молод я еще для схимы.

Петр. Нет, и не в монастырь. (Толстому.) Прочти ему.

Толстой (читает). «На розыске жившая с царевичем девка Ефросинья сказала за собой „слово и дело“».

Алексей (болезненно вскрикнул). Сама сказала? Нет! Не поверю.

Толстой. «Вышеназванная девка сказала – царевич-де говаривал в Неаполе часто: „Меня-де австрийский император любит, он мне войско даст, и английский король меня любит, и турецкий султан обещал помочь“. И еще говаривал: „Хотят, чтоб я отрекся от престола, – я любое письмо дам, это-де не запись с неустойкой, дам, да и назад возьму… А мне только шепнуть архиереям, архиереи шепнут попам, а те прихожанам, все обернется, как я захочу… Меня чернь любит“. И говорил еще: „А захотят сослать в монастырь – я пойду: клобук не гвоздем к голове прибит…“»

Петр. Ты говорил все это?

Алексей. И не говорил, и не думал, и во сне не видал.

Петр. Лжешь, зон, лжешь… Сам я не отважусь такую тяжкую болезнь лечить… Посему вручаю тебя суду сената.

Алексей. Смилуйся!.. Поверь в последний раз… Оправдаюсь…

Петр. Стража…

Толстой. Господин поручик.

Федька появляется, на нем унтер-офицерский мундир.

Федька. Здесь.

Петр. В железо его.

Алексей. Отец, пожалей! Отец, не вели пытать!

Петр уходит.

Толстой. Алексей Петрович, об Ефросинье не горюй. Девка была к тебе подослана.

Картина девятая

Сенат. Круглый стол. На стульях сенаторы. Входит Шафиров.

Первый сенатор. Господин вице-канцлер, из-за чего ж нас собрали?

Второй сенатор. Ведь некоторые даже и натощак прибыли.

Первый сенатор. Гадаем и так и эдак.

Второй сенатор. Говорят всякое.

Шафиров. Такое дело, сенаторы… На прошлой неделе был на море туман. Подошел к Кронштадту корабль под имперским флагом. Пушкой вызвал лоцмана. А лоцмана все пьяные.

Второй сенатор. Ай-ай-ай!

Шафиров. Государю в ту пору пришлось быть в Кронштадте. Надел он лоцманскую куртку, шапку и сам повел корабль в Питербурх. А на корабле были имперский посол и один человек, посланный от философа Лейбница.²⁵ Они ведут разговор между собой, а государь стоит у штурвала и слушает.

Первый сенатор. И что же, они государя не узнали?

Шафиров. В том-то и дело – не узнали. И тут они много сказали друг другу лишнего, глядя на наши форты да на корабли.

Второй сенатор. По-немецки говорили?

Шафиров. Ну, а как же еще…

Первый сенатор. И государь не открылся?

Шафиров. Зачем? Государь пришвартовал корабль у Адмиралтейства и потребовал десять гульденов на водку.

Второй сенатор. И они дали?

Шафиров. Дали пять гульденов.

Первый сенатор. Что же они сказали лишнего?

Шафиров. А вот сейчас услышите.

Второй сенатор. Государь!

Входят Петр, Меншиков, Шереметев и Поспелов, который ставит караул у дверей.

Петр (стоя с книгой у стола). Господа сенат! Нам довелось достоверно узнать о противных замыслах некоторых европейских государей… Мы никогда не доверяли многольстивным словам посланников… Но не могли помыслить о столь великом к нашему государству отвращении. Нас чтут за варваров, коим не место за трапезой народов европейских. Наше стремление к процветанию мануфактур, к торговле, к всяким наукам считают противным естеству. Особенно после побед наших над шведами некоторые государства ненавидят нас и тщатся вернуть нас к старой подлой обыкновенности вкупно с одеждой старорусской и бородами… Не горько ли читать сии строки прославленного в Европе гишторика Пуффендорфия! (Раскрывает книгу, читает.) «Не токмо шведы, но и другие народы европейские имеют ненависть на народ русский и тщатся оный содержать в прежнем рабстве и неискусстве, особливо ж в воинских и морских делах, дабы сию русскую каналью не токмо оружием, но и плетьми со всего света выгонять… и государство российское разделить на малые княжества и воеводства». (Бросает книгу на стол.) Вот что хотят с нами сделать в Европе ради алчности, не человеку, но более зверю лютому подобной… Сын мой Алексей хочет того же. Есть свидетельство, что писал он к римскому императору, прося войско, дабы завоевать отчий престол – ценою нашего умаления и разорения. Дабы государство российское вернуть к невежеству и старине… Ибо даром войско ему не дадут. Воистину не для того мы льем пушки и трудимся иногда свыше сил и жертвуем всем, даже до шейного креста, чтобы все было напрасно… Не войны мы хотим, но мира. Столь много богатств у нас, что на двести и триста лет хватит нам трудиться мирно. Но помнить надлежит заповедь: «Храня мир, не ослабевай в воинском искусстве». Как табун коней в некоем поле, окружены мы хищными зверями, и плох тот хозяин, кто не поставит сторожа. Сын мой Алексей готовился предать отечество, и к тому были у него сообщники… Он подлежит суду. Сам я не берусь лечить сию смертельную болезнь. Вручаю Алексея Петровича вам, господа сенат. Судите и приговорите, и быть по сему… Затемнение.

Там же. На стульях сенаторы. На троне Екатерина. Около нее Меншиков.

Екатерина (встав, бледная, с трясущимися губами – Меншикову). Не могу, Александр Данилович, дело очень страшное. Духу не хватает. Спрашивай лучше ты.

Меншиков (начинает спрашивать, указывая пальцем на каждого). Ты? Князь Борис княж Ефимов, сын Мышецкой?

Мышецкий. Повинен смерти.

Меншиков. Ты? Князь Абрам княж Никитов сын Ростовский?

Ростовский. Повинен смерти.

Меншиков. Ты? Князь Андрей княж Михайлов сын Мосальский?

Мосальский. Повинен смерти.

Меншиков. Ты? Князь Иван княж Степанов сын Волконский?

Волконский. Повинен смерти.

Меншиков. Ты? Князь Роман княж Борисов сын Буйносов?

Буйносов (поспешно). Царевич Алексей Петрович повинен смерти.

Меншиков. Ты? Князь Тимофей княж Алексеев сын Щербатов?

Щербатов. Повинен смерти.

Картина десятая

Перед занавесом. Глашатаи трубят и выкрикивают.

Первый глашатай. Посадские и слободские, всяких чинов люди, каменщики, плотники, землекопы, кузнецы, валяльщики и кожемяки, бондари, горшечники, пушечных и иных дел мастера и подмастерья, люди деревенские, пахари и огородники…

Второй глашатай. Ныне заключен и подписан вечный мир со шведами… В благодарность за тяжкие труды, понесенные народом, русский государь и сенат повелели простить всем государственным должникам и недоимщикам все их долги, недоимки и подати, кои с начала тяжкой двадцатилетней войны не уплочены были, и оные сложить с них и предать забвению…

Первый глашатай. Государь и сенат велели простить всем осужденным преступникам и сидящим под розыском и выпустить оных из тюрем на волю и дела их предать забвению…

Второй глашатай. Деревенские, посадские, слободские и всяких чинов люди, – снимай рукавицы, распоясывай кушаки, идите на Троицкую площадь, отведайте хлеба-соли на доброе здоровие, ешьте и пейте до изумления, радуйтесь и веселитесь…

Чистая перемена.

Занавес

Троицкая площадь. Столы. Толпы народа. Фонтаны, бьющие вином. Быки на кострах.

Хор старых солдат (за столами).

Хор балалаечников (позади столов)

Среди пирующих – Петр, Екатерина, Меншиков и другие. Меншиков под плясовую песню пустился в пляс, прикрикивая. «Эх, эх, эх, эх…» Схватил у стоящего тут же продавца пирогов его лоток и, приплясывая, кричит.

Меншиков. Эх, эх, эх, эх!.. С пылу, с жару, на грош пару… Расхватывай, новые принесу… А вот пироги с зайчатиной, со всякой всячиной, с требухой, с мясом, запивай кислым квасом…

Петр (хохочет). Старое вспомнил, старое вспомнил!.. А ну, давай на стол весь лоток. Сколько?

Меншиков. Полтина, без торгу… Язык проглотишь, еще захочешь…

Екатерина. Хороши пироги, давно таких не едала.

Петр. Давай, давай вина!.. Вспомянем молодость. (Сидящим за столом.) А ну, ребята, где у вас тут самый старый человек?

Жемов (указывает). А вот тебе самый старый человек.

Петр (древнему старику). Здорово, отец.

Старик. Здравствуй, батюшка, здравствуй, сынок.

Петр. Много ли тебе лет будет?

Старик. Да много будет за сто.

Петр. Отца моего помнишь?

Старик. Отца твоего Алексея Михайловича не видел, а хорошо помню. Я тогда при нем на Брынских лесах жил, деготь гнал… Ох, плохо жили…

Петр. А деда моего помнишь?

Старик. Царя Михаилу? Не видел, а хорошо помню… Я тогда при нем за Перьяславскими горами пахал. Ох, плохо жили…

Петр. А поляков на Москве помнишь?

Старик. Молод я еще тогда был, а поляков хорошо помню. Их тогда, сударь мой, Минин с князем Пожарским под Москвой били… Я, сударь мой, от Нижнего Новгорода пеший пошел со щитом и рогатиной… Я тогда здоровый был…

Петр. Много ты, дед, на плечах вынес.

Старик. Ох, много, сынок.

Петр. Ну, здравствуй. (Обнимает его.)

Слышны крики толпы. Роговая музыка. Подплывает корабль. Сидящие за столом поднимаются, приветствуют его криками: «Виват!» С корабля сходит Абдурахман с перевязанной головой, со шведским знаменем в руке. За ним – офицеры и матросы.

Петр. Виват!

Абдурахман (развертывает перед Петром шведское знамя). Сей флаг сорван с побитого нами и взятого на абордаж флагманского шведского корабля. Сорвал знамя сей матрос прозвищем Гуляй-витер.

Петр обнимает матроса, потом Абдурахмана. Берет из руки Меншикова кубок с вином.

Петр. В сей счастливый день окончания войны сенат даровал мне звание отца отечества. Суров я был с вами, дети мои. Не для себя я был суров, но дорога аше была Россия. Моими и вашими трудами увенчали мы наше отечество славой. И корабли русские плывут уже по всем морям. Не напрасны были наши труды, и поколениям нашим надлежит славу и богатство отечества нашего беречь и множить. Виват!

Пушки, трубы, крики.

Занавес