Тощий Мемед

XIV

Вторые сутки Тощий Мемед, Джаббар и Реджеп Чавуш вынуждены были передвигаться по ночам, а с наступлением дня прятались в скалах.

Наконец они добрались до скал, поросших сосновым лесом, и сделали привал. Они боялись, что Шалый Дурду устроит им здесь ловушку.

— Он не упустит удобного случая, чтобы напакостить нам, — сказал Джаббар. — Знаю я его. Недаром скитался с ним четыре года. Но ему недолго осталось жить. Скоро он получит пулю в лоб… Иначе он не перестанет преследовать нас. Лучше бы мы не ввязывались… Лучше бы…

— Ты боишься его? — спросил Мемед.

— Нет, но…

— Что «но»?

— Он ведь не перестанет нас преследовать…

— А что, если он появится перед нами?

— Если бы он пришел, как человек. А то ведь обязательно подкрадется и устроит нам ловушку. И мы попадем в нее. Если бы он открыто вышел нам навстречу… Ну что ж, кому-нибудь из нас поможет аллах!

Задумавшись, Реджеп Чавуш смотрел на верхушки сосен, золотившиеся в лучах заходящего солнца. Потом он опустил голову. Солнце бросало золотые лучи на его лицо и на платок из пестрой бязи, которым была перевязана рана на шее.

— Может быть, аллах поможет нам, — сказал он и снова уставился на верхушки сосен.

— Мемед, ты обиделся на меня? — нарушил молчание Джаббар.

— Нет. Зачем мне обижаться? Вероятно, ты прав. Мне тоже кажется, что он не оставит нас в покое.

— Я только хотел сказать, что не нужно забывать об этом. На всякий случай.

— Ты прав. Мало ли что…

— Ребята, послушайте, — сказал Чавуш, — знаете, что мне нравится в этих горах?

— Не знаем, — улыбаясь, сказал Мемед.

— Я люблю смотреть на деревья, освещенные лучами заходящего солнца.

— Ну вот, теперь ясно, что ты любишь, — сказал Мемед.

Солнце скрылось. Стало темно. Вскоре показалась луна, но не надолго. При ее свете деревья отбрасывали на землю длинные тени.

— Пошли, что ли? — раздался в темноте голос Джаббара.

— Пошли, — сказал Мемед, поднимаясь на ноги.

— Подождите немного, — отозвался Реджеп Чавуш.

Он встал и пошел к скале. Спустя некоторое время он вернулся.

— Когда начало темнеть, — сказал Реджеп, — я заметил под скалой яркую зеленую полоску, она играла, как клинок. Подошел, смотрю — да это мох!

Джаббар рассмеялся.

— Вот тебе и на! Реджеп Чавуш принял мох за клинок!

— Я тоже удивился. Да вот посмотрите сами, — серьезно предложил Реджеп Чавуш.

— Некогда. Мы должны спешить, — ответил Мемед.

Друзья стали спускаться. Вот уже два дня они не шли, а ползли.

Провизия кончилась еще утром. Их мучил голод. Острые камни изорвали обувь. Ладони стерлись до крови.

Реджеп Чавуш не выдержал:

— Опять то же самое. Ползем и ползем. Чего вы боитесь этого подлеца? Давайте спустимся вниз. Пусть он устраивает засаду, пусть делает что хочет.

— Не волнуйся, Реджеп Чавуш, — сказал Мемед, — видишь, мы спускаемся вниз.

— Мне не дают покоя боль в руке и рана на шее. Ну как я смогу держать винтовку? А ты говоришь, не волнуйся.

— Раны твои заживут. Дай только добраться до деревни. Сразу наложим пластырь, — утешал его Мемед.

— Ноешь, как старуха, — сказал Джаббар.

Реджеп Чавуш разозлился:

— Если ты скажешь это еще раз, я сброшу тебя вон туда. Понял?

— Замолчи, Джаббар! — крикнул Мемед.

Джаббар засмеялся. Реджеп Чавуш рассвирепел.

— Это не мужчина, а проститутка, — сказал он сквозь зубы.

— Оставь, Чавуш, — пытался успокоить его Мемед. — Сейчас спустимся вниз.

— Ты лучше скажи этому ублюдку, чтобы он перестал смеяться. Не то, клянусь аллахом, я сброшу его со скалы! — закричал Чавуш.

Джаббар подошел к Чавушу и, схватив его руку, поцеловал.

— Ну, помирились? Что тебе еще надо? — спросил он Чавуша.

Немного успокоившись, Реджеп Чавуш сказал:

— Я с ублюдком мириться не стану.

Чтобы перевести разговор на другое, Мемед спросил Чавуша;

— Твоя винтовка заряжена?

— Заряжена.

— Вот и отлично!

— Все пять пуль всажу в голову этому гяуру Абди. Будет знать, как угнетать бедных!

— Вместе будем рассчитываться с Абди. Я не успокоюсь до тех пор, пока своими руками не убью его.

Мемед думал о том, как он ненавидит Абди-агу. Убить человека! Уничтожить… Это теперь в его силах! Он вспомнил перестрелку в лесу. Он представил себе последние минуты Вели… его предсмертные судороги в грязи… Но это не убийство. Прицеливаясь, он не думал, что лишит человека жизни. Только так можно было избавиться от Абди. Теперь он должен снова убить. Опять лишить жизни живое существо… Уничтожить человека, который любит и любим, который может сердиться и радоваться… Думая о своей жертве, он даже считал себя неправым. В последнее время он привык обо всем размышлять. Быть может, этому научил его Хасан Чавуш, который жил в касабе. Как знать? А что будет, если он не убьет Абди? Ему вдруг стало не по себе от этих мыслей, но как он ни старался отделаться от них, страх перед аллахом не покидал его. «Добраться бы уж поскорее…»

Его мысли были прерваны громким криком Реджепа Чавуша:

— Помогите!

Мемед и Джаббар подбежали к Чавушу. Пытаясь перепрыгнуть с одной скалы на Другую, Чавуш сорвался и повис над пропастью, ухватившись руками за дерево. Друзья вытащили его.

— Ради аллаха, Мемед, сколько еще до равнины? — слабым голосом протянул Чавуш.

— Осталось немного, — ответил ему Мемед.

Друзья достигли равнины, когда луна уже опускалась за гору.

— Наконец-то! — с облегчением воскликнул Реджеп Чавуш. — Добрались мы без потерь. Теперь пусть этот мерзавец устраивает нам засаду. Давайте передохнем здесь как следует. Если бы вы знали, как у меня болят ладони…

У всех троих болели ладони, ноги, колени. Им казалось, будто на каждой скале они оставили по куску своего тела. Мемед задумался. Все молчали. Мемед повторял про себя: «Абди заслужил свою смерть». Он вспомнил, как с их двора угоняли коров, как в холод он босиком бежал за плугом по земле, заросшей колючками. Холод обжигал ранки на ногах. Боль доходила до самого сердца. В памяти Мемеда четко всплыло его детство, полное слез и горечи… «Да, Абди должен умереть, — твердо решил он. — Поскорее бы добраться до деревни!»

— Эй, Мемед! О чем это ты опять задумался? — толкнул его Джаббар.

— Так, ни о чем, — смутился Мемед.

— Тогда поднимайтесь, и пошли дальше. Мы ничего не сделаем, если просидим здесь до утра.

Через четверть часа они добрели до поросшей колючками равнины.

— Мать родная! — воскликнул Чавуш. — Уж лучше было идти по скалам! Проклятые колючки вгрызаются в ноги, как собаки.

— Эта равнина с колючками напоминает мне поле, которое я пахал… — грустно произнес Мемед.

— Разве плугом возьмешь такие колючки? Это ведь настоящий лес… — сказал Джаббар.

— Да, лес, — согласился Мемед.

— И нужно же было нам после скал попасть в этот лес колючек!.. — бормотал Джаббар.

— Мать родная! Вот так счастье у Тощего Мемеда! — твердил Чавуш.

Устроив небольшой привал, друзья отдохнули и вытерли кровь на ногах. Мемед ругался. Он с удовольствием повторял ругательства, которые помнил еще с детства. Ругаться Мемед научился у Дурсуна. Где он теперь?

Двинувшись снова в путь, они с трудом прокладывали себе дорогу среди колючек. Под ногами похрустывали сухие ветки. В ночной тишине казалось, что треск этот шел откуда-то издалека.

— Вот мы и добрели до тех мест, где я пахал землю. Да, вот здесь, — спокойно размышлял Мемед.

— Ой, мамочка, — стонал Чавуш.

Где-то далеко на юге пропел одинокий петух. Он долго пел в тишине ночи. Друзья начали спускаться по склону оврага. Из-под ног выскальзывали мелкие камешки; колючки здесь были еще острее, чем на равнине.

Внезапно перед путниками возник темный силуэт огромного чинара. Как только чинар остался позади, раздался оглушительный Шум бурлящей воды.

— Ох, мамочка! — простонал Чавуш.

— Вот мы и добрались до деревни. Давайте вымоем руки и ноги. Завтра я вам достану по паре чарыков, — сказал Мемед.

Сбросив рваные ботинки, они вошли в воду.

— Ох, мамочка!

— Да перестанешь ли ты наконец, Реджеп Чавуш! Ведь колючки уже кончились, — прикрикнул на него Джаббар.

— Да, таких колючек я нигде не видал! Ох, мамочка!

Мемед вспомнил, что, когда он убежал из родного дома и скрывался у Сулеймана, его мать приходила сюда и неделями не сводила глаз с воды, ожидая, что вот-вот из-под скалы появится тело сына. Мемед вспомнил мать и в тысячный раз спросил себя: «Что они сделали с моей матерью?»

— Что они сделали с моей матерью? — произнес он вслух мучивший его вопрос.

— Ничего они не могли с ней сделать, — ответил Джаббар.

Мемед промолчал.

— Это место называется «Грохочущий источник», — сказал он. — Внизу мельница Безухого Исмаила.

— Давайте зайдем на мельницу и расспросим обо всем, а уж потом пойдем в деревню, — предложил Джаббар.

— Ох, мамочка!

— Да перестань ты ради аллаха, Реджеп Чавуш! — оборвал его Джаббар.

— Да, пожалуй, лучше сначала заглянуть на мельницу, — согласился Мемед.

— Так будет лучше. Мы не должны входить в деревню без предварительной разведки, — сказал Джаббар.

— И верно. Этот шут, сукин сын Джаббар, не дурак. Ведь разбойники в каждом камне, даже в муравье должны видеть своего врага. За каждым камнем они должны ждать ловушку. Ты молод и неопытен, Мемед. Если нет опыта, обдумывай каждый свой шаг. Ты все хорошенько обдумай, — сказал Чавуш.

Они поднялись с земли. Вдали мерцал маленький огонек. Указывая на него, Мемед сказал:

— Видите огонек? Это и есть мельница Безухого Исмаила.

Когда они подходили к мельнице, где-то совсем близко залаяли собаки.

— Деревня должна быть там, в той стороне, — сказал Джаббар.

— Да, она там, — подтвердил Мемед.

Путники подошли к мельнице.

— Кто там? — послышалось из-за двери.

— Тощий Мемед. Сын Ибрагима, Тощий Мемед.

Ответа не последовало. Затем за дверью сказали:

— Вранье. Тощего Мемеда убил Шалый Дурду. Об этом еще вчера все знали.

Пахло мукой. Громким эхом отдавался в тишине ночи гул воды, падавшей с мельничного колеса.

— Это я, дядя Исмаил. Я не умер, — пытался убедить Мемед хозяина мельницы. — Разве ты не узнаешь меня по голосу?

— Узнал, узнал. Иду. Сейчас открою, — послышался за дверью голос Исмаила.

Дверь со скрипом отворилась. На лица разбойников упал оранжевый луч света. Исмаил внимательно оглядел Мемеда.

— Да, это Тощий Мемед, — сказал он. — Почему ты до сих пор не убил этого гяура и не избавил от него нашу деревню?

В ответ Тощий Мемед только улыбнулся.

Друзья вошли в мельницу. Горел очаг. Языки пламени метались из стороны в сторону. Здесь еще сильнее пахло мукой. Мука покрывала длинную морщинистую шею Исмаила, продолговатое лицо, бороду, старую лоснящуюся фуражку.

Исмаил взглянул на руки и ноги пришельцев и испуганно спросил:

— Что с вами случилось?

— Мы столкнулись с Шалым Дурду и вот уже два дня бродим по скалам, — сказал Мемед.

— Вчера через деревню проскакал всадник. Говорили, что он собирается мстить Шалому Дурду. Он-то и сказал нам, что Дурду убил тебя. Вся деревня оплакивала тебя. Ты ведь знаешь, как тебя любят.

Исмаил похлопал Мемеда по плечу:

— Знаешь, Мемед, я не верю своим глазам. Откуда у тебя столько оружия? Мне странно видеть тебя с ружьем и патронами. Я помню, как ты еще за плугом ходил по колючкам на равнине Сарыджа. Словно это было вчера. Просто не верится.

— Так случилось, ничего не поделаешь, — вздохнул Мемед.

— Вы голодны, я приготовлю вам поесть, — сказал Исмаил. Он встал, посмотрел на огонь и, улыбнувшись своим мыслям, сказал:

— И огонь-то разгорелся на славу.

Исмаил горбился, и Мемеда это удивило. Он все еще считал его молодым.

— Что ты знаешь о матери, о Хатче? Абди дома? — с тревогой спросил Мемед.

Исмаил замер на месте. Он знал, что Мемед задаст ему этот вопрос. И вот случилось то, чего он так боялся. Не выдержав молчания, Мемед повторил свой вопрос:

— Что с матерью?..

— Живы-здоровы, — заикаясь, пробормотал Исмаил и быстро перевел разговор на другую тему: — Послушайте- ка, что я вам расскажу о гяуре. Да, чуть было не забыл, пойду приготовлю соленую воду для рук и ног…

Мемед волновался, поведение Исмаила показалось ему странным. Разве так отвечают?

С тазом, наполненным водой, вошел Исмаил.

— Опустите руки и ноги в воду. Об камни разодрали. Соленая вода заживит раны, — сказал он.

— Ты видел мою мать? — снова спросил Мемед.

— Я же сказал, жива-здорова… Постойте-ка, я лучше расскажу вам про гяура. Узнав, что ты присоединился к разбойникам, Абди перепугался… Каждую ночь он выставлял вокруг своего дома человек десять, а потом и вовсе перестал появляться в деревне. Если вы его увидите, удивитесь. Как меняется человек от страха! Может быть, узнав о твоей гибели, он уже вернулся в деревню. Говорят, его родня устроила пир по поводу твоей гибели. Они всегда боялись тебя.

Мемед уже не мог усидеть на месте. Внутри у него все горело. Ему нетерпелось поскорее добраться до деревни.

— Вставайте, ребята, до рассвета мы должны быть в деревне, — сказал он.

Джаббар и Реджеп Чавуш поняли его с одного слова. Молча надели они чарыки и встали.

— Похлебка уже готова. Обождали бы немного… Не забудьте про соленую воду. Подержите еще раз руки и ноги в соленой воде… — печально упрашивал Исмаил.

Мемед и его друзья вышли из мельницы и сразу оказались в поле, поросшем колючками.

На небе еще мерцали звезды. Реджеп Чавуш посмотрел на восток.

— Полярной звезды не видно, — сказал он. — Значит, до рассвета еще далеко.

Мемед и Джаббар ничего не ответили. Руки и ноги у них болели меньше. Мимо пробежала лисица. Реджеп Чавуш догнал бы ее, если бы они были далеко от деревни. Но теперь… Лисица тяжело волочила по колючкам свой пышный хвост. При свете звезд шерсть ее казалась бесцветной.

— Скоро деревня, — сказал Мемед. — Вон там, внизу…

Мемед, Джаббар и Чавуш приближались к дому на окраине деревни. Навстречу им с громким лаем бросились собаки. Мемед окликнул их, и собаки сразу узнали его. Прижавшись к земле, они завиляли хвостами.

Друзья прошли через всю деревню и направились к дому Мемеда. Стояла мертвая тишина. Никогда раньше Мемед не видел своей деревни в такой ранний час. Ему было не по себе. Он искал глазами хоть какое-нибудь живое существо. Подошли к дому. Мемед тихонько постучал в дверь. Прислушался. Никто не отозвался. Он постучал еще, потом, не вытерпев, подошел к окну и тихо позвал: «Мать!» Ни звука… Мемед прильнул ухом к окну и, затаив дыхание, прислушался. Из дома доносилось лишь шуршание червей, точивших доски. Предчувствие недоброго усилилось, но в душе еще теплился огонек надежды.

Мемед повернулся к друзьям.

— Ее нет дома… — с горечью произнес он.

Кого больше всех в деревне любила мать? Помнится, семью Дурмуша Али. Дурмушу сейчас, наверное, лет семьдесят пять. В последнее время он ходил немного согнувшись, но выглядел крепким и здоровым, словно ему пятьдесят. А вот и дом дяди Дурмуша Али. Перед домом сидел огромный пес. Заслышав шаги, пес поднял морду и лениво вытянулся на передних лапах.

Измученный Мемед прислонился к двери.

— Дурмуш Али! — крикнул он. — Эй, Дурмуш Али!

Из дома послышались встревоженные голоса, среди которых легко можно было различить старческий голос Дурмуша Али.

— Да это же Мемед! — воскликнул он вдруг. — Это его голос.

— Узнали твой голос! — шепнул Реджеп Чавуш.

Дверь отворилась, и показался Дурмуш Али в нижнем белье, с лампой в руках. Это был высокий старик, такой высокий, что казалось удивительным, как он мог уместиться в этом маленьком домике. Его белая борода доходила до пояса.

— Да, это Мемед! — воскликнул он, улыбаясь. — А ведь только вчера один юрюк принес нам печальную весть о тебе. Я рад, что ты жив и здоров. Эй, девушки, смотрите, кто к нам пожаловал, — крикнул он, обращаясь к своим домочадцам. — Поднимайтесь-ка быстрее, разведите огонь и постелите гостям тюфяки.

В доме засуетились.

— Заходите, — пригласил гостей Дурмуш Али.

Разбойники вошли в дом.

Джаббар, печальный, стоял в стороне. Казалось, он вот- вот заплачет. Поставив лампу на край очага, Дурмуш Али сел.

— А ну-ка дай на тебя посмотреть! Рассказывай, что нового. Вся деревня была в трауре, когда узнали о твоей смерти. Если бы Хатче узнала, она умерла бы от горя. Есть у тебя вести о Хатче? Бедная твоя мать… Мы похоронили ее с почестями. Сам хоронил, своими руками.

Подняв голову, Дурмуш Али взглянул на Мемеда. Лицо Мемеда было бледным.

— Что с тобой, Мемед?.. — растерянно спросил Дурмуш Али. — Разве ты не знал?

В глазах Джаббара блеснули слезы. Реджеп Чавуш схватил винтовку, с шумом высыпал из обоймы патроны, снова зарядил ее.

— А что с Хатче? — спросил Мемед.

— Ах глупая моя голова! — с горечью сказал Дурмуш Али. — Я думал, он все знает. Вот бестолочь…

Жена Дурмуша Али, до этого молча смотревшая на огонь очага, вмешалась в разговор.

— Вот ты всегда так, — ворчливо сказала она мужу. — Предложил бы сперва поесть. Ничего бы не случилось!

— Разве я знал! Ведь уже целый месяц прошел. Мне и в голову не приходило, что он ничего не знает! — чуть не плача, оправдывался Дурмуш Али. — Ты уж прости меня, Мемед, старость…

Пришельцев окружили тесным кольцом домочадцы Дурмуша Али — сыновья, внуки, невестки. Они рассматривали Мемеда, его фиолетовую феску, револьвер, патронташи, кинжал, гранаты и бинокль. Глаза Мемеда растерянно блуждали, в них сквозило недоверие и грустная усмешка. Всем казалось, что он играет в разбойники с этими взрослыми людьми.

— Что с Хатче? — снова спросил Мемед.

Дурмуш Али не ответил. Склонив голову, он пристально глядел на пламя очага.

Тогда Мемед обратился к жене Дурмуша Али. Это была женщина с морщинистым лицом и седыми волосами, которые выглядывали из-под платка.

— Что случилось с Хатче?

Старуха с жалостью посмотрела в глаза Мемеда и сказала:

— Что я могу сказать тебе, сынок? Что с Хатче?.. — Лицо ее то краснело, то бледнело.

— Все равно мне кто-нибудь расскажет, что с Хатче, — сказал Мемед.

Вдруг старуха со злостью накинулась на мужа:

— Ах ты негодный! Как знать, сколько дней парень на ногах! Предложил бы ему поесть, а потом и рассказал все…

Она подошла к Мемеду и села рядом с ним. Опершись локтями о колени, она начала говорить.

— Расскажу тебе, сын мой, все по порядку. Абди-ага был ранен. Жаль, что пуля не попала ему в сердце. Поправившись, он собрал подставных свидетелей. Только один Хромой Али отказался давать ложные показания этому гяуру, изгнавшему вас. Когда этот урод с козлиной бородой услыхал отказ Али, он прогнал его из деревни. Али с семьей и всем своим скарбом ушел куда глаза глядят.

Старуха рассказала Мемеду о свидетелях, о том, что Хатче сидит в волостной тюрьме и что в ближайшие дни ее собираются повесить.

Мемед жадно слушал. В глазах у него вспыхнул злой огонек. Джаббар заметил это. Как только глаза Мемеда начинали так блестеть, лицо его менялось — оно начинало нервно подергиваться, а весь он походил на тигра, который собирается броситься на свою жертву.

Мемед тяжело поднялся.

— Друзья, — сказал он, — пора расквитаться с Абди- агой. — Повернувшись к жене Дурмуша Али, он взял ее за руки и спросил: — Скажи-ка, тетушка, мать мою они убили?

В глазах старухи блеснули слезы. Она ничего не ответила.

— Это правда?

Женщина молчала.

Мемед отпустил ее руки.

— Пошли, друзья, — сказал он.

Мемед, Джаббар и Чавуш исчезли в темноте. Мемед проверил свою винтовку: обойма была заряжена.

Он приказал:

— Проверьте винтовки и полностью зарядите обоймы. Приготовьте гранаты.

Слова старухи глубоко запали в сердце Реджепа Чавуша. Пока старуха рассказывала Мемеду, Реджеп смотрел на товарища и качал головой.

Схватив Мемеда за руку, Чавуш остановил его.

— Послушай, Мемед. Мы никого не оставим в живых. Детей, женщин — всех зарежем!

— Тебе лучше знать, Чавуш, — ответил Мемед и, высвободив руку, продолжал идти.

Они шли так быстро, что не заметили, как оказались у дома Абди-аги.

— Постучись и скажи, что пришел гость и привез важную весть, — приказал Мемед Чавушу.

Чавуш три раза стукнул в дверь.

— Кто там? — спросил женский голос.

— Отвори, сестра. Гость. Привет хочу передать. Я привез известие, но сразу же должен ехать обратно.

Бормоча что-то себе под нос, женщина открыла дверь.

— Подожди здесь. Я зажгу светильник.

Она прошла в дом. оставив Реджепа Чавуша на пороге. От спички, зажженной ею, комната осветилась. В это мгновение Мемед, Реджеп и Джаббар переступили порог комнаты. Увидев их, женщина растерялась, ее изумленные глаза остановились на Мемеде. Она закричала. Реджеп Чануш зажал ей рот.

— Абди-ага дома? — глухим голосом спросил Мемед.

— Нет его, — ответила женщина. — Он не приходит домой, Мемед. Чтоб ему сгинуть!

Между тем в доме все проснулись и, дрожа от страха, смотрели на разбойников. Здесь были две жены Абди-аги, два его сына и женщины, приехавшие погостить из соседних деревень.

— Обыщи весь дом, — приказал Чавушу Мемед. — Если найдешь Абди, всади ему пулю в лоб!

— Получит все пять пуль… — сказал Чавуш.

Затем он подтолкнул женщину прикладом и приказал ей:

— Зажги светильник и ступай впереди меня!

Не проронив ни слова, женщина выполнила его приказание.

Мемед застыл посреди комнаты как изваяние. Маленький, тощий, он казался сейчас великаном и внушал людям страх. Женщины и дети плакали.

Через некоторое время появился Чавуш.

— Обыскали весь дом, его нигде нет, — с отчаянием произнес он.

— Уже месяц, как Абди уехал на Чукурову. По ночам он не мог спать: чувствовал, что ты придешь. Однажды он не выдержал и ушел, — вмешалась в разговор женщина.

— Слушай, выведи их во двор и сделай что положено, — показывая на детей, сказал Мемед Чавушу.

Жены Абди-аги бросились в ноги Мемеду.

— Мы готовы погибнуть у ног твоих, в чем вина наших детей?.. Найди гяура и убей его. Но в чем виноваты наши дети? — с мольбой спрашивали они.

Схватив детей, Чавуш поволок их во двор. Ребята отчаянно отбивались, стараясь вырваться. Тогда Джаббар поднял одного мальчика и швырнул его на пол. Ребенок закричал. Одна из женщин, вытянувшись, словно труп, без сознания лежала у ног Мемеда. Другая продолжала умолять:

— Мой дорогой Мемед, что плохого сделали тебе дети? В чем их вина?

Чавуш наступил на мальчика ногой и приставил дуло винтовки к его виску.

— Стрелять или нет? — спросил он Мемеда.

Женщина, лежавшая без сознания на полу, вдруг, словно коршун, бросилась к Джаббару, который пытался оттащить другого мальчика к двери, и вцепилась ему в руки.

Джаббар выхватил висевший у пояса кинжал и вонзил его в женщину. Вскрикнув, она упала на пол. Другая женщина, увидев, как Чавуш направил дуло винтовки в мальчика, закричала:

— Мой дорогой Мемед, не губи моего ребенка! Он не виноват!

Лицо Мемеда непрестанно менялось. Пламя ненависти погасло в его глазах. Он взглянул на Чавуша, державшего палец на спусковом крючке. Медлить было нельзя. Мемед ударил ногой по стволу винтовки. Раздался выстрел, пуля вонзилась в стену.

— Отпусти мальчишку, — сказал Мемед Джаббару.

Мать мальчика бросилась целовать руки Мемеда.

— Иди, Мемед, разыщи гяура и убей его. Ты имеешь на это право. Не быть мне Зейнеп, если пророню хоть слезинку. Разыщи его и отомсти. Это твой долг.

Мемед молчал. Потом медленно вышел из дома. Он сразу как-то поник, осунулся и снова превратился в маленького и тощего.

Реджеп Чавуш был зол. Он ругал всех и вся. Яростно сжав руку Мемеда, он кричал ему:

— С таким сердцем ты не сможешь ни разбойником стать, ни отомстить гяуру! В один прекрасный день люди Абди убьют тебя где-нибудь в овраге. Уже сейчас Шалый Дурду твой враг!

— Не занимайся болтовней, Реджеп Чавуш, — сказал Джаббар. — Шалый Дурду наш враг, но у нас много и друзей — все племя Сачыкаралы. По-твоему, мы должны вместо Абди убивать малолетних детей?

Реджеп Чавуш ничего не ответил.

Услышав вопли, соседи, кто в чем, сбежались к дому Абди-аги. Шепотом из уст в уста передавалась весть: «Мемед жив!»

— Мемед жив. Разве он мог умереть, не рассчитавшись с Абди-агой?

— Мемед не убил мальчиков.

— У Мемеда большое сердце…

Перед домом собралась огромная толпа. Было так тихо, что слышалось дыхание людей. Мемед и его друзья пробирались сквозь толпу. Наконец Мемед нарушил молчание.

— Крестьяне узнали нас, — тихо сказал он. — Надо уходить.

— Пойдем, — сказал Джаббар.

— У меня рана болит. Что будем делать, если уйдем из деревни? Умрем с голоду, — сказал Чавуш.

— Мы еще вернемся, — успокоил его Мемед.

Они тронулись в путь. В деревне не скоро утихли разговоры. Долго не смолкал лай собак.

Тяжело вздохнув, Чавуш попросил!

— Посидим немного. Я устал. Рана не утихает…

— Какой же ты солдат, если не можешь перенести боль?

Чавуш разозлился.

— Послушай ты, щенок, — закричал он, — если еще раз откроешь рот, я всажу тебе пулю в лоб!

Джаббар засмеялся.

— Хватит, Джаббар, — сказал Мемед. — Накликаешь беду на нашу голову.

— Я натворю что-нибудь из-за этого ублюдка! Клянусь аллахом! — взорвался Чавуш.

— Он шутит, не слушай его, — спокойно сказал Мемед.

— Пусть не шутит со мной. У меня душа болит.

— Отстань от него, Джаббар.

Джаббар подошел к Чавушу и поцеловал ему руку.

— Не обижайся на меня. Больше не буду шутить, — сказал он.

— Оказывается, этот детина— большой шутник, — улыбнулся Реджеп Чавуш.

— Клянусь, больше не буду.

Друзья сели на землю. Они ждали, когда утихнет шум и крестьяне разойдутся по домам. Сидели молча. Каждый думал о своем.

Наконец шум стал утихать, лишь изредка раздавался лай собак.

— Скажи, Реджеп, — сказал Джаббар, — если бы Мемед не вмешался, ты бы убил мальчонку?

— Не только бы убил, душу бы из него вынул. А почему ты об этом спрашиваешь?

— Так просто, хотел знать, — сказал Джаббар.

— Твоя мать, Джаббар, наверно, была единственной потаскухой в деревне? — процедил сквозь зубы Чавуш,

— А твой отец — мерзавец и сволочь.

— Прекрати, Джаббар, — сказал Мемед.

— Молчу.

В деревне воцарилась тишина; все погрузилось в глухую ночь.

— Вставайте, до рассвета надо добраться до дома Дурмуша Али, — сказал Мемед.

— За эти слова я готов тебя расцеловать, Мемед, — воскликнул Реджеп Чавуш. — Идемте скорее.

Услышав шаги, Дурмуш Али открыл дверь и вышел на порог.

— Я не мог уснуть. Ждал вас, — сказал он. — Курицу для вас зарезал. Вы ведь голодны.

— Что и говорить, конечно, голодны, — ответил за всех Чавуш.

Его патронташи, ремень винтовки и пояс были украшены серебром. Во всем чувствовалась рука умелого мастера. Красно-рыжие усы Чавуша свисали по углам рта. Он красил их хной.

Как только все трое сели, появилась девушка. Застенчиво улыбнувшись Мемеду, она постелила скатерть. Прямо с огня подали дымящийся плов. На медном подносе принесли жареную курицу.

— Этот плов успокоит мою рану. Мне как раз нужен такой плов с ароматным запахом и маслом, — повеселел Реджеп Чавуш.

— Ты, Чавуш, не разбойник, а изнеженный чинуша, — сказал Джаббар.

— Замолчи! — огрызнулся Чавуш.

— Джаббар, не трогай его, — сказал Мемед.

— Я же ничего особенного не сказал, — оправдывался Джаббар.

Дурмуш Али все время порывался что-то сказать Мемеду, но, видимо, никак не мог решиться и только изредка вставлял в разговор слово. Мемед заметил это и спросил:

— Дурмуш Али, ты хочешь что-то сказать? С утра молчишь, словно воды в рот набрал.

Тогда Дурмуш Али заговорил.

— Что мне сказать тебе, сынок. Когда ты был еще маленьким, я уже знал, что ты будешь благородным человеком. Ты хорошо сделал, что не убил мальчиков Абди- аги.

Слова Дурмуша Али вывели Реджепа Чавуша из терпения.

— Старик! — закричал он. — Можешь ли ты понять такие дела? Да и знаешь ли ты, что такое месть? Испытал ли ты на своем веку эту жажду мести?

Дурмуш Али опустил голову.

— Нет, — тихо сказал он.

— Будь я на месте Мемеда, я бы в доме Абди не оставил живой души. Всех перерезал бы, а дом сровнял с землей. Понял, старик? — сказал Чавуш.

— Понял, — ответил Дурмуш Али и посмотрел на Мемеда.

Мемед сидел за столом задумчивый, с опущенной головой. Наконец он поднялся. Встали и его товарищи.

— Спасибо тебе за хлеб-соль, — поблагодарил Мемед хозяина. — Да умножит аллах твое богатство!

— Славно накормил нас, старик. Дай тебе бог здоровья, — сказал Чавуш.

Джаббар тоже хотел отблагодарить Дурмуша Али, но Мемед перебил его:

— Дядя, я хочу спросить тебя.

— Спрашивай, сынок.

— Не знаешь ли ты, в какую деревню ушел Хромой Али?

— Говорят, что он в Чагшаке, два дня ходу отсюда.

— Как нам узнать, там ли он сейчас?

— Сестра Слепого Али и ее муж живут в той же деревне. Два дня назад она пришла из Чагшака. Пойдем, спросим у нее, — предложил Дурмуш Али.

— Мы должны найти Хромого Али, — сказал Мемед. — Если он в Чагшаке, нам придется пойти туда.

— Ну что ж, пойдем, — согласился Джаббар.

— А мои раны? — простонал Реджеп Чавуш.

— Если хочешь, оставайся здесь. За тобой посмотрит Дурмуш Али, — сказал Мемед.

— Не беспокойтесь, я буду ухаживать за ним, — подтвердил Дурмуш Али.

Реджеп Чавуш вскочил.

— Чтобы я отстал от вас? Никогда. И умирать буду с вами. Но я предлагаю послать человека за Хромым Али, пусть он приведет его сюда.

В разговор вмешалась жена Дурмуша Али, Хюрю, сидевшая в стороне.

— Ведь Хромой Али — предатель. Не он ли выследил нашего Мемеда? Если вы пошлете за ним, он скроется, убежит в горы. Разве гяур придет добровольно?

— Тебе нужен Хромой? — спросил Дурмуш Мемеда, взглянув ему прямо в глаза.

— Да, — сказал Мемед.

— Можете обождать в моем доме денька два?

— Даже неделю, — не задумываясь ответил Мемед.

— Я отправлю Слепого Али верхом к Хромому. Он передаст, что Дурмуш Али просит заехать к нему. Надо, мол, пойти по следу. Правда, говорят, что после случившегося Хромой Али забросил свое любимое занятие. Но мне он не откажет. Придет обязательно, даже если не захочет искать след. Мемед, ничего плохого ты ему не сделаешь, не правда ли?

— Сделает! Мемед изрубит его на куски. Ведь Хромой Али навлек на него всю беду. Разве не так? Кто бы узнал, что Мемед скрывается в лесу, кто бы его нашел, если бы не Хромой гяур? Дурмуш Али заманит его сюда, а ты, Мемед, изрубишь его вот здесь у этих дверей. Я позову крестьян, пусть все видят! — не вытерпела Хюрю.

— Не болтай попусту, глупая женщина, — рассердился Дурмуш Али. — Хромой Али не с плохими намерениями шел по следу Мемеда. Когда он идет по следу, он ни о чем не думает, ничего не замечает вокруг. Он забывает обо всем на свете. Разве ты не видела его лицо, когда он вернулся из леса? Хромой был бледен как смерть. И хотя все наговаривали на Хатче, он предпочел покинуть родную деревню, остаться без крова, чем дать ложные показания. Он просто ушел из родного дома. Мемед, не тронь Хромого Али! Он неплохой человек…

— Плохой или хороший человек Хромой Али — это неважно. Он причинил Мемеду зло, и поэтому Мемед должен его убить. Если Дурмуш Али не заманит его сюда, пойди сам, вытащи эту змею из норы и вонзи в нее кинжал, который висит у тебя за поясом! — не унималась Хюрю.

— Смотри, жена! Если в аллаха не веришь, то хоть в эти дела не вмешивайся.

— А ты не сбивай с толку парня. Пусть он делает что задумал.

— Вот тебе и на! Убить бедного человека! Да Хромой помешан на следопытстве. Когда он шел по следу, он не хотел сделать Мемеду плохого. Хромой Али просто не знал, чем все это кончится. Но даже если бы и знал, все равно пошел бы по следу. Помешан он на этом деле. Ну что ж, пусть Мемед убьет бедного человека и утешится, — уже спокойнее добавил Дурмуш Али.

— А мое сердце успокоится, когда я увижу труп Хромого Али! — твердила Хюрю.

— Мемед, ты, конечно, ничего не сделаешь с этим бедняком? — спросил Дурмуш.

— Я только заставлю его пойти по следу, — спокойно ответил Мемед.

— Заставь его, сынок. А затем расправься с ним. Это он довел тебя до такого состояния. Моя Хатче сейчас где-то в тюрьме мучается из-за него, — со слезами в голосе сказала Хюрю.

Дурмуш Али наклонился к Мемеду.

— По его следу? — спросил он.

Мемед кивнул.

— Я рад твоему решению, Мемед. Очень рад. Я сейчас же пойду, подыму с постели Слепого Али и немедленно отправлю его за Хромым. Он прилетит как на крыльях. А вы останетесь у нас и сможете дня два отдохнуть. А ты, жена, чем болтать попусту, лучше бы постелила гостям постели. Пойду к Слепому Али.

— Провались ты… — проворчала вслед ему Хюрю.

Хюрю подошла к Мемеду. Это была смуглая женщина небольшого роста, совершенно седая, без единого зуба во рту, с губами, напоминающими стянутое бечевкой горло мешка, и голубыми глазами. Она поманила рукой Мемеда и, словно поверяя какую-то тайну, зашептала ему на ухо:

— Не верь подлецам, не доверяй им. Не доверяй и Дурмушу Али. Это люди гяура Абди. Вас устроят в хлеву, а сами донесут жандармам. Не верь им. Я буду караулить на мельнице и, как только покажутся жандармы, дам знать вам, чтобы вы могли убежать. Эх, Мемед! Во всей деревне, наверное, только я одна желаю тебе добра. Ты для меня — память о Доне, твой отец был замечательный человек. Я постелю вам в хлеву. Вы, наверное, сразу заснете?

— Я так хочу спать, просто умираю, мамаша Хюрю, — сказал Мемед. — Уже третьи сутки, как мы не спим…

— Ой, — спохватилась вдруг Хюрю. — Чтоб мне ослепнуть! Эй, вы, дочери гяура! Гости спать хотят, а мы еще ничего не приготовили. Набросайте в коровьи стойла соломы и постелите постели.

— Ой, мамочка! — вдруг закричал Чавуш.

— Что с тобой? — спросил Мемед.

— Посмотри как распухла у меня шея! Она скоро сольется с плечами, — с ужасом сказал Чавуш.

— Что-нибудь придумаем, — успокаивал его Мемед.

— Сейчас мамаша Хюрю сделает тебе такую примочку, что от опухоли ничего не останется, — сказала Хюрю.

Девушки быстро перетащили постели в хлев. Мемед, Реджеп Чавуш и Джаббар пошли следом за ними.

Посредине хлева на столбе была подвешена маленькая лампадка, едва освещавшая его изнутри. Половина хлева была завалена соломой, от которой распространялся резкий запах. В углу лежала куча кизяка. Он тоже издавал свой, особый запах. К висевшей под крышей паутине прилипли соломинки.

Прикрыв за собою двери, женщины ушли. Бледные лучи восходящего солнца пробивались через маленькое окошко. Становилось все светлее…

Джаббар сладко зевнул. Реджеп Чавуш сразу же бросился на постель.

— Я весь горю, ребята, — сказал он. — Пусть кто-нибудь дежурит. Всем спать нельзя.

Джаббар мгновенно уснул. Реджеп продолжал стонать… Мемед, опустив голову на колени, с винтовкой в руках сидел на куче соломы.

Было около полудня, когда Хюрю принесла им обед. Чавуш все еще стонал. Услышав стоны, Хюрю с досадой плюнула и сказала:

— Ах, совсем забыла…

— Что ты забыла, мамаша Хюрю? — спросил Мемед.

— Лекарство для его ран, — показала она на Реджепа и вышла из хлева.

Гости кончали обед, когда вернулась Хюрю с горшком, из которого поднимался пар.

— Этим отваром пользовался мой отец. Хорошо залечивает раны. Я приготовила его для нашего гостя, — сказала она.

Реджеп Чавуш стал разматывать повязку. Она прилипла к ране, и он с трудом оторвал ее.

— Ох, сынок, рана-то у тебя загноилась, — не выдержала Хюрю.

Сжав зубы, Реджеп Чавуш тихо стонал. Хюрю приложила к ране лекарство и перевязала ее чистой тряпкой.

— Спасибо, мать. Золотые у тебя руки. Дай аллах тебе здоровья. Легче стало, — сказал Реджеп и снова лег.

— Теперь, ты спи, я покараулю, — обратился Джаббар к Мемеду.

— А я подымусь на мельницу. Как только замечу жандармов, сразу дам вам знать. В моем доме никто не сможет сделать плохое Мемеду, сыну красавицы Доне.

Мемед лег, но долго не мог заснуть. Уже много дней он не спал и не отдыхал, но заснуть теперь, когда, казалось, можно было спать, он все-таки не мог. Смерть матери и арест Хатче потрясли Мемеда. Горе душило его, а сердце пылало, как факел. Мемед не мог отделаться от тяжелых мыслей. Он боялся самого себя, товарищей и даже окружающих вещей. Но он никому не открывал того, что творилось в его душе.

В полночь Джаббар разбудил его:

— Мне хочется спать, подежурь ты.

Мемед словно и не спал. Он поднялся, взял винтовку и залез наверх. Там он сел, обхватив руками колени, и, положив на них голову, погрузился в раздумье.

До рассвета оставалось недолго. Вдруг дверь хлева отворилась. Мемед схватил винтовку.

— Что ты. Тощий Мемед, уж не в меня ли собираешься стрелять? — улыбаясь, спросил Дурмуш Али.

Мемед не ответил.

— Слепой Али привел Хромого. Он у меня. Разбуди товарищей и заходите в дом. Я уже рассказал Хромому Али, в чем дело. Он очень боится. Чего только не наговорила ему моя сумасшедшая жена, а потом плюнула ему в лицо. «Если тебя не убьет Тощий Мемед, то убью я», — сказала она Али. У Хромого душа в пятки ушла. Дрожа от страха, он спросил: «Меня сюда привели, чтобы убить?» У него был такой вид, словно он вот-вот умрет от страха, — закончил Дурмуш Али.

В глазах Мемеда блеснула радость.

Проснулся Джаббар. Друзья сначала не хотели будить Чавуша, но, боясь, что он может на них обидеться, решили взять его с собой.

— Вставай, Чавуш! Знаменитый следопыт Хромой Али здесь. Надо с ним переговорить, — сказал Джаббар.

С трудом подняв голову, Чавуш удивленно переспросил:

— Хромой Али?

— Да, следопыт Хромой Али.

— Ах, мать его… Значит, пришел?

— Вставай, пойдем к нему, — нетерпеливо сказал Мемед.

— Подождите меня, — попросил Реджеп Чавуш. Он стряхнул одежду, поправил серебряные украшения и закрутил свои длинные усы. Вытащив из кармана серебряный гребешок, он тщательно расчесал волосы. Потом с презрением посмотрел на свои ноги: каблуки ботинок почти совсем стерлись. Феска была покрыта пылью; он начал стирать пыль рукавом. Джаббар не выдержал:

— Хватит, Чавуш! Что делать, если ботинки у нас немного износились?

— Да, ничего не поделаешь, — согласился Чавуш.

Когда они вошли в дом, Хромой Али сидел у очага.

Увидев их, он попытался подняться, но тут же снова сел. Лицо его стало пепельно-серым.

— Я привел Хромого Али, — сказал Слепой.

— Спасибо тебе, — поблагодарил Мемед.

Сжав зубы, Реджеп Чавуш впился глазами в лицо Хромого Али.

— Ты и есть этот следопыт? И ты, мерзавец, не побоялся аллаха? Как же хватило у тебя совести?

Неподвижным взглядом Хромой Али смотрел на очаг.

— Помолчи, Чавуш, я сам с ним поговорю, — сказал Мемед.

— Ну и говори с этим бессовестным человеком, с этим мерзавцем! — резко бросил Чавуш.

Мемед сел напротив Хромого Али.

— Али-ага, — сказал он, — у меня есть к тебе дело. Выйдем-ка на минутку на улицу.

— Мемед, сжалься надо мной!.. Я не хотел делать тебе зла. Ведь у меня дети. Пожалей их, — взмолился Хромой Али, уставившись на Мемеда застывшими от страха глазами.

— Не бойся; я только хочу поговорить с тобой с глазу на глаз, — успокоил его Мемед.

— Пожалей меня! — не унимался Хромой Али. — Я сделал тебе зло, а ты не делай, брат!

— Ну, вставай. Я здесь расскажу тебе, что хотел. Отойдем в угол, — сказал Мемед.

Хромой побледнел. Лицо его стало белым как бумага. Его била дрожь.

— Сжалься надо мной!.. Не делай сиротами моих ребят… — бормотал он.

— Хватит! Есть же предел терпению. Вставай! — заорал Реджеп Чавуш и выхватил кинжал.

— Не трогай его, Чавуш, — спокойно сказал Мемед.

— Хорошо, не трону. Дело твое. Хоть к сердцу его прижми, — сказал Чавуш, неохотно вкладывая кинжал в ножны.

— Не бойся, Али, я тебя не трону. Я убил бы тебя сразу, если бы хотел. Мне надо тебе кое-что сказать по секрету, — успокоил Мемед Хромого.

Али встал и, с трудом передвигая ноги, пошел в темный угол комнаты. Подойдя к нему, Мемед тихо сказал:

— Слушай, Хромой Али. Ты причина моих бед. Что и говорить, ты герой! Ну ладно; это уже позади. Поговорим о настоящем. Ты должен пойти по следу.

— Клянусь аллахом, после истории с тобой я зарекся ходить по следу. Убей меня, но я не хочу больше пачкать руки в крови, — тихо ответил Хромой.

— Я убью тебя, если не пойдешь! — твердо сказал Мемед.

— А по чьему следу? — нехотя спросил Али.

— По следу Абди-аги. Ты найдешь его, где бы он ни был. Ты должен его найти. Если не найдешь…

— Что же ты, братец, сразу не сказал, кто тебе нужен? Я найду Абди даже в аду. Он или в касабе, или в деревне Авшар, или в Сарыбахче. Пойдемте на Чукурову, там мы найдем гяура и схватим его. Он разрушил мой дом только потому, что я отказался быть его лжесвидетелем. Мои дети голодают из-за него в Чагшаке. Убей этого гяура! Я сделаю все, чтобы найти его. Я готов пойти в горы и стать разбойником… — с жаром говорил Хромой Али.

— Значит, решено, — сказал Мемед. — Пойдем к очагу. Об остальном поговорим после. Но смотри: никому ни слова. Об этом знает только Дурмуш Али, но он никому не расскажет.

— Пусть весь мир знает! Много горя причинил гяур крестьянам, тебе, Хатче, мне, и горе наше, как каленое железо, жжет сердце. Пусть знают все! Я возьму винтовку и пойду с вами. Мне теперь все равно…

Мемед сел у очага. Хромой Али улыбался.

— Что, Хромой, улыбаешься? — спросил его Дурмуш Али. — Уж не собрался ли ты снова идти по следу?

— Нет. Я рад, что могу помочь Мемеду.

Реджеп Чавуш, Джаббар, Хромой Али и Мемед пошли в хлев.

Было еще темно, когда они отправились в путь.

— Будь счастлива, мамаша Хюрю. Будь счастлив, дядя Дурмуш. Будьте все счастливы, — прощался Мемед.

Деревня начала просыпаться. Закурились трубы домов: хозяйки разожгли очаги.

Хюрю крикнула вслед удаляющимся разбойникам:

— Мемед! Если ты не изрубишь его на куски, прах Доне перевернется в могиле!

— Да благословит тебя аллах, сын мой, — перебил жену Дурмуш Али. — Не слушай глупую женщину. И ты, Хромой, не обижайся на нее, под старость женщины глупеют.

Когда они выходили из деревни, Хромой Али, облизнув губы, сказал:

— Теперь я своими глазами увижу смерть гяура. — Мемед, послушай меня, — продолжал он. — Я причинил тебе много горя и хочу искупить свою вину. Как только мы избавимся от гяура, я буду тебе помогать. Ты хороший парень. Другой на твоем месте убил бы меня. Ты понял, что я не виноват. Я не стал давать ложные показания о Хатче.

— Значит, ты хорошо ходишь по следу? — спросил молчавший до этого Реджеп Чавуш.

— Ходил. С того дня дал себе зарок не выслеживать человека.

— А зачем тебе животные? — спросил Чавуш.

— Иногда меня берут на охоту, я отыскиваю следы зверей. Если не буду ходить по следу, умру от тоски.

Молча дошли они до скалистого обрыва. Все вокруг покрывала утренняя роса. Краснозем в этих краях издает какой-то особый запах, напоминающий запахи Чукуровы.

Вдруг Реджеп Чавуш застонал.

— Что с тобой? — подошел к нему Джаббар.

— Рана у него сильно опухла. Нельзя так оставлять. Может распухнуть еще больше. Надо зайти в деревню. Здесь рядом дом Сары Уммета. Если хотите, можем зайти к нему. Он хороший человек, — предложил Хромой Али.

— Не буду я валяться из-за какой-то раны. Я должен идти за Абди-агой, — решительно возразил Чавуш и добавил: — Мемед и Джаббар, подойдите ко мне. В этом деле разрешите мне быть старшим. Вы без возражений должны мне подчиниться.

— Согласны, — ответил Мемед.

— Мы согласны на все, но посмотрим, что ты придумал, — сказал Джаббар.

— Кто будет мне перечить, ребра пересчитаю, — пригрозил Чавуш.

— Никто тебе перечить не будет. Говори, что ты хочешь делать? — спросил Джаббар.

— Это не твое дело, — сказал Чавуш и обратился к Хромому Али: — Ты хороший следопыт. И ты дал слово отыскать Абди.

— Даже если бы и не дал слова, я готов убить его, — ответил Хромой Али.

— Теперь скажи мне, где, по-твоему, сейчас Абди?

— Точно не знаю, но думаю, что в касабе или в деревне Авшар. Он мог спуститься и на равнину Юрегир. Если Абди узнал, что вы его преследуете, он наверняка на Юрегире. Туда разбойники никогда не спускаются, потому что там негде укрыться.

— Отлично. Что мы будем делать, если сойдем на равнину? — спросил Реджеп Чавуш.

— Я буду следить за ним. Как только он покинет Юрегир, дам знать вам. Я не упущу его, — убеждал Хромой Али.

— Что же ты предлагаешь нам делать? — спросил Чавуш.

— Вы останетесь в доме Сары Уммета, а я спущусь на Чукурову, разузнаю, где Абди, и сообщу вам. Идемте к Сары Уммету. Он приходится мне дальним родственником. Он тоже не любит Абди.

К полудню путники добрались до дома Сары Уммета, одиноко стоявшего на холме, окруженном деревьями. Подойдя к дому, Хромой Али представил Мемеда хозяину:

— Это наш Тощий Мемед.

— Мне давно хотелось увидеть тебя, — сказал Уммет. — Я был рад, когда узнал, что ты ушел в горы.

Хромой Али тотчас отправился в путь. Сары Уммет успел только крикнуть ему вдогонку:

— Выпил бы хоть чашку кофе…

— Срочное дело, — ответил Хромой, даже не оборачиваясь.

Он шел быстро, слегка покачиваясь и волоча за собой хромую ногу.

Ночь. Дует легкий ветерок. Лунный свет, пробиваясь сквозь листву деревьев, падает на землю.

— Если Абди спрятался даже под крылышком птицы, я все равно отыщу его, — бормочет Хромой Али.

Он вспомнил свой разрушенный дом, который строил столько лет. Его чистенький домик за один час был превращен в груду обломков людьми Абди-аги. Али сжал зубы и ускорил шаги.

Светало, когда Хромой входил в касабу. Он направился к базарной площади. Дворник Мухаджир Мурат подметал площадь, поднимая столбы пыли. Хромой Али на ходу поздоровался с Муратом и подошел к кофеине Тевфика. Кофейня только что открылась. Али попросил стакан чая. Ему подали. От чая шел свежий аромат. Али решил обождать в кофейне, пока откроются лавки.

Когда первые лучи солнца упали на мостовую, выложенную белым камнем, Али направился в лавку Мустафы. Мустафа был родом из Мараша. Это был седобородый благообразный старик. Лавка его была еще закрыта. Хромой Али присел на порог и, прислонясь к двери, стал ждать хозяина. Обнюхивая землю, прошла облезлая собака. Напротив лавки Мустафы была кузница Слепого Хаджи. Через некоторое время пришел сам хозяин и открыл кузницу. Напевая что-то себе под нос, он стал ковать подкову. От кучи навоза возле стены поднимался пар. Когда солнце начало пригревать землю, пар исчез. Наконец вдали на горе показалась фигура Мустафы-эфенди. Увидев Хромого Али на пороге своей лавки, Мустафа- эфенди озабоченно спросил:

— Что случилось? Уж не след ли вора привел тебя к моей лавке?..

Хромой Али выпрямился и ответил:

— Видимо, так.

Мустафа-эфенди открыл лавку и пригласил Хромого Али войти.

— Зайди, расскажи, где ты обитаешь? Что-то тебя давно не видно.

— Не спрашивай. Одно несчастье за другим обрушивается на меня, — ответил Хромой Али.

— Я слышал. Абди-ага нехорошо поступил. Он верующий человек, а поступил плохо, бесчеловечно.

— Говорят, Абди-ага где-то здесь, — сказал Али, пытаясь выведать что-нибудь об aгe. — Что он здесь делает? Если он здесь, я лучше уйду. А то, чего доброго, опять на мою голову свалится беда.

— Не бойся, он себе места не находит. Ты, верно, слышал, что тот парень стал разбойником. Абди боится его как огня. Вчера он зашел ко мне в лавку, купил сигарет, спичек и поскакал в деревню Актозлу. Он боится оставаться в городе. В деревне он должен собрать недоимки и налоги. С этим неверным может справиться только такой же безбожник, как он сам. И он с ним расправится, будь уверен. Абди причинил тебе зло, но теперь он тебя боится! Он трус: от сопливого мальчишки бежит так, что пятки сверкают.

— А где он останавливается в Актозлу? — спросил Хромой Али.

— У кого же, как не у старосты Хусейна? Тот приходится ему родственником.

Хромой Али старался выведать у Мустафы все, что ему было нужно.

— Абди не любит Актозлу. На Чукурове он обычно останавливается в Сарыбахче, в доме своего двоюродного брата.

— Ну что ты городишь, Али, — перебил его Мустафаэфенди. — Абди за последнее время стал желтый, как янтарь, в лице ни кровинки. Неужели ты думаешь, что он может довериться такому кроткому человеку, как его двоюродный брат? Абди ведь пройдоха и дьявол! Несколько дней назад до нас дошел слух, что разбойник побывал в доме Абди, хотел убить его детей, но пожалел малолетних. За ним послан отряд жандармов. Тощий Мемед его звать, что ли? Разве Абди покинет Актозлу в такое время! Староста Хусейн — смелый человек. Умрет, а гостя не выдаст. Ох, это дьявол! Разве Абди пойдет в Сарыбахче? Он сидит сейчас у очага Хусейна, словно ты только сейчас расстался с ним.

— Что посеял, то и пожнет, — сказал Хромой Али. — Он причинил мне много зла, аллах накажет его. Он еще будет просить милостыню и корчиться в предсмертных судорогах.

— Да, да, конечно, — вторил ему Мустафа-эфенди, — что посеял, то и пожнет.

Хромой Али нервничал, хотя ему как будто удалось узнать, где находится Абди-ага. «А вдруг я напрасно приведу Тощего Мемеда на Чукурову, и он попадет в беду?» — спрашивал себя Али.

Хромой Али купил у Мустафы халвы, а в лавке напротив — хлеба и направился в Актозлу.

В часе ходу от касабы начинались болота Агджасаза. За болотами лежали непроходимые заросли кустарника. Река Саврун с трудом пробивалась сквозь заросли, и ее мутная вода сливалась с грязью болот.

Деревня Актозлу лежит у самого Агджасаза. Все ее жители больны малярией.

Дойдя до камышовых зарослей, Али стал блуждать. Он начал искать следы. След какого-то шакала завел его в трясину. Али и радовался, что нашел след, и злился. Быть может, шакал обезумел, думал он, но продолжал идти по следу. Наконец след вывел его на сухую землю. «А этот шакал не глуп, — подумал Али. — Должно быть, все шакалы умные…»

На рассвете второго дня Хромой Али добрался до Актозлу. В деревне было дворов тридцать. Куполообразные крыши глинобитных домов в деревнях, расположенных возле болот, обычно покрыты свежескошенной травой. Вдалеке от болот на крышах домов почти всегда лежит рыжая, выжженная солнцем трава.

Хромой Али вошел в безлюдную деревню. Все спали.

Из полуразвалившегося домика высунулась голова женщины и тут же исчезла.

— Сестра! — крикнул ей Хромой Али. — Где находится дом Хусейна-аги?

Женщина подошла к калитке. Она указала на длинный дом, крытый соломой и жестью.

С трудом переводя дыхание и волоча ногу, Хромой Али заспешил к дому. Ворота были открыты. На мгновение Али остановился. В воротах появился высокий человек.

— Что тебе надо? — спросил он.

— Я из деревни Абди-аги. Хочу передать ему весть.

— Заходи в дом, — пригласил человек.

Они вошли. Человек провел его в комнату, где ярко пылал очаг. У очага сидел Абди-ага. Не замечая вошедших, он дремал, склонившись над огнем и медленно перебирая четки. Али остановился на пороге. Высокий мужчина, который привел Али, громко сказал:

— Абди-ага, пришел человек из вашей деревни.

Абди-ага медленно поднял голову, глаза его встретились с глазами. Али. Али стоял, наклонившись на хромую ногу. Казалось, он вот-вот упадет. Абди-ага не сразу узнал Хромого Али; прищурившись, он внимательно всматривался в него. Вдруг он побледнел и что-то пробормотал. Хромой Али подошел к Абди-аге. Широко раскрыв от испуга глаза, ага выронил из рук четки.

— Подойди ко мне, сынок, — с трудом овладев собой, выговорил он. — Какие вести привез?

Хромой Али подошел ближе и сел рядом у очага.

— Ну, какие там новости? — спросил Абди-ага.

Али молча указал на высокого человека, приведшего его, как бы говоря, что его присутствие нежелательно. Абди-ага понял.

— Осман, — сказал он, — нам надо поговорить, оставь нас.

Высокий человек вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Абди-ага придвинулся к Али:

— Какие вести, Али?

И вдруг, словно чего-то испугавшись, он спросил:

— Может быть, ты по моим следам ходишь?

У Хромого Али был такой вид, словно он вот-вот заплачет.

— Ага, — начал он, — чего только не пришлось мне пережить из-за моего занятия. Я вынужден был уйти из родной деревни, бросить дом и семью. Мне хотят отомстить. Тощий Мемед пришел в Чагшак, схватил меня и потащил в вашу деревню. Он сказал мне: «Я казню тебя вместе с Абди-агой». Однажды ночью он сломал двери и ворвался в твой дом. Я сам слышал плач и крики. Я убежал к Хосюку. Он развязал мне руки. Я попросил Хосюка посмотреть, что делается в твоем доме. Он пошел и вскоре вернулся. «Абди-аги в доме нет, — сказал Хосюк. — Мемед запер двери и никого не впускает. Из дома слышатся вопли женщин и детей». Два других разбойника по всей деревне искали меня. Но я убежал из этого ада. Я пришел к тебе, ага, чтобы ты принял меры.

Абди-ага побледнел еще больше. Хромой Али заплакал. Он плакал по-настоящему, всхлипывая.

— Жена, дети мои остались в Чагшаке. Чем я виноват? Как я пойду в горы? Научи меня! А что будет с тобой? Что ты будешь делать здесь, на Чукуреве? Мы-то ничего, а вот ты как? Ты почтенный, солидный человек, хозяин пяти деревень. Люди говорят, что ты испугался трех парней и скрываешься на Чукурове. Я беспокоюсь о тебе, мой ага, — закончил Али.

Щеки и шея Абди-аги побагровели, на глазах показались слезы.

— Али, — сказал Абди-ага. — Я сделал тебе много плохого. Перевези свою семью из Чагшака в родную деревню. Я напишу, чтобы тебе дали вола и семян. Не сердись на меня. Ступай и перевези семью.

— Как я пойду в горы? Убьет меня этот негодяй… — хныкал Али.

— Не бойся. Не долго ему ходить по горам. Он поссорился с Шалым Дурду. Я сказал Дурду, что делать. Скоро я уничтожу Мемеда. Как птицу, подстрелят его мои люди. Пока я жив, можешь не бояться, — успокаивал Хромого Абди-ага.

Он вытащил из кармана пачку денег и вытянул из середины десяток зеленых ассигнаций.

— Возьми на расходы. А теперь у меня к тебе просьба: иди в мою деревню и скажи моим домашним, чтобы пригнали на Чукурову три стада. Но смотри не попадайся на глаза этому мерзавцу. Уходи отсюда ночью, чтобы никто тебя не видел. Передай кому-нибудь из моих людей, чтобы он перевез твою семью из Чагшака. Хорошенько разузнай о моих родных и сообщи мне. Что сделал этот окаянный с моими детьми? Я боюсь за них. Поешь и отправляйся в путь.

Али снова захныкал:

— Не гони меня, мой ага. Не посылай в горы. Один раз удалось мне вырваться из рук окаянного, второй раз не удастся.

— Не медли, прошу тебя! Делай, что я тебе сказал! Не бойся, быть может, его уже схватили жандармы. Какой из него разбойник!.. — сердился Абди-ага.

— Хорошо, ага, я пойду — сказал Хромой Али. — И в самом деле — откуда ему знать разбойничьи приемы?

Принесли еду. Али быстро поел и вскоре отправился в дорогу.

— Я доберусь до деревни и вернусь к тебе с вестями, — сказал он, прощаясь с Абди-агой.

Выйдя на улицу, Хромой Али не чувствовал под собой ног. Временами он даже переставал хромать. Ни разу не отдохнув, за полдня добрался он до дома Сары Уммета.

Дождавшись ночи, он подошел к дому и тихо свистнул. Услышав знакомый свист, Сары Уммет вышел из дома.

— Хорошо, что ты пришел! — сказал Сары Уммет. — Говори тихо, в доме полно жандармов. Они ищут твоего знакомого. Сейчас они спят. Их командир Асым Чавуш взбешен, не знает, что делать. А твои ребята на сеновале пируют. Я зарезал им ягненка… Твой Тощий Мемед — парень скрытный и с железной волей. Молчит все время. Ни во что не вмешивается, видно, переживает. Только глаза иногда как заблестят! Вот увидишь — он прославится в наших горах. Пойдем, я проведу тебя к ним.

Они пошли на сеновал. Сары Уммет поднял два камня и ударил их друг о друга. Дверь тихо отворилась.

— Это я, Хромой Али.

— Я рад, что ты вернулся, — сказал Мемед и скрылся за дверью.

Али вошел и осторожно притворил дверь.

— Твой друг Уммет — смелый и очень хороший человек, — сказал Мемед. — Другой на его месте давно бы нас выдал, и нам пришлось бы схватиться с жандармами. Хорошо, что ты вернулся.

— Я нашел его, — сказал Али, — он в деревне Актозлу, в доме Хусейна-аги.

Мемед обрадовался. Забывая об опасности, он вынул спички и зажег стоявшую на пороге лампадку. В углу, на одной постели, спали Джаббар и Чавуш. Мемед разбудил Джаббара. Раскрыв глаза, тот схватился за винтовку.

— Это я, Джаббар, — сказал Мемед, отстраняя рукой его винтовку.

— Что случилось? — спросил Джаббар.

— Али вернулся.

— Неужели?

— Вернулся.

— Нашел он Абди?

— Нашел.

— Тогда все в порядке.

— Да, надо приниматься за дело.

— Сейчас же в путь! Не так ли, Мемед?

— Да, нужно отправляться немедленно.

— А как же быть с Чавушем? Он не может повернуть шею.

— Что же нам делать?

— А что, если оставить его здесь? — предложил Джаббар.

— Он не останется. Натворит еще чего-нибудь, — сказал Мемед.

— Другого выхода нет. Разбудить его?

— Буди, — сказал Мемед.

Джаббар потряс Чавуша за плечо, по тот только перевернулся на другой бок.

— Вставай, — тормошил его Джаббар.

— Я умираю, умираю, понимаете? — пробормотал Чавуш.

— Поднимайся, нам пора в дорогу, — сказал Джаббар и попытался поднять Чавуша.

— Не трогай меня. Я умираю… — стонал Чавуш.

— А еще считал себя атаманом разбойников! Разве атаманы такие? — уговаривал его Джаббар. Он отпустил Чавуша, и тот снова упал на сено и захрапел.

— Бедняга! Он спит впервые за много дней, — сочувственно сказал Мемед.

— Что же делать? Оставим его здесь? — спросил Джаббар.

— Нельзя, — решительно сказал Мемед. Он схватил Чавуша, поднял его и начал трясти: — Вставай! Абди-ага в Актозлу… Хромой Али только что оттуда.

Реджеп Чавуш открыл глаза.

— Что-о? — протянул он.

— Абди-ага в Актозлу, — повторил Мемед.

— Али нашел его?

— Да.

— Я решил, что убью Хромого, если он не найдет Абди-агу. Выходит, он сохранил себе жизнь, — сказал Чавуш. Вставая, он сморщился от боли.

— Ребята, перед тем как двинуться в путь, полечите мою рану. Реджеп Чавуш совершит благороднейший поступок в своей жизни — он убьет гяура. Пусть аллах простит мне все мои грехи, — сказал Чавуш.

— Я буду лечить твою рану, — вызвался Хромой Али.

Он подошел к Чавушу.

— Если бы ты не нашел его, Али, тебе была бы крышка. Я убил бы тебя, — сказал Чавуш.

— Мы нашли врага бедняков, накажите его, — сказал Хромой Али.

— Еще как накажем! Вот увидишь! — волновался Чавуш. Али наложил на рану Чавуша густой слой мази, перевязал.

— Теперь пошли. Быстрее! Каждая минута жизни этого гяура может принести нам зло, — сказал Реджеп Чавуш Друзья поспешно вышли с сеновала и, забыв даже попрощаться с Сары Умметом, направились в Актозлу.

— Вот это день! — воскликнул Джаббар.

— Я очень рад, что наступил наконец этот день, — отозвался Мемед.

От радости Мемед не знал, что делать. Он шел, не чувствуя под собою земли. Словно летел. Хромой Али еле поспевал за ним.

Хромой Али рассказал, как он обманул гяура, и тот даже дал ему десять лир. Друзья смеялись.

Дойдя до деревни Ялныздут, они вдруг почувствовали страшный голод. Но сознание того, что скоро свершится месть, гнало их в Актозлу. Днем друзья скрывались, как могли, от людей, а по ночам шли по оврагам, обочинам дорог и зарослям.

— Сейчас я вам принесу хлеб, — сказал Хромой Али. — Подождите меня в этой пещере.

Али направился в деревню Ялныздут. На расстоянии получаса ходьбы от нее находилась крепость Анаварза, с которой уже можно было увидеть Актозлу.

Через полчаса Хромой Али принес два мешочка: один — с хлебом, другой — с кислым молоком.

— Кислое молоко я украл, — сказал он. — Висело на столбе перед домом, ну, я и взял, как из родного дома.

Друзья подкрепились, скрутили цигарки и задымили.

По лицу Реджепа Чавуша было заметно, что рана на шее не дает ему покоя. Он то и дело морщился и стискивал зубы.

— Я атаман разбойников, — часто повторял он. — Если бы будете вмешиваться в мои дела, пеняйте на себя. Я не сделал ничего хорошего за всю свою жизнь. Так хоть теперь сделаю доброе дело. Вы будете беспрекословно выполнять то, что я прикажу. Поняли?

Повернувшись к Джаббару, он переспросил:

— Понял, Джаббар? А ты, Мемед?

— Поняли, — в один голос ответили Мемед и Джаббар.

— До наступления ночи переждем здесь. Ночью укроемся в овраге у деревни. Не перебивайте меня! Эти места я хорошо знаю. Мне знаком здесь каждый овраг, каждый камень. Понятно? Каждый камень. Вон там остров на реке Джейхан. За Анаварзой находится Хаджйлар, а дальше — горы. Как расправимся с гяуром, уйдем туда. За нами наверняка пошлют не меньше роты жандармов. Трудно будет нам ускользнуть от них, хотя я знаю эти места как свои пять пальцев. Нас никто не поймает. Вы должны подчиняться мне. Сухорукий брат не послушал меня, и это привело к гибели огромного отряда. Самого его убили. На Чукурове будет теперь хозяйничать Реджеп Чавуш. Не забывайте об этом ни на минуту, — закончил Реджеп Чавуш.

Место, которое служило для них укрытием, представляло собой котлован, размытый потоками вешних вод.

Вода принесла с собой белые камешки, сосновую кору, камыши, корни деревьев, которые застряли возле кустарников, покрывавших склоны котлована. Крестьяне поставили здесь деревянную запруду, возле которой тоже скопилось много камней и ила.

Наступил вечер. Солнце медленно опускалось. Его последние теплые лучи освещали равнину, золотили повисшие над горизонтом тучи.

— Давно я не видел захода солнца на Чукурове, — прервал молчание Реджеп Чавуш. — Смотрите, солнце словно садится на землю. Постепенно краснеет, становится золотисто-красным. Вот оно застыло на миг на месте. Еще мгновение — и солнце исчезнет. Какая красота! Смотрите, смотрите!

Джаббар улыбнулся.

— Над кем ты смеешься, щенок? — с раздражением закричал Чавуш.

— Над Хромым Али, — ответил Джаббар.

Реджеп Чавуш успокоился.

Солнце скрылось. Сразу стало темно. Реджеп Чавуш стоял неподвижно, как изваяние.

— Теперь я могу спокойно умереть. Я еще раз видел заход солнца на Чукурове… — сказал он.

Друзья прошли равнину Ялныздут. Но вскоре дорогу преградили болота, которые они преодолели с большим трудом.

Вдали замерцали огоньки деревни Актозлу. Дальняя окраина деревни была окутана сплошным мраком. Друзья очень устали и присели возле кустов. Хромой Али вынул из кармана спички и хотел закурить.

— Положи сейчас же спички в карман, или я тебя ударю! — закричал Чавуш.

Хромой Али, не сказав ни слова, опустил спички в карман.

— Еще раз повторяю, — строго сказал Чавуш, — я ударил бы даже своего отца, если бы он сейчас не послушал меня. Атаман я или нет?

— Атаман, атаман, Чавуш! — закричали все хором.

После этого Чавуш долго молчал, размышляя. Наконец, подняв бровь, он повернулся к Мемеду:

— Тебе еще понадобится Хромой Али?

— Да, — ответил Мемед.

— Разбойникам всегда нужен такой человек, как Али, — сказал Реджеп Чавуш и опять замолчал.

— Ну, Чавуш, заснул ты, что ли? — не выдержал Джаббар.

— Сукин ты сын! — распалился Чавуш. — Ты думаешь, легко из такой большой деревни, да еще так неудобно расположенной на равнине, похитить человека? Я обдумываю план.

Он опять погрузился в свои мысли.

Через некоторое время Чавуш снова поднял голову, словно кто-то разбудил его. В темноте он различал лишь темные силуэты Мемеда и Джаббара. При слабом свете звезд лиц их не было видно.

— Ребята, — с неожиданной нежностью сказал Реджеп Чавуш. — Я конченый человек. Моя рана не заживет. Я умру, я это знаю. Я думаю о вас, о Тощем Мемеде. Прекрасная у него душа. Много лет крестьяне из пяти деревень Абди-аги не решались выступить против своего хозяина; только Мемед решился. Он человек дела. Если бы я выжил, я бы берег Мемеда как зеницу ока. Но мне суждено умереть. Ты, Хромой, умный человек. К тому же ты не разбойник и можешь здорово помочь Мемеду.

— Я делаю для Мемеда все, что могу. Тяжелый камень лежит у меня на сердце — разрушенный дом и семья, которую прогнали из деревни, — отозвался Хромой Али.

— Теперь о деле, — сказал Чавуш. — В полночь мы подойдем к дому Хусейна-аги. Потребуем, чтобы нам открыли двери. Войдем в дом, убьем Абди-агу и скроемся. Но Хромого Али не должно быть с нами.

— Так уже полночь, нужно идти. Как вы думаете? — спросил Мемед.

Чавуш поднялся, поправил подсумок и зарядил револьвер; потом проверил в карманах гранаты.

— Дай спички. Хромой. Не задерживайся здесь. Поскорее уходи куда-нибудь, — сказал Чавуш.

Вынув из кармана спички. Дли протянул их Чавушу.

— Желаю вам удачи, — сказал он, повернулся и пошел прочь.

— Скоро увидимся. До свидания, Али! — крикнул ему вдогонку Мемед.

— До свидания! — обернулся Али.

Когда он скрылся в темноте, друзья направились в деревню.

Холодный северный ветер свистел, гуляя по карнизам соломенных деревенских крыш. Пройдя по деревне, друзья остановились у дома, крыша которого наполовину была крыта железом.

— Постучи в дверь, Мемед, — сказал Чавуш. — А ты, Джаббар, будь наготове. Зайди за угол и стреляй в каждого. кто попытается подойти к дому. Никого не слушай, что б тебе ни говорили.

Через некоторое время из дома послышался голос:

— Кто там? Что надо?

— Это я, брат, крестьянин из деревни Абди-аги. Отвори — я принес ему весточку, — сказал Реджеп Чавуш.

— Приходи утром. А сейчас проваливай!

На другом конце деревни залаяли собаки.

— У меня срочное дело. Я должен повидать Абди-агу. Открой дверь, брат! — твердил Реджеп Чавуш.

Дверь приоткрылась, но тотчас захлопнулась. Послышался скрежет задвигаемого засова.

— Эх, рана мешает, а то бы я уже давно был в доме! — вздохнул Реджеп Чавуш. — Но ничего, я заставлю их открыть дверь, — и вдруг закричал: — Я Реджеп Чавуш, атаман разбойников! Выдайте мне гяура Абди! Если не выдадите его, пеняйте на себя. Хусейна-агу я не трону. Ну, давайте гяура!

Потом закричал Мемед.

— Я Тощий Мемед, пришел отомстить за мать и невесту, за крестьян моей деревни. Я буду мстить за бедняков! Выведите гяура во двор. Мы не уйдем, пока он не выйдет к нам!

— Нет у нас Абди-аги, — раздался голос из дома. — Уходите подобру-поздорову. Нет его здесь.

— Меня зовут Реджеп Чавуш, я атаман разбойников. Пока не выдадите Абди-агу, я не уйду отсюда. — Сказав это, он обратился к. Мемеду: — Мемед, достань-ка гранату я подложи под дверь. Подорвем ее.

Из дома послышался вопль:

— У меня семья, дети! Нет у меня Абди…

— Тогда открой дверь!

— Не открою!

— Мемед, запали гранату! — закричал Реджеп Чавуш.

— Готово, Чавуш. Взорвать?

— Да чего ты ждешь?!

За дверью послышался лязг оружия.

— Мемед, ложись! — крикнул Чавуш. — Ложись! Гяур собирается стрелять!

Раздались выстрелы.

— Бросай гранату! — скомандовал Реджеп Чавуш.

— Пожалейте детей! — взмолился хозяин дома. — Мы сдаемся. Что хотите, то и делайте. Абди, перестань стрелять! Мы выйдем, а вы делайте что угодно.

Стрельба прекратилась. Дверь дома распахнулась, выбежали полураздетые, испуганные женщины с сонными детьми. Они побежали куда-то вдоль улицы. За ними из дома вышли старик и два парня.

— Абди там, расквитайтесь с ним, — сказал старик разбойникам.

Из дома снова начали стрелять. Это стрелял Абди-ага.

Услышав выстрелы, к дому Хусейна-аги сбежались крестьяне.

— Это разбойники, — сказал кто-то. И через минуту возле дома Хусейна-аги уже никого не было.

— Сторожи дверь, — приказал Реджеп Чавуш Мемеду. — И продолжай стрелять.

— Это не поможет. Мерзавец спрятался в доме. Скорее он нас всех убьет, — сказал Мемед.

— Убьет, говоришь, — улыбнулся Чавуш. — А вот я ему сейчас покажу. Стреляй в дверь и не спорь со мной! Делай, что я приказываю!

И вдруг он закричал:

— Эй, Абди, вместо того чтобы сдаться и просить пощады, ты стреляешь в меня? Спрятался и палишь? Ну, я тебе покажу!

Реджеп Чавуш обогнул дом и подошел к нему с наветренной стороны. Мемед без передышки стрелял в дверь. Что же задумал Реджеп Чавуш? Не прекращал стрельбы и Абди-ага. Джаббар неподвижно лежал на земле и следил, чтобы никто не подходил к дому. Абди-ага стрелял очень метко. Мемед залег немного в стороне от двери, и это спасло его.

Крестьяне разбежались по домам. На улице не было ни души, как и в тот момент, когда разбойники входили в деревню.

Прошло много времени. Мемед непрерывно обстреливал дверь. Сколько это будет продолжаться? Чавуш скрылся и не возвращается. Мемеду надоело стрелять впустую. Но как только он остановился, раздался голос Реджепа:

— Почему перестал стрелять? Стреляй сейчас же!

Мемед повиновался.

Из-за тутового дерева послышался чей-то голос:

— Хоть до утра стреляйте, но как вы вытащите Абди- агу из дома?

— Кто это? — спросил Мемед.

— Я, Хусейн-ага. После Курда Решида ни один разбойник не спускался на Чукурову. Решид погиб здесь. Утром и вас подстрелят, как дичь. Бросьте пустую затею и уходите.

— Что вы там разговариваете с этим предателем! — закричал Реджеп Чавуш. — Заткните ему глотку!

Джаббар выстрелил несколько раз в сторону тутовых деревьев.

В этот момент со всех четырех сторон и на крыше дома показались красные языки пламени. За секунду огонь охватил весь дом.

— А ну, Хусейн-ага, старый хрыч1 — закричал Реджеп Чавуш. — Курда Решида могли подстрелить, но меня подстрелить вам не удастся. Реджеп Чавуш — волк в этих краях. Или я сегодня ночью убью Абди-агу, или подожгу всю деревню!

Хусейн-ага вскрикнул. Вслед за ним заголосили женщины, дети. Казалось, кричала вся деревня.

— Мемед, прекрати огонь, пусть этот гяур выйдет из дома, — приказал Реджеп Чавуш.

Мемед перестал стрелять.

Ветер наклонял из стороны в сторону огромные, как тополя, языки пламени. Пожар разрастался. Огонь быстро перебросился на два соседних дома, а через десять-пятнадцать минут пламя охватило уже десяток домов.

Джаббар с Мемедом лежали перед дверью, ожидая Абди-агу. Реджеп Чавуш метался вокруг дома и кричал:

— Выходи, Абди-aгa! Не то сгоришь. Выходи и проси пощады у Мемеда. Быть может, он сохранит тебе жизнь.

Из дома никто не отзывался. Только возле уха Реджепа Чавуша прожужжала пуля.

Высоко в небо поднимались языки пламени. Красные искры, взлетая вверх, рассыпались в воздухе. Было светло, как днем. Огонь освещал темные скалы Анаварзы до самой излучины реки Джейхан.

Полуголые люди, поднятые пожаром с постелей, метались по деревне, вытаскивая свой скарб из охваченных пламенем домов.

Всюду царили паника и смятение.

— Выходи, Абди, не то поджаришься, как шашлык! — продолжал кричать Реджеп Чавуш.

— Другого выхода в доме нет, — успокаивал он Мемеда. — Абди-ага сейчас выскочит, и ты пристрелишь его на месте.

— Положись на меня, — ответил Мемед.

Пожилая женщина выскочила из-за тутового дерева и бросилась в горящий дом. Реджеп Чавуш молча наблюдал за ней. Вскоре она выбежала из дома с тюфяком. Потом снова кинулась в дом и вынырнула с сундучком из орехового дерева. Женщина выносила ковры, одеяла, кастрюли, подносы. Последним она вынесла большое свернутое одеяло. Пламя охватило дверь.

Джаббар и Мемед лежали на своих местах, а Реджеп Чавуш ходил вокруг дома, ожидая появления Абди-аги. Но Абди не было. Скоро обрушилась крыша. Рухнули стены. Из дома никто не выходил.

Внезапно налетел северный ветер. Он разметал пламя по всей деревне. Огонь охватил все дома. Стало светло, как днем, словно над Чукуровой взошло солнце. Ивы и тутовые деревья отбрасывали на землю длинные тени. По деревне метались перепуганные люди. Пламя бушевало. То там, то здесь к небу взвивались огромные снопы искр.

— Упустили… — пробормотал Мемед.

— Да, упустили, — повторил Джаббар.

— Не было такой лазейки, где бы он мог проскочить, — сказал Реджеп Чавуш. — Я все время ходил вокруг дома. Он, наверное, сгорел. Решил лучше сгореть, чем попасть к нам в руки.

— Может, и так, — согласился Джаббар.

— Даже если и так, хотелось бы собственными глазами увидеть его труп, — вздохнул Мемед. — Жаль только, что из-за этого подлеца сгорит большая деревня.

— Ох, горит, — печально сказал Джаббар.

— Ну и пусть горит, — со злорадством заключил Реджеп Чавуш. — Пусть горят камни и земля Чукуровы.

— Что же останется беднякам? — с горечью спросил Мемед

— Все равно у них ничего не было. Теперь не будет и дома. Их судьба от этого не изменится. Какими они были, такими и останутся, — ответил Реджеп Чавуш.

— Чавуш, долго мы будем здесь стоять и чего-то ждать? — не вытерпел Мемед.

— Чего мы ждем? — спросил Реджеп Чавуш.

— Давно уже дали знать в касабу, и там, наверное, переполох, — сказал Мемед.

— И в Анкару послали телеграмму о поджоге деревни, — расхохотался Чавуш. — Вот наделали паники! Мы должны уйти в горы Анаварзы. Если они настигнут нас на равнине, мы пропали.

Друзья еще раз взглянули на горящий дом. Каждый из них по-своему переживал неудачу. Но делать было нечего, нужно было спешить. Выйдя из деревни, они обернулись. Повсюду были видны языки бушевавшего огня.

— Ни один дом не уцелел. Это потому, что ветер с севера. Не будь ветра, этого бы не случилось. Лучше бы я умер, — сказал Мемед.

— Да, все сгорело, — подтвердил Джаббар.

— Когда мы выходили из деревни, все смотрели на нас окаменевшими глазами. Вы заметили это? Никто слова не проронил, — продолжал Мемед. — Никто не ругал нас и камня не бросил. Только их застывшие глаза смотрели на нас. Лучше бы мне не видеть этого, лучше умереть…

— Ничего не поделаешь… Ох, шея моя… умру я, наверно. Ой, режет шею, — застонал Реджеп Чавуш.

Он присел на землю, закрыл лицо руками и некоторое время сидел так. Мемед и Джаббар стояли возле него. Вдруг Реджеп Чавуш вытянулся на земле и забился в судорогах. Джаббар попытался удержать его, но не смог.

Со стороны деревни донесся шум толпы.

На востоке, над самым горизонтом, появилась большая звезда. Она ярко мерцала на темном фоне неба.

Шум приближался. Послышался чей-то голос:

— Они пошли в эту сторону. Только что прошли.

И тут же кто-то спросил:

— В какую сторону?

Мемед нагнулся к Джаббару:

— По голосу это Асым Чавуш.

— Да, это он. — взволнованно сказал Джаббар. — Нужно бежать. Чавуш, мы перевязали твою рану. Вставай.

Джаббар взвалил на спину Чавуша, и они пошли куда- то в темноту. Вскоре пожар стал затихать.

— Перережьте им дорогу. Держитесь на Анаварзу. — донесся до них голос Асыма Чавуша.

— Пропали, — сказал Джаббар.

— Если бы я знал, что гяур погиб, я не думал бы о себе. Ах, если бы я знал, что он сгорел… — размышлял Мемед.

— Чавуш успокоился, — сказал Джаббар.

— Спусти его, может быть, с ним что-нибудь серьезное?

— Ничего страшного, — простонал Реджеп Чавуш. — Все прошло. Спусти меня на землю.

Изумленный Джаббар опустил Чавуша на землю.

— Куда мы идем? — спросил Реджеп Чавуш.

— Нас преследует Асым Чавуш, — ответил Джаббар.

— Приподними меня, — обратился Реджеп Чавуш к Джаббару. Джаббар приподнял Чавуша, и тот долго всматривался в темноту.

— Слушайте меня, — сказал он. — Сейчас мы недалеко от зарослей. Если бы мы смогли добраться до гор Анаварзы, мы были бы спасены. Но это невозможно, по дороге они схватят нас.

Реджеп Чавуш умолк и прислушался.

— Они совсем близко. Слышите голоса?

— Слышу… — ответил Мемед.

— Я тоже… — сказал Джаббар.

— В зарослях от них трудно будет укрыться. Завтра крестьяне ближних деревень станут нас искать. Но другого выхода нет, — сказал Реджеп Чавуш.

— Да, ты прав, — согласился Мемед.

— По ту сторону зарослей — река Джейхан. Бросимся в реку, поплывем по течению. Может быть, так спасемся, — предложил Реджеп Чавуш. — Знать бы только, сожгли мы этого язычника или нет, — добавил он.

— Конечно, сожгли, — уверенно сказал Мемед.

— А может быть, ему удалось бежать? — усомнился Джаббар.

— Да ты сам язычник! — рассердился Чавуш. — Уж не радуешься ли ты что ему удалось бежать? Как мог он удрать? У дверей караулил Мемед, я ходил вокруг дома. Дом без окон. Ну скажи, как он мог убежать?

— Он сгорел в доме, — сказал Мемед. — Теперь мне и умереть не страшно.

— Это верно, — поддержал его Чавуш.

Джаббар молчал.

Ночную тишину нарушал только нарастающий топот ног преследователей. Люди ступали по стелющемуся по земле кустарнику, и звук их шагов напоминал шум морского прибоя.

— Они догоняют нас, — прошептал Джаббар.

— Быстрее к зарослям! Возьмите меня под руки, — приказал Чавуш.

Мемед и Джаббар подхватили Чавуша и побежали к зарослям. Преследователи были совсем близко. Беглецам казалось, что за ними гонятся горы, скалы, деревья, кустарники. Надвигается огромная волна, которая вместе с темнотой ночи задушит их… Вот-вот настигнут. Равнина… многострадальная. Как широко ты раскинулась! Эх, мамочка!

Вдали виднелись небольшие холмы. За ними — скалы Анаварзы. Добраться до них, и они спасены. Но впереди еще река Джейхан. Бурная, темная. Лишь местами она течет спокойно. Джейхан бежит через черноземы, унося с собой плодородную землю. По заросшим тростником берегам ее не пройдешь. Здесь укрываются лишь длинноногие дрофы… И только посреди равнины одиноко стояло тутовое дерево с пыльными листьями. Если бы впереди не было зарослей, им негде было бы укрыться. От зарослей пахло болотом. К ним страшно было подойти. Сюда еще не ступала нога человека.

Шум нарастал, он летел по равнине, словно ветер.

— Сюда, ребята, — тяжело дыша, прошептал Реджеп Чавуш. — Осталось немного.

Неожиданно впереди раздался ружейный залп.

— Ложись! — скомандовал Реджеп Чавуш и бросился на землю. — Они уже в зарослях. Тихо! Не стрелять. Ползите в кусты. Разрядите винтовки. Если кто-нибудь выстрелит, мы пропали. Крестьяне этой деревни разорвут нас на куски.

Навстречу им сыпался град пуль; шагу не сделаешь.

Занималась заря. Стрельба вдруг прекратилась.

— Здесь их нет, — сказал кто-то совсем рядом. — Если бы они были здесь, они бы ответили.

— Крестьяне идут, — послышался другой голос. — Они- то знают…

Было слышно, как подходили крестьяне.

— Они, наверное, ушли в Анаварзу…

— Конечно, в горы… Они не сумасшедшие, чтобы скрываться в зарослях Чукуровы.

Большая группа крестьян, среди которых были женщины и дети, присоединилась к жандармам. Говорили все сразу… То тут, то там слышались возгласы, крики. Ночная тишина наполнилась шумом голосов. Жаждущая мести толпа гудела и металась по полю у самых зарослей, пытаясь отыскать беглецов.

Вдруг со стороны Анаварзы раздались выстрелы.

— В Анаварзу! — заревела толпа.

С криком и проклятиями все бросились в Анаварзу.

— Не шевелитесь, — шепнул Реджеп Чавуш, — нас спасли крестьяне. Они сбили с толку жандармов. Не шевелитесь, ради аллаха!

Дыхание Реджепа Чавуша обжигало ухо и шею Мемеду.

Совсем рядом, метрах в пятнадцати от них, сновали жандармы. Беглецы лежали под кустами, припав к земле. Если бы жандармы остановились и прислушались, они услыхали бы биение их перепуганных сердец.

Шум толпы у подножия Анаварзы не утихал. Это было на руку беглецам. Крестьяне побродили по полю, поговорили и, никого не найдя, решили уйти… Жандармы пошли следом за ними.

Реджеп Чавуш с облегчением вздохнул.

— Ох! Слава аллаху! Попадись мы в руки крестьян, нас разорвали бы на клочки. А теперь быстрее в горы, подальше…

Они поднялись. Сделав несколько шагов, Реджеп Чавуш остановился.

— Что с тобой? — спросил его Мемед.

Реджеп Чавуш застонал.

— Что же нам делать, Чавуш?

— Туда, дальше… дальше, — бормотал Чавуш. — В горы…

Мемед с Джаббаром подхватили Чавуша под руки. Ноги атамана волочились по земле.

Так шли они до рассвета. На востоке верхушки кустов пожелтели. Темная зелень посветлела, окуталась голубоватой дымкой. Над зарослями медленно поднимался густой туман.

Ноги разбойников были изодраны колючками ежевики. Мемед вспомнил о зарослях колючек на своем поле. В голове у него вдруг, словно молния, промелькнул желтый блеск латуни… Он вспомнил, как мальчишкой впервые попал в касабу.

Друзья осторожно положили Чавуша на землю. Шея его распухла и почти слилась с плечами… Чавуш попытался что-то сказать, но не смог. Он указал рукой на Анаварзу, потом на землю и не отрываясь смотрел на нее. По лицу его текли слезы. Он закрыл глаза и вдруг как-то вытянулся, чуть приподнялся и упал на землю.

— Чавуш! — крикнули одновременно Мемед и Джаббар.

— Мне и в голову не приходило, что он может умереть, — сказал Мемед.

— Он ведь все время говорил об этом.

— Исполнилось ли его желание? — спросил Мемед.

— Никто не знал, кто он и откуда, как стал разбойником. Я не знаю, исполнилось ли его желание, — сказал Джаббар.

— Он сильнее меня желал смерти Абди. Для чего ему это было нужно? Ведь Абди был моим врагом. Когда ты сказал ему, что Абди не сгорел, а сбежал, он готов был разорвать тебя на части.

— Вытащи кинжал. Выроем могилу, — сказал Джаббар.

Мемед стал рыть яму.

— Бедный Чавуш, — сказал он.

За час они вырыли в сырой земле большую яму. Потом опустили Чавуша в могилу и, набросав сверху веток, засыпали землей.

— Нужно посадить дерево, — сказал Мемед.

Разыскав тоненькое тутовое дерево, друзья посадили его возле могилы.

— Быть может, это первая могила в зарослях, — сказал Мемед.

— Да, наверное. Кто станет здесь хоронить?

Вскоре взошло солнце. От сырой земли над могилой Чавуша поднялся пар. Земля заблестела под лучами солнца.

Со стороны деревни послышался шум.

— Что говорил нам Чавуш? — спросил Джаббар.

— Он указал на скалы Анаварзы, — ответил Мемед.

— Мы должны идти к реке Джейхан. Прямо через заросли мы не доберемся до Анаварзы.

— Нам надо исполнить последнюю волю Чавуша. Он очень хорошо знал эти места. Как ом радовался, что сгорела эта деревня! Правда, Джаббар? Он хотел бы поджечь и превратить в пепел всю Чукурову. Хороший был человек! Видимо, здорово досадила ему эта Чукурова!

— Я знаю только, что он очень любил Чукурову. При нем никто не смел плохо говорить о ней. Иногда Чавуш задумывался и пел песню…

Чукурову окутала жара.

Таится яд в укусе комара.

Умрешь, мой брат, и больно будет мне.

Вставай, в родимый край идти пора!

После этой песни Чавуш всегда долго молчал. Несколько дней ходил печальный, но потом печаль рассеивалась. Кто знает, о чем горевал бедняга! Теперь все похоронено в зарослях Анаварзы. Последнее время он не ругал Чукурову и не пел свою любимую песню. От его товарищей я узнал, что, когда разбойники спускались с гор на Чукурову, Чавуш не шел вместе со всеми, он оставался один и ждал их на дороге. И вот такова уж его судьба. Тело его в земле Чукуровы.

— Быть может, он этого и хотел… — добавил Мемед.

— Пойдем, Мемед. Скоро здесь появятся люди и собаки, — сказал Джаббар.

Мемед обернулся к могиле Чавуша. В глазах его блеснули слезы.

— Прощай, Чавуш!

— Прощай, — сказал Джаббар.

Друзья отправились в путь через густые заросли кустарника.

Джаббар нес винтовку Чавуша и его серебряные украшения. Этот груз и сплошная стена кустарника, через которую надо было пробираться, отнимали у него последние силы.

Мемед казался бодрым. Он рубил кинжалом кусты, заграждавшие ему путь, прокладывал дорогу шедшему за ним Джаббару. Казалось, Мемед сражался с самой природой.

Стояла полуденная жара. Тишину нарушал только треск ломаемого кустарника. Мемед и Джаббар медленно продвигались вперед, оставляя после себя длинную просеку.

До Анаварзы было еще часа два ходу.

Они видели перед собой лишь небо да вершины скал.

Уже перевалило за полдень, а друзья прошли лишь половину пути.

— Переждем здесь до темноты, а потом выберемся отсюда, — предложил Мемед.

— Я умираю от усталости, — сказал Джаббар и растянулся на земле.

Мемед лег рядом с ним.

Скалы были близко. Вдруг послышался топот.

Мемед поднялся:

— Никого не вижу… Крестьяне ищут нас. Они, кажется, прошли стороной. Теперь пусть ищут сколько угодно. Мы вырвались из их рук.

Джаббар тоже привстал.

— Не найдя нас ни в зарослях, ни в горах, они призовут на помощь Азаблы, Сумбаса и отряд жандармов из касабы, — сказал он. — Постараются устроить нам ловушку.

— Тогда, может быть, лучше несколько дней переждать здесь?

— Мы поднимемся в горы около Козана.

— Ты знаешь дорогу?

— Я не знаю дороги, но хорошо знаю эти горы. Как только мы взберемся на них, все кругом будет видно как на ладони.

— Давай тронемся отсюда, пока не стемнело, — предложил Мемед.

— Шаги затихли, — заметил Джаббар.

— Как бы не устроили нам ловушку у выхода из зарослей.

— Нет… Им это и в голову не придет, — сказал Джаббар.

— Тогда пошли.

Было совсем темно, когда они поднялись на вершину Анаварз. Где-то далеко внизу, то тут, то там, в ночной темноте мерцали тусклые огоньки. Черной лентой извивалось русло Джейхана. Деревня Актозлу расплывалась в темноте, словно в густом тумане.

— А там что? — спросил Мемед, указав на восток.

— Там должны быть деревни Бозкую.

— Может, пойдем через них? Будет намного ближе,

— Они, наверное, как раз там.

— Ну и пусть. Пойдем туда. Если они там, мы им покажем!

Сказав это, Мемед обернулся к Джаббару. Он с трудом мог разглядеть в темноте его лицо.

— Как ты думаешь, погиб окаянный или нет? — спросил Мемед.

— Не думаю. Если Абди был в горящем доме, он должен был выбежать, закричать по крайней мере.

— Может, он задохнулся от дыма?

— Абди стрелял до последнего момента. Если бы он задохнулся, он не мог бы стрелять.

— А может, на него обвалилась горящая крыша?

— Если бы так! Если бы… Тогда наши мучения не пропали даром.

Они начали спускаться с горы. Оба были страшно голодны.

XV

Старинные предания сохранили много рассказов о древней Чукурове…

В то время, когда в горах разбойничал Тощий Мемед, много говорили о девяностолетием старике по имени Коджа Исмаил. Глаза у него были совсем зеленые, как лужайка. Узкая, как у всех туркмен, челюсть заросла редкой бородкой. Плечи у старика были широкие, как у юноши, глаза — зоркие, как у сокола. Он все еще охотился. Согнутый годами, с ружьем за плечами, Коджа ходил на охоту и пел печальные туркменские песни. Он любил рассказывать о вражде племен и всякий раз в конце рассказа с гордостью показывал свои раны. Коджа Исмаил много знал и бережно хранил память о древних нравах и обычаях туркмен. Он старался пронести их через всю свою жизнь.

Случались дни, когда он был особенно возбужден. Он словно пьянел. Тогда Коджа Исмаил садился на своего рыжего коня, которого он сам вырастил, и мчался во весь опор в горы, покрытые соснами и тимьяном. Он летел, словно ветер, дующий со стороны старых туркменских селений. Коджа знал и о переселении племен и о великой битве с османами.

Свой рассказ Коджа Исмаил начинал обычно так: «Лет пятьдесят тому назад…» Начинал и уже долго не замолкал. Казалось, он говорил о любви, слова, как песня, лились из его уст: «…Чукурова была сплошь покрыта болотами и зарослями кустарников. Лишь у подножия холмов можно было увидеть клочки обработанной земли. В те времена на Чукурове никто не жил. Только изредка можно было встретить туркменских кочевников, переезжавших с места на место. Когда появлялись кочевники, на Чукурове наступал настоящий праздник. Казалось, что голая земля и деревья празднично убрались. Пестрые шатры кочевников с шумом передвигались по Чукурове. И тогда мы собирали свой скарб, переваливали через горы и разбивали шатры на яйле Бинбога. С наступлением зимы мы снова спускались на низины Чукуровы. Там нас встречали непроходимые даже для тигров заросли кустарника, камыши, болота. Круглый год Чукурова покрыта высокой травой, в которой пасутся стада черноглазых пугливых джейранов. Мы охотились на джейранов, догоняя их на своих резвых лошадях.

Далеко по равнине, по берегам озер тянулись высокие заросли камыша. Осыпающаяся с них пыльца золотистым дождем падала на водяную гладь озер. Чукурова была усеяна нарциссами. Их ароматом напоен воздух. Ах, несчастная Чукурова!.. Прибои Средиземного моря… Белая пена…

Племена разбивали свои шатры. Огромные клубы дыма стояли над шатрами кочевников. Равнину Топраккале, в верхнем течении реки Джейхан, ближе к горам, занимало племя османов, а на берегу моря осело племя теджирли. Рядом с ними, немного ниже, жили племена джейханбекирли и мустафабейли. Теперешний уезд Джейхан занимало племя джерит, а между Анаварзой и крепостью Хемите жило племя боздоган, между Анаварзой и Козаном — курды-леки, между рекой Сумбас и Таврами — племя сумбаслы, между деревней Экшилер и Кадирли — племя татарлы. Время от времени племена перекочевывали на другие места. Племя боздоган перекочевывало на земли племени джерит, а племя джерит — на земли племени боздоган. Самым сильным было племя авшаров. Они могли занять любую землю, какая только им понравится. Никто не осмеливался выступить против них.

Я смутно припоминаю, как авшары начали борьбу с османами. Во главе авшаров стоял бей Козаноглу. Он жил там, где теперь находится Козан. Все племена, возглавленные Козаноглу, бились против османов, но победили османы. Они взяли в плен Козаноглу. А племя авшар прогнали в Бозок. Османы разорили всю округу. И теперь о разорении авшар поется в песне Дадалоглу. Сложили песню и о самом Козаноглу».

Доходя до этого места, Коджа Исмаил замолкал. Глаза его заволакивали слезы. Дрожащими губами он запевал песню о Козаноглу:

Я взошел на гору Козан,

По колено в снегу бреду,

Кровь течет из глубоких ран.

Тщетно я исцелителя жду.

Разве можно, чтоб сыновья

Убивали отца и мать,

А бойцы — своего вождя?

Может мир на месте стоять?

Не склоняйся, черный шатер,

Не роняй на землю стрелу.

Ты зачем от врагов в темный бор

Мчишься, храбрый Козаноглу?

«Османы силой заставили другие племена поселиться на Чукурове. Каждому племени они выделили земли. Чтобы мы не убежали на яйла, османы выставили в горах стражу. Невыносимая жара, лихорадка косили людей… Племена начали вымирать… Никто не хотел оставаться на Чукурове. Кочевники обжигали корни виноградных лоз и деревьев, которые османы давали им для посадок. Вот почему в деревнях Чукуровы нет ни одного дерева. Вскоре османы увидели, что племена на Чукурове погибнут, и разрешили им летом уходить в горы. Так на Чукурове появились первые поселения. Племена стали заниматься земледелием. Но и эго не смогло задержать их распад.

Прошли века. Люди стали слабыми и беспомощными. Османы добились своего».

Коджа Исмаил мог без конца рассказывать о древних племенах. Он мечтал о свободе. Свой рассказ Коджа всегда начинал словами: «Я видел Дадалоглу». Он очень гордился этим.

Тысяча девятьсот семнадцатый, тысяча девятьсот восемнадцатый, тысяча девятьсот девятнадцатый, тысяча девятьсот двадцатый годы… Первая мировая война, разгром Османской империи.

В эти годы Чукурова кишела дезертирами, занимавшимися разбоем. В Таврах нельзя было пройти.

Потом, когда на Чукурову пришли французские оккупанты, все, кто был в этих краях, стар и млад, объединились в борьбе против общего врага. Французы были изгнаны из Чукуровы, а позже и из страны. Началась новая эра, установились новые порядки.

К концу девятнадцатого века, спустя много лет после оседания разных племен на Чукурове, население ее было вынуждено заняться земледелием. Земля приобретает ценность. Туркмены покидают яйла и обосновываются на отведенных им землях.

Нетронутые до этого земли Чукуровы дают невиданный урожай. В сорок — пятьдесят раз больше того, что посеешь! После тысяча девятисотого года уменьшается количество земель, занятых болотами, зарослями, и увеличиваются посевные земли. Теперь уже засевается почти половина Чукуровы.

Республиканский строй пытается положить конец безраздельному господству крупных и средних феодалов.

За последние годы феодальные формы землевладения распадаются изнутри. На место феодалов приходят новые хозяева, которые ведут борьбу за овладение земельными наделами. Они преуспевают в этом, используя любые средства, чтобы прибрать к рукам землю бедноты. Взятки, насилия, «закон» — вот их средства. Народ вступает в смертельную борьбу с новыми хозяевами. А между тем владения богачей растут. Богачи используют скрывающихся в горах разбойников как свою вооруженную силу против народа, который отчаянно борется за свои права. Богачи дают разбойникам деньги, оружие и скрывают их от правительства. Каждый землевладелец опирается на разбойников, которыми кишат горы Тавра. Отстаивая интересы богачей, отряды разбойников нередко ведут борьбу между собою, истребляя друг друга; при этом достается и беднякам. А тем временем земельные владения богачей растут.

Али Сафа-бей был сыном обедневшего помещика. Несмотря на свое разорение, отец постарался дать ему образование, сначала в султание[28] Аданы, а потом в высшей юридической школе Стамбула. Однако по неизвестной причине Али Сафа-бей, пройдя лишь половину курса, бросил юридическую школу и вернулся в касабу, где занялся адвокатурой. Столкнувшись с разного рода делами, он многое понял и, наконец, решил связать свою жизнь с землей.

Путем разных махинаций и хитростен он стал отбирать у крестьян земли, некогда принадлежавшие его отцу. Али Сафа-бей был ненасытным. Но крестьяне теперь были уже не те. Они поняли, что земля — богатство, и крепко за нее держались. Между крестьянами и Али Сафой-беем началась долгая, упорная борьба. В этой борьбе во всей силе проявилось коварство Али Сафы-бея. Он прибегал к разным уловкам, чтобы отобрать у крестьян землю. Он начал натравливать одну деревню на другую. Принимая сторону одной деревни, Али Сафа-бей захватывал землю другой. Делать это было проще всего. Но долго так продолжаться не могло. В конце концов крестьяне понимали, кто их настоящий враг. Но к тому времени они уже теряли по крайней мере половину своих земель. А владения Али Сафы-бея увеличивались на две — три деревни.

Шли годы, и Али Сафа-бей придумывал все новые и новые способы ограбления крестьян. И всегда он выходил победителем из борьбы. Поместье его расширялось.

Настало время, когда крестьяне распознали своего хозяина и больше не попадались в его ловушку. Казалось, он был обезоружен. Но через некоторое время Али Сафа- бей пустился на новую хитрость.

В те годы в горах было много разбойников. Это были большей частью дезертиры, грабители и убийцы… Али Сафа-бей решил использовать их в своих кознях против крестьян. Он входил в контакт с атаманами разбойничьих отрядов через своих людей. По наущению Али Сафы-бея разбойники нападали на крестьян. Ни один крестьянин не смел и слова молвить… Стоило кому-нибудь раскрыть рот, и разбойники разрушали его дом, выкрадывали жену и мучили ее… Крестьяне знали, что это делалось по приказу Али Сафы-бея. Но ему все сходило с рук.

Другие помещики, глядя на Али Сафу-бея, тоже начали прибегать к помощи разбойников. Земли Чукуровы обагрились кровью. Убийства. Резня… Отряды разбойников распадались и вступали в бой друг с другом. За одну ночь гибла масса людей. Вместо истребленных отрядов создавались новые. Среди разбойников только Изик Дуран, Курд Решнд, Чётделек не служили богачам и продолжали защищать бедняков.

Имена многих кровавых преступников с гор Тавра давно стерлись из памяти людей, но о настоящих героях до сих пор слагают песни и легенды.

Тощий Мемед скрывался в горах как раз в то время, когда отряды разбойников враждовали между собою, защищая интересы богачей и отбирая у крестьян их земли. За два года владения Али Сафы-бея выросли с двадцати дёнюмов до тридцати тысяч. Земли его увеличивались и в последующие годы. Тридцать пять тысяч, сорок, сорок пять, пятьдесят… пятьдесят одна тысяча… Безземельные крестьяне вынуждены были наниматься на работу к Али Сафе-бею. Они становились батраками на своей же собственной земле.

Али Сафа-бей — высокий брюнет со смуглым лицом и густыми черными бровями… На ногах всегда начищенные до блеска сапоги; в руке он постоянно держал плетку с серебряной ручкой, которой то и дело ударял по блестевшим голенищам сапог.

Это случилось во вторник. Али Сафа-бей получил известие, что у отряда разбойников атамана Калайджи кончились боеприпасы, а новая партия прибудет из Сирии только через неделю.

Али Сафа-бей возбужденно шагал взад и вперед по огромной гостиной. Он думал о том, как прибрать к рукам земли крестьян деревни Вайвай.

Ему следовало запастись терпением и ждать. А потом засыпать Анкару телеграммами о том, что в касабе восстание, что в горах разбойники и нужна помощь правительства… Ждать предстояло год или два. А тут еще этот отряд Калайджи!

Жена Али Сафы-бея сидела на тахте, любуясь мужем и восхищаясь тем, как ловко он хлещет себя плеткой по блестящим голенищам. Когда Али Сафа-бей был разгневан, он всегда открывал свои сокровенные планы жене и ему становилось легче.

— Ханым, — начал он, как обычно, — ты знаешь, что я собираюсь делать?

— Нет. Расскажи, — отозвалась жена.

— Знаешь ли ты, что я собираюсь делать? — повторил он. — Надоело мне все, клянусь аллахом… Сам себе противен, и все из-за них. Каждый божий день боеприпасы!

Каждый день отряд жандармов!.. Надоело. Крестьяне вчера пошли к каймакаму жаловаться, что разбойники не дают им покоя; жизнь их, честь, имущество — все растоптано. Жизнь опротивела. Они дошли до того, что дали в Анкару телеграмму… Я стал уговаривать их: не позорьте нашу касабу перед правительством. Ждать мне еще два года… Прибрать бы деревню Вайвай к рукам. Знаешь ли, что я собираюсь делать, жена?

Женщина утвердительно кивнула головой.

— Соберу крестьян и засыплю телеграммами Анкару. Сообщу, что тут вспыхнуло восстание, горы захвачены разбойниками, что они создали свое правительство. Сюда направят полк или отряд горных войск, и все будет в порядке. Всех арестуют. Правительство подавило большое восстание курдов, а тут всего-навсего два-три босых и хромых разбойника… Я приказал телеграфисту, чтобы он ничего не передавал в Анкару о разбойниках и о волнениях в уезде. Но года через два, когда земли деревни Вайвай перейдут в мои руки, я знаю, что я сделаю с этими разбойниками…

Али Сафа-бей задумался и, подняв голову, снова стал шагать по комнате.

Но Али Сафе-бею пришлось ждать не два года, а гораздо больше, пока он смог осуществить свой план. Выбрав удобное время, он телеграфировал в Анкару, что на касабу напали разбойники, и просил немедленно выслать полк солдат. С помощью присланных войск он ликвидировал враждебные ему отряды разбойников.

Дверь приоткрылась, и это вывело Али Сафу-бея из задумчивости. Слуга сказал:

— Какой-то человек с перевязанной головой и с длинной бородой хочет видеть тебя, господин.

— Пусть войдет, — сказал Али Сафа-бей.

Вошел старик и со стоном бросился на колени.

— Здравствуй, господин мой, брат мой, Али Сафа-бей!

— Здравствуй.

— Отец твой, Али Сафа-бей, был моим лучшим другом. И вот я, Абди, пришел в твой дом. Спаси меня! На моих глазах сгорела моя родная деревня. Только ты можешь спасти друга твоего отца. Вся надежда на тебя. Ноги твои целовать буду! Ведь мы с твоим отцом были как родные братья… Спаси меня!

— Не тревожься, — улыбнулся Али Сафа-бей. — Передохни немного, потом поговорим.

— Как же мне не тревожиться? — ответил Абди-ага. — Этот элодей занес над моей головой клинок. Он сжег большую деревню, чтобы расправиться со мной. Мою деревню, Актозлу. Я боюсь… Ноги твои целовать буду, спаси меня, Али Сафа-бей! Я и днем не могу спать, не только ночью.

— Абди-ага, — насмешливо сказал Али Сафа-бей, — я слышал, что этот твой Тощий Мемед — мальчишка.

— Это неправда, неправда! — вскочил Абди-ага. — Он сейчас высок, как тополь. Я видел его своими глазами, когда он поджигал дом. Он выше нас двоих! Да, он был ребенком, но сейчас он выше нас. Разве ребенок может сделать то, что он сделал?

— Не беспокойся, ага, — сказал Али Сафа-бей. — Найдом и на него управу. Выпей-ка кофе!

Дрожащими руками взял Абди-ага чашку, протянутую ему слугой.

В комнате приятно запахло кофе. Абди пил, причмокивая. Вошла жена Али Сафы-бея и села на тахту возле Абди-аги.

— Пусть никогда не повторятся твои страдания. Сердце обливалось кровью при известии о постигшем тебя несчастье. Ах, что он сделал с тобой! Но ничего, Али Сафа-бей расправится с ним. Да поможет ему аллах! Не горюй, — успокаивала хозяйка Абди-агу.

После пожара Абди-ага стал заговариваться. Он говорил сам с собой, рассказывал о пожаре. Он рассказывал всем, с кем встречался, не обращая внимания на то, слушают его или нет.

Люди сочувствовали Абди-are, проклинали Тощего Мемеда. Каймакам, начальник жандармского управления, жандармы, чиновники, писари, жители касабы — все разделяли его горе. Когда он говорил, на глазах у него блестели слезы и нельзя было не пожалеть его.

Увидев перед собой женщину, готовую слушать его, Абди-ага обрадовался. Как только Абди-ага начинал свой рассказ, он становился жалким, печальным, лицо его менялось, и на нем можно было прочитать трагедию той ужасной ночи.

— Мы все переживаем твое горе. Вчера к нам приходила жена каймакама, она сказала, что муж ее взбешен. Он приказал во что бы то ни стало арестовать разбойника.

Как можно поджечь такую деревню? Жена каймакама хотела тебя увидеть. Что, говорит, он за человек, если сумел убежать из горящего дома. Все мы сочувствуем тебе. Вот только кончит Али Сафа-бей свои дела с деревней Вайвай. Потом он возьмется за них. Ни один разбойник не уйдет живым с гор.

Во время этого разговора Али Сафа-бей шагал из угла в угол, ударяя своей плеткой с серебряной ручкой по голенищам начищенных до блеска сапог.

— О, моя госпожа! — сказал Абди-ага; губы его дрожали. — Если бы вы знали, что я пережил. Даже рабы не испытывали таких ужасов. Ох, моя госпожа, Хатче была обручена с моим племянником. Но гяур похитил Хатче. Ну и бог с ним! Здесь мы бессильны. Когда соединяются два любящих сердца, для них и сеновал — перина. Разве нет больше невест для моего Вели? Стоит ему только рукой махнуть — пятьдесят невест явится. Я хозяин пяти деревень. И дед мой, и отец тоже были богатыми. Я не злопамятный. Думал, Мемед возвратится в родную деревню, хоть он и похитил невесту моего племянника. Ведь крестьяне моих деревень — мои сыновья. Говорили: взрасти ворона — он тебе глаза выклюет. А я не верил. Говорили: жалость приносит горе, но я снова не верил. И оказался глупцом. Пусть теперь скитается, где ему угодно. Выходит, что я пригрел змею. Я простил ему то, что он похитил невесту моего племянника, и пустил его в деревню. Но он убил моего племянника и ранил меня. Еще немного, и я бы погиб. Теперь взгляните, сколько я ему сделал добра и как он мне отплатил…

— Ах, Абди-ага, Абди-ага, — запричитала жена Али Сафы-бея. — Этим людям нельзя делать добро. Наш Али Сафа-бей никогда никому не делает добро.

— Да, вы правы. Не нужно было делать ему добро, но теперь уже поздно. Я его кормил, а он, неблагодарный, плюнул мне же на стол. После того как этот негодяй меня ранил, он бежал к разбойникам. Пусть идет, подумал я, аллах его накажет. Пусть становится кем хочет — разбойником, беглецом… Мне сказали, что он поклялся убить меня и с отрядом разбойников идет в деревню. Да, да, госпожа моя, с целым отрядом! Он хвастал, что идет пить мою кровь, как шербет. Видите вы мою доброту и дела этого бандита! Что ему надо от меня, старого человека? Я уже одной ногой в могиле. Я все время молюсь аллаху о своей душе. Мне уже не до земных дел. Но этот окаянный может прийти и убить меня. Поэтому я убежал из деревни, покинул дом, семью и укрылся в Актозлу, в доме нашего родственника Хусейна-аги. Лучше было мне не прятаться там. Из-за меня большая деревня сгорела дотла!

— Лучше бы ты укрылся в нашем доме. Тогда этого не случилось бы, — сказала жена Али Сафы-бея.

— Как знать, дочь моя! Мог ли я подумать, что может натворить этот окаянный? Даже мысли у меня таком не было. Ах, дочь моя, большая деревня стала грудой пепла! Бедняги остались без крова, босые и нагие. Несчастные дети — без куска хлеба. Когда смотришь на них, сердце разрывается. Им нечего надеть на себя. Зимой придется голодать, так как у многих погиб скот. Мне не жаль никого, кроме детей. Когда я вижу детей бедняков, я забываю о своем горе. Я послал Хромого Али в деревню за пшеницей для бедняков. Сердце разрывается, глядя на этих несчастных людей. Я всегда заботился о судьбе бедноты. Этот окаянный подожжет и мою деревню. Раз уж ему понравилось… Подожжет и превратит в пепел… Дочь моя, этот волк узнал, где я нахожусь, и пришел ночью в Актозлу со своим отрядом. Когда меня позвал кто-то среди ночи, я сразу догадался, что это он. Как раз накануне я видел его во сне. Так ясно, как наяву! Мне стало страшно… Хусейн-ага не выдал меня этому окаянному. Разве мог он выдать? Тогда окаянный стал ломать дверь, а потом стрелять. Он велел Хусейну-аге с семьей выйти из дому. Хусейн-ага с детьми вышел. Что ему оставалось делать? Потом проклятый потребовал, чтобы я сдался. Но я не сдался и стал обороняться. Тогда он поджег дом. Пламя охватило его со всех сторон. Три человека обстреливали дверь. Выйти было невозможно. Кроме одной двери, в доме не было другого выхода. Я метался по дому, охваченному дымом и пламенем. Несколько раз я уже хотел было выбежать, но каждый раз останавливал себя и думал, что лучше сгореть, чем погибнуть от его руки. Огонь был все ближе… Дым окутал меня… Я не видел двери и метался из угла в угол, потеряв всякую надежду на спасение. Вокруг меня падали горящие балки… Я решил, что пришла моя смерть, и подумал о детях своих — крестьянах. Ведь если я умру, то и крестьяне моих пяти деревень умрут от голода. Бедные, подумал я. Мои волосы и одежда загорелись… Борясь с огнем, я бросился на пол…

Теряя сознание, я вдруг услышал, что кто-то зовет меня. Это была старшая жена Хусейна-аги. Она разыскала меня в этом дыму, завернула в огромное одеяло и вынесла из дома. Этот негодяй думает, что я сгорел. Если бы не жена Хусейна-аги, я действительно бы сгорел. Или они убили бы меня, если бы увидели! Но они не догадались посмотреть, что выносила жена Хусейна-аги.

Глаза женщины наполнились слезами.

— Ну и хорошо, что не догадались!

— Разбойники ждали, пока сгорит дом Хусейна-аги, — продолжал Абди-ага. — Наконец дом сгорел. Загорелись соседние дома. Дом Хусейна-аги подожгли из-за меня, но они знали, что он человек богатый. Ему ничего не стоит построить новый. Но что нужно этим окаянным от бедных крестьян? Ведь они этой зимой останутся без крова.

— Несчастные, — хныкала жена Али Сафы-бея. — Ничего, Али Сафа-бей кончит тяжбу с деревней Вайвай, ни одного разбойника не оставит он в горах! Телеграмму за телеграммой будет посылать в Анкару Исмету-паше[29]… Прибудут воинские части, потому что одним жандармам не справиться… Всех разбойников выловят и повесят. Поджигают деревни! А мы-то много лет поддерживаем разбойников! Али Сафа-бей все деньги тратит на них, на покупку боеприпасов. Поскорее бы закончились эти дела с деревней Вайвай!

Во время всего этого разговора Али Сафа-бей молча шагал из угла в угол, но, услышав последние слова жены, он словно очнулся и, взяв жену за руку, спросил:

— Что ты говорила Абди-аге?

— Ничего особенного, Али Сафа-бей — вмешался Абди-ага. — Да я же не чужой!

— Будь он чужим, разве я стала бы ему обо всем рассказывать? — оправдывалась женщина.

Али Сафа-бей грозно посмотрел на жену, давая понять, что она сболтнула лишнее.

— Ступай в другую комнату, — сказал он, — мне нужно поговорить с агой с глазу на глаз.

Женщина с виноватым видом вышла из комнаты. Али Сафа-бей улыбнулся и подсел к Абди-аге. Положив руку ему на колено, он сказал:

— Я долго думал, ага. С Тощим Мемедом не так легко справиться. Ты имеешь все основания бояться его. Можно не бояться правительства, крестьян, но человека, поджегшего большую деревню, и в самом деле надо опасаться. Уже неделю жандармы разыскивают его в горах и не могут найти. Пятьдесят крестьян из деревни Актозлу тоже ищут его. Пятнадцать вооруженных людей из его деревни идут по его следам и не могут поймать. Такого человека можно бояться.

Абди-ага то бледнел, то заливался краской. Неожиданно он схватил руки Али Сафы-бея и начал целовать их.

— Сделай что-нибудь! Избавь меня от этого проклятого. Завтра он подожжет все деревни на Чукурове! Сделай что-нибудь!

— Трудно будет с ним справиться, очень трудно, но можно, — с гордостью сказал Али Сафа-бей.

— Делай что хочешь!

— Я сделаю все, что в моих силах. Но и у меня к тебе будет одна просьба… — добавил Али Сафа-бей.

— Я к твоим услугам, — с волнением ответил Абди- ага, поднимаясь. — Я готов жертвовать чем угодно, душу за тебя отдам!

— Спасибо, — сказал Али Сафа-бей, усаживая Абди на место. — Я знал, что ты мне предан. Только не подумай, что я с тебя что-нибудь потребую за это дело. Об этом больше ни слова. С Тощим Мемедом я расправлюсь. Но не вздумай отблагодарить меня как-то за это!

— Клянусь аллахом, не подумаю! — воскликнул Абди- ага.

Али Сафа-бей помолчал и снова взглянул в глаза Абди-аге.

— Ты знаешь, Абди-ага, что и у меня много дел. Слава аллаху, за последние годы хлопот стало меньше. Меньше-то меньше, но все равно тяжба из-за земель деревни Вайвай не дает мне спокойно спать.

— Да, я знаю, — сказал Абди-ага. — Земли деревни Вайвай принадлежали твоему отцу. Он их засевал. После его смерти крестьяне захватили земли. Ты тогда еще учился в школе. Купчая грамота, которая у тебя есть, обеспечивает твое право на эти земли. Я тебе давно говорил. Это известно крестьянам моих пяти деревень, да и в Актозлу. Да что говорить, все об этом знают. Ты предоставь земельные дела мне. Через шесть месяцев земли деревин Вайвай будут твоими.

— Многих я выселил, и теперь они боятся туда ногой ступить. Все убежали в Юрегир. Но они не унимаются.

— Предоставь все дяде Абди. Я на такие дела мастер. Увидишь, как я выиграю эту тяжбу.

— Через неделю из Сирии прибудут боеприпасы.

— Что ты с ними сделаешь?

— Я переправлю их отряду Калайджи.

Абди-ага встал и поклонился:

— Абди-ага всегда к твоим услугам.

Али Сафа-бей стал упрашивать Абди-агу остаться. Но Абди-аге казалось это неудобным.

— Нам не следует встречаться в эти дни. Люди не должны видеть нас вместе, — сказал Абди-ага.

XVI

В ту ночь Мемед и Джаббар шли без передышки. На рассвете они добрались до скалы Акча и остановились перевести дух. За всю дорогу они не обмолвились ни словом.

Наконец они поднялись на скалу Акча, сели на камень и, повернувшись лицом к восходящему солнцу, стали смотреть вниз на Чукурову.

Туман рассеивался, вдали виднелись деревни, дороги, холмы и извилистая, сверкающая лента реки.

Взошло солнце, и туман исчез. Перед ними расстилалась бескрайняя равнина. Каждое дерево, каждый камень сверкали в лучах яркого солнца. Как на ладони лежали разноцветные поля, частью засеянные, частью вспаханные — черные, красные, серые.

Джаббар первый нарушил молчание.

— Смотри, Мемед, — сказал он, — вчера вечером мы были вон там.

Не поворачивая головы, Мемед ответил:

— Да, там.

Джаббар понял, что Мемеду не хочется разговаривать; он замолчал. Но ему хотелось говорить, словно кто-то подталкивал его изнутри.

— Всмотрись в глубь Анаварзы! Вон то черное пятно — это заросли. Там — болота Агджасаза… Актозлу все еще дымится. Видишь дым? Видишь?

— Вижу, — грустно ответил Мемед, опустив голову.

— О чем ты думаешь? — спросил Джаббар.

— Сгорел ли этот гуяр — вот о чем я думаю. И еще я думаю о бедных жителях Актозлу, ведь на них свалилась беда. Чем я могу им помочь?

— Не думай об этом, — успокаивал его Джаббар. — Что ни делается — все к лучшему.

— Да, дело сделано.

— Пойдем к Сары Уммету. Переночуем у него, а завтра уйдем в горы.

У Мемеда заблестели глаза:

— Знаешь, о чем я думаю, Джаббар? Я пойду на равнину Дикенли. Соберу крестьян пяти деревень и скажу им, что Абди-аги больше нет на свете. Скажу им, что они больше не батраки и скот — их собственный, и земля тоже. Сейте, сколько можете! Пока я в горах, можете быть спокойны! Убьют меня — сами за себя постоите. Потом выйдем на равнину и сожжем колючки. Никто не пойдет на свои участки, пока мы этого не сделаем.

На глазах у Джаббара показались слезы.

— Вот здорово! Деревня без хозяина! Что заработал— все твое!

Мемед улыбнулся:

— Да, что заработал — твое…

— С оружием в руках мы будем охранять их земли.

— Но это еще не все, — сказал Мемед.

— Что же еще? — с любопытством спросил Джаббар.

— Мы обязательно должны еще что-то сделать!

— Что же, что?

— Мы причинили много горя беднякам Актозлу. Из- за нас сгорели их дома.

— Все это так, но что мы можем сделать?

Джаббар встал, расправил широкие плечи, потянулся.

Мемед тоже расправил плечи и поднялся. Сильно похудевшее лицо его покрывал темный загар. Но на нем не было видно и следа усталости. С тех пор как Мемед стал разбойником, он изменился. В походке, в каждом движении чувствовалась сила, ловкость. В манере говорить — уверенность в себе.

В голове Мемеда снова промелькнул блеск желтой латуни…

— Крестьянин будет хозяином того, что заработает своим трудом, — сказал он. — А мы будем их охранять. У каждого будет своя земля.

— Да, да, у каждого будет своя земля! И мы будем сторожить ее! — радостно воскликнул Джаббар.

Они спустились по восточному склону скалы и быстро зашагали по тропинке.

— Быть может, нас преследуют жандармы? — спросил Джаббар.

— Они наверняка нас ищут. Мы должны свернуть в лес, — ответил Мемед.

— Да, ты прав.

— С тех пор как мне пришла в голову мысль о земле, мне не хочется умирать.

— Умирать? — испуганно спросил Джаббар.

— Да, умирать…

Перед глазами Мемеда возник образ Реджепа Чавуша.

— Вот наш Реджеп… Я так и не смог как следует узнать его. Даже умирая, он хотел сделать нам добро. А как он радовался пожару… Я так и не смог понять его. Реджеп всех любил и всем был враг. Деревня горела, а он радовался. Если бы мы сделали что-нибудь хорошее для крестьян, мне кажется, он бы тоже радовался.

Джаббар жадно вдыхал освежающий запах хвои. Он держал в зубах сосновую веточку и время от времени принимался ее жевать.

— Мне тоже так кажется, — сказал он.

— У меня легко на сердце, — сказал Мемед. — Даже голова кружится. Не знаю, плакать или смеяться? Земля… А что скажут крестьяне?

Легкий прохладный ветерок доносил аромат майорана.

Только после полудня они вышли из лесу и оказались недалеко от дома Уммета.

— Как только солнце зайдет, пойдем к Уммету, — сказал Мемед.

Друзья сели. Они глубоко дышали. По их лицам градом катился пот.

Солнце зашло. Быстро стемнело. Казалось, над Чукуровой опустился черный занавес. Небо было усыпано звездами.

На востоке мерцало какое-то созвездие. Время от времени падала звезда. Оставляя за собой светящийся след, она скрывалась за темным массивом гор. Друзья поднялись и пошли к дому Сары Уммета.

— Уммет, — тихо позвал Мемед.

Долго никто не отвечал. Наконец дверь отворилась, выглянул Уммет. Узнав Мемеда и Джаббара, он испугался и что-то забормотал.

— Здравствуй, Уммет. Как поживаешь? Какие новости? — спросил Мемед.

Наклонившись к Мемеду, Уммет шепнул:

— Тихо!

Мемед сразу догадался, в чем дело.

— Идите за мной, — продолжал Уммет. — Я покажу вам путь в горы. Здесь полно…

— Мы умираем с голоду, — сказал Джаббар.

— Тогда погодите немного.

Уммет вошел в дом и через несколько минут снова вышел.

— Пошли, — сказал он.

Полтора часа поднимались они к вершине горы, карабкаясь по скалам, пробиваясь через густой лес.

Наконец Уммет остановился передохнуть.

— Да разорится ваш дом! — сказал он. — Мыслимо ли это? Поджечь большую деревню на Чукурове! На это не решился бы даже Гизик Дуран[30]. Как это у вас получилось?

— Какие новости? — перебил его Джаббар. — Расскажи-ка нам, Уммет.

На небольшой полянке Уммет снова остановился и, переведя дыхание, сказал:

— Вот что. Из десяти деревень собрались вооруженные крестьяне: около тысячи человек. Вот уже два дня, как они вместе с жандармами разыскивают вас. Все перевернули, заглядывают во все щели. Если вы им попадетесь, разорвут на куски. Слыханное ли дело — поджечь большую деревню!.. Ну ладно, подожгли, но…

Уммет замолк.

— Что ж, если подожгли? — задыхаясь, спросил Мемед.

Уммет не ответил. Мемед повторил вопрос.

— Да ничего, — ответил Уммет. — Подожгли и все…

Уммет не знал, как все это случилось, и потому решил переменить тему разговора. Но волновавшая его мысль не давала ему покоя.

— Подожгли деревню, — невольно вырвалось у него. — Но хоть этого подлеца вы убили?

— Он сгорел в доме Хусейна-аги.

— Вот здесь пещера. Сюда никто не придет. Спрячьтесь здесь, пока они не уйдут. Хромой Али сейчас в Деирменолуке. Завтра я принесу вам еду. Никуда не уходите отсюда.

Уммет подошел к пещере.

— Вот здесь, — сказал он. — Если жандармы найдут вас, не вздумайте бежать обратно на Чукурову. Там вас ждет смерть. При опасности поднимайтесь на вершину горы. Внизу течет река Кешиш. До свидания!

Уммет ушел, а друзья сели возле пещеры и быстро расправились с едой, которую он им оставил.

— Я пойду немного посплю. Когда захочешь спать, разбуди меня, — сказал Джаббар.

Мемед не ответил. В голове его снова мелькнул блеск желтой латуни…

Земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает, думает Мемед. Жив или умер Абди-ага — все равно земля принадлежит крестьянам. Поросшая колючками земля охвачена бушующим пламенем. Огонь бежит по равнине, словно стремительный поток воды… Огненный вихрь мечется в темноте ночи… И так — десять, пятнадцать дней, месяц. Наконец огонь гаснет, колючки превращаются в черную золу, густо покрывающую землю. С равнины Дикенли доносятся песни. Крестьяне, идущие за плугом, теперь не раздирают ноги колючками… В деревне Деирменолук сыграют веселую свадьбу. Дурмуш Али спляшет на одной ноге, а другой ногой будет выделывать такие штучки, что все упадут со смеху. Если б Реджеп Чавуш знал об этом, он бы порадовался. Но он спит в зарослях Анаварзы.

Вдруг Мемеда охватил страх. Более тысячи вооруженных крестьян!.. Это немыслимо. Что они будут делать в горах? Сгорела деревня. Какое им дело до нее? Да еще рота жандармов! Не бойся, Мемед! Что ж, пусть будет так. Страх его рассеялся. Пусть их будет даже полторы, две тысячи, сколько угодно. Он не боится. У него больше трехсот патронов; ни один из них не пропадет даром. Он уверен в этом так же, как в том, что будет жить.

До самого утра Мемед думал обо всем этом. Из головы ни на минуту не выходила Хатче. Он представил себе тюрьму и в ней свою Хатче. Сердце его сжалось от боли. Сколько горя может вынести один человек! Мемед зло выругался.

Джаббар проснулся, когда солнце было уже высоко. Щурясь от яркого света, он спросил:

— Почему ты не разбудил меня?

— Мне не хотелось спать.

— Давай съедим по куску лаваша, и ты поспишь.

— Давай.

Джаббар принес узелок и развязал его. В узелке были зеленый лук и брынза. Положив их на лаваш, они скрутили трубочки и стали медленно есть. Потом подошли к роднику, бьющему из скалы, и жадно прильнули к воде.

— Я прилягу на солнце, — сказал Мемед.

— Ложись, — ответил Джаббар.

Мемед заснул сразу, как ребенок. Лицо его было спокойно, в нем было что-то детское. Когда он проснулся, солнце стояло прямо над головой. Было жарко. Мемед размялся, умылся родниковой водой и только тогда пришел в себя.

— Как бы этот Уммет не напакостил нам, — сказал Джаббар.

— Не напакостил?

— А кто его знает?

— Нет, он не сделает ничего плохого, не решится; но мы все равно уйдем отсюда. Пойдем в Деирменолук?

— А если попадем в ловушку?..

— Разбойники не попадают в ловушку, они сами заманивают в нее своих врагов.

— А может быть, мы все-таки подождем Уммета? — предложил Джаббар.

— Да, ты прав. Нельзя уходить, не сказав ему.

Спустя час внизу, о кустарнике, послышался треск.

Мемед и Джаббар укрылись за камни. Треск приближался. Наконец из-за деревьев показался Уммет. Увидев Мемеда и Джаббара, спрятавшихся за камнями, Уммет улыбнулся. Улыбнулся и Мемед.

— Они потеряли надежду найти вас, — сказал Уммет. — Я сказал им, что разбойники, которые вчера подожгли деревню на равнине Анаварза, не могут быть сегодня в горах Акарджа.

— Здорово ты их обвел вокруг пальца! — сказал Джаббар.

Уммет взял за руку Мемеда.

— Я полюбил тебя, как родного брата, — сказал он. — Ты очень хорошо сделал.

— С треском горело, — хвалился Джаббар.

Уммет молчал.

— Братец Уммет, как ты думаешь, а что, если земля будет принадлежать тому, кто на нем сеет? — спросил Мемед.

— О, это было бы очень хорошо.

— А если и волы, которыми крестьянин пашет, тоже будут его собственными?

— Ничего лучше не придумаешь.

— А хорошо ли будет, если поджечь колючки, а потом вспахать землю?

— Очень хорошо…

Джаббар взял узелок с хлебом, который принес Уммет, и привязал его к поясу.

— Счастливо оставаться, Уммет, — сказал Джаббар.

— Если придется трудно, вспомните обо мне, — сказал Уммет. — Я буду беречь вас, как родных братьев. Я тебя очень полюбил, Мемед. До свиданья!

Мемед, шедший впереди, остановился. Джаббар подошел к нему. Мемед сильно сжал руку Джаббара, в которой тот держал винтовку. Они долго смотрели друг другу в глаза.

— Эх, брат, — восторженно сказал Мемед, — я так рад, так рад, что мы решились на это…

XVII

Деревня Карадут раскинулась на берегу реки Джейхан. Возле деревни река разливается, словно озеро. Течение здесь слабое, кажется, что вода стоит на месте. Раз в десять-пятнадцать лет Джейхан меняет свое русло, оставляя после себя много ила. Вот почему эти районы Чукуровы плодороднее других. Самая дорогая земля здесь оправдывает себя.

Поместье, которое Али Сафа-бей недавно прибрал к рукам, граничило с землями деревни Карадут. Больше половины поместья досталось ему после ухода армян, другую половину он силой и хитростью захватил у крестьян деревни Карадут. Много лет длилась тяжба Али Сафы- бея с крестьянами. Дело нередко доходило до перестрелки.

Рассказ об интригах и мошенничествах, с помощью которых Али Сафа-бей захватил плодородные земли деревни Карадут, мог бы составить целую книгу. В этой тяжбе выявилась вся безграничная алчность Али Сафы-бея. Крестьяне увидели, на какую подлость способен Али Сафа- бей из-за клочка земли.

Сары Бекир был единственным грамотным человеком в деревне Карадут. Еще когда он учился в школе, о нем говорили как о способном ученике. Сары Бекир был человеком смелым, дерзким и прямым. За всю свою жизнь он ни разу не солгал. Это был высокий сухопарый человек с улыбающимся, ясным, как у ребенка, лицом. Сары Бекир мешал Али Сафе-бею. Не будь Бекира, он давно бы прибрал к рукам все земли деревни Карадут. Сары Бекир, словно скала, преграждал ему путь. Бекир мог постоять за себя и за других. Крестьяне любили его и повиновались ему во всем.

Долгое время Али Сафа-бей ничего не мог с ним сделать. Тяжба его с крестьянами затянулась. Крестьяне не хотели идти на уступки. Это продолжалось до тех пор, пока…

Атаман разбойников Калайджи Осман был двоюродным братом Бекира. Лентяй и бездельник, он был мальчиком на побегушках у Али Сафы-бея и обо всем доносил хозяину. Крестьяне ненавидели его. Поэтому Калайджи Осман не мог жить в деревне. Он давно бросил ремесло лудильщика и нанялся к Али Сафе-бею. Калайджи похищал у крестьян скот, поджигал их посевы, занимался грязными делами. Крестьяне были возмущены его бесчинствами. Но они уважали Сары Бекира и боялись Али Сафы-бея. Да и не хотели связываться с «этой собакой».

Сары Бекир справлял свою свадьбу. Веселилась вся деревня, пели песни, танцевали. Гремели барабаны, звенела зурна. В последнюю ночь свадьбы у дома Бекира раздалось три выстрела. Началась паника. Калайджи Осман смертельно ранил Бекира на глазах у невесты и, скрывшись в темноте, бежал в горы.

Долго судили и рядили о причинах, побудивших Калайджи застрелить Бекира. Что бы там ни было, а убийство во время свадьбы было невиданным делом. Этого-то уж никто не ожидал. «Проклятый! — твердили в один голос крестьяне. — Разве можно убивать такого человека? Чтоб ему ослепнуть!..» Одни говорили, что Али Сафа-бей дал ему денег и подговорил убить Бекира, другие — что Осман любил невесту Бекира и не мог смириться с их свадьбой; третьи — что Калайджи сошел с ума и застрелил Бекира. Люди, близко знавшие обоих, говорили, что они с детства не выносили Друг друга.

После убийства Бекира Али Сафа-бей попытался использовать Калайджи Османа в своей тяжбе с крестьянами. Осман собрал вокруг себя всех бродяг и преступников, чудом избежавших виселицы. Как злой демон, обрушивался он на бедных крестьян Чукуровы, осмелившихся выступить против Али Сафы-бея, беспощадно уничтожая врагов своего хозяина.

И все-таки даже после смерти Бекира Али Сафа-бей не смог присвоить себе ни одного вершка земли деревни Карадут. А Калайджи не смел и носа показать в деревню. Крестьяне презирали его и не считали за человека. Они не боялись его, хоть он с ног до головы был обвешан оружием.

Когда Тощий Мемед появился на Чукурове, все забеспокоились. Имя Мемеда не сходило с уст. Поджигатель, разрушитель семейных очагов! С тех пор как Тощий Мемед поджег Актозлу, о нем слагали дестаны. Толпы любопытных из окрестных деревень шли смотреть на пепелища в Актозлу.

Жители Актозлу рассказывали всем о Тощем Мемеде: «Он словно великан. С огромным факелом в руке ходил Мемед от дома к дому и поджигал. Точно ветер, летел он по деревне. Если пламя сразу не охватывало дом, он возвращался и снова поджигал его. О, если б вы видели Тощего Мемеда! В темноте ночи из его глаз сыпались искры. То он был высокий, как тополь, то низкий, как трава. Пули не могли его свалить». В каждой деревне о Тощем Мемеде рассказывали по-разному, сочиняя всякие небылицы.

Однажды Али Сафа-бей встретился с Калайджи Османом, как обычно, в городском саду и предложил ему покончить с Тощим Мемедом. Осман обрадовался, но ничем не выказал свою радость.

— Трудное это дело, Али Сафа-бей, — сказал он. — Очень трудное. Нелегко расправиться с таким человеком.

— На Чукурове о Тощем Мемеде сложили легенды. Если хочешь убить его, то убей сейчас, и имя твое прославится повсюду. Не упусти такого случая! Если ты убьешь Мемеда, вся Чукурова будет нашей.

— Трудно, — ответил Калайджи.

— Не бойся, — подбодрил Али Сафа-бей, хлопнув Османа по плечу.

— Трудно, по посмотрим. Может быть, найду способ разделаться с ним.

— Ты должен найти его во что бы то ни стало. Тощий Мемед смел, но еще молод. Он не знает гор. Замани его в ловушку, и ему будет конец.

— Посмотрим, — сказал Калайджи.

Расставшись с Али Сафой-беем, Калайджи Осман направился к своим друзьям.

— Есть дельце. К тому же нетрудное.

Разбойники посмотрели на него.

— Появился Тощий Мемед, тот самый, что поджег деревню Актозлу. Его нужно убрать любым путем. Дадут столько, сколько запросите.

Для бандитов Калайджи убить Тощего Мемеда было так же легко, как выпить стакан воды.

С того времени, как в горах появился Калайджи, были уничтожены три банды. Говорили, что если считать и Сары Бекира, то Калайджи убил больше сорока человек.

Калайджи Осман был низкого роста. У него были голубовато-зеленые, неподвижные глаза. Редкая щетина торчала на щеках, точно иглы у ежа. Багрово-красная от загара тонкая шея и довольно широкие плечи делали его неуклюжим. Он носил голубые шаровары с обшитыми серебром карманами. Патронташи обвивали его с головы до ног. Они тоже были обшиты серебром. На боках сверкали револьверы, кинжалы и ножи с перламутровыми рукоятками. На груди висел бинокль. Из-под темно-красной фески на лоб выбивался рыжий чуб.

Смелости у Калайджи не было ни на грош. Он был хитрым и предпочитал не сталкиваться лицом к лицу с врагом, а наносить удар в спину. Он так ловко устраивал ловушки, что никому и в голову не приходило подозревать его. Все знали, что он действует по приказам Али Сафы-бея. Но и Али Сафа-бей охранял Османа. За все время банда Османа только два раза натыкалась на жандармов. Не успевали начать преследование, как гонец Али Сафы-бея предупреждал Османа. Зимой Осман обычно жил в отведенной для него комнате в доме Али Сафы-бея. Как только ему надоедала праздная роскошная жизнь в доме хозяина, он уходил в горы к своей банде. Банда Османа жила привольно. Когда в горах выпадал снег, бандиты спускались в ближайшую деревню и предавались разгулу. Деньги на все это давал Али Сафа-бей, и потому его приказания выполнялись беспрекословно. Скажи он им — умрите, и они расстались бы с жизнью.

— Кто из вас знает Тощего Мемеда? — спросил Калайджи.

Хорали, прислонившись к дереву, дремал. Услышав вопрос Калайджи, он очнулся.

— Я знаю его. Мы вместе были в отряде Шалого Дурду.

— Тогда иди сюда, — позвал Осман.

Хорали подошел. Положив руки на плечи Хорали, Осман сказал:

— Расскажи-ка, что за человек этот Тощий Мемед?

Хорали проглотил слюну и провел рукой по губам.

— Ничего особенного. Маленький, хилый, с большой головой и огромными глазами; на вид ему лет двадцать, но он очень серьезен. Его трудно понять тому, кто не видел, как он стреляет, кто не был с ним рядом в схватке. А стреляет он так метко, что попадает в монету. С первого дня своего прихода в отряд Тощий Мемед стрелял лучше Шалого Дурду. А ведь ты знаешь, как метко стрелял Шалый Дурду. Теперь он, наверное, попадает в ушко иголки. Ловкий он, этот Мемед. Во время ссоры в шатре кочевников если бы он захотел, то мог бы убить и Шалого Дурду и всех нас. Но он не сделал этого. Разве стал бы терпеть его оскорбления Шалый Дурду, если бы Тощий Мемед не был таким? Шалый Дурду боялся его…

— Уж и расхвалил ты этого Тощего Мемеда. Что он, нанял тебя своим защитником? — усмехнулся Осман.

— Ты просил рассказать о нем. Я сказал все, что знал и что видел. Да, таков Тощий Мемед.

Калайджи сел на землю и, обхватив руками голову, задумался. Думал он долго, а потом снова позвал к себе Хорали.

— Слушай меня внимательно. Доверял тебе Тощий Мемед?

— Нет…

— Почему?

— Я встал на сторону Шалого Дурду, когда Мемед выступил против него.

— Ну и что из этого?

— Просто он не доверял мне. Да он и своему отцу не доверился бы. Я думаю, что и Джаббару, самому близкому человеку, он тоже не доверяет.

— Уж и расписал ты новоиспеченного разбойника, прямо Гизик Дуран!

— Я его знаю.

— Так забудь о нем! — неожиданно закричал Калайджи. И, как это он делал всегда, когда злился, начал выдергивать торчавшие из носа волосы. — Ты хочешь сказать, что Тощего Мемеда не возьмет ни пуля, ни ловушка?

— Нет, я не это хотел сказать, — продолжал Хорали. — В ловушку может каждый попасть. Ведь Тощий Мемед еще новичок. Все зависит от того, какая ловушка.

— Надежда только на тебя, Хорали, — сказал Калайджи. — Ты все можешь. Ты самый опытный разбойник. Замани Мемеда в ловушку.

— Но ведь их двое,

— А второй кто?

— Длинный Джаббар.

— Джаббар еще мальчишка. Ей-богу, мальчишка.

— Я и говорю… Его-то чего бояться? Или и его…

— Кончай обоих… — сказал Калайджи и добавил: — Сначала найдем их. Потом ты пойдешь и пригласишь его к нам в отряд. Если откажется, придумаем что-нибудь другое.

— А может, согласится. Тогда мы легко справимся с этим дельцем. Он ведь еще ничего не знает о ловушках.

— Итак, договорились? — спросил Осман.

— Договорились.

— Сможешь ли ты быстро узнать, где он сейчас? Есть у него постоянное место?

— Откуда у новичка может быть определенное место! — усмехнулся Хорали. — Но я его разыщу.

XVIII

Голодные, изнемогающие от усталости Мемед и Джаббар шли по горам и лесам, неся на себе груз боеприпасов. Согнувшись в три погибели, они с трудом передвигали ноги.

Темная, непроглядная ночь. Лишь редкие звезды мерцают на черном небе. Но вот звезды стали исчезать. Небо посветлело.

Вдруг раздался страшный грохот. Джаббар вздрогнул.

— Что это?

— Вода бьет из-под скалы, — ответил Мемед. — Помнишь, я рассказывал об этом месте, когда мы были здесь в первый раз…

— Тогда, может, отдохнем немного у родника?

— Нет, нельзя, — сказал Мемед.

Он очень устал, но шел все время без передышки. Не останавливаясь, Мемед спросил:

— Что с тобой, Джаббар, ведь мы почти дошли. — Он на мгновение остановился и глубоко вздохнул. — Что с тобой? Вот дойдем до деревни — тогда передохнем. В деревню мы должны войти до рассвета. Да, да. Столько прошли, а ты… Вот уже и деревня. Не правда ли, брат?

— Это я так… Не обращай внимания.

Мемед шагал все быстрее, до деревни было уже близко. Джаббар, напрягая последние силы, еле поспевал за ним.

Они вошли в деревню, когда на востоке забрезжил рассвет. Несколько собак, не признав Мемеда, с лаем бросились на них. Мемед поспешил к дому Дурмуша Али.

— Дядя Дурмуш Али!

Дурмуш Али тотчас отозвался.

— Это ты, Мемед?

— Я.

— Сейчас иду. Добро пожаловать, сынок. Что ты сделал с гяуром? Мы слыхали, что ты поджег Актозлу, и гяур сгорел.

Дурмуш Али открыл дверь.

— Кто сказал вам об этом? — спросил Мемед. — Все крестьяне знают?

— Все. Дай аллах тебе здоровья. Все мы рады. Смерти не радуются, но он заслужил ее. Даже жена его обрадовалась. Получил, говорит, по заслугам. Слезинки не проронила. Заходите в дом, дети мои. А где же третий? Тот, пожилой?

— Лучше не спрашивай, — печально ответил Мемед.

— Да простит его аллах. Сейчас я разожгу огонь. Вы ведь голодны?

— А откуда вы знаете о наших делах? — допытывался Мемед.

— Не догадываешься? Разве ты не знаешь, что Хромой Али оказался слугой гяура? Он и рассказал. Когда начался пожар, Али шел к нам. Отойдя от Актозлу, он наблюдал за пожаром. А потом вернулся обратно и видел, как вытаскивали останки Абди-аги. Весь обуглился.

— Значит, Хромой Али перешел на сторону Абди?

Дурмуш Али поворошил в очаге угли.

— Да, сын мой. Эго не человек, а выродок.

Мемед засмеялся.

— Что, не веришь? — спросил Дурмуш Али, заглядывая ему в глаза.

— Быстро ты забываешь, дядя, что делал еще вчера…

— Запамятовал… Старость… — смутился старик.

— Да ты не расстраивайся, — похлопал его по плечу Мемед, — не из-за чего.

Они подсели к очагу. Дурмуш Али раздул огонь.

— Что еще новенького? — спросил он, улыбаясь.

— Ничего, — ответил Мемед.

За окном рассвело, и в комнату заглянули первые лучи восходящего солнца. Жена Дурмуша Али, Хюрю, крутилась возле Мемеда.

— Он трещал, когда горел? Ну-ка расскажи, как он горел. Если бы ты знал, Мемед, какое доброе дело сделал! Ха, трещал!

Она сняла суп с очага, растопила масло и влила в кастрюлю. Запах масла наполнил комнату.

— Значит, трещал? Говорят, даже кости — и те сгорели. Вот хорошо! Люди рассказывают, что деревня Актозлу превратилась в пепел. Ну и пусть!

Хюрю принесла скатерть, постелила на пол, перелила суп в большую миску и поставила ее посередине скатерти.

Мемед, задумавшись, неподвижно сидел с ложкой в руке. Он словно оцепенел. Джаббар взглянул на него. Мемед очнулся, опустил ложку в суп и начал быстро есть. В глазах у него снова появился злой огонек. Он словно опьянел. Кружилась голова, опять, как молния, промелькнул блеск желтой латуни… В зарослях колючек бушует пламя. Оно перебрасывается с одного куста на другой…

Мемед поднял голову. Его смуглое лицо просветлело.

— Знаешь, что я тебе хочу сказать, Дурмуш Али, — медленно произнес он.

Дурмуш Али непонимающим взглядом смотрел на Тощего Мемеда.

— Слушаю, сынок.

— Гяур, наверно, уже умер… — дрогнувшим голосом промолвил Мемед и умолк.

Убрали скатерть. Кочергой расковыряли угли в очаге. Огонь снова разгорелся.

В стороне стояли дети и, широко раскрыв глаза, с любопытством разглядывали Тощего Мемеда. Дурмуш Али уже два раза выходил из дому. А Мемед все молчал. Между тем Дурмушу Али казалось, что Мемед хотел сказать что-то очень важное.

— Ну, и что дальше? — не выдержал наконец Дурмуш Али.

— Вот что я думаю, — неуверенно начал Мемед. — Не знаю, что ты на это скажешь…

Он немного помолчал и потом быстро заговорил:

— Земли этой деревни и других четырех деревень… все, все земли… кто сколько засеет… А все, что засеял… Я с оружием в руках буду охранять вас. А поле с колючками мы подожжем.

— Не торопись, сынок, а то я что-то ничего не понял…

Мемед заговорил спокойнее.

— Я хотел сказать, что земли эти не гяура и не его отца.

Дурмуш Али почесал лоб, задумался.

— Земля общая, — продолжал Мемед. — Земля создана не этим гяуром. Крестьяне пяти деревень, как рабы, работают на него. На Чукурове нет никакого хозяина. Послушал бы ты Хасана Онбаши!..

— Издавна эти земли были общие, — вставил Дурмуш Али. — Еще до того, как на свет появился отец этого гяура. Он обманул нас и отобрал землю. До этого каждый пахал там, где хотел, и сеял сколько хотел.

— Так вот, — загорелся Мемед. — Снова будет так, как было. Так, как ты говоришь.

Дурмуш Али опустил голову.

— О чем задумался, Дурмуш?

— Как было бы хорошо… — прошептал Дурмуш Али. Слезы заволокли его глаза.

— Так будет! У меня к тебе просьба. Передай крестьянам всех пяти деревень, чтобы они пришли сюда. Поговорю с ними, а потом раздам им земли. Они избавятся от ярма. Участок, который крестьянин засевает, будет принадлежать ему. Волы тоже…

— Ох, если бы все было так! — воскликнул Дурмуш Али. — Если бы…

— Передай всем, чтобы пришли.

На почерневшей от копоти стене большой паук плел паутину.

Прислонясь к столбу, поддерживавшему крышу, Хюрю сучила пряжу и внимательно слушала разговор. Вдруг она уронила веретено. Ее охватила дрожь. С трудом овладев собой, она подбежала к Мемеду и стала целовать ему руки.

— Ради аллаха, сын мой, это правда? Ты это сделаешь? Никому не будем отдавать ни половины, ни двух третей урожая?

— Конец рабству, — твердо произнес Мемед. — До конца жизни я буду охранять ваши земли. С оружием в руках. А потом…

— А как же волы? — спросила Хюрю. — И они будут наши?..

— И волы тоже…

Женщина отошла в темный угол комнаты и заплакала.

Дурмуш Али вышел из дома. Постоял немного в нерешительности. Потом вернулся. Посмотрел на Мемеда. Лицо его показалось Дурмушу Али решительным, твердым, как скала.

— Сынок, кого я должен позвать сюда?

— Всех, у кого есть голова на плечах, — не глядя на него, ответил Мемед.

Дурмуш Али направился к Панджару Хосюку и рассказал ему обо всем. Панджар ничего не ответил. Он тоже был в нерешительности. Весть о появлении Тощего Мемеда и о том, что он задумал, быстро облетела всю деревню.

Крестьяне сначала обрадовались, но потом призадумались. Они не знали, что делать. Многие считали замысел Мемеда невыполнимым.

На улицу высыпали все — взрослые, дети. Крестьяне ходили от дома к дому, возбужденно разговаривали, с тревогой заглядывая друг другу в глаза. Потом все подошли к дому Дурмуша Али и остановились.

Мемед услышал гул толпы.

— Что там происходит? — спросил он Хюрю.

Вытирая слезы, она ответила:

— Крестьяне собрались у нашего дома, смотрят на дверь. Не пойму, чего они хотят…

Хюрю вышла на порог. Все взгляды устремились на нее.

— Что вам нужно? — сердито спросила она. — Чего вы собрались?

Крестьяне молчали.

— Что же вы молчите?

Опять пи звука.

— Хотите увидеть Тощего Мемеда? Тогда идите в дом!

Но опять никто не ответил.

— Да что вы стоите, как истуканы? Остолбенели, что ли? Можно подумать, что у каждого из вас в доме покойник. Вы только взгляните на них! И это мужчины! И вы считаете их мужчинами? — обратилась она к женщинам. — Обнимаете их, спите с ними? С этими олухами! Что вы стоите как вкопанные? Пляшите, веселитесь!

Толпа не двигалась.

— Черт вас возьми! Разве вы не слыхали? Тощий Мемед сжег Абди-агу! Он трещал, когда горел!..

Толпа зашевелилась.

— Да, да, трещал! — кричала Хюрю. — Деревня Актозлу сгорела целиком… Неужели вы не слышали. Вчера Тощий Мемед пришел к нам. Он в доме. Теперь не будем работать на Абди-агу. Как он трещал! Земля будет наша… и волы… все!..

Послышался чей-то неуверенный голос. Потом вдруг заговорили все разом. Поднялся невообразимый шум. Лай собак, пение петухов, кудахтанье кур, плач детей — все смешалось. Во дворах ржали лошади, кричали ослы… Такого смятения деревня Деирменолук не знала со времени своего основания.

Немного погодя над деревней взметнулось огромное облако пыли. Потом раздались веселые голоса, песни, звуки зурны и барабана. По толпе пронеслись возгласы:

— Ай да Тощий Мемед!

— Он и ребенком был особенным!

— Да, да, мы его давно заметили!

— Волы тоже будут нашими!

— Мы будем сеять на своих полях, как захотим!

— Не будем отдавать две трети урожая!

— Теперь не будем сидеть зимой голодные!

— И не будем попрошайничать, как собаки!

— Ай да Тощий Мемед!

— Не будем продавать своих коров!

— Нас никто не будет угнетать!

— Куда захотим, туда и пойдем!

— Каждый сможет позвать к себе гостей!

— Сбудется заветное желание каждого…

— Сами себе будем хозяева…

— Тощий Мемед!

— Ага горел с треском!

— Вместе с Абди-агой сгорела большая деревня!

— Вся Чукурова дрожит от страха!

— Вот какой наш Тощий Мемед!

— Хатче выпустят из тюрьмы!

— Все пять деревень устроят праздник!

— Наш Тощий Мемед!

— Мы все отпразднуем свадьбу Тощего Мемеда!

Два дня и две ночи люди радовались; непрерывно раздавались звуки зурны, гремели барабаны. Крестьяне других четырех деревень тоже веселились. Оттуда доносились глухие удары в барабан. По ночам поросшая колючим кустарником равнина ярко освещалась. Веселье, казалось, передавалось земле, камням, воде, деревьям…

В доме Дурмуша Али собрались уважаемые люди из пяти деревень. Все они то с недоверием и страхом, то с восхищением и любовью смотрели на Мемеда.

— Кое-кто из вас уже начал пахать свою землю, но многие еще не начинали, — сказал Мемед собравшимся. — У меня есть просьба.

Все закричали хором;

— Говори, Мемед, мы все сделаем!

— Почему перед тем, как пахать, вы не догадаетесь поджечь колючки?

— Нам и в голову это не приходило! — раздалось несколько голосов.

— Ведь если сначала сжечь колючки, пахать будет легче. Не так ли? — спросил Мемед.

— Конечно, легче! — закричали крестьяне. — Сначала сожжем колючки, а потом будем пахать.

Мемед встал, надел патронташ, взял винтовку и вышел из дома. За ним последовали крестьяне.

— На поле, заросшее колючками! — крикнул Лысый Мыстык. — Зурны, барабаны тоже туда…

— Отныне колючки не будут колоть ноги пахарей и волов, — сказал Дурмуш Али.

Крестьяне пошли в поле. Впереди всех шагал Мемед. Голова его была высоко поднята, глаза прищурены. За Мемедом шел Джаббар, за ним — крестьяне. Женщины и дети забрались на крыши домов, чтобы посмотреть на Мемеда. Звуки зурны и барабана умолкли. Воцарилась тишина.

Люди вышли из деревни и направились к полю с колючками. С гор дул осенний ветер.

Пройдя немного, Мемед остановился и задумался. Крестьяне с нетерпением ждали, что будет дальше. Мемед оглянулся. Перед ним раскинулась белоснежная равнина, заросшая колючками. Иногда раздавался треск. Эго под тяжестью маленьких улиток трещали, пригибаясь к земле, ветки кустарника.

— Джаббар! — тихо окликнул Мемед.

Раздвигая колючки, Джаббар подошел к нему.

— Что, брат?

— Эх, если бы не было колючек в ту пору, когда я ходил за плугом!

Джаббар улыбнулся.

Кое-кто из крестьян уже начал срезать кусты и собирать их в одно место. К ним присоединились и остальные. Через некоторое время выросла большая куча колючек.

— Хватит! — крикнул Дурмуш Али.

Он вытащил из кармана лучину, зажег ее и поднес к сухим веткам. Пламя мгновенно охватило кучу со всех сторон. Ветер раздувал огонь.

Крестьяне стояли полукругом возле огромного костра и смотрели на огонь Вскоре огонь перебросился на равнину. Запела зурна, загремел барабан, послышались песни и восторженные крики. Казалось, радость летела по равнине вместе с огнем. Песни сменялись танцами, танцы — песнями. Мелькали красные, зеленые, голубые платья женщин и девушек. Джаббар палил из винтовки в воздух.

До захода солнца Мемед молча бродил по полю.

Порывистый ветер гнал огромные языки пламени по равнине. Там, где прошел шквал огня, лежали обуглившиеся колючки.

Огонь катился на запад, вслед за уходящим солнцем. Горящие колючки трещали, пели, словно птицы.

Таким же медленным, тяжелым шагом, каким он шел на поле, Мемед отправился в деревню. Все двинулись за ним.

За ночь огонь охватил большую территорию, от холма Кыналытепе до Йылдызтепе, от родника до Кабаача, а затем перебросился и в другие деревни, вплоть до Чюрюкчинара.

Равнина на многие километры была озарена ярким светом.

Вдруг на горе Алидаг вспыхнул большой огненный шар. Вершина Алидага осветилась, словно был день. Все были удивлены. Впервые на Алидаге был огонь.

В это время к Мемеду подошли семеро крестьян. Это были лжесвидетели.

— Что ж, говорите, — сказал Мемед.

— Да, мы виноваты… — пробормотали они. — Нас заставили силой, Мемед.

— Знаю.

Мужчины опустили головы и отошли в сторону. На глазах у них выступили слезы.

От всего перенесенного за день Мемед до утра не мог сомкнуть глаз. Горе Хатче болью отзывалось в его душе.

Новое яркое солнце взошло над деревней Деирменолук. День выдался ясный. Деревня словно пробудилась после радостного сна. Необычными выглядели в лучах утреннего солнца и деревья.

На равнине догорал кустарник. Еще вчера белая, она сегодня стала сплошь черной.

Кто-то заметил на дороге Хромого Али. Мемед остановился и подождал, пока он приблизится. С трудом волоча хромую ногу, Али подошел к Мемеду.

Мемед взял его руку и погладил. Хромой Али обливался потом и прерывисто дышал. Они молча стояли друг перед другом. Осунувшееся, побледневшее лицо Хромого Али было усеяно морщинками. За несколько дней он постарел так, будто прошло пятнадцать лет.

— Что с тобой, Али-ага? Ты плохо выглядишь.

— Не спрашивай, — ответил Хромой Али.

— Плохие вести?

Али еще больше побледнел, руки у него задрожали.

— Лучше не спрашивай.

— Не пугай меня, Али-ага!

— Что случилось, того не воротишь. Сердце мое чуяло, — тихо простонал Хромой Али.

Мемед надвинулся на него:

— Говори!

— Этот неверный… гяур… он…

— Спасся! — выдохнул Мемед.

В него словно ударила молния. В глазах потемнело, он пошатнулся.

— Я говорил с ним, — сказал Али. — Он снял дом в касабе. Меня Абди послал к своей семье.

— Ничего, Мемед, не горюй, — пытался успокоить Мемеда Джаббар. — Он от нас не уйдет. Не сегодня, так завтра…

Жена Дурмуша Али истошно закричала:

— Ох, я несчастная, ой-ой-ой! И я должна была дожить до этого! Ой-ой-ой!

— Чего ты плачешь, тетушка? Все равно он больше не вернется в деревню. Земля ваша, и волы тоже. Пока мы живы…

Вскоре все знали, что Абди-ага не сгорел. Крестьяне разошлись по домам. На улице никого не осталось. Мертвая тишина сменила шум и оживление. Не слышно было ни лая собак, ни пения петухов. Казалось, в деревне не осталось живой души. Все, что недавно было в движении, бурлило, веселилось, словно вымерло.

Дурмуш Али сидел удрученный, опустив голову. Мемед задумался, положив голову на приклад винтовки.

После полудня деревня начала подавать первые признаки жизни. Захлопав крыльями, пропел на навозной куче петух. Его разноцветное, яркое оперение блестело на солнце, будто смазанное жиром. Залаяли собаки.

Из домов начали выходить крестьяне. Собираясь группами, они оживленно разговаривали.

— Подумаешь, стал человеком…

— Тоже мне человек…

— Ведь он сын несчастного Ибрагима.

— Земли нашего Абди-аги распределять вздумал!

— Вы только поглядите на него.

— Ему словно семь лет.

— Сопляк oн.

— Даже винтовку не умеет держать.

— А еще разбойником стал.

— Поджигает села.

— Как будто это отцовское наследство…

— Да, землю и скот Абди-аги распределяет, как свое добро.

— Подумаешь, человеком стал…

— Раньше собачонкой бегал у дверей Абди-аги.

— До вчерашнего дня…

— Нерадивый сын несчастного Ибрагима.

— А какой важный стал…

— Ленивая свинья!

— Из-за него девушка гниет в тюрьме.

— Хатче из-за него в тюрьме.

— Вы только посмотрите на него!

— Ха, сжечь колючки, чтобы крестьяне ноги не кололи!

— Облегчил труд…

— Пришел в село и распустил слух, что убил Абди- агу.

— Нашего хозяина…

— Наш хозяин таких, как он, сотнями расстреливал.

Большая толпа крестьян направилась к дому Абди-аги.

Люди поздравляли жену и детей Абди-аги.

Шум не утихал до полуночи.

Больше половины крестьян деревни были на стороне Мемеда. Они жалели, что Абди-ага не умер. Сторонники Мемеда не показывались на улицу. Дурмуш Али был убит горем. Жена его слегла в постель и словно онемела. Мемед тоже молчал. Один Джаббар говорил, не закрывая рта:

— Ноги Абди-аги не будет больше в этой деревне. Не бойтесь. Он вес равно скоро умрет. Непременно. Клянусь аллахом, умрет! Не расстраивайтесь. Сказал, умрет — значит, умрет!

Крестьяне молчали.

Не дожидаясь восхода солнца, Мемед с Джаббаром ушли из дома Дурмуша Али. Мемед шел с опущенной головой. Джаббар молча шагал рядом с ним. Когда они выходили из деревин, собаки с лаем бросились на них, но Мемед их и не заметил. Джаббар запустил в них камнем.

Колючки догорели. Выжженную землю покрывал черный пепел. Мемед остановился посреди поля. Джаббар не решался с ним заговорить. Он подождал, но Мемед продолжал стоять и, казалось, не собирался идти дальше. Подойдя к камню, Мемед сел на него, прижав к себе винтовку.

Взошло солнце. Мемед сидел, не двигаясь, словно окаменел. Его тень тянулась в сторону деревни. Солнце поднялось высоко, а Мемед все еще сидел, не двигаясь. Джаббар не выдержал, подошел и толкнул его.

— Что с тобой, брат?

Мемед очнулся. Казалось, он только что проснулся.

— Не горюй, брат, — сказал Джаббар. — Все люди смертны… Как-нибудь и с ним рассчитаемся.

— Рассчитаемся… — тихо повторил Мемед и посмотрел в бескрайнюю даль выжженной равнины.

XIX

Холм Сюлемиш густо усеян черникой. Везде, куда ни глянь, жмутся к земле ее небольшие темно-зеленые кустики. Они напоминают людям о пьянящей влаге, дурманящей голову уже одним своим видом. На узких тропах резкий запах черники, он расслабляет человека, клонит ко сну.

У подножия холма начинается равнина, гладкая, без единого камешка. Земля здесь сыпучая, мягкая. На равнине растут гранатовые деревья. От этого вся местность получила название Гранатовый сад. Весной равнина становится красной от цветов, над которыми вьются тучи пчел. В нижней части Гранатового сада протекает река Саврун. В верховьях она течет через горы Тавр, сквозь узкие ущелья. Саврун — маленькая, но бурная речушка. Она пробивается через скалы и, пенясь, несет свои воды в долину. Течение становится спокойным. Река разливается, словно озеро. Вода здесь не выше щиколотки. На ее поверхности торчат островки, поросшие высокой травой и густым кустарником. Но некоторые островки совсем лысые. Лишь изредка попадаются здесь пахучие кустарники да тамариндовые деревья с колючими листьями. По берегам реки растут магнолии с белыми ароматными цветами.

Много лет назад на самом большом островке, под названием Бостанджик, стали разводить дыни и арбузы.

Землю здесь у одного крупного землевладельца арендовал курд Мемо. У Мемо созревали самые крупные на всей Чукурове дыни и арбузы.

Сторожем на бахче был Хорали. Он работал тут много лет. Вокруг навеса разбросаны корки арбузов и дынь. Их облепили пчелы. В лучах солнца пчелы блестят и кажутся зелеными. Корки, разбросанные вокруг навеса, говорят о щедрости Хорали. Кто бы ни пришел, он всех угощал дынями и арбузами. Никто не мог уйти с бахчи, не отведав его арбузов и дынь.

Никто не знал, откуда появился Хорали на островке. Никто не знал, любил ли островок и свою бахчу Хорали, подобно тому как никто не знал, любил ли островок росшие на нем тамариндовые деревья. В душные летние ночи от протекавшей рядом речки Саврун веяло прохладой. Хорали не жаловался на жизнь.

В один из весенних дней крестьяне, как обычно, пришли сюда сажать дыни и арбузы. Но что они увидели? Островок исчез, на его месте была вода. С островком исчез и Хорали. В те годы разбойничество стало модой. Кто не ладил с властями, не уживался с женой, брал винтовку и уходил в горы. Начали поговаривать, что Хорали стал разбойником. Но мало кто этому верил.

А Хорали словно подменили. Сейчас он без устали разыскивал Тощего Мемеда, чтобы подстроить ему ловушку. В его душе творилось что-то неладное, острая боль, причины которой он и сам не знал, терзала сердце.

Сначала Хорали расспросил жителей деревни Деирменолук. Крестьяне послали его на гору Алидаг. Несколько дней бродил Хорали по Алидагу, разыскивая Мемеда. Все было напрасно. Хорали был взбешен. Он направился на равнину Мазылык. Но и там Тощего Мемеда не оказалось. Крестьяне, у которых он хотел узнать что-нибудь о Мемеде, будто не понимая, о чем идет речь, говорили:

— Ты спрашиваешь про Тощего Мемеда? Мы не видели его да и ничего о нем не слыхали.

В горах не было крестьянина, который бы не знал имени Тощего Мемеда и не говорил о нем с любовью. Поэтому, даже если бы кто-нибудь и знал, где укрывается Мемед, он все равно держал бы это в тайне. Так издавна повелось в этих местах. Вот почему так трудно было узнать убежище Тощего Мемеда.

Но Хорали не терял надежды. Он обшарил все горы. Наконец придумал новую хитрость. Всем, кого встречал на своем пути, Хорали говорил:

— Я из отряда Тощего Мемеда. Я потерял его после пожара.

Вскоре Хорали напал на след Мемеда. Он узнал, что Мемед скрывается у истоков реки Саврун.

Иногда Мемед ночевал у крестьян в близлежащих деревнях, а иногда в сосновом лесу на берегу реки. Там бродило много разбойников и грабителей, но Тощий Мемед не знался с ними и даже избегал. И разбойники ненавидели его за это и боялись.

Мемед устраивал себе постель на сосне, а Джаббар охранял его внизу. Когда наступала очередь Мемеда, он брал винтовку и охранял Джаббара, не слезая с дерева: Джаббар никак не мог взобраться наверх. У Мемеда был там целый дом с удобной постелью.

— Ты только поднимись и посмотри, — говорил Мемед.

Хорали к ним привел крестьянин, у которого однажды скрывался Мемед. Увидев Хорали, Джаббар радостно бросился к нему навстречу.

— Как я радовался, когда узнал, что ты вылечился, — кричал Джаббар. — Как я радовался! Ты где сейчас?

Мемед быстро спустился вниз.

— Добро пожаловать, братец Хорали. Мы очень волновались за тебя.

Такая встреча ошеломила Хорали.

— Так, ничего… — растерянно бормотал он. Овладев собой, он стал рассказывать.

— Я сейчас в отряде Калайджи. Когда погиб Шалый Дурду, я перешел к нему. Так и живу. Видно, такая уж судьба.

Джаббар улыбнулся.

— Что-нибудь случилось? Ты какой-то печальный.

— Не спрашивай, — глубоко вздохнул Хорали.

Разбойники присели, прислонившись к деревьям.

— Где же Реджеп Чавуш? — озираясь по сторонам, спросил Хорали.

— Он умер. Рана доконала его.

— Бедный Реджеп! — пожалел Хорали. — Да, таков уж этот мир.

— Да, мир жесток и обманчив. Все в землю ляжем, — добавил Джаббар.

— Мы слышали о Шалом Дурду, — сказал Мемед, — но, может быть, ты нам расскажешь о нем толком. Ты же был в его отряде.

— Лучше не спрашивай, брат, — с горечью сказал Хорали. — Он стал жертвой своих молодчиков. Жаль…

— Расскажи толком, — попросил Джаббар, — не тяни…

— Когда Шалый Дурду порвал с вами, он сбился с пути. Начал красть в селах женщин. Уводил их в горы и заставлял веселить нас.

— Да, если разбойник начинает заниматься такими делами, конченый он человек. Нет ему спасения.

— Если бы только это. Это чепуха…

— Что же еще? — спросил Джаббар.

— Все деревни он обложил податями. Каждый дом ему должен был платить. Богатые — больше, бедные — меньше…

— А еще что?

— Он засел немного выше перевала Девебойну. Всем, кто проходил через перевал, Шалый Дурду обрубал правую руку, а скоту — переднюю ногу.

— Да он сошел с ума! — воскликнул Джаббар.

— Больше ста человек он оставил без правой руки. Многие умерли…

— Негодяй!.. Ну и что дальше? — подгонял Джаббар.

— Однажды мы вошли в деревню Аксёгют. Выволокли женщин из домов и притащили на площадь. Были среди них и старухи. Стыдно рассказывать. Заставили их плясать. Бедняжки, как овцы, прижались друг к другу, дрожа от страха. Они прошлись два круга и убежали в толпу. Шалый Дурду почем зря ругал женщин. Мужчины попрятались по домам. Вдруг поднялся столб пыли, скрывший все. Шалый Дурду исчез, а я очутился на крыше какого-то дома. Винтовки при мне не было. Около получаса пыль не рассеивалась, вокруг ничего не было видно. Когда пыль улеглась, я увидел, как на площади суетились люди. Они копошились в пыли… Дрожа как осиновый лист я спустился с крыши. Зачем? Убей меня, не знаю Постоял, посмотрел на людей. Никто меня не заметил. Площадь постепенно опустела. Не осталось никого: ни людей, ни трупов. Крестьяне в пыль превратили Шалого Дурду и его банду. На площади я нашел лишь несколько раздробленных прикладов винтовок… да сапог Шалого Дурду… Больше ничего… Я бежал оттуда.

— Значит, так… — медленно произнес Джаббар. — Нам никто про это не рассказывал.

— Так и должно было случиться. Да и сам он знал, что рано или поздно будет такой конец. Иначе он бы не отважился на такую авантюру.

— Твой Калайджи — такой же, — сказал Джаббар.

— Он не такой, как Шалый Дурду, — возразил Хорали. — Он трусливый, двуличный, мелкий человек. Его не так-то легко провести.

— Запомни мои слова, брат, рано или поздно он кончит тем же. Старайся быть подальше от него — и избавишься от многих бед. Мне жаль, что ты у него в отряде.

Мемед стоял в стороне и не вмешивался в разговор, делая вид, будто все это его не касается. Но вдруг он повернулся к Хорали и схватил его за руку.

— Зачем ты разыскивал нас? — спросил он. — Есть новости? Ты хочешь сказать нам что-то важное?

Хорали некоторое время растерянно смотрел на них. Потом потупился, лицо его залилось краской.

— Калайджи приглашает вас в свой отряд, — пробормотал он. — Он хочет повидаться с вами. Он беспокоится о Тощем Мемеде. Калайджи расспрашивал меня о Мемеде, и я сказал, что ты мой старый товарищ по отряду, что мы, как братья. И я отправился разыскивать вас, но долго не мог найти.

Мемед посмотрел на Джаббара. «Здесь что-то есть», — говорил его взгляд.

— Ах, вот как, — сказал он. — Значит, тебя послал Калайджи?

— Да-а… — начал вдруг заикаться Хорали.

— Значит, долго искал нас? — спросил Джаббар.

— Долго…

— Зачем мы понадобились Калайджи?

— Я очень хвалил ему Мемеда… Раз, говорит, ты его так хвалишь, найди и приведи ко мне.

— Ты хорошо сделал, Хорали, — сказал Мемед. — Спасибо.

Джаббар зло посмотрел на Хорали.

— Пойдемте, — сказал Мемед. — И я очень хотел взглянуть на Калайджи. Пошли быстрее! Где он будет нас ждать?

— На горе Конурдаг…

— Идет! Приглашение Калайджи я должен принять, — сказал Мемед.

Джаббар растерялся.

— Ведь приглашает сам Калайджи… — многозначительно произнес Мемед.

— Я так много рассказывал ему о тебе… — бормотал Хорали.

Джаббар отвел в сторону крестьянина, который привел Хорали, и спросил:

— Как этот разбойник нашел тебя?

— Он у всех расспрашивал о вас, — ответил крестьянин. — Привели его ко мне: «Я, — говорит, — из отряда Тощего Мемеда. Проведи меня к нему. Я потерял его и не могу найти». Вот я и привел. Он очень упрашивал меня.

— Понятно. Теперь иди, — сказал Джаббар.

До горы Конурдаг было далеко. Идти надо было целый день.

Крестьянин, приведший Хорали, уходя, поминутно оборачивался назад.

— Братец Хусейн, через несколько дней мы вернемся назад! — крикнул ему Мемед. — Счастливо оставаться! Спасибо, что привел товарища.

— Счастливого пути! — ответил Хусейн.

В полдень они были на Сыйрынгадже. А к концу дня добрались до речушки Кешиш. В ближайшей деревне раздобыли хлеб. Поев и отдохнув часа два, товарищи снова пустились в путь и к заходу солнца оказались у Аккале. Жажду утолили в роднике, заросшем мхом. Всю дорогу впереди шел Мемед, за ним Хорали, а позади Джаббар.

На Холме возле Аккале решили заночевать. Взбираясь на холм, Хорали немного отстал. Джаббар воспользовался этим и спросил у Мемеда:

— Ты разве не знаешь, Мемед?..

— Знаю, — улыбнулся тот.

— Зачем же тогда мы идем? — заволновался Джаббар.

— А ты не догадываешься? Они хотят устроить мне ловушку, потому и послали за мной Хорали. Человека, который знает меня… Калайджи приглашает меня. Могу я отказаться? Скажут: Мемед испугался. Хитро придумано…

— Так мы можем действительно попасть в ловушку. Их человек десять.

— Даже если бы их было сто человек, мы должны идти, — твердо сказал Мемед.

— Тогда давай убьем Хорали, — предложил Джаббар.

— Нельзя. Я должен увидеться с Калайджи и посмотреть, что он за человек.

— Посмотреть, посмотреть… Но что из этого выйдет? — проворчал Джаббар.

— Ты взгляни на Хорали. Он поминутно меняется в лице. Наверное, раскаивается, жалеет, что впутался в эго дело. Мне кажется, он не выдержит и все нам расскажет. Ведь он ни разу не посмотрел нам в глаза! Быть может, уже молит аллаха, чтобы мы не шли к Калайджи. Когда он догонит нас, взгляни ему в глаза…

В это время показался Хорали. Мемед и Джаббар прервали свой разговор.

— Так, Хорали, — похлопал Мемед его по плечу. — Выходит, так, а?

— Да, т-так, — заикаясь, ответил Хорали. Казалось, он с трудом держался на ногах; его покачивало.

На холме росло несколько огромных ореховых деревьев. Мемед, Джаббар и Хорали укрылись под их густыми ветками.

— Вы ложитесь спать, а я покараулю, — предложил Джаббар.

Мемед и Хорали легли под деревом и сразу заснули.

Уже смеркалось, когда они снова отправились в путь. От Аккале свернули на Андыры. Начались скалы, за ними непроходимый сосновый лес. Запахло сосной, мятой, майораном. Где-то недалеко журчала вода. Ворковали горлицы.

— Мы подходим к Соколиному утесу, — сказал Джаббар.

— Завтра утром будем у Калайджи. Они будут ждать нас на горе Конурдаг, у родника Гёйджепынар, — сказал Хорали.

Мемед хотел что-то сказать, но стиснул зубы. В голове была какая-то путаница. Он никак не мог понять, зачем Калайджи понадобилось заманивать его в ловушку. Мемед вспомнил об Абди-аге, но не находил между ними никакой связи.

В горах было пасмурно. Голубоватый туман окутывал деревья, стелился по земле. Наконец они добрались до горы Конурдаг.

— Вы отдохните, а я пойду скажу, — предложил Хорали.

— Иди, — сказал Мемед. — Как по-твоему, Джаббар, они будут стрелять? — спросил Мемед, когда Хорали ушел.

— Да что ты! Сначала угостят бараниной.

— Ты прав. Калайджи не решится вступить в схватку с нами. Если это тот самый Калайджи, о котором мы думаем, он возьмет наши винтовки и застрелит нас за едой. Это легко. Но почему он хочет убить нас? Этого я не понимаю.

— Что ж тут непонятного? — сказал Джаббар. — Он служит у Али Сафы-бея.

— Не может быть! — воскликнул Мемед.

— Я удивляюсь тебе. Как ты не понимаешь, что эти собаки всегда заодно?

— Значит, Абди…

— Да, только так, — уверенно сказал Джаббар.

Хорали вернулся после полудня. Он повел своих спутников к роднику Гёйджепынар. Там их ждал Калайджи. Мемед и Джаббар сразу поняли, что он их подстерегал.

Мемед бросился на землю и выстрелил.

Сзади послышался крик. Обернувшись, Мемед увидел, что Джаббар уложил Хорали. Окровавленный, он катался по земле.

— Ждал до последнего, когда сам все расскажет и спасет свою шкуру, — пробурчал Джаббар.

— Калайджи убежал, — с досадой сказал Мемед. — Я поторопился и, наверно, промахнулся.

— Калайджи! — громко крикнул Мемед. — Если у тебя есть хоть капля мужества, выходи! Не бойся. Ты собака Али Сафы-бея! Трусливый мясник… Давай драться открыто!

Но никто не отозвался.

Немного погодя со всех сторон полетели пули.

— Ого, Калайджи расхрабрился, — усмехнулся Мемед. — Теперь держись!

Перестрелка длилась до полуночи.

XX

Весть о провале затеи Абди-аги и Али Сафы-бея заманить в ловушку Мемеда, о его победе, о ранении Калайджи и гибели двух его товарищей облетела весь край от Кадирли до Козана, от Джейхана до Аданы и Османии, всю Чукурову…

Из приключений Мемеда жители Чукуровы и Тавр создали легенду, передававшуюся из уст в уста. Все были на стороне Тощего Мемеда. Крестьяне из горных селений, подвергая себя опасности, охраняли Мемеда от его врагов. Ради Мемеда они готовы были на любые жертвы.

— Тощий Мемед? — спрашивали они и сами же отвечали: — Да, он совсем мальчишка. Но отважный и с добрым сердцем… Он отомстит Абди-аге за смерть своей матери. Али Сафе-бею тоже достанется за муки, которые он причиняет крестьянам деревни Вайвай.

О стычке между Мемедом и Калайджи больше всего толковали в деревне Вайвай. Вечером, когда стало известно о схватке двух разбойников, крестьяне, побросав свои дела, собрались на площадке в центре деревни. Крестьяне радовались. В лице Мемеда они обрели защитника. Да еще какого! Каждый старался придумать о Мемеде какую-нибудь новую историю. Много в те дни сложилось о Мемеде легенд. Их хватило бы на несколько храбрецов.

Крестьяне, запуганные бандой Калайджи, два года не осмеливались выходить из деревни. А Али Сафа-бей постепенно присваивал их земли. Крестьяне боялись идти в касабу отстаивать свои права. Еще полгода, и Али Сафа-бей захватил бы все их земли и превратил их самих в рабов.

Коджа Осман, сидя на камне у большого колодца, непрерывно повторял одну фразу:

— Тощий Мемед — мой сокол.

Это был старик лет восьмидесяти, небольшого роста, щупленький, с седой редкой бородкой и зелеными, бегающими глазами. Он вырастил десять сыновей, которые сейчас вместе с крестьянами окружили его, ожидая, что он скажет.

— Тощий Мемед — мой сокол, — повторил Коджа Осман и обратился к крестьянам: — Он никогда не грабил людей, не так ли?

— Разве Тощий Мемед позволит себе такое! — хором закричали крестьяне.

— Приведите мою лошадь, дети. А вы, — повернулся Коджа Осман к крестьянам, — соберите деньги для нашего сокола. Кто сколько может. И в горах нужны деньги. Я отвезу их моему соколу.

Солнце грело землю Чукуровы, с земли поднимался пар, становилось душно. Коджа Осман гнал лошадь к окутанным голубой дымкой горам Тавра.

Через три дня он добрался до деревни Деирменолук. От усталости он еле держался на ногах. Взяв лошадь за поводок, Коджа Осман, слегка прихрамывая, шел по деревне. Лошадь его была вся в пене. Посредине деревни Коджа Осман остановился. У него был растерянный вид. Он с трудом переводил дыхание.

Деревенские ребятишки бросили игру и с любопытством глядели на старика.

— Эй, ребята, подойдите сюда! — позвал их Коджа.

Мальчики подбежали.

— Где дом Гюль Али? — спросил Коджа.

Паренек, казавшийся побойчее других, ответил:

— Он давно умер. Меня еще на свете не было!

— А дом Тощего Мемеда?

— Что ты, дядя! Разве ты не знаешь, что Тощий Мемед стал разбойником?

— Откуда мне знать, сынок! Я из Чукуровы. Разве у Мемеда нет матери, отца, родных?

— Нет, — ответил паренек.

— А у кого он останавливается, когда приходит в деревню?

— У Дурмуша Али.

— Так, значит, Тощий Мемед стал разбойником?

— Да. Он пришел в деревню и сказал, что убил Абди- агу. Потом он стал раздавать крестьянам землю, как отцовское наследство. Тощий Мемед поджег равнину, где росли колючки. Абди-ага убьет его. В нашей деревне Тощего Мемеда никто не любит, кроме жены Дурмуша Али. Наш ага и ее прогонит из деревни.

— А где дом Дурмуша Али?

— Да вот он, — кивнул паренек на один из домов.

Коджа Осман потянул лошадь за поводок. Подойдя к дому Дурмуша Али, он крикнул:

— Примите божьего гостя!

В расстегнутой нижней рубашке вышел сгорбленный Дурмуш Али. Его белая борода, казалось, доходила до колен.

— Добро пожаловать — сказал он. — Для такого гостя у меня всегда найдется хлеб-соль.

Дурмуш Али поставил лошадь Коджи Османа в стойло и повел гостя в дом.

В комнате пылал очаг. Пахло сеном, кизяком, тестом, Дурмуш Али сел напротив гостя, открыл ржавую табакерку и предложил ему отведать табаку.

— Я хочу по секрету спросить тебя: есть ли вести от Тощего Мемеда? Где он сейчас? — тихо и с опаской произнес Коджа Осман, наклонившись к Дурмушу Али.

Дурмуш Али засмеялся.

— Что же ты так боишься спросить о Мемеде?

— Тощий Мемед — мой сокол, — с гордостью произнес Коджа Осман. — Откуда мне знать, как о нем спрашивать. Я пришел, чтоб найти его.

Он подробно рассказал, зачем ищет Мемеда. Жена Дурмуша Али тоже слушала гостя. Свой рассказ Коджа Осман закончил любимой фразой: «Тощий Мемед — мой сокол».

— Тощий Мемед — наш сокол. Вот увидите, скоро он убьет паршивого Абди. А землю отдаст крестьянам. Они бессовестные. Знаешь, что они сделали? Придет день, когда я выйду на сельскую площадь и отведу душу; уж я обругаю этих бессовестных крестьян. Я знаю, как их отчитать. Бродягой сделали они Мемеда в ответ на все его хорошие дела. Уж я знаю, что мне надо сказать, — тараторила жена Дурмуша Али. — Да, братец, поезжай к Тощему Мемеду и все ему расскажи. От меня передай поклон. Пусть убьет и Али Сафу-бея и гяура. Пусть отрубит голову Калайджи и пошлет ее на Чукурову. Скажи, что так наказала ему тетушка. Понял?

— Замолчи, ради аллаха! — оборвал ее Дурмуш Али. — Остановись хоть на минуту.

— Хромой Али собирается к Мемеду, — не унималась старуха. — Говорят, он в долине Чичекли. Пусть гость и Пойдет вместе с ним.

— До Чичекли далеко? — спросил Коджа Осман.

— Далеко.

— Тогда я переночую, а завтра отправлюсь туда.

— Ночуй у нас. Я разыщу Хромого. Он стал управляющим у Абди-аги. Но он… наш человек. Он и отведет тебя к Тощему Мемеду, — предложила жена Дурмуша Али.

Дурмуш Али сердито посмотрел на жену. Она замолчала. Коджа Осман, прислонившись к стене, спал крепким сном.

— Бедный старик, — тихо сказала женщина. — Кто знает, сколько дней он скакал верхом!

XXI

Хромой Али и Коджа Осман поднимались по тропинке, ведущей к долине Чичекли.

С утра Коджа Осман без конца задавал один и тот же вопрос:

— Какой он, мой сокол?

И Хромой Али всякий раз говорил:

— Огромные ясные глаза. Волосы ежиком. Лицо печальное. Загорелый. Среднего роста. Храбрый джигит; стреляет метко, попадает в ушко иголки. Бесстрашный. Он не остановится, даже если будет знать, что ему грозит смерть.

— Правда? — удивлялся Коджа Осман и снова погружался в свои мысли.

— Что же, мой сокол всю жизнь должен скрываться в горах? — снова спрашивал Коджа Осман.

— Нет. Но этот год он будет жить в горах. Долина Чичекли — возле касабы. Ведь Хатче все еще в тюрьме. Свидетели отказались от своих показаний, но ее все равно держат в тюрьме.

— Бедный мой сокол!

Вскоре они очутились на зеленой полянке, поросшей низкой, словно подстриженной травой. Небо заволокли черные осенние тучи.

— Долго еще идти?

Хромой Али указал на гору. Ее скалистые склоны густо поросли деревьями.

— Вон там, — сказал он.

— Ах, увидеть бы мне своими глазами моего сокола!

— Увидишь.

Уже вечерело, когда они, пройдя густой лес, очутились возле землянки. Хромой Али свистнул. Из землянки выглянул Джаббар, за ним — Мемед.

— Али-ага! Добро пожаловать!

Они обнялись.

— Не обижайся на меня, Мемед, — сказал Хромой Али. — Я давно разыскиваю тебя. Хотел рассказать тебе новости. Но вовремя не смог прийти. Хорошо, что вы избежали ловушки Калайджи. Ах, эта сука Хорали! Не ожидал от него. Я знал его, когда он был еще сторожем на бахче.

Коджа Осман стоял в стороне и, держа за поводок взмыленную лошадь, с восхищенной улыбкой глядел на них.

— А это кто? — тихо спросил Мемед.

— Он из Чукуровы. Кажется, из деревни Вайвай. Зовет тебя «мой сокол».

Мемед медленно подошел к Кодже и протянул руку.

— Добро пожаловать.

— Благодарю, сынок. Не ты ли и есть мой сокол?

— Кто?

— Да Тощий Мемед.

Мемед смущенно улыбнулся.

— Я Мемед.

Коджа стремительно обнял Мемеда и стал целовать.

— Тощий Мемед! Сокол мой!

Джаббар оттащил старика от Мемеда. Коджа Осман сел на камень, закрыв лицо руками. Он плакал от радости. Когда он немного пришел в себя, Джаббар повел его в землянку. Она была устлана медвежьими шкурами. На стенах висели гранаты, маузеры, патронташи.

Старик все не мог успокоиться.

— Не могу поверить, сынок. Глазам своим не верю. Правда ли, что ты и есть Мемед?

— Уж ты не взыщи, — смутился Мемед. — Горы здесь… Кофе у нас нет…

— Это пустяки, лишь бы ты был здоров, мой сокол.

С тех пор как Мемед ушел в горы, он возмужал.

У него отросли тонкие черные усы. На щеках появился легкий румянец. Выражение загорелого лица стало решительным. Казалось, в любую минуту он готов броситься на врага.

— Да поможет аллах крестьянам Чичекли, — сказал Джаббар. — Как они заботятся о нас! Мемед в долине Чичекли — и хозяин, и судья, и правительство. Жители Чичекли больше не обращаются к законным властям. Все вопросы разрешает Мемед. А он справедлив.

— Хорошо, что вы избавились от Калайджи, — сказал Хромой. — Я знаю все. И как Абди-ага пал к ногам Али Сафы-бея, и как тот вызвал Калайджи и приказал ему убить тебя. Я хотел обо всем рассказать тебе, но не нашел вас. Я подумал: бедный Мемед! Калайджи, наверное, убил его. Но продолжал искать. В Аккале я узнал, что между вами и Калайджи произошла схватка и что Калайджи ранен, а два его бандита убиты. Я успокоился и вернулся в деревню. Как долго мне пришлось ждать! Спустя месяц я узнал, что вы в долине Чичекли. Мне сказал это Гёде Дуран…

— Сокол мой, — обратился к Мемеду Коджа Осман. — Я из деревни Вайвай. Калайджи — пес Али Сафы-бея. Он держал в страхе крестьян нашей деревни, а Али Сафа- бей отбирал у нас землю. Если мы защищали свои права, он руками Калайджи убивал наших людей.

— Значит, все это проделки Абди-аги? — обратился Мемед к Хромому Али. — Я так и думал.

— До нас дошел слух, сокол мой, что ты ранил гяура Калайджи, — продолжал Коджа Осман. — Как было бы хорошо, если бы ты убил его!

— Вчера мы узнали, что Калайджи не смог оправиться от раны и несколько дней тому назад отправился в ад, — Мемед сказал это спокойно, без тени волнения.

Коджа Осман бросился целовать Мемеду руки.

— Неужели это правда, сокол мой? Земли теперь будут нашими. Наша земля!.. Правда ли это? — повторял он вне себя от радости.

— Правда, — ответил Мемед. — А я все думал, как же это я не попал в Калайджи? Ведь я хорошо целился.

— Да сбудутся волей аллаха все твои мечты! Аминь, — торжественно произнес старик. Он развязал сумку, вынул оттуда большой узел и передал его Мемеду.

— Это тебе крестьяне прислали. Слава аллаху! А теперь разрешите мне отправиться в обратный путь. Я должен порадовать крестьян… Вот будет веселье!..

Коджа вышел из землянки и, отвязав лошадь, вскочил на нее.

— Счастливо оставаться, сокол мой! — крикнул он. — Я спешу доставить крестьянам радостную весть. Осман еще разыщет тебя. До свидания, сокол!

Он пришпорил лошадь и ускакал.

— Ребята, расскажите-ка, как вы нашли долину Чичекли, ради аллаха, расскажите, — попросил Хромой Али.

Мемед улыбнулся:

— Да вот, нашли.

— Как далеко отсюда наша деревня! — воскликнул Хромой Али.

Мемед указал на стену. На ней висел саз,

— Ну и что из этого? — удивился Али.

— Издает различные звуки, — ответил за него Джаббар.

— Довольно болтать, Джаббар, — разозлился Али.

— Али-ага, — вмешался Мемед, — это саз Сефила Али. Он ашуг. Мы с ним встретились в скалах Мазгача. Он сидел на камне и играл на сазе. Возле ног лежала винтовка. Сефил Али присоединился к нам. Он, оказывается, уже давно в разбойниках.

— Сефил Али — замечательный ашуг! И голос у него чудесный. Прекрасно поет, — сказал Джаббар.

— Все это хорошо… Но при чем здесь долина Чичекли? — удивлялся Хромой Али.

— Недалеко отсюда деревня Сефила Али. А его дядья — самые смелые люди. Теперь понял? — спросил Мемед.

— Ах вот оно что!

— Сефил Али где-то задержался, — сказал Джаббар. — Сейчас придет. Наверно, где-нибудь на склоне холма сочиняет свои песни. Кто знает о чем?.. Не успеет войти в землянку, как берет саз и начинает петь. Сразу становится весело. Да, он такой. — И, повернувшись к Мемеду, добавил: — А ну-ка, Мемед, раскрой узелок, который привез старик. Поглядим, сколько денег нам прислали крестьяне деревни Вайвай.

Мемед осторожно развязал узел.

В нем кучками были сложены монеты.

— И все это деньги! — воскликнул Джаббар,

— Конечно, деньги.

— Теперь мы богаты. Да здравствует старик! — радовался Джаббар.

— Этим не кончится. Вот увидите, он не отстанет от вас так просто. Месяца через два он опять привезет вам деньги. Отчаянный старик, — сказал Хромой Али.

— Измучились бедные, — вздохнул Мемед. — Кто знает, сколько горя причинил им Али Сафа-бей и Калайджи.

— В деньгах вы нуждаться не будете. Деревня Вайвай — это ваш утес-защитник, — добавил Хромой. — Ты понравился Кодже Осману. Даже если бы Калайджи не причинил им столько горя, он все равно принес бы тебе деньги. Уж такие это люди. Коль назвал он тебя соколом, можешь войти в его дом, зарезать ребенка на его глазах, а он и слова не скажет. Да, такие они люди.

— Пожалуй, так можно до конца дней своих быть разбойником, — пошутил Джаббар.

— Нет, Джаббар. Али Сафа-бей не будет сидеть сложа руки. Калайджи был его душой, а вы лишили его души. Он никогда вам этого не простит.

— Да, ты прав, он сделает все, чтобы напакостить нам, — согласился Мемед.

— Если сможет, — вставил Джаббар.

— Не болтай, — рассердился Мемед. — Как говорил Сефил Али, было ли так, чтобы после дня не наступил вечер?

В землянку вошел Сефил Али. В руках у него была винтовка. Он сразу направился к сазу, снял его со стены и стал настраивать. Потом запел. У него был низкий, грудной голос. Казалось, песня доносилась из глубины веков, с высоких гор, с Чукуровы, из морских глубин. Она словно впитала в себя запах морской соли, сосновой смолы и майорана… «Приди, изгони печаль из моего сердца, — пел Сефил Али. — Ты исцеляешь людей от горя…» — Сефил замолкает, саз звучит громче. «Ты исцеляешь…» — вторят ему струны саза. Сефил продолжает: «Всюду я вижу свою возлюбленную».

Пальцы застывают на струнах. Ашуг прильнул к сазу, словно спит. И вдруг он поднимает голову. Рука его взлетает над сазом. «Горы, камни, птицы», — поет Сефил Али. И кажется, что буря проносится по струнам.

Кто не знает в селеньях Сефила Али?

День я умный, а ста — мои мысли вдали,

Я как пенный поток, что спускается с гор.

Чтобы снова исчезнуть в глубинах земли.

Неожиданно Сефил Али обрывает песню и, съежившись, замирает на месте.

Мемед тоже замирает. Глаза у него горят. Он снова видит пляшущие языки пламени. Это бушует охваченная огнем Чукурова…

Очнувшись, Мемед подошел к Хромому Али и сделал ему знак: «Выйди из землянки». Хромой Али молча направился к двери. Мемед пошел за ним. Когда они вышли, Джаббар тронул Сефила Али за плечо:

— Али, послушай меня.

— Что случилось? — спросил Сефил Али.

— Мемед вывел из землянки Хромого. Знаешь зачем?

— Догадываюсь, — улыбнулся Али.

— Мемед сошел с ума. Просто невменяемый стал. Знаешь, о чем он говорит с Хромым Али? Он просит сходить с ним в касабу.

— Уж это известно! Он всех просит, каждого встречного-поперечного. На Чичекли все знают об этом. Спроси любого, и он скажет: Мемед хочет еще разок взглянуть на свою Хатче. Он хочет повидаться с нею, хотя бы это стоило ему жизни. Даже если вся касаба будет гореть, он все равно пойдет. Все крестьяне только и говорят об этом.

— Ему, видимо, надоело жить. Я старался отговорить его, а он смотрит на меня, как на врага, — сказал Джаббар.

— Он как пьяный. Лучше его не трогать, пока сам не упадет, — посоветовал Сефил Али.

— Верно: пьяного лучше не трогать. Но ведь Мемед прекрасный, отважный человек. Нет и не будет в этих горах такого разбойника, как Мемед. Он святой.

Высоко над вершинами гор пролетела стая журавлей, предвестников зимы. Холодный северный ветер раскачивал огромные сосны. Вот-вот выпадет снег…

Мемед подвел Хромого Али к дереву.

— Садись, — сказал он и сел рядом с ним.

У Мемеда было такое злое лицо, что Хромой Али испугался. Губы у него задрожали.

— Али-ага, — начал Мемед. — Ты умный человек. Из- за тебя я стал разбойником, и ты это знаешь. Но ты не виноват. Ты хороший человек.

— Что ты, что ты, Мемед… — пролепетал Хромой.

— Да, да, Али-ага.

— Говори прямо, чего ты хочешь? — сказал Али.

Мемед на мгновение задумался. Лицо его стало серьезным.

— Завтра я пойду повидаться с Хатче, — наконец выговорил он.

Хромой растерянно переспросил:

— Что ты сказал?

— Да, завтра я пойду к Хатче, — спокойно, но твердо повторил Мемед.

— Не может быть! — сказал Хромой.

— Пойду, — повторил Мемед.

Хромой задумался.

— Это трудно. Очень трудно, — сказал он, — это значит идти на верную смерть.

— Я пойду, непременно пойду, — сказал Мемед.

Его лицо прорезали глубокие морщины.

— Я решил идти на смерть. Вот здесь, в сердце, жжет как огнем. Я должен пойти. Не могу больше ждать. Завтра на рассвете пойду в касабу…

— А если тебя схватят? — прервал его Хромой. — На тебя, Мемед, вся наша надежда, надежда крестьян всей деревни.

Мемед помрачнел.

— Всей деревни? Какой деревни? — Он с раздражением сплюнул.

— Не сердись, — спокойно сказал Али. — Не обижайся на крестьян. От страха у них сердце в пятки ушло. Душою ведь они с тобой…

— Все равно пойду, — твердо сказал Мемед.

Он поднялся и, покачиваясь, словно пьяный, побрел в горы. Северный ветер нес туда аромат сосны.

Хромой Али был встревожен. Он спустился в землянку.

— Что сказал Мемед? Говори! — набросился на него Джаббар.

— Завтра на рассвете он идет в касабу.

— Он сошел с ума! — закричал Джаббар. — Нужно связать его. Его поймают и убьют. Связать! Куда он пошел?

— В горы. Еле на ногах стоит, как пьяный.

Джаббар выскочил из землянки и побежал за Мемедом. Холодный порывистый ветер ломал ветви деревьев. В воздухе пахло снегом. По небу неслись черные тучи. Вдруг стало темно. Упали первые крупные капли дождя.

Мемед сидел на гнилом пне под сосной, толстые ветки которой были обрублены. Он был погружен в свои мысли и даже не заметил, как к нему подошел Джаббар и осторожно сел рядом.

— Прошу тебя, брат, не делай этого! Нет человека на Чичекли, который бы не знал о твоем решении. Да и в касабе знают. Тебя схватят. Не делай этого!

Мемед поднял голову и с упреком посмотрел на Джаббара.

— Ты прав, Джаббар. Но войди в мое положение. Загляни в мою душу. Я не могу. Я должен увидеть Хатче! Если не увижу, умру! Лучше умереть, увидев ее, чем умереть от тоски здесь… Можешь ты удружить мне в последний раз?

— Для тебя я на все готов. Ведь мы братья и неразлучные друзья.

— Тогда достань мне какую-нибудь старенькую одежонку. Вот и вся моя просьба.

Джаббар ничего не ответил. Только голова его поникла на грудь.

XXII

Ранним утром Коджа Осман на взмыленной лошади влетел в касабу. В центре базара он спешился. Держа поводок в руке, Коджа прошел весь базар с одного конца в другой. «Здравствуй», — улыбаясь, громко приветствовал он каждого, кто попадался ему на пути.

В касабе уже было известно о смерти Калайджи. Люди догадывались, почему так гордо разгуливает Коджа Осман. А он, ничего не подозревая, несколько раз прошел базар из конца в конец, ища кого-то глазами. Потом вышел с базара и направился к реке, в кофейню Тевфика, Подойдя к окну кофейни, он прильнул к стеклу и долго разглядывал посетителей. В углу он заметил Абди-агу и обрадовался. Привязав лошадь к акации на площади, Коджа Осман вошел в кофейню и остановился возле столика, за которым сидел Абди-ага. Абди-ага поднял голову. Перед ним стоял Коджа Осман. Лицо у него было красное, руки дрожали. Когда взгляды их встретились, Коджа улыбнулся. Абди-ага побледнел. «Здравствуй!» — громко сказал Коджа Осман и, не дожидаясь ответа, повернулся и вышел из кофейни. Абди-ага, открыв рот, с испугом глядел вслед уходившему Кодже.

Коджа Осман отвязал лошадь, вскочил в седло и понесся в свою деревню Вайвай. До нее было два часа езды.

Когда Коджа Осман вышел из кофейни, Абди-агу охватил дикий страх. Он боялся всего и поэтому нигде долго не задерживался. Правой рукой он всегда сжимал белую рукоятку нагана, который у него был спрятан под кушаком. Что бы он ни делал — считал деньги, играл в тавлу[31], обедал, — рука его не выпускала нагана. В любую минуту он готов был встретиться с невидимым врагом.

Абди-ага встал и заспешил к писарю Сиясетчи Ахмеду. Странный это был человек. Когда он говорил, он издавал такие звуки, будто во рту у него перекатывались орехи. Ахмед был кровным врагом писаря Фахри-эфенди и верным человеком Али Сафы-бея. Он был связан с Калайджи и занимался всякими темными делишками. Ахмед тяжело переживал смерть Калайджи.

Войдя в лавку Ахмеда, Абди-ага крикнул:

— Пиши, Ахмед-эфенди. Если правительство действительно имеет власть, пусть оно покажет свою силу. Так и пиши! Горы и долины полны разбойников. Под каждым кустом — новое правительство. Так и пиши! Орудуют даже пятнадцатилетние мальчишки. Да пиши, как говорю! Поджигают деревни, нападают даже на касабу. Ни жизнь, ни имущество — ничто не гарантировано от нападения, даже старухи ходят с оружием. Бунтуют. В касабе образовалось независимое правительство. Законы презирают. Так и пиши! Просим прислать войска, чтобы прекратить беспорядки.

Черное лицо Сиясетчи Ахмеда потемнело еще больше. Он снял с головы черную фетровую шляпу и, положив ее на стол, вытер платком вспотевший лоб.

— Написать все, что вы сказали? — спросил Ахмед.

— Да, слово в слово. Наши жандармы не справятся с разбойниками. Понял? Не справятся. Даже полка жандармов не хватит против одного Тощего Мемеда. А остальные… Пиши, пусть вышлют войска, вспыхнуло восстание. Бывший мой двадцатилетний батрак… по имени Тощий Мемед — да пиши ты, как я говорю! — раздает мои земли крестьянам, выгнал меня из деревни. У меня пять деревень… Даже в касабе я не могу выйти из дому. Я снял дом напротив жандармского управления. Окна завалил мешками с песком, чтобы пули не пробили. Дымоход закрыл — ведь в него могут бросить гранату. Вчера он ворвался в дом и хотел меня убить. Не будь караульного, он взорвал бы дом динамитом. Тощий Мемед заявил, что взорвет всю касабу. Всю! Так и пиши.

— Как? Как я все это напишу? — простонал Ахмед. — Мне ведь за это руки отрубят. Это ведь позор для всей касабы. Лучше не будем порочить ее репутацию… Калайджи умер, но есть Али Сафа-бей. Он создаст еще один отряд. Али Сафа-бей не согласится с таким письмом.

— Пиши, что я говорю! — закричал Абди-ага,

— Не могу, — сказал Ахмед.

— Пиши, тебе говорят!

— Не буду.

Взбешенный Абди-ага поднялся.

— Хорошо, мое письмо напишет Фахри-эфенди.

— Пиши, где тебе угодно, ничего хорошего из этого не выйдет.

Абди-ага пошел к Фахри-эфенди.

Дремавший за своим столом Фахри еще издали почуял клиента и медленно поднял голову.

XXIII

Долина Чичекли обрывалась вниз Соколиным утесом. Высокий и отвесный, он упирался в самое небо. С утеса, пенясь, бежала вода — Соколиный родник. Утес утопал в зелени, вокруг него росли маленькие деревья, вились ароматные майораны. В народе жила легенда…

Давным-давно жил здесь юноша — любитель соколов. В расщелинах утеса было много соколиных гнезд. Однажды весной, в пору, когда соколы выводят своих птенцов, юноша решил достать соколенка. Гнездо находилось высоко на отвесной стене. К нему невозможно было подступиться ни сверху, ни снизу. Привязав веревку к дереву на вершине утеса, юноша спустился по ней к соколиному гнезду, вынул соколенка и засунул его за пазуху. Мать- соколиха, почуяв беду, метнулась к гнезду и крыльями, как секирой, обрубила веревку. Юноша с соколенком упал и разбился. Вот почему утес этот называется Соколиным.

Ночью Мемед отправился в путь. Отдохнуть он остановился у Соколиного утеса. Вдруг сзади послышало! треск. Обернувшись, он увидел Джаббара, который молча смотрел на него. По груди его стекали капли пота. Мемед гоже молчал, опустив взгляд в землю. Джаббар подошел к Мемеду, взял его за руку и несколько раз крепко пожал. Но Мемед, словно не замечая, продолжал смотреть в землю.

— Брат! — с дрожью в голосе произнес Джаббар.

Он сказал это так тепло, так по-дружески, что Мемед не выдержал и поднял голову.

Джаббар схватил вторую руку Мемеда.

— Не делай этого, брат!

Мемед с досадой покачал головой.

— И ты не можешь понять моего горя… Лучше умереть.

— Мемед! Я прекрасно понимаю твое горе. Но сейчас нельзя. Твое горе — мое горе.

— Тогда не мешай мне, брат Джаббар. Я иду к Хатче. Схватят — такова уж моя судьба. Не схватят… — Лицо его перекосилось от злобы: — Никто меня не схватит.

— Ты сам лезешь в кандалы. А что, если тебя кто-нибудь узнает? Тот же Абди-ага? Что ты сделаешь тогда?

— Значит, судьба… — Глаза Мемеда сверкнули. — Я не попадусь.

— Ну что ж, счастливого пути, — сказал Джаббар.

— До свидания.

— Я буду ждать тебя три дня в доме курда Темира. Если через три дня ты не вернешься, значит, тебя поймали.

— Да, значит, поймали, — поднимаясь, сказал Мемед.

Джаббар долго смотрел вслед удалявшемуся Мемеду.

Потом глубоко вздохнул:

— И тебя потеряли, Мемед! Нет больше Тощего Мемеда в этих горах. Эх!..

Мемед раздобыл в деревне рваный домотканый костюм и дырявые чарыки. На Мемеде был жилет с пятнами от гранатового сока и грязные рваные когда-то белые брюки. Костюм был короток и узок. Мемед выглядел в нем намного моложе своих лет. В руку он взял пастушескую палку, на голову нахлобучил грязную шапку с дырявым козырьком, под одеждой привязал патронташ и револьвер.

Мемед не шел, а летел, ничего не замечая вокруг себя. Голова кружилась. Мир исчез. Ему казалось, что он находится в какой-то пустоте.

В полночь Мемед подошел к касабе. В окраинных кварталах залаяли собаки. Что делать? В столь поздний час заходить в касабу было рискованно, постоялого двора не найдешь, могли задержать. Где-то внизу послышался шум водяной мельницы. Мемед направился к ней. Вблизи мельницы стоял такой грохот, что можно было оглохнуть. Пахло мукой.

Завтра пятница — день свиданий в тюрьме. Помешать Мемеду могла только мать Хатче. С тех пор как Абди-ага поселился в касабе, она каждую пятницу навещала Хатче, рассказывая ей о Мемеде. Она сочиняла о нем разные небылины, расхваливая его на все лады. Долго она рассказывала дочери о том, как Мемед раздавал крестьянам землю и поджег поле с колючками. Она увлекалась и многое преувеличивала. «Мемед вырос, возмужал, окреп, — говорила она. — Он строен, как минарет».

Слушая мать, Хатче преображалась, радость окрыляла ее. И тюрьма ей казалась теперь не такой страшной. То и дело Хатче бросалась к Ираз и целовала ее, а та радовалась вместе с нею.

С того времени как Мемед обосновался в долине Чичеклн, он через день посылал Хатче весточку о себе и деньги.

На мельнице рядами стояли белые мешки с мукой. Четыре тяжелых жернова выбрасывали во все стороны муку, которая сыпалась с шумом, напоминающим шум падающей воды. Сероглазый мельник с курчавой бородкой был с головы до ног в муке. Внутри мельницы вокруг очага сидели крестьяне.

Мемед вошел и громко поздоровался. Крестьяне потеснились и дали ему место. Прерванный разговор продолжался. Через некоторое время о Мемеде уже забыли. Крестьяне говорили о земле, об урожае, о бедности, о смерти. Потом вспомнили о том, как ограбили купца, ехавшего на верблюде. Кто-то сказал, что это дело рук Тощего Мемеда, Как только было произнесено имя Meмеда, все разом заговорили о раздаче земли крестьянам. Один пожилой крестьянин сказал: «Роздал землю — отлично, но зачем этот сукин сын, сумасшедший заставил поджечь заросший колючками пустырь?» Все согласились, что это непонятно. Мемед злился, еле сдерживаясь, чтобы не вскочить, но вовремя спохватился и только выругался про себя. Его бесило, что никто не понимал, зачем понадобилось сжигать колючки. Немного успокоившись, он даже улыбнулся: откуда знать крестьянам на Чукурове, какое страшное зло — колючки?

Вскоре споры затихли, крестьяне улеглись и заснули. Заснул и Мемед. Когда он проснулся, солнце уже поднялось высоко. Мемед услышал над собой голос: «Эй, парень, вставай, давно уже рассвело. А то тебя растопчут лошади. Вставай!»

Протерев глаза, Мемед встал и тут же направился в касабу. Добрался до нее быстро. Пересек базар. Ничто здесь не изменилось. В желтой рубашке разгуливал продавец шербета. Слепой Хаджи, сидя на том же месте, старательно ковал подкову. Работая, он пел песню про Козаноглу. Из шашлычных шел чад. По лавкам сновали крестьяне в черных шароварах.

Боясь привлечь к себе внимание, Мемед осторожно спросил крестьянина, выходившего из сада муниципалитета:

— Как пройти к тюрьме?

— Иди по этой улице. Вон за теми каменными воротами… — бросил крестьянин на ходу.

Мемед вошел в ворота. Во дворе выстроились жандармы в ожидании своего унтер-офицера. Мемеду стало не по себе, захотелось убежать в горы. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным.

Справа стоял низенький домик без окон. Стены его поросли мхом. Возле домика сидело несколько крестьянок.

Мемед съежился, стал совсем маленьким. Он понял, что дом с часовым на крыше и есть тюрьма. Не успел Мемед сделать несколько шагов, как перед ним вырос стражник.

— Что тебе надо, парень?

— Моя сестра арестована… — тихо произнес Мемед.

— Кто? Не Хатче ли?

— Да-а… — Мемед опустил голову.

— Хатче! — крикнул стражник. — Брат пришел!

Услышав слово «брат», Хатче растерялась. Взволнованная, выбежала она во двор.

— Вот он! — показал стражник. Мемед сидел на корточках у тюремной стены. Лицо у пего было белое, как бумага.

Увидев Мемеда, Хатче остолбенела. Она не могла промолвить ни слова. Шатаясь, она подошла к нему и, схватившись за стену, опустилась рядом. Застыв в таком положении, Хатче и Мемед молчали, уставившись друг на друга. Подошла Ираз, поздоровалась. Мемед пробормотал что-то в ответ.

Приближался полдень.

— Эй, хватит! Кончайте и идите по местам, — крикнул стражник.

Мемед достал из кармана кошелек и незаметно бросил его Хатче. Потом встал и пошел к выходу. Хатче провожала его взглядом, пока он не скрылся за воротами тюрьмы.

— Кто этот паренек? — спросила Ираз.

— Иди, тетушка, иди, — тихо сказала Хатче.

Когда они вошли в камеру, Хатче, обессиленная, упала на нары.

— Да что с тобой? — заволновалась Ираз.

— Это Мемед! — простонала Хатче.

— Что ты говоришь? — Ираз была в восторге. — Это и есть Тощий Мемед? — Ах, лучше бы мне ослепнуть! Ах, глаза мои! Не разглядела я моего льва. Ослепнуть бы мне!

Она умолкла и со слезами бросилась к Хатче. Они обнялись.

— Наш Тощий Мемед, — прошептали обе.

— Равнина Юрегир… — сказала Хатче.

— Наш дом, — добавила Ираз.

— Стены я обмажу глиной, красивый будет. Тридцать дёнюмов… Я не позволю тетушке Ираз и пальцем пошевельнуть.

— Дом у нас будет общий, поэтому и трудиться мы будем все вместе, — возразила Ираз.

В эти дни у арестованных появилась надежда. Поговаривали об амнистии. Приезжавший из Анкары депутат сказал, что амнистия будет объявлена в ближайшие месяцы.

Арестованные стали даже сочинять песни об амнистии. И днем и ночью в тюрьме пели эти песни о скором избавлении.

Умный и опытный в таких делах Мустафа-ага всех успокаивал и давал советы. Хатче каждый день спрашивала его:

— Дядя Мустафа, когда тюрьма опустеет, помилуют и Тощего Мемеда?

— Все будут помилованы, даже птицы и животные.

Хатче была счастлива. Радость не угасала в ней ни днем, ни ночью.

Земля в долине Юрегир сочная, плодородная. Хатче хотела все знать про Юрегир и потому не умолкала ни на минуту.

— Мы будем жить в Караташе, не правда ли, тетушка?

— Да, мы поселимся в Караташе, — отвечала Ираз.

Хатче подошла к двери камеры, где сидели мужчины.

— Дядя Мустафа, — позвала она.

— Что тебе, милая девушка? — всякий раз ласково переспрашивал он, наперед зная вопрос Хатче.

— И Мемед тоже?.. — робко спросила она.

— Да, да, и он, и все птицы и звери… Только бы скорее амнистия… Да благословит аллах новое правительство.

— Я готова целовать твои руки, дядя Мустафа! — восклицала Хатче.

— Ты совсем обезумела, — улыбаясь, корил ее Мустафа-ага и отходил в свой угол.

— Да, амнистия будет, — сказала Ираз, когда Хатче вошла в камеру. — А нас в среду повезут в Козан. Здесь нам не могут вынести приговор. Так порешил местный суд. Эх, была бы амнистия, тогда нас не повезли бы в Козан. Сердце разрывается…

— Мемед не сможет добраться до Козана. Надо было мне поговорить с ним. Я точно онемела, слова не могла вымолвить, — сокрушалась Хатче.

— Если бы я знала, что это был Мемед… — с досадой сказала Ираз. — Вот увидишь скоро будет амнистия. Мустафа-ага — умный человек. Он все знает. У него в Анкаре есть свои люди.

— Сегодня пятница. Сколько же осталось до среды? — Хатче стала считать по пальцам. — Суббота, воскресенье… Пять дней. Нужно было сказать Мемеду… Ах, если бы он спросил меня… — грустно сказала Хатче и добавила: — Перед нашим домом будет расти плакучая ива… У нас будут два черных теленочка…

После встречи с Хатче у Мемеда от радости словно крылья выросли. Голова кружилась, в глазах было темно, ему казалось, что он вот-вот упадет. Посредине базарной площади лежал большой камень. Мемед тяжело опустился на него. Через некоторое время он пришел в себя. Оглядевшись по сторонам, он увидел горы апельсинов, кочанов капусты. Мемед с трудом поднялся и пошел к кофейне Тевфика. Возле нее собрались люди. Они были в домотканых шерстяных куртках с лопатами на плечах. Какой- то маленький человечек с тонкой шеей без устали кричал на них. Мемед подумал: «Здесь, наверное, тоже есть свои Абди-аги». Маленький человечек не унимался. Люди стояли молча, опустив глаза в землю. И вдруг человечек подобрел: «Братья! — сказал он. — Я люблю вас больше себя». Потом все медленно направились к реке.

Мемед был поражен. Он ничего не мог понять.

— Они идут на рисовые поля, — сказал кто-то.

Это еще больше удивило Мемеда. Постояв с минуту, он пошел к знакомой шашлычной, из которой выходил сизый дым. Когда Мемед вошел в нее, в нос ему ударил запах жареного мяса. У него закружилась голова.

— Шашлык, да поживее, — сказал Мемед подбежавшему мальчику.

— Эй, раздувай, — крикнул тот хозяину.

Вдруг Мемед почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся и не поверил глазам. Да, это был Хромой Али. На лице у него застыла хитрая улыбка. Мемед растерялся, В голове его мелькнули тревожные мысли. Хромой молчал и продолжал улыбаться. Потом он встал и сел на свободный стул возле Мемеда.

— Не волнуйся. Все в порядке. Поговорим — потом узнаешь, — наклонившись к нему, прошептал Хромой.

Подали шашлык. Друзья поели и вышли. Навстречу им попался продавец шербета с желтым латунным кувшином.

— Налей-ка нам шербета, — попросил Мемед.

Когда продавец наливал шербет в чашку, Мемед дотронулся до кувшина.

Продавец улыбнулся:

— Золотой кувшин, сынок, не сомневайся,

— Джаббар сказал мне, что ты пошел в касабу, — шепотом произнес Хромой. — Я тотчас оседлал лошадь — и вдогонку за тобой. Долго прождал я у ворот тюрьмы. Как Хатче, как она выглядит? Кто же идет в касабу пешком! А если бы тебе пришлось бежать? Вот я и хожу следом за тобой с лошадью. Мало ли что может случиться. Вскочишь на лошадь и махнешь в горы.

Слезы навернулись на глаза Мемеда:

— Спасибо тебе, Али-ага!

— Что с Хатче? — снова спросил Хромой Али.

— Сидим мы с Хатче друг против друга, не можем слова вымолвить, будто немые. Не могу я видеть ее в тюрьме. Не пойду больше туда. Сходи ты. Спроси ее…

— Хорошо, — согласился Хромой. — Обожди меня здесь в кофейне. Лошадь моя привязана к тутовому дереву, в самом конце базара. Чуть что — садись на нее — и в горы.

С Мемедом творилось что-то странное. Он не находил себе места. Ему хотелось рушить, ломать. Предчувствие горя мучало его.

Мемед направился к лошади. Прохожие с удивлением смотрели на деревенского парня, который шел, никого не замечая вокруг себя.

К ноздрям лошади прилипли соломинки. Мемед нарвал травы, вытер ей морду. Лошадь была гнедой масти, с крупными яблоками черных пятен. Мемед погладил лошадь и зашел в кофейню, выпить чаю. Хатче ни на минуту не выходила у него из головы. Она была бледна, под глазами темные круги. Лицо омрачено страданием. Сердце Мемеда сжалось. Слезы невольно побежали по щекам. Мемед не отрываясь смотрел на дорогу, с нетерпением ожидая появления Хромого Али.

Вскоре в конце улицы показался Али. Лицо его было перекошено от злобы.

— Ну что? — кинулся ему навстречу Мемед.

— Не спрашивай!

— Что-нибудь плохое? — не выдержал Мемед.

— Ничего хорошего.

— Говори быстрей! Я знал. Сердце мое чуяло. Я все время волновался. Горе душило меня. Ну говори же!

— Хатче в среду переводят в тюрьму Козана. «Пусть он простит меня», — сказала Хатче. Она якобы совершила тяжелое преступление. Так постановил местный суд. Ираз тоже переводят в Козан.

Услышав слова Хромого, Мемед как-то сразу сник, словно его хватил удар. Через некоторое время он пришел в себя и улыбнулся. Охватившее его минуту назад желание поджечь всю Чукурову. с деревнями, травой, камнями, деревьями и городишками, прошло. Он вскочил на лошадь и спокойно сказал Хромому Али:

— Пошли, Али-ага. Я знаю, что делать.

Али шел впереди, за ним на лошади ехал Мемед. Они вышли из касабы. Али остановил лошадь и посмотрел Мемеду в глаза:

— Что с тобой случилось? Что ты задумал?

Мемед спрыгнул с лошади, улыбнулся и взял Али за руку.

— Я буду караулить их у дороги. Вырву Хатче из рук жандармов.

— Ты сошел с ума! В центре Чукуровы, да еще днем, похитить девушку из рук жандармов? Сумасшедший!

XXIV

Мемед радостный вошел в землянку. Джаббар и Сефил Али никогда не видели его таким, поэтому они тоже повеселели.

Мемед ходил по крыше землянки, весело напевая.

Спелых груш на ветке было пять.

В небе солнце начинало путь.

Не дала мне одеяла мать.

Белоснежная озябла грудь.

Если бы раньше сказали, что Мемед может петь такие песни, никто бы этому не поверил. Мемед всегда говорил тихо, а сейчас он громко сказал:

— Сефил Али, возьми-ка свой саз да сыграй что-нибудь повеселей!

Сефил Али снял со стены саз и запел:

Я пришел, увидел на дверях засов,

В косы волосы заплетены…

Мемед подпевал. Заметив в дверях Хромого Али, он подхватил его под руку.

— Сефил Али, а ну-ка сыграй нам какой-нибудь танец!

Сефил Али заиграл, и обитатели землянки пустились

в пляс. Скоро Мемед устал и присел, прислонившись к стене. Пальцы его рук шевелились, казалось, он уже не мог больше ждать…

— Джаббар! — крикнул Мемед.

— Слушаю, ага.

— Сегодня большой день, брат мой.

— А что случилось?

— Сегодня надо будет показать свое мужество.

— Ради аллаха, скажи прямо.

Мемед поднялся, сорвал с себя рваный пастуший наряд и бросил в угол. Он надел свой обычный костюм и изрядно поношенные красные ботинки из грубой кожи на толстой подошве из автомобильной покрышки. Коричневые саржевые брюки достались Мемеду от ограбленного на дороге купца. После схватки с бандой Калайджи Мемед с Джаббаром несколько дней занимались грабежом на дороге, ведущей в Мараш. Они захватили деньги, одежду, оружие. Друзья радовались этой добыче. Теперь они снова должны были направиться на дорогу к Марашу.

Ремень винтовки Мемеда был мастерски обшит серебром. На голове вместо фески повязан голубой шелковый платок. Брюки измазаны чем-то черным. Револьвер подарил Мемеду юрюкский бей. Особенно была красива кобура из добротной кожи, обшитая серебром. Кожаные патронташи скрещивались на груди.

Джаббар сгорал от любопытства.

— Что случилось, Мемед?

— Это свершится сегодня.

В дверях, улыбаясь, стоял Хромой Али.

— Хоть ты расскажи толком, — обратился к нему Джаббар.

— В среду Хатче будут перевозить в Козан. Мемед собирается отбить ее у жандармов. Вот он и радуется.

Джаббар молчал, но лицо его нахмурилось. Сефил Али тоже молчал, он никогда не вмешивался в эти дела.

Мемед понял их молчание, но остался непреклонен в своем решении. Пусть Джаббар делает кислую мину. Ведь Мемед ни у кого не просит помощи. Пан или пропал.

В первый день своего знакомства с Мемедом и Джаббаром Сефил Али рассказал им о Кёроглу. С тех пор Мемед не мог забыть о Кёроглу и его подвигах. Образ героя постоянно был перед его глазами.

«Давным-давно на улице города Болу, — рассказывал Сефил Али, — Кёроглу увидел маленького, совсем крошечного щенка. Четыре больших пса набросились на него, но щенок не убежал от них, а храбро защищался. Разогнав собак, щенок отправился своей дорогой. Кёроглу долго наблюдал за этой сценой.

«Вот так щенок! Значит, есть на свете храбрость!» подумал он.

И Кёроглу стал прославленным в народе героем. Он был бесстрашен. После всего того, что случилось с его отцом, он ушел в горы».

Кёроглу очень заинтересовал Мемеда. Услышав от Ссфила Али рассказ о нем, он еще раз поклялся убить Абди-агу.

— Ты что скис, Джаббар? — спросил он.

— Так, ничего.

— Не бойся, я тебя просить не буду.

— Мне жаль тебя, Мемед.

— Мне твоя жалость не нужна, — с раздражением сказал Мемед.

Джаббар рассердился и закричал:

— Подумать только, днем, посреди Чукуровы ты хочешь схватиться с жандармами? Ведь Чукурова — западня для разбойника! Кто попадался там, тот уже не мог спастись. К тому же дороги на Чукурове тебе неизвестны. Если бы с тобой был Реджеп Чавуш, еще полбеды. Можно ли вслепую идти на Чукурову?

— Ты лучше скажи, пойдешь со мной или нет?

— Я не могу добровольно идти в ловушку.

— При чем здесь ловушка? Говори прямо, пойдешь или нет?

— Не могу.

— Отлично. А ты, Сефил Али, пойдешь?

— Я, брат, совсем не знаю Чукуровы. Я боюсь ее. Я тебе не помощник, скорее жди вреда. Если хочешь — пойду, ради тебя.

Джаббар со злобой посмотрел на Сефила Али.

— Так… — протянул Мемед и умолк.

Ужинали врозь. Каждый в своем углу. Только Хромой Али был весел.

Поздно вечером Джаббар сказал:

— Вы спите, я буду караулить.

В полночь Джаббар подошел к Мемеду и толкнул его. Мемед выругался и сел. Он не спал.

— Что тебе надо? Ведь ты выполнил свой товарищеский долг! Что ты хочешь от меня?

— Брат, — Джаббар обеими руками сжал руку Мемеда,

— Ты выполнил свой долг, — повторил Мемед.

— Откажись от своей затеи, Хатче и так освободят. Разве свидетели не отказались от своих показаний! Ведь они теперь говорят, что Вели убил ты? Ее освободят.

— Откажись они от своих слов, Хатче не переводили бы в Козан, где заключены уголовные преступники. Ее потому и переводят туда, что хотят передать дело в суд для уголовных преступников. Понял? Из-за меня ее таскают по тюрьмам. Или я спасу ее, или умру. Я же не зову тебя со мной. Будет даже лучше, если ты не пойдешь. Ведь это верная смерть.

— Ради тебя, Мемед, я готов на все. Но это безумие. С открытыми глазами лезть в огонь. Пощади нас и себя. Послушай, что я тебе говорю. Не расстраивай меня. Если ты погибнешь так, ни за что ни про что, мне будет тяжело…

— Довольно об этом. Я все равно пойду. Даже если это будет стоить мне жизни.

Джаббар отпустил руку Мемеда и отошел в угол землянки.

Три дня Мемед и Джаббар избегали друг друга. Рано утром Мемед уходил в горы и возвращался поздно вечером.

Во вторник он поднялся на рассвете и разбудил Хромого Али.

— Я иду.

Хромой Али вскочил:

— Один ты не справишься. Ты не знаешь Чукуровы — И, улыбнувшись, добавил: — Я пойду с тобой. Я не буду стрелять. Спрячусь где-нибудь и издалека буду смотреть. Я достану тебе в деревне хорошую лошадь. А сам поеду вперед и буду сообщать о приближении жандармов. Устроишь им засаду в зарослях камыша у Сытыра. Подожди, я схожу в деревню. Согласен?

От радости у Мемеда заблестели глаза. Он обнял Хромого.

— Не знаю, Али-ага, смогу ли я отплатить тебе за все хорошее.

— Что ты, братец, — печально ответил Хромой. — Я стараюсь склеить то, что разбил своими руками.

Хромой Али быстро вышел из землянки. Два часа спустя, когда солнце уже поднялось, над землянкой послышалось ржание, конский топот. Мемед вышел навстречу Хромому Али.

— Да здравствует Али-ага! — весело приветствовал его Мемед.

— Это свадебная лошадь. Я ее разукрасил.

На шее лошади висели голубые бусы и разноцветные ленты. Сбруя и поводок были расшиты парчой.

— Я привез тебе еще бурку. Укроешься от дождя, а главное… никто не увидит оружия; оденешь бурку — видна только голова. Не будем терять времени.

Друзья вскочили на лошадей. Джаббар и Сефил Али молча наблюдали за ними. Джаббар был бледен как смерть.

— Не поминай лихом, брат Джаббар! И ты, Сефил Али! — крикнул Мемед дрожащим от волнения голосом.

Джаббар не шелохнулся.

— Да помилует тебя аллах, — ответил Сефил Али.

Мемед и Хромой Али поскакали вниз.

Вскоре они скрылись из виду, а Джаббар все еще стоял на пороге землянки.

XXV

Шел мелкий грибной дождь. Солнце то пряталось, то снова выглядывало. И дождь то переставал, то снова начинал моросить. Камыши стали мокрыми. В лучах солнца на них блестели крупные дождевые капли.

Дорога проходила севернее высоких зарослей камыша, у подножия горы, поросшей миртами. К зарослям камыша они подъехали через деревню Кючюк Чинар. Солнце заходило. Дождь прекратился.

— Я неплохо сделал, захватив бурку? — спросил Хромой Али.

— Да, пригодилась.

— Дождя уже нет.

— Опять польет.

— Для засады на Чукурове нет места лучше, чем эти заросли.

— Откуда ты, Али, все знаешь? Чукурова тебе знакома как свои пять пальцев.

— В молодости я крал лошадей на Чукурове и угонял их в горы. Я хорошо ее знаю.

— Теперь понятно. Но пойдут ли они этой дорогой?

— В Козан ведут две дороги: одна — через Чукуркёпрю, другая — здесь. В такую грязь они не пойдут через Чукуркёпрю, завязнут. Они непременно пойдут здесь. А нам лучшего места для засады не найти. Сделаешь свое дело и скроешься в горах. Если бы Джаббар знал, он тоже пошел бы с нами.

Услышав имя Джаббара, Мемед насупился.

— Клянусь аллахом, пошел, — продолжал Хромой. — Он испугался. Днем, посреди равнины… Боялся, что нас схватят.

Мемед молчал.

— Испугался. Но как он хитер! Сколько разбойников ни спускалось в долину — все были убиты. Ни один не уцелел. Он хорошо это знает.

— Так уж ни один и не вернулся? — с любопытством спросил Мемед.

— Ни один.

Они присели перекусить. Ели медленно, тщательно прожевывая каждый кусок.

— Теперь я пойду к касабе, — сказал Хромой, — буду идти за ними следом. А ты иди в горы и выспись. На рассвете спрячься в камышах. Лошадь привяжи так, чтобы ее не было видно. Сам садись поближе к дороге. Завтра в полдень они будут здесь.

Хромой вскочил на лошадь и поскакал в сторону касабы. Мемед оседлал свою лошадь и поскакал в горы.

Подъехав к залитой водой каменоломне, Мемед решил в ней укрыться. Здесь можно было спрятаться и от дождя. Мемед набросал в яму с водой камней, привязал лошадь к старому дубу и, укутавшись в бурку, улегся на камнях. Спал он чутко, то и дело просыпался. Так продремал он до рассвета. Как только начало светать, Мемед сел на лошадь и поскакал к зарослям камыша. В глубине зарослей он спешился и привязал лошадь к толстому стеблю камыша.

Настроение было хорошее. Но тело ныло. Мемед присел. Желтые пчелки, жужжа, строили соты. Между головками камышей протянулись нити паутины. Камыш цвел. Осыпавшаяся пыльца золотилась в лучах утреннего солнца.

Как томительно ожидание! Наступил полдень. Влажная духота окутывала заросли камыша. Мемед прождал целый день. Вечерело. Тени от гор вытянулись на восток. Мемед взял винтовку и пошел к яме возле дороги. То и дело он выскакивал из ямы на дорогу, вглядываясь вдаль. Его трясло, как в лихорадке. Минута казалась вечностью. Вытащив кинжал, он с остервенением стал копать землю, отгребая ее руками. Работа отвлекла, но ненадолго. Через некоторое время он снова выбежал на дорогу. Ни души.

Мемед возвратился в заросли, взял винтовку и опять вышел на дорогу. Солнце опускалось за горизонт. Вдруг он заметил вдали черную точку. Она постепенно увеличивалась. Сердце Мемеда сильно забилось. Спустя немного уже можно было различить четырех жандармов и двух женщин.

Мемед прицелился и выстрелил в высокого жандарма. Тот с криком упал. Мемед начал стрелять, почти не целясь. Жандармы растерялись.

— Эй, вы, с вами говорит Тощий Мемед! Отпустите женщин и убирайтесь!

Мемед подстрелил еще одного жандарма. Два других бросились в придорожную канаву и открыли ответный огонь.

Солнце скрылось. Опять начало моросить.

Женщины растерялись. Дрожа от страха, они сели прямо в грязь.

— Убирайтесь, пока не поздно! — кричал Мемед. — Лучше не связывайтесь со мной. Я справлюсь с вами, даже если вас целый батальон.

Раненые жандармы громко стонали.

— Забирайте своих товарищей и уходите, пока целы, — снова крикнул Мемед.

Жандармы перестали стрелять. Женщины немного пришли в себя.

— Чтоб им ослепнуть, — выругалась Ираз и шепнула Хатче: — Ползем к Мемеду.

— Мемед! — позвала Хатче.

Было уже так темно, что в двух шагах ничего не было видно.

Мемед выбежал на дорогу, схватил Хатче и Ираз за руки и увлек в заросли камыша, туда, где стояла лошадь. Жандармы беспорядочно стреляли в темноту.

Заслышав шаги людей, лошадь заржала. Мемед отвязал ее.

— Садитесь, — сказал он женщинам, — и двигайтесь за мной.

Когда они выбрались из зарослей, жандармы уже не стреляли. Вдруг мимо них проскакал всадник… «Это, наверно, Хромой Али», — подумал Мемед. Вскоре всадник вернулся.

— Тощий Мемед! — послышалось из темноты.

— Мы здесь!

Али подъехал. Он тяжело дышал.

— Возьми мою лошадь. Отдашь ее в Чичекли. Не задерживайся. Иди на гору Акчадаг. Завтра за тобой в погоню отправится Асым Чавуш с ротой жандармов. Не попадайся им. Я разыщу тебя. До рассвета ты должен быть в Чичекли, а там на Акчадаг… Скачи во весь опор. Счастливого пути!

Хромой Али повернулся и скрылся в темноте.

— Я никогда тебе этого не забуду, Али, — крикнул ему вдогонку Мемед и вскочил на лошадь.

— Хатче, — позвал он, — пересядь ко мне.

Хатче села впереди Мемеда, и они поскакали в горы. Несколько раз Мемед сбивался с пути. На рассвете они были в долине Чичекли.

Осадив лошадь перед каким-то домом посреди деревни, Мемед крикнул:

— Эй, кто там, выходи!

Юноша открыл дверь и, увидев лошадей, улыбнулся. Он взял их за уздечки и повел к стойлу. Лошади были все в пене.

Ираз и Хатче сгорбились. Казалось, они дрожали от холода. В предрассветных сумерках с трудом можно было разглядеть их растерянные лица. Все вошли в дом. Вокруг очага были разложены тюфяки. Женщины устало опустились на них.

— Эй, хозяйка, я два дня ничего не ел.

— Сейчас, сейчас, Тощий Мемед.

XXVI

Абди-ага заметно постарел. Щеки у него впали, и весь он как-то опустился, обрюзг.

В кофейне с утра до вечера толковали о Тощем Мемеде. Абди-агу эти разговоры приводили в ярость, но он ничего не мог поделать. Ведь рот не мешок — не завяжешь.

Абди шел на базар, но и там не находил себе места. Из лавки Мустафы-эфенди он шел в кофейню Тевфика, из кофейни — в фруктовую лавку Хороса Ремзи, а оттуда — к Сиясетчи Ахмеду. Всюду он говорил без умолку, не давая другим слова вставить.

— Смотрите! Смотрите за своим имуществом. А еще говорили, что он мальчишка! Я прекрасно знаю этого Тощего Мемеда, этого окаянного. Слушайте меня внимательно. А то потом скажете, что Абди вас не предупредил. Мемед в горах создаст свое правительство. Разве, раздавая крестьянам земли моего отца, на которые у меня есть купчая грамота, он действовал не как правительство?.. Я тысячу раз звонил в Анкару. Но оттуда ни ответа ни привета… Странное наше правительство. Столько граждан брошено на произвол, предоставлено воле одного разбойника. Послали бы полк солдат, чтобы они уничтожили эту банду… Я больше не могу, господа, обращаться в правительство. Почему оно делает нас рабами горсточки бандитов?

На второй день утром в касабу были доставлены два раненых жандарма. Это происшествие оказалось в центре всех городских пересудов. Жители касабы встали на сторону Мемеда.

Абди-ага толкался на базаре. Земля горела у него под ногами. Он уже не болтал и только задавал один и тот же вопрос: «Разве я вам не говорил?..»

Зайдя в кофейню Тевфика, Абди-ага сел за столик, уронил голову на руки и долго сидел, не двигаясь.

Из полудремотного состояния его вывел батрак Али Сафы-бея.

— Хозяин просит вас к себе, — сказал он, подойдя к столику.

Абди-ага медленно поднял голову.

— Что? — сердито проворчал он.

— Хозяин приглашает вас к себе.

Абди поднялся. Голова раскалывалась от невыносимой боли.

Али Сафа-бей встретил его у порога и подхватил под руку.

— Заходи, ага, заходи. Ты совсем позабыл нас.

Налитыми кровью глазами Абди-ага взглянул на Али Сафу-бея:

— Разве я не говорил?

— Входи, входи! Поговорим, — улыбнулся Али Сафа- бей.

Медленно, с остановками, чтобы Абди-ага мог отдышаться, они поднялись по лестнице. Охая, Абди-ага с трудом добрел до тахты.

— Разве я не говорил? — сокрушенно твердил он.

Принесли кофе. Чашка тряслась в руке Абди. Казалось, он нарочно расплескивает кофе по полу.

Али Сафа-бей подсел к нему.

— Ай. Абди-ага, скоро ты подожжешь нашу касабу! — вкрадчиво начал он, поглаживая бороду. — Какие это ты жалобы все пишешь! Ведь того и гляди правительство пришлет войска. Не стыдно ли нам? Неужели тебе не дорога честь нашего города? Из-за каких-то двух щенят запятнать нашу репутацию!

Абди-ага вздохнул и опустил голову:

— Разве я знаю, что делаю? — простонал он. — Он убьет меня. А я не знаю, что делать. Не смерти я боюсь. Беспокоит меня, что наше правительство не может справиться с сопливым мальчишкой. И даже не об этом я тревожусь. Ты не знаешь моего горя! Ведь он отправился в мою деревню и стал раздавать земли крестьянам. Он сказал им, что сжег меня. Это и угнетает меня. Боюсь я не смерти. Я и так одной ногой в могиле. Завтра появится другой такой же разбойник и станет раздавать твои земли. Потом еще… еще и еще! Вот чего я боюсь.

Али Сафа-бей похлопал Абди-агу по плечу:

— Будь спокоен, Абди. Все они получат по заслугам.

У Абди-аги блеснули глаза, задергалась борода.

— Сегодня меня, а завтра тебя — вот что меня пугает, — сказал он. — В горах много разбойников. Пусть. Это меня не волнует… Земля! Вот в чем суть дела!.. Если крестьяне поймут это, их уже не остановишь. Нет, я не боюсь своей смерти, ты это знаешь, Али Сафа-бей… Надо поскорее убить этого мальчишку. Он напомнил ослу про арбузную корку. Не теряй времени, Али Сафа. Не забывай об этом. Крестьяне деревни Вайвай, которая когда-то принадлежала вашей семье, тоже надеются только на Мемеда.

Али Сафа-бей улыбался.

— Я все понимаю, но ты не бойся. Не сегодня-завтра его голова будет валяться у твоего порога. В погоню за Мемедом отправлена рота жандармов во главе с Асымом Чавушем и добровольцы во главе с Кара Ибрагимом. Кара Ибрагим — старый разбойник. Он знает горы и повадки разбойников. Я приказал им отрубить Мемеду голову, надеть на шест и установить его перед твоим домом. Так они и сделают.

— Он не должен жить ни одного дня. Ни одного! Дай бог, чтобы все было, как ты сказал, — приободрился Абди.

— Так и будет. Ты знаешь Кара Ибрагима?

— Знаю.

Абди-ага воспрянул духом. В нем затеплилась надежда.

— Я уверен, что Кара Ибрагим справится с Мемедом, — сказал он. — А как дела с деревней Вайвай?..

— С тех пор как умер Калайджи, дела мои плохи. Не боятся меня крестьяне. Если так дальше пойдет…

— Давай сперва покончим с Мемедом, — перебил его Абди-ага.

— Покончим. Не бойся.

Жандармы, преследовавшие Мемеда, вселяли в крестьян ужас. Получив приказ «живым или мертвым доставить Мемеда», они бесчинствовали, избивали дубинками всех, кто попадал им под руку. Стон стоял по деревням. Но никто не знал, где скрывался Мемед, и не хотел его разыскивать. А кто и соглашался помочь, показывал не ту дорогу. Слух об освобождении Мемедом из рук жандармов девушки послужил материалом для новых песен и легенд, которые складывали крестьяне горных деревень и Деирменолука. Люди не работали. Все только и говорили о Тощем Мемеде.

Спустя два дня после стычки в камышах жандармы вошли в Деирменолук. Они выволокли из дома Дурмуша Али и стали его допрашивать. Но он не проронил ни слова. Ему угрожали. Напрасно. Тогда жандармы пустили в ход приклады. Проклиная жандармов, рядом металась жена Дурмуша Али, Хюрю. Жандарм ударил ее прикладом. Она умолкла.

Втащив избитых, окровавленных стариков в сени, жандармы пошли по домам. До позднего вечера они продолжали допрашивать и избивать людей. Ночевать остановились в доме Абди-аги. На следующий день они снова избивали крестьян, надеясь вытянуть из них хоть слово о Мемеде. Но это им не удалось. Тогда они заставили крестьян бить друг друга.

Измученные поисками Мемеда, жандармы срывали свою Злобу на крестьянах.

А Тощий Мемед в это время шел к горе Алидаг. Это был край высоких крутых скал и длиннорогих ланей. Острые скалы непроходимы. Чем ближе к вершине, тем меньше растительности. Деревья встречаются редко. Вершина покрыта вечными снегами.

Мемед хорошо знал Алидаг. Когда-то он охотился здесь на ланей. Ему была знакома каждая тропинка, каждый утес. У самой вершины Алидага была пещера, но до нее надо было карабкаться по отвесной стене около пятисот метров.

Выйдя из деревни Чичекли, Мемед и две его спутницы оказались в трудном положении. Со всех сторон их преследовали жандармы. Вскоре беглецы узнали, что за ними гонится сам Кара Ибрагим. Пастухи, лесничие, крестьяне передавали им последние новости. Обо всем, что случилось, Мемед знал в тот же день. У Ираз и Хатче от усталости распухли ноги. Мемед решил переждать на горе, возле Чичекли. Жандармы и Кара Ибрагим, разыскивая Мемеда, тоже направились к этой горе. «Бегите, вас окружают», — предупредил Мемеда чабан, пасший стадо дяди Свфила Али.

Но бежать было уже поздно. На рассвете завязалась схватка. Преследователи открыли огонь. Мемед берег патроны и стрелял, только когда видел, что кто-нибудь пытался подняться на шаг выше. Асым Чавуш кричал ему: «Сдавайся!» Мемед отвечал: «Сдаюсь!» и нажимал на спусковой крючок.

Жандармы залегли по склону горы. Мемед не давал им сдвинуться с места. Вдруг его винтовка отказала: в стволе застряла пуля. Винтовку быстро закопали в землю, а Мемед продолжал стрелять из револьвера.

Хатче дрожала от страха. Мемед только улыбался, глядя на нее. Он весь почернел и обливался потом. Высыхая от пота, рубашка покрывалась на спине белыми пятнами.

Ираз помогала Мемеду. Когда ствол остыл, она вытащила пулю и дала винтовку Мемеду. Тот обрадовался, что снова может стрелять из винтовки.

К вечеру преследователи вдруг прекратили огонь. Такова была тактика Кара Ибрагима. Делать вид, будто отступает, а потом опять начать атаку противника, который попытается выйти из окружения. Мемед разгадал эту хитрость.

Жандармы и Кара Ибрагим уходили. Видно было, как они сползали вниз по склону горы. Чтобы нанести им поражение, надо было атаковать их на спуске. Через мгновение Мемед с криком бросился за ними. Хатче успела лишь вскрикнуть, но Мемед уже не слышал ее. Растерявшиеся преследователи побежали. Мемед стрелял, пока не зашло солнце. Была полночь, когда он вернулся к женщинам. Увидев его, Хатче бросилась ему на шею и заплакала.

Ираз отвела ее в сторону.

— Ну что за горе у тебя, глупая? Жена разбойника должна все переносить. Не плачь. Может быть, ты так несчастна потому, что Мемед спас тебя?

Мемед, тяжело дыша, медленно произнес:

— Если мы здесь задержимся, нам придется плохо. Нам нужно бежать и замести свои следы. Соберитесь с силами. Пойдем к горе Алидаг. Кругом жандармы, но другого выхода нет. Продуктов нам хватит на неделю. За два дня доберемся до Алидага. Я знаю там хорошее место. Однажды я охотился на ланей, и подбитая мною лань забрела туда. Я запомнил это место. Там мы будем жить до конца нашей жизни.

— Не до конца жизни, а до амнистии. В нынешнем году, говорят, в день сформирования нового правительства будет объявлена амнистия!

— Какая амнистия! О какой земле Юрегира ты говоришь?.. Пока я не разделаюсь с этими…

Мемед замолчал. В ночной тишине не было слышно ни звука.

— И я это успею сделать до амнистии.

— Да. да. Даже если он спрятался в мышиную нору… — добавила Хатче.

— Вставайте. Пора в дорогу, — сказал Мемед.

Мемед, Ираз и Хатче тронулись в путь. Они дрожали от холода. На ясном небе сверкали яркие звезды. Листья на деревьях покрылись росой. Пробиваясь сквозь листву, беглецы промокли. Ветки деревьев царапали лицо. В какой- то момент Хатче вдруг охнула, но тут же опомнилась. Она ведь жена разбойника, она должна все стерпеть. Впереди прокладывал путь Мемед, за ним шла Ираз, а позади — Хатче. Рассветало, когда они спустились с горы Чичекли. Лицо у Мемеда просветлело. Он встретился взглядом с Хатче. Ираз отвернулась и быстро скрылась в скалах.

XXVIII

Путь до пещеры был тяжел. Острые камни царапали руки и ноги. От усталости кружилась голова. Внизу, у подножия горы, лежала равнина, поросшая колючим кустарником. По равнине темными пятнами были разбросаны пять деревень.

Беглецы остановились над обрывом, откуда можно было добраться до пещеры. Мемеду нетрудно было это сделать. Но как проникнут в нее женщины?

— Вы отдохните, — сказал Мемед, — я перетащу в пещеру вещи, а затем вернусь за вами.

Мемед начал взбираться по отвесной скале. Женщины изумлялись его ловкости. Через полчаса он вернулся.

— Прекрасный дом, — сказал он. — Надежный. Возле пещеры — орлиное гнездо. Орлы — наши соседи.

Мемед взял Хатче за руку.

— Идем. А тетушка Ираз обождет меня здесь. Отдам тебя на съедение орлам, — пошутил он.

— Мы будем взбираться по этой стене? — с тревогой спросила Хатче.

— Да, ты будешь держаться за меня. Идем.

Начали подниматься. У Хатче потемнело в глазах, несколько раз сна вскрикивала от испуга. Наконец они были в пещере.

Ираз решила не дожидаться Мемеда и сама начала карабкаться по скале. От страха и усталости руки ослабели, и она едва передвигалась. Но когда Мемед вернулся за нею, то увидел, что она уже наверху.

— Тетушка Ираз, ты, верно, издавна разбойничала?

— Да, сынок.

Вход в пещеру был невелик. Пещера была глубокая и длинная. Пол ее был устлан мягкой землей, черной, как угольная пыль. На земле — птичий помет. Стены пещеры прорезывали белые жилки.

— Сюда еще не ступала нога человека, — сказал Мемед,

— Тем лучше, — ответила Ираз.

— Это наша деревня, — сказала Хатче.

— Наш дом, — поправила ее Ираз.

— Давайте уберем наш дом, — предложила Хатче.

— С удовольствием, — сказала Ираз.

— Я иду в деревню. Возьмите на всякий случай вот этот револьвер. Что прикажете принести в наш дом? — спросил Мемед.

— Зеркало, — сказала Хатче,

Ираз улыбнулась:

— Ах, молодость!

Хатче добавила:

— Две подушки, два одеяла. Кувшин, кастрюлю, сковороду, муку, а остальное — на твое усмотрение. Счастливого возвращения!

— Счастливо оставаться, — крикнул Мемед.

В полночь он был уже у дома Дурмуша Али. Дверь открыла Хюрю. Увидев Мемеда, она испугалась,

— Тише! — шепнула она.

Мемед на цыпочках вошел в дом.

— Что случилось, мамаша Хюрю?

Не говоря ни слова, Хюрю зажгла светильник, плотно закрыла окна и вышла на улицу. Обошла дом. Никого.

— Как ты пробрался сюда, сынок? — спросила она. — Ведь в деревне полно жандармов… Дядю Дурмуша избили до полусмерти. Беднягу схватили за бороду и волокли по деревне. Жандармы избивали крестьян дубинками… Все это дело рук Козлиной Бороды. Зря ты его не убил. У Дурмуша Али допытывались, где ты скрываешься, но он ничего не сказал. За это его так избили, что он и сейчас лежит в постели, не может подняться… Меня тоже били: все тело в синяках. Почему ты не убил этого гяура?

— А что слышно о Хромом Али? — спросил Мемед.

Хюрю помрачнела.

— Да что с тобой? — разозлилась она. — Как тебя назвать после этого? Какой ты бестолковый. Да если он попадет тебе в руки, покончи с ним. Разве я тебе не говорила? Он стал холуем Абди-аги. Гяур отдал ему твой дом. Ах, если бы ты меня раньше послушал! Теперь Хромой Али — поводырь жандармов. Водит их по твоим следам. За Абди-агу собирает с нас подати. Заставляет жандармов избивать людей. Ты во многом виноват, Мемед!

— Где он сейчас, Хромой?

— В вашем доме. Только вчера переселился. В доме прекрасной Доне поселилась эта грязнуля — жена паршивого Хромого. И я все это видела. Сердце мое обливалось кровью. Лучше было мне умереть, чем видеть все это!

— Я иду туда, — Мемед поднялся.

— Там полно жандармов. Незаметно проберись в дом, убей гяура и беги.

Мемед направился к своему дому. Он с наслаждением вдыхал запахи молока, теленка и весенней травы.

— Али-ага! — крикнул он с улицы.

Узнав голос Мемеда, Хромой Али вскочил с постели. «Нет, этот человек сошел с ума», — подумал он. Испуганный, выскочил на улицу и, сделав Мемеду знак, чтобы тот молчал, громко сказал:

— Очень хорошо, что ты пришел. Хорошо сделал, братец. Значит, Мемед пошел на гору Акчадаг? А мы хотели идти к Аккале. Ах, как хорошо. — И, наклонившись, шепнул Мемеду на ухо: — Иди к Дурмушу Али, я сейчас приду.

Хромой Али вернулся в дом и разбудил жандармов.

— Друзья мои, этот тип подался на Акчадаг. Там его поймаете, как куропатку. Мой человек только что оттуда. Теперь мы знаем, где прячется этот негодяй, Тощий Мемед. На Акчадаге вы его быстро скрутите. С ним покончено. Пойду обрадую жену Абди-аги.

Темная ночь. Идя к Дурмушу, Хромой Али дивился смелости Мемеда.

Когда он вошел в дом, Хюрю растерялась. Она косо посмотрела на Мемеда. «Эх, до чего же ты бестолков!» — говорил ее взгляд.

— Мамаша Хюрю, нам нужно переговорить, — сказал Мемед.

— Ну и говорите. Больно нужно мне глядеть на эту грязную свинью!

Хромой Али улыбнулся:

— Почему ты так говоришь обо мне? Что я ему плохого сделал?

Хюрю опустила голову.

— Знаю я, чем ты занимаешься, хромая свинья. Теперь ты заодно с жандармами. Разве не правда? Не будь здесь Мемеда, так бы я тебя и пустила в свой дом. Размозжила бы тебе голову камнем…

Ругаясь, она вышла из комнаты.

— Как же ты добрался в таком аду? — спросил Хромой.

— Так и добрался.

— За тобой идет банда Кара Ибрагима. Его послали Абди и Али Сафа-бей… Они считают, что Кара Ибрагим справится с тобой. Вся их надежда на него. Они дали ему много денег. Но Кара Ибрагим уже не тот, одряхлел, разжирел. Он стоит со своим отрядом на дороге, ждет, когда ты появишься и они убьют тебя. По этой дороге не ходи! Кара Ибрагим подстрелит тебя. Да, еще вот что. Я теперь любимец Абди-аги. Он без меня ни шагу. Спрашивает обо всем. Ведь не сгорел, окаянный! Если бы вы тогда не впустили в горящий дом женщину…

— Откуда мы знали! Такая суматоха была. Если бы… — грустно произнес Мемед.

— Твою голову хотят установить в касабе у дома Абди-аги. Али Сафа-бей дал ему слово. Дом Абди рядом с жандармским управлением.

— Об этом потом. А пока достань мне две подушки, два одеяла, зеркало, кувшин и немного муки. Погрузи все на лошадь. Да, еще соль, перец, масло…

— Это нетрудно. Пошли аллах моему хозяину!.. Его дом в моем распоряжении. Все здесь есть.

XXIX

Асым Чавуш с ротой жандармов и Кара Ибрагим со своей бандой осень и зиму провели в горах, охотясь за Мемедом. Крестьяне горных деревень изнывали от их бесчинств. Крестьяне обманывали жандармов. Они искали Мемеда в горах Акчадаг, Гёйсюндаг, Беритдаг, Бинбогалар, Аладаг, Кайранлыдаг, Конурдаг, в ущелье Мериемчил. Обшарены были все известные им места. Одежда на жандармах была изодрана. Они совсем потеряли голову и заглядывали даже в мышиные норы. Но Мемеда нигде не было. Он словно сквозь землю провалился. Половину зимы жандармы провели в Деирменолуке. На горе Алидаг они обшарили все щели. Охотясь на ланей, дошли до самой пещеры. Но Мемеда не нашли.

Хромой Али водил жандармов по горам, то и дело приговаривая: «Непременно его найдем».

Он вел их на Бинбогалар, уверяя, что напал на след Мемеда.

— Куда девался твой нюх, Хромой? — спрашивали его.

— Стар стал, нюх пропал, — вздыхая, отвечал Али. — Все у меня позади.

Но это было не так — наоборот, Хромой Али помолодел. Он был легок, как ветер. В глубине его души теплилась надежда.

Проведя осень и зиму в горах в поисках Мемеда, жандармы и их помощники — отряд Кара Ибрагима — уставшие и злые вернулись в касабу. Они уничтожили два отряда разбойников, но Мемеда не нашли. Касаба была в трауре.

Кара Ибрагим постарел лет на десять.

— Я еще не встречал такого человека, — говорил он. — Мемед обладает божьим даром, секретом каким-то. Он исчез, испарился. Но я все равно его поймаю. Сражусь с ним один на один. Другого выхода нет. Я с ним рассчитаюсь. Когда мы с ним столкнулись у Чичекли, я сто раз стрелял в него. И думал, что попал в голову… Пуля его не берет. Я бы и одной пулей его уложил.

По касабе пошел слух: «Тощего Мемеда и пуля не берет». Слух этот дошел и до Абди-аги. Абди-ага таял на глазах, он весь высох — кожа да кости. Абди-ага ждал только одного: вести о смерти Тощего Мемеда. Через день заходил он к Али Сафе-бею и спрашивал:

— Ну что, сынок? Глаза проглядел, ожидаючи. Скоро терпение лопнет. Где же твое обещание?

— Потерпи, дядя, — успокаивал его Али Сафа-бей. Терпишь горе — пьешь мед. Я обещаю тебе, что голову Мемеда установлю перед твоим домом. Только потерпи!

Услышав, что Мемеда и пуля не берет, Абди совсем обезумел. Он тут же бросился бегом к Сиясетчи и стал упрашивать его составить телеграмму в Анкару. И без того глупое лицо Сиясетчи стало еще глупее, язык заплетался.

— Пиши, — приказал ему Абди-ага. — Пиши: в горах появился разбойник… кровопийца… Убивает детей, крадет и соблазняет девушек. Образовал свое правительство. Влияние его растет. Раздает крестьянам землю, да еще и разъясняет им их выгоды. Да, да, так и пиши. Втолкуй им хорошенько! Здесь подведи черту. Теперь пиши дальше. Изнасилованных девушек он разрезает на куски и вешает на деревьях. Дорога Мараш-Адана занята его разбойниками. Пиши, Сиясетчи-эфенди, пиши, братец! Уж постарайся, чтобы в Анкаре все призадумались. Попроси прислать войска. Я пойду куплю марку, — сказал Абди, выходя.

В касабе царила суматоха: «Ах этот Тощий Мемед! Такой мальчишка, а натворил столько бед… Да еще на свободе гуляет», — говорили люди. Матери пугали плачущих детей: «Тощий Мемед идет!»

Рота жандармов, получив подкрепление, готовилась вновь отправиться на поиски Мемеда. Кара Ибрагим тоже ушел в горы, поклявшись перед своим уходом Абди-аге, что непременно поймает Тощего Мемеда.

XXX

У желтой повилики очень короткие стебли. Цветы словно приросли к земле. Казалось, что между скалами расстелились огромные желтые ковры. Среди этих ковров мелькали лиловые шапки гиацинтов, блестели влажные фиалки, распускались какие-то красные цветы…

С вершины Алидага зеленая равнина виднеется сквозь легкую дымку — словно окутанная пеленой дождевых капель. Скалы переливаются на солнце разными цветами. Прозрачный воздух напоен ароматом цветов. У подножия Алидага краски меняются, становятся темными. Над горой, задевая ее, проплывают белые облака, и кажется, что гора начинает колыхаться.

На склоне Алидага, обращенном к горам Бинбогалар, среди редко растущих сосен бьет источник. Мемед брал оттуда воду.

Вокруг сверкает солнце. Внизу равнина с колючими кустарниками утопает в солнечных лучах. Солнце играет на деревьях, кустах, камнях, скалах…

Хатче сидела у входа в пещеру, положив голову на колени Ираз. Ираз искала у нее в голове. Появились вши.

Зиму беглецы провели в пещере. Они разукрасили ее, как дом богатого крестьянина. Пол устлали вероникой, а поверх нее положили юрюкские ковры, напоминающие весенние поля. Ковры Мемеду подарил Керимоглу, старейшина племени Сачыкаралы. На стенах висели шкуры ланей. Блестевшие, словно покрытые глянцем, большие рога спускались до самой земли. Шерсть на шкурах отливала зелотом.

Зима выдалась суровая. Когда бушевал буран и снег слепил глаза, в пещере всю ночь поддерживали костер. И все-таки беглецы были в постоянном страхе, что они замерзнут. Полтора месяца Мемед пробивал отверстие в скале для выхода дыма. Но, когда шел снег или начиналась метель, пещера все равно была полна дыма и беглецы вынуждены были открывать вход и выходить на мороз, чтобы не задохнуться. Они возвращались, только когда замерзали.

Мемед, Ираз и Хатче укрывались всем, чем могли, — одеялами, коврами, шкурами. Ложились рядом, тесно прижавшись друг к другу.

С наступлением дня Мемед уходил на охоту за ланями, а женщины принимались готовить еду и вязать носки.

Мемед убивал ланей. Мясо они съедали, а шкуры сушили и вешали на стены. Всю зиму у них были запасы мяса. Муку, масло и соль им приносил Хромой Али. Он прятал все это в пещере у подножия горы, а Мемед перетаскивал оттуда к себе. Даже Али точно не знал, где живет Мемед. Следы заметали кустами, волоча их за собой по снегу. Так снегом заполнялись и самые глубокие следы. А через полчаса исчезали и следы кустов. Поэтому-то жандармы и не могли найти пещеру Мемеда. Они даже и предположить не могли, где она. Кругом ровный чистый снег…

Хатче приподняла голову с коленей Ираз и спросила:

— Тетушка, а где же… Ведь должна была быть амнистия. Мустафа-ага оказался обманщиком.

— Потерпи, дочка, еще будет. Из-за каждого холма взойдет солнце.

Хатче и Ираз похудели, лица их потемнели. Глаза стали больше и блестели лихорадочным огнем.

— Ах, тетушка, дорогая, пусть хоть одно солнце взойдет. Мне больше и не нужно.

— Потерпи.

— Ведь все, что мы пережили, — все как сон. Я до сих пор не верю, что все это произошло со мной. И что со мной живой Мемед.

В свободное от охоты время Мемед учил женщин стрелять. Ираз оказалась способной ученицей и вскоре начала довольно метко стрелять. Хатче стрельба не удавалась. Она ненавидела винтовку и патроны. При одном их виде ее начинало тошнить.

— Избавиться бы от них… — сказала как-то Хатче.

Ираз сразу перевела разговор на другое:

— На Чукурове хлеба поднялись по колено. Уже колосятся. Муравьи выползли из своих норок и побежали по солнечным дорожкам. В это время вся Чукурова залита солнцем. — Ираз прослезилась и добавила: — Наше поле у «Островка»… Убил бы Мемед Абди-агу, пока не объявили амнистию. Не то я своими руками его убью… Только после этого мы сможем снова поселиться на Чукурове, сеять и собирать урожай с нашей земли. Отец моего Рызы говорил, что земля — наша кормилица.

— Поле возле «Островка»… — Хатче закрыла лицо руками. — Там, среди скал, цветут нарциссы, правда?

— Да, — подтвердила Ираз.

— На этой земле родится в сорок раз больше того, что посеешь… За год можно и дом построить. Если мы спустимся вниз, у нас есть деньги, чтобы построить дом.

— Купчую мы оформим на имя нашего Мемеда, — говорила Ираз. — Если будет амнистия, поле у «Островка» станет его. А если ее не будет, мы переберемся в чужие края. Только бы удалось уговорить Мемеда забыть Абди. Хоть сейчас можно было бы тронуться в путь. Мы изменим свои имена. Мемед расправится с убийцей моего сына. Нет, нет, я должна своими руками убить Али. Для этого я и стрелять научилась.

— Что-то у тебя в голове все перемешалось, — сказала Хатче.

— Да, ты права. Иногда я забываю и успокаиваюсь. Мемед заменил мне Рызу. Стараюсь не думать, но иногда места себе не могу найти, прямо с ума схожу. Ноют груди, вскормившие Рызу. Иной раз меня так и подмывает спуститься в деревню и убить Али. А потом пусть делают со мной что хотят. Подожди, дочка. Ох, ослепнуть бы тебе, Али! Как ты осмелился поднять руку на моего сынка…

— Потерпи, тетушка. Из-за каждого холма взойдет солнце… Теперь я боюсь. Оно взойдет, но…

— Что еще за «но»? — резко спросила Ираз, сердито взглянув на Хатче. — Опять «но»? Ты парня хочешь заживо похоронить?

Хатче грустно промолвила:

— Уже неделя, как он ушел. Больше трех дней он никогда не задерживался. А сейчас прошла уже целая неделя. Ох, этот разбой… Эти горы… Я боюсь, боюсь, милая тетушка. Сердце болит. Ведь больше трех дней он никогда не задерживался. Что с ним случилось? Я пойду в деревню, поищу его. Если бы с ним ничего не случилось, он бы давно вернулся.

Хатче зарыдала.

— Я пойду, тетушка, — сквозь слезы просила она.

— Сиди, непутевая! — закричала Ираз. — Изобью — только шаг сделаешь. Из-за тебя могут убить парня. И не болтай глупости. Ничего с ним не случилось.

Хатче встала, ушла в пещеру и там дала волю слезам. Она то затихала, то снова начинала плакать. Спина ее вздрагивала от рыданий.

Вошла Ираз и села возле Хатче.

— Дочь моя, зачем ты себя так мучаешь? С Мемедом ничего не случилось. Он сам сотню уложит. Пожалей себя.

— Ох, если бы это было так, — вытирая слезы, сказала Хатче.

Внизу, над равниной Дикенли, поднимался туман. По небу плыло одинокое черное облако.

Неожиданно перед женщинами появился Мемед. Он был весь в крови, обливался потом и еле дышал. Хатче с плачем бросилась ему на шею.

— Успокойся, Хатче, — сказал Мемед. — Послушай, что я тебе расскажу. Успокойся немножко…

Он гладил ее по голове.

Ираз рассердилась. Она схватила Хатче за руку и отвела в сторону.

— Первый раз в жизни вижу такую… Ведь ты так погубишь парня.

— Погодите, — улыбаясь, сказал Мемед. — Послушайте, что со мной приключилось. Когда я возвращался от Керим-оглу, Кара Ибрагим устроил мне западню на равнине Сарыджа. Этот Кара Ибрагим — негодяй, но смелый и бывалый. Он преследовал меня до подножия горы. Теперь они, возможно, узнают наше место. Вот уже три дня я играю с ними в прятки. Удираю и снова возвращаюсь. Теперь они шли за мной по пятам… Но мы с Джаббаром все-таки обманули их и запутали следы. Эту неделю мы не будем никуда выходить. Перевяжите-ка мне рану.

Женщины сняли с него рубаху. Пуля попала в плечо. Когда они вытаскивали ее из раны, Мемед весь пылал. Потом его стала бить дрожь. Хатче растерялась. Как безумная металась она по пещере.

Целую неделю Мемед лежал в жару. Рана воспалилась, плечо сильно распухло. Только спустя неделю Мемед пришел в себя и рассказал все, что с ним произошло.

— На подступах к равнине Сарыджа я столкнулся с жандармами. Их было человек десять, во главе с Асымом Чавушем. Началась перестрелка. Эх, видит бог, этот Асым Чавуш в конце концов получит от меня пулю в лоб! Он шел прямо на меня. «В чем дело? — сказал я. — Ты решил умереть?» И зарядил винтовку. Увидев меня совсем близко, он закричал и бросился на землю. «Не бойся, Асым, — крикнул я ему, — ты не виноват. Я уже десять раз убил бы тебя, если бы хотел. Убирайся!» Он встал, улыбнулся и, собрав своих жандармов, ушел. Позже один человек должен был на равнине Сарыджа передать мне боеприпасы. Когда я подошел к условленному месту, со всех сторон началась стрельба. Кара Ибрагим со своими людьми просто засыпали меня пулями. Там меня и ранило. Два дня они преследовали меня до самой горы. Вдруг я услышал голос Джаббара. Я понял, что он пришел мне на помощь. Джаббар напал на бандитов, я ему помогал. Они отступали по моим следам. Но потом Джаббар отвлек их, и я спасся. Больше я не видел Джаббара, но он справится с ними. Мы должны уйти из пещеры. Теперь они не оставят нас в покое. Это дело рук Али Сафы-бея.

Мемед пролежал еще неделю. Время от времени у подножия горы слышались выстрелы.

Рана постепенно заживала.

XXXI

Наступила осень. Крестьяне старательно убирали урожай на равнине Дикенли, когда-то покрытой одними колючками. Хлеба в этом году были хорошие. Тяжелые колосья гнулись к земле.

Мамаша Хюрю, как ветер, носилась по полю. Бранилась, спорила. С тех пор как ее избили жандармы, у нее болел правый бок и она прикладывала к нему сакыз[32]. При каждом вдохе и выдохе лицо ее болезненно морщилось.

— Чтоб им ослепнуть! И что им нужно от меня, старухи? — жаловалась она. И снова начинала тараторить: — Абди-ага не приходит в деревню. А раз так, вы не отдавайте ему треть урожая. А дадите — будете дураки. Да еще какие дураки. Скажете, что в этом году плохой урожай и что вы ничего не собрали. Не можем же мы с голоду умирать. Ничего нам не осталось. Посевы сгорели, засохли.

Из Деирменолука мамаша Хюрю шла в другие деревни, разговаривая по дороге сама с собой. А когда она встречала жнеца или крестьянина, молотившего хлеб, говорила:

— Молитесь за Тощего Мемеда. Молитесь утром и вечером. Поняли? Если бы не он, Абди-ага, как коршун, кружился бы над вашими головами. Слава аллаху, что гяура нет в деревне. Не давайте ему ни зернышка. Что он камни бросал и руки у него устали? Отдыхает себе в касабе.

Задумываясь над словами мамаши Хюрю, крестьяне покачивали головами и, сняв шапки, почесывали затылок.

— Посмотрим, чем все это кончится, — неуверенно говорили они. — Посмотрим.

Урожай собран. Крестьяне развозят его по домам. Никто не дал Абди-аге ни зернышка. Старосты Абди-аги вместе с Хромым Али ходили по деревням. Но к кому бы они ни обращались, все отвечали одно и то же:

— Ради Абди-аги мы на все готовы. Лучше хозяина не найти. Мы его не оставляем в беде, но в этом году мы не собрали ни одного зерна. На нет и суда нет. Может, в будущем году аллах даст… Аллах даст нам, а мы хозяину… Разве есть на свете другой такой хозяин? Гяур Тощий Мемед выгнал нашего дорогого Абди-агу из деревни. Простит ли ему Абди-ага? Аллах поможет нам в будущем году собрать хороший урожай, и мы его весь отдадим хозяину. Сами будем голодать, но ему отдадим. На равнине Дикенли пять деревень. Крестьяне все принесут в жертву хозяину.

— Зачем обманываете? — говорили старосты. — Ведь никогда еще не было такого урожая. Сказали бы прямо, что не хотите дать ни одного зерна Абди-аге.

— Ай-ай-ай! — восклицали на это крестьяне. — Чтоб нам ослепнуть, если мы не хотим дать нашему хозяину, который скитается где-то в касабе, положенную часть урожая Возможно ли это? Мы готовы упасть перед ним на колени. Ах, околеть бы этому Тощему Мемеду!

Хюрю от радости была на седьмом небе. Ее старания не пропали даром. Ни один крестьянин не дал Абди-аге ни зернышка.

Хюрю выкрасила седые волосы хной, вместо простого платка надела на голову ярко-зеленый шелковый платок, какой обычно носят на праздниках и свадьбах девушки. Шелковое платье она подвязала дорогим шелковым кушаком, привезенным из Триполи. На шею повесила три золотые монеты и ожерелье, которое носила в молодости. Улыбаясь, Хюрю ходила из дома в дом, распевая непристойные песни, от которых краснели девушки.

Узнав, что крестьяне не дали ему долю своего урожая, Абди-ага рассвирепел. Он направился к Сиясетчи и заставил его написать жалостливую телеграмму в Анкару. Выйдя от Сиясетчи, Абди-ага старался с каждым поделиться своим горем. При этом он все время плакал. Плакал он и перед каймакамом и перед жандармским начальником.

В Деирменолук был направлен большой отряд жандармов. Жандармы потребовали у крестьян часть урожая.

Мамашу Хюрю арестовали. Но ни она, ни крестьяне не проронили ни слова. Ни избиения, ни ругань не помогали. Крестьяне молчали, словно у всех поотрезали языки. Дело дошло до того, что по деревням вынужден был поехать сам начальник уезда. Но что бы он ни делал, чем бы ни грозил, крестьяне молча смотрели на него пустыми, невидящими глазами.

Первым заговорил Хромой Али:

— Мы готовы всем пожертвовать ради нашего хозяина. Кто он такой, этот разбойник Тощий Мемед? От горшка- то два вершка. Неужели мы будем выполнять его приказания? Собери мы хоть одно зерно, и его отдали бы хозяину. Ах, собака этот Тощий Мемед. В этом году неурожай. Хорошо, если мы не помрем все с голоду… Я староста Абди-аги. И я буду голодать. Будь хоть одно зерно у нас, мы отдали бы его хозяину.

Хромой Али посмотрел на крестьян, столпившихся, как стадо баранов. Они были поражены.

— Ну скажите, — обратился к ним Али, — если бы мы собрали хоть одно зерно, разве мы не отдали бы его нашему доброму хозяину?

Толпа зашевелилась.

— Отдали бы, — послышались голоса.

— А если бы он потребовал нашу жизнь? — спросил Али.

— Отдали бы.

— А если в деревню явится Тощий Мемед? — продолжал Али.

— Он не придет.

— А если придет?

— Убьем.

Не поверив крестьянам, каймакам приказал обыскать дома. Но странно: ни в одном доме не оказалось ни зернышка. Куда крестьяне могли спрятать столько зерна?

В касабу ежедневно приходили вести из деревень. Было ясно, что бунт крестьян — дело рук Тощего Мемеда. Нужно было уничтожить его.

Особенно много шума наделало убийство Хусейна-аги ночью, в его доме. Кто мог убить Хусейна-агу? Конечно, Тощий Мемед. Абди-ага обезумел от страха.

Асым Чавуш смелый, он знает горы как свои пять пальцев, но и он не может поймать Мемеда. Жандармский начальник без конца бранил его. Асыма Чавуша так затравили, что он не мог пройти по базару.

— Тощий Мемед, мальчишка, обводит вокруг пальца такого детину, Асыма Чавуша. Заставляет его плясать под свою дудку.

Асым Чавуш готов был лопнуть от злости.

XXXII

На Алидаге выпал снег. Им были покрыты скалы, деревья, трава, земля. Даже небо было молочно-белого цвета. От Алидага до поросшей колючками равнины Дикенли и дальше к Акчадагу, Чичекли и Чукурове — всюду белым-бело. Ни одного темного пятнышка на бесконечном белоснежном просторе. И все это огромное пространство залито солнцем. Только иногда оно затемнялось проходившей мимо тучей. Снежная пыль, искрившаяся на солнце, слепила глаза.

Трудно приходилось обитателям пещеры. Кончились продукты. Не осталось дров… У Мемеда отросла длинная борода. Ираз побледнела, осунулась. Хатче вот-вот должна была рожать. Лицо у нее пожелтело, шея вытянулась. Волосы, когда-то черные, блестящие, теперь свисали, как сухая трава.

Асым Чавуш продолжал выжидать у подножия Алидага и возле Деирменолука.

— Сынок, — обратилась однажды к Мемеду Ираз, — сегодня тихо в горах. Хатче не сегодня-завтра родит. Или спустимся в деревню, или надо готовиться принимать ребенка здесь.

Мемед весь как-то сжался.

— В деревню пойти не удастся. Там каждый дом обшаривают. Нужно, что возможно, приготовить здесь, — сказал он.

— Надо это сделать немедленно. Хатче скоро родит. Давай готовиться.

Изредка Мемед спускался в деревню. Всякий раз он тщательно заметал свои следы большим кустом.

Мемед и Ираз вошли в пещеру. Хатче сидела, прислонившись к стене, устремив взгляд в одну точку.

— Хатче, — сказал Мемед, — мы с тетушкой Ираз пойдем в деревню. А ты заряди винтовку и жди нас. Ночью мы вернемся.

— Я не могу остаться одна.

— Но как же тогда быть, Хатче?

— Я пойду с вами.

— Прошу тебя, не делай этого.

— Я умру здесь одна.

— Пусть тогда Ираз останется с тобой.

— Нет, нет, я не останусь.

— Останься, дочь моя, — вмешалась Ираз.

— Не могу.

— Ты стала упрямая с тех пор, как мы здесь поселились, — сказала Ираз.

Мемед выругался.

Наступило молчание. Мемед вышел, сел на камень у входа в пещеру и, закрыв руками лицо, задумался. Тяжелые мысли одолевали его.

Над ними, раскрыв свои могучие крылья, парил орел…

— Вы оставайтесь, — сказал Мемед, — я один пойду. — И как безумный быстро стал спускаться вниз.

— Что ты привязалась к парню? — отчитывала Ираз Хатче. — И так у него от забот голова пухнет, а тут еще ты. Жандармы покоя не дают…

Хатче молчала.

После полудня Ираз вышла из пещеры и вдруг заметила, что куст, которым Мемед всегда заметал следы, лежит у входа.

Ираз испугалась, стала кричать, но Мемед давно скрылся из виду.

Ираз бросилась в пещеру.

— Какое несчастье! Он забыл куст. А снега нет, и след не заметет… Может, мне спуститься с горы и замести его следы? Но ведь я не могу пролезть там, где он пролезает…

К вечеру следующего дня Мемед вернулся. На нем не было лица. Он был измучен тяжелой ношей.

— Я очень боялся. Только внизу я вспомнил, что забыл куст… Возвращаться было поздно, вот-вот стемнеет. Все же я решил поскорей вернуться к вам и замести следы. Жандармы не дают покоя Хромому Али, заставляют его идти по моему следу. Если он нападет на мой след, то уж не сможет остановиться. Хромой Али сам просил, чтобы я заметал следы. Я понимаю, он не может себя удержать. Да, дела плохи…

— Не бойся. Хромой Али не станет предателем. Он за тебя жизнь отдаст, — успокаивала Мемеда Ираз.

— Я знаю это, но, если он нападет на след, не остановится. Хромого надо было с самого начала прикончить…

XXXIII

Опостылела жизнь Асыму Чавушу.

«Этот езид, Тощий Мемед, как гром, свалился на мою голову. Уйти бы куда-нибудь в другое место, избавиться от нею», — размышлял про себя Асым Чавуш.

Жандармы выбились из сил. «Какой толк в такой мороз каждый божий день ползать по горам?» — роптали они. Завидев что-то напоминающее человеческий след, они целыми днями шли по нему. Разыскивая Тощего Мемеда, жандармы выловили несколько разбойничьих банд.

Целый месяц они топтались у подножия Алидага. Мальчик-пастух, пойманный жандармами, под пыткой признался, что видел Мемеда в горах.

Гору окружили со всех сторон.

Асым Чавуш все еще не мог поверить, что Мемед в такую стужу живет на горе.

Однажды конные жандармы, с трудом пробившись сквозь снежные заносы, донесли ему:

— Мы видели, как Мемед заметал за собою следы. Он шел к горе. Как только увидел нас, убежал. Ни одного выстрела не сделал. Следы он не замел. На них образовалась ледяная корка.

Асым Чавуш обрадовался. Впервые напали на след Мемеда. Он послал за Хромым Али.

— Что прикажешь, Асым Чавуш? — спросил Хромой.

— Найдены следы, — сказал Асым Чавуш.

— По снегу я не могу идти, мне нужна земля.

Крестьяне подтвердили:

— Да, да, Хромой Али не может идти по снегу, снег ослепляет. Он может сбиться.

Асым Чавуш настаивал.

— Если не по следу, он все равно пойдет с нами.

Хромой Али задрожал:

— Ноги твои целовать буду… не бери меня в такой холод.

— Пойдешь с нами! — отрезал Асым Чавуш.

Хромой Али припал к стене и точно окаменел.

Жандармы во главе с Асымом Чавушем направились к Алидагу.

Деревня заволновалась: «Напали на след Тощего Мемеда. Напали на след!»

Взрослые, дети, старики и старухи шли за жандармами. Все остановились у того места, где начинались следы.

Увидев след, Хромой Али растерялся, сердце его учащенно забилось.

— Почему этот сукин сын не потянул за собой куст? — бормотал он себе под нос. — Теперь его найдут. Ясные следы.

Асым Чавуш схватил за руку Хромого и поволок к началу следов.

— Что ты там бормочешь? Это его следы?

— Нет, — сказал Хромой. — Это следы пастуха, да еще месячной давности.

Асым рассвирепел и толкнул Хромого в снег.

— Подлюга! — закричал он. — Хромой негодяй! Ты староста Абди-аги, ешь его хлеб и покрываешь Тощего Мемеда. Все вы такие, как он. Не дал только аллах вам удобного случая.

Асым Чавуш приказал жандармам:

— Идите по следу.

Два дня по колено в снегу жандармы шли по следу. Наконец они добрались до пещеры и окружили се.

Вся деревня была в трауре.

— Нашли… Нашли нашего Мемеда!.. — плакал Хромой Али, позабыв о всякой осторожности.

Мамаша Хюрю кричала:

— И пусть находят! Они узнают, кто такой Мемед. Будь тысяча жандармов, Мемед всех уложит на месте.

Вечером произошла первая стычка.

Жандармы обнаружили дорогу, ведущую к пещере, и вход в нее. Они стали забрасывать вход гранатами. Мемед начал стрелять, чтобы не подпустить их к пещере. Жандармы не отступали. У Хатче начались схватки. Услышав выстрелы, она заплакала.

— Я же говорила! — воскликнула Ираз. — Все из-за куста.

— Да, из-за того, что я не замел следы. Но они все равно нашли бы нас. Видно, Хромой не удержался и повел их по следу. Мне надо было прикончить его. Если будет буран, они и минуты здесь не удержатся. И тогда раньше чем через неделю им сюда не добраться.

Асым Чавуш ласково кричал:

— Мемед, сдавайся, сынок. Теперь ты в ловушке. Ты окружен. Не убежишь. Скоро объявят амнистию. Иди, сдавайся. Я не хочу твоей смерти.

Мемед молчал. Одним выстрелом он раздробил камень, лежавший рядом с Асымом Чавушем.

Перестрелка усилилась. С обеих сторон сыпались пули.

— Я буду сидеть здесь неделю, месяц, пока у тебя не кончатся патроны, — кричал Асым Чавуш.

Мемед стиснул зубы:

— Знаю. Все будет так, как ты сказал. Но я никого не подпущу сюда. Всех уложу, не сдамся. В пещере вы найдете только мой труп. Понял, Чавуш?

— Мне жаль тебя. Даже если ты убьешь всех нас, все равно придут другие жандармы. А что тебе за выгода? Лучше сдавайся. В этом году будет амнистия.

— Не болтай, Чавуш. На сей раз я убью тебя. Раньше я жалел тебя, теперь не пожалею. Ты выслеживал меня.

Выстрелы заглушили их голоса.

Около Мемеда выросла горка гильз. У него оставалось еще два мешочка с патронами, но он боялся, что этого не хватит. Стрелять приходилось часто.

Ираз занималась Хатче.

— В такой тяжелый день, в такой день!.. — сокрушалась она.

Оставив на мгновение Хатче, Ираз брала винтовку и помогала Мемеду. Она стреляла, пока Хатче снова не начинала стонать. На лице Хатче выступили капельки пота. Она металась по полу.

— Ох, матушка, лучше бы ты не родила меня на свет божий, — плакала она.

— Я погиб, — вдруг закричал Мемед, но тут же прикусил губу.

Услышав крик Мемеда, Хатче бросилась к нему и упала на пол.

— Ты ранен? Я умру.

Подбежала Ираз, расстегнула на Мемеде рубашку.

— Пуля попала в плечо, — сказала она и начала перевязывать рану.

Мемед и раненый не переставал стрелять. Асым Чавуш недоумевал: и откуда у него берутся патроны? Несколько жандармов были ранены. Асым Чавуш уже начал сомневаться в успехе.

Вдруг Хатче продолжительно застонала. Ираз приподняла ее.

— Тужься, тужься, милая, — посоветовала она.

На лице Хатче, покрытом испариной, была написана боль и растерянность. Через несколько секунд раздался плач ребенка. Мемед обернулся. Младенец лежал в луже крови. Лицо Хатче было мертвенно-бледным. Мемед отвернулся. Руки дрожали, винтовка выпадала из рук. Ираз выхватила ее у Мемеда и начала стрелять. Хатче не шевелилась.

Спустя некоторое время Мемед пришел в себя.

— Дай, тетушка, — промолвил он еле слышно, протягивая руку к винтовке.

Ираз вернулась к ребенку, вытерла его и крикнула Мемеду:

— Мальчик!

Горькая улыбка появилась на губах Мемеда.

— Мальчик.

Перестрелка продолжалась до вечера.

Мемед стрелял одной рукой. Ираз заряжала винтовку, а он, положив ложе на камень, стрелял.

— Патроны кончились… — вдруг сказала Ираз.

Мемед и забыл про них. Из груди его вырвался крик.

В отчаянии он уронил голову на винтовку. Затем, сделав над собой усилие, встал и подошел к ребенку. Открыл личико и долго смотрел на него. Потом улыбнулся, подошел к выходу из пещеры, вынул из кармана белый платок и привязал его к стволу винтовки.

— Ираз, — позвал Мемед.

Ираз подняла голову и посмотрела на него сквозь слезы.

— Хатче, — крикнул он. Но Хатче не слышала его. Она была без сознания.

— Слушайте меня. Живым они меня не оставят. Сына назовите Мемедом.

Выйдя из пещеры, Мемед поднял винтовку и закричал:

— Сдаюсь!

Услышав крик Мемеда, Асым Чавуш не поверил своим ушам. Это был крупный мужчина с грузной походкой, большими глазами, толстогубый и с пышными длинными усами.

— Сдаешься? — переспросил он.

— Сдаюсь, — упавшим голосом повторил Мемед. — Ты добился своего.

Повернувшись к жандармам, Асым Чавуш сказал:

— Из укрытий не выходить. Я сам пойду к нему. Он обманывает.

Чавуш подошел к пещере. Он приблизился к Мемеду и взял его за руку.

— Желаю тебе поправиться, Тощий Мемед, — улыбаясь, сказал он.

— Спасибо.

Ираз, съежившись, сидела в углу. Она казалась еще меньше.

— Все еще не могу поверить, что ты сдался, — сказал Чавуш.

Мемед молча протянул руки, чтобы Асым Чавуш надел на них наручники.

Ираз метнулась к ним.

— Ты думаешь, Мемед сдался? — крикнула она Чавушу.

Она пошла в угол пещеры и приподняла коврик, которым был укрыт ребенок. Он спал.

— Вот кто заставил Мемеда сдаться. А вы хвалитесь и считаете себя мужчинами.

Этого Асым Чавуш не ожидал. Он переводил взгляд с Мемеда на Ираз и Хатче. Улыбка застыла на его губах. Он протянул руку к наручникам.

— Тощий Мемед… — воскликнул он и замолчал.

Мемед и Асым пристально смотрели друг другу в глаза.

— Тощий Мемед, — сказал Асым Чавуш. — Я тебя в плен не возьму.

Он снял с патронташа пять обойм и бросил их на землю.

— Я ухожу, — сказал он. — Стреляй мне вслед.

И с криком бросился бежать.

Мемед выстрелил.

Добравшись до жандармов, Асым Чавуш стал рассказывать:

— Этот бандит разве сдастся? Никогда. Он разыграл эту комедию для того, чтобы убить меня. Помешкай я хоть немного, он убил бы меня. Идет буран. Давайте спустимся вниз, а то все замерзнем.

Уставшие и разочарованные, жандармы начали спускаться, поглядывая на пещеру.

Над Алидагом сгустились тучи. Приближался буран. Закрутились первые снежинки. Снегопад усилился, подул сильный ветер… Вокруг все побелело от снега. Ветер неистово гнал и крутил снежную пыль.

XXXIV

Весть об убийстве Мемеда и о том, что его труп будет доставлен вниз, как только утихнет буран, мгновенно облетела все деревни и касабу. Взоры крестьян из Деирменолука были прикованы к снежной вершине Алидага.

Величественный Алидаг погубил Тощего Мемеда.

Крестьяне попрятались по домам. Ждали возвращения Абди-аги. Он тотчас приедет, как только узнает о гибели Тощего Мемеда.

В деревне Вайвай крестьяне постепенно отвоевывали свою землю у Али Сафы-бея. Коджа Осман помолодел, он был словно пятнадцатилетний юноша.

— Тощий Мемед — мой сокол, — говорил он.

Весть о смерти Тощего Мемеда долетела и до деревни Вайвай. Коджа Осман неподвижно застыл на месте, не в силах произнести ни слова, будто онемел. Слезы текли у него из глаз.

— Ох, мой сокол, — стонал старик. — А какой был герой… Глаза у него огромные. А брови… А руки… Стройный, как кипарис… Ох, мой сокол. Он говорил мне: «Дядя Осман, я приеду к тебе в гости». Не вышло. И жена его была рядом с ним. Что она сейчас делает, бедняжка? Давайте позовем жену Мемеда в нашу деревню, дадим ей землю и будем ее оберегать. Ведь Мемед избавил нас от гяура. Ну а если ее посадят в тюрьму, мы и там будем ей помогать. Согласны?

— Согласны, — хором ответили крестьяне.

Однако страх перед Али Сафой-беем снова начинал мучить их.

Узнав о смерти Мемеда, Абди-aгa бросился к Али Сафе-бею, но не застал его дома.

— Наконец-то с Мемедом покончено, — радостно встретила его жена Али Сафы-бея. — Поздравляю.

— И я тебя поздравляю, дочь моя.

Абди-ага побежал к каймакаму и стал целовать руки и подол его костюма.

— Спаси аллах наше правительство и государство, каймакам бей. Асым Чавуш — настоящий герой, смелый человек. За такого и жизнь не жаль отдать.

— Поздравляю, Абди-ага, — ответил каймакам. — А сколько ты жалоб писал в правительство. Если бы не Али Сафа-бей, ты опозорил бы всю касабу. Спасибо Али Сафе-бею, что он перехватывал твои телеграммы.

У Абди-аги чуть глаза не вылезли на лоб.

— Да, да… не посылал, — улыбаясь, повторил каймакам.

— Ни одной?

— Ни одной. Если бы эти телеграммы дошли до столицы, не миновать нам с тобой виселицы. Ты с ума спятил. Разве можно посылать такие телеграммы в Анкару?

Абди-ага задумался и вдруг рассмеялся:

— Да, хорошо, что не послали телеграммы. Запятнали бы репутацию касабы. Когда человек выходит из себя, он забывает обо всем на свете. Я не мог примириться с тем, что правительство не в состоянии справиться с каким-то мальчишкой. Не обижайся на меня, каймакам бей.

От каймакама Абди-ага направился к жандармскому начальнику. Абди-ага поблагодарил его и поделился своей радостью, потом спросил, может ли господин начальник сделать подарок Асыму Чавушу. Голову Мемеда Абди-ага просил установить не в касабе, а в деревне перед своим домом. Жандармский начальник пообещал выполнить ею просьбу.

Весть о гибели Мемеда в касабу принес Хромой Али.

— Твой враг приказал долго жить, Абди-ага, — сказал он. — С ним покончено. Чабан рассказал, что собственными глазами видел, как Асым Чавуш отрубил ему голову. Я тотчас побежал сообщить тебе новость.

Сначала Абди-ага не поверил своим ушам, но потом обезумел от радости. Приходившие из гор люди подтверждали слова Хромого.

— Ты не обижайся на Асыма Чавуша, даже если он сделал тебе плохое, — говорил Абди-ага Хромому Али. — Он смелый человек. Он разделался с нашим врагом. А крестьяне, — зло продолжал Абди-ага, — неблагодарные.

В этом году они не дали мне ни зернышка пшеницы. Скоро я поеду в деревню и покажу этим бессовестным, какой у них неурожай! Скажу, рассчитывали на поддержку Тощего Мемеда? Теперь берите его голову! Видели? Я вам покажу неурожай!

Абди-ага взял Хромого за руку:

— Али!

— Что прикажете?

— Ведь в этом году урожай был больше обычного?

— В два раза.

— Как мне наказать крестьян?

— Как вам угодно, мой ага.

Абди нарядился в свой лучший костюм. Надушил четки. Побрился в парикмахерской. От радости он не находил себе места. Наконец он отправился в лавку Мустафы- эфенди из Мараша. Улыбаясь, Абди-ага вошел в лавку.

— Никогда не надо радоваться смерти другого, даже если он враг. Ведь неизвестно, что дальше будет, — оборвал Мустафа-эфенди рассказ Абди-аги.

Абди-ага отправился бродить по базару. Хозяева лавок поздравляли его. Потом Абди сел на лошадь и поехал в деревню.

— Раненый Мемед бежал от Чавуша, — сообщили ему неприятную весть.

— Кто сказал?

— Сам Асым Чавуш.

— Где он теперь?

— Я видел его в Шабаплы.

Абди-ага резко повернул лошадь обратно.

Спешившись во дворе своего дома, Абди-ага поплелся к Фахри-эфенди.

— Пиши, брат. Пиши прямо Исмету-паше. Все объединились, все заодно — и Тощий Мемед, и каймакам, и жандармский начальник. Сколько я тебе ни писал, ни одной телеграммы не отправили. Пиши, так и пиши.

XXXV

— Мой сокол переломал хребет у господ. Али Сафа- бей все шлет людей в горы. Но мой сокол всех их перебьет, — радовался Коджа Осман.

Крестьяне столпились за деревней под большим тутовым деревом.

Стояла золотая осень. Со дня на день начнется листопад.

— Мы отвоевали все наши земли,

— А кто помог?

— Тощий Мемед.

Коджа Осман поднялся.

— Из Анкары приехал Али Саиб-бей[33].

Крестьяне насторожились.

— Он будто говорил с Исметом-пашой. Этой осенью в день праздника[34] будет объявлена большая амнистия. Через две недели или через месяц Мемед будет свободен. Ведь у него сын родился. Нужно выделить ему землю. Пусть поселится в нашей деревне. Что вы на это скажете?

— Пусть поселится, — хором закричали крестьяне. — Милости просим. И земля наша его будет. Ведь он герой!

Коджа Осман выделил Мемеду сто дёнюмов лучшей земли. Эта земля принадлежала одинокой вдове Эше. Крестьяне собрали денег и купили у нее землю. Потом вспахали ее и засеяли пшеницей. Коджа Осман взял в руку горсть мягкой земли. Она, словно вода, текла между пальцами.

— Теперь я могу умереть спокойно. Али Саиб-бей не станет лгать. Будет амнистия. Ведь он близок к Исмету-паше.

В касабе царило смятение. Али Сафа-бей не давал покоя ни каймакаму, ни жандармскому начальнику. Он винил их за разболтанность жандармов. В Анкару посыпались телеграммы. Каймакаму было приказано выловить разбойников. Жандармов возглавил сам капитан. Жандармы надоели крестьянам горных деревень.

Тощий Мемед нигде не мог найти укрытия. Голодный, с ребенком на руках, он скитался по горам. Несколько раз он попадался в ловушку капитана Фарука, но спасался из нее. И все благодаря Керимоглу. Керимоглу доставал Мемеду патроны, хлеб и деньги. Деньги, которые собирали крестьяне деревни Вайвай, тоже передавались через Керимоглу. Керимоглу, как и Коджа Осман, с нетерпением ждал амнистии.

Но жители Деирменолука, да и всех деревень на равнине Дикенли, не были довольны. Они знали, что принесет им амнистия: как только Тощий Мемед спустится с гор, в деревню вернется Абди-aгa. Крестьяне были встревожены. «Что такое амнистия? — размышляли они. — Настоящий разбойник должен оставаться в горах. Будь мы на месте Мемеда, мы не спустились бы вниз. Ведь он станет обыкновенным крестьянином, как и мы, а что в этом хорошего? А так все его боятся».

XXXVI

— Ты слышал, Мемед? — спросил Хромой Али.

— Нет, не слышал, — улыбнулся Мемед.

— Что же ты? Хорош…

— Клянусь аллахом.

— Тогда слушай.

— Говори быстрей.

— Помнишь, я приводил к тебе Коджу Османа в долину Чичекли? Али Саиб-бей приехал из Анкары и сказал, что в день праздника будет объявлена амнистия. Узнав об этом, Коджа Осман собрал крестьян, и они решили пригласить тебя жить в их деревне. Крестьяне одобрили мысль Коджи Османа и просят тебя приехать. Тебе купили участок земли в сто дёнюмоз. Сам Коджа выбрал его. Они и дом строят тебе. Коджа Осман уверен, что Али Саиб-бен не врет. «Пусть бережет себя, — сказал Коджа. — Передай ему: известие об амнистии я сам привезу моему соколу». А как твои дела?

— Мне нет житья от капитана. Он бросил всех разбойников и преследует только меня, — сказал Мемед. — Уже десять раз натыкался на него. Теперь, пан или пропал, убью его при первой же встрече.

— Ты брось это: ведь будет амнистия.

— А я решил убить.

— Не делай этого. Потерпи немного.

Хромой ушел.

Услышав об амнистии, Хатче по ночам не смыкала глаз ОТ радости.

Земля в Алаяре — красная, как кровь, как разрезанный арбуз.

Вот уже третий день беглецы скрывались в Алаяре. И хотя капитан Фарук ястребом кружился над их головой, они были счастливы и пели песни. Мальчика назвали Мемедом.

Маленький Мемед слышал в эти дни прекрасные колыбельные песни. Хатче играла с ним, высоко подбрасывая его на руках.

— Тетушка Ираз, — говорила Хатче, — ты только погляди на дела аллаха. Мы просили тридцать дёнюмов, а аллах послал нам сто, да еще дом.

Хатче дурачилась, шутила, как ребенок.

— Ох, Мемед, скоро будет амнистия, — говорила она Мемеду. — У нас есть земля и дом. Почему ты не радуешься? Да улыбнись же!

Мемед только горько усмехался.

На рассвете капитан Фарук с жандармами окружил их.

— Эй, Тощий Мемед! Я не Асым Чавуш, — кричал капитан. — Одумайся!

Мемед не отвечал. Он уже знал, как вырваться из рук жандармов, и беспорядочно стрелял. С наступлением ночи надо было прорваться сквозь кольцо и бежать. Ираз стреляла лучше опытного разбойника. Она одна в течение трех дней могла бы сдерживать жандармов. Капитан Фарук рассвирепел. Один мужчина, женщина и ребенок — черт знает что!

— Ты не уйдешь от меня! — кричал он Мемеду.

Мемед решил убить капитана. Он подкрался как можно ближе к жандармам. Впервые Мемед был так неосторожен.

— Я погибла, — услышал он вдруг позади себя голос Хатче.

Мемед замер на месте. Мгновение — и он забросал жандармов гранатами.

Потом вернулся назад и подбежал к Хатче. Она лежала без всяких признаков жизни. На лице ее застыла улыбка, рядом лежал ребенок.

Мемед словно обезумел. Он начал беспрерывно стрелять и бросать гранаты. Ему помогала Ираз.

Капитан был ранен. Жандармы не выдержали и стали отступать.

Ираз рыдала над телом Хатче. На лице у нее было написано такое же отчаяние, как тогда, когда ее впервые втолкнули в тюремную камеру.

Мемед сидел, положив винтовку на колени, и горько плакал. Ираз подняла голову. Высоко в небе летела стая журавлей.

Кровь Хатче оросила красную землю Алаяра.

Заплакал ребенок. Мемед поднял его и прижал к груди.

Пытаясь успокоить малыша, он ходил и пел колыбельную песню.

— Я пойду в эту деревню, попрошу, чтобы похоронили Хатче, — прервала его Ираз.

Ираз ушла. А Мемед долго еще стоял с ребенком на руках и неподвижным взглядом смотрел на Хатче.

Услышав о несчастье, сбежались крестьяне — все, от мала до велика.

— Ох, несчастная Хатче…

Мемед отозвал в сторону старосту и дал ему деньги.

— Похороните мою Хатче со всеми почестями.

Он снова подошел к Хатче и долго смотрел на нее.

— Пошли, тетушка Ираз, — сказал он, словно очнувшись, и, взяв ребенка, направился к горе. Ираз пошла вслед за ним.

На вершине горы была пещера.

Мемед и Ираз присели на камень. С деревьев падали осенние листья. Пела какая-то птица. С противоположной скалы взлетел белый голубь. На пне притаилась ящерица. Спавший на руках у Мемеда ребенок проснулся и заплакал…

Ираз тронула руку Мемеда и посмотрела ему в глаза.

— Мемед, — сказала она, — я хочу поговорить с тобой.

Мемед молчал.

— Отдай мне ребенка, я пойду с ним в деревни Антепа. Ведь здесь, в горах, он умрет с голоду… Я больше не буду мстить за моего Рызу. Мемед заменит мне моего сына. Дай мне его. Я выращу мальчика.

Мемед медленно протянул ребенка Ираз. Она прижала его к груди.

— Мой Рыза! Мой Рыза!

Одной рукой Ираз сняла с себя патронташи и положила их на землю.

— Счастливо тебе, Тощий Мемед, — сказала она.

Мемед взял ее за руку. Ребенок перестал плакать. Мемед долго-долго смотрел на его личико.

— Пусть он будет счастлив, — произнес он.

XXXVII

Небольшая, приземистая лошадь гнедой масти стояла у дома Коджи Османа. Продолговатый, как яйцо, круп, свисающий до земли хвост. Блестящие, грустные глаза — красивые, как у девушки. Острые уши. Белое пятно на лбу. Зачесанная на правую сторону гриса. На бегу эта грива приподнимается и напоминает пастуший рожок. Лошадь изредка ржала и нетерпеливо била копытом землю, ожидая хозяина.

Погладив лошадь по гриве, Коджа Осман сказал:

— Ты достойна моего сокола.

— Достойна, — согласились с ним крестьяне.

Коджа Осман сел на лошадь и сказал, обращаясь к крестьянам:

— Я вернусь с Мемедом денька через два. Позовите барабанщиков из Эндела. Крестьяне деревни Вайвай торжественно встретят Тощего Мемеда в касабе. Все разбойники идут пешком, а наш Тощий Мемед должен спуститься с гор на арабском скакуне.

Коджа Осман пришпорил лошадь и поскакал к горам Тавра, тонувшим в голубой дымке.

В день национального праздника была объявлена амнистия. Разбойники спускались с гор и сдавали оружие. Они толпились во дворе жандармского управления…

Известие об амнистии принес Мемеду Джаббар. Старые друзья крепко обнялись. Потом долго сидели рядом и молчали. Наконец Джаббар поднялся и сказал:

— Я сдаюсь.

Мемед ничего не ответил.

В Деирменолук он вошел в полдень. Лицо у него почернело, глаза запали, лоб прорезали глубокие морщины. Он был суров, как скала. Глаза стали как будто меньше и казались более доверчивыми. Первый раз Мемед входил в деревню в таком подавленном настроении. Он покачивался, как пьяный, и едва не потерял сознания. Женщины с волнением и страхом смотрели на него через приоткрытые двери. Следом за ним, на некотором отдалении, плелись крестьянские ребятишки.

О том, что в деревню пришел Тощий Мемед, рассказали Хюрю. Услышав эту новость, Хюрю выскочила па улицу и, догнав Мемеда на площади, ухватила его за ворот рубашки.

— Мемед! — исступленно закричала она. — Ты отдал им на съедение Хатче и теперь идешь сдаваться? Вернется Абди и, как паша, будет восседать в деревне. Ты решил сдаться? Да ты баба! Ведь в этом году впервые на равнине Дикенли никто не голодал. Только в этом году люди наелись досыта хлеба. Опять хочешь прислать на нашу погибель Абди-агу? Куда ты идешь, Тощий Мемед? Сдаваться?

Вся деревня собралась на площади.

— У тебя сердце женщины, Мемед. Погляди, сколько людей смотрят на тебя. Пойдешь сдаваться? Пошлешь нам снова Абди-агу? Останки дорогой Доне перевернутся в могиле. И красавицы Хатче…

Мемед был бледен. Его била дрожь. Он стоял неподвижно, понурив голову. Вдруг Хюрю быстро отпустила Мемеда.

— Иди сдавайся, баба! Ведь объявлена амнистия, — бросила она ему в лицо.

В это время на площадь влетел на лошади Коджа Осман.

— Тощий Мемед, мой сокол, — крикнул он и, пробравшись сквозь толпу, бросился Мемеду на шею. — Сокол мой, твой дом уже готов. Поле твое я засеял. А эту лошадь тебе купили крестьяне. Наша деревня встретит тебя с музыкой, не как других разбойников. Пусть лопнут от злости Али Сафа-бей и Абди-ага. Садись на эту лошадь и поезжай.

Огромная толпа на площади зашевелилась, загудела. Послышались недовольные возгласы.

— Проклятый старик!.. Чтоб ты ослеп, старик!..

Мемед взял уздечку из рук Коджи Османа, вскочил на лошадь и подъехал к Хромому Али, который стоял позади всех. Крестьяне повернули головы в его сторону.

Мемед сделал Хромому знак идти впереди него. Хромой Али беспрекословно повиновался. Мемед пришпорил лошадь и скрылся в облаке пыли.

Толпа замерла. Люди словно онемели. Казалось, никакая сила не смогла бы заставить их нарушить это молчание.

У Соколиного утеса Мемед спешился и привязал лошадь к чинару. Золотисто-желтые с красными прожилками листья чинара устилали всю землю. Возле чинара их было так много, что они наполовину скрывали его ствол. Вокруг источника все было зеленым. Яркая, прозрачная зелень…

Мемед сел на камень и обхватил голову руками.

Хромой Али еле догнал его. Тяжело дыша, он опустился рядом с Мемедом, вытер со лба пот.

— Умираю от усталости, — сказал он, — вздохнуть не могу…

Мемед медленно поднял голову, в глазах его снова появился злой огонек. В голове мелькнул блеск желтой латуни…

— Братец Али, как ты думаешь, будет он ночью дома? Застану я его?

— Застанешь. От страха он по ночам не выходит на улицу.

— А ну-ка расскажи хорошенько, где находится его Дом.

— Тюрьму ты знаешь. Справа от нее — жандармское управление. Чуть подальше, в конце улицы одиноко стоит двухэтажный дом с высокой, как минарет, трубой. Кругом все дома одноэтажные. Дом Абди-аги сразу узнаешь. Абди спит обычно в той комнате, окна которой выходят на запад. Спит он в комнате один. Большая дверь на первом этаже запирается на щеколду. В двери есть щель. Через нее кинжалом приподнимешь щеколду…

Не говоря ни слова, Мемед подошел к лошади. Отвязав уздечку, он вскочил на лошадь и помчался во весь опор в касабу. Лошадь, как ветер, летела по равнине.

Мемед пришел в себя, только когда услышал внизу шум водяной мельницы. Натянув поводья, он остановил лошадь и прислушался. Теперь он поехал шагом, зарядил на ходу винтовку и револьвер.

У мельничных колес лошадь вздрогнула, испугавшись страшного шума падающей воды, и понеслась вперед. Мемед пришпорил лошадь и вскоре был в касабе. Галопом пролетел он через базар. В кофейнях еще горел яркий свет. Несколько засидевшихся посетителей удивленно взглянули на всадника. Но он не произвел на них особого впечатления. Теперь, после амнистии, можно было часто встретить на улице вооруженного человека.

А Мемед даже и не заметил их. Он поднялся по улице возле мечети и увидел с левой стороны дом с высокой трубой.

Мемед соскочил с лошади, завел ее во двор и привязал к тутовому дереву. Подойдя к двери, он открыл кинжалом щеколду и вошел в дом. На втором этаже горел свет. Шагая через три ступеньки, Мемед вбежал по лестнице наверх. Увидев его, женщины и дети подняли дикий крик.

Но Мемед, не обращая на них внимания, влетел в комнату Абди-аги.

— Что за шум? Что случилось? — потягиваясь, спросил заспанный Абди-ага.

Мемед схватил его за руки и затряс.

— Aгa! Aгa! Это я пришел, Ага!

Абди-ага смотрел на Мемеда и не верил своим глазам. Он обмер.

Крики за дверью не прекращались.

Мемед направил дуло винтовки в грудь Абди-аги и три раза выстрелил. От выстрелов погасла лампа.

Мемед стрелой вылетел из дома и вскочил на лошадь.

В это время жандармы, извещенные о случившемся, уже начали обстреливать дом.

Мемед мчался к горам Тавр. Вслед ему градом сыпались пули.

На рассвете он был в родной деревне. Лошадь почернела от пота; грудь у нее опускалась и поднималась, как кузнечный мех.

Струйки пота текли по лицу Мемеда, волосы слиплись.

Солнце уже поднялось над горизонтом. Длинные тени тянулись к западу. Взмыленная лошадь лоснилась под лучами солнца. Мемед ехал с гордо поднятой головой. Дети, молодые парни и взрослые крестьяне окружили его тесным кольцом. Все молчали. Было так тихо, что слышалось только дыхание людей. Сотни глаз были устремлены на Мемеда. Казалось, эти люди дали зарок молчать.

Но вот всадник очнулся, лошадь сделала несколько шагов и остановилась. Мемед поднял голову и обвел глазами толпу.

Хюрю, бледная, высохшая, огромными глазами уставилась на Мемеда, ожидая, что он скажет.

Лошадь нетерпеливо била копытами землю.

— Мамаша Хюрю, — закричал Мемед. — Свершилось. Прости меня…

Мемед не договорил. Круто повернув лошадь, он поскакал к Алидагу. Черной тучей вылетел он из деревни и скрылся из глаз…

Было время пахоты. Крестьяне пяти деревень равнины Дикепли собрались вместе. Девушки надели самые красивые платья. Женщины накинули на головы белые, как сакыз, платки. Загремели барабаны… Начался большой праздник. Даже Дурмуш Али, позабыв о том, что все тело у него болит после побоев, пустился в пляс. Утром следующего дня крестьяне отправились к зарослям колючек и подожгли их.

О Тощем Мемеде с тех пор никто ничего не слышал. Он исчез бесследно.

Каждый год перед началом пахоты крестьяне равнины Дикенли выходят в поле, поджигают колючки, и начинается веселый праздник. Три дня и три ночи алчные языки пламени мечутся по равнине. Трещит охваченная огнем Дикенли. В эти дни над Алидагом вспыхивает огромное зарево, ярко освещая его седую вершину.

Яшар Кемаль

Тощий Мемед

Роман. Перевод с турецкого Г. Александрова и М. Керимова

Издательство иностранной литературы. Москва, 1959