Томас Бекет [=Бекет, или Честь Божья]

Действие четвертое

Настоятель. Так вот, сын мой, о чем пишет король.

Бекет (непроницаем). Я понимаю ваше волнение, мессир аббат.

Настоятель. То, что вы избрали своим убежищем наш монастырь, для нас огромная честь и слава, и не думайте, ради бога, что мы отказываем вам в пристанище из-за полученного приказа. Но…

Бекет (неумолимо). Но?

Настоятель. Мы просто вас предупреждаем, чтобы вы сами с присущим вам благоразумием решили, что делать.

Пауза.

Бекет (пронизывает его взглядом, потом небрежно). Благоразумие — это добродетель, но не следует быть чересчур благоразумным, отец мой. Ведь ваш монастырь находится во владениях его величества короля Людовика, который обещал мне свое королевское покровительство, не правда ли?

Настоятель (скромно). Здесь в Понтиньи — родной дом ордена цистерианцев. Но наш орден слишком разветвлен… у него, как вы знаете, огромные владения также и в Англии, и в Нормандии, в графстве Анжуйском и герцогстве Аквитанском.

Бекет (улыбается). Ах, как трудно, мессир аббат, защищать честь божью при столь обширных владениях! (Подходит к маленькому узелку, приготовленному в углу.) Взгляните, вот мое имущество: смена белья и полотенце. Мой узелок был приготовлен заранее. Я и сам намеревался уйти сегодня.

Настоятель (просветлев). Это облегчает наши души; значит, прискорбное решение принято вами, сын мой, еще до нашего посещения.

Бекет (надменно). Не называйте меня больше своим сыном, аббат. Я забыл сказать вам, что его святейшество пожелал возвратить мне сан архиепископа примаса английской церкви, и я охотно принял его из рук папы. Поэтому, уходя в неизвестность, я дам вам свое апостольское благословение. (Протягивает руку с перстнем настоятелю.)

Настоятель, скрепя сердце, преклоняет колено и целует перстень, потом уходит вместе с монахами.

(Стоит неподвижно, потом берет свой узелок и обращается к монашку.) Пойдем, мальчик! Не забудь свой нож, он может еще пригодиться в дороге.

Они уходят в другую сторону.

Декорация, изображавшая келью, поднимается вверх, открывая трон короля Франции, стоящий посередине зала. Король Людовик входит, держа Бекета под руку.

Людовик. Я уже говорил вам, Бекет, политическая стряпня — это мерзость… И сам пропитываешься этой вонью. Между Англией и нами возобновляются добрые отношения. Мир с англичанами дает мне огромные преимущества в той борьбе, которую я начинаю против Священной Римской империи. Прежде чем двинуться на Восток, я должен обеспечить свои тылы, заключив перемирие с Генрихом Плантагенетом. Вы, разумеется, догадываетесь, что король, предъявив мне счет, занес ваше имя на почетное место? Должен сознаться, что все прочие его требования незначительны. (Размышляет.) Странный человек! Казалось бы, политика Англии должна была состоять в том, чтобы зажать нас в тиски, пользуясь агрессивностью императора. А он решительно жертвует этим ради удовольствия добиться вашего изгнания с наших земель. Он вас очень ненавидит?

Бекет (просто). Ваше величество, мы с ним любили друг друга, и думаю, он не прощает мне, что я предпочел ему бога.

Людовик. Ваш король недостаточно силен в своем ремесле, архиепископ. Он раб своих страстей. Он пожелал выиграть очко у вас, вместо того чтобы выиграть его у меня. Вы занесены в его счет, мне приходится платить и изгнать вас. Я иду на этот шаг не без некоторого чувства стыда. Куда вы думаете отправиться?

Бекет. Я пастырь, надолго оставивший свою паству. Я хочу возвратиться в Англию. Это решение было принято мною еще до аудиенции у вашего величества.

Людовик (изумлен) . У вас склонность к мученичеству? Вы меня разочаровали. Я считал вас более разумным человеком.

Бекет. А разве разумно, уступая чувству страха, вымаливать, бродя по дорогам Европы, местечко, где моя бренная плоть будет в безопасности? Впрочем, где я буду в безопасности? Я архиепископ примас Англии. Это слишком заметный ярлык. Честь господня и разум — на сей раз их интересы совпадают — требуют, чтобы я не пал где-нибудь на дороге от руки безвестного убийцы. Если уж мне суждено быть убитым, то пусть я погибну примасом, с митрой на голове, в золотой ризе, с серебряным крестом в руке, среди моей паствы, в моей церкви. Это единственное место, приличествующее моему сану.

Людовик (после паузы). Вы безусловно правы. (Вздыхает.) Ах! Как неприятно иной раз быть королем, особенно когда случай сводит тебя с настоящим человеком… Вы мне скажете, что, к счастью, такие люди редко встречаются. Почему вы не родились по эту сторону Ла-Манша, Бекет? (Улыбается.) Правда, вы бы и мне, конечно, причинили много хлопот. Честь божья — вещь неудобная… (Размышляет, потом неожиданно.) А, черт!.. Вы мне слишком нравитесь. Я хочу быть просто человеком! Хоть на миг! Я попытаюсь кое-что предпринять, пойду даже на то, что ваш повелитель воспользуется этим и увеличит счет; в сущности, ваше изгнание не нанесло бы мне никакого ущерба, разве что слегка задело бы честь… Через несколько дней я встречусь с Генрихом в Ферте-Бернар, где мы скрепим печатью наше соглашение. Я попробую убедить его примириться с вами. Вы согласны говорить с ним?

Бекет. Ваше величество, с тех пор, как мы расстались, я не переставал говорить с ним.

Темнота. Протяжные звуки труб. Декорации полностью подняты, осталась только циклорама, окружающая пустую площадку. Огромная бесплодная равнина, продуваемая ветрами. Снова звуки труб. Бароны и вооруженные рыцари, все верхами, группируются с одной стороны сцены. Все это яркое скопище с развевающимися орифламами, ощетинившееся копьями, обращено в глубину сцены, как будто всматриваясь во что-то.

Людовик (своим баронам). Прошло не без трудностей! Бекет с улыбкой соглашался на все. Он проявил даже слишком большую снисходительность к требованиям короля, словно речь шла о капризном ребенке. Король ничего не желал слышать. Он рычал, как тигр, хватался за кинжал.

Первый барон. Он его так ненавидит!

Людовик (тихо). Мессиры, или мы плохие психологи, или король страстно любит Бекета. А Бекет относится к королю с покровительственной нежностью. Он только одно любит на свете — выдуманную им самим честь.

Второй барон. Вот они приближаются.

Людовик. Одни, посреди голой равнины, как два короля.

Первый барон (вдруг сердито). Ваше величество, я понимаю короля Англии! Это все-таки бесстыдство со стороны подданного требовать подобных знаков уважения!

Людовик (тихо). Нет дыма без огня, барон. Если он посмел этого потребовать и если два короля нашли естественным выполнить его требование, значит, они почувствовали, что этот человек с его спокойным упорством представляет иного владыку. Ах, если бы, следуя нерушимому священному обычаю, они обменялись поцелуем мира! Для нашей политики это невыгодно, но по-человечески мы этого, разумеется, желаем!

На переднем плане солдат, чуть подальше молодой солдат.

Первый солдат (другому, более молодому). Открой гляделки, дурачок! И запоминай! Ты новичок в нашем деле, и не каждый день такое увидишь. Это — историческая встреча!

Молодой. Ну и пускай историческая! Тут и замерзнуть недолго! Сколько еще мы будем здесь торчать?

Первый солдат. Нам-то еще полбеды, нас лес защищает, а они на открытой равнине! Им, пойми ты, еще холоднее, чем нам!

Молодой. А для священника он ловко ездит верхом, этот архиепископ! Отсюда кажется, что кобыла вот-вот сбросит его на землю. Экая злая тварь! Смотри, смотри же!

Первый солдат. Успокойся, этот молодец, до того как стать священником, побеждал на всех турнирах!

Молодой (после паузы). Все в порядке. Съехались… Как ты думаешь, о чем они говорят?

Первый солдат. Вот болван! По-твоему, они спрашивают, как, мол, поживают ваши папаша и мамаша? Или жалуются, что носы отморозили? О судьбах мира — вот о чем они говорят! О вещах, которые мы с тобой никогда не поймем! Даже слов, которые эти важные птицы произносят, ты тоже не поймешь никогда!

Затемнение. Потом свет. Все исчезли. Посредине равнины — только Бекет и король. Оба верхами, один против другого. Во время всей сцены слышны завывания зимнего ветра, словно заунывный, пронзительный аккомпанемент к их словам. Во время пауз слышен только вой ветра.

Король. Ты постарел, Томас.

Бекет. Вы тоже, ваше величество. Вам не слишком холодно?

Король. Холодно. Совсем замерз. Тебе это по душе! Ты в своей стихии! Да ты еще босой к тому же?

Бекет (улыбается). Это мое новое кокетство.

Король. А я даже в меховых сапогах умираю от холода. У тебя нет таких сапог?

Бекет (мягко). Конечно, нет.

Король (насмешливо) . Ты, верно, их богу пожертвовал, святой монах?

Бекет (серьезно). Я ему могу пожертвовать значительно больше.

Король (неожиданно кричит). Стоит нам начать разговор, и мы сразу принимаемся спорить! Поговорим о чем-нибудь другом. Знаешь ли ты, что моему сыну уже четырнадцать лет?.. Он совершеннолетний.

Бекет. Ну как он, исправился?

Король. Да нет, все так же глуп! Скрытный, весь в мать! Не женись никогда, Бекет!

Бекет (улыбаясь). Этот вопрос уже решен, и как раз вашим величеством. Ведь это вы приказали мне быть священником.

Король (опять кричит). Да не начинай ты этого разговора — ведь сказано было! Поговорим о чем-нибудь другом.

Бекет (непринужденно). Вы много охотились последнее время, ваше величество?

Король (взбешен). Целыми днями! Это меня больше не развлекает.

Бекет. У вас есть новые соколы?

Король (взбешен). Самые дорогие. Но они плохо натасканы.

Бекет. А лошади?

Король. К десятой годовщине моего царствования султан прислал мне четырех превосходных жеребцов. Но они всех сбрасывают на землю. Еще никому не удалось сесть на них верхом.

Бекет (улыбается). Нужно будет мне взглянуть на них.

Король. Они швырнут тебя на землю, как и всех других! Только твоя задница из-под сутаны мелькнет. Во всяком случае, я на это надеюсь, иначе можно сойти с ума.

Бекет (после паузы). А знаете, ваше величество, о чем я больше всего сожалею? О лошадях.

Король. А о женщинах?

Бекет (просто). Я о них забыл.

Король. Лицемер! Став священником, ты стал лицемером. (Внезапно.) А ты любил Гвендолину?

Бекет. Я ее тоже забыл.

Король. Ты любил ее! Сколько я ни думал, по-моему, это — единственное объяснение.

Бекет (серьезно). Нет, мой государь, по чистой совести говорю: я ее не любил.

Король. Значит, ты никогда ничего не любил. А это еще хуже. (Сердито.) Почему ты называешь меня своим государем, как прежде?

Бекет (мягко). Потому что вы остались для меня моим государем.

Король (кричит). Тогда почему ты причиняешь мне боль?

Бекет (мягко). Поговорим о чем-нибудь другом.

Король. О чем? Мне холодно.

Бекет. Я всегда вам говорил, мой государь, что нужно бороться о холодом его же оружием — холодом. Каждое утро раздевайтесь донага и мойтесь холодной водой.

Король. Когда ты был рядом и заставлял меня, я мылся. А теперь не моюсь. От меня воняет. Одно время я даже отпустил бороду. Ты знал об этом?

Бекет (улыбается). Да. Я очень смеялся.

Король. Потом я ее обрил, потому что она меня раздражала. (Неожиданно вскрикивает, как заблудившийся ребенок.) Бекет, я скучаю!

Бекет (серьезно). Мне так хотелось бы помочь вам, мой государь.

Король. Чего же ты ждешь? Ты же видишь, что я погибаю!

Бекет (мягко). Чтобы честь бога и честь короля слились воедино.

Король. Боюсь, что это будет не скоро.

Бекет. Да. Боюсь, что это будет не скоро.

Пауза. Слышен только вой ветра.

Король (вдруг). Если нам больше нечего сказать друг другу, лучше пойти погреться.

Бекет. Нам много нужно сказать друг другу, мой государь. Второго такого случая, возможно, не представится.

Король. Тогда спеши, а то мы замерзнем. Придется договариваться не живым людям, а двум ледяным статуям. Я твой король, Бекет! И пока мы будем ходить по этой земле, именно ты обязан сделать первый шаг. Я готов забыть многое, кроме одного, что я король. Ты меня научил этому.

Бекет (серьезно). Не забывайте этого никогда, мой государь. Даже если идете против бога! У вас другая задача — держать руль корабля.

Король. А у тебя какая задача?

Бекет. Я должен всеми силами оказывать вам сопротивление, когда вы будете плыть против ветра.

Король. Ждать попутного ветра, Бекет? Это было бы слишком хорошо! Такое плавание годится для девчонок. Бог и король вместе? Этого никогда не бывает. Правда, один раз за сто лет было, во время крестовых походов, когда весь христианский мир кричал: «Во имя бога!» А ты же сам знаешь, какова кухня этих крестовых походов. Все остальное время — встречный ветер. Нужно, чтобы хоть один из двух умел лавировать.

Бекет. А также, чтобы другой взял на себя заботу о нелепом встречном ветре и о боге. Работа была поделена раз навсегда. Беда в том, что поделена она между нами, государь, а мы были друзьями.

Король (брюзгливо). Не понимаю, что нужно королю Франции! Он три дня уговаривал меня, чтобы мы с тобой помирились. Зачем ты доводишь меня до крайности? Для чего?

Бекет. Ни для чего.

Король. Ты же знаешь, что я король и должен действовать как король. На что ты надеешься? На мою слабость?

Бекет. Нет. Она бы меня сразила.

Король. Победить меня силой?

Бекет. Сила — это вы.

Король. Убедить меня?

Бекет. Тоже нет. Я не могу вас убедить. Я могу только сказать вам — нет.

Король. Нужно же быть логичным, Бекет!

Бекет. Нет. Это не так уж необходимо, мой король. Нужно только выполнять то дело, которое на тебя возложено, — пусть это даже нелепо, — но выполнять до конца.

Король. А ведь я тебя хорошо знал! Целых десять лет, милый мой саксонец! На охоте, в борделе, на войне… Ночи напролет за кружкой вина; в постели одной и той же девки, и даже в Совете мы трудились вместе. Нелепо! Вот уж действительно слово, которое не похоже на тебя.

Бекет. Возможно. Я и сам на себя теперь не похож.

Король (насмешливо). Тебя осенила благодать?

Бекет (серьезно). Не та, что вы думаете. Ее я недостоин.

Король. Ты вновь почувствовал себя саксонцем, несмотря на покровительство папы?

Бекет. Даже и не это.

Король. Так что же тогда?

Бекет. Просто впервые в жизни в пустом соборе во Франции, где по вашему приказу я взвалил на себя эту ношу, я почувствовал за что-то ответственность. Я был человеком без чести. И вдруг я обрел эту честь, ту, о которой даже не мог мечтать, честь господню. Честь непостижимую и хрупкую, как гонимое королевское дитя.

Король (более грубо). Может быть, перейдем на более понятный язык, Бекет? На тот, который я понимаю? Иначе мы никогда не придем к концу. Мне холодно. И, кроме того, нас ждут там.

Бекет. Я говорю понятно.

Король. Тогда, значит, я глуп. Говори со мной, как о глупцом. Это — приказ. Снимешь ли ты отлучение от церкви с Вильгельма Энсфорда и других моих людей? Отлучение, которое ты провозгласил, несмотря на уговоры епископов?

Бекет. Нет, мой государь. Это мое единственное оружие, чтобы защитить доверенное мне нагое дитя.

Король. Согласен ли ты принять двенадцать предложений, одобренных епископами в Нортгемптоне в твое отсутствие, а именно — отказаться от противозаконной поддержки саксонских крепостных, которые постригаются в монахи, чтобы избежать рабства?

Бекет. Нет, мой государь. Ибо мой долг защищать моих овец, а они — мои овцы. (После паузы.) И также я не соглашусь с тем, чтобы назначение священников было отнято у епископата или чтобы священнослужитель был подсуден иному суду, кроме церковного. В этом мой долг пастыря, и я не имею права отказаться от него. Но во имя мира и так как вы должны остаться королем я принимаю все девять остальных условий. Все, кроме чести господней!

Король (холодно, после паузы). Хорошо, пусть будет так. Я помогу тебе защищать твоего бога, раз это твое новое призвание, в память нашей дружбы. Все, кроме чести королевства. Ты можешь вернуться в Англию, Томас.

Бекет. Благодарю, мой государь. Я так или иначе хотел вернуться в Англию и отдаться под вашу впасть, ибо на земле вы — мой король. И во всем, что касается земной жизни, я обязан вам повиноваться.

Король (смущен. После паузы). Хорошо. Теперь вернемся. Разговор окончен. Мне холодно.

Бекет (глухо). Теперь и мне стало холодно.

Снова, молчание. Они смотрят друг на друга. Слышен вой ветра.

Король (неожиданно). Ты не любил меня, Бекет, не так ли?

Бекет. Насколько я был способен любить, государь, любил.

Король. Ты стал любить бога? (Кричит.) Ты по-прежнему не отвечаешь, когда я тебя спрашиваю, упрямец?!

Бекет (мягко). Я полюбил честь божью.

Король (угрюмо). Возвращайся в Англию. Я дарую тебе королевский мир. И желаю тебе обрести свой собственный мир. И не обмануться в себе. Никогда больше не буду тебя умолять. (Вдруг кричит.) Я не должен был с тобой встречаться! Мне было больно! (Неожиданно, сотрясаясь от рыданий, припадает к холке своего коня.)

Бекет (взволнованно приближается к нему и шепчет). Мой государь!

Король (вопит). Нет, нет, только не жалость! Это гнусно! Назад! Вернись в Англию! Вернись в Англию! Здесь слишком холодно!

Бекет (поворачивает лошадь и приближается к королю, серьезно). Прощайте, мой государь. Вы меня поцелуете в знак примирения?

Король. Нет. Не подходи ко мне! Не могу больше тебя видеть. Потом! Потом! Когда пройдет боль!

Бекет. Завтра же я тронусь в путь. Прощайте, государь. Я знаю, что не увижу вас больше.

Король (с искаженным лицом, злобно кричит). Как ты смеешь говорить такое после моего королевского слова? Значит, ты считаешь меня предателем?

Бекет смотрит на него еще минуту, серьезно, с жалостью во взгляде, потом медленно поворачивает коня и уезжает. Ветер усиливается.

(Внезапно кричит.) Томас!

Но Бекет не слышит. Он удаляется. Король больше не зовет его, он поднимает своего коня на дыбы, потом галопом мчится в противоположном направлении. Свет меркнет и вновь вспыхивает. Нарастающий вой ветра. Другая часть равнины, где находится король Франции.

Людовик. Свидание кончилось, они поскакали в разные стороны.

Первый барон. И не обменялись поцелуем мира.

Людовик. Нет. Я тоже это заметил. Боюсь, что наше королевское вмешательство было напрасным. Не смешаешь огонь с водой. Вот он!

Бекет приближается и останавливает своего коня подле короля.

Итак, Бекет?

Бекет (непроницаем). Благодарю вас, ваше величество, я обрел мир.

Людовик. О каком мире вы говорите? О мире вашей души или о мире с королем? Если о последнем, то издали он показался не слишком горячим.

Бекет. О мире с королем, ваше величество. А душевный мир, тоже весьма сомнительный, зависит от другого владыки.

Людовик. Ведь Генрих не поцеловал вас в знак примирения?

Бекет. Нет.

Людовик. За все блага земные, я не посоветовал бы вам возвращаться, Бекет! Вы доставите мне много хлопот, но все равно! Оставайтесь здесь. Не доверяйте вашему королю, раз он не поцеловал вас в знак примирения.

Бекет. Я отправляюсь завтра, ваше величество. Меня там ждут.

Людовик. Кто ждет?

Бекет печально улыбается, делает неопределенный жест, не отвечает. Издали доносятся звуки трубы.

Войска короля Генриха уходят. Свидание окончено. Вернемся в Ферте-Бернар, мессиры.

Все уходят. Трубы звучат ближе. Перед циклорамой, погруженной в полумрак, на сцене лодка. Ночь. На борту — Бекет, монашек и моряк. Гром. Буря. Лодка едва не опрокидывается. Волна бросает людей друг на друга.

Бекет (хохочет и кричит монашку, который вычерпывает воду). Вычерпывай, малыш, вычерпывай! Нужно вылить столько же воды, сколько вливается, вот и все!

Моряк (кричит Бекету). Держитесь, святой отец! Ла-Манш всегда бесится в это время года. Я и не такое видел! Но раз бог не топит меня, когда я вожу полную лодку макрели, не захочет же он потопить меня и сейчас, когда я перевожу святого человека!

Бекет (тоже кричит, смеясь, словно успокоившись среди бури). Одежда еще не делает монахом! Молись, мой сын! Никогда нельзя быть уверенным, что человек, которого перевозишь, святой.

Моряк (кричит). Лучше вы помолитесь, отец мой! Я вожусь с этой проклятой лодкой! Мне и так дела хватает.

Бекет (смеясь). Ты прав. Каждому — своя работа!

Волна вздымается еще выше. Парус хлопает на ветру; кажется, море вот-вот поглотит лодку.

Моряк (выравнивает лодку и кричит). Браво, отец мой! Видать, вы умеете молиться! На этот раз мы непременно должны пройти.

Бекет (его лицо покрыто брызгами, шепчет, улыбаясь). О, как хороша божья буря! И как гнусны людские. От них остается во рту дурной привкус, выходишь ли ты победителем или побежденным. Вот было бы славно, если бы человек сражался только с хищниками, с огнем, с водой и ветром! (Кричит монашку, указывая на старого моряка, который борется с бурей, держа руль.) Посмотри, как он стоит у руля, взгляни на это дубленое, словно вылепленное лицо! Он никогда не выплевывает табачную жвачку, даже когда пьет бульон. Погляди на этого старика! Ведь у него ореховая скорлупа, а не лодка, а он спокоен среди этого ада. Он может все. О, я люблю людей! Суровое племя.

Новая волна.

Моряк (выравнивает лодку, кричит). Держитесь, отец мой! Еще несколько «Отче наш» — и мы проскочим самое опасное место. Молитесь усерднее!

Бекет (весело кричит среди сильных порывов ветра). Смело рассчитывай на меня! Но сам тоже держись, старина! Бог забавляется. Он отлично знает, что не так я должен умереть!

Лодка ныряет еще раз в высокую, как дом, волну и исчезает. Гром, молнии над разбушевавшимся морем среди мрака ночи. Потом — слабый свет. Пустынный берег. Издалека еще доносится шум моря, но кругом разлит покой. Бекет и монашек стоят рядом на голом песчаном берегу. Серый, пасмурный рассвет.

Бекет. Где мы?

Монашек. Похоже, на побережье, близ Сандуича.

Бекет. Если бы так! Эта местность мне известна. Мы доберемся до Кентербери проселочными дорогами.

Монашек. Человек, подбежавший к нам, когда мы уже садились в лодку во Франции, сказал, что нас будут поджидать где-то здесь поблизости.

Бекет. Бог послал хорошую бурю, желая обмануть их. Они не могут себе представить, что нам удалось переправиться. Они ушли к себе спать. Даже убийцы спят.

Монашек (просто, как о чем-то само собой разумеющемся). Придется умереть?

Бекет. Несомненно, сын мой. Но где и когда? Это решит бог. Надеюсь, мы доберемся до моей церкви. Думаю, что это произойдет там. Ты боишься?

Монашек (просто) . О нет. Хорошо бы успеть подраться. Я хочу только, прежде чем получу удар, сам нанести хоть один. Если даже я убью всего одного-едииственного норманна — с меня будет достаточно: один за одного, по-моему, это вполне справедливо. Идет, отец мой? Нужно показать этим людям, которые нас ждут здесь в своих кольчугах, с огромными копьями, что мы их не боимся!

Бекет (взяв его за руку). Идет!

Монашек. Хорошо умереть за что-нибудь. Сказать себе, что ты — просто песчинка. Но когда песчинки попадают вдруг в машину, она заскрежещет, а потом остановится.

Бекет. (мягко) . И тогда?

Монашек. На место старой поставят совсем новую, хорошо смазанную, и на этот раз в нее засунут норманнов. (Простодушно.) Это и есть справедливость, но правда ли, отец мой?

Бекет. Да, по-видимому, так. Давай помолимся перед дорогой. Мы в этом и правда нуждаемся. (Складывает руки, шепчет, стоя рядом с монашком, который молится, опустив голову.) Господи, ты же знаешь, что ждет нас обоих, когда войдем в дом твой, — боюсь, не избежать нам самого дурного, — защитишь ли ты нас, двух жалких людей? Будешь ли охранять нас до конца, до подножья твоего алтаря, где это должно произойти? (Крестится и поворачивается к монашку.) Теперь пойдем. Нужно воспользоваться ночной темнотой. Что ты делаешь?

Монашек (сидя на корточках). Пытаюсь привести в порядок остатки сандалий. Удачно получится, если я умру завтра, а то я хожу почти босой. (Работает ножом, серьезный и смешной в то же время.)

Бекет (смотрит на него, бормочет). А знаешь, господи, любить людей — это тоже неплохой выход.

Монашек (поднимается). Готово. Продержится еще немного.

Бекет (взяв его за руку). Ну, теперь пойдем с левой ноги!.. А что, если мы просвистим что-нибудь веселое, чтобы согреться? Ты думаешь, что это грешно, раз мы идем в церковь? В конце концов, бог посылает людям испытания, но никогда и нигде он не говорил, что нельзя при этом насвистывать!

Идут по песчаному берегу, держась за руки, насвистывая любимый марш Бекета.

Освещение меняется. Опускаются красные занавеси. Слуги приносят стол, табуретки, высокое кресло короля. Король Генрих, его старший сын, обе королевы и бароны располагаются вокруг стола. Горящие факелы бросают резкий свет, и на стене двигаются тени. Во время замены декораций из-за кулис слышно, что кто-то насвистывает веселый марш. Все ждут, стоя вокруг стола.

Король (зло, иронически оглядывает присутствующих, восклицает). Господа, на сей раз первый сяду не я! (Сыну, насмешливо.) Вы, сударь, — король! Вам подобает эта честь. Садитесь, сегодня я буду вам прислуживать.

Королева-мать (немного раздраженно). Сын мой!

Король. Мадам, я знаю, что делаю. (Вдруг кричит.) Ну же, идиот, шевелись, черт тебя побери! Ты король, но так же глуп, как и был.

Угрюмый, застенчивый мальчик невольно отодвигается, словно боится, что отец влепит ему пощечину. Потом садится на место короля.

Садитесь, мессиры. Я не сяду. Бароны Англии, вот ваш второй король! Для блага наших необъятных владений нам стал необходим второй король. Восстанавливая старинный обычай, мы решили помазать на царство еще при нашей жизни нашего наследника и разделить с ним бремя нашей ответственности. Мы просим вас оказывать ему сегодня такие же почести, как нам, и именовать тем же титулом. (Делает знак.)

Два стольника вносят дичь на большом серебряном блюде. Король прислуживает сыну.

Молодая королева (сыну). Держитесь прямо. И старайтесь хотя бы есть пристойно, раз сегодня вам оказывают почести.

Король (прислуживая, ворчит). Не очень привлекательная физиономия! Скрытен, недалек! Но все-таки, в конце концов, он когда-нибудь станет вашим настоящим королем. Значит, надо привыкать к нему сейчас! И кроме того, это все, что я могу вам предложить…

Королева-мать (вдруг гневно взрывается). Довольно, сын мой! Эта игра недостойна ни вас, ни нас. Вы сами этого пожелали — хотя я была против, — так играйте же по крайней мере с достоинством.

Король (поворачивается к ней, он взбешен). Я играю в те игры, мадам, которые меня развлекают, и играю тем способом, который меня развлекает! Это карнавальная шутка, впрочем, не имеющая никакого значения, — если ваш новый король только шевельнется, скажите мне, я быстро с ним расправлюсь — пинком в зад, — но шутка эта имеет ту ценность, что покажет нашему вновь обретенному другу архиепископу примасу, что мы можем обойтись и без него. У примаса Англии есть старинная привилегия, за которую он твердо держится, — он единственный имеет право на помазание и коронование королей нашей страны. Так вот этот старый негодяй архиепископ Йоркский с разрешения папы — я заплатил ему — завтра же будет венчать на царство нашего сына в нашем соборе. А! Превосходная шутка! (Шумно смеется среди общего молчания.) А! Превосходная, великолепная шутка! А! Воображаю физиономию Бекета, когда ему придется проглотить это! (Сыну.) А сейчас убирайся с этого места, болван, и иди со своим куском мяса на конец стола. Ведь только завтра ты будешь официально возведен на престол.

Мальчик, покорно и злобно глядя на отца, пересаживается, унося свою тарелку.

(Провожает его взглядом, насмешливо.) Какой взгляд! Сыновние чувства — великое дело, мессиры! Ты хотел бы, чтобы это было поскорей, звереныш? Тебе очень хочется поскорей стать Генрихом Третьим и увидеть, как твой папочка неподвижно лежит на катафалке? Придется подождать! Папочка здоров! Папочка на редкость здоров!

Королева-мать. Видит бог, сын мой, я не возражала против вашей попытки примириться с этим ничтожеством, причинившим вам только одно зло!.. Видит бог, я не понимаю вашей ненависти к нему! Но пусть она не доведет вас до поступка, грозящего важными последствиями, — ради одного удовольствия нанести удар его гордыне. Генрих — еще ребенок. Но ведь и вы были не старше, когда захотели управлять сами, вопреки моей воле. Честолюбцы, которые всегда окружают королей, могут посоветовать ему выступить против вас и, воспользовавшись этим поспешным коронованием, разделить королевство! Одумайтесь, еще есть время.

Король. Я еще не умер, мадам, поверьте! И для меня нет большей радости, чем увидеть лицо надменного моего друга Бекета, когда он поймет, что у него похитили важнейшую привилегию примаса! Я уступил ему в некоторых пунктах, но я знал, что мой час настанет.

Королева-мать (гордо выпрямляется). Генрих! Я дольше, чем вы, несла на себе бремя королевской власти. Я была вашей королевой, и я ваша мать. Вы должны считаться с интересами великого государства, а не с вашими настроениями. Вы и так уж слишком много уступили королю Франции в Ферте-Бернар. Вы обязаны думать об Англии, а не о вашей ненависти или обманутой любви к этому человеку!

Король (тоже выпрямившись, в гневе). Обманутая любовь! Обманутая любовь! Кто вам позволил, мадам, заниматься моими личными чувствами?

Королева-мать. Вы питаете против этого человека злобу, и болезненную и не мужскую! Король, ваш отец, быстрее и проще расправлялся со своими врагами. Он приказывал их убивать и больше о них не говорил. Если бы Томас Бекет был женщиной, которая вам изменила и которую вы продолжали бы любить, вы поступили бы точно так же. Ей-богу, вырвите его раз навсегда из вашего сердца. (Неожиданно краснеет.) Ах, если бы я была мужчиной!

Король (насмешливо). Возблагодарим бога, мадам. Он наделил вас женской грудью, которая мне, впрочем, не пригодилась… Я сосал грудь крестьянки.

Королева-мать (резко). Несомненно из-за этого-то вы так грубы, мой сын.

Молодая королева (внезапно вступает в разговор). А мне, вы думаете, нечего сказать? Я терпела ваших любовниц, сударь, и вы считаете, что я вечно буду все терпеть? Наверно, вы принимаете меня за одну из ваших девок? Забыли о моем происхождении? Я устала от того, что всюду натыкаюсь на этого Бекета! Вечно он! Вечно он! Говорят только о нем! Было даже лучше, когда вы его любили! Я женщина. Я ваша жена и ваша королева. Я не желаю, чтобы меня унижали. Я буду жаловаться моему отцу, герцогу Аквитанскому! Моему дяде, императору! Всем королям Европы — моим родственникам! Я буду жаловаться богу!

Король (громовым голосом, он несколько вульгарен). Начните с бога, мадам! Бегите в вашу молельню, посмотрите, там ли он? (Повернувшись к матери, загораясь гневом.) А вы, мадам, бегите в свою комнату, стройте там тайные козни со своими тайными советниками! Убирайтесь обе! Не желаю больше вас видеть! Меня тошнит, когда я вас вижу! И молодой Генрих Третий — тоже! И побыстрее! (Пинком ноги выталкивает сына, рычит.) Моей королевской ногой по вашему королевскому заду. Всю семью к черту, если только он пожелает вас взять! Убирайтесь! А ну убирайтесь все!

Они поспешно уходят, слышно только шуршание шелка.

(Поворачивается к баронам, которые стоят, пораженные ужасом; успокоившись.) Выпьем, мессиры, вы только на это и годитесь. Напьемся допьяна, будем пить всю ночь, как настоящие мужчины, до тех пор, пока не упадем под стол. (Наливает всем, потом жестом подзывает их к себе.) А! Мои четыре дурачка! Верные мои! С вами тепло как в хлеву! Работяги вы! Пустоголовые вы! (Стучит их по лбам.) Ни малейшей искорки там внутри, ничто не смутит покой вашей души! Подумать только, что до него я был таким, как вы! Просто машина, здоровая, большая, годная только на то, чтобы рыгать с похмелья, мочиться, спать с девками и драться. Что ты сделал с этой машиной, Бекет, что она перестала крутиться как положено? (Внезапно.) Думаете ли вы хоть иногда, барон?

Второй барон. Никогда, ваше величество. Такое англичанину никогда не удавалось. Это вредно. И, кроме того, у дворянина есть другие занятия.

Король (вдруг успокаивается). Выпьем, мессиры! Это всегда во все времена считалось невредным. (Наливает себе, баронам.) Бекет высадился на берег? Мне говорили, что все это время море было настолько бурное, что он не мог переправиться.

Первый барон (мрачно). Он высадился, ваше величество, несмотря на бурное море.

Король. Где?

Первый барон. На пустынном берегу, недалеко от Сандуича.

Король. Бог не пожелал, чтобы он утонул?

Первый барон. Нет.

Король (внезапно, с угрюмым видом, глядя исподлобья). Никто его там не ждал? Однако у него в Англии много друзей!

Первый барон. Его ждали Жерве, граф Кентский, Реныо де Брок и Реньо де Гаренн. Жерве говорил, что своими руками прикончит его, если только он посмеет высадиться. Но англичане, жители всех прибрежных городов, вооружились, чтобы сопровождать архиепископа. И епископ Оксфордский вышел навстречу баронам, заклиная их не проливать кровь и не делать вас предателем, раз у архиепископа есть ваша охранная грамота.

Король (угрюмо). У него есть моя охранная грамота.

Первый барон. Вдоль всего пути до Кентербери его ждали крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы, они приветствовали его радостными криками и сопровождали от деревни до деревни. Ни один богатый человек не появился, ни один норманн.

Король. Только саксонцы?

Первый барон. Бедняки, вооруженные самодельными щитами и заржавленными копьями. Словом, чернь. Но их много, они расположились лагерем вокруг Кентербери, чтобы его охранять, выбрали вожаков. Невиданное количество нищих в лохмотьях вылезло из всех щелей. Епископы и бароны заперлись в крепостях, они опасаются за свою безопасность, так как этот сброд держит в руках весь край. (Мрачно.) Никогда бы не поверил, что в Англии так много людей!

Король (молчалив, угнетен. Внезапно встает; тяжело роняет слова). Негодяй, он ел мой хлеб! Я вытащил его из ничтожества! Саксонское отродье! И я его любил! (Кричит, как безумный.). Я любил его! (С нелепым вызовом.) Да, я его любил! Да и сейчас еще люблю! Хватит, господи, хватит! Остановись, с меня хватит! (Бросается на ложе, корчась в нервных судорогах, рыдая, разрывает зубами тюфяк.)

Бароны в изумлении подступают к нему.

Первый барон (робко). Ваше величество…

Король (ничего не слышит, стонет, зарывшись головой в подушку). Ничего! Ничего не могу! Безволен, как баба! Пока он жив, я никогда ничего не смогу! Я трепещу перед ним в изумлении. А ведь я король! (Вдруг кричит.) Неужели никто не избавит меня от него? Священник! Священник, который меня презирает и оскорбляет! Значит, вокруг меня все такие же трусы, как и я? Неужели в Англии не осталось мужчин? О! Мое сердце! Мое сердце бьется слишком сильно! (Лежит, как мертвый, на смятом тюфяке.)

Бароны растерянно толкутся вокруг короля. На каком-то ударном инструменте рождается ритм, нечто вроде глухого тамтама. Поначалу — это биение возбужденного сердца короля. Но потом звуки растут и крепнут. Бароны в молчании переглядываются; выпрямляются, застегивают пояса, берут шлемы и медленно уходят. Неумолкающий звук ударного инструмента, похожий на глухой стук бьющегося сердца, он не прекратится до самого убийства. Король один лежит в пустом зале. Табуреты опрокинуты, один факел трещит и гаснет.

Король (приподнимается, осматривается, замечает, что баронов нет, и внезапно понимает, почему… Глаза его блуждают. С минуту он колеблется… потом падает на подушку, рыдает и стонет) . О мой Томас!

Гаснет второй факел, наступает темнота. Слышен только равномерный глухой звук тамтама. Возникает неясный свет. Это опять лес колонн, Кентерберийский собор. В глубине — маленький алтарь с тремя ступеньками и начало решетки. В углу на авансцене — Бекет, которому монашек помогает надеть одежды священника. Подле них, на табурете — архиепископская митра; высокий серебряный крест прислонен к колонне.

Бекет. Мне нужно быть красивым. Быстрей!

Монашек неловко помогает ему одеваться. Слышится глухой звук тамтама, сначала издалека, потом звук приближается.

Монашек. Так трудно, столько маленьких завязок! Тут требуются женские руки!

Бекет (мягко). Сегодня нужны мужские руки. Оставь их, не завязывай. Уже рассветает, спеши. Дай епитрахиль. Ризу.

Монашек (помогая ему). То, что должно быть сделано, нужно делать.

Бекет. Ты прав. То, что должно быть сделано, нужно делать. Завяжи все маленькие завязки, не пропускай ни одной… Бог даст нам время.

Тишина. Монашек трудится усердно и неумело, высунув язык. Тамтам слышится ближе.

(Улыбается.) Не высовывай от усердия язык. (Смотрит, как тот работает.)

Монашек (потный и довольный). Вот. Все в порядке. Но я бы предпочел пасти свое стадо! Это легче.

Бекет. Уже рассвет. (Пока монашек его одевает.) Ты очень любил свое стадо?

Монашек (его взгляд проясняется). Да.

Бекет. Когда я был ребенком, у моего отца тоже было свое стадо. (Улыбается.) Мы с тобой два парня из Гастингса! Дай мне митру, я надену ее.

Монашек отходит, чтобы взять митру.

(Тихо.) Господь! Ты повелел Петру на Масличной горе вложить меч в ножны, но я не хочу лишать этого мальчика последней радости. Ему так мало выпало радости за время его короткою пребывания здесь. (Монашку, который надевает на него митру.) Дай мне мой серебряный крест. Теперь он должен быть у меня в руках.

Монашек (передает ему крест). Тем более что им можно нанести хороший удар, он такой тяжелый! Вот бы мне такой!

Бекет (улыбается, ласково). Счастливый маленький саксонец! Ты до самого конца будешь верить, что в этом мрачном мире может воцариться порядок. (Выпрямляется, становится серьезным.) Я готов, господи, я облачился в парадные одежды в честь твою. Господи, не допусти, чтобы меня во время ожидания охватило презренное сомнение…

Во время этой сцены звук тамтама приближается. Сейчас он совсем близко и сливается с громкими ударами в дверь. Входит священник.

Священник (растерян). Монсеньер! Там четверо вооруженных людей. Говорят, что должны вас видеть по поручению короля. Я велел забаррикадировать дверь, но они ее вышибут. У них топоры! Скорее! Удалитесь в глубь церкви и дайте приказ закрыть решетку клироса. Она крепкая.

Бекет (спокойно). Это час вечерни, Вильгельм. Разве закрывают решетку клироса во время вечерни? Это же неслыханное дело…

Священник (в замешательстве). Да, но…

Бекет. Значит, все должно быть, как положено, не надо закрывать решетку клироса. Пойдем, мальчик, к алтарю. Здесь нам не место. (Направляется к алтарю в сопровождении монашка.)

Грохот. Дверь поддалась. Врываются бароны, в шлемах, обнажают оружие, отшвыривают прочь топоры. Бекет стоит у подножья алтаря; он повернулся к ним, серьезный и спокойный. Бароны на мгновение останавливаются, смущенные, растерянные: четыре статуи — огромные, грозные. Тамтам умолкает. Глубокая тишина.

Бекет (просто). А! Вот, наконец, и сама глупость. Это ее час. (Не сводит глаз с баронов.)

Они не смеют пошевелиться.

(Холодно.) В дом божий не входят с оружием. Чего вы хотите?

Первый барон (глухо) . Твоей смерти.

Пауза.

Второй барон (неожиданно, тоже глухо). Ты бесчестишь короля. Беги или ты умрешь!

Бекет (тихо). Это час церковной службы. (Поворачивается к алтарю, где возвышается распятие, не обращая внимания на баронов.)

Опять глухо звучит тамтам. Четыре человека приближаются, как автоматы. Чтобы защитить Бекета, монашек неожиданно бросается, вырывает крест и замахивается им. Один из баронов ударом шпаги убивает монашка.

(Шепчет с упреком.) Даже одного не удалось… А он так был бы рад, господи! (Кричит, неожиданно.) Ах, до чего ты все делаешь трудным, до чего тяжела твоя честь! (Вдруг совсем тихо.) Бедный Генрих.

Четыре барона бросаются на него. После первого удара он падает. Они набрасываются на его тело с топорами, священник с воплем бежит по пустому собору. Внезапная темнота. И вновь свет.

На том же месте, как и в начале пьесы, голый коленопреклоненный король перед могилой Бекета. Четыре монаха бьют его веревками, делая почти те же жесты, что и бароны, убившие Бекета.

Король (кричит). Ты доволен, Бекет? Наши счеты сведены? Честь господня отмыта?

Монахи перестают его бить, становятся на колени, опустив голову.

(Бормочет, по-видимому, это церемониал.) Благодарю. Да, разумеется… да, разумеется, так было решено. Прощение получено. Очень благодарен.

Паж приближается с широким плащом, король закутывается в него. Бароны окружают короля, помогают ему одеваться. Епископы и клир, образуя процессию, торжественно удаляются в глубину сцены под звуки органа. Король торопливо, раздраженно одевается при помощи баронов.

(Лицо его искажено злобной улыбкой, ворчит.) Свиньи! Норманнские епископы делали все только для вида, а эти саксонские монахи постарались за свои денежки.

Слышен веселый колокольный звон. Входит барон.

Барон (приближаясь к королю). Сир, все удалось как нельзя лучше. Саксонская толпа, окружив собор, ревет от восторга, радостно выкрикивает имя вашего величества одновременно с именем Бекета. Теперь, когда саксонцы за нас, дело сторонников принца Генри окончательно проиграно.

Король (с лицемерно величественным видом под личиной грубоватого добродушия). Честь господня — вещь хорошая, мессиры, и в конечном счете выигрываешь, если бог на твоей стороне. Так говорил Томас Бекет, который был нашим другом. Ему обязана Англия окончательной победой над беспорядком, и мы согласны, чтобы отныне в нашем королевство его почитали как святого. Идемте, мессиры! Сегодня вечером на Совете мы решим, какие почести мы воздадим ему посмертно и какая кара постигнет его убийц.

Первый барон (невозмутимо). Сир, они неизвестны.

Король (смотрит на него, бесстрастным тоном). Мы прикажем нашему провосудию найти их, и лично вам, барон, будет поручено заняться расследованием, дабы все знали о нашей королевской воле защищать отныне честь божию и память о нашем друге.

Вновь звучит орган, торжественно ширится мелодия, смешиваясь с колокольным звоном и радостными криками толпы, приветствующей выходящих из собора короля и его свиту.