Тотальная война

Спецоперация

Ярослав Садовский прогулочным шагом шел по улице, время от времени косясь на свое отражение в витринах. Делал он это по двум причинам. Во-первых, он нравился себе и знал, что нравится женщинам. Во-вторых, так проще проверить, не идет ли кто следом или параллельным курсом по противоположному тротуару.

Этим утром он был доволен жизнью. Полковник в сорок с небольшим, конечно, не бог весть что. Но когда большинство полковников подрабатывает частным извозом, или продажей армейского имущества, или, что еще хуже, месят грязь в Чечне, прогуливаться в летнем костюме в самом центре Европы, согласитесь, не плохо.

С карьерой у Садовского все сложилось отлично. Началось все с далекого прадеда, гонористого польского шляхтича. Бес его попутал с криком «Еще польска не сгинела» помахать саблей на очередном восстании против русского царя. За антирусские настроения и вооруженный дебош царь законопатил шляхтича Садовского в Сибирь. Оттуда прадед вернулся с чахоткой и целым выводком шляхтичей. Один из них, гордо заломив гимназистский картуз, сразу же принялся швырять в казаков булыжники и подносить патроны пролетариям на Красной Пресне. За что тут же был взят на заметку Охранным отделением и впечатлительными курсистками.

Вышибленный из гимназии за революционные настроения и выдающуюся тупость, отпрыск шляхетского рода примкнул к социал-демократам и стал в доле с еврейскими контрабандистами таскать через границу ленинскую «Искру». Тяга к авантюризму и умение выходить сухим из воды пригодилась, когда революция все-таки победила и поляк Дзержинский возглавил ВЧК. На царских сатрапах дед отыгрался, когда вместе с Бела Куном «зачищал» Крым от остатков врангелевцев. За заслуги перед революцией и знание иностранного языка (родного польского) его направили в ИНО ГПУ,[2] где, женившись на машинистке пролетарского происхождения из Бердичева, он и положил начало чекистской династии Садовских.

Ярослав Садовский был искренне благодарен предкам.

Во-первых, за благородную внешность, шляхта — это тебе не шахтер из Донбасса. И в то же время — кристально чистая анкета. Во-вторых, за надежный фундамент из достатка и связей, что выдержал все перестроечные бури. В лихую годину перестройки отец вышел на генеральскую пенсию, но тут же трудоустроился в советско-мальтийское СП, чем обеспечил благосостояние внуков и правнуков на ближайшие полвека. Сыну же категорически запретил покидать серые стены родного «объекта» в Ясеневе,[3] что бы там ни происходило.

— Знаю, что дурдом, — упрямо твердил он на все жалобы Ярослава. — А где сейчас не дурдом?! Ты сообрази, дурья башка, страна, как ее ни назови, без разведки все равно жить не сможет. Да и мы, Садовские, без разведки — никто. Так что иди и служи, как мы с дедом служили. Думай о родине, но не забывай о себе, — переиначил на свой лад бодрую комсомольскую песенку.

Генерал Садовский, как все долгожители Лубянки, был ярым патриотом, преданным коммунистом и тайным юдофобом. Это не помешало ему сменить отечественную «волгу» на «мерседес», перекачать через СП в Швейцарию фонды пяти оборонных предприятий и стряпать аналитические справки для банкира с местечковой фамилией. Сына он тоже воспитал патриотом, обеспечив дипломом журфака МГУ (плюс спецкурсы при Краснознаменном институте им. Андропова) и местом в западноевропейском отделе ПГУ. Ярослав здраво рассудил, что родину он, конечно, любит, но пока она точно не сказала, что ей от него требуется, он, Ярослав Садовский, офицер берлинской резидентуры СВР, имеет полное право жить в свое удовольствие.

В понятие удовольствия от жизни входил и риск, без него закисает кровь. Но Ярослав точно знал разницу между кайфом от легкого опьянения и тяжелым алкоголизмом. Поэтому давно для себя решил, что рисковать он любит и будет, но до известного предела. Подвиг — это крайняя форма острых ощущений, как правило, с трагическими последствиями. Такого наплевательского отношения к себе, как безрассудный героизм, Ярослав в силу происхождения и воспитания позволить не мог.

Он спохватился, вспомнив, что гуляет не сам по себе, а идет на встречу с информатором. И сразу же нырнул в первый попавшийся магазинчик. Успев проделать маневр прямо перед носом у гомонливой стайки японских туристов. У каждого узкоглазого как неотъемлемая часть национального костюма на груди болтался фотоаппарат. Меньше всего Ярославу хотелось, чтобы в кадр с видами Берлина затесалась его физиономия.

В магазинчике, выслушав положенную порцию «данке шен, битте шен» от крашеной немки с лошадиными зубами, он немного успокоился, вдоволь насмотрелся на свое отражение в зеркале и вышел, ничего не купив.

На перекрестке стоял безликий «рено». Солнцезащитный щиток на лобовом стекле был опущен. Это молодой опер, недавно прибывший в резидентуру, подавал сигнал, что объект в адресе, а подозрительной активности вокруг не замечено. Для парня это было первое «обеспечение спецмероприятия», значит, стараться будет вовсю, скорее, со страху перебдит, чем проморгает «наружку».

Ярослав взялся за ручку двери, в стекле, как в зеркале, последний раз осмотрел улицу и себя. Сегодня утром, бреясь, обратил внимание, что на висках прибавилось седины. Но сейчас, в ярком свете дня, оценил, что так даже неплохо, подкрашивать еще рано.

Уверенной походкой вошел в кафе.

Как и договаривались, за угловым столиком у окна, (стекла темные, с улицы посетителей не видно) его уже ждали Эрика и ее друг.

При желании Эрика могла легко сбросить с подиума Клаудию Шиффер. Двадцать пять лет, спортивная фигура, точеные кисти рук, копна волос цвета пшеницы, забранных в задорный хвост, полное отсутствие косметики, не из экологической моды, а из-за ненадобности, и бесшабашный взгляд васильковых глаз.

«Черт возьми, порода», — сглотнул слюну Садовский при первой встрече.

Впечатление оказалось верным, Эрика доводилась родственницей какой-то графине фон Вестарп[4] и по праву крови вполне могла скакать на дерби с принцессой Анной или плескаться в одном бассейне с наследницей престола Монако. Это не могло не льстить самолюбию Ярослава Садовского, никогда не забывавшему, что его ясновельможный предок некогда владел землями в Речи Посполитой. И самомнение взлетело до заоблачных высот, когда прямо с приема, где их представили друг другу, Эрика без лишних слов увезла его в загородную гостиницу. Сладкий плен длился трое суток. Резидент, скрипнув зубами то ли от ярости, то ли от зависти, поздравил с удачным вербовочным подходом.

Эрика считала себя свободным журналистом очевидно, потому что в деньгах не нуждалась — ее отец владел несколькими типографиями в Восточных землях и тремя газетками в Баварии. Жизнь она прожигала, как и полагалось «инфант терибль» увядающего аристократического рода, — весело и беззаботно.

Ярослав на правах старого знакомого с годичным стажем интимных встреч чмокнул Эрику в щечку, пахнущую зеленым яблоком, и протянул руку мужчине. При этом Ярослав сделал твердый взгляд и чуть выставил вперед челюсть, придав себе еще более мужественный вид. Он знал, что если женщина в первые тридцать секунд подсознательно оценивает мужчину как вероятного сексуального партнера, то мужики, как псы, прицениваются друг к другу, выясняя шансы противника в драке за самку и кусок мяса.

Он сразу сделал вывод, что в цивилизованных условиях сидевший напротив мужик против него, Ярослава, никаких шансов не имеет. Напрочь лишен лоска, слишком запущен и погружен в себя. И к тому же беден. Одни пластмассовые часы говорят сами за себя. Правда, где-нибудь в темной подворотне или в голом поле с автоматом… Крутые плечи, крепкая шея, заветренная небритая рожа и мощный перстень на толстом указательном пальце. Какая-то мудреная арабская вязь. Впрочем, перстень, очевидно, не золотой, медь дешевая. И еще черная армейская куртка — мечта подписчика журнала «Солдат удачи».

Знакомства у Эрики, как он уже знал, простирались от заоблачных высот аристократических салонов до катакомб социального дна. Но всякий раз она умудрялась находить таких уникумов и рептилий, что оставалось только вздрогнуть. Последним трофеем был седой ветеран РАФ,[5] впавший в окончательный маразм на почве конспирации. Что не помешало Эрике после затянувшегося интервью в постели заключить, что как террорист он, конечно, уже выпал в осадок, но мужчина еще тот.

И этот, что сейчас разминал в пальцах «Житан» без фильтра, явно относился к неистребимому племени убежденных анархистов и искателей приключений.

— Представь нас, — обратился Ярослав к Эрике.

— Фу, как официально, — наморщила носик Эрика. — Знакомьтесь. Ярослав Садовский, русский журналист и немного коммерсант. Или наоборот. Что не так уж и важно. Это — Леон Нуаре.

Мужчины пожали друг другу руки. Как и ожидал Садовский, хватка у Леона оказалась стальной, как у грузчика.

— Так вы журналист или коммерсант? — Леон сунул в рот сигарету.

— Журналист — это либо несостоявшийся писатель, либо удачливый коммерсант, продающий информацию. Я, если точно выразиться, менеджер от журналистики. Организую работу других, сам пишу редко. Как бизнесмен интересуюсь средствами коммуникаций, в частности — кабельным ТВ.

Ярослав сказал чистую правду. Действительно, печатать на машинке толком так и не научился. Просидеть больше часа за рабочим столом для него было пыткой. А «залегендировали» его под представителя российского инвестиционного фонда, изучающего опыт западных СМИ, потому что вакансий в ТАССе и корпунктах газет для «подснежников» из-за наступившей нищеты не осталось, нормальных журналистов содержать не на что, куда уж кормить разведчиков. Будет или нет фонд инвестировать в развитие сети кабельного ТВ на бескрайних просторах России — бабушка надвое сказала. Что, впрочем, Ярослава не волновало. Но информация, собранная им, весьма пригодилась отцу. Ветеранское СП грамотно вложило деньги в кабельную сеть Германии.

— Эрика мне сказала, что вы организовывали съемки фильмов здесь, на Западе? — Леон чиркнул зажигалкой — старой побитой «Зиппо».

— Да, в Праге, Амстердаме и в основных городах Германии. Познавательные и исторические программы для одного телеканала в России. — Садовский решил, что пора перехватить инициативу и самому задавать вопросы: — А вы — журналист, не так ли?

— Стрингер, — ответил Леон без всякой рисовки. «Я так сразу и подумал». — Ярослав еще раз окинул взглядом Леона.

Без сомнений, он по всем видовым признакам принадлежал к беспортошному и безголовому племени «солдат удачи» от журналистики. Самые умные и амбициозные рвутся в политические комментаторы и экономические обозреватели, практичные — в светскую хронику и рубрики «искусство, кино, театр», бестолковые оседают в спортивных редакциях либо пишут «на производственные темы», совсем уж недалекие кропают статьи для садоводов и гороскопы для домохозяек. Для всех них удостоверение журналиста открывает двери в те миры, куда при других условиях путь им был бы заказан. И в этом, очевидно, они видят основное преимущество своей профессии, если не считать удовлетворенного зуда высказываться по любому вопросу, даже если тебя не спрашивают.

Лишь стрингеры рыщут там, куда боятся или брезгуют входить обычные журналисты. Как правило, никогда не состоящие в штате, не получающие, стабильного оклада и премиальных за прилежную работу, стрингеры всё делают на свой страх и риск. Для них, как для пиратов, деньги имеют ценность лишь как результат удачной авантюры. И плевать они хотели на профессиональные этические нормы и законы страны пребывания.

— Интересно. — Ярослав уселся поудобнее, вполоборота к Эрике. — И где удалось побывать?

— Эфиопия, Ангола, ЮАР, Пакистан, Иран, Афганистан, Индия, — перечислил Леон.

— Конечно же, штат Кашмир? — высказал догадку Ярослав, сообразив, что адресами командировок были исключительно «горячие точки».

— Угу, — кивнул Леон, выпустив облачко дыма.

— И что вас туда тянет? — поинтересовался Ярослав.

— Я подхожу для такой работы лучше, чем многие. Вы бы не стали есть то, что ел я, или спать там, где с превеликим удовольствием высыпаюсь я. Ну и, конечно, деньги. Моя работа хорошо оплачивается. Перед ужином зрители хотят видеть кровь и руины. Это позволяет им чувствовать себя защищенными. По сути, они платят за чувство комфорта, а не за новости.

«Уже легче. Можно работать», — решил Садовский. Сам он был далек от романтики войны. От военных сборов остались самые неприятные воспоминания, а трех прыжков с парашютом, обязательных по программе, хватило, чтобы отбить всякую охоту к экстремальным видам спорта.

«Но если человек работает за деньги, с ним можно нормально общаться. К тому же, слегка циник. И, безусловно, эгоцентрик. Вон сколько раз „якнул“. Подружимся, куда он денется. Если деньги любит».

— Леон, что же ты не сказал, что в восемнадцать лет сбежал из дома и записался в Иностранный легион, — вступила Эрика, все это время с интересом наблюдавшая за ритуалом знакомства мужчин. Совсем как косуля с деланным равнодушием косит из-за кустов на бодающихся самцов.

— И такое было? — удивился Ярослав.

— Давно, я уже и забыл, — отмахнулся Леон. На вид Леону было тридцать с небольшим, и Ярослав ощутил болезненный укол ревности. С такой биографией и внешностью флибустьера не составляло никакого труда оказаться в загородном отеле с Эрикой. Что-то ему подсказывало, что именно так оно и было. При мысли, как это было у нее с этим дикарем, в сердце впился острый шип. «Ладно, у нас свои козыри есть», — решил Ярослав. По-хозяйски осмотрел стол. До него Эрика с другом успели выпить по чашечке кофе.

— Может, еще кофе? Я угощаю. — Он вскинул руку. Хозяин, давно ожидавший команды, засиял лицом и выскочил из-за стойки. Кафе было маленьким, всего пять столиков, четыре из которых пустовало. Обстановка в восточном стиле, с кухни тянуло пряными ароматами.

— Конечно же, бизе? — спросил Ярослав заговорщицким шепотом на правах близкого знакомого, посвященного в маленькие тайны.

Эрика была жуткой сластеной, что, впрочем, не сказывалось на фигуре. Но зомбированная статьями в дамских журналах, она постоянно мучалась сомнениями и все же не могла устоять, за что потом себя кляла и изводила ненужным шейпингом. Такие вот женские комплексы.

На лице Эрики отразилась жуткая внутренняя борьба, через секунду она сдалась:

— Два. Но только — два.

— Три бизе, — спрятав улыбку, обратился Ярослав к хозяину. — И что-нибудь, чтобы отметить знакомство. Клубничный ликер для дамы. Так, Эрика? Вам, Леон?

Леон засопел, потом ответил:

— Коньяк.

— Прекрасно, — кивнул Садовский. — Два мартеля. Пока все.

Хозяин, оплывший араб, удалился исполнять заказ.

Леон криво усмехнулся, давя сигарету в пепельнице.

— Что-то не так? — среагировал Ярослав.

— Нет, просто вспомнил, что у русских свое понятие о норме. Одна бутылка — мало, две — много, а три — в самый раз.

— Откуда такое знание России?

— Я три дня назад прилетел из Москвы, — ответил Леон, не спуская с собеседника иссиня-черных глаз. — До этого был в Карабахе и Чечне. В Абхазию не попал, не успел оформить визу

— Вот как?! И как вам Россия? — спросил Ярослав по-русски, до этого разговор шел на немецком.

— Очень понравилась. — Леон тоже перешел на русский. Вполне приличный, акцент едва ощущался. — Россия — это просто Клондайк для стингера моего уровня. Работать опасно, но чертовски выгодно.

«Молодец, ловко перевел разговор в нужное русло. И тему беседы обозначил, не забыв упомянуть о деньгах», — мысленно похвалил его Ярослав.

Дождавшись, пока хозяин, толстый араб, расставит заказ на столе и уйдет за стойку, поднял рюмку.

— Ну, за знакомство.

— И за взаимовыгодное сотрудничество, — добавила Эрика.

Леон лишь кивнул. Провел ладонью над рюмкой, что-то прошептал, словно колдуя. И лишь после этого поднял ее, чокнувшись со всеми.

Эрика сразу же принялась за пирожные, предоставив мужчинам самим разбираться со своими проблемами. Придвинулась к столу. Ярослав машинально скользнул взглядом за глубокий вырез на ее майке и с трудом отвел глаза.

— Итак, к делу. — Он сделал еще один глоток коньяка, чтобы отвлечься от приятных воспоминаний. — Эрика мне обещала сенсацию.

— Это полуфабрикат сенсации. Поэтому мне нужны гарантии коммерческой тайны. — Леон достал новую сигарету, но зажигалкой не чиркнул, выжидая.

— Если достаточно слова, то я его даю. — Ярослав сделал серьезное лицо. — И если история покажется мне интересной, я постараюсь на ней сделать неплохой бизнес.

Леон кивнул и чиркнул зажигалкой. Несмотря на рекламу, «Зиппо» выстрелила язычком огня лишь на третий раз.

— История такова. — Леон полез в нагрудный карман куртки. — В ночь с субботы на воскресенье в дачном поселке под Москвой произошел пожар. Сгорела дача профессора Арсеньева.

Он протянул Ярославу мятую вырезку из газеты. «Профессору крупно повезло», — прочитал Ярослав заголовок. Судя по шрифту и макету — «МК», вездесущий и наглый таракан.

Покосился на Эрику, но та самозабвенно поедала второе пирожное.

— Арсеньев — известный археолог. Крупный специалист по индоевропейской праистории. Возглавляет историко-археологическую экспедицию при Минкульте, — прокомментировал Леон.

— Очень интересно, — отозвался Ярослав, изобразив на лице максимум заинтересованности.

— Все дело в том, что пожару предшествовал взрыв. Цель — огнем уничтожить нечто, хранившееся в подвале дачи.

— Разборки, — констатировал по-русски Ярослав.

— Несомненно, — согласился Леон, термин ему был явно знаком. — И я имею подтверждение этого.

Его рука вновь потянулась к нагрудному карману, но вдруг опала.

Дверь в кафе, тренькнув звоночком, распахнулась, и вошла женщина в темном одеянии и белом платке на голове. Как и полагается восточной женщине, один ребенок сидел у нее на руках, второй тащился сзади, а третий пока нежился в животе. Судя по его огуречной форме, натянувшей черный балахон, ожидался мальчик. Еще один немецкий араб.

«Если так пойдет дальше, через десять лет Берлин превратится в филиал Каира», — мимоходом подумал Ярослав.

Следом пришла мысль, что встреча абсолютно бросовая, контуженный стрингер ничего путного, кроме мятой газетки, за душой не имеет, поэтому не мешает вознаградить себя за впустую убитое время часиком-другим с Эрикой. В каком-нибудь уютном местечке поблизости, где есть двуспальная кровать и ванна.

Арабка в их сторону даже не посмотрела, о чем-то пошепталась с хозяином и проскользнула в заднюю комнату.

Леон, оглянувшись и убедившись, что свидетелей нет, выудил из кармана небольшой пластиковый пакетик и положил перед Ярославом.

— Что это? — Садовский не стал прикасаться к пакетику, черт его знает, что за бледно-желтые дробинки лежали внутри.

— Образцы металла, что нашли на пожарище, — ответил Леон. — Следствие располагает несколькими килограммами этого расплава, а мне достались вот эти крохи. Но и их хватило. — Он из внутреннего кармана вытащил сложенный вдвое листок официального бланка. — Вот заключение лаборатории Берлинского университета. Металл, если не считать вкраплений, образовавшийся при расплаве, является низкопробным золотом. Возраст изделия, погибшего в огне, — второе тысячелетие до нашей эры.

— Ну и что? — пожал плечами Ярослав. — Профессор хранил на даче какие-то древние побрякушки. В чем тут сенсация?

— Вы не хотите задать вопрос: откуда они у профессора? — Леон вперил в Ярослава тяжелый взгляд. — Или боитесь. Садовский мельком посмотрел в окно. «Рено» напарника, сделав круг по кварталу, вновь вернулся на исходную позицию. Солнцезащитный щиток все так же был опущен, значит, пока все нормально.

Ситуация все больше и больше начинала раздражать Ярослава. Особенно не понравилось то, что в пакетике лежат золотые шарики. С золотом, как известно, шутки плохи. Это чистый криминал, а не благородный шпионаж. И еще очень не нравилось то, что Леон продолжал поедать его глазами фанатика, приглашая присоединиться к маниакальному психозу, источившего душу вольного охотника за сенсациями.

— Вопрос предполагает интерес, Леон, — тоном врача, разговаривающего с психом, ответил Ярослав. — А мне пока ничего в вашей истории не показалось интересным. Вы, наверно, слишком мало пожили в России и еще сохранили способность удивляться. Я же не удивляюсь ничему. И всему готов верить. Россия очередной раз переживает этап, когда возможно буквально все. Эдакое поле чудес в стране дураков. Кстати, если знаете, «Поле чудес» — самая рейтинговая передача на российском ТВ.

Эрика отставила свою тарелочку, виновато вздохнув, притянула к себе пирожное Ярослава. Облизнула ложку, прицелилась на хрустящую шапочку и мимоходом обронила:

— Так не интересно, Леон. Начни с самого начала.

Леон, насупившись, перемалывал в голове какую-то мысль. Очнувшись, посмотрел на Эрику, но та уже вся была поглощена вкусовыми ощущениями.

— Ладно, — согласился Леон. — Предупреждаю, я купил эксклюзив на историю о пожаре и все доказательства. — Он указал на пакетик. — При желании вы все можете проверить сами. Надеюсь, источники в московской милиции у вас есть?

Ярослав кивнул, заранее решив, что палец о палец не ударит.

— Тогда слушайте предысторию. — Леон отвернулся и остановившимся взглядом уставился в матово-черное стекло. — У меня хорошие связи с талибами. Еще со времен их похода на Кабул. В апреле этого года мне предложили участвовать в одной операции. Группа из пятидесяти человек прошла рейдом через Таджикистан в Узбекистан и захватила в заложники японскую съемочную группу. Помните, об этом еще писали все газеты?

Садовский напрягся и вспомнил, что в аналитической справке о положении в России, регулярно доставляемой в резидентуру, что-то упоминалось о том, что объединенные силы азиатских республик под чутким руководством «старших братьев» из ФСБ целый месяц дружно гонялись по горам за отрядом каких-то моджахедов. Чем кончалась охота, Ярослав не запомнил. Наверное, победным рапортом и списанием ранее похищенных боеприпасов и бензина.

— На самом деле, японцев никто в заложники не захватывал. Это был лишь предлог для широкомасштабной спецоперации. Их удерживали правительственные части, пока нас гоняли по горам. И освободили, когда нас окончательно затравили. Сначала нас обстреляли с вертолетов, разметав караван, а потом выбросили десант. Они гнали нас, как волки травят стадо джейранов, отбивая ослабевших и убивая по одному. Кому не досталось пули, тех добила жара и жажда. Выжило всего трое.

— И вы в их числе, — подсказал Ярослав.

— Как видите. Я же говорил, у меня повышенный уровень живучести.

Ярослав обратил внимание, что сигарета в руке у Леона стала подрагивать все сильнее и сильнее, как поплавок при хорошей поклевке.

«Посттравматический синдром — проклятие всех, кто побывал в „горячей точке“, — подумал Ярослав. — И не такой уж ты, братец, двужильный, каким хочешь казаться. Хотя бабам контуженные нравятся. Вид страдающего мужика провоцирует у них материнский инстинкт».

Он посмотрел на Эрику, та отставила недоеденное пирожное и, затаив дыхание, следила за Леоном.

— Лео, не уходи в себя! — резко одернула она стрингера, когда взгляд его окончательно остекленел.

— Да, да. — Леон раздавил в пепельнице окурок, сразу же стал прикуривать новую сигарету. — Я просто еще раз попробовал все проанализировать… Нет, утечка исключается. Это просто военная неудача. Так бывает. Просто не повезло. — Он пальцем начертил на столе два кружка. — Целью рейда было тайное хранилище одного влиятельного восточного князька. Пока не стану называть имен. Он создал личный форт Нокс в горах и свозит туда ценности, которые невыгодно или небезопасно доверить швейцарским банкам. Район безлюдный, при советах там добывали уран. На местном языке район называется Мертвый город. Действительно, там есть остатки древнего города. И еще сохранились капитальные постройки из железобетона и шахты.

Мы знали, что Мертвый город превращен в крепость, брать ее штурмом таким маленьким отрядом — бесполезно. Но в крепость периодически прибывает караван с новыми поступлениями. Все организовано очень хитро. Водители пригоняют грузовики в заброшенный кишлак, откуда ведут сразу несколько дорог, и оставляют ключи в замке зажигания. Охрана сразу же ликвидирует водителей. Спустя некоторое время из Мертвого города приходит БТР с другими водителями, они и отгоняют грузовики в крепость. Кроме них, никто дорогу туда не знает.

А прибывшая из Мертвого города спецкоманда ликвидирует охрану. До следующего рейса трупы успевают сожрать волки и птицы. Поэтому там так и кишат волки. Что создает еще один рубеж системы безопасности. Естественный, так сказать. — Леон сделал быструю затяжку, выпустил дым, крепко зажмурив глаза. — Волки, привыкшие к человечине, — поверьте, страшное дело. Пострашнее зависших над головой вертолетов. Стрелок может промахнуться, у вертолета рано или поздно кончается горючка, а волк будет травить тебя до конца.

— Тысяча и одна ночь, — с сомнением покачал головой Ярослав.

Но Леон не обратил на замечание никакого внимания.

— Мы трое суток сидели в засаде, окруженные со всех сторон волками. Эти твари каким-то особым чутьем угадывают приближение машин. — Он усмехнулся, хищно оскалив зубы. — Не надо никакого спутника, чтобы засечь караван. Волки сами приходят в кишлак накануне появления машин. Надо было сидеть тихо, выстрелы в горах слышны на десятки километров. И огня зажигать нельзя. Поэтому, когда волки пробрались в один дом, нас оставалось только лежать и слушать, как они терзают наших товарищей. И молиться, чтобы очередь не дошла до тебя. — Леон протяжно выдохнул, окатив Садовского облаком дыма. — А потом все оказалось проще простого. Прибыли четыре грузовика и два БТРа сопровождения. Мы обеспечили волкам их порцию мертвичины и ушли, захватив часть груза. Выстрелы не насторожили группу, что шла в кишлак со стороны Мертвого города. Они их ждали. Поэтому у нас был запас по времени. Машины и тропинки в кишлаке мы, конечно, заминировали. Это тоже помогло, и по горячим следам погоня за нами не пошла. Активно травить начали лишь через два дня. Тогда и появилась «утка» про японцев-заложников. Как выбрался я, рассказывать не буду.

— Ваше право. А что стало с грузом? И что это за груз? — спросил Ярослав. Против его воли рассказ его заинтриговал. Просто голливудский боевик, да и только.

— То, что называется «культурными ценностями», — по-волчьи усмехнулся Леон. — Ваш восточный князек ничем не отличается от нацистских бонз. Тоже тащит отовсюду и без разбору И хранит в подземелье. А груз мы время от времени сбрасывали, когда поняли, что охотятся не столько за нами, сколько за ящиками. Каждый раз погоня прекращалась, охотники вызывали вертолет, чтобы забрать очередной ящик. Это нам давало очередную передышку. А потом гон начинался снова. Пока не остался последний ящик.

Леон осмотрелся по сторонам, хотя в кафе никого из посторонних не было, даже хозяин ушел в заднюю комнату.

— Содержимое любого ящика — приговор для этого восточного царька. Ему могут простить рабское поклонение подданных и каторжный труд рабов на хлопковых полях. Закроют глаза на счета в швейцарских банках при тотальной нищете в его владениях. Как говорили в Вашингтоне про известного латиноамериканского диктатора: «Конечно же, сукин сын, но — это наш сукин сын». Тем более что дехкане и слыхом не слыхивали про «права человека» и «демократию». Да и бог с этой ерундой… Но скупку похищенных культурных ценностей мирового значения ему не простят. Это уже слишком для такой мелкой сошки. Поэтому они так старательно обследовали все оставленные нами укрытия, потрошили каждый труп. На вертолете прилетал какой-то уполномоченный этого князька и по описи проверял содержимое каждого ящика.

Леон сунул руку за воротник майки и вытащил медальон, повозился с застежкой и, отстегнув, положил на стол рядом с пакетиком. Ярослав с интересом посмотрел медальон, в руки, правда, не взял, удержался. Хотя они так и чесались. Вещь странная, явно редкая, сама собой просилась в руки. Ярослав никогда подобного не видел: четыре змейки выползали из центра и извивались дугой, сплетаясь в левостороннюю свастику.

— Нас осталось трое. Каждый взял из последнего ящика по одному предмету. Это — мой. — Он указал на заключение. — Прочтите, там сказано, что металл идентичен тому, что найден на сгоревшей даче профессора Арсеньева. Я специально приезжал в Москву, чтобы встретиться с Арсеньевым. Рассчитывал получить у него консультацию по происхождению этого медальона. А оказалось, что часть коллекции хранилась у него. Чуть не попал в капкан! Опять пронесло. — Он суеверно поднес сжатый кулак ко рту

— А зачем вам потребовался профессор Арсеньев? — спросил Ярослав, с трудом оторвав взгляд от пляшущих змеек на медальоне.

— Он считается крупнейшим специалистом по протославянской истории. А медальон как раз к ней относится. Ну и главное. — Леон выдержал паузу, покусывая нижнюю губу. — Я навел справки у профессора Брандта из Мюнхенского университета. Подобный медальон находился в «прильвицкой коллекции».[6] Это вам что-то говорит?

— Нет.

Хотя Ярослав Садовский и закончил МГУ, на нем это мало сказалось. Курс истории древней Руси совпал с очередным бурным романом, поэтому в голове остался сплошной сумбур из вятичей, половцев, Мамая, Пожарского и Ключевского.

— Коллекция считается утраченной во время Второй мировой, — пояснил Леон. — Скорее всего, нацисты укрыли ее в каком-нибудь бункере, откуда ее вывезли ваши.

— Почему именно наши? — обиделся за родину Ярослав. — Разве союзники ничего не вывозили?

— Конечно. Не меньше, а скорее всего — больше, чем вы. Но эту коллекцию захватили именно русские. Мне доподлинно известно, что Арсеньев руководил работой трофейных команд в русской зоне оккупации. Почему статуэтка нашлась на даче, а не в спецхране музея, — это отдельный вопрос. Главное, что трофей оказался у вас, в России.

Ярослав был не так глуп, чтобы в секунду не просчитать ситуацию. И ему сразу же захотелось под любым предлогом прервать встречу, выскочить из кафе и скорее уносить ноги подальше от этого контуженного с глазами фанатика. Потому что ниточка, ведущая от нацистских бункеров к даче профессора и далее к тайному хранилищу демократически избранного азиатского сатрапчика, способна превратиться в веревку и мертвой петлей захлестнуться на шее любого, невзирая на звания, прошлые заслуги и родственные связи.

И тут произошло непоправимое…

Ладонь Эрики легла на его бедро. Всякий раз от ее прикосновения у Ярослава начинала кружиться голова. Ни с одной женщиной у него подобного не случалось.

Вот и сейчас электрический заряд прошел от бедра через позвоночник прямо в голову. Она сразу же наполнилась влажным туманом, разом пропали все мысли. В ушах протяжно зазвучала монотонная мелодия, словно кто-то тянул одну ноту на флейте. Ярослав следил за облачком дыма, парящим под потолком. Привиделось, что это всадник на лошади. Под напором воздуха всадник стал заваливаться назад, тело его вытянулось, загнулось в дугу и соскользнуло с лошади, а она, плавно встав на дыбы, обернулось птицей, широко разбросавшей крылья и вытянувшей острый клюв к двери, за которой горел летний полдень.

«Никуда ты не улетишь. Поздно», — сказал Ярослав то ли самому себе, то ли сизой прозрачной птице.

Сам не соображая, что делает, он взял медальон. Металл оказался на удивление горячим. Змейки сновали под пальцами, шершавыми тельцами царапая кожу.

— Леон хочет раскрутить эту историю, — сквозь туман слышал Ярослав голос Эрики. — Ты получаешь полный эксклюзив на конечный продукт, если обеспечишь работу Леона в Москве. И, если потребуется, командировку в Узбекистан. Снимем телефильм в стандарте Би-би-си, минут на сорок пять. А потом продадим право показа по кабельным сетям Европы и Америки. Деньги станем грести лопатой. Наши бюргеры просто слюни пускают, когда им рассказывают о наследии Рейха.

— Мне надо подумать, — Ярослав собрал остатки воли в кулак, но она таяла, как воск и сочилась сквозь пальцы.

— Прежде всего тебе надо проверить факты, — мягко надавила Эрика. — Задействуй свои источники. Леон, ты согласен на время дать медальон и этот сплав?

— Да, на неделю. Под твои гарантии. Если после этого Ярослав вступит в игру, я открою источник информации.

Но не раньше.

Уловив краем уха «гарантии», Ярослав помотал головой, вытрясая из нее вязкую пустоту.

— Мне тоже нужны гарантии. — Садовский вдруг перешел на русский. — Пусть напишет расписку, что добровольно передает медальон для экспертизы. С обязательным возвратом через семь дней. И что принимает на себя все правовые последствия, если медальон имеет криминальный след. Иными, словами, я не хочу отвечать, если на выходе их кафе меня повяжет полиция.

Эрика, хмыкнув, потерлась щекой о плечо Ярослава.

— Я умница и обо всем уже позаботилась. Вот расписка от моего имени. Не обижайся, Леон, но имя фон Вестарп значит больше, чем Нуаре. Кстати, это означает, что я тоже в деле. Надеюсь, мальчики, вы не бросите партнера. Или у кладоискателей принято их пристреливать?

Леон ощерился своей волчьей улыбкой, а потом загоготал в полный голос.

На шум из задней комнаты выглянул хозяин.

Ярослав показал ему рюмку и пальцем нарисовал в воздухе круг.

«Повторить», — смекнул хозяин и потянулся к полке с. бутылками.

— Не боишься пить за рулем? — спросила Эрика.

— А русские вообще трезвыми за руль не садятся. Уж я-то знаю. — Леон продолжал веселиться;

— Конечно. В нашем климате от безысходности и тоски только водка и помогает. — Ярослав тоже заразился весельем. На душе почему-то стало легко, куда-то пропала подспудная зажатость, с которой всегда выходишь на оперативное мероприятие. Даже заторможенный Леон показался симпатичным парнем. Странным, конечно. Но с войны всегда возвращаешься с сумасшедшинкой в глазах. Если вообще возвращаешься.

Ярослав сгреб со стола трофеи: медальон, пакетик с оплавившимися шариками, бланк заключения и расписку Эрики.

Эрика… Она продолжала держать руку на его бедре. Электрический заряд больше не бил в голову, сейчас от ее ладони в тело шло ровное тепло.

«Еще полчасика», — решил Ярослав, хотя давно пора было уйти.

Он не без удовольствия отметил, что Эрика во все глаза смотрит только на него и совсем не обращает внимания на этого партизана от журналистики.

«Может, утащить бабу в гостиницу? Так сказать, закрепить договор», — закралась шаловливая мыслишка. Но Ярослав вовремя опомнился.

С такой информацией, что он получил, а главное — с трофеями надо не на крылышках любви порхать в сторону ближайшей койки, а на всех парах нестись в родное посольство под надежную крышу резидентуры.