Тот, кто держит за руку

Глава 27.

Когда вчера вечером Мелисса возвращается домой, все следы моего творческого буйства старательно отмыты и изничтожены, так что ничто даже не намекает на безумную маленькую музу, посетившую меня днем.

Тем лучше. Не стану же я объяснять дочери, куда делась написанная мною картина: «Подарила ее бывшей невесте своего нынешнего возлюбленного». Лучше не придумаешь!

Маттиас подарил мне вчера букет гладиолусов, я не очень люблю эти цветы, но само внимание не могло не польстить мне. Возможно, не все у нас еще потеряно, как знать…

Белые Марковы розы, преподнесенные мне Маттиасом в день выписки из клиники, превратились в цветочные мумии, и я с болью в сердце заменила их этими гладиолусами — как будто бы избавлялась от последних следов пребывания Марка в нашем доме.

Можно ли полюбить кого-то так сильно всего лишь за неделю?

Иногда, говорят, хватает и взгляда… а у нас был целый месяц почти магического — почему нет? — общения в клинике. Женщина в коме и ее пылкий поклонник! Я улыбаюсь. Все это звучит, как роман…

Ханна, — окликает меня старческий голос. Я оборачиваюсь.

Фрау Ридель? Доброе утро.

Старушка нынче облачена в сиреневый кардиган и в сиреневый же берет, ручной вязки, как я полагаю.

Подарок, — говорит она мне, заметив мой интерес к своему головному убору. — От подруги. Мы можем поговорить?

Я как раз выходила из детского садика, куда отвела Ёнаса поутру, и эта нежданная встреча разжигает мое любопытство, хотя я практически уверена, что говорить мы будем о Марке. Ну что ж, так тому и быть.

Пройдемте немного в ту сторону, — старушка указывает по направлению детской площадки, которая в это время дня обычно пуста, — там есть где присесть. Мои ноги нынче не те!

Мы молча пересекаем проезжую часть и движемся в указанном направлении.

Прекрасные деньки, — восторгается моя спутница, — одни из последних в этом году. Так называемое, бабье лето! Спешите насладиться им до следующей весны. — Потом она бросает взгляд на мой округлившийся живот и спрашивает: — Так когда у вас срок? Декабрь- январь, я полагаю?

Да, январь четырнадцатого.

Уже знаете, кто у вас будет?

Еще нет, хочу сделать себе сюрприз.

Та одобрительно кивает головой, и мы наконец добредаем до первой же лавочки, на которую и садимся.

Хотела поговорить с вами о Марке, — сразу же берет она быка за рога. — Да, думаю, вы и сама об этом догадываетесь, — она смотрит на меня впритык. — Мальчик влюблен в вас, и сейчас он несчастен.

Я прикрываю глаза, словно этим можно изменить сам факт услышанного.

Фрау Ридель…

Ханна, я все понимаю, — похлопывает она меня по руке. — Понимаю, что вы замужем и ждете третьего ребенка, понимаю, что Марк младше вас и выглядит сущим мальчишкой… Но я все равно хочу, чтобы вы знали: он, действительно, любит вас, и это не просто какой-то каприз, Ханна, это нечто большее. Думаю, вы и сами это чувствуете…

Фрау Ридель, — наконец могу ответить ей я, — если вы все так хорошо понимаете, то должны понимать также, что этот наш разговор не имеет ровным счетом никакого смысла. Я, как вы сами и сказали, замужем — и больше здесь не о чем говорить. Что бы я не чувствовала к вашему внуку, все это не играет никакой роли… У меня есть семья и этим все сказано.

Старушка внимательно вслушивается в каждое мое слово и даже кажется вполне удовлетворенной, словно я только что не отвергла ее любимого внука, а, наоборот, поддалась всем ее увещеваниям.

Так значит чувства есть? — ее глаза так и искрятся тайным довольством. Она похожа на любопытного воробья, выпрашивающего у меня хлебные крошки.

Фрау Ридель, — с тонким укором в голосе произношу я. — Я только что сказала вам, что я замужем…

Значит, есть, — удовлетворенно констатирует она, продолжая искриться лукавым восторгом. — Иначе бы вы так и сказали. Но вы не можете… Ханна, — она снова делается чуточку серьезнее, — ваше сердце знало ответ еще прежде, чем об этом догадался ваш разум.

И что это должно значить? — опасливо интересуюсь я, слегка подаваясь назад.

Это значит, что еще будучи в коме, вы уже выбрали моего мальчика, — и более таинственно добавляет: — Ваше ЭКГ сообщило нам об этом.

Теперь я действительно улыбаюсь, думаю именно так улыбаются безумцам, чтобы не смутить их своим недоверием. Фрау Ридель безумна? Судя по ее последним словам — это стопроцентный факт.

Простите, — я с осторожностью подбираю слова, — я правильно поняла, вы сейчас утверждаете, что моя электрокардиограмма сообщила вам о том, что я влюблена в вашего внука?

Старушка улыбается и кивает головой. Она определенно наслаждается эффектом от произнесенных ею слов…

Вы, моя милая девочка, сейчас думаете, что старая женщина, сидящая с вами на этой скамейке, выжила из ума, не так ли? У вас есть все основания так думать, я понимаю. Но иногда с нами происходят странные, необъяснимые вещи, которые мы просто должны принять на веру… Спросите об этом Марту, вашу медсестру, ту, что ухаживала за вами в клинике. Уверена, она расскажет вам много интересного о вас самой…

Мне кажется, что я превращаюсь в один большой — от макушки до кончиков пальцев — вопросительный знак, скептически воззрившийся на старую женщину. О чем она говорит?

Еще одно имею я вам сказать, Ханна, — снова говорит мне та, — не отказывайтесь от любви, никогда не отказывайтесь от любви… Иногда мы просто не видим всей перспективы, мы закостеневаем в своих привычках и боимся посмотреть правде в глаза. Готовы ли вы, — тычок пальцем в область моего солнечного сплетения, — посмотреть правде в глаза и дать своей жизни второй шанс?

И что все это должно значить? — мой растерянный голос звучит странно даже для самой себя.

Ничего более того, что я уже вам сказала, дорогая! — фрау Ридель поднимается со скамьи и стремительно жмет мою руку. — Через десять минут будет мой автобус, — она указывает на часики на своем тоненьком, птичьем запястье, — а ваш автобус, — многозначительно, — все еще не ушел, милая Ханна. Так и не упустите его!

Я все еще, ошеломленная, стою посреди детской площадки, а шустрая маленькая «королева Виктория» успевает уже скрыться за поворотом, торопясь, как сама и сказала, на автобусную остановку.

Что это сейчас вообще было?! Неужели она приехала специально, чтобы забросать меня своими неудобопонимаемыми сентенциями и таинственными ЭКГ-фактами… У меня голова идет кругом.

Снова сажусь, снова прокручиваю в голове все только что услышанное… снова чувствую себя такой несчастной, что хоть волком вой. Я ощущаю себя пленницей темного подземелья, стены которого постепенно сжимаются, готовые вот-вот раздавить меня. Мне нужен выход! Мне нужно освобождение.

************************

Доброе утро, фрау Вебер! — окликает меня парнишка-почтальон, когда я подхожу к своему подъезду. У него в руках стопка писем и газет, из которой он споро выискивает корреспонденцию на наше имя: — Вот, сегодня только это. Всего доброго! — и бежит к своему электромобилю.

Я сжимаю в руках два тонких конверта: реклама скоростного интернета — в одном, в другом… подписанном от руки… Что это? В другом… Надрываю конверт и вижу линованный листок, исписанный мелким, размашистым почерком. Женским почерком, отмечаю я мимоходом. Написано мне… «Здравствуй, Ханна, ты меня, насколько я знаю, не помнишь, но мы с тобой все же знакомы…»

В глазах рябит, текст двоится и налезает строчка на строчку… Я оглядываюсь вокруг, словно надеюсь найти шутника, что послал мне это письмо. Вокруг никого, только два малыша неловко пинают друг другу футбольный мяч… «Здравствуй, Ханна…» Не знаю, кто эта Ленни, отправившая мне это письмо, но от дурного предчувствия внутри все сжимается. Еще раз оглядываюсь и захожу в подъезд — мне надо присесть.

«Здравствуй, Ханна, ты меня, как я знаю, не помнишь, но мы с тобой все же знакомы… Познакомились в тот самый день, когда произошла та роковая авария, из-за которой ты впала в кому и которая лишила тебя воспоминаний обо мне. Мне жаль, что это с тобой произошло, правда… ведь не случись ее тогда, мы с Маттиасом были бы сейчас вместе, и ему не приходилось бы разрываться между нами обеими. Да, ты все правильно понимаешь: мы с твоим мужем любим друг друга, любим уже давно (в прошлые выходные у нас была годовщина, и он подарил мне золотое колечко. Оно могло бы быть обручальным, не стой ты на нашем пути!). Он постоянно обещает мне поговорить с тобой, но каждый раз, как ты понимаешь, не сдерживает своих обещаний — боится травмировать твою психику. Ты и так постоянно на нервах, если верить его словам, к тому же он считает себя виновником вашей аварии — он был весь на взводе, когда вез тебя домой. Должен был собрать вещи и перебраться ко мне, а в итоге снова застрял в вашем доме… Я знаю, это звучит жестоко, но и ты пойти меня: я устала так жить! Отпусти уже его наконец. Зачем тебе мужчина, который не любит тебя? Если не веришь мне — приходи сегодня вечером по этому адресу и убедись в этом собственными глазами».

Перечитываю это письмо еще четыре раза, прежде, чем его смысл наконец-то доходит до меня… Любовница. У моего мужа есть любовница. Любовница, которой подарили на годовщину золотое кольцо. И оно могло бы быть обручальным… Если бы не я.

Тупо смотрю на указанный адрес — это где-то в районе «Адской колесницы» — и почти не дышу.

«Иногда мы просто не видим всей перспективы… Посмотреть правде в глаза…» — фрау Ридель.

«Я должен тебе кое-что сказать, только не знаю, как это сделать…» — Марк.

«… А вот некоторые настолько слепы и глухи, что дальше своего носа ничего не замечают!» — Мелисса.

Все эти странные фразы, прежде не совсем понятные для меня, враз всплывают в моей голове — разбираю их буква за буквой. Протяжно стону… Неужели все, кроме меня, знали об этом, думаю я в отчаянии? Неужели я была настолько слепа, что не замечала очевидного? Постоянные отлучки, ночные смены, новый парфюм и… гладиолусы. Утыкаюсь лицом в ладони — я стыжусь собственной слепоты. Глупая, наивная Ханна, мечтающая снова вдохнуть в разладившиеся отношения новую жизнь… Ха, как бы не так!

Дорогая, ты дома? — вваливается в нашу квартирку мой многострадальный муж. Я прячу письмо за пазуху, словно камень, готовый швырнуть ему в лицо.

Да, я здесь, — сама удивляюсь спокойствию собственного голоса.

У меня кое-что есть для тебя.

«Уж не золотое ли колечко, муж мой?», та и хочется сыронизировать мне, но я просто улыбаюсь, изображая заинтересованность.

Та-дам! — он выхватывает из-за спины коробку конфет. — Твои любимые. Налетай!

Я беру у него протянутую мне коробку конфет и даже целую его в густо пахнущую лосьоном после бритья щеку, отчетливо понимая, что это наш последний с ним поцелуй. Другого не будет… и к счастью.

Спасибо. Я слышала, шоколад — лучшее средство по усмирению разбушевавшихся «монстров», — ехидничаю я, направляясь в сторону спальни. — Тебе когда на работу? Мы успеем вместе поужинать?

Маттиас нервно проводит по волосам:

Вообще-то я хотел уйти пораньше… Тут такое дело…

Ничего, — обрываю его миролюбивым тоном, — иди, если надо. Не беда.

Слушай, — радуется он моему миролюбию, — давайте завтра вместе поужинаем… Завтра я точно смогу.

Ага, — машу я головой, — завтра так завтра, — и оставляю его одного.

Все бури, бушевавшие в моей душе все эти дни, сегодня до странности присмирели, как будто бы утреннее послание стало своеобразным бочонком варвани, вылитым на остервенелые в своем неистовстве волны. Я даже напеваю во время готовки, а потом долго и терпеливо играю с вернувшимся из садика Ёнасом в «Мемори», за что Мелисса награждает меня подозрительным взглядом. Около шести я переодеваюсь для выхода из дома — Маттиас тоже должен вот-вот выйти.

Мам, куда ты собралась? — косится на меня дочка. — Мне пойти с тобой?

Нет, — улыбаюсь я ей, — ты останешься с братом. Отец скоро тоже должен уйти…

Она пожимает плечами, мол, хорошо, ладно, иди и делай то, что задумала. Так я и делаю: выхожу и занимаю наблюдательный пункт у ближайшей электрической будки. Маттиас не заставляет себя долго ждать и вскоре тоже выходит из дому — «Опель-Астра» подхватывает его буквально в нескольких шагах от моего схрона и увозит в неизвестном направлении. Или известном? Я достаю письмо и читаю указанный там адрес.

— Конрадштрассе 21, - называю я таксисту нужную мне улицу и решительно занимаю место на заднем сидении. Была ни была…