Торговый дом Гердлстон

ГЛАВА XXXVI ЧТО ПРОИЗОШЛО В КОРИДОРЕ

Когда Кэт на следующее утро спустилась к завтраку, Эзра ограничился кратким приветствием и не промолвил больше ни слова. Он явно чувствовал себя неловко и, встречаясь взглядом с Кэт, тотчас отводил глаза, хотя потом нет-нет да и посматривал на нее украдкой. Отец расспрашивал его о том, что делается в Сити, но он отвечал ему односложно и с неохотой. Эзра не выспался в эту ночь: сон его был тревожен, обрывки разговора, который произошел у него с отцом накануне, надоедливо вторгались в его сновидения.

Кэт поспешила при первой же возможности покинуть столовую и, надев шляпку, отправилась бродить по парку. Ей хотелось немного прогуляться; к тому же она еще не теряла надежду найти какую-нибудь лазейку. Одноглазый страж был на своем посту, и увидав ее, разразился диким хохотом. Кэт свернула в сторону, чтобы скрыться от него, и еще раз обошла весь парк, держась вдоль ограды, стараясь тщательно ее осмотреть. Колючий шиповник и кусты ежевики пышно разрослись у самой стены, и местами продираться сквозь эти заросли было нелегко, но Кэт, проявив упорство, шаг за шагом осмотрела всю стену и убедилась, что она везде одинаковой высоты и в ней нет ни единой лазейки, за исключением небольшой деревянной калитки, крепко запертой на замок.

И все же Кэт набрела на такое местечко, где перед ней блеснул луч надежды. В одном углу, образованном стеной, стоял заброшенный дощатый сарай, где, должно быть, хранились когда-то садовые принадлежности в те дни, когда парк еще содержался в порядке. Сарай не примыкал к стене вплотную — он находился от нее в футах восьми — десяти, а возле сарая стояла пустая бочка, служившая, как видно, для сбора дождевой воды. Кэт забралась на бочку, а с бочки ей удалось вскарабкаться на покатую крышу. Добравшись до крыши, Кэт оказалась довольно высоко над землей. Отсюда уже можно было заглянуть за монастырскую стену, по ту сторону которой пролегала проселочная дорога, а дальше виднелось железнодорожное полотно. Конечно, перепрыгнуть с крыши сарая на стену Кэт не могла, но она подумала, что, окликнув кого-нибудь из прохожих, сумеет убедить их отправить из Бедсворта письмо или принести ей оттуда клочок бумаги. И при этой мысли она снова воспрянула духом. Гнилые доски были далеко не надежной опорой — они скрипели и гнулись под ногами, но Кэт была готова на любой риск, лишь бы увидеть чье-нибудь дружеское лицо. И вот на дороге появились двое деревенских ребят — подростки лет по шестнадцати; один из них что-то насвистывал, другой жевал сырую репу. Они неторопливо брели по дороге, пока не поравнялись с наблюдательной вышкой бедняжки Кэт. Тут один из мальчишек поднял глаза и увидел бледное лицо девушки, выглядывавшее из-за ограды.

— Билл, глянь-ка! — крикнул он своему товарищу. — Провалиться мне, если это не та самая полоумная девка, видишь, куда забралась!

— Ясно она! — уверенно подтвердил второй. — Дай-ка мне твой огрызок, Джимми, я запущу в нее.

— Еще чего! Я сам запущу! — отвечал галантный Джимми и не бросил слов на ветер: огрызок репы тотчас просвистел над самой головой Кэт.

— Ну вот, не попал! — сердито закричал его товарищ. — Давай поищи, нет ли здесь где камня.

Но прежде чем камень был обнаружен, бедная девушка, совсем упав духом, поспешила спуститься вниз.

«Это безнадежно, мне нет спасения, — горестно думала она. — Все ополчились против меня. А мой единственный верный друг далеко». И она вернулась в дом совершенно удрученная и отчаявшаяся.

Перед обедом опекун постучал к ней в дверь.

— Я надеюсь, — сказал он, — что вы прочли воскресные молитвы? Рекомендую не забывать об этом, раз вы не можете посещать храм божий.

— А почему вы лишаете меня возможности пойти в церковь? — спросила Кэт.

— Что посеешь, то пожнешь, моя милая, — сказал он с язвительной насмешкой. — Вы теперь вкушаете горькие плоды своего непослушания. Советую вам раскаяться, пока не поздно!

— Мне не в чем раскаиваться, — сказала Кэт, и глаза ее сверкнули. — Это вам следует раскаяться, потому что вы жестокий и лицемерный человек. И вы ответите за ваши притворно благочестивые слова и нечестивые, злые поступки. Есть над нами тот, кто нас когда-нибудь рассудит и покарает вас за то, что вы нарушили клятву, данную умирающему другу, и были бесчеловечно жестоки с тем, кого вверили вашему попечению. — Щеки Кэт пылали, и слова так гневно и бесстрашно слетали с ее уст, что хладнокровный делец, гроза Сити, вздрогнул и попятился от нее.

— Это покажет будущее, — сказал он. — Я пришел сюда с добрым намерением, а вы проклинаете меня. Я узнал, что в этом доме водятся тараканы и другие насекомые. Брызните одну-две капли из этого пузырька по углам, и они все разбегутся. Но будьте осторожны — это мгновенно, хотя и безболезненно действующий яд. Для человека он смертелен. — И он протянул Кэт склянку с мутной коричневатой жидкостью и большой красной наклейкой, свидетельствующей о том, что в пузырьке яд. Кэт молча взяла пузырек и поставила на каминную полку. Гердлстон, уходя, бросил на Кэт быстрый, пронзительный взгляд. Перемена, которая произошла в ней за последние дни, удивила его. Лицо ее побледнело, щеки ввалились, и только два лихорадочных пятнышка на скулах выдавали бурлившее в ее душе волнение, да в глазах появился какой-то неестественный блеск. И вместе с тем лицо ее приобрело новое и какое-то странное выражение. Быть может, его вымысел становится правдой, подумалось Гердлстону, и рассудок девушки и в самом деле расстроен? Однако запас ее жизненных сил был значительно больше, чем предполагал Гердлстон. И в тот самый момент, когда он уже приходил к выводу, что дух ее сломлен, в уме ее созревал новый план спасения, для выполнения которого требовалась большая решимость и мужество.

Прошло еще несколько дней. Кэт старалась сблизиться с Ребеккой, но все ее попытки наталкивались на непреодолимую неприязнь, которую девушка испытывала к ней с тех пор, как Эзра почтил Кэт своим непрошеным вниманием. Ребекка прислуживала Кэт, затаив в сердце ненависть и злобу, и глаза ее часто светились торжеством при виде бедственного положения хозяйки.

У Кэт зародилась мысль о том, что сторож Стивенс, вероятно, несет свою службу только днем, а во время беседы с ним ей бросилось в глаза, что за сломанные чугунные ворота нетрудно пробраться, даже если они будут заперты на замок. В крайнем случае через них можно было бы перелезть. Если бы только удалось ускользнуть из дома ночью, думала Кэт; там уж ничто не может помешать ей добраться до Бедсворта, а оттуда доехать до Портсмута, до которого не больше семи миль. В Портсмуте же, без сомнения, найдутся добрые люди — приютят ее у себя на несколько дней и дадут о ней знать ее друзьям.

Парадная дверь дома ежевечерне запиралась, но рядом с дверью в стену был вбит гвоздь, и Кэт полагала, что на этот гвоздь вешают на ночь ключ от дверей. Кроме того, в доме имелся еще выход на задний двор. А в случае, если ни ту, ни другую дверь не удастся открыть, Кэт решила попытаться вылезть в одно из окон нижнего этажа. Ей казалось, что так или иначе она сумеет выбраться из дому — лишь бы никого не разбудить. Ну, а в крайнем случае, если даже ее поймают, хуже, чем сейчас, ей все равно не будет.

Эзра отбыл в Лондон, и в доме теперь оставалось всего три тюремщика: Гердлстон, Ребекка и старуха Джоррокс. Спальня Гердлстона помещалась на верхнем этаже. Миссис Джоррокс представляла наибольшую опасность, так как ее комната находилась внизу, но старуха была, по счастью, глуховата, и Кэт надеялась, что ей удастся ее не потревожить. Труднее всего было проскользнуть мимо комнаты Ребекки. Однако служанка обычно спала непробудным сном, и поэтому и здесь можно было рассчитывать на успех.

До самого вечера Кэт просидела у окна, стараясь укрепить свой дух перед предстоящим испытанием. Ее замысел требовал решимости и отваги, а бедная девушка была слаба и растеряна. Ее мысли невольно обращались в прошлое: она думала об отце и о матери, которой не знала, но миниатюрный портрет которой был одним из драгоценнейших ее сокровищ, и эти думы помогали ей перенести то, что было всего тягостнее, — ужасное чувство полного одиночества.

Был яркий, солнечный и холодный день. Уже начался прилив, и волны плескались у старых стен аббатства. Воздух был так чист и прозрачен, что Кэт различала очертания домов на восточном берегу острова Уайт. Высунувшись из окна, она увидела, что по правую сторону аббатства море образует довольно большую бухту, которая, вероятно, обычно тоже имела унылый вид илистой трясины, но в часы прилива походила на большое опоясанное камышами озеро. Это был Ленгстонский залив, и Кэт удалось даже разглядеть в глубине его группу строений — лечебный курорт Хейлинг.

Заметила она и другие признаки жизни в этом безлюдье. Большие военные корабли, покинув гавань Спитхед, выходили в Ла-Манш; иные, наоборот, держали курс в гавань. Одни, глубоко сидящие в воде, имели грозный вид: у них были крошечные мачты и массивные орудийные башни, а у других над длинным темным корпусом высокие мачты вздымали широкие белые паруса. Временами проплывала белая пограничная канонерка, похожая на призрак или на усталую морскую птицу, которая спешит вернуться в родное гнездо. Это было одним из немногих развлечений Кэт — следить за проплывавшими мимо судами и стараться угадать, откуда они плывут и куда.

В тот ставший достопамятным вечер Ребекка отправилась спать раньше обычного. Кэт тоже поднялась к себе в комнату, положила кое-какие драгоценности в карман, чтобы расплачиваться ими вместо денег, и, закончив последние приготовления, прилегла на кровать, вся дрожа при мысли о том, что ей предстояло совершить. Снизу доносился звук шагов — это ее опекун расхаживал по столовой. Затем она услышала, как заскрипел ржавый замок. Гердлстон запер входную дверь и вскоре поднялся по лестнице к себе в комнату. Миссис Джоррокс тоже отправилась спать, и в доме все стихло.

Кэт понимала, что ей нужно переждать час-другой, прежде чем она рискнет привести в исполнение свой план. Она читала где-то, что сон человека обычно бывает особенно глубок в два часа пополуночи, и поэтому решила начать действовать именно в это время. Она надела платье потеплее и обула самые толстые башмаки, обвязав их тряпками, чтобы заглушить шаги. Она старалась принять все предосторожности, какие только в состоянии была придумать, и теперь оставалось только одно — как-то скоротать эти часы, пока не настанет время действовать.

Кэт встала и снова выглянула из окна. Начался отлив, и океан, отхлынув от берега, серебрился вдали под луной. Но уже наползал туман; он двигался стремительно, и было видно, как он набрасывает на все свою пелену. Становилось очень холодно. У Кэт от озноба стучали зубы. Она снова прилегла на постель, закуталась в одеяло с головой и, совершенно измученная усталостью и тревогой, забылась беспокойным сном.

В этом забытьи она пробыла несколько часов.

Очнувшись, она взглянула на часы и увидела, что уже далеко за полночь. Дальше медлить было нельзя. Взяв небольшой узелок с наиболее ценными вещами, она, затаив дыхание, словно пловец перед прыжком вниз головой в воду, проскользнула мимо полуотворенной двери в комнату Ребекки и стала осторожно, ощупью спускаться с лестницы.

Еще днем она не раз замечала, как скрипят и трещат старые ступени под ногами. А теперь в мертвой ночной тиши этот скрип был так громок, что у Кэт от ужаса сердце уходило в пятки. Раза два она останавливалась, убежденная, что ее сейчас поймают на месте преступления, но вокруг все было тихо. Спустившись с лестницы, она почувствовала некоторое облегчение и начала все так же ощупью пробираться по коридору к выходной двери.

Вся дрожа от холода и страха, она протянула руку и нащупала замок. Ключа не было. Пошарив в темноте, она нашла гвоздь, но и здесь ничего не обнаружила. Ее предусмотрительный тюремщик, по-видимому, унес ключ с собой. Поступил ли он так же и с ключом от черного хода? Кэт хотелось верить, что мог же он где-то допустить недосмотр. И она начала пробираться обратно по коридору, миновала комнату миссис Джоррокс, откуда доносилось мирное похрапывание старухи, и ощупью впотьмах стала красться дальше через все огромное пустынное здание.

Через весь нижний этаж — от входной двери до черного хода — шел длинный коридор с рядом окон в одной из стен. В конце коридора была дверь, и к этой двери направлялась Кэт. Свет луны пробился сквозь пелену тумана, и на полу коридора против каждого окна лежали мерцающие серебристые блики. Все остальное тонуло во мраке, и эти тусклые призрачные полосы света как бы перемежались черными провалами тьмы. Кэт, нащупав рукой стену, ступила в коридор и приостановилась на мгновение, оробев, — эти призрачные лунные пятна, эта таинственная игра мрака и света наполнили ее душу безотчетным страхом. И вот, когда она стояла так, опираясь рукой о стену, ее глаза внезапно расширились от ужаса: ей почудилось, что из мрака кто-то движется навстречу по коридору.

Какая-то темная бесформенная фигура появилась в конце коридора. Эта фигура приближалась; она пересекла полосу света, погрузилась во мрак и снова возникла в полосе света, затем снова растаяла во мраке и снова вышла на свет. Теперь она уже миновала половину коридора и продолжала приближаться к Кэт. Оцепенев от ужаса, Кэт не в силах была двинуться с места и ждала. Тень приближалась. Вот она снова вышла из мрака и вступила в последнюю полосу света. Она направлялась прямо к Кэт. Боже праведный! Перед Кэт стоял доминиканский монах! В холодном свете луны четко вырисовывалась его изможденная фигура в мрачном одеянии. Крик смертельного ужаса прорезал тишину старой обители и несчастная девушка, всплеснув руками, упала навзничь без чувств.