Топор с посеребренной рукоятью

ТЕНЬ ГРЯДУЩЕГО

Джон Уорлингтон Доддс играл неудачно на бирже, и к 15 июля 1870 года разорился окончательно. Беда длилась, однако, очень недолго, всего каких-нибудь два дня, и к 17 июля Доддс снова стал очень богат. Всего замечательнее было то, что Доддс разбогател, сидя в Дансло. Это — нищий ирландский городок. Весь этот город можно купить за четвертую часть той суммы, которую Доддс заработал в течение одних суток с небольшим, сидя в его пределах.

Жизнь финансистов до сих пор не описана как следует. Эта тема принадлежит романисту будущего. О, это жизненная, грандиозная тема! Две необъятно могучие силы находятся между собой в постоянном борении. Одна сила — это повышение, другая — понижение. На этой почве горят человеческие страсти, работает человеческий ум. Смелые операции, полное тревоги ожидание, агония проигрыша, глубокие комбинации, терпящие крушение — как все это интересно, как все это захватывает!

Государственные долги великих держав Европы похожи на барометрические трубки, наполненные ртутью. Ртуть то падает, то поднимается, глядя по тому, какое давление на нее оказывает мировая политика. Пусть только человек будет проницателен, пусть он только сумеет угадать, в каком положении будут находиться эти политиканские барометры завтра — этому человеку нечего бояться: в его руках громадное состояние.

Джон Уорлингтон Доддс обладал многими качествами, которые так нужны для биржевика, жела ющего преуспеть. Он быстро соображал, верно оценивал положение и действовал смело, не мешкая. Но одних способностей для преуспевания на бирже мало. Надо, чтобы вам везло, чтобы случай вам благоприятствовал.

Фортуна точно невзлюбила Уорлингтона Доддса: при самых, казалось бы, благоприятных прогнозах и рекомендациях он приобрел фонды еще не открытой путешественниками южноамериканской республики. Но республику так-таки и не открыли, и Доддс потерял свои деньги. Желая оправиться, он купил акции Шотландской железной дороги, но и тут его преследовал рок. Рабочие дороги устроили грандиозную стачку, акции предприятия упали, и Доддс опять проиграл. Не теряя присутствия духа, он подписался на фонды одного очень солидного предприятия по торговле кофе. Все сулило ему барыши, но наступили не предвиденные никем политические осложнения, кофейное предприятие лопнуло, а вместе с ним погиб и капитал Доддса.

Все дела, за которые он брался, в которых принимал участие, проваливались, и он, наконец, разорился.

Как хотите, а неприятно оказаться в положении банкрота умному и энергичному молодому человеку, да еще накануне своей свадьбы. Да, Доддс был банкротом. Кредиторы могли, в случае если бы пожелали этого, объявить его несостоятельным. Но биржа — снисходительное учреждение: нельзя теснить человека, попавшего в скверное положение, ведь и сам можешь очутиться в таком положении не далее как завтра. Надо дать упавшему время подняться на ноги и возможность поправиться. Таким образом, тяжесть, которую взвалила на плечи Доддса несправедливая судьба, была облегчена для него; нашлись люди, которые подсобили ему — один так, другой иначе, и он получил нужную ему передышку.

Нервная система молодого человека была совсем расшатана, он нуждался, по словам врачей, в покое и перемене обстановки. И вот, повинуясь этому предписанию, он предпринял небольшое путешествие в Ирландию. Таким-то образом Джон Уорлингтон Доддс очутился 15-го июня 1870 года в городе Дансло. Было утро. Он сидел и завтракал в засиженной мухами столовой Георгиевской гостиницы, помещавшейся на рыночной площади города.

Эта столовая была какая-то унылая и скучная и в обыкновенное время пустовала. Только сегодня по особенному совсем случаю в ней было много народа. Было оживленно и шумно, и Доддсу казалось, что он находится в Лондоне, а не в захолустном ирландском городке.

Все столики были заняты, воздух был насыщен жирным запахом поджаренной ветчины и рыбы. Люди в высоких сапогах то входили, то выходили из залы, звенели шпоры, в углах стояли охотничьи бичи. Все напоминало о лошадях, да и разговоры-то велись только на эту тему, слышались слова: однолетки, наколенный грибок, тугоуздый и тому подобные малопонятные Доддсу термины — впрочем, и его биржевой жаргон был бы для честной компании лошадников ничуть не более вразумителен.

Доддс подозвал слугу и спросил его, что значит все это оживление. Слуга-ирландец даже остолбенел от изумления, услышав такой вопрос. Неужели же есть на свете люди, не знающие таких важных событий, как конная ярмарка в Дансло?

—То, ваша честь, есть лошадная ярманка в Дансло, — ответил он на ломаном английском языке, — самая великая ярманка во всей Ирландии. Длится целую неделю, и на нее съезживаются со всех сторон — с Англии, с Шотландии, из отовсюду. Да вы гляньте в окно, ваша честь, и вы увидите лошадок. Они стоят на площади и по ночам ржут. Громко ржут, не дадут вашей чести и минуты соснуть.

И Доддс, действительно, вспомнил, что всю ночь его сон нарушался какими-то странными звуками, шедшими снизу, с площади. Следуя приглашению слуги, он посмотрел в окно и понял причину этого переполоха. Вся площадь кишела лошадьми разных мастей: серыми в яблоках, гнедыми, вороными, бурыми, пегими, булаными, караковыми. Тут были молодые и старые, красивые и некрасивые, породистые и рабочие лошади. Откуда взялось такое множество лошадей в таком маленьком городке?

Он спросил об этом слугу, и тот ответил:

—Никак нет, ваша честь, эти лошади не все здешние, но Дансло находится в самой середине округа, около нас пропасть конских заводов — ну, значится, лошадок и ведут сюда на продажу.

В руках у слуги была телеграмма, и он показал Доддсу на адрес.

—Никогда не слыхал такой фамилии, сэр. Может, вы знаете, кому адресована эта телеграмма?

Доддс взглянул на конверт: телеграмма была на имя какого-то Штрелленгауза.

Произнеся это имя вслух, Доддс ответил:

—Не знаю такого. Я не слыхал этой фамилии, она иностранная. Может быть...

Но в эту минуту сидевший за соседним столом маленький круглолицый и краснощекий господин наклонился к Доддсу и спросил:

Вы, кажется, назвали иностранную фамилию, сэр?

Да, Штрелленгауз.

Это я — Штрелленгауз, Юлиус Штрелленгауз из Ливерпуля. Я ждал эту телеграмму. Благодарю вас.

Доддс вовсе не желал подглядывать за Штрелленгаузом, но тот сидел так близко, что он наблюдал за ним помимо воли. Штрелленгауз разорвал красный конверт и вытащил из него очень большую бумагу светло-розового цвета. Телеграмма была длинная. Штрелленгауз аккуратно развернул листок и положил его перед собой, причем сделал это так, что телеграмму не мог видеть никто, кроме него самого, затем вынул записную книжку и начал делать в ней какие-то отметки, заглядывая то в книжку, то в телеграмму. Отметки он делал короткие, записывая каждый раз, очевидно, по одной букве или цифре. Доддс был заинтересован. Он понял, что делает этот человек: он, вне всякого сомнения, расшифровывал депешу.

Доддсу и самому не раз приходилось это проделывать, и он с любопытством наблюдал за соседом.

Вдруг маленький человек побледнел. Он, очевидно, понял значение депеши, и это его страшно взволновало. Бывали такие случаи и с Доддсом, и потому он пожалел Штрелленгауза от всей души. Иностранец встал из-за стола и, не притрагиваясь к еде, вышел из залы.

—Думаю, сэр, этот господин получил дурные вести, — прокомментировал это событие общительный слуга-ирландец.

—Похоже на то, — ответил Доддс, но в эту минуту его внимание оказалось отвлечено в другую сторону.

В залу вошел посыльный, в его руках была телеграмма.

Кто здесь господин Манкюн? — спросил посыльный у слуги.

Вот так имечко! — воскликнул ирландец. — Как? Как вы сказали?

Господин Манкюн, — повторил посыльный, глядя вокруг. — А, вот он!.. — И он подал телеграмму господину, который, сидя за угловым столиком, читал газету.

Доддс взглянул на этого господина и задумался. Что нужно этому человеку здесь, в этой компании лошадников и барышников? Манкюн был высокий господин с совершенно белыми волосами и орлиным носом, усы у него были подвиты, а бородка коротко и красиво подстрижена. Тип лица аристократический и составлял прямую противоположность всей этой грубоватой, шумной и вульгарной компании. Вот таков был господин Манкюн, получивший вторую телеграмму.

Конверт он разорвал с лихорадочной поспешностью. Доддс успел заметить, что телеграмма была не менее объемиста, чем полученная Штрелленгаузом. Читал ее Манкюн медленно, и из этого можно было заключить, что она тоже написана шифром. Манкюн, впрочем, разбирал шифр без помощи карандаша и записной книжки. Он сидел, глядя на телеграмму и стараясь понять ее значение. Его тонкие, нервные пальцы сжимали седую бороду, густые брови были нахмурены. Он был серьезен и сосредоточен.

И вдруг он вскочил с места, глаза его засверкали, лицо покраснело. Волнуясь, он смял телеграмму и стоял несколько секунд неподвижно. Затем, овладев собою, он спрятал телеграмму в карман и вышел из комнаты.

Будь на месте Доддса менее сообразительный человек, и тот бы заинтересовался всем увиденным. Что же касается бывалого финансиста, то он весь горел от любопытства. Что означают эти две телеграммы? Простое ли это совпадение, или же между двумя фактами есть связь? Двое лиц с иностранными фамилиями получили в одно и то же время две телеграммы, очень длинные и написанные шифром. И оба эти лица взволновались. Один побледнел, а другой вскочил со стула. Если это совпадение, то очень курьезное. Ну а если не совпадение? Что же это такое? Может быть, это двое агентов, которые, не зная друг друга, работают на одно и то же лицо, живущее где-то далеко? Да, такое предположение возможно, но оно не объясняет всего.

Доддс думал-думал, но ни к какому выводу так и не пришел. Все время, пока он завтракал, таинственные телеграммы не выходили у него из головы.

Окончив еду, он вышел побродить на площадь. Конный торг уже начался. Сперва начали продавать и покупать однолеток. Это были высокие, длинноногие, пугливые животные с дикими глазами. До сих пор они знали только свои горные пастбища; некрасивы были эти молодые лошадки, шерсть у них была лохматая, гривы напоминали спутанную паклю, но зато уже теперь в строении туловища видна была крепость и выносливость. Некоторые из них обладали всеми данными для того, чтобы стать великолепными призовыми скакунами впоследствии.

Большинство однолеток было самых высоких кровей, и покупались они английскими оптовыми торговцами. Купить такую однолетку можно за несколько фунтов, а через год, если все благополучно, за нее выручишь не менее пятидесяти гиней. И барыш этот законный, ибо лошадь животное деликатное, подвержено всяким болезням. Случилось что-нибудь такое с лошадью, и она потеряла всю свою ценность. Покупка лошади мудреное дело. Платить-то надо во всяком случае, а выручка когда еще будет, да и будет ли? Вырасти лошадь, прокорми ее, походи за ней, да потом и считай барыши.

Так рассуждали лондонские оптовики, приценяясь к лохматым ирландским однолеткам. Среди этих оптовиков виднелся человек с красноватым лицом, в желтом пальто. Этот человек покупал однолеток сразу дюжинами и проделывал это так хладнокровно, точно это не лошади были, а апельсины. Каждую покупку он методически заносил в свою засаленную записную книжку. В короткое время, как заметил Доддс, он купил сорок или пятьдесят жеребят.

—Кто это такой? — обратился Доддс к своему соседу, какому-то субъекту в высоких сапогах со шпорами.

Субъект так удивился, что даже глаза вытаращил.

—Что? Вы не знаете его? Это же Джим Голлоуэй, великий Джим Голлоуэй!!

Но Доддсу фамилия эта не сказала ровно ничего. Сосед заметил это и пустился в объяснения.

—Это глава лондонской фирмы «Голлоуэй и Морленд». Он занимается скупкой лошадей и всегда покупает дешево. Компаньон его — тот продает, и продает дорого. У этого человека лошадей больше, чем у любого торговца во всем мире, и он берет за свой товар хорошие деньги. Да вот хоть здесь в Дансло... Поверьте моему слову, что Голлоуэй скупит половину всех лошадей. Мошна у него толстая, спорить с ним трудно.

Уорлингтон Доддс стал с любопытством наблюдать за знаменитым оптовиком. Голлоуэй, покончив с однолетками, перешел к двух- и трехлеткам; лошадей он выбирал с большой осторожностью и тщанием, но, выбрав раз лошадь, он держался за нее изо всех сил и в конце концов, оттеснив всех конкурентов, оставался хозяином положения. Набавлял он в этих случаях не задумываясь, иногда по пяти фунтов сразу, но разгорячить Голлоуэя было в то же время очень трудно. Он зорко наблюдал за конкурентами, и если замечал, что конкурент набавляет без толку, то сейчас же кончал торг и оставлял противника с невыгодной покупкой на руках. Доддс пришел в восхищение от ловкости и смелости Голлоуэя и наблюдал за ним с нескрываемым восторгом.

Однако крупные покупатели приезжают в Ирландию не для того, чтобы покупать молодых лошадей. Настоящая ярмарка началась только после того, как очередь дошла до четырех- и пятилеток. Это были вполне развившиеся, прекрасные лошади, годные на всякую работу, сильные и красивые. Один из коннозаводчиков привел сразу семьдесят великолепных животных. Коннозаводчик сам находился здесь. Это был полный, краснощекий господин с бегающими по сторонам глазами; он то и дело шептался с аукционистом, давая ему инструкции.

—Это Флинн из Кильдара! — сказал сосед Доддса. — Вся эта партия лошадей принадлежит ему, Джеку Флинну, а вон та партия лошадей, такая же большая, принадлежит его брату, Тому Флинну. Братья Флинн — первые заводчики во всей Ирландии.

Около партии Флинна собралась целая толпа. По общему согласию, Голлоуэя пустили вперед и его желтое пальто стало мелькать около лошадей. Голлоуэй уже открыл свою записную книжку и, постукивая себя карандашом по зубам, задумчиво поглядывал то на ту, то на другую лошадь.

—Теперь увидите бой между первым ирландским продавцом и первым ирландским покупателем, — сказал Доддсу его сосед. — Лошади хороши, очень хороши. Я не удивлюсь, если они пойдут огулом по тридцати пяти фунтов за голову.

Аукционист влез на стул и стал оглядывать толпу. Рядом с аукционистом стал Флинн, а напротив поместился Голлоуэй.

—Вы видели лошадей, джентльмены, — начал аукционист, махая рукой по направлению к партии, — лошади прекрасные, порука в том, что они приведены сюда с завода мистера Джека Флинна из Кильдара. Это лучшие кони, которых может дать Ирландия, а верховых лошадей, джентльмены, нужно покупать только в Ирландии: лучших нигде нет. Здесь есть, джентльмены, и упряжные, и охотничьи лошади, но мы ручаемся, что в лошадях нет никаких пороков и что они самой чистой крови. Всего их семьдесят, и мистер Флинн поручил мне сказать, что он отдаст предпочтение тому покупателю, который возьмет всю партию сразу.

Наступила пауза. В толпе шептались и местами выражалось недовольство. Условия, поставленные Флинном, лишали мелких покупателей возможности принять участие в торге. Нужно иметь большой кошелек, чтобы купить сразу такую партию. Аукционист вопросительно оглядывался.

—Ну, мистер Голлоуэй, — в конце концов сказал он, — вы, конечно, подошли не для того, чтобы любоваться лошадьми. Лошади, вы видите сами, хорошие. Таких в другом месте не найдете. Назначьте нам цену.

Голлоуэй молчал и постукивал себя по зубам карандашом.

Ну, — сказал он наконец, — это правда, лошади хорошие. Я не отрицаю того, что они хороши; вам, мистер Флинн, за этих лошадей честь и слава. И все-таки я покупать оптом всю партию не хочу. Я собирался выбрать нескольких лошадей, которые мне понравятся.

В таком случае, — ответил аукционист, — мистер Флинн согласен продавать партию по частям. Если он хотел продать партию сразу, то он имел в виду выгоды крупного покупателя. Но если никто не хочет назначить цены за целую партию...

Погодите минуточку, — раздался голос в толпе. — Это очень хорошие лошади, и я назначу вам первую цену. Я вам дам по двадцати фунтов за штуку и беру все семьдесят лошадей.

В толпе снова произошло движение. Всем хотелось поглядеть на неожиданного покупателя. Аукционист наклонился вперед:

Позвольте узнать ваше имя, сэр?

Штрелленгауз. Штрелленгауз из Ливерпуля.

Должно быть, новая фирма, — произнес сосед Доддса, — я знаю все фирмы, а это имя слышу в первый раз.

Голова аукциониста исчезла; он совещался с заводчиком. Прошла минута. Аукционист снова выпрямился на своем стуле.

Благодарю вас, сэр, за начало торга, — сказал он. — Вы слышали, джентльмены, предложение мистера Штрелленгауза из Ливерпуля. Его цена послужит нам отправной точкой. Мистер Штрелленгауз предложил по двадцать фунтов за голову.

Я даю двадцать гиней, — произнес Голлоуэй.

Браво, мистер Голлоуэй. Я знал, что вы примете участие в торге. Вы не такой человек, чтобы упустить этих лошадей. Господа, цена теперь — двадцать гиней за штуку.

Двадцать пять фунтов, — произнес Штрелленгауз.

Двадцать шесть.

Тридцать.

Лондон боролся с Ливерпулем, признанный глава ярмарки — с неизвестным пришельцем. И борьба была странная. Голлоуэй прибавлял по одному фунту, а неизвестный покупатель — сразу по пяти. Эти крупные надбавки свидетельствовали о том, что Штрелленгауз — человек богатый и решительно идет к своей цели.

Голлоуэй долго был полным властелином ярмарок, в толпе теперь радовались тому, что он, наконец, нашел себе соперника.

—Цена теперь — тридцать фунтов за голову, — произнес аукционист. — Слово за вами, мистер Голлоуэй!

Лондонский скупщик пристально глядел на своего неизвестного противника, стараясь решить вопрос, настоящий ли это противник или же только подставное лицо. Кто знает, может быть, Флинн взял его в качестве агента, чтобы подвинтить цену на лошадей?

Маленький господин Штрелленгауз, человек с румяными щеками, которого Доддс заметил в гостинице, стоял впереди, бросая на лошадей быстрые, острые взгляды. Сразу видно было, что это знаток дела.

Тридцать один, — произнес Голлоуэй с видом человека, заявляющего свое последнее слово.

Тридцать два, — быстро проговорил Штрелленгауз.

Голлоуэя это упорное сопротивление рассердило наконец. Его красное лицо стало совсем бурым.

— Тридцать три! — крикнул он.

— Тридцать четыре! — ответил Штрелленгауз. Голлоуэй стал задумчивым и углубился в свою

записную книжку. Он рассчитывал. Партия состояла из семидесяти лошадей. Положим, лошади хороши. У Флинна плохого товара нет, и опять-таки близок охотничий сезон. Этих лошадей всегда продать можно и не дешевле, чем по сорока пяти — пятидесяти фунтов за голову в среднем. В партии есть отличные кони, которые пойдут за сто или даже более фунтов. Все это так, но ведь надо считать стоимость корма и содержания и возможность убыли. Держать лошадей на руках придется не менее трех месяцев, а тут мало ли что может случиться. Лошади могут заболеть, издохнуть, а перевоз-то их в Англию? Это тоже дорогое удовольствие.

Голлоуэй высчитывал все это и думал, какой барыш он может получить, если купить лошадей по тридцати пяти фунтов за голову. И по фунту-то прибавлять рискованно. Прибавить фунт — это значит вынуть из кармана семьдесят фунтов.

Но, как бы то ни было, Голлоуэй не хотел сдаваться. Очень уж ему было обидно, что он побежден каким-то пришельцем. Нельзя терять свой авторитет так легко. Голлоуэю было важно и впредь считаться первым человеком в своем деле. Так и быть! Надо сделать еще надбавку и пожертвовать возможными барышами.

Аукционист с беглой улыбкой на лице обратился к нему:

Вы ничего не прибавите, мистер Голлоуэй?

Тридцать пять, — сердито ответил торговец.

Тридцать шесть! — крикнул Штрелленгауз.

—Я желаю вам удовольствия от вашей покупки, — сказал Голлоуэй, — по таким ценам я не покупаю, но зато продам вам сколько угодно лошадей, раз вы так щедры.

Штрелленгауз не обратил внимания на иронический тон этих слов. Он продолжал глядеть на лошадей. Аукционист оглянулся.

Цена —- тридцать шесть фунтов за штуку, — произнес он. — Партия мистера Джека Флинна покупается мистером Штрелленгаузом из Ливерпуля по тридцати шести фунтов за штуку. Партия покупа...

Я даю сорок, — раздался высокий, звучный голос.

В толпе поднялся шум. Люди поднимались на цыпочки, стараясь рассмотреть, кто такой этот смелый покупатель. Доддс был очень высок ростом и поэтому без труда увидал этого человека. Рядом с Голлоуэем стоял иностранец с аристократическим лицом, которого он видел в ресторане.

«Однако это становится интересным», — подумал Доддс. Ему было очевидно, что он находится накануне чего-то, что он еще не может себе уяснить. В самом деле, что за странность? Двое иностранцев получают по телеграмме и покупают по бешеным ценам лошадей. Что, в самом деле, такое все это значит?

Аукционист оживился. Сидевший рядом с ним Джек Флинн был на седьмом небе от удовольствия, глаза его сверкали. Пятьдесят лет он торговал лошадьми, но никогда, никогда не продавал свой товар по таким ценам.

Как ваше имя, сэр? — спросил аукционист.

Манкюн.

Адрес?

Манкюн из Глазго.

Благодарю вас за назначенную цену, сэр. Господа, мистер Манкюн из Глазго дает по сорока фунтов за голову. Кто больше?

Сорок один! — крикнул Штрелленгауз.

Сорок пять! — ответил Манкюн.

Роли переменились. Теперь настала очередь Штрелленгауза набавлять по единицам, тогда как его соперник набавлял сразу по пяти фунтов. Но, несмотря на это, Штрелленгауз продолжал упорствовать.

Сорок шесть! — сказал он.

Пятьдесят! — закричал Манкюн.

Это — пара беглецов из сумасшедшего дома, — сердито прошептал Голлоуэй. — Будь я на месте Флинна, я попросил бы их показать, какие у них деньги.

Очевидно, та же мысль пришла и аукционисту, ибо он сказал:

—Извините, джентльмены, но в таких случаях просят вносить залог в обеспечение серьезности намерений. Вы извините меня, господа, но я должен исполнять свои обязанности. Люди вы мне незнакомые...

Сколько? — лаконично спросил Штрелленгауз.

Скажем, пятьсот фунтов.

Вот вам билет в тысячу.

Вот еще билет в тысячу фунтов, — заявил Манкюн.

Это очень любезно с вашей стороны, джентльмены, — сказал аукционист, забирая билеты, — прямо даже приятно видеть такое оживленное состязание. Мистер Манкюн назначил по пятидесяти фунтов за голову. Слово за вами, мистер Штрелленгауз.

Джек Флинн что-то прошептал аукционисту.

—Совершенно верно! — сказал аукционист и, обращаясь к покупателям, произнес: — Джентльмены! Мистер Флинн, видя, что вы оба крупные покупатели, предлагает вам присоединить к торгуемой партии партию его брата, мистера Тома Флинна. В этой партии тоже семьдесят лошадей таких же качеств, как и лошади мистера Джека Флинна. Всех лошадей пойдет таким образом сто сорок. Имеете ли вы какие-либо возражения, мистер Манкюн?

Никаких.

Вы, мистер Штрелленгауз?

Мне это предложение очень нравится.

—Это великолепно, прямо великолепно! — воскликнул аукционист. — Итак, мистер Манкюн, вы предлагаете по пятидесяти фунтов за голову, имея в виду все сто сорок лошадей?

— Да, сэр.

Толпа шумно вздохнула. Сразу — семь тысяч фунтов! Такого в Дансло даже никогда не слыхали.

—Вы прибавите что-нибудь, мистер Штрелленгауз?

Пятьдесят один.

Пятьдесят пять.

Пятьдесят шесть.

Шестьдесят.

Присутствующие верить своим ушам не хотели. Голлоуэй стоял, разинув рот и вытаращив глаза. Он ничего не понимал. Аукционист был принужденно развязан, делая вид, что его эти цены не изумляют. Джек Флинн из Кильдара блаженно улыбался и потирал руки. Толпа пребывала в гробовом молчании.

—Шестьдесят один фунт! — сказал Штрелленгауз.

С самого начала торга он стоял неподвижно. На его круглом лице не было и признака волнения. Соперник его, напротив, волновался, глаза его сверкали, и он постоянно дергал себя за бороду.

Шестьдесят пять! — закричал он.

Шестьдесят шесть.

—Семьдесят! Штрелленгауз молчал.

Вы ничего не скажете, сэр? — обратился к нему аукционист. Штрелленгауз пожал плечами.

Я покупаю для другого, и я достиг предела своих полномочий. Если вы мне позволите послать телеграмму...

К сожалению, сэр, это невозможно. Торг не может быть прерван.

В таком случае лошади принадлежат этому джентльмену.

Он первый раз взглянул на своего соперника, и взгляды их скрестились, как две рапиры.

Надеюсь увидеть этих лошадок, — добавил он.

Я тоже надеюсь, что вы их увидите, — лукаво улыбаясь, ответил Манкюн.

И они, раскланявшись друг с другом, расстались. Штрелленгауз пошел на телеграф, но ему пришлось

долго прождать там, ибо его опередил Уорлингтон Доддс, который спешил отправить важное известие в Лондон.

Да, после долгих догадок и неопределенных умозаключений он вдруг понял смысл надвигающихся событий, которые так странно отразились в маленьком городке. Доддсу вспомнилось все: и политические слухи, и имена, прочитанные им в газетах, и телеграммы... Он понял, почему эти иностранцы покупали лошадей по бешеным ценам. Да, он проник в тайну и твердо решил ею воспользоваться.

* * *

Уорнер, компаньон Доддса, разоренный, как и он, неудачными биржевыми сделками, был в этот самый день на лондонской бирже, но нашел там мало утешения для себя. Бумаги стояли твердо, ибо европейскому миру ничто не угрожало, и в мировой политике все обстояло благополучно. Газетным сплетням никто не верил, и ни один биржевик не решался серьезно играть на повышение или понижение.

Вернулся Уорнер к себе в контору после полудня. На столе лежала телеграмма из Дансло. О городе этом Уорнер никогда и слыхом не слыхивал. Он распечатал депешу. Она была от Доддса и написана шифром. Уорнер расшифровал ее и прочитал следующее:

«Продавайте как можно скорее все французские и прусские бумаги. Продавайте без промедления».

На мгновение Уорнер усомнился. Что это такое мог узнать Доддс, сидя в каком-то медвежьем углу?

Но нет, Уорнер знал своего компаньона. По-пустому тот такой телеграммы бы не послал. Скрепя сердце, Уорнер снова направился на биржу и начал жестокую кампанию на понижение французских и прусских бумаг. Обстоятельства ему благоприятствовали, ибо как раз в этот момент на бирже было очень крепкое настроение, и недостатка в покупателях не было. Через два часа Уорнер вернулся к себе и подсчитал свои операции. Из этого подсчета явствовало, что не далее как завтра он и Доддс или разорятся окончательно, или же получат огромные деньги. Все зависело от Доддса. Весь вопрос, ошибся он или нет, посылая эту странную телеграмму.

Уорнер вышел на улицу. В нескольких шагах мальчик-рассыльный приклеивал к фонарному столбу листок с телеграммами. Около фонаря сразу собралась кучка людей. Одни махали шапками, другие перекликались через улицу. Уорнер бросился вперед. На листке красовались напечатанные крупным шрифтом слова:

ФРАНЦИЯ ОБЪЯВИЛА ВОЙНУ ПРУССИИ

— Так вот оно что! — весело крикнул Уорнер. — Стало быть, Доддс был прав!..{26}

1900 г.