Тотальные институты

Андрей Корбут От редактора

У любого автора есть небольшое число работ, составляющих его «лицо». У Эрвина Гоффмана таких работ, пожалуй, две — «Представление себя другим в повседневной жизни» и «Тотальные институты»[545]. Если популярность первой книги обусловлена предложенной в ней уникальной социологической концепцией повседневных взаимодействий, то известность «Тотальных институтов» объясняется, прежде всего, предметом обсуждения и ситуацией, в которой книга появилась. Что касается предмета обсуждения, то Гоффман (в том числе — под влиянием личных обстоятельств, как указывает Дмитрий Шалин в статье, предваряющей данное издание) фокусирует свое внимание на учреждениях, которые создают особый мир, параллельный «гражданскому» миру повседневности. Подобного рода закрытые учреждения всегда притягивали внимание публики в силу своей загадочности и непохожести на обыденную жизнь. Гоффман показывает, что в основе этой непохожести лежат те же социальные механизмы, которые обеспечивают «нормальные» социальные ситуации.

Важно также отметить, что при рассмотрении предмета книги Гоффман, в отличие от большинства других своих работ, строит анализ вокруг результатов целостного и завершенного полевого исследования, что усиливает впечатление, производимое книгой на читателя. Конечно, в «Тотальных институтах» Гоффман по-прежнему использует метод, к которому он прибегал в предыдущих и будет прибегать в последующих текстах: комбинирование полевых записей, повседневных наблюдений, фрагментов мемуаров, выдержек из официальных документов, цитат из научных статей и художественной литературы. Однако здесь весь этот массив материалов обрамляет, прежде всего, данные, полученные в результате включенного наблюдения в психиатрической больнице.

Контекст, в котором появилась книга, придал ее предмету дополнительную, социальную остроту. Книга вышла в 1961 году, в разгар критического обсуждения психиатрических больниц академическим сообществом и общественными активистами. К тому времени движение, которое позже получило название «антипсихиатрии», уже обрело наиболее радикальных представителей в лице Рональда Лэнга и Томаса Caca. Хотя книга Гоффмана значительно отличается от работ антипсихиатров, поскольку главный вопрос, который его интересует, — «социологическое описание структуры Я», а не критический анализ психиатрических институтов, по своему пафосу социологическое исследование Гоффмана хорошо согласуется с утверждениями антипсихиатров. Гоффман показывает, что поведение пациентов психиатрических больниц является реакцией на процессы радикальной принудительной трансформации социального статуса госпитализированного человека и его представлений о себе, а не проявлением психологического расстройства.

Впрочем, Гоффман не ограничивается обсуждением психиатрических больниц. В психиатрических больницах он находит черты, позволяющие поместить их в отдельный класс общественных учреждений, в который входят также тюрьмы, концентрационные лагеря, монастыри, интернаты и т. п. Все это — тотальные институты, которые претендуют на полный и всепроникающий контроль повседневной жизни своих постояльцев. Поэтому мы решили дать русскому переводу книги заглавие «Тотальные институты», вместо того чтобы подобрать аналог оригинального названия «Asylums». Такой выбор позволил отразить то, что предметом обсуждения в книге является определенный тип социальных институтов, чего нельзя было бы сделать, использовав ранее предлагавшиеся в русскоязычной социологической литературе варианты «Приюты» (наиболее близкий по значению перевод), «Убежища» и «Психиатрические больницы». Конечно, существует и другой вариант перевода названия, который отражает «типический» характер предмета обсуждения, — «Узилища» (этот вариант был предложен Борисом Дубиным), однако термин «узилища» слишком архаичен, чтобы его можно было включить в современный русский социологический язык[546].

Впрочем, собственно термин «asylum» Гоффман практически не применяет (в основном тексте книги он появляется всего четыре раза) в отличие от другого термина, которым Гоффман активно пользуется, — «inmate». В английском это вполне обыденное понятие, которое на русский принято переводить в зависимости от ситуации, к которой оно применяется: в случае тюрьмы это «заключенный», в случае больницы это «пациент» и т. д. В русском, к сожалению, нет единого слова для обозначения всех лиц, содержащихся в закрытых учреждениях. Предложенный переводчиком Алексеем Салиным вариант «постоялец» может первоначально показаться не совсем точным, поскольку мы привыкли скорее говорить о постояльцах гостиниц, чем тюрем, больниц и монастырей. Однако в пользу такого решения есть несколько доводов. Во-первых, наиболее частотный вариант перевода термина «inmate» — «заключенный» — в русском языке ассоциируется исключительно с тюрьмами, и если о пациенте психиатрической больницы еще можно (хотя и с большим трудом) сказать «заключенный», то сказать это о монахине в монастыре уже не получится. Во-вторых, слишком бытовой характер термина «постоялец» даже на руку, поскольку он схватывает тот аспект жизни постояльцев, который принципиально важен для Гоффмана, — то, что они «нормальные» и что их «необычное», «девиантное» или «больное» поведение является способом приспособления к суровым условиям, в которых они оказываются после попадания в тотальный институт. Тотальные институты должны создать для тех, кто в них содержится, особый мир, который предполагает особое Я (возникающее в результате умерщвления предыдущего, гражданского Я), и поэтому тотальным институтам необходимо постоянно держать поступивших в них людей внутри, максимально ограничивая их контакты с внешним миром. Тотальный институт — скорее место содержания, чем место заключения. Термин «постоялец» как раз отражает этот аспект удержания групп людей внутри определенного учреждения. Наконец, достоинством данного варианта перевода является то, что он указывает на временный характер пребывания человека в стенах тотального института. Конечно, некоторые люди могут провести в таком заведении почти всю жизнь, но для функционирования тотального института и, в частности, для мира постояльца важно, что существует мир за пределами института и что постоялец является выходцем из этого мира и имеет возможность туда вернуться.

Перевод остальных терминов в книге не составлял особых трудностей, поэтому я не буду останавливаться на соответствующих решениях. Хотя в этой работе, как и в остальных, Гоффман очень тщательно подходит к выбору понятий, с помощью которых он описывает те или иные социальные феномены, мне кажется, что «Тотальные институты» — одна из тех книг, где адекватность описания имеет большее значение, чем понятийный инструментарий анализа. Для Гоффмана важнее схватить конкретные практики и явления, чем предложить связную систему категорий, охватывающую все аспекты жизни в тотальных институтах. Поэтому в переводе нужно было, прежде всего, обеспечить дескриптивную точность. В этой связи я хотел бы выразить благодарность Алексею Салину, который проделал кропотливую работу по сохранению в переводе стилистических, концептуальных и описательных нюансов оригинала.