Торговый дом Гердлстон

ГЛАВА XXVIII СНОВА У ХОЛОСТЯКОВ

В последнее время счастье снова улыбнулось нашим холостякам. После достопамятного посещения Фенчерч-стрит майор получил возможность жить в достатке, уже давно ставшем для него непривычным. В это же самое время его дядюшка-граф снизошел вспомнить о своем скромном родственнике и выделил ему небольшое содержание, что в соединении с прочими источниками дохода освобождало майора от тягостных забот о будущем. Фон Баумсер также по мере сил помог наступлению этого неожиданного процветания. Немец снова поступил на службу в торговый дом «Эккерман и Компания» на прежнюю должность коммерческого корреспондента, так что его материальное положение тоже изменилось к лучшему. Оба холостяка даже поговаривали о том, что сейчас было бы вполне своевременно перекочевать в другое жилье — попросторнее и подороже, но крепнущее и становившееся все более интимным знакомство майора с прекрасной вдовушкой, обитавшей напротив, стояло на пути такого переселения. Да и к тому же каждому из наших друзей, в сущности, совсем не хотелось покидать свой четвертый этаж и обременять себя перевозкой имущества.

Это имущество было чрезвычайно дорого сердцу майора и служило предметом его гордости. Хоть и невелико было помещение, где хранились все эти сокровища, оно представляло собой подлинный музей всевозможных диковинок, вывезенных из самых разных уголков света; большинство из них не представляло особой ценности, но для их хозяина все они были овеяны прелестью воспоминаний. То были его трофеи — трофеи путешественника, охотника, воина. Каждый из этих предметов — от бизоньих и тигровых шкур на полу до большой летучей мыши с острова Суматра, свисавшей, как в дни своего земного бытия, вниз головой с потолка, — имел особую историю. В одном углу стоял афганский мушкет и рядом — связка копий с берегов южных морей; в другом — резное индийское весло, кафрский дротик и американская духовая трубка с пучком маленьких отравленных стрел. Был тут и богато инкрустированный кальян со всеми полагающимися к нему принадлежностями, подаренный майору двадцать лет назад неким магометанским властителем, и высокое мексиканское седло, в котором он путешествовал по земле ацтеков. Каждый квадратный фут стен был украшен либо ножами, либо копьями, либо малайскими мечами, либо китайскими трубками для курения опиума и еще разными безделушками — неизменным ассортиментом всех закоренелых путешественников. Возле камина приютилась старая полковая сабля в потускневших ножнах — особенно потускневших вследствие того, что приятели нередко пользовались ею как кочергой, когда этот нужный предмет куда-нибудь исчезал.

— Дело не в их стоимости, — говаривал майор, окидывая взглядом свою коллекцию. — Тут, понимаете ли, нет ни одной штуковины, у которой не было бы своей истории. Вот поглядите на эту медвежью голову, которая там над дверью скалит на вас зубы. Это тибетский медведь, он не крупнее ньюфаундлендского пса, но свиреп, как гризли. Это тот самый, что сцапал Чарли Траверса из 49-го. Да, черт побери, была бы ему крышка, если бы не мое ружье. «Голову прячь, голову!» — крикнул я ему, когда они с медведем сплелись в такой клубок, что уж не разобрать, где один и где другой. Чарли спрятал голову, и моя пуля угодила зверю точнехонько между глаз. Там и сейчас виден ее след.

Майор умолк, и оба приятеля некоторое время задумчиво покуривали папиросы; сгущались сумерки, фон Баумсер только что вернулся из Сити, и все располагало к табаку и размышлениям.

— А видите это ожерелье из раковин каури, которое висит рядом с головой? — продолжал старый воин, тыча папиросой в направлении вышеназванного предмета. — Оно снято с шеи одной готтентотки, и, клянусь Юпитером, это была настоящая черная Венера! Мы пробирались через страну перед второй Кафрской войной. Ну, назначил ей свидание, не смог пойти: получил наряд на дежурство, — послал одного надежного малого предупредить… Наутро его нашли с двадцатью ассегаями в теле. Это, понимаете ли, была просто ловушка, а Венера служила у них приманкой.

— Майн готт! — воскликнул фон Баумсер. — Ну и жизнь у вас происходила! Вот который-раскоторый месяц живем мы с вами, как это… бок к боку, и я всяких историй от вас наслушался, и все вы мне что-нибудь новенькое рассказываете.

— Да, это была удивительная жизнь, — отвечал майор, вытянув свои длинные ноги в гетрах и глядя в потолок. — Вот уж не думал, что могу на старости лет остаться без средств. Впрочем, не разъезжай я, а сиди на месте, можно было неплохо жить на мою пенсию, но я однажды взял все свои деньги и отправился в Монте-Карло с намерением сорвать банк. Однако вместо этого ободрали там меня, ободрали как липку, и тем не менее я все равно верю в свою систему и не сомневаюсь, что выиграл бы, будь у меня денег побольше.

— Многие так говорят, — недоверчиво проворчал фон Баумсер.

— А я все-таки верю в свою систему, — упорствовал майор. — Послушайте, дружище, мне же всегда черт знает как везло в карты. Конечно, я в первую очередь полагаюсь на умение играть, но то, что мне везет, — это само собой. Помнится, как-то раз в штиль я на целых две недели застрял в Бискайском заливе на маленьком транспортном суденышке. Мы со шкипером старались убить время, играя в наполеон. Ну, сначала играли по маленькой, а потом ставки стали расти, потому что шкиперу хотелось отыграться. К концу второй недели все, что он имел, перешло ко мне. «Слушай, Клаттербек, — сказал он наконец, и вид у него при этом был довольно жалкий, — это судно более чем наполовину принадлежит мне. Я основной его хозяин. Ставлю мою долю в этом судне против всего, что я тебе проиграл». «Идет!» — сказал я, стасовал, дал ему снять и сдал. У него туз и три старших козыря, и он объявил «четыре», а у меня четыре маленьких козыря! «Жаль мне моих кредиторов!» — сказал он, бросая карты на стол. Черт побери! Я уходил в это плавание бедным капитаном, почти без гроша, а возвратился в порт с неплохими денежками в кармане да еще на собственном судне. Ну, что вы скажете?

— Вундербар! — воскликнул немец. — А что же шкипер?

— Коньяк и белая горячка, — изрек майор между двумя затяжками. — На пути домой прыгнул за борт где-то возле мыса Финистерре. Страшная штука карточная игра, когда тебе не везет.

— Ах, готт! А эти два ножа, там, на стене, — один прямой, а другой кривой. Они тоже с какой-нибудь историей?

— Так, эпизод, — небрежно бросил майор. — Странная история, но истинная правда. Видел собственными глазами. Во время Афганской кампании я конвоировал обоз с боеприпасами, который надо было переправить через перевал, а мы тогда были окружены со всех сторон этими разбойниками — горцами-афридиями. У меня под командованием было пятьдесят солдат из двадцать седьмого пехотного полка и один сержант. А у афридиев был вождь, здоровенный такой детина, он стоял на скале, вон с тем самым, длинным, ножом в руке и всячески поносил наших солдат. А мой сержант был очень ловкий, сметливый, маленький такой темнокожий малый, и он не стерпел этой наглости. Да, черт побери! Он швырнул свое ружье на землю, вытащил вот тот, кривой, нож — это ножи гурков — и бросился на того здоровенного горца. И мы и наш неприятель прекратили стрельбу — стали наблюдать, как они сражаются. Когда наш сержант полез на скалу, их вождь бросился к нему и со всей силой нанес удар. Да, черт побери! Мне уже показалось, что кончик его ножа торчит между лопатками нашего сержанта! Но только тому удалось увернуться от ножа, и в то же мгновение он нанес вождю такой удар снизу вверх, что поднял его на воздух, и тут мы все увидели, что афридий уже похож на овечью тушу, вывешенную перед входом в лавку мясника. Он был рассечен ножом от низа живота до горла! Это зрелище нагнало такого страху на всех остальных негодяев, что они припустились улепетывать от нас во весь дух. Я взял себе нож убитого вождя, а сержант продал мне свой за несколько рупий, и вот теперь они оба здесь. Когда рассказываешь, это не очень получается занятно, но там было на что поглядеть. Я бы на этого вождя поставил три против одного.

— Никудышная была дисциплина, никудышная, — заметил фон Баумсер. — Вышел из строя и бросился куда-то с ножом, да наш унтер-офицер Критцер, как дать попить, взбесился бы. — Фон Баумсер служил когда-то в прусской армии и все еще хорошо помнил годы муштры.

— Вашим упрямым колбасникам пришлось бы хлебнуть лиха в этих горах, — отвечал майор. — Там каждый должен был действовать на свой страх и риск. Хочешь — лежи, хочешь — стой, хочешь — делай все, что тебе вздумается, только не беги. В такой войне вся дисциплина летит к чертям.

— Ну да, это то, что у вас называется война партизанская, — сказал фон Баумсер не без горделивого сознания, что он овладел этим мудреным иностранным словом. — А все же дисциплина — прекрасная вещь, отличная. Я вот помню: во время большой войны — нашей войны с Австрией — мы изготовили мину, и была надобность ее испытать. Поставили часового — там, где зарыли мину, — а потом фитиль подожгли, а часового снять забыли. Часовой хорошо понимал, что порох под ним сейчас взорвется и его на воздух поднимет, но он ведь не получал другой приказ на место первый приказ и потому остался на посту до самого взрыва. Больше его никто не видел. И, может, и не вспомнили бы, что он там стоял, только нашли его нагельгевер[12]. Вот это был настоящий солдат! Оставайся он живой, его бы поставили командовать ротой.

— Его бы поместили за решетку в сумасшедший дом, останься он в живых, — раздраженно сказал ирландец. — Эй, кто это там?

Последнее относилось к появившейся в дверях служанке из пансиона напротив; в руках у нее был поднос с маленьким розовым конвертиком, на котором чрезвычайно изящным женским почерком было начертано: «Майору Тобиасу Клаттербеку Ее Величества сто девятнадцатого пехотного полка, в отставке».

— А! — воскликнул фон Баумсер, посмеиваясь в свою рыжую бороду. — Послание от женщины! Вы, как это у вас, англичан, говорится, — хитрый лисец… или, как это… лисий хитрец, ну, сами понимаете.

— Это касается и вас тоже. Слушайте: «Миссис Лавиния Скэлли шлет поклон майору Тобиасу Клаттербеку и его другу мистеру Зигмунду фон Баумсеру и надеется, что они окажут ей честь своим посещением во вторник в восемь часов вечера, дабы она имела возможность представить их своим друзьям». Там будет бал, — заметил майор. — Теперь понятно, зачем им понадобилась арфа и все эти столы, и стулья, и корзины с вином, которые тащили туда сегодня все утро.

— А вы пойдете?

— Разумеется, я пойду, и вы пойдете тоже. Давайте-ка пошлем ответ.

Итак, радушное приглашение миссис Скэлли было принято, о чем она без промедления и была поставлена в известность.

Никогда еще в комнатах верхнего этажа пансиона миссис Робинс не производилось такой яростной чистки одежды и наведения такого глянца на башмаки, как это имело место два вечера спустя в тихой спальне двух холостяков. Ухаживание майора за вдовой продолжалось с неослабной энергией с того самого дня, когда он позволил себе сделать первые смелые шаги в этом направлении, однако протекало оно не без трудностей и приносило не слишком обнадеживающие результаты. При каждой случайной встрече с прелестной соседкой майор очаровывался ею все больше и больше, но не имел возможности узнать, разделяет ли она его чувства. Приглашение на бал обещало, по-видимому, что теперь он получит эту возможность, к которой так стремился, и, стоя перед зеркалом и добиваясь, чтобы вид воротничка и галстука мог его удовлетворить, бравый майор принимал самые непреклонные решения одно за другим. Фон Баумсер, облаченный в долгополый сюртук устарелого покроя, сильно лоснившийся на локтях и плечах, присев на краешек кровати, с завистью и восторгом взирал на безупречный наряд своего приятеля.

— Ловко сел, — заметил он, имея в виду сюртук майора.

— Это от Пула, — небрежно уронил майор.

— А я так свой еще ни разу не носил здесь, в Англии, — сказал фон Баумсер. — Правду вам рассказать, я ведь маленький охотник к этим танцам и обедам, сами знаете. А ради вас я с охотой пойду туда. Упаси меня бог обидеть симпатию моего друга. Ну, а когда идти — надо идти, как положено джентльмену. — И он с удовольствием окинул взглядом свою поношенную черную пару.

— Однако, друг мой, — воскликнул майор, уже завершивший к этому времени свой туалет, — у вас галстук торчит из-под левого уха! Это, правда, придает вам несколько причудливый и живописный вид, но тем не менее галстуку там все же не место. Точно вам пришпилили ярлык для продажи.

— Если я галстук не сдвину немного на сторону, из-под бороды его никто не увидит, — кротко объяснил немец. — Но раз вы говорите, его надо спрятать, пусть будет спрятан по-вашему. А как вам нравятся мои запонки? У вас, я вижу, золотые, но у меня тоже из перламетра…

— Из перламутра, — смеясь, сказал майор. — Что ж, запонки вполне сойдут. Черт побери, какая уйма экипажей уже стоит у их подъезда! — продолжал он, отодвинув край шторы и глянув в окно. — Все комнаты освещены, и я слышу, как настраивают инструменты. Пожалуй, надо идти и нам.

— В таком случае форвертс! — решительно сказал фон Баумсер, и приятели направились к дверям, один из них — с твердым решением узнать свою судьбу еще до наступления ночи.