Тотальная война

Странник

В окно смотрело хмурое и унылое, как невыспавшийся москвич, утро.

Карина на заплетающихся ногах прошла через комнату. Глаз не открывала. Двигалась на ощупь, как ходят дети, поднятые с постели, но еще не проснувшиеся

— В ванне не спать, — предупредил Максимов. — У нас весь день расписан по минутам.

— Изверг, — донесся слабый голос из коридора.

Максимов повернулся к компьютеру.

Он встал на рассвете, если считать таковым мутную хмарь, сменившую ночную темень. И успел многое. Пора было собираться в дорогу. Как учили, только дурак, наскоро побросав пожитки в вещмешок, считает, что готов. Умный человек перед рейдом большую часть времени уделит разведке. Собрать, проанализировать и перепроверить информацию — значит снизить риск до разумных пределов. Известно, что дуракам везет. Но только дурак лезет в воду, не зная броду, и норовит сунуть голову туда, куда явно не влезет остальное. Оставшиеся в живых после таких экспериментов потом жутко гордятся своей смелостью и удачливостью. Умные скромно молчат. Они просто никогда не сделают лишнего шага, не зная заранее, куда поставить другую ногу.

Максимов из собственного архива и через Интернет собрал всю возможную информацию о месте предстоящей операции. Теперь он мог с закрытыми глазами пройтись по Душанбе и его окрестностям. Проехать любым транспортом и скрытно пробраться пешком в сопредельные республики.

«Легенда бы еще получилось, — подумал он, расслабленно откинувшись на спинку стула. — Дед бурчать будет, конечно, но быстро успокоится. Не для себя одного стараюсь».

Модем издал короткий зуммер, замигал красной лампочкой.

Максимов вызвал на экран пришедшее по компьютерной почте письмо.

— Есть! — хлопнул кулаком по ладони Максимов. Неожиданно быстро профессор Миядзаки, возглавлявший международную экспедицию, согласился принять сотрудника профессора Арсеньева в качестве гостя. Авторитет деда, как уже не раз убеждался Максимов, в профессиональной среде был чрезвычайно высок. Три человека, сопровождающие посланника профессора Арсеньева, будут приняты при условии их готовности самим нести все расходы. Так было указано в примечании к письму.

— А куда они денутся! — вслух произнес Максимов. Без Эрики и Леона экспедиция не состоится. Карина? Максимов прислушался к шуму льющейся воды.

— Поживем — увидим, — решил он.

Карина вошла, кутаясь в его рубашку, доходящую ей до колен.

— Молодец. Одевайся, завтрак на столе.

Максимов отключил компьютер.

— Эй, небожитель, — окликнула его Карина. — Ты хоть понял, что сказал?

— Сказал — одевайся. Время не ждет. Самолет отбывает в три часа. А нам еще надо к деду заскочить на работу.

— Тем более. — Карина плюхнулась в кресло. — Как ты считаешь, могу я показаться в таком виде пред строгим взором твоего великого предка?

— В рубашке — нет.

— А больше не в чем. — Карина рассмеялась. — Нет, я поражаюсь твоей сообразительности! Вещи мои в гостинице остались, так? А тут только джинсы и рубашка. Совершенно позорного вида. В них только на грузовике разъезжать.

— Тоже мне проблемы. Заскочим по дороге, купишь что-нибудь.

Карина встряхнула мокрыми прядками. Состроила забавную мордашку.

— Как у тебя все просто, аж завидно. Во-первых, заскочить в магазин — это минимум часа два, чтобы ты знал. Во-вторых, ты же не хочешь, чтобы перед Эрикой я выглядела бомжинкой? Значит, надо добавить еще час времени и потратить чуть больше денег.

— А в фитнес-центр заскочить не надо? — спросил Максимов. — Часика на три?

— Нет, не надо. — Карина встала, сладко потянувшись.

— Потому что ты этого не переживешь.

— И на том спасибо.

Карина подскочила, в секунду оказалась у него на коленях. Прижалась, обдав ароматом чистого молодого тела.

— А когда ты злишься, у тебя вот тут морщинка появляется. — Она погладила переносицу Максимову.

Он невольно зажмурился.

— Галчонок. Не задумываясь, с ходу процитируй первую пришедшую на ум фразу о Дороге или Пути. Неважно, откуда.

Карина прищурила правый глаз.

— Та-а-ак… Пожалуйста. «Для меня существует только Путь, которым я странствую, любой Путь, который имеет сердце или может иметь сердце». Так говорил Дон Хуан Матус в книге Кастанеды. Это что, тест какой-то?

— Имя Карлоса Кастанеды в определенных кругах звучит, как пароль, — уклончиво ответил Максимов.

«Девчонка вышла на Дорогу», — подумал он, отвернув от нее лицо, чтобы не смогла прочесть тревоги.

Максимов невольно замер на пороге кабинета деда.

Профессор Арсеньев за несколько суток сильно постарел. Осанка все еще была, как он ее называл, кавалергардской, льдистые глаза смотрели твердо и сурово. Только в глубине их затаилась боль. Резче стали морщины, потемнели, как старые шрамы, а лицо приобрело нездоровый восковой цвет.

— Заходи, Максим! — Дед погладил раздвоенную бороду, укладывая ее по обе стороны галстука. — Знаю, что в гроб краше кладут. Но вовсе не обязательно так жалостливо на меня смотреть! — проворчал дед.

— Тебе бы больничный взять, — начал Максимов, сев в кресло.

— Не дождутся! — отрубил Арсеньев. — С чем пожаловал?

Он произнес это так, словно Максимов все время со дня последней встречи безвылазно просидел в своем подвале.

У них давно было заведено правило: в местах, где могли подслушать (а рабочий кабинет был одним из них) тему беседы, ее тон выбирал старший и более осведомленный — сам Арсеньев. Дед не упомянул о поездке Максимова, ее результатах и о том, что произошло в его отсутствие, значит, не посчитал нужным.

— В командировку хочу съездить, — принял правила игры Максимов.

— Максим, ты же знаешь, в каком мы положении. Выписать бумажку с печатью я могу тебе хоть на Луну. Но лететь придется за свой счет.

— На Луне мне делать нечего. А в Душанбе слетать надо. Ты бы черкнул письмецо профессору Миядзаки. Он как раз в Таджикистане что-то копает. Посещу его экспедицию, от тебя привет передам.

Дед насупил брови.

— Судя по твоим блудливым глазкам, ты уже с ним связался?

— Утром послал письмо по Интернету. Он сразу подтвердил согласие. Вот. — Максимов положил на стол лист компьютерной распечатки. — Его сотрудница готова встретить нас в Душанбе и отвезти в лагерь экспедиции. Барышню зовут Юко Митоши. Наверное, красивая, как гейша.

— И когда ты угомонишься, — беззлобно проворчал дед, прищурившись, пробежал глазами текст. — Ну и лети себе на здоровье, коль скоро сам с усам. Поставил в известность, и слава богу.

— Дед, это же Восток! Сам знаешь, дело тонкое. Мне бы письмишко какому-нибудь визирю по культуре. За твоей подписью, конечно.

Арсеньев на секунду задумался, потом кивнул.

— Заместитель министра культуры — мой хороший знакомый. Если не сняли, конечно. Пойдет?

— Беру, — улыбнулся Максимов.

Арсеньев перевернул листок, задумавшись, стал рисовать кривые линии.

Максимов присмотрелся. И сразу же поймал острый взгляд деда.

На листке появилась дугообразная свастика. Рядом вырос вопросительный знак.

«Да», — глазами ответил Максимов.

Арсеньев тщательно заштриховал свастику, превратив ее в черный квадрат. Рядом нарисовал круг и перечеркнул его крест-накрест двойными линиями.

— Что это? — спросил он вслух.

— Славянская руна Дажь. Символизирует животворящую силу солнца. Знак вечной жизни, — как на экзамене ответил Максимов.

— А как назывались русские витязи в «Слове о полку Игореве»?

— Дажьбожьи внуки.

— Не безнадежен, — выставил оценку профессор Арсеньев. — И третий, последний вопрос. Известен малоазиатский бог Тадж. Созвучье «дажь» — «тадж» очевидно. Арийский народ — таджики — «отюрчен» лишь в седьмом веке нашей эры. Так куда ты купил билет?

— Еще не купил… В Душанбе. — Максимов попробовал слово на вкус, покатал, как камешек во рту. — Дажьбог. Получается — город Дажьбога. Город Солнца.

— А почему так неуверенно? — усмехнулся в бороду Арсеньев. — Профессор Миядзаки абсолютно уверен, что именно в этих местах находился духовный центр протославян. Один из центров, если быть точным.

— Ему не дают покоя лавры Щербакова? — спросил Максимов.

— Да какие там лавры! Одни тернии. Не Трою же человек открыл, а всего лишь Асгард, — со сдержанной болью, едва прикрытой иронией, произнес дед, обреченно махнув рукой.

Открытие города богов — мифического Асгарда, описанного в скандинавском эпосе, не вызвало никакого ажиотажа в общественном сознании. Даже научная общественность сохранила олимпийское спокойствие. Шлимана, поверившего Гомеру и откопавшего Трою, знает любой мало-мальски образованный человек. Но мало кому что скажет имя нашего современника Владимира Щербакова.[55] Хотя научный подвиг его равноценен шлимановскому. По «Старшей Эдде» он нашел город асов и дворец Одина, до открытия считавшегося всего лишь божеством из мифов полудиких скотопасов, живших черт знает когда до рождества Христова и Октябрьской революции. Он же доказал, что ту самую Трою основали «трояновы дети» — народ ванов, предков славян.

— Кого интересует прародина своего народа, когда нынешнюю родину предают и продают, — печально вздохнул дед.

— А японцу, выходит, наша история интересна? — Максимов тоже заразился благородным гневом.

— Традиционная культура, что же ты хочешь. Уважают свои корни и изучают чужие. — Арсеньев чиркнул спичкой, прикурил, зло запыхтел сигаретой. — Он ко мне обращался за консультацией, переписываемся с ним не один год. Поэтому так легко откликнулся. Он, бедолага, еще не знает, что за внук у меня уродился. Ладно, ладно, не делай вид, что обиделся.

Дед стал по очереди открывать ящики стола, ворошил бумаги в них, потом махнул рукой.

— Ну их к лешему! И так помню. Миядзаки работал в Тибете. Там ему монахи показали некий манускрипт. Он мне копию послал, да я, как видишь, задевал ее куда-то. Короче, как ты знаешь, китайские источники упоминают о рыжеволосых и светловолосых дьяволах, живших к северу от Поднебесной и постоянно устраивавших набеги. В пустыне Гоби обнаружены барельефы крылатых колесниц, явно индоевропейского происхождения. В тибетском манускрипте упоминается о некоем сражении между двумя народами, приведшем к разрушению города богов. Очень напоминает войну асов с ванами, описанную в «Эдде». После заключения мира они обменялись заложниками, в знак нерушимости договора. Это тоже соответствует эддическому мифу. Отличие лишь в том, что сказания описывают дальнейшее смешение асов и ванов и их движение на северо-запад. А в манускрипте указано, что треть племен, заключивших союз, двинулась через Копетдаг и Припамирье в противоположную сторону — на юго-восток.

— В Индию и Тибет?

— Естественно, иначе кому было писать «Махабхарату»? — вопросом на вопрос ответил Арсеньев. — Миядзаки прежде всего заинтересовало, что в манускрипте упоминается о смерти вождя переселенцев, случившейся сразу же после закладки им города. Звали вождя Дай-цу. Транскрипция, естественно, исказила первооснову. А звучало имя… Как?

— Дадзу — Дазбу — Даждбу, — начал выводить цепочку Максимов. — Короче — Дажьбог. Солнцеподобный, если перевести на русский.

— М-да, не безнадежен, — кивнул Арсеньев. — Город, конечно, назвали в его честь. И где-то вблизи современного Душанбе и следует искать его могилу. Чем Миядзаки и занят.

— Спасибо за лекцию.

Арсеньев, бросив настороженный взгляд из-под бровей на дверь кабинета, подтянул к себе листок и вновь стал выводить на нем дугообразные линии.

— В манускрипте говорится, что вождю было доверено хранить знак мира, заключенного между асами и ванами. Носил он его на груди. Есть вероятность, что этот знак положили в его могилу вместе с другими сокровищами, Миядзаки, если найдет захоронение, имеет шанс прославиться. Еще никому не удавалось так детально связать миф с археологической находкой. У японца есть изображение этого знака. Печать Договора, как он ее назвал. Жаль, что не могу тебе показать копию с манускрипта. Задевал куда-то.

Арсеньев придвинул к Максимову пепельницу, вместе с ней как бы сам собой переместился листок бумаги.

Сигарета замерла в руке Максимова: с тщательностью рисовальщика академической школы рукой деда был выполнен рисунок: четыре змейки, свившиеся в свастику.

— Пути богов, — упредил профессор вопрос, готовый сорваться с губ Максимова.

«Действительно, нам неведомо, куда ведут Пути богов, — подумал Максимов. — Брактеат, ставший символом договора о мире между двумя племенами, породившими все древо народов индоевропейской расы, кочует одному ему ведомыми путями. От разрушенных стен Асгарда к отрогам Памира. Из усыпальницы Дажьбога в храм Ретры. Из руин храма полабских славян в сокровищницу тевтонского ордена. Оттуда — в кладовые властителей рейха. В качестве трофея приходит в коллекцию лорда, чтобы спустя два десятилетия быть похищенным ирландскими боевиками по заданию палестинских партизан. Пропадает в сейфах спецхрана, чтобы закатиться в тайную казну азиатского царька, а вынырнуть на свет божий в Берлине. И закатиться вновь черт знает куда».

Арсеньев внимательно следил за выражением лица внука. Максимов был уверен, что дед читает его мысли.

— Ты теперь знаешь достаточно, чтобы отправиться в дорогу, — произнес Арсеньев, тщательно заштриховывая рисунок. — Остальное поймешь позже, уже в пути. Всего не знаю даже я. — Дед отбросил ручку. — Как убеждаюсь, история никого и ничему не учит! Один безумец попытался переиграть историю и столкнул германских асов с «внуками Дажьбога». В школе Гитлер учился плохо, а венские масоны не объяснили художнику-недоучке, что асы, русы и ваны давным-давно породнились и перемешались в неразрывное целое. И Москва основана их сыновьями, как и Берлин, между прочим. А он напялил на белокурых бестий черные мундиры и повязки со свастикой — и «драг нах остен»! Обрати внимание, что в низовьях Дона и Волги, где и происходила та война асов с ванами, ему хребет и сломали. История не только не любит сослагательного наклонения, она жестоко карает переписчиков истории. Я не науку имею в виду. Боги не терпят, когда их волю пытаются изменить смертные.

— Именно так следует толковать манипуляции с… — Максимов осекся, подбирая слово, чуть не вылетело «брактеатом из Ретры». — С символами.

— Ну, любой символ есть отражения неких инвариантов реальности. В психологии — это архетипы, введенные Юнгом. В филологии — сюжеты, встречающиеся буквально у всех народов и в различные эпохи. Всякие злые мачехи, мальчики-с-пальчики и спящие царевны. В истории — повторяющиеся сценарии событий. Графические символы также без изменений кочуют из культуры в культуру, из эпохи в эпоху с древнейших времен до наших дней. Как правило, они ассоциируются с одними и теми же принципами и проявленностями бытия. У всех народов круг — солнце, цикл жизни. Крест — конец, завершение. Крест в круге — год, четыре сезона, четыре фазы жизни. Ну и так далее. Безусловно, символы несут большую смысловую нагрузку, чем мы себе представляем. Частично они являются частью нашей реальности, частично принадлежат другим мирам. И попытка манипулировать, как ты выразился, символами есть магия чистой воды. — Арсеньев вскинул узловатый палец. — Но я тебе этого не говорил! Тут в Академии наук создали комиссию по борьбе с лженаукой, а я еще поработать хочу. На костер за такие слова, конечно, не потащат, не та инквизиция нынче, но выпрут с должности в два счета.

— Дед, за какие слова? — сыграл непонимание Максимов. — Мы ни о чем предосудительном вроде не говорили.

Они переглянулись и убедились, что один сказал все, что посчитал нужным, а второй усвоил каждое слово. Настал момент, когда слово становится делом, а знания толкают к поступку.

Арсеньев раздавил окурок в пепельнице.

— Все, Максим! Иди. Иначе у меня сейчас опять давление подскочит. Максимов встал.

— Погоди, провожу!

Арсеньев обошел стол. Встал напротив. Обнял за плечи.

Троекратно, со староверческой степенностью поцеловал.

Успев шепнуть в ухо:

— Храни тебя господь, Максимка, — и повел к двери. Неожиданно блеснув хитрыми глазами, подмигнул.

— А с невестой что не знакомишь? — спросил он.

— Какой такой невестой? — удивился Максимов.

— А мне сарафанное радио уже доложило, с кем ты прибыл. Рост, вес и прочие внешние данные. Коллектив же женский, слухи как пули летят.

— И как низко я пал в глазах родного коллектива?

— Лучше тебе не знать, — рассмеялся дед. — Поезжай в Таджикистан, спрячься в горах от греха подальше. Пусть паника уляжется. А то так и до самосуда дело дойти может.

Через приемную они вышли в зал.

Карина склонилась над стендом.

— Афродита Каллипига.[56] — Профессор Арсеньев погладил бороду, крякнув.

— Ее зовут Карина, дед, — прошептал Максимов.

— Да, а я как сказал?

Максимов не стал повторять.

Услышав шаги, Карина повернулась на звук. Двинулась вперед, но остановилась, увидев, что Максимов не один. Арсеньев приосанился и решительно направился прямо к Карине.

— Добрый день, сударыня. Позвольте представиться, Арсеньев Святослав Игоревич. Имею счастье доводиться дедом Максиму.

— Очень приятно. Карина. — Она вежливо улыбнулась и добавила: — Имею счастье быть подругой вашего внука.

Арсеньев пошевелил кустистыми бровями и неожиданно громко расхохотался.

В некогда элитном Шереметьеве витал запах ночлежки.

Холл первого этажа был густо заселен никуда не спешащими людьми, по всем признакам, живущими в аэропорту не одни сутки. Расположились они всерьез и надолго, как цыгане табором, выгородив себе спальные места чемоданами и неподъемными баулами.

До прибытия венского рейса оставалось полчаса, и Максимов с Кариной решили, что успеют выпить по чашечке кофе.

На балконе обнаружили кафе, отпугивающее вокзальную цыганщину стерильным видом и запредельными ценами. Для неумеющих читать и считать к услугам был накачанный детина, замаскированный под официанта. Смерив новых посетителей взглядом и определив платежеспособность, официант со скучающим видом продолжил терзать зубами зубочистку.

К столику подлетела дама с повадками бывшей стюардессы, скороговоркой прорекламировав все, что было на прилавке. Выдержала паузу, выдала дежурную улыбку и подозвала молоденькую официанточку.

— Прими заказ, Зоя, — устало распорядилась она. Ушла, явно проклиная в душе менеджера, внедрившего эту никому не нужную процедуру.

Карина принялась за мороженое. Максимов тянул невкусный кофе.

— А мне твой дед понравился. Классный дед. Он всегда такой обворожительный?

— Нет, только с молоденькими курсистками. Я закурю, ты не против?

Карина кивнула.

— Слушай, Макс, все хочу спросить. Сразу говорю, не хочешь — не отвечай. Почему ты до сих пор не женился?

— Тебя ждал.

— Врешь, но приятно, не скрою. Но все-таки — почему?

Максимов давно сформулировал ответ, но сейчас впервые произнес его вслух.

— Были женщины, с которыми можно было прожить жизнь. Но не ту жизнь, которую хочу прожить я.

— Сам придумал или вычитал где-то?

— Сам.

— Тяжелый случай, — вздохнула Карина. — Консервативному лечению не поддается. Только резать, как говорят хирурги. И какую жизнь ты хотел бы прожить?

— Не знаю. Но отлично чувствую, что — мое, а что — нет. У тебя разве не так?

— А с чего бы я тогда с родней воевала? — грустно усмехнулась Карина. — Как они живут, мне не то что не хочется, а до колик отвратно. Слишком уж все прилизано.

— Вернешься, вдруг понравится. Не боишься?

— Не боюсь, потому что не вернусь.

— Не зарекайся. — Максимов постарался быть максимально серьезным. — В самое ближайшее время тебе обязательно представится шанс все изменить. Выбрать одну жизнь или другую. Так бывает, по себе знаю.

Карина задумалась.

— А если я выберу, обратной дороги не будет?

— Нет. Но каждый раз искушение вернуться к нормальной жизни будет возникать вновь и вновь. И каждый раз придется делать выбор.

Он посмотрел на табло, на котором зажглась зеленая лампочка напротив рейса из Вены.

«Произвел посадку рейс компании „Аустрия эйр-лайнз“ из Вены. Встречающих просим пройти в левое крыло зала прилета», — объявил механический женский голос.

— Я могу заказать еще один кофе. Выкурить сигарету. Встать и уйти. — Максимов не отрываясь смотрел в глаза Карине. — Или спуститься вниз, изобразить радость и долго обнимать Леона и жать ручку Эрике. И отправиться к черту на рога с малознакомыми мне людьми. Которые уже один раз подставили меня под пули. Искать клад, без которого мне прекрасно жилось.

— Можно я скажу…

— Нет, — остановил ее Максимов. — Сейчас решаю я. Ты свой выбор сделаешь позже.

— И что же ты решил?

Максимов медленно затушил сигарету.

Черное солнце