Трафальгар. Люди, сражение, шторм

Глава 9 Лес мачт

Первой жертвой начинающейся схватки в понедельник 21 октября 1805 года стал молоденький ландсмен из Бридгвотера Аарон Крокан. В 05.30, перед рассветом, он на сильной зыби упал за борт «Конкерора» и сразу исчез. Прежде чем успели спустить шлюпку для оказания помощи, доклад с марса обратил внимание вахтенного офицера на долгожданную картину: мачты Объединенного флота, едва заметные на фоне восточной части горизонта, на расстоянии примерно одиннадцати миль.

Уильям «Настифейс»[39] Робинсон с «Ревенджа» вспоминал, что "марсовый впередсмотрящий выкрикнул — парус справа по носу, и две-три минуты позже — много парусов". Новость быстро распространилась, и, крича и громко топая, подвахтенная смена и другие свободные от службы люди рванулись вверх по трапам. Робинсону Объединенный флот "казался лесом мачт, вырастающим прямо из океана".

На «Беллерофоне» кэптен Джон Кук знал, что первому лейтенанту Уильяму Камби хотелось бы увидеть это зрелище, и он послал штурмана Эдварда Овертона разбудить лейтенанта. Овертон наблюдал за взлетами и падениями надежд Камби все предыдущие дни, поэтому поднимал его ободряющими возгласами: "Камби, мой мальчик, вставай; здесь они, все до одного, тридцать три корабля у нас под ветром, и, сдается мне, не намерены избегать нашей атаки". Камби вскочил со своей койки, натянул одежду и, готовый уже рвануться вверх, задержался, став на колени на несколько мгновений. Он "произнес короткую, но пылкую молитву могучему богу войны, прося славной победы оружию моей страны", и подумал на мгновенье о своей жене Анне, двухлетнем сыне Энтони и шестимесячном ребенке, которого он еще ни разу не видел. Затем он поднялся по трапу на квартердек и принялся рассматривать противника через подзорную трубу. Тот следовал правым галсом курсом на юг и производил построение в ордер баталии, как и предсказывал Овертон. Дождь прекратился, а ветер упал до слабого бриза от норд-веста.

«Виктори» показал серию сигналов в быстрой последовательности, предписывая кораблям действия и направление движения в сторону неприятеля. Британские корабли приступили к построению в две колонны, возглавляемые «Виктори» и «Ройал-Сувереном», следуя курсом ост-норд-ост[40], который не столько вел на сближение с противником, сколько старался отрезать его от Кадиса. Единственным исключением была «Африка», которая ночью потеряла контакт с флотом и находилась в нескольких милях к северо-востоку.

На «Нептуне» первым обнаружил противника шестнадцатилетний мичман Уильям Бедкок. Он бросился на корму доложить вахтенному офицеру, и вскоре на палубе появился капитан Томас Фримантл, сопровождаемый другими членами экипажа. Один из них, Джеймс Мартин, обрисовал это как, "возможно, Величественнейший Вид Враждебных Флотов, когда-либо созерцавшийся — не менее 60 линейных кораблей вместе с Меньшим Соединением, укомплектованных Цветами Соответствующих Наций".

Через несколько минут после обнаружения британцами Объединенного Флота их собственные корабли появились на виду у противника. Вильнёв вышел на палубу тщательно одетым. Он выглядел весьма элегантно в темно-синем длиннополом мундире со стоячим воротником, зеленоватых вельветовых бриджах с лампасами, черных остроносых башмаках, с длинной золотой цепочкой часов, свисающей из жилетного кармана.

Вильнев распорядился подать сигналы построения в ордер баталии, как было оговорено еще в Кадисе. В течение ночи им уже было передано приказание занять по возможности свои позиции, и теперь многие из его кораблей старались занять свои места в строю. В темноте Луи Энферне («Энтрепид») пытался встать непосредственно за адмиральским «Буцентавром», но другой корабль занял это место, и ему пришлось встать еще на два корабля дальше. Согласно ордеру баталии его место было на четыре корабля впереди, и он добавил парусов в попытке занять надлежащее ему место впереди приткнувшихся в строй кораблей.

Вильнёв также дал команду уменьшить дистанцию между кораблями до одного кабельтова, или двухсот ярдов, что считалось сомкнутым строем. Если бы они смогли удерживать такую дистанцию, то все корабли вытянулись бы в линию длиной примерно три с половиной мили. Но их строй был далек от требуемого. Кроме того, он состоял из нескольких перекрывающихся линий. К этому времени они находились в пятнадцати милях к востоку от низких песчаных утесов мыса Трафальгар. Пятьдесят миль отделяло их от Тарифы — входа в Гибралтарский пролив, но с ветром, убившимся почти до штиля, этот путь занял бы много времени. Британцы находились в одиннадцати милях мористее их. Вильнёв послал фрегат «Гермиона» посчитать вражеские корабли.

В семь тридцать «Гермиона» доложила о наличии тридцати судов, двадцать семь из которых были линейными кораблями. Донесение встревожило — очевидно, Нельсон получил подкрепления, и противник имел на шесть вымпелов больше, чем рассчитывал Вильнёв. Он внимательно наблюдал за британским флотом, стараясь предугадать действия Нельсона. Британские суда повернули в сторону французов нестройной массой, в которой два трехпалубника, возможно, становились ведущими двух групп. Вся эта масса направлялась к арьергарду Объединенного флота, угрожая охватить его и отрезать флот от Кадиса.

Было туманное осеннее утро с неярким солнечным светом, и к восьми часам утра температура составила 65 градусов по Фаренгейту[41]. Практически все корабли обоих флотов были уже готовы к бою, оставалось закончить кое-какие приготовления последней минуты. Матросские подвесные койки укладывались на места по боевому расписанию в качестве защиты от стрелкового оружия. Нижние реи застраховывались дополнительными цепными стропами для предотвращения падения громоздкого рангоутного дерева в случае повреждения обычных тросовых креплений. Брезентовые полотнища, отделяющие офицерские каюты, убирались, и все вокруг смачивалось для уменьшения возможности распространения пожаров. Находившийся на «Нептуне» Бедкок вспоминал, что "были поставлены все паруса, и все корабли старались сформировать ордер баталии из двух дивизий, но слабый ветер и значительное расстояние отставших судов до флагманов не способствовали скорейшему выполнению маневра".

В восемь часов британские экипажи отвлеклись от работы. В обычной обстановке тридцати-сорокаминутный перерыв на завтрак был рутинным делом, и Джеймс Мартин вспоминал, что на «Нептуне» капитан Фримантл "позволил нам пачти такой же Отдых, как и всегда". Офицеры собрались в кают-компании. Полу Николасу, второму лейтенанту морской пехоты на «Белайле», едва исполнилось шестнадцать. Это был его первый поход, и он, понятное дело, нервничал. Он был впечатлен той смесью рвения, уверенности и фатального смирения, с которой принималось понимание возможного ранения или смерти: "Хотя было видно, что все радовались перспективе достойного завершения предстоящей схватки, но ужасное предчувствие того, что не все вновь соберутся за этим праздничным столом, было лейтмотивом". Первый лейтенант Эбенезер Джил был так уверен, что не переживет этот день, что сделал завещание для "необходимого распоряжения своим имуществом в случае собственной гибели".

На «Беллерофоне» Уильям Камби завтракал, как обычно, в восемь часов с капитаном и другими офицерами. Затем капитан Кук попросил Камби задержаться и ознакомил его с секретным меморандумом Нельсона. Дождавшись, когда Камби внимательно прочитал его, Кук поинтересовался, "полностью ли поняты инструкции адмирала". Камби ответил, что "они настолько точны и подробны, что невозможно их интерпретировать двояко". Кук объяснил свое желание ознакомить Камби с волей Нельсона тем, что в случае его выхода из строя тому придется взять на себя командование кораблем. Камби "отметил немалую вероятность того, что то же самое ядро может вывести из строя их обоих", и предложил показать меморандум штурману, который останется единственным офицером на квартердеке в случае их гибели и сможет передать инструкции Нельсона тому из лейтенантов, который примет командование. Кук согласился, и Овертон был приглашен для чтения инструкции.

Подобные предосторожности были вполне уместны, учитывая уязвимость людей на открытом квартердеке и принимая во внимание историю «Беллерофона». На всем флоте он славился как наиболее подверженный боевым повреждениям корабль. Спущенный на воду в 1786 году, он принадлежал к меньшим линейным кораблям — семидесятичетырехпушечным двухпалубникам, которые составляли основу боевых порядков всех флотов того времени. Он принял участие в знаменитой победе над французами в 1794 году, прозванной битвой Славного Первого Июня. При Ниле он принял бой с намного превосходящим по мощи трехпалубным французским флагманом «Л'Ориент», потерял 193 человека убитыми и ранеными, полностью лишился рангоута. Тем не менее, он обрубил канат и вышел из боя только после того, как запылал французский флагман. В 1794 году его командиру оторвало ноги, а при Ниле были ранены капитан со штурманом и три лейтенанта убиты. Мысль о том, что теперь они находились в той же самой деревянной постройке, но перед лицом более многочисленного неприятельского флота, была отрезвляющей.

Кук, Овертон и Камби вернулись на квартердек, где Кук приказал Камби объявить боевую тревогу. Камби вызвал боцмана Томаса Робинсона, который со своими помощниками Томасом Платтсем и Уильямом Хайтером бросился к палубным люкам для подачи сигнала. Тем временем Камби подал команду барабанщикам бить ритм «Сердца дуба», полюбившийся морякам со времен Семилетней войны:

Когда раздалась барабанная дробь, все 550 мужчин и подростков «Беллерофона» ринулись на свои места согласно боевому расписанию. Для значительного большинства эти места были на пушечных палубах.

Каждой пушечной палубой командовали один или два лейтенанта и пять мичманов. На нижней палубе «Беллерофона» лейтенант Джордж Сондерс командовал носовыми четырнадцатью из двадцати восьми 32-фунтовок. Первыми восемью из пушек Сондерса командовал Уильям Феарвезер, 45-летний мичман, который либо постоянно проваливался на экзаменах, либо выдвинулся из рядовых — татуировка в виде распятия на предплечье и его роль третьего боцманмата предполагали последнее. Он походил из Грейт-Ярмута и имел жену, ждущую его в Портсмуте. Роберт Орчард, тридцатичетырехлетний уроженец Дорсета, был одним из плутонговых Сондерса. Он командовал пятой и шестой парами орудий на нижней палубе. Среди других подчиненных Сондерса были такие превосходные моряки, как Генри Парк из Уитби и Джон Легг из Дорчестера, которые являлись командирами орудий. Также среди них были Джон Синиор, матрос 1 статьи из Бордо, насильно завербованный с английского купца в 1796 году, для которого королевский флот стал родным домом, и Джеймс Филд, 21-летний ландсмен — уроженец Дублина, который, перед тем, как добровольно завербоваться на флот, работал металлистом в течение двух лет. Тут же был и корабельный мясник, 36-летний Уильям Паллет, занимавшийся тем же ремеслом в Хертфоршире до того, как пошел в море в 1791 году.

Каждую пару 32-фунтовок — правого и левого бортов — на нижней палубе обслуживали четырнадцать человек. Если корабль вел огонь с обоих бортов, обслуга делилась пополам. Обычный расчет 18-фунтовки состоял из одиннадцати человек, 12-фунтовки — из восьми. Некоторые моряки из состава орудийных расчетов имели и другие обязанности, для выполнения которых их могли временно отозвать. В орудийном расчете из 14 человек: двое обыкновенно назначались в абордажную команду; двое назначались в помощь для работы с парусами[42], если требовалось произвести маневр; двое направлялись работать с помпой, если вражеский огонь причинял водотечность в трюме; обязанностью еще одного было "следуя к своему месту по боевой тревоге, принести Пожарное Ведро к своему Орудию" и быть готовым "прекратить обслуживание своего Орудия и доставлять Воду в любую часть Корабля, где это будет необходимым".

Из кондуктóрской кают-компании[43] к орудиям выносили сундуки с мушкетами, револьверами, абордажными саблями, ящички с зарядами. Пыжи размещались в сетках, свисающих с бимсов над каждым орудием. Каждому командиру орудия полагались пороховой рожок, запасной кремень для орудийного замка, запальный фитиль на случай отказа кремня, протравники и буравы, а также мешок с запальными трубками и инструментом. Перед началом боя запальный фитиль поджигали и вставляли в специальную бадью, частично заполненную водой таким образом, чтобы горящий конец фитиля находился над водой.

Живая цепь, составленная из мужчин и юнг, доставляла деревянные ящики с пороховыми зарядами из крюйт-камер[44] на палубы. Затем "специально назначенные Лица, расписанные для распределения Пороха", разносили ящики с зарядами и пороховые рожки и укладывали их напротив задействованных орудий по противоположному стрельбе борту. Если огонь велся одновременно с обоих бортов, то они укладывались по диаметральной плоскости[45] судна. Среди этих "назначенных лиц" на «Беллерофоне» был некий Ричард Боветт, 35-летний женатый мужчина с Девона, который был проинструктирован постоянно оберегать ящики с зарядами от возможного попадания на них искр. На этом корабле, возможно, ящики с пороховыми зарядами передавали Боветту юнги, но на «Марсе», несмотря на все написанное о «пороховых обезьянках», капитан Дафф не доверял юнгам доставку пороха к орудиям. Взамен их снабжали мокрыми швабрами, которыми смачивалось все, что просыпалось на палубу.

Констапель «Беллерофона» Джон Стивенсон постоянно перемещался между нижней орудийной палубой, своей кладовой и главной крюйт-камерой, которая располагалась в трюме двумя палубами ниже батареи Сондерса. Пожар в пороховых погребах был предметом постоянного страха моряков. В 1796 году фрегат Исраэля Пеллью, который теперь командовал «Конкерором», взорвался у причала Плимута, унеся 300 жизней. Причиной взрыва послужил порох, рассыпанный вороватым констапелем в виде дорожки, ведущей к крюйт-камере.

Естественно, такая опасность значительно возрастала во время сражения. В пороховых погребах открытый огонь был запрещен. Каждый из погребов имел прилегающее «световое» помещение, где пользовались фонарями, в которых огонь был закрыт стеклянными окошками. Фонари были снабжены подвешенными на петлях экранами со встроенными в них контейнерами, содержавшими воду, в качестве меры предосторожности на случай повреждения стекол. Профос Уильям Доуз, главный корабельный полицейский, охранял это «световое» помещение с помощью корабельного кока Уильяма Джеффериса, старого опытного моряка.

Готовясь к предстоящему бою, Стивенсон и его помощники открывали пороховые погреба и помещения с готовыми зарядами. Они проверяли картузы, заранее приготовленные на случай непредвиденных действий, и приготовляли новые, отмеряя порох с помощью медных совков. Расположенный позади них проход в погреб закрывался брезентовым экраном, обильно смоченным водой. Некоторые капитаны даже заполняли водой обитые свинцом проходы. Один из корабельных капралов, ливерпулец Джон Браун, стоял в проходе, а другой, Джон Бартон из Глазго, охранял сам погреб. Третий капрал охранял небольшое прилегающее помещение, в котором несколько надежных и опытных матросов надзирали за выдачей картузов.

Непосредственно над ними на орлопдеке[46], расположенном несколько ниже ватерлинии, тиммерман Рассел Март с частью своей команды, включая конопатчика Джона Уделла и своего помощника Джона Брейтуэйта, бывшего йоркширского корабела, направился в кладовую за материалами и инструментами. Они раскладывали аварийные клинья различных размеров для заделки пробоин от действия пушечных ядер вблизи ватерлинии. Свинцовые пластины и просмоленный брезент предназначались для пробоин больших размеров, пакля, которую готовил Удел — для заделки трещин и разошедшихся швов. Во время боя они совершали обходы внутренней части корпуса, а конопатчик производил периодические замеры поступления воды в льяльные колодцы и при необходимости руководил работой насосов.

Корабельный хирург Александр Уайт, его ассистент Уильям Энглхарт и санитары превращали в операционную значительную часть судна ниже ватерлинии. Они готовили пилы и ножи для производства ампутаций, зонды и ланцеты для удаления осколков, экстракторы для извлечения пуль, лигатуры для перевязки артерий, иглы и нитки для зашивания ран, жгуты, щипцы и пинцеты. Из белья приготавливали перевязочный материал, подносили ведра с водой для промывания ран и складывания ампутированных конечностей. Уксус для дезинфекции и очищенный скипидар для прижигания культей также находились под рукой. В оконечностях орлопдека расстилались брезенты для размещения раненых, ожидавших оказания медицинской помощи в порядке поступления. Находившиеся на борту женщины также поступали в распоряжение хирурга.

Выше, на полубаке, находились боцман Томас Робинсон и лейтенант или подштурман, руководящий маневрами на баке. В баковую команду входили боцманматы и наиболее сильные и надежные матросы, так как, в случае необходимости изменения курса в непосредственной близости от неприятеля, успех маневра зависел от их действий. В состав орудийной прислуги первой пары 32-фунтовых карронад входили, среди прочих, 29-летний Питер Мак-Фарлейн, плотный, мускулистый, бодрого вида шотландец, и Петер Янсен, 37-летний швед из Карлскроны, с татуировкой в виде цветочного горшка на правом предплечье. Янсен был беглым белым рабом. В июле того же года экипаж «Беллерофона», пополняя запасы воды в принадлежащем туркам порту Оран, укрыл его после побега. Когда турки потребовали его возвращения, лейтенант Камби успешно выторговал его освобождение, используя свой безупречный французский при переговорах с местным беем.

На квартердеке группа управления состояла из капитана Кука, Уильяма Камби и Эдварда Овертона, с тремя мичманами в качестве адъютантов и клерком Уильямом Хазардом, ведшим записи. Квартирмейстер (старшина-рулевой) с четырьмя матросами управляли штурвалом. Выше них на полуюте располагались несколько морских пехотинцев и сигнальный мичман Джон Франклин 19-ти лет, который позднее станет известным исследователем Арктики. Вместе с ним находился Кристофер Бити, 31-летний старшина сигнальщиков. Примерно сорок матросов и морских пехотинцев составляли орудийную прислугу квартердека. Над ними, на марсе бизань-мачты, с мушкетом в руках, расположился старшина правой квартердечной вахты Чарльз Уайт — бывший рыбак 39-ти лет, чья жена жила в Госпорте. На марсах были размещены самые опытные и проворные матросы. Одним из них был Амброуз Пик с Девона, другим — рыжий житель Глазго по имени Джеймс Небли, оба двадцати с небольшим лет. Они имели мушкеты для стрельбы по противнику, но основная их роль, требующая незаурядной смелости, заключалась в управлении парусами во время боя. Если же требовались значительные изменения, другие марсовые покидали орудийные расчеты и присоединялись к ним.

Когда люди заняли свои места по боевому расписанию, и все доложили по команде, первый лейтенант Уильям Камби обошел судно для того, чтобы доложить капитану о готовности «Беллерофона» к сражению. На нижней палубе Джон Сондерс обратил его внимание на то, что некоторые из матросов написали мелом "крупными буквами на своих пушках слова ʻПобеда или Смертьʼ — вдохновляющий признак той силы духа, с которой они приступали к своей работе".

Вильнёв, Маженди и вся группа управления французского флагманского корабля «Буцентавр» пристально всматривались в британский строй, в то время как сам Вильнёв пытался разработать наилучший способ действий. Ему было известно, что у Нельсона имелись и другие корабли в этом районе. Испанские наблюдательные посты не докладывали об их проходе на соединение с главными силами, поэтому было вполне вероятно, что они находились все еще в Гибралтаре и готовились преградить ему вход в пролив. Возможно, угрожая его арьергарду, Нельсон надеялся поймать его в ловушку между двумя соединениями, одно из которых пока еще не появилось на сцене. Также, крупная зыбь предвещала наступление плохой погоды, а каменистые отмели мыса Трафальгар находились сзади Вильнёва. Если ударит шторм, его единственным местом укрытия будет Кадис. Взвесив все это, он решил парировать угрозу арьергарду поворотом «все вдруг» на 180 градусов и двигаться на север, к Кадису.

Это означало, что «Нептуно», бывший замыкающим кораблем, становился лидирующим, а «Сан-Хуан-Непомусено», шедший впереди всех, оказывался в хвосте. "Моей единственной целью было защитить арьергард от запланированной атаки всей мощью противника", настаивал позднее Вильнёв, отдавая себе отчет в том, что недружелюбно настроенные коллеги могут обвинить его в попытке бегства в Кадис. Но основным результатом поданного им сигнала стала дезорганизация всего флота.

Капитан Маженди наблюдал происходящее и докладывал, что в процессе поворота некоторые из судов, преимущественно испанские трехдечники, значительно увалились под ветер. В Обсервационной эскадре Гравины, маневрирующей с целью прикрытия арьергарда, отстало несколько кораблей. Проблема заключалась в том, что ветер был очень слаб. Суда приводились круто к ветру, т. е. медленно двигались, стараясь держать курс как можно ближе к линии ветра, но скорость их была недостаточной для хорошей управляемости. Еще больше ухудшала положение крупная зыбь, которая подходила с траверза и увеличивала дрейф судов. Маневрирование в таких условиях является серьезным испытанием и для укомплектованных, опытных экипажей, а часть испанских моряков имела только двухдневный опыт плавания в открытом море на этих кораблях. Французские экипажи также испытывали недостаток квалифицированных матросов. Попытки занять заранее назначенные им места в боевом ордере и затем совершить поворот на противоположный курс привели к тому, что франко-испанский ордер становился все более беспорядочным и разобщенным.

Маженди жаловался, что "ведущий корабль, испанский «Нептуно», не поднялся на ветер, хотя сигналы с этим распоряжением повторялись несколько раз. Также и некоторые другие корабли не заняли своих назначенных позиций". Исполняющий обязанности лейтенанта Огюст Жикель, ответственный за маневрирование на баке «Энтрепида», лежавшим недалеко от «Нептуно», полагал, что Вильнёв давал Каэтано Вальдесу (командиру «Нептуно») неправильные приказы. Он чувствовал, что необходимо набрать большей скорости для лучшей управляемости судов во время маневрирования. Вместо того, чтобы дать распоряжение на «Нептуно» "поставить все возможные паруса и занять свое место в строю, адмирал безостановочно посылал сигналы держаться круче к ветру". При этом слабом ветре суда с худшей управляемостью дрейфовали под ветер более других, и линия баталии становилась все более и более деформированной с тем, что "суда то дублировались, то оставляли обширные дыры в линии на корысть англичан". Возможно, Вильнёв избегал распоряжений о постановке всех парусов, опасаясь произвести впечатление безудержного бегства. Также он был озабочен построением своего флота как можно компактней, поэтому, возможно, столпотворение беспокоило его меньше, чем разрывы строя.

Косме де Чуррука, военно-морской теоретик и капитан линейного корабля «Сан-Хуан-Непомусено», не был впечатлен руководящими талантами Вильнёва. Он считал ошибочным первый сигнал о занятии предварительно запланированных позиций: при существующих условиях сформировать боевой строй являлось непростой задачей для любого флота, но поворот был еще более глупым приказанием, так он только усложнил имевшиеся проблемы. Он стоял на квартердеке со своим старым товарищем и заместителем Франциском Мойуа, который принимал участие во всех его исследовательских экспедициях. С профессиональным отвращением наблюдали они беспорядок, последовавший за приказом Вильнёва лечь на обратный курс — корабли, пытающиеся повернуть, дрейфующие под ветер, стремящиеся занять свое место в строю. Наблюдая за своей командой, выбивавшейся из сил от бесконечной работы с канатами, Чуррука повернулся к другу и сухо заметил: "El general frances no conoce su obligacion, y nos compromete"[47].

Там, на западе, британские корабли уже не казались единой массой. Было видно, что они разделились на две основные группы, надвигавшиеся на строй Вильнёва. Однако было еще не вполне ясно, куда они направят основной удар.

Интересны мотивы, которые приписывал британскому моряку матрос 1 статьи Джеймс Мартин в своих скверных виршах. Честь — предсказуемо, но золото не так очевидно. Дело в том, что королевский флот стимулировался призовыми деньгами. Захваченные суда оценивались, а вырученные деньги распределялась между участниками захвата. Положенные суммы рассчитывались по довольно сложным правилам, согласно которым большая часть предназначалась старшим по рангу, но полагались всем. Победоносным экипажам также выплачивали head money[48] за каждого взятого в плен французского моряка. Во время Семилетней войны британцы выработали практику ослабления французского флота взятием в плен как можно большего количества его умелого личного состава. Хотя и жестокая (довольно много французов умирало в плену), эта практика была крайне успешной, так как обучение профессионалов требовало долгих лет тренировок и опыта, поэтому их было некем заменить. Во время войны с 1793-го по 1801 год 40 тысяч французских моряков прошли через британские тюрьмы.

Призовые деньги придавали морской службе определенное очарование. В 1780 году некий школьник, наблюдая передачу моряками солдатам французских пленных, слышал распеваемую девицами в Госпорте песенку:

В то время, как матросы зачастую имели денег достаточно, чтобы произвести впечатление на госпортских девиц, офицеры иногда делали состояние на призовых суммах, обычно при службе на фрегатах, посланных в крейсерство для захвата вражеских судов. В 1799 году Генри Дигби (капитан «Африки» при Трафальгаре) участвовал в захвате испанской «Св. Бригитты». Его доля призовых за перевозимые ею сокровища составила 40730 фунтов, 18 шиллингов и три с четвертью пенса, в то время как жалование капитана фрегата не доходило до двухсот фунтов в год.

Боевые корабли безо всяких сокровищ на борту также имели цену, и главной целью в битве было не потопление или уничтожение противника, а захват его в как можно менее поврежденном состоянии — в таком случае его стоимость была больше. При Трафальгаре каждый бросал взор на испанский четырехпалубник «Сантисима-Тринидад». "Пусть Бог благословит Вас, и поставит борт о борт с «Сантисима-Тринидадом»", писал Коллингвуду Нельсон в июле. Генри Уолкер вспоминал, что в это утро на «Беллерофоне» "все были в приподнятом состоянии" и люди были так уверены в победе, что "они занимались определением количества своих призов и прикидывали долю призовых на каждое судно". Старейшие матросы на борту — такие, как, например, 49-летний Джеймс Джилл, прослуживший тринадцать лет на флоте — подсчитывали, какую сумму получит «Беллерофон» за испанский четырехпалубник «Сантисима-Тринидад». "Смею сказать, что мы были далеко не единственным на флоте судном, на котором велись такие подсчеты".

Многие письма и отчеты, написанные непосредственно после битвы, утверждали, что британские моряки были не просто самоуверенны — они стремились в бой. Джеймс Мартин говорил о "Хладнокровии и Рвении" и "Решительной Атваге". Второй лейтенант морской пехоты Самюэль Бёрдон Эллис с «Аякса» был послан вниз с какими-то распоряжениями и "был поражен приготовлениями, проводимыми синими бушлатами[49]". Большинство было раздето по пояс (внизу было жарко и душно), с повязанными на голове платками, прикрывавшими уши. Платки несколько приглушали гром орудий, "но многие люди оставались глухими в течение нескольких дней после сражения". Одни точили абордажные сабли, другие полировали орудия, а трое или четверо танцевали «волынку». "Все, — заметил он, — казались охваченными непреодолимым желанием сойтись вплотную с врагом. Время от времени они выглядывали из портов, делали предположения касательно разных неприятельских судов, со многими из которых наши суда сходились в схватках при различных обстоятельствах".

Определенное нервное напряжение было разлито в атмосфере, так как люди понимали, что не все из них переживут этот день. Уильям «Образина» Робинсон вспоминал некоторых матросов с «Ревенджа», предлагавших гинею за стакан грога. Другие же "составляли что-то вроде устного завещания, например: если одно из посланных Джонни Крапо[50] ядер оторвет мне голову, ты заберешь все мои принадлежности; если же ты будешь убит, а я останусь жив, то я заберу твои".

Многие офицеры писали письма домой. Некоторые из них остались неоконченными, как письмо Нельсона Эмме Гамильтон. Джон Айкенхед, один из юных мичманов на «Ройал-Суверене», писал: "Если суждено мне, мои дорогие родители, пасть за дело короля, то пусть эта мысль утешает вас. В моей душе нет ни малейшего страха. О, мои родители, сестры, братья; дорогие дедушка, бабушка и тетя — поверьте, это так". Он не подписал письмо, надеясь продолжить его в конце дня. Другие писали простые прощальные записки своим возлюбленным. Некоторые из «юных джентльменов» «Марса» имели знакомых в Эдинбурге или Перте. Сын кэптена Джорджа Даффа Норвич прибыл на борт в конце сентября, где встретился со своими кузенами — Александром и Томасом. Отослав юного Норвича и прибывших вместе с ним трех других мальчишек в относительную безопасность нижней палубы, Дафф написал торопливую записку своей жене:

Глава 10 Сохраняя лицо

С рассветом британцы оказались примерно в одиннадцати милях, и при слабом бризе они приближались со скоростью не более двух узлов – скоростью неспешно прогуливающегося пешехода. Это был короткий октябрьский день, и солнце заходит в это время года довольно рано. В данный момент основной заботой Нельсона была скорость, поэтому он обращал мало внимания построению эскадры. Запланированный заранее боевой порядок его собственной дивизии был таков: «Темерер», «Суперб», «Виктори», «Нептун», «Тигр» и «Канопус». Но один из этих кораблей все еще был в Ла-Манше, а два других находились возле Картахены — посыльное судно, отправленное на их розыск, встретило их там именно этим утром. «Принц» был назначен ведущим в колонне Коллингвуда, но трехдечник Ричарда Гриндалла шел, по образному выражению лейтенанта «Тоннанта» Фредерика Хоффмана, "как стог сена", и ему передали приказ держаться в удобном для него месте, держась в стороне от обеих колонн, чтобы не мешать более быстроходным судам. Такой же приказ был дан «Британии» и «Дредноуту». Во главе колонн, надвигавшихся на франко-испанский строй, находились «Виктори» и «Ройал-Суверен». Нельсон решительно стремился не дать уйти неприятелю и навязать ему сражение.

Ранним утром Нельсон передал капитанам фрегатов распоряжение прибыть на борт своего флагманского судна. Генри Блеквуд выразил свою озабоченность безопасностью самого адмирала и предложил тому поднять свой флаг на его фрегате «Эвриал», с которого можно было эффективней руководить ходом сражения. Как и предполагал Блеквуд, Нельсон отказался, мотивируя свое решение важностью подачи личного примера. Затем Блеквуд пытался убедить его пустить вперед корабли «Темерер», «Нептун» и «Левиафан». Он и капитан «Виктори» Томас Харди убеждали, что для руководства флотом будет лучше, если Нельсон как можно дольше будет находиться вне непосредственного столкновения. В конце концов тот согласился пропустить вперед «Темерер». К этому времени «Темерер» шел по траверзу «Виктори», стремясь занять свое место в строю согласно предварительному плану.

Капитан Элиаб Харви находился на голосовой дистанции, и пока Блеквуд передавал ему это распоряжение, он заметил, что «Виктори» опять увеличила ход. Очевидно, Нельсон снова передумал. Капитану «Нептуна» Томасу Фримантлу было назначено место в строю сразу за «Виктори». «Нептун» считался тихоходным, но тут шел достаточно быстро, чтобы к 10 часам утра быть в состоянии обогнать «Виктори». По словам Уильяма Бедкока, Фримантл "собирался обойти его и первым прорвать вражеский строй, но несчастный лорд Нельсон сам окликнул нас с кормовой галереи флагмана и сказал: ʻ«Нептун», уберите ваши лиселя и сдайте назад; я сам прорву вражеский стройʼ".

Примерно милей южнее Коллингвуд на «Ройал-Суверене» с недавно обновленной медной обшивкой подводной части корпуса отрывался от остальных кораблей своей колонны. Запланированный за ним «Тоннант» Чарльза Тайлера не чистил корпус в течение многих месяцев, и даже под всеми поставленными парусами не мог выдерживать заданное расстояние. «Белайл», следующий за ним под марселями и брамселями, с трудом удерживал свое место. В шканечном журнале «Белайла» на девять двадцать имеется запись: "Флагман передал распоряжение «Белайлу» и «Тоннанту» поменяться местами в строю". Юный Пол Николас с «Белайла» вспоминал, что, когда корабли поравнялись, капитаны приветствовали друг друга через рупоры. "Капитан Тайлер воскликнул: ʻСлавный день для старой Англии! Еще до исхода дня каждый из нас получит по призу!ʼ Эта уверенность в нашем профессиональном превосходстве, наводящая ужас на другие нации, выражалась на всех лицах. Как бы в подтверждение этих вдохновляющих мыслей, оркестр нашего мателота заиграл ʻБританцы попадают прямо в цельʼ".

Планом предусматривалось, что колонна Коллингвуда атакует в строю пеленга. Для введения неприятеля в заблуждение изменение боевого порядка предполагалось сделать в последний момент по сигналу Нельсона. Коллингвуд понял, что при таком слабом ветре перестроение будет затруднительным и долгим. Запись в его журнале показывает, что он "подал сигнал подветренной дивизии перестроиться в строй пеленга вправо" заранее. Он сделал это подачей сигнала трем из своих кораблей — «Белайл», «Ахилл» и «Ревендж» — изменить курс вправо. Он не стал уменьшать свой ход, чтобы позволить кораблям совершить правильное перестроение, но этим сигналом дал знать капитанам, что им следует вступить в боестолкновение со всем франко-испанским арьергардом. Планировалось, что сам он вступит в бой с двенадцатым от конца колонны кораблем, однако вместо этого он направился к трехпалубнику «Санта-Анна». Возможно, что он посчитал его двенадцатым из-за неправильного построения неприятеля. На самом деле «Санта-Анна» была шестнадцатым кораблем от хвоста колонны. Атакуя так далеко вперед, он давал своим кораблям гораздо более трудную задачу, чем ту, которую поставил перед ним Нельсон. Нельсон рассчитывал, что корабли Коллингвуда по количеству вымпелов будут превосходить неприятеля на четверть, на самом деле количественное превосходство получилось у французов с испанцами.

Тем временем Нельсон, желая обезопасить Коллингвуда, в 10 часов передал на «Марс» приказ выйти в голову подветренной дивизии. «Марс» отрепетовал полученный сигнал, но смог только обогнать «Тоннант», так как «Ройал-Суверен» и «Белайл» шли быстрее. Сам Коллингвуд не сделал даже попытки уменьшить ход. Вне всякого сомнения, он наблюдал поведение Нельсона и был полон решимости также лично вести в бой свои корабли. Мичман Джон Айкенхед в своем письме домой, написанным этим утром, заметил, что перспектива предстоящей битвы сделала адмирала "выглядевшим вполне молодым". Коллингвуд в самом деле был очень бодрым все это утро. Он обратил внимание своего слуги Уильяма Смита на великолепный вид неприятельского флота, а первому лейтенанту Джеймсу Клавеллу посоветовал сменить сапоги на ботинки с чулками, мотивируя это тем, что в случае ранения хирургу легче срезать чулки, чем сапоги.

Нельсон спустился в свою каюту, почти полностью лишенную мебели, и, встав на колени перед столом, начал заполнять свой дневник — документ личный, но предназначенный для общественности. Он начал довольно прозаично: "На рассвете мы обнаружили Объединенный флот неприятеля…", а затем перешел к тщательно составленной молитве:

Эта запись существует в двух идентичных рукописных копиях, сделанных, возможно, с помощью пантографа, и она явно была предназначена для публикации. Нельсон старательно конструировал свой публичный имидж, и эта молитва, скорее всего, была бы опубликована даже в том случае, если бы он остался жив. Многие письма, написанные капитанами своим домашним (особенно это касается писем Эдварда Кодрингтона), выглядят хотя бы частично так, что они были составлены в расчете на возможную публикацию, и поэтому ко многому тому, что на первый взгляд кажется сугубо личным, при исследовании следует относиться с осторожностью. Выраженные Нельсоном чувства, отождествляющие британские интересы с интересами всей Европы, составлены в чрезвычайно дипломатической манере.

Затем Нельсон попросил Харди и Блеквуда засвидетельствовать официальный документ более личного свойства. В нем он просил государственной защиты для своей любовницы и своей дочери в случае своей смерти. Обрисовав дипломатические достижения Эммы Гамильтон, как результат её влияния на неаполитанскую королеву, Нельсон так завершает этот документ:

Не было ничего необычного на флоте в том, чтобы оставлять своих детей на попечение короля и страны. Когда кэптен Джон Моррис, командуя кораблем «Бристоль» в Америке в 1776 году, был смертельно ранен, он поручил своего сына заботам короля и страны; взращенный флотом, Джеймс Моррис теперь вел в бой линейный корабль «Колосс». Попытка Нельсона гарантировать благополучие своих любимых таким образом вовсе не была настолько эксцентричной, как может показаться теперь.

Вильнев был все еще не уверен в том, куда направит Нельсон свой удар. Сначала создалось впечатление, что британцы намереваются отрезать его от Кадиса. Затем они изменили свой курс к востоку и разделились на две колонны, нацелившиеся, по-видимому, на центр Объединенного флота. Затем подветренная колонна повернула в сторону арьергарда, в то время как наветренная колонна снова несколько изменила свой курс к северу, по всей видимости, направляясь на середину кораблей Дюмануара, шедших теперь впереди флота. Нельсоновский замысел "удивить и смутить" приносил свои плоды.

Между тем, свалка и неразбериха в Объединенном флоте продолжалась. Очевидец сообщал, что "авангард заштилел и с трудом управлялся, в то время как арьергард уже поймал бриз, распространявшийся с юго-запада". «Санта-Анна», а затем и «Принц Астурийский» повернули под ветер с тем, чтобы дать больше пространства столпившимся вокруг них кораблям. В десять тридцать «Принц Астурийский» подвернул еще под ветер, и «Ашилль», все еще пытавшийся занять предназначенную ему позицию впереди «Астурийского», столкнулся с ним, но повреждения от столкновения были незначительны.

Некоторые пытались сформировать строй из кораблей, находившихся под ветром, аналогично построению предыдущего дня. Это было стандартной практикой и прагматическим решением, принимая во внимание возможности худших испанских экипажей. Постоянные же сигналы Вильнева держаться круче к ветру приводили их в замешательство. Конечно, под ветром находились скалистые отмели испанского побережья, и адмирал, вне всякого сомнения, желал держаться от них как можно дальше. Конечным результатом такого замешательства было то, что "несколько кораблей дублировали друг друга и создавали столпотворение в кордебаталии и арьергарде".

Ведущим в авангарде Пьера Дюмануара был Каэтано Вальдес на прекрасном испанском восьмидесятипушечнике «Нептуно». Несмотря на то, что ему только исполнилось тридцать четыре года, Вальдес был уже опытным мореплавателем (он сопровождал Галиано в одном из исследовательских плаваний) и уважаемым бойцом, который участвовал в спасении «Сантисима-Тринидада» в битве при мысе Сан-Винсенте. За «Нептуно» следовал «Сципион», а третьим в строю был «Энтрепид», которым командовал неудачливый капитан Луи Энферне. Он должен был следовать четвертым за «Буцентавром», а вместо этого находился на девять корпусов впереди. Ночью он потерял свое место в строю, а при повороте через фордевинд обошел многие суда и оказался на траверзе флагманского корабля контр-адмирала Дюмануара «Формидабль». Шедший перед «Формидаблем» испанский корабль «Райо» увалился под ветер и отстал, в результате чего образовался разрыв в строю, и Дюмануар приказал Энферне заполнить его. «Формидабль» был восьмидесятипушечным кораблем, который успешно состязался с «Буцентавром» в артиллерийских стрельбах в Тулоне. Вояж в Вест-Индию проявил его тихоходность (Вильнев приписывал это плохому качеству медной обшивки корпуса), но тем не менее он был мощным кораблем. Идущие за ним «Монблан» и «Дюге-Труэн» находились почти на траверзе друг друга. Большой, но очень старый корабль «Райо» со своим необученным экипажем дрейфовал на некотором расстоянии под ветром, а на ветре от него шел «Св. Франциск Ассизский».

Положение кораблей на начало сражения (11:45). Названия британских кораблей подчеркнуты.

Ведущие корабли дивизии Вильнева столпились в беспорядке, «Сан-Августин» шел под ветром у «Героя», нового корабля, спущенного на воду в Рошфоре в 1803 году. Позади и немного под ветром от «Героя» находился массивный «Сантисима-Тринидад», флагманский корабль испанского контр-адмирала Балтазара де Сиснероса. Корпус этой величественной громадины (единственного четырехпалубника в мире) был окрашен в белый цвет, с четырьмя рядами вызывающе алых пушечных портов, а его носовая часть была богато украшена великолепной группой фигур, представляющих Святую Троицу. Построенный в Гаване из американского кедра, он был спущен на воду в 1769 году как трехдечник, а в 1795-ом добавили еще одну батарейную палубу.[51] Артиллерийское вооружение состояло из 136-ти орудий и 4-х карронад, водоизмещение составляло 3100 тонн, экипаж — 1048 человек, включая 382 солдата. Его считали переутяжеленным и валким, но в битве при Сан-Винсенте испанцы защищали его с таким же упорством, с каким британцы стремились захватить его. Сзади шел флагманский корабль Вильнева «Буцентавр», восьмидесятипушечник, хотя Джеймс Мартин считал (правильно или ошибочно), что при Трафальгаре он нес 102 орудия. Вильнев высоко ценил его ходовые качества и его стойких провансальских моряков, отзываясь о его команде как об "одной из лучших в эскадре".

Однотипный с ним корабль «Нэптюн», еще один новенький восьмидесятипушечник, должен был следовать непосредственно за «Буцентавром», но испанец «Сан-Хусто», которому следовало находиться четырьмя корпусами далее, помешал капитану Эспри-Транкию Местралю занять это ответственное и почетное место в строю. Эти два судна попытались поменяться друг с другом местами и оба сдрейфовали под ветер:

Мэстраль принадлежал к тем французским капитанам, которые во всем винили своих испанских союзников, но в этом случае он, вероятно, был прав. Как и «Райо», «Сан-Хусто» недавно вышел из дока, и его команда находилась на нем в море всего третий день. Капитан Мигель Гастон критически относился к её подготовке и обвинял в неумении управлять парусами и постоянном уваливании под ветер. Это замешательство было весьма некстати, так как «Нэптюн» был "одним из превосходнейших и наиболее мореходных кораблей флота". Позиция непосредственно за флагманским кораблем была весьма вероятным фокусом британского внимания, и было желательно, чтобы её занимал мощный корабль. Занимающий следующее место в строю испанец «Сан-Леандро» последовал в кильватер за увалившимся под ветер «Нэптюном», оставив зияющую «дыру» позади флагмана. Когда командовавший «Редутаблем» (концевым кораблем дивизии Вильнёва) Жан-Жак Люка увидел потенциально катастрофическое развитие ситуации, он объявил своим офицерам и матросам, что они пойдут вперед для поддержки флагмана. Его слова были встречены аплодисментами и криками "Да здравствует император, да здравствует командир!" Команда «Редутабля» была вышколена и хорошо мотивирована своим энергичным капитаном. Сопровождаемый барабанщиком и флейтистом, Люка во главе своих офицеров прошел по батареям и был весьма удовлетворен, найдя моряков горящими желанием вступить в бой.

Позади «Редутабля» имелся еще один значительный разрыв. Дивизию вице-адмирала Игнасио де Алава должен был вести «Энтрепид», но Луи Энферне был далеко впереди от назначенной позиции, как и «Сан-Хусто», который должен был следовать за ним. Следующим в строю, но значительно увалившимся под ветер, был «Эндомтабль», мощный 80-пушечник. Он был на скорую руку отремонтирован в Тулоне в 1804 году, и от той чрезвычайной мобилизации, снабдившей неплохими командами линейные корабли «Буцентавр» и «Нэптюн», ему достались лишь отбросы. По мнению Вильнёва, это был прекрасный корабль с отвратительной командой. Затем шла «Санта-Анна» под флагом Алавы, ведущая связный строй из четырех кораблей. Окрашенная полностью в черный цвет, с недавно замененной медной обшивкой, она сохранила ядро обученной команды, которая состояла, вместе с приданной пехотой, из 1089 человек. Теоретически, на её вооружении находилось 112 орудий — тридцать 36-фунтовок, тридцать две 24-фунтовки, тридцать две 12-фунтовки и восемнадцать 8-фунтовок на квартердеке и баке, но фактически двенадцать 8-фунтовок были заменены на двадцать карронад. За «Санта-Анной» следовал 74-пушечный «Фугё» под командой великолепного Луи-Алексиса Бодуэна, подававшего большие надежды молодого офицера, поднявшегося из низов. Вильнёв считал, что судно нуждается в доковании, но экипаж на нем был превосходный. Бодуэна, инспектировавшего батарейные палубы и другие важные посты, встречали знакомые приветствия: "Да здравствует император!" и "Да здравствует наш бравый командир!" В кильватере за «Фугё» следовали «Монарка» и недавно построенный 74-пушечный «Плютон» под командой надежного и опытного бретонца Жюльена Космао-Кержюльена. Ядро его команды было сформировано из превосходных провансальских моряков. Он предупредил находившегося на судне сзади контр-адмирала Шарля Магона, что, если неприятель попытается прорвать строй впереди него или впереди почти неподвижного испанца «Монарка», он прибавит ход для предотвращения такой попытки.

«Альхесирасу» Магона следовало быть в центре своей дивизии в составе резервной эскадры, но после поворота на обратный курс суда полностью сломали строй, и Магону пришлось возглавить кучу беспорядочно и тесно столпившихся судов. Сзади него находился Дионисио Алкала Галиано на 74-пушечнике «Багама», несущего на борту восемьдесят орудий и десять карронад большого калибра. Эти двое во время военного совета чуть не устроили дуэль из-за оскорбленной национальной чести, но тут были вынуждены полагаться друг на друга в предстоящем сражении. Галиано мучительно сознавал, что в его команде из 690 человек было чрезмерно много сырых рекрутов сомнительного качества. Он приказал прибить испанский флаг к мачте гвоздями, чтобы никто не смог спустить его в знак сдачи, и поручил своему юному родственнику гардемарину Алонсо Бутрону следить за ним, добавив, что ни один Галиано никогда не сдавался, чего ждет и от самого Алонсо. Следующим был надежный Пьер-Поллен Гурреж на таком же надежном «Эгле» со своей драчливой командой "крепких парней". Испанский корабль «Монтаньес» вследствие столпотворения и отставания от продвигавшегося вперед «Альхесираса» не смог занять свое место и постепенно спускался на уровень «Эгля» и «Свифтсюра», находясь на ветре от них. Следующим судном в строю должен был быть элегантный испанец «Аргонаута», несущий 90 орудий, но он был обойден двумя французскими 74-пушечниками — «Свифтсюром» и «Аргонавтом».

Дивизия резервной эскадры под командой Магона была сгруппирована очень плотно, а вторая дивизия Гравины, хоть и в относительном порядке, располагалась слишком близко к первой, что затрудняло маневрирование. Впереди был «Сан-Ильдефонсо», за ним «Ашилль», следующим следовал флагманский корабль Гравины «Принц Астурийский». Он был до отказа набит вооружением: к штатным ста двадцати орудиям (калибром 32, 24 и 12 фунтов) было добавлено четырнадцать 48-фунтовых и шесть 24-фунтовых карронад на юте. Его экипаж составлял 1113 человек. Следующим шел «Бервик» и замыкал строй «Сан-Хуан-Непомусено» под командой бригадира Косме де Чуррука.

Теперь трудно понять, что собирался предпринять опытный адмирал Гравина со своим тактическим резервом. Его размер, вероятно, был предопределен с учетом количества британских вымпелов, а обнаружив их неожиданное увеличение на шесть единиц, Гравина, возможно, счел необходимым удлинить линию баталии. Вильнёв сигналил ему держаться ближе к ветру с тем, чтобы он мог прикрыть центр флота – предположительно для того, чтобы Гравина вступил в бой в нужный момент, имея преимущество в ветре позади траверза. Это в корне противоречило тактической доктрине испанцев. Усложненный испанский сигнальный код 1804 года под редакцией предположительно Эсканьо содержал правила борьбы с вражеским флотом, который атаковал, спускаясь по ветру, прорывал строй и затем ложился на параллельный курс подветренному флоту с его подветренной стороны, т. е. то, что они ожидали от британского флота. В таком случае передние корабли подветренного флота должны снизить ход, а замыкающие добавить парусов, повернуть под ветер, затем лечь на прежний курс, взяв, таким образом, противника в два огня. Гравина мог иметь в виду такой маневр, и в некоторых местах подобное имело место.

Несмотря на свои многочисленные проблемы и нерегулярности построения, Объединенному флоту удалось все же создать довольно сплоченную формацию. Частичные перекрытия, будь они случайными или намеренными, представляли собой серьезную проблему для прорвавших строй британских кораблей. Небольшое изменение направления ветра к западу, вкупе с идущей оттуда же зыбью, прогнуло линию в центре в виде подковы, что также представляло опасность для приближавшихся кораблей.

Только ближе к полудню всем на палубе «Виктори», откуда вместе с остальными хирург Битти наблюдал неприятеля, стало окончательно ясно, что, "судя по сформированному ими компактному строю, они были полны решимости предпринять значительные усилия, чтобы восстановить в какой-то мере свою давно потерянную боевую репутацию". Именно этого желал Нельсон, но, ожидай он такой решимости, он, вероятно, по-другому построил бы свой флот для лучшего непосредственного огневого воздействия. Несколько раз Нельсон замечал Блеквуду и другим окружающим лицам, что неприятель "сохраняет лицо". Блеквуд в своих записях соглашался: "Я с сожалением наблюдал, как они хладнокровно ожидали атаки британцев".

Еще более беспокоящим фактором было отсутствие ветра, что делало выполнение плана Нельсона гораздо более рискованным мероприятием, чем при наличии оного. Его суда шли слишком медленно. На опасной фазе сближения головные корабли могли понести тяжелые потери, и прицельный огонь вражеской артиллерии мог даже превратить их в неподвижные развалины. Как изложил это лейтенант линейного корабля «Конкерор» Гемфри Сенхауз, "равный по духу и морской и артиллерийской выучке противник мог бы уничтожить один за другим корабли, медленно продвигавшиеся вперед под действием слабого ветра и сильной зыби". Нельсон ставил на худшую морскую и артиллерийскую подготовку противника. Предыдущий опыт и знание текущих реалий заставляли его ожидать этого, но исход не был гарантирован, и удача могла сыграть свою роль. Имелась также тревожащая возможность того, что ветер окончательно стихнет.

Изменение планов на этом этапе привело бы к дезориентации капитанов, которым для понимания новых намерений адмирала пришлось бы полагаться только на сигналы. Тем не менее, похоже, что Нельсон рассматривал такую возможность. Он принял решение сближаться под углом и открыть огонь на большей дистанции, чем предполагал первоначально. Он послал бывшего рядом с ним на квартердеке сына констапеля, мичмана Уильяма Риверса, вниз на орудийные палубы с приказом лейтенантам перезарядить орудия (которые уже были заряжены двумя ядрами для стрельбы на близкой дистанции) единичными ядрами.

И другие офицеры имели сомнения в выполнении ранее принятого плана битвы. Позднее капитан «Ревенджа» Роберт Мурсом заметил: "Я не уверен, что наш способ атаки был наилучшим". Их беспокойство увеличивалось численным превосходством противника. Нельсон знал, что численно Объединенный флот превосходит британский только на шесть вымпелов, но другие полагали его более сильным. Британцы знали, что в Кадисе находилось тридцать семь линейных кораблей, и ожидали встретить в бою их всех. Ричард Андерсон, штурман линейного корабля «Принц», предшествующим днем полагал, что у противника на 10 вымпелов больше, и с облегчением решил, что часть из них, вероятно, вернулась в порт. В действительности, из-за нехватки личного состава, четыре наименее боеспособных корабля были оставлены в порту. Но испано-французское построение, или, скорее, отсутствие такового, затрудняло подсчет их кораблей, и шедшие в бой британцы ожидали более многочисленного врага, чем было в действительности.

Эти причины, возможно, заставляли замедлять ход кораблей. Так это или нет — трудно сказать, так как корабли имели разные ходовые качества. Тем не менее, некоторые из британских кораблей не торопились сближаться и вступать в ближний бой. После сражения Коллингвуд не допускал критики личностей, но капитан флагманского корабля Коллингвуда Эдвард Ротерам внес в свою тетрадь для заметок запись о том, что как капитан Ричард Гриндалл, так и адмирал лорд Нортеск "в Трафальгарской битве вели себя не лучшим образом". Семья капитана «Британии» Чарльза Буллена рассказала его биографу о споре, имевшем место между Булленом и Нортеском по поводу приказа адмирала уменьшить ход. «Полифем» — корабль, известный своими хорошими ходовыми качествами, — сблизился с Объединенным флотом на пять корпусов позади предназначенного ему планом места между «Ахиллом» и «Ревенджем». Его командир кэптен Роберт Редмилл в 1806 году подал в отставку по состоянию здоровья.

Независимо от того, была или нет проявлена определенная сдержанность со стороны некоторых капитанов на фазе сближения, большинство из них прилагало все усилия, чтобы не отставать от своих адмиралов. Коллингвуд и Нельсон продвигались вперед, своим примером призывая шедших за ними не отставать и не оставить своих флагманов одинокими под губительным огнем противника.

Нельсон надел свой обычный мундир со звездами и орденами, но забыл прицепить саблю. В приподнятом настроении, какое всегда охватывало его перед сражением, он обходил пушечные палубы, подбадривая матросов. Нельсон обронил, что 21 октября является счастливым днем в их семействе: в этот день 1757 года его дядя Морис Саклинг отличился в бою. Он сказал Блеквуду, что не получит удовлетворения, если число захваченных вражеских кораблей будет менее двадцати.

На всех кораблях принимались меры по укреплению боевого духа команд. На «Тоннанте», как писал двадцатипятилетний матрос 1 статьи Джон Кэш из Лланголлена, капитан Чарльз Тайлер "обратился к созванной вместе команде со словами: ʻПарни, сегодняшний день будет славным для нас, и обеспечит наше скорейшее возвращение домойʼ. Затем он приказал раздать всем орудийным расчетам хлеб, сыр, масло и пиво. Я был одним из них, и, поверьте мне, мы ели и пили с воодушевлением, обычным для посиделок за жбаном пива". В большинстве команд обед был сдвинут на более раннее время, около одиннадцати часов. На «Виктори» двадцатитрехлетний матрос 1 статьи Джон Браун из Уотерфорда писал, что "по сигналу к обеду нам выдали холодную свинину и полпинты вина".

По корме и слегка левее от «Виктори» Томас Фримантл проводил, как всегда по понедельникам, судовые учения, невзирая на то, что вот-вот начнется бой. По штатному расписанию экипаж «Нептуна» должен был состоять из 738 человек, но этим утром на борту имелось только 707. Джеймс Мартин вспоминал суть капитанских речей:

Капитан «Дефайенса» Филипп Дарем также, "подняв руку, обратился ко всей команде с короткой, но экспрессивной речью". Подштурман Джек Спратт, молодой красивый ирландец, назначенный начальником абордажной команды, обучал своих людей обращению с абордажными саблями. Дарем выразил им свою уверенность в том, что мистер Спратт приведет их к славе. Он низко поклонился, а они ответили ему троекратным криком «Ура!» После того, как все было готово и "орудия заряжены двойными ядрами и картечью", прозвучал сигнал к обеду и "все получили хорошую порцию грога".

Ландсмен Уильям Торп с «Минотавра» постарался как можно точнее запомнить слова капитана Мансфилда:

Все приготовления были закончены, и только сигнальщики на флагманских кораблях продолжали суетиться. Нельсон передал общий сигнал по флоту "ставить максимум парусов с учетом прочности мачт". Затем, ясно сознавая наличие под ветром мелей Санкти-Петри и Трафальгара, он также передал команду "к исходу дня быть готовыми к постановке на якоря". После этого флагман поднял сигнал: "Англия надеется, что каждый выполнит свой долг". "В ответ со всех кораблей раздалось троекратное ура, настолько мощное, что, должно быть, потрепало нервы неприятелю", вспоминал лейтенант Фредерик Хоффман с «Тоннанта». Мичман Генри Уолкер говорил, что за криками ура на «Беллерофоне» раздался общий выкрик: "Не сомневайтесь в этом!" Наконец Нельсон поднял сигнал "сблизиться с противником вплотную", который продолжал развеваться во время всего сражения.

Приготовления к бою, производимые на Объединенном флоте, отражали обычаи и традиции двух наций. На «Буцентавре» имперский орел был вручен двум офицерам, Гийому Клоду Донадье и Шарлю Арману, под охраной которых он должен был находиться в течение всего сражения. Они пронесли орла по всем палубам, сопровождаемые Вильнёвом, офицерами и начальствующим над солдатами генерал-майором Теодором де Контамином. Каждый солдат и матрос принес повторную клятву "сражаться до последнего вздоха" на орле, врученном им самим императором. Возгласы "Да здравствует император!" и "Да здравствует адмирал Вильнёв!" раздавались снова и снова, в то время как офицеры "возвращались на верхние палубы и занимали свои места согласно боевому расписанию". Орел был установлен около грот-мачты.

На испанском корабле «Сан-Хуан-Непомусено» Чуррука собрал команду и послал за капелланом Сальвадоре де Роке для отпущения грехов. Затем он обратился к собравшимся: "Дети мои, от имени бога войны я обещаю вечное блаженство тем, кто падет при исполнении своего долга". Но, предупредил он всех, он расстреляет любого увиливающего от своих обязанностей. Если даже кому-то удастся избежать его кары, тот проведет остаток жизни в невзгодах и бесчестии. Присутствующие прокричали троекратное "Да здравствует король!" и разошлись по своим постам. Наблюдая за развитием атаки колонны Нельсона в направлении стыка авангарда и кордебаталии, Чурукка ясно понял, что авангард будет изолирован и ему трудно будет принять участие в битве, если флот не изменит курс на противоположный, пока еще не поздно. Он с усиливающимся нетерпением и беспокойством ждал подобного сигнала от Вильнёва.

Этот сигнал не появился. Вместо него, в одиннадцать тридцать, когда «Виктори» был в миле с наветренной стороны, Вильнёв "подал сигнал открыть огонь по достижению дальности стрельбы". Одновременно, согласно рапорта капитана Маженди, "были подняты адмиральский и корабельный флаги, приветствуемые криками ʻДа здравствует император!ʼ на всех кораблях флота". На бизань-мачте следующего за «Буцентавром» «Редутабля» взвился корабельный флаг. Барабаны били «Равнение на знамя!» и мушкетеры взяли на караул. Офицеры и команда салютовали флагу и троекратно прокричали «Да здравствует император!» Испанцы принайтовывали кресты к нокам бизань-гиков.

«Буцентавр» и «Редутабль» еще не сблизились с «Виктори» на дистанцию открытия огня, но «Фугё» уже был заметно ближе к флагману Коллингвуда. Капитан Луи-Алексис Бодуэн отдал команду открыть огонь одиночными пристрелочными выстрелами. Лучший наводчик последовательно стрелял из нескольких орудий, пытаясь определить дистанцию до «Ройал-Суверена».

По палубам пронеслась команда:

— Canonniers, chacun a son poste! — Расчеты выстроились двумя шеренгами по обе стороны от каждого орудия. Матросы подкреплялись солдатами, но орудиями командовали морские артиллеристы — канониры.

— Detapez, demarrez vos canons! — По этой команде разнайтовывали орудия, вынимали из стволов дульные пробки, снимали брестропы с орудийных замков. Поднимали крышки орудийных портов, и борт снаружи приобретал вид шахматной доски. Орудия были уже заряжены, и теперь надо было их выкатить.

— En batterie! — По команде «Palanquez», отданной командиром орудия, скорее всего в звании aide-canonnier, весь расчет налегал на лопаря[52] талей, выкатывая орудие на боевую позицию так, что ствол высовывался наружу через орудийный порт.

— Pointez! — Командир орудия, в синей форменной одежде, положив одну руку на ствол, другой рукой регулировал возвышение орудия с помощью подъемного клина, глядя вдоль оси орудия для проверки правильности наводки.

— Envoyez! — Выбрав подходящий момент на качке, командир орудия дергал за штерт орудийного замка. Орудие с грохотом выстреливало и отскакивало назад, удерживаемое талями.[53]

Зловонный запах серы, облако черного дыма, сквозь который расчет орудия пытался высмотреть место падения ядра. Офицеры на квартердеке наблюдали в подзорные трубы и посылали связных к орудиям передать результат — недолет или перелет. Вскоре одно ядро прошило насквозь парус «Ройал-Суверена». Наконец, на расстоянии ружейного выстрела — около ста пятидесяти ярдов — Бодуэн скомандовал дать залп всем бортом.

Глава 11 Мы прорвем их строй, черт побери!

Солнце ярко светило с безоблачного неба, и к полудню температура поднялась до 70 градусов по Фаренгейту.[54] Офицеры «Белайла», следовавшего в четырехстах ярдах позади «Ройал-Суверена», увидели, что на французских и испанских кораблях поднимают флаги, и капитан Уильям Харгуд дал команду бить сбор. "Джентльмены, — сказал он, показывая на «Фугё», — должен вам сказать, что собираюсь пройти под кормой этого корабля; зарядите орудия двумя ядрами и добавьте картечь; всыпем им как следует. Расходитесь по своим постам и имейте в виду — стрелять только наверняка". Харгуд прошелся и встал рядом с носовой карронадой правого борта квартердека.

Они увидели, как борт «Фугё» украсился двумя рядами вспышек орудийных выстрелов, а несколькими секундами спустя в парусах «Ройал-Суверена» появились рваные дыры. В ответ раздалось несколько выстрелов носовых орудий Коллингвуда, и флагманский корабль окутало облако дыма.

На полуюте «Белайла» находилось тридцать морских пехотинцев с тремя офицерами во главе. Глядя сверху на расположенный перед ним квартердек, шестнадцатилетний лейтенант морской пехоты Пол Николас на некоторое время ощутил прилив уверенности при виде моряков — загорелых, решительных, ухмыляющихся. Некоторые из них были обнажены по пояс, другие только расстегнули воротники и закатали рукава; их головы были повязаны платками. Николасу, который еще ни разу не участвовал в сражении, они казались неустрашимо рвущимися в бой.

Затем, впервые в жизни, он услышал свист вражеских снарядов, а когда первое ядро пролетело у него над головой, он начал понимать, что им предстоит пережить. Харгуд приказал лечь на палубу всей команде, за исключением офицеров, от которых ожидалось, что они останутся на ногах перед лицом врага. Николас, как и его непосредственный начальник первый лейтенант Джон Оуэн, был поражен мрачным, внушающим благоговейный страх молчанием на борту корабля. Эту тишину нарушали "только подающий команды голос капитана Харгуда: ʻТак держать! Помалу право! Так держать!ʼ — и голос штурмана, который передавал команды рулевым. Время от времени раздавался голос офицера в адрес какого-нибудь нетерпеливого матроса: ʻЭй там, сэр, лежать, вам говорят!ʼ".

Вскоре пристрелочные выстрелы сменились залпами. "Пронзительный крик, крик агонии последовал за очередным выстрелом, и голова несчастного рекрута рассталась с телом". Попадания стали быть более частыми, и сам Харгуд был сбит с ног большим обломком рангоутного дерева. Но он поднялся на ноги и снова забрался на карронаду.

Перед глазами Пола Николаса, стоявшего совершенно незащищенным на полуюте, открывался вид на весь квартердек, где он впервые в своей жизни видел окровавленные тела и слышал крики раненых и умирающих людей. В своих воспоминаниях юноша честно писал, что его охватило состояние, близкое к панике. При виде лежавших вокруг него морпехов он испытывал искушение сделать то же самое. После очередного близко пролетевшего ядра он не смог удержаться и припал к палубе. Но, как он позднее вспоминал, внутренний голос побудил его встать и выполнить свой долг. Безмятежный вид Джона Оуэна, хладнокровно прогуливавшегося взад и вперед по открытому полуюту, ободрял его и вдохновлял. Николас присоединился к нему и "какая-то часть его силы духа передалась мне, подбодрила и стала частью меня".

Позднее он считал поведение Оуэна наглядным уроком того влияния, которое оказывает пример офицера на находящихся под огнем людей. Однако, несмотря на видимое хладнокровие, лейтенант Оуэн находил эту бездеятельность томительной, хотя и гордился молчаливой стойкостью своих людей. Его также тревожили значительные потери (которые он оценил впоследствии в пятьдесят человек) еще до того, как «Белайл» открыл огонь.

Первый лейтенант Эбенезер Джил спросил Харгуда, не лучше ли бы было дать залп по противнику, для того хотя бы, чтобы закрыть свой корабль облаком порохового дыма. Оуэн восхитился суровостью и выразительностью капитанского ответа: "Нет, нам приказано прорвать строй, и мы прорвем его, черт побери!"

Последующие двадцать минут, которые показались вечностью, Оуэн вместе с другими опытными офицерами подбадривал подчиненных, повторяя: "Ничего, скоро примемся за работу". Наконец они услышали крик Харгуда «К орудиям!» и с облегчением приступили к делу.

Французы и испанцы стремились вывести из строя подступавшие британские корабли. Стрельба велась преимущественно цепными и стержневыми книппелями, с тем, чтобы повредить такелаж, рангоут и паруса, и, таким образом, добиться потери управляемости и способности двигаться у кораблей противника. В случае удачи их можно было бы расстреливать по своему выбору еще до того, как они смогут приблизиться к союзному строю.

Их огонь причинял значительный ущерб и определенно беспокоил команды впереди идущих британских кораблей, но, тем не менее, британцы надвигались медленно и неумолимо. Недостаток обученных канониров был важным фактором ограниченной эффективности огня Объединенного флота, но, пожалуй, еще более значительно на нее повлияло наличие крупной зыби. Она билась в борта и так раскачивала французские и испанские корабли, что вести прицельный огонь на большой дистанции было делом почти невозможным. При размахе на противоположный борт ядра летели слишком высоко, при крене в сторону противника ядра зарывались в воду. К тому же дым от предыдущих залпов, не успевавший рассеяться при этом слабом ветре, затруднял французским и испанским канонирам наблюдать за падением ядер и соответственно корректировать прицел. В этом сражении намного сильнее, чем во многих других, всё заволакивалось густым дымом. Видимость ограничивалась непосредственным окружением, и рев орудийных залпов оглушал так, что ничего не было слышно. Британцам это давало незначительное преимущество. Дым дрейфовал по ветру со скоростью их продвижения, обеспечивая им некоторое прикрытие.

Профос[55] «Фугё» Пьер Серво впоследствии с сожалением писал о "нашей дурной привычке, при которой «Фугё» расстрелял свыше сотни зарядов из пушек большого калибра на значительном расстоянии еще до того, как англичане щелкнули первым орудийным замком". Они расстреляли эквивалент примерно трех-четырех полных бортовых залпов, прежде чем «Ройал-Суверен», с бортами, значительно возвышавшимися над «Фугё», с большим количеством орудий и большим экипажем, наконец сблизился с ним.

«Ройал-Суверен» нацелился пройти в промежутке между «Фугё» и черным корпусом заметного трехдечного флагманского корабля адмирала Алавы «Санта-Анна», намереваясь произвести продольный бортовой залп с обоих бортов по тому и другому. Но при приближении Коллингвуда противник попытался помешать ему прорвать строй. Испанцы обстенили крюйсель «Санта-Анны», сбавляя ход, а Бодуэн поставил брамселя для увеличения хода. Коллингвуд, однако, не отказался от своего намерения, и приказал капитану Ротераму править прямо на бушприт «Фугё». Когда стало ясно, что «Ройал-Суверен» не собирается отворачивать в сторону, то «Санта-Анна» сама начала уклоняться так, чтобы уменьшить эффект его залпа, а Бодуэн, избегая столкновения, внезапно повернул вправо, подставив противнику свой левый борт.

Проходя между двумя кораблями, «Ройал-Суверен» смел продольным огнем корму «Санта-Анны», и затем, с расстояния около пятидесяти ярдов, дал залп всеми орудиями правого борта по «Фугё». Так как англичанин был выше «Фугё», то пушки мидельдека и опердека били по верхней палубе француза, сметая работавших на опердеке матросов и разместившихся на спардеке[56] пехотных стрелков.

Воздействие бортового залпа противника ошеломило Пьера Серво:

Уклоняясь далее влево, «Ройал-Суверен» подошел так близко к «Санта-Анне», что их длинные мощные реи сцепились друг с другом своими ноками. Следующий залп вспорол борт «Санта-Анны». Капитан «Нэптюна» Мэстраль, наблюдавший за боем в нескольких сотнях ярдах от него, с характерным презрением к испанскому союзнику заметил, что "несколько человек прятались снаружи борта, противоположного неприятелю". Мэстраль делал поворот через фордевинд для того, чтобы обстреливать «Ройал-Суверен» с большой дистанции. «Фугё» уже влепил по меньшей мере один залп в подветренную раковину «Ройал-Суверена» во время его поворота, а французский корабль «Эндомтабль» с расстояния около пятисот ярдов стрелял по подветренному борту британца. С еще большего расстояния «Сан-Хусто» и «Сан-Леандро» обстреливали его носовую часть.

Орудийные расчеты нижних палуб «Санта-Анны» переместились с левого на правый борт, заряженные орудия которого еще не использовались в бою, и поразили флагманский корабль Коллингвуда, который уже лежал на параллельном курсе. Теперь уже пришла очередь «Ройал-Суверена» накрениться от удара по меньшей мере 1300 фунтов металла, врезавшегося в него; но, так как Алава предполагал использовать эти орудия в ближнем бою, они были заряжены, вероятно, двумя ядрами, в каковом случае вес залпа доходил до 2600 фунтов. Минут пять «Ройал-Суверен» сражался против шести вражеских кораблей в одиночку, без какой-либо поддержки. Возможно, именно в это время мичман Джордж Кастл "выглянул из какого-то кормового порта, и то, что я увидел вокруг — французы и испанцы, палящие в нас со всех направлений".

«Санта-Анна», несомненно, была самым мощным и к тому же непосредственным оппонентом «Ройал-Суверену», и в течение следующего часа два мощных трехпалубника обрабатывали друг друга в непосредственном контакте. «Ройал-Суверен» превалировал в этой битве, но не на много. Джордж Кастл, с нижней орудийной палубы, был в самой гущи этих событий: "Я вас уверяю, это была славная работа, думаю, вам бы хотелось увидеть, как я задвинул им в раковину. Я был расписан к самым крупным орудиям корабля, и с одного орудия я лично пальнул в них". Штурмана «Ройал-Суверена» Уильяма Чалмерса ядро разорвало почти пополам в то время, как он разговаривал с адмиралом. "Он опустил голову на мое плечо и сказал мне, что убит", — так Коллингвуд позднее писал своей жене. Сам адмирал был ранен осколком в ногу, но он продолжал прохаживаться по квартердеку, жуя яблоко и подбадривая ближайших канониров. С испанской стороны, сержант Доминго Галльегос и капрал Фернандо Касаль, командующие огнем орудий «Санта-Анны», позднее были представлены к награде за выдающееся мужество.

Рассказы о том, что первый продольный залп «Ройал-Суверена» по «Санта-Анне» уничтожил 400 человек и повредил четырнадцать орудий, повторялись неоднократно в описаниях Трафальгарской битвы. Их источником является авторитетный отчет Уильяма Джеймса об этой битве, опубликованный в 1824 году, который в этом отношении явно фантастичен. В самом деле, представление о том, что единственный, хотя и мощный залп мог так повлиять на линейный корабль Наполеоновской эпохи, является абсурдным.

Информация пришла к Уильяму Джеймсу от английских участников битвы, которые ссылались на "последующие признания испанских офицеров". Очевидно, у него были сомнения, и он пометил эти цифры как "«представляющиеся невероятными". Он тогда не знал, что перекличка команды «Санта-Анны» после боя выявила, что потери составили 104 человека убитыми и 137 ранеными. Впоследствии, выжившие испанцы, довольные тем, что не погибли, щедро преувеличивали результат сокрушающего залпа «Ройал-Суверена».

Рассматривая подробности свидетельств битвы, следует принимать во внимание обычай побежденных преувеличивать свои потери. Как британские военнопленные второй мировой войны в Северной Африке утверждали, что сражались против [немецкого] Африканского корпуса, а не против итальянцев, также и побежденные при Трафальгаре французы и испанцы впоследствии вспоминали наличие неотразимых британских трехдечников повсюду.

Как бы то ни было, уцелевшие после первых британских залпов сохранили живое впечатление от их сокрушительных последствий. Например, Пьер Серво оставил графическое описание эффекта залпа двойными ядрами со стороны трехдечного корабля, сопровождаемого огнем карронад, сметающим все с верхних палуб. Но вполне вероятно, что воздействие сокрушительного огня было более значимым для морального состояния противника, нежели для его физического уничтожения: оно заставляло людей покидать свои посты и прятаться перед неминуемым следующим залпом.

Положение кораблей дивизии Коллингвуда на 12:30

Период невыносимого ожидания для второго лейтенанта Пола Николаса закончился, когда капитан «Белайла» Харгуд отдал приказ открывать огонь не всем бортом, а по мере появления цели в зоне огня. «Белайл» отставал от «Суверена» на добрых четыре сотни метров, и ему понадобилось восемь минут для того, чтобы покрыть это расстояние. Все это время «Ройал-Суверен» сражался в одиночку против шести противников. Кое-кто на «Белайле» утверждал, что ветер стихал по мере приближения к вражескому строю — среди моряков ходило поверье, что ветер от канонады стихает, — но в любом случае последние ярды тянулись болезненно долго под ужасающим стальным градом. Первый лейтенант Эбенезер Джил, который впечатлил всех присутствовавших на завтраке своим предчувствием, что не переживет этот день, получил ранение в бедро и его отнесли вниз. Лейтенант Джон Вудин был смертельно ранен. Корабль наконец пересек строй в тридцати ярдах по корме «Фугё», последовательно стреляя из своих орудий по мере того, как кормовая часть противника входила в зону их действия.

«Белайл» был из захваченных французских кораблей, имел на борту восемьдесят восемь «длинных» орудий и карронад, с общим весом бортового залпа свыше 1200 фунтов. Однако и в этот раз Бодуэн умело сманеврировал для снижения эффекта продольного огня и начал поворот на курс в сторону британца. Испанский корабль «Монарка», находясь справа по носу «Белайла» в расстоянии четырех сотен ярдов, подвергал непрерывному обстрелу надвигавшийся британский корабль. При виде сбитого кормового флага «Белайла» испанцы возликовали, подумав, что он сдается. По мере продвижения флаг был еще дважды сбит, а «Белайл» открыл ответный огонь по «Монарке». У молодого испанского офицера по имени Мануэль Феррер навсегда осталось в памяти зрелище того, как его приятель Пруденсио Руис Алегриа, стоявший в карауле у корабельного флага, был разорван пополам одним из пролетавших британских ядер. Верхняя часть его туловища упала в воду, а ноги остались на палубе.

Затем капитан Харгуд увидел впереди себя еще один корабль. Французский «Эндомтабль», очевидно, входивший во вторую линию вражеских кораблей, поливал его продольным огнем с носа. Харгуд вознамерился пройти по корме нового противника, но паруса «Белайла» были в клочьях, такелаж поврежден, и скорость неуклонно падала. «Фугё» завершил поворот и шел сквозь орудийный дым вслед за Харгудом, намереваясь пройти по корме «Белайла». Дистанция между ними была настолько мала, что бушприт француза почти нависал над полуютом британца.

Теперь уже пришла очередь «Белайла» страдать от продольного огня «Фугё». Серво вспоминал: "Мы имели вражеский корабль на левом крамболе; таким образом, в то время, как мы могли получить только несколько выстрелов из их кормовых орудий, они были открыты для нашего полного бортового залпа со всех палуб, с кормы до носа". На «Фугё» ликовали, когда бизань-мачта «Белайла» рухнула в воду через левую раковину. Затем было разбито вдребезги все рулевое устройство, что лишило корабль управляемости. "Его паруса полоскали, а шкоты и прочий бегучий такелаж были разорваны в клочья шквалом ядер и картечи. На некоторое время они прекратили стрельбу. Мы, со своей стороны, удвоили усилия, увидев, как повалилась грот-стеньга".

На поврежденном «Белайле» лейтенант Оуэн, Пол Николас и остальные морские пехотинцы покинули незащищенную палубу полуюта и спустились вниз, заменяя выбывшую из строя прислугу квартердечных карронад. Оуэн был ранен осколком дерева в бедро, но, в разорванных и окровавленных брюках, он продолжал руководить своими людьми.

Минут через десять после «Белайла» подоспели «Марс» и «Тоннант», несколько облегчая положение первых двух британских кораблей. «Фугё», только что лишивший «Белайл» значительной части его такелажа, был отвлечен огнем «Марса» с правой раковины и «Тоннанта» с кормы. Теперь уже француз лишился большей части своего такелажа, а старший офицер Франсуа Базен получил несколько ранений.

Видя угрозу прорыва строя со стороны «Марса», командир «Плютона» Жюльен Космао-Кержюльен добавил парусности и закрыл брешь между собой и «Монаркой», принудив «Марс» изменить курс и нацелиться в широкий разрыв строя впереди «Монарки». «Плютон» продолжал идти вперед, и Джордж Дафф был вынужден лечь на параллельный «Плютону» курс. Оба корабля ввязались в длительную схватку, медленно приближаясь к «Санта-Анне», которая, переместив часть людей на орудия левого борта, открыла продольный огонь по носовой части «Марса».

«Марс» оказался под реальной угрозой попадания в ловушку. Увидев возможность абордажа, Космао отозвал от орудий абордажную партию. Пехотный капитан Перно, чьи люди должны были прикрывать высадку с палубы полуюта, бросился со своими солдатами вперед к своему посту согласно абордажному расписанию. В этот момент вражеское ядро проникло на вторую батарейную палубу и врезалось в их группу, убив трех человек. Перно, покрытый своей и чужой кровью, упал и потерял сознание.

Но Космао уже изменил свое намерение. Ему показалось, что "трехдечник и другой корабль поменьше" (возможно, «Тоннант» и «Белайл») маневрируют с целью атаковать его с кормы. Он резко отвернул, приводя «Марс» на раковину, дал залп по «Тоннанту», и затем, послав часть команды на орудия правого борта, произвел несколько продольных залпов по кормовой части «Белайла». Как «Плютон», так и «Фугё» утверждали, что именно их огонь сбил бизань-мачту и грот-стеньгу «Белайла».

Когда «Плютон» отвернул, капитан «Марса» Дафф привелся к ветру, чтобы избежать продольного огня «Санта-Анны». В этот момент капитан морской пехоты Томас Норман, командовавший своими людьми на полуюте, увидел, что «Фугё» отходит от «Белайла» и занимает позицию для нанесения продольного залпа по корме «Марса». Он спустился вниз и доложил капитану. Дафф спросил его, возможно ли нацелить орудия на «Фугё». Норманн ответил отрицательно. "В таком случае, — сказал капитан, — мы должны направить наши орудия на те корабли, которые попадают в сектор обстрела. Я схожу, посмотрю; но возможно, снизу виднее, так как там меньше дыма".

Дафф прошел в кормовую часть квартердека и перегнулся через борт, отдавая приказание своему рассыльному Александру Арбутсноту спуститься вниз и распорядиться развернуть орудия как можно больше в сторону кормы, против «Фугё». Когда юноша стал уходить, просвистело несколько ядер. Даффу оторвало голову, а два матроса, стоявших за ним, были убиты. Юный мичман Джеймс Робинсон рассказывал своему отцу, как "узнав про это, матросы подняли на руки его тело и трижды издали боевой клич, показывая, что их не смутила гибель командира. Затем все опять разошлись по своим орудиям". Однако, кроме своего капитана, «Марс» потерял грот-стеньгу, гик контр-бизани, большую часть такелажа; также были повреждены несколько орудий и перо руля. Двадцать девять человек были убиты и шестьдесят девять ранены. Капитан морской пехоты Томас Норман получил серьезные ранения, а двадцатилетний подштурман Александр Дафф умер на руках своего младшего брата Томаса. Первый лейтенант Уильям Хенна принял командование, но «Марс» практически не управлялся и едва мог обороняться, дрейфуя на ветре от «Санта-Анны».

«Плютон» маневрировал для занятия лучшей позиции относительно нового противника. В это время пехотный капитан Перно очнулся, услышал голос одного из своих солдат и попросил отнести его к хирургу. Тот ответил, что давно бы это сделали, но посчитали его мертвым. В кокпите Перно перевязали и осмотрели: кости целы, на левой руке серьезная рана, в груди, поблизости от ключицы, торчал расщепленный деревянный осколок. Перно также опасался за свой левый глаз. Беспомощный, он лежал на матрасе и прислушивался к шуму битвы.

Выше, на квартердеке, капитан Космао не имел ни тени сомнения в идентификации вражеского корабля, на который были нацелены орудия правого борта. Это был корабль, который британцы захватили при Ниле, более того, корабль, которым он сам командовал в 1795 году и на котором захватил свой первый приз — английский фрегат. «Тоннант» приближался под сильным огнем с оркестром, игравшим подходящую для такого момента песню: старую, любимую, но с текстом, обновленным в 1803 году, более отвечавшим злобе дня — угрозе французского вторжения:

В сотне ярдов от неприятельского строя лиселя «Тоннанта» были разбиты, а когда 40-фунтовое ядро вычеркнуло из жизни двух оркестрантов, оркестр разразился терзающим уши крещендо. Примерно в двенадцать тридцать капитан Тайлер направил «Тоннант» между испанским кораблем «Монарка» и французским «Альхесирасом», затем повернул левее и держался несколько по корме от испанца. Продольный залп его сорока шести заряженных двойными ядрами орудий и карронад, весивший 2300 фунтов, превратил орудийные палубы «Монарки» в сущий ад. Лейтенант Рамон Амайа, командовавший одной из батарей, был убит на месте, а младший лейтенант Игнасио Регера был ранен, но остался на своем посту. Вторым залпом были сбиты реи фок-мачты и бегин-рей. Испанскому солдату Амору Секо приписывалось спасение корабля, так как он вовремя обнаружил и приступил к тушению пожара, который разгорался под орудийными палубами. Через какое-то время пожар удалось локализовать, но «Монарка» отвернул. Орудия левого борта «Тоннанта» теперь были нацелены на «Плютон», но силы и средства британца были сконцентрированы против «Альхесираса», его основного оппонента с противоположного борта.

"Невзирая на все мое желание предоставить вам подробнейший отчет об этом бедственном сражении, — писалось в письме, посланном 25 октября 1805 года из Кадиса дону Бернардо де Уриарте, — слухи и сообщения, циркулирующие здесь, настолько смутны и неточны, что я сомневаюсь, могут ли сами адмиралы сделать это с достаточной степенью точности… беспорядок и замешательство, царившие в ходе этой ужасной битвы, привели к тому, что самим командирам практически невозможно восстановить то, что происходило на борту их собственных кораблей".

Вплоть до сегодняшнего дня не существует двух одинаковых описаний Трафальгара. Расхождения кроются не просто в мелких деталях или придании различной важности тем или иным аспектам битвы. Даже после того, как все шканечные журналы и отчеты командиров были сведены вместе, точный ход событий остается неясным, и у различных авторов сражаются друг с другом разные корабли.

И действительно, это была беспорядочная битва, приводящая историков в замешательство. В ходе ее капитаны не всегда точно представляли, что происходит, и когда впоследствии они описывали, с какими кораблями сражались, то зачастую делали это неверно. Только в 1907 году французский историк Эдуар Дебриер проанализировал все доклады командиров кораблей Объединенного флота и установил порядок, в котором действительно шли корабли. Предыдущие описания основывались на том построении, которым должны были идти корабли согласно плана, и на неточных схемах, нарисованных сразу после боя. Свидетельства участников также не вполне надежны. Многие из них были составлены спустя двадцать и более лет после описываемых событий, с использованием позднейших источников, с преувеличениями и ретроспективным знанием, соединяли свои собственные впечатления с впечатлениями тех, с которыми они обсуждали события впоследствии.

Кроме того, всем свойственно ошибаться. В этой битве метафорический «туман войны» становился более плотным из-за наличия реального порохового дыма, который не рассеивался при почти полном отсутствии ветра. Корабли возникали из густых полос дыма и снова исчезали. На их месте появлялись другие. Флаги были сбиты огнем. Не были ли вражеские корабли, промелькнувшие сквозь дым, на самом деле своими? Или корабли, которые считали готовившимися атаковать их, были уже вовлечены в стычку с другими кораблями?

«Альхесирас» имел восемьдесят два орудия против девяноста двух «Тоннанта», но залп его главного калибра, состоявшего из 36-ти и 18-фунтовок, весил больше, чем залп 32-х и 18-фунтовок «Тоннанта», учитывая, что вес французского фунта несколько превышал вес английского. К тому же, его экипаж состоял из 850 человек, среди которых было много солдат, а на «Тоннанте» находилось 673 человека, из которых только восемьдесят восемь были морскими пехотинцами. Так что на стороне француза было некоторое преимущество.

«Альхесирас» под грот-марселем медленно приближался к «Тоннанту». Уже в непосредственной близости он дал продольный залп по кормовой части «Тоннанта», причинив значительные повреждения, несмотря на попытку капитана Тайлера уклониться от огня. Из-за его неожиданного поворота «Альхесирас» въехал в борт противника, запутавшись своим бушпритом в грот-вантах «Тоннанта». Оба корабля обстреливали друг друга с минимального расстояния, но под тем углом, под которым они столкнулись, «Тоннант» имел преимущество, так как мог задействовать большее количество орудий. Град картечи из его 32-фунтовых карронад смел почти весь такелаж «Альхесираса». Лейтенант Бенджамин Клемент, командовавший на полубаке, приказал своим людям перезарядить 32-фунтовые карронады картечью и нацелить их на палубу француза. Клемент был одним из опытнейших лейтенантов на флоте, и это сражение было для него пятым, не считая одиночных стычек. Еще будучи мичманом, он был трижды ранен в сражении при Кампердауне, а при Копенгагене он командовал плоскодонным катером. Вместе с ним на полубаке были расписаны боцман Ричард Литтл и несколько физически сильных и опытных матросов.

Канониры «Альхесираса» также причиняли не меньший вред своему противнику. Адмирал Магон был одет в свою лучшую форму, через плечо была перекинута позолоченная портупея, которой наградили его испанцы в 1798 году в благодарность за благополучное эскортирование двух судов, перевозивших ценности из Америки. Перед началом сражения он пообещал отдать её тому, кто первым взойдет на борт неприятельского корабля. Адмирал приказал барабанщикам подать сигнал к атаке. Члены абордажной партии под водительством лейтенанта Гийома Вердро ринулись вперед, прикрываемые огнем солдат 1-го Швейцарского полка и морских пехотинцев 20-го полка.

Им выпал шанс превратить морской бой в рукопашную схватку, к которой экипаж «Альхесираса» усердно готовился. Как и на других французских кораблях, стрелки вели огонь с марсов. Они убили и ранили большое количество людей на верхних палубах «Тоннанта», но, к несчастью для них, им не удалось вывести из строя прислугу 32-фунтовых карронад. Когда Вердро повел своих людей в атаку, баковые карронады Бенджамина Клемента и оставшиеся в строю 18-фунтовки и карронады квартердека произвели ужасающий залп картечью, выбивший почти полностью абордажную партию. Вердро погиб на месте, как и командир морских пехотинцев Мишель Менне, а Магон получил пулю в предплечье, но отказался покинуть свой пост. Лейтенант «Тоннанта» Фредерик Хоффман с гордостью вспоминал, что "только один человек сумел ступить на наш квартердек, где один из наших моряков тут же проткнул полупикой его икру, а другой уже намеревался раскроить его саблей". Хоффман вмешался и приказал отправить француза в кокпит для оказания медицинской помощи.

Тем временем испанский корабль «Монарка», оправившись, вновь перешел к активным действиям и занял опасную для «Тоннанта» позицию по его левому крамболу. С этой позиции он произвел залп, который разорвал пополам четырнадцатилетнего мичмана Уильяма Брауна и снес фор-стеньгу и грота-рей «Тоннанта». На баке Бенджамин Клемент понял, что «Плютон» находится в позиции, с которой он может произвести продольный залп по «Тоннанту». С «Плютона» капитан Космао рассматривал «Тоннант», корабль, которым он когда-то командовал. У него была возможность захватить его — и Клемент это ясно понимал: "Оценив ситуацию, в которой мы оказались, я помчался на корму, чтобы проинформировать капитана Тайлера, и узнал там, что его отнесли вниз раненным". Первый лейтенант Джон Бедфорд принял командование и сказал Клементу, что он послал за оставшимися офицерами для обсуждения того, какие действия следует предпринять. В это время подошел второй лейтенант Чарльз Беннетт и они втроем "согласились на том, что на корме следует сдерживать атакующих, а бак займется теми джентльменами, что по носу".

Чарльз Тайлер был ранен в бедро, и, хотя он и не потерял сознания, стоять не мог. Стрелки «Альхесираса» преуспели в очистке квартердека и полуюта «Тоннанта», и 18-фунтовые карронады стояли покинутыми, а уцелевшие морпехи искали укрытия. Из трех их сержантов двое были убиты. Клемент вернулся на бак, распределяя по мере возможности орудия против «Монарки» и «Плютона». Одно из ядер «Тоннанта» пронзило корпус в районе орлопдека: деревянные обломки ударили в голову лежавшего на тюфяке капитана Перно и убили хирурга. Перно на время ослеп, а потом чуть не задохнулся от тяжести дюжины тел, упавших на него. Затем его перевязали и перенесли в офицерскую каюту.

Находившийся впереди «Фугё» получил значительные повреждения во время продолжительной дуэли сначала с «Белайлом», а затем с «Марсом» и «Ройал-Сувереном». Его бизань-мачта была сбита, а паруса и такелаж свисали в беспорядке с бортов корабля. На полуюте и кормовой галерее разгорался пожар, причиненный попаданием горящих пыжей на упавшие паруса. Люди Пьера Серво, который, будучи профосом, то есть главным корабельным полицейским, отвечал и за борьбу с пожаром, "прилагали все усилия к тушению пожара, несмотря на град ядер, и орудовали топорами, отрубая и выбрасывая за борт переплетенные свисающие снасти и куски рангоута". Обрывки парусов и снастей свисали с бортов и закрывали орудийные порты. Бодуэн приказал Серво "пролезть по наружному борту и удостовериться, что обрывки грота не загорятся при стрельбе из орудий главной палубы". Выполнив это, он вскарабкался вверх на шкафут и уже забрался на руслени, когда "один из вражеских кораблей произвел залп из всех орудий правого борта. Грохот и сотрясение были настолько огромны и ужасны, что я чуть было не упал навзничь в море. Из моих ушей и носа хлынула кровь".

Оказаться с наружной стороны корабельной обшивки во время вражеского залпа было еще тем испытанием. Нападавшей стороной был, по-видимому, снова «Ройал-Суверен», так как именно к этому британскому трехдечнику Бодуэн направлял свой корабль. Его старший офицер Франсуа Базэн заметил, что оснастка противника была в гораздо худшем состоянии, чем их собственная: "нам удалось полностью лишить его рангоута".

Без сомнения, к этому времени «Ройал-Суверен», потеряв грот-мачту и бизань-мачту, стал полностью неуправляемым. Грот-мачта «Фугё» также пострадала: перебитая ядрами на высоте 10 – 12 футов от палубы, она свешивалась через левый борт. Пьер Серво со своей командой принялись обрубать ванты топорами, но с трудом передвигались среди массы упавшего такелажа. По впечатлениям Серво, к этой стадии боя более половины всего экипажа были ранены. Вскоре и фок-мачта упала на полубак. "Наш флаг, однако, продолжал развеваться. Он был единственным, что уцелело выше верхней палубы", — вспоминал Серво.

«Белайл» был еще не в таком плачевном состоянии, но упавшая бизань-мачта блокировала стрельбу из его кормовых орудий. Обнаружив эту мертвую зону, капитан Космао направил свой корабль «Плютон» так, чтобы, продолжая обстреливать врага, получать в ответ минимум огня.

Адмирал Вильнев из-за обволакивавшего корабли дыма не мог видеть ход битвы к югу от себя. Он не знал, что его подчиненные причиняли значительный ущерб тем неприятельским кораблям, которые первыми прорвали его строй.

Обеспокоенные британские офицеры, наблюдавшие с палуб своих подходивших кораблей, имели гораздо лучшую картину происходящего. Лейтенант «Конкерора» Хамфри Сенхауз позднее писал, что головные корабли

Многие позднейшие комментаторы, рассматривая начальную фазу битвы, недоумевали, почему Нельсон пошел на такой риск. Моряк и романист Джозеф Конрад провел немало времени в этих водах на торговых судах. Он живо вспоминал, что в этой местности ветер, когда заходил на норд-вест или вест-норд-вест, мог весьма быстро поменять направление на восточный. Это привело бы к тому, что головные корабли могли остаться изолированными под огнем французской эскадры. "Одна только мысль, — писал он, — об этих капризных восточных ветрах, которые могли задуть в любое время в течение получаса или около того после первого обмена выстрелами, должна была заставить учащенно биться сердце".

С головы своей колонны Нельсон наблюдал, как южнее передовые корабли Коллингвуда прорезали строй Объединенного флота. Один из рассыльных на квартердеке, мичман Джордж Уэстфал, вспоминал энтузиазм адмирала при виде того, что Харгуд не открывал огня до того момента, пока не прорезал строй. Он вскричал:

— Замечательно сделано, Харгуд!

Но он не мог скрыть своего беспокойства. Сигнальный лейтенант Джон Паско наблюдал в подзорную трубу за развитием событий.

— Один брам-рей рухнул, — заметил он.

— Чей? Не «Ройал-Суверена»? — спросил адмирал.

Паско уверил его, что это был вражеский рей. Нельсон улыбнулся и сказал:

— Коллингвуд справляется великолепно.

Когда Коллингвуд сблизился с противником, первые пристрелочные выстрелы с «Сан-Августина» и «Героя» начали падать по носу от «Виктори». Когда же один из них пролетел над головой, Нельсон отправил командиров фрегатов по своим судам. Уильям Проуз, капитан «Сириуса», попрощался со своим племянником, капитаном Чарльзом Адером, командовавшим морскими пехотинцами на флагманском корабле. Вскоре «Виктори» предстояло испытать такой же ожесточенный огонь, как и тот, которому подверглись «Ройал-Суверен», «Белайл», «Марс» и «Тоннант».

Глава 12 Сделай свой выбор

Первое ядро, попавшее в «Виктори», продырявило грот-брамсель. Примерно с минуту ничего не происходило. Затем две сотни орудий одновременно обрушили свой огонь на флагманский корабль Нельсона. Три ближайших корабля — «Сан-Августин», «Герой» и «Сантисима-Тринидад» — открыли огонь из всех орудий, к ним присоединилось несколько кораблей авангарда Дюмануара с более далекого расстояния. Навлекши на себя этот огонь, но воспользовавшись тем, что корабли Дюмануара были частично ослеплены густым облаком дыма от стрельбы французов и испанцев, Нельсон подвернул вправо на фордевинд и спускался перпендикулярно неприятельскому строю, направляясь на флагманский корабль французского адмирала.

Примерно в сотне ярдов позади «Виктори», на «Нептуне», юный Уильям Бедкок все еще глазел в благоговении на «Сантисима-Тринидад», подсчитывая в уме свои призовые деньги: "Он лежал в дрейфе под марселями, брамселями, бом-брамселями, кливером и контр-бизанью; нижние паруса были подтянуты к реям; его большие величественные паруса выглядели прекрасно, проглядывая сквозь дым, в то время как он ожидал атаки". На «Нептуне», как и на других британских кораблях, дополнительные флаги и гюйсы развешивались на фор-штагах и фор-стень-штагах, на такелаже бизань-мачты и топах мачт для того, чтобы избежать дружественного огня в густом дыму и горячке боя. Когда первые ядра подняли фонтаны воды вокруг «Нептуна», Бедкок вернулся на свое место по боевому расписанию в центральной части нижней палубы. Капитан Фримантл приказал всем лечь ничком на палубу, чтобы избежать лишних жертв.

Нельсон намеревался "обмануть противника, заставив его предположить, что он собирался атаковать авангард". Командиры авангарда и кордебаталии Объединенного флота, такие, как Дюмануар, Вальдес и Фелипе Кахигаль, утверждали, что Нельсон "направлялся к центру авангарда, но затем, увалившись под ветер, последовал на кордебаталию". Франсиско Хавьер де Уриарте, командир линейного корабля «Сантисима-Тринидад», уверенно утверждал, что «Виктори» образовал "совместно с трехдечниками «Темерер» и «Нептун» строй, практически параллельный нашему, образованному «Буцентавром», «Тринидадом» и «Героем», с доблестным и отважным намерением прорвать строй между «Тринидадом» и «Буцентавром»".

Несколько британских свидетелей подтверждали, что Нельсон не направлялся к «Буцентавру», а, скорее, шел вдоль франко-испанского строя. В неопубликованном отчете помощника хирурга Уильяма Вестернберга отмечалось, что сначала противник начал обстреливать британский флагман, который вскоре открыл ответный огонь "из орудий левого борта по неприятельскому авангарду, спускаясь вдоль их линии строя".

К двенадцати двадцати флагманский корабль подвергался сосредоточенному огню, результаты которого становились более эффективными по мере того, как дистанция сокращалась. Секретарь Нельсона Джон Скотт разговаривал с Харди, когда пушечное ядро прошило его насквозь. Чарльз Адэр и какой-то матрос оттащили его останки в сторону. Нельсон спросил: "Это был Скотт, тот, которого сейчас убило?" Адэр подтвердил это, и Нельсон пробормотал: "Бедняга!"

Бешено вращающийся книппель с «Тринидада» пролетел вдоль палубы, разорвал несколько снастей и уложил на месте шеренгу из восьми морских пехотинцев, выстроившихся на полуюте. Второй лейтенант Льюис Ротлей, двадцатилетний уэльсец, был сбит с ног одиночным металлическим брусом длиной шестнадцать дюймов, который он сохранил у себя после битвы в качестве сувенира. Нельсон приказал Адэру рассредоточить своих подчиненных, и в этот момент другое ядро разбило нагеля брасов на квартердеке и, срикошетив, промчалось между Харди и Нельсоном. Они остановились и осмотрели друг друга на предмет ранений. Деревянный осколок оторвал пряжку с обуви Харди и оцарапал его ногу. Нельсон улыбнулся: "Слишком жарко становится, Харди, но это долго не продлится". Он навязал противнику эту битву, к которой давно стремился.

Но самому флагманскому кораблю теперь приходилось туго — крюйс-стеньга обрушилась, лиселя и лисель-спирты были разбиты. Потеря парусов уменьшила его скорость с медленной ходьбы до передвижения ползком, но он продолжал продвигаться благодаря тому, что оставшиеся громадные паруса все еще ловили слабеющий бриз.

Примерно в двенадцать двадцать пять, сменив заряды орудий левого борта с двойных ядер на одиночные, экипаж «Виктори» ждал команды на открытие огня. В запальные отверстия уже был помещен порох, насыпан он на всякий случай и на запальные полки, командиры расчетов склонились над своими орудиями. Каждый из них снял просаленную крышку с запальной трубки, взвел орудийный замок и предупредил своих людей командой «Товсь!». Те посторонились, уходя с линии отдачи орудия. В двухстах ярдах от «Тринидада» командиры орудий, стоя сбоку от них, дернули за лини спусковых механизмов, орудия рявкнули и откатились назад. Тотчас расчеты орудий принялись за знакомое по многочисленным тренировкам дело. По команде «Банить стволы!» два моряка вставляли в ствол банник с влажным, бараньего меха оголовком, чтобы очистить ствол от тлеющих остатков несгоревших картуза и пороха. Помощник командира орудия в это время закрывал пальцем запальное отверстие. По команде «Зарядить картуз!» «пороховой юнга» подавал картуз заряжающему, который вставлял его в дуло и проталкивал в ствол до упора прибойником. Командир орудия вставлял в запальное отверстие протравник для того, чтобы проверить, дошел ли картуз до места. «Зарядить ядро!» — по этой команде заряжающий вставлял ядро в дуло и также проталкивал его прибойником до упора. «Вставить пыж!» — заряжающий вставлял пыж и трамбовал его до упора, чтобы ядро не перекатывалось внутри ствола. «Выкатить орудие!» — по этой команде весь расчет брался за лопаря пушечных талей, с помощью которых орудие выдвигалось в положение стрельбы таким образом, что дуло орудия выглядывало из пушечного порта. Орудие выравнивали с помощью гандшпугов, командир проверял возвышение, а его помощник прокалывал протравником картуз, вставлял запальную трубку и снимал с неё крышку. Командир взводил орудийный замок, подсыпал порох на полку — орудие готово к стрельбе.

«Товсь! Огонь!»

Пока британские корабли приближались, командир «Редутабля» Жан-Жак Люка собрал некоторых командиров орудий на баке и показал им воочию, что большинство выстрелов, сделанных Объединенным флотом по «Виктори», ложатся недолетом. "Я приказал им целить выше, по рангоуту и такелажу, и стрелять прямой наводкой". С самого начала своей карьеры Люка попал под покровительство Латуш-Тревиля. Во время Американской войны он служил на фрегате Латуша и показал себя настолько способным офицером, что Латуш-Тревиль отдал под его команду один из взятых призов. Люка происходил из такого же среднего класса, как и английские капитаны Харгуд и Кук. Но во французском королевском флоте это происхождение почти наверняка не дало бы ему подняться по служебной лестнице выше статуса уорент-офицера. По этой причине, среди прочих, Люка приветствовал революцию, и новый режим вскоре сделал его офицером. Он был небольшого роста, худощав, но весьма решителен, и постоянно натаскивал свою команду, чтобы она соответствовала его стандартам. Один из первых пристрелочных выстрелов попал прямо в фор-марса-рей «Виктори», и его экипаж разразился ликующими криками.

Капитан Жан-Жак Маженди понял, что «Виктори» (который он идентифицировал по адмиральскому флагу) намеревается пройти между его кораблем и «Тринидадом», который находился менее чем в двухстах ярдах у него по носу. "Мы обрадовались этому, так как у нас все было готово к абордажной схватке", доносил Маженди в своем рапорте. Де Уриарте обстенил грот-марсель и крюйсель «Тринидада», сбавляя свой ход для того, чтобы уменьшить разрыв линии, в то время как «Буцентавр» продолжал двигаться, как и прежде. На обоих кораблях экипажи количественно превосходили команду «Виктори», не считая того, что на «Тринидаде» находилось около четырех сотен солдат. Если они сумеют свалиться вплотную с «Виктори» и завязать абордажную схватку, то положение флагманского корабля Нельсона станет критическим.

Но когда «Виктори» подошел на расстояние ружейного выстрела — около ста ярдов — от «Буцентавра», он внезапно повернул вправо, как бы намереваясь пройти по корме француза. Возможно, Нельсон и Харди сочли невозможным пройти по носу «Буцентавра», но не исключено, что это изменение курса произошло непроизвольно, так как штурвал «Виктори» в этот момент был разбит пушечным ядром, и управление кораблем на короткое время было утеряно. Томас Аткинсон, йоркширец, служивший штурманом в течение семи лет последовательно на всех флагманских кораблях Нельсона, бросился вниз в кондуктóрскую кают-компанию, чтобы перевести управление на аварийное рулевое устройство. На «Редутабле» Люка понял, что только его корабль может закрыть прореху в строю по корме «Буцентавра» и помочь своему адмиралу в сражении со знаменитым Нельсоном. Он приказал прибавить парусов.

Солдаты с «Буцентавра» поливали «Виктори» ружейным огнем, а артиллерия «Буцентавра», «Тринидада» и «Редутабля» причиняла значительные повреждения его рангоуту и такелажу. Воздух был заполнен картечью и книппелями. Потери росли почти исключительно за счет людей, находившихся на открытых палубах надстроек. По воспоминаниям хирурга Уильяма Битти, около двадцати человек были убиты и около тридцати ранены еще перед тем, как «Виктори» достигла неприятельского строя. Лейтенант Паско, получив картечное ранение предплечья и корпуса, отправился самостоятельно в лазарет. Капралу морской пехоты оторвало руку. Большой осколок дерева буквально скальпировал Джерри Салливана, молодого ирландского матроса 1-й статьи. Бизань-мачта «Виктори» была повреждена, вслед за этим на палубу рухнули грот-брам-стеньга и фор-стеньга, образовав хаос переплетенных канатов и парусов.

Капитан «Буцентавра» Маженди не был этим удовлетворен. Он намеревался лишить «Виктори» всех ее мачт, но не смог выполнить эту задачу ввиду увеличивавшейся зыби и плотной завесы дыма, окутывавшей его цель и затруднявшей наводку его канонирам. Когда «Виктори» приблизился к корме «Буцентавра», Вильнев поднял сигнал номер пять, предписывавший всем кораблям, не вовлеченным в непосредственное боестолкновение, занять позиции, позволяющие использовать орудия наиболее эффективно.

Если командующий авангардом Объединенного флота Пьер Дюмануар и видел сквозь дым поднятый Вильневом сигнал номер пять, он не воспринял его как приказ изменить курс и двинуться в гущу схватки.

Сигнал номер пять имел то же самое значение, что и сигнал Нельсона «Вступить в непосредственный бой с противником!», и служил напоминанием об общих инструкциях адмирала, которые были разработаны для подобных ситуаций. Инструкции предписывали капитанам не ждать указаний командующего, который мог быть сам вовлечен в непосредственный бой или закрыт завесой дыма, а руководствоваться "son courage et… son amour de la gloire"[57]. Они также недвусмысленно утверждали, что капитан, не находящийся в гуще схватки, не соответствует своему посту. Далее, в случае прорыва строя, все усилия должны быть приложены для того, чтобы поддержать атакованные корабли и держаться вблизи своего флагмана. Если эскадра Дюмануара собиралась решительно вмешаться в происходящее сражение, то сейчас был именно тот момент, когда следовало повернуть без промедления. При почти полном штиле, поворот на обратный курс будет трудоемок и займет немало времени.

Капитаны ждали приказаний Дюмануара, но тот не отдал ни одного. Огюст Жикель вспоминал, что на борту «Энтрепида» капитан Луи Энферне не сводил глаз с «Формидабля», флагманского корабля Дюмануара, ожидая, что его адмирал поднимет сигнал повернуть и вступить в бой. "Сигнал не появлялся. Время шло, и авангард медленно удалялся от поля боя. Скоро всем стало очевидно, что их командующий уводил корабли от сражения". Этими словами Жикель, по сути, обвинял Дюмануара в трусости. Если дело обстояло именно так, как помнил его Жикель, то для Дюмануара не было оправдания. Но его воспоминания не во всем были точны. Одним из оправданий мог стать густой дым. Как результат того, что Нельсон обманчиво двинулся в сторону кораблей Дюмануара, те обстреляли нельсоновский флагман, а затем и небольшую 64-пушечную «Африку», которая, потеряв свой флот предыдущей ночью, спешила соединиться с основными силами. Этот обстрел с большой дистанции не причинил ощутимого вреда, но создал довольно густую дымовую завесу, сквозь которую было трудно разобраться в происходящем.

Тем временем «Виктори» почти достиг неприятельского строя.

«Редутабль» подошел так близко к «Буцентавру», что слышны были крики с флагмана, предупреждавшие об опасности столкновения. Его бушприт уже почти нависал над релингами полуюта «Буцентавра», но Люка с помощью рупора уверил капитана Маженди, что все находится под контролем.

Введя в действие аварийное рулевое управление, Харди теперь мог прорезать строй, но, опасаясь почти неминуемого столкновения либо с «Буцентавром», либо с «Редутаблем», он обратился к Нельсону. Адмирал ответил: "Ничего не поделаешь. Не имеет значения, с кем мы сойдемся в абордаже. Иди на любого, сам сделай выбор". Харди решил схватиться с меньшим из них. Двадцать человек потянули канаты, прикрепленные к румпелю, и положили руль лево на борт.

Выбор Харди был вполне разумен. Вильнёв тактически выиграл первый раунд боя эффективным сплочением строя, а Харди, выбирая «Редутабль», освобождал место для следовавших за ним кораблей. Несмотря на то, что скорость «Виктори» едва достигала двух узлов, ее водоизмещение и инерция движения привели к тому, что при сильном ударе многие люди попадали на палубу, а некоторые орудия — со своих станков. В результате столкновения «Редутабль» развернуло вправо, и он оказался под ветром у располагавшегося параллельно ему британского корабля. Поскольку «Буцентавр» продолжал медленно двигаться вперед, в неприятельском строю образовалось большое «окно», которым не замедлили воспользоваться корабли, следовавшие за «Виктори».

Капитан «Буцентавра» Маженди был расстроен, чувствуя себя обманутым в своих ожиданиях. Поворачивая в сторону «Редутабля», «Виктори» прошла так близко, что ее нижние реи прошли почти над полуютом «Буцентавра». Но моряки упустили момент, и корабль Нельсона очутился в пятнадцати саженях — они не могли добросить абордажные крючья на такое расстояние. Это был решающий миг. Если бы они смогли зацепиться за «Виктори», то британцы столкнулись бы с абордажными партиями двух самых боеспособных французских экипажей из числа тех, которые участвовали в этом сражении. Кормовые пушки «Буцентавра» старались причинить наибольший вред неприятелю, но корпус «Виктори» возвышался над их уровнем. Пушки левого борта британца продольным залпом нанесли сильный удар по корме француза. Затем громадная 68-фунтовая баковая карронада, заряженная ядром и картечью из трех сотен мушкетных пуль, первый раз подала свой голос. Ей вторили пушки опердека, накрыв картечным залпом все открытые палубы «Буцентавра». Орудия квартердека были повреждены, их расчеты и солдаты на полуюте были частью убиты и искалечены, частью покинули посты и укрылись внизу. Одновременно вступили в бой доселе молчавшие пушки правого борта, все еще заряженные двойными ядрами. Их залп обрушился на «Редутабль». Младший лейтенант морской пехоты Льюис Ротлей был послан вниз на среднюю орудийную палубу для того, чтобы направить часть морских пехотинцев наверх для замены выбывших из строя людей. То, что он увидел там, поразило его:

«Темерер» Элиаба Харви, также трехпалубный корабль, находился по корме от «Виктори» и несколько правее. Во время сближения он следовал за флагманом и последовательно обстреливал корабли «Сан-Августин», «Герой», «Сантисима-Тринидад», «Буцентавр» и «Редутабль», но ни от кого не получил такого шквала огня, который обрушивался на флагманский корабль. На какое-то время Харви потерял его из вида и приказал прекратить огонь, "опасаясь, что в этом густом дыму я могу обстреливать своего флагмана". Когда он снова увидел «Виктори», она стояла борт о борт с «Редутаблем». С носа «Темерер» обстреливался «Санта-Анной», «Сан-Хусто» и «Сан-Леандро», но, хотя его оснастка сильно пострадала, Харви все еще не потерял контроль над управлением кораблем, и, проходя мимо «Редутабля», произвел продольный залп по его корме. Затем он подвернул, чтобы пройти по правому борту «Редутабля».

Когда он сделал это, он подверг себя продольному огню французского восьмидесятипушечного корабля «Нэптюн», однотипного с «Буцентавром». Эспри-Транкий Мэстраль был одним из тех немногих капитанов, которые увидели поднятый Вильнёвом сигнал номер пять, предписывающий всем кораблям вступить в непосредственную схватку с противником. Мэстраль воспринял сигнал как личный упрек. Он прекратил дальний обстрел «Ройал-Суверена» и произвел поворот с намерением поддержать адмирала. Он завершил свой маневр вовремя, чтобы встретить залпом подошедшего «Темерера». Последний намеревался прорезать строй неприятеля по корме «Редутабля», но оказался под перекрестным огнем пяти вражеских кораблей, результат которого был потрясающим: залп «Редутабля» снес крюйс-стеньгу, а огонь «Нэптюна» — фока-рей и грот-стеньгу. Весь этот переплетенный парусами и обрывками такелажа рангоут, неся хаос и смятение, рухнул на палубу британского корабля. Всё, что смог сделать лишенный управления, дрейфующий «Темерер» — дать несколько выстрелов из орудий левого борта по «Редутаблю».

К этому времени «Редутабль», под влиянием инерции столкновения, развернулся таким образом, что его полуют оказался напротив квартердека «Виктори», примерно на том же уровне по высоте. По приказу Люки его люди забросили абордажные крючья на британский флагманский корабль и сумели закрепить концы. Часть кормовых концов лопнула, но носовые держали прочно. Наконец-то Люка получил ту схватку, к которой стремился, и завязалась кровавая дуэль, причем на таком близком расстоянии, что использовать орудийный огонь было весьма затруднительно. Французам "в некоторых случаях приходилось использовать гибкие прибойники и стрелять из невыкаченных орудий с необтянутой оснасткой из-за того, что корпус «Виктори» прижимался вплотную к орудийным портам". Но хорошо вооруженные стрелки представляли серьезную угрозу британским канонирам. Люка утверждал, что "ружейной стрельбой через наши порты в порты «Виктори» мы затрудняли противнику перезарядку его орудий".

Морские пехотинцы были так поглощены сражением, что лейтенанту Ротлею с трудом удалось оторвать их от орудий и направить на верхнюю палубу для участия в абордажной схватке. "Разгоряченные боем, люди скинули с себя красные мундиры и остались в клетчатых рубахах и синих штанах. Невозможно было отличить морпехов от матросов — они все вместе вкалывали как черти". Наконец он сумел опознать четверых сержантов и капралов, с их помощью оторвал от орудий человек двадцать и повел эту группу наверх на квартердек.

Примерно в это же время команда «Редутабля» внезапно закрыла орудийные порты нижней палубы и взялась за ручное оружие. Закрытие портов вызвало некоторое замешательство на борту «Виктори», где решили, что прекращение огня означает капитуляцию противника, и также прекратили огонь. Однако вскоре снова загремели выстрелы, пожарные заливали водой из ведер тлеющие пыжи, вылетавшие из дул орудий вместе с ядрами.

Люка приказал подать сигнал горном, и сотни людей покинули нижние палубы и столпились на юте, при абордажных сетях и на вантах. С них, а также с марсов, стрелки и гренадеры «Редутабля» зачищали верхние палубы британца. Французские 36-фунтовые карронады стреляли картечью так часто, что одна из них взорвалась. Свыше двухсот гранат было брошено на «Виктори», и почти все 12-фунтовки на его надстройках были выведены из строя. Однако боцман Уильям Уиллмот продолжал обстреливать спардек «Редутабля» из карронады правого борта.

Хирург «Виктори» впоследствии писал, что "в тот период мало кто из находившихся на открытых палубах остался невредимым". Мичману Уильяму Риверсу взрывом гранаты почти полностью оторвало стопу, "державшуюся на полоске кожи в четырех дюймах выше щиколотки". Риверс сначала спросил о своих башмаках, затем приказал помощнику констапеля присмотреть за орудиями и после этого доложил кэптену Харди о необходимости спуститься в кокпит. Нельсон проронил: "Харди, устрой так, чтобы о нем позаботились должным образом. Это моя личная просьба". Затем они посоветовали мичману, чтобы он, добравшись до кокпита, попросил у «Носатого» — таково было прозвище Джеймса Косгроува, казначейского стюарда, — "нож, чтобы отхватить стопу".

Мичман Роберт Смит потерял обе ноги, и то же ядро, пробив палубу, поразило свежеиспеченного лейтенанта Уильяма Рама. Пользовавшийся всеобщей любовью молодой ирландец с нетерпением рвался в бой, но, тяжело раненный, скончался во время переноски его на орлопдек. Капитанский клерк Томас Уиппл также умер на пути в хирургическую, и, таким образом, на квартердеке не осталось никого, кто мог бы записать подробности произошедшего. Лорд Нельсон и кэптен Харди прохаживались по квартердеку длиной двадцать футов. Всё меньше и меньше людей становилось вокруг них, в то время как экипаж Люки готовился к абордажу. Бой выглядел проигранным.

Хотя вокруг «Виктори» царил хаос, следовавшие за ней корабли выполняли свою часть плана Нельсона с почти хирургической точностью. Систематическое избиение «Буцентавра» и «Сантисима-Тринидада» было, пожалуй, единственным блестящим тактическим маневром, который совершил королевский флот в этой битве. «Нептун» Томаса Фримантла находился в идеальном положении для того, чтобы воспользоваться разрывом во вражеском строе, созданном столкновением «Виктори» с «Редутаблем». Фримантл повел свой мощный трехдечник ближе к корме «Буцентавра» и, примерно в час дня, произвел продольный бортовой залп с расстояния всего тридцати ярдов. Сразу вслед за этим, очутившись под ветром у «Буцентавра», «Нептун» повернул и остановился на правом крамболе французского флагманского корабля.

Когда «Виктори» подвернул, чтобы пройти вдоль строя Объединенного флота, корабли, следовавшие за «Нептуном», срезали угол и находились весьма близко от него в момент производства залпа по корме француза. «Левиафан», следуя тем же курсом, произвел залп по «Буцентавру» и продолжил путь на сближение с кораблями «Сантисима-Тринидад» и «Сан-Августин». За ним следовал «Конкерор», который в четвертый раз обстрелял продольным залпом корму «Буцентавра» и занял позицию на его подветренной раковине по корме от «Нептуна». Кроме «Виктори», экипаж которой сильно пострадал от ружейного огня, остальные из перечисленных кораблей понесли незначительные потери в личном составе, получив лишь повреждения рангоута и такелажа. По воспоминаниям подштурмана Уильяма Прингля Грина, этому в немалой степени способствовал приказ командира «Конкерора» удалить лишних людей с квартердека, полуюта и полубака. Огонь по противнику вели из мощных орудий опердека и гондека. Заметив, что пространство под ветром от французского флагмана занято, «Агамемнон» занял наветренную позицию. «Британия» открыла огонь с большей дистанции, сюда же приближалась «Африка». «Буцентавр» оказался под огнем шести, как минимум, британских кораблей, причем получил четыре продольных залпа по своей корме.

Положение кораблей дивизии Нельсона на 13:15

По словам капитана Маженди, последствия продольных залпов были "ужасающими»: весь такелаж был порван в клочья, мачты повреждены попаданиями ядер, орудия на верхних палубах сорваны с лафетов". Другие орудия не могли стрелять, так как были загромождены упавшими парусами и рангоутом. «Нептун», «Левиафан» и «Конкерор» почти не пострадали в ходе боя с флагманским кораблем Вильнёва, а их орудия и карронады учинили французам кровавую бойню. Маженди, собиравшийся некоторое время назад брать «Виктори» на абордаж, был ранен обломком рангоута и спустился вниз на перевязку. Старший офицер Жозеф Додиньон, перейдя в корму со своего поста на баке, принял командование, но он уже мало что мог сделать. Он видел, что подходило все больше британских кораблей, но с поврежденным такелажем не мог маневрировать. Наверху осталось только несколько неповрежденных орудий, и Вильнёв отослал уцелевших канониров на гондек к 24-фунтовкам. В то же время лучшие матросы под интенсивным огнем пытались ремонтировать такелаж. Осматривая разгромленную палубу, Вильнёв заметил, что Дюмануар продолжает следовать курсом на север. Он поднял сигнал, прямо приказывающий кораблям авангарда идти на помощь своим товарищам.

К этому времени проявились разногласия в эскадре Дюмануара. Четвертью часа ранее командир фрегата «Корнелия» Жюль-Франсуа де Мартенан передал флажное сообщение на «Формидабль», гласящее, что авангард не имеет противника. Они были не очень далеко от развернувшейся битвы, но развернуться при практическом отсутствии ветра было делом не легким. Большинство кораблей стало использовать для разворота шлюпки, и разгневанным, расстроенным или чувствовавшим себя виновными офицерам этот маневр казался вечностью. Жикель утверждал, что «Энтрепид» сделал несколько попыток поворота еще до вторичного сигнала Вильнёва, но из-за почти полного отсутствия ветра и усиливавшейся зыби корабль не слушался руля. Вальдес докладывал, что «Нептун» совершил поворот через фордевинд по сигналу Вильнёва, не дожидаясь команды Дюмануара, которая поступила через несколько минут. Дюмануар утверждал, что он поднял свой сигнал до того, как увидел сигнал Вильнёва.

Существуют два способа изменения направления движения — поворот оверштаг и поворот через фордевинд. Вильнёв приказывал осуществить поворот через фордевинд, а Дюмануар — оверштаг. Одни капитаны использовали первый способ, а другие второй. «Энтрепид» в конце концов развернулся с помощью шлюпок, а затем столкнулся с «Монбланом», который совершал поворот оверштаг. «Райо» и «Св. Франциск Ассизский» во время поворота через фордевинд сдрейфовали далеко под ветер. «Формидабль» совершил поворот оверштаг с помощью шлюпки, и после нескольких попыток к нему присоединились «Сципион», «Монблан» (с поврежденным утлегарем) и «Дюге-Труэн».

Затем Дюмануар приказал своим кораблям держаться ближе к ветру и начал движение к югу от основного места сражения. После битвы в Кадисе ходили слухи о том, что Вальдес сказал Дюмануару: "распоряжения адмирала приоритетнее ваших, а в сражении единственно правильным путем является тот, который ведет к боестолкновению с противником". Он направился прямо к «Сантисима-Тринидаду». Вполне вероятно, что «Райо» и «Св. Франциск Ассизский» пытались вернуться к центру сражения, но экипажи не справились с этой задачей, и корабли оказались среди фрегатов и других судов с подветренной стороны. Когда «Энтрепид», в конце концов, развернулся, Энферне проревел на резком провансальском диалекте, который он и его команда прекрасно понимали: "Lou capo sur lou «Bucentauro» — Держать на «Буцентавр»"! Не теряя времени на замену фока, порванного бушпритом «Монблана», они последовали кратчайшим путем к «Буцентавру». Это был славный, но запоздалый поступок. Ему следовало бы раньше нарушить приказ своего непосредственного начальника.

К этому моменту «Нептун» и «Конкерор» сбили грот- и бизань-мачты «Буцентавра», которые упали вперед и на правый борт, накрыв разорванными парусами как раз те орудия, которые стреляли в сторону основных противников. Французы прикрепили флаг к оставшейся части грот-мачты и попытались освободиться от обломков, чтобы дать возможность стрелять из 36-фунтовых орудий нижней палубы. По мнению Уильяма Прингла Грина, сам «Конкерор» очередным залпом смел эти обломки с палубы француза. Считая схватку с «Буцентавром» делом законченным, «Нептун» двинулся вперед и присоединился к «Левиафану», расположившись справа по корме «Тринидада».

«Сантисима-Тринидад» уже получил несколько залпов от проходивших кораблей нельсоновской колонны, но подход «Нептуна» на незащищенную правую раковину создал непосредственную угрозу. Со своей позиции «Нептун» мог безжалостно поливать испанца продольным огнем, на который могли ответить лишь несколько орудий. Адмирал Сиснерос был уже ранен, также к нему внизу присоединились второй капитан Игнасио Олаете и старший офицер Хосе Сарториа. Как и во многих подобных битвах, большинство людей на квартердеке было выбито. Но бригадир Уриарте был все еще там, руководя сражением. Он отрепетовал сигнал Вильнёва номер пять, что побудило «Сан-Августин» развернуться и прийти на помощь. Так же поступил и «Герой», но с задержкой, так как его капитан, Жан-Батист Пулен, был убит и командование принял старший офицер Жан-Луи Конор, которому потребовалось определенное время для оценки ситуации.

Оба адмирала подвергались смертельной опасности, находясь в самой гуще схватки. Нельсон пошел на громадный, но рассчитанный риск. Он сравнивал воздействие слабого ветра и воздействие зыби; свое медленное продвижение — и работу французской артиллерии на качке; британское мастерство и дисциплину — и недостаток практики у французов; собственную незащищенность от огня противника — и моральное воздействие этим на подчиненных.

Его оппоненты имели четкое представление о плане битвы, но не успевали реагировать на неожиданные изменения. Обманными изменениями направления атаки Нельсон посеял неуверенность у своего противника. Его план «удивить и поразить» преуспел. Противник был в настоящем недоумении. Своими маневрами Нельсон выиграл достаточно времени для нанесения удара в центр строя Вильнёва и обеспечил отсутствие инициативы у противника на то время, пока не подойдут остальные британские корабли.

Для своей дивизии план Нельсона сработал достаточно эффективно, но ближе к арьергарду противника исход действий был менее определенным. Прорвав вражеский строй слишком далеко от концевого корабля, Коллингвуд схватил слишком большой кусок, чтобы его можно было успешно разжевать. Корабли, следовавшие за ним в непосредственной близости, оказались в опасности неравного боя до того, как подоспеют концевые корабли его колонны.

Глава 13 Невероятная ярость с обеих сторон

Пятым кораблем в колонне Коллингвуда открыл огонь «Беллерофон». Он шел ведущим группы кораблей, оказавшихся ближе к хвосту Объединенного флота, и находился в четырехстах ярдах от корабля «Багама» под командованием Дионисио Алькала Галиано. При слабом ветре требовалось десять минут, чтобы преодолеть это расстояние.

Кэптен Джон Кук не собирался использовать свои орудия до того, как прорвет вражеский строй, но, оказавшись под обстрелом по меньшей мере четырех кораблей, он решил создать дымовую завесу. В двенадцать двадцать Джордж Сондерс передал распоряжение Уильяму Феарвезеру и его ребятам из команды «Победа или смерть» на нижней палубе. Затем своим широким норфолкским акцентом он стал отдавать привычные команды людям, испытавшим облегчение от того, что они наконец-то занялись делом. Команда корабля несла потери, и был серьезно поврежден такелаж.

Перед ними «Багама» плотно сомкнулась с «Альхесирасом», чтобы не дать британскому кораблю пройти по ее носу, поэтому Кук немного изменил курс так, чтобы пройти по ее корме. Когда «Беллерофон» наконец проскочил между «Багамой» и более удаленным «Монтаньесом», он открыл огонь сразу с обоих бортов. Корабль двигался так медленно, что, по словам лейтенанта Уильяма Камби, пока он находился в положении, позволяющим производить продольные залпы по корме «Багамы», "мы трижды выстрелили из наших карронад и по крайней мере дважды из всех длинных орудий левого борта".

«Беллерофон» был сравнительно легко вооружен, но его команда ветеранов обладала большим опытом, и его орудия обрушили на испанский корабль сокрушительный ливень металла. Боцман Томас Робинсон, рослый Питер Мак-Фарлейн и бывший белый раб Питер Янсен (обслуга 32-фунтовой баковой карронады) осыпали квартердек «Багамы» картечью, в результате чего Галиано был ранен в лицо и истекал кровью. На помощь ему поспешил старшина его шлюпки, давний семейный слуга, но Галиано отказался спускаться вниз, понимая, что в этом случае моральный дух экипажа может поколебаться. Где-то на «Багаме» раздался взрыв, который Камби принял за взрыв небольшой крюйт-камеры.

Положение кораблей дивизии Коллингвуда на 13:00

К счастью для «Беллерофона», этот взрыв и ранение капитана на время отвлекли внимание экипажа «Багамы». Как раз в тот момент, когда Джорди Уильям Фергюсон и его товарищи поворачивали штурвал «Беллерофона», чтобы повернуть влево для продолжения боя с «Багамой», они увидели сквозь дым брамселя другого корабля, возникшего перед ними справа по носу. Робинсон, Мак-Фарлейн и другие опытные баковые прыгнули от карронады к снастям, чтобы повернуть фока-рей к ветру и попытаться остановить корабль, но было уже слишком поздно. Уильям Камби успел только прочесть название «Эгль» на корме французского корабля, как они врезались в его левую раковину, "и наш фока-рей перепутался снастями с его грота-реем".

«Эгль» был гораздо выше, что давало его полуюту и спардеку преимущество над верхней палубой «Беллерофона», а ядра его 36-фунтовых орудий были тяжелее ядер 32-фунтовых орудий «Беллерофона». Кроме того, французский корабль имел более многочисленную команду, и на нем было много солдат, значительно превосходящих по численности восемьдесят морских пехотинцев «Беллерофона». Меткие стрелки вели огонь с марсов, а гренадеры бросали бомбы со спардека, когда началась очередная абордажная атака. Единственным преимуществом «Беллерофона» были опыт и дисциплина его экипажа, состоявшего из закаленных моряков. Большинство их были значительно старше среднего возраста, находились вместе на этом корабле уже четыре года, а ландсменов среди них насчитывалось не больше сотни.

Поначалу большее количество пушек «Эгля» давало ему преимущество, поскольку «Беллерофон» мог сражаться только своими носовыми орудиями и баковыми карронадами Томаса Робинсона. Но обе карронады доказали свою эффективность: при первых же залпах по квартердеку «Эгля» капитан Пьер-Полен Гурреж упал под градом пуль, получив пять ранений. Его унесли вниз, и командование принял его старший офицер Жан-Пьер Темпье. Но когда корабли сблизились борт о борт, меткие стрелки с марсовых площадок «Эгля» начали одерживать верх над верхними палубами, выбивая британскую обслугу орудий и карронад. Это походило на сухопутное сражение, на которое возлагал надежды Вильнев: «римляне» против «карфагенян», и бой между ними был яростным. Сам капитан Кук стрелял из пистолетов. В разгар боя он приказал Камби поспешить вниз, чтобы разъяснить Джорджу Сондерсу и другим офицерам на главной и нижней палубах взаимное расположение кораблей, и приказать им направить основной огонь пушек на «Эгль», установив орудийные станины и подъемные клинья так, чтобы стрелять вверх прямо через палубы французского корабля.

Лейтенант Камби спустился по трапам в глубь корабля, туда, где у носовых 32-фунтовых орудий потели престарелый мичман Уильям Феарвезер и корабельный мясник Уильям Паллет. Камби пришлось кричать Сондерсу в ухо, чтобы перекрыть ужасный шум. Он проверил палубу и приказал прижать крышки орудийных портов к борту, чтобы их не сорвало с петель, когда корабли будут биться друг о друга на зыби.

«Эгль» и «Беллерофон» сражались бок о бок почти полчаса, когда грот- и крюйс-стеньги британского корабля рухнули за правый борт. Паруса зацепились за грот-руслени и повисли, как занавес, прямо перед дулами орудий. Парусина быстро загорелась, и для ее уборки от орудийной обслуги были отряжены шкотовые, которые обрезали перепутанные снасти и парусину. Это зрелище воодушевило французов, и они атаковали с новой силой. Выстрел пробил ногу штурмана Эдварда Овертона, стоявшего на квартердеке, и он упал. Капитан Джон Кук в третий раз перезаряжал пистолеты, когда в 13:11 он тоже был ранен и упал ничком на палубу. Четырнадцатилетний Джордж Пирсон бросился ему на помощь, но был поражен осколком дерева. К капитану от штурвала подскочил квартирмейстер и спросил, не нужно ли спустить его вниз. Кук вздохнул: "Дайте мне полежать одну минуту", — и больше не разговаривал. Когда его принесли в кубрик, хирург Алекс Уайт расстегнул жилет и обнаружил, что мушкетная пуля попала ему в правую сторону груди, сломала два ребра, прошла через легкие и убила его.

Уильям Камби возвращался с нижней орудийной палубы и пробирался по главной палубе между орудиями, то и дело откатывающими после залпов, и их обслугой, когда встретил Овертона с ужасно раздробленной ногой, которого несли два человека. Вскоре после этого Овертон умер. Не успел Камби подняться по трапу на квартердек, остановившись, чтобы отдать какие-то распоряжения, как к нему обратился "квартирмейстер, который пришел сообщить мне, что капитан очень тяжело ранен и даже, как он полагал, мертв". Таким образом Камби, никогда ранее не участвовавший в боевых действиях в составе эскадры, принял командование кораблем на себя. Он был единственным из троих, кто утром прочитал меморандум Нельсона и еще оставался на ногах.

Не было никаких сомнений в том, что они попали в опасную ситуацию. «Багама» выдвинулась вперед, чтобы обстреливать их эффективней, «Монарка» и «Плютон» били по ним с дальней дистанции, но главной проблемой был «Эгль», к которому они были прикованы. Бой становился все отчаяннее, и французская команда готовилась к абордажу. Капитан морской пехоты Джеймс Уэмисс по-прежнему командовал группой моряков на полуюте. Среди них были сигнальщики Джон Франклин и Кристофер Бити, которые увидели, что флаг «Беллерофона» уже в третий раз падает из-за того, что осколки перебивали фалы. Понимая, что окружающие могут подумать, что это сигнализирует сдачу, Бити схватил самый большой «Юнион-Джек»[58], который смог найти, и взобрался на бизань-мачту. Он расправил его как можно шире и привязал все четыре угла к вантам. Франклин был удивлен, что в Бити не стреляли французские стрелки с марсов и полуюта «Эгля», которые до этого безжалостно расстреливали всех, кто поднимался для починки такелажа. Вместо этого французские стрелки, как утверждалось впоследствии, "увидев, что он собирается делать, и, видимо, восхищаясь таким смелым поведением, приостановили огонь на те несколько секунд, что он оставался на мачте".

Французы закрыли пушечные порты на нижней палубе, и обслуга орудий, в основном морпехи, переместились наверх. На уровне верхних орудийных палуб корабли находились так близко, что команды противников вырывали банники из рук друг друга. Французские стрелки стреляли через порты англичан, а по полубаку и спардеку «Беллерофона» катились гранаты с шипящими фитилями. Сам Камби подобрал на спардеке гранату с горящим фитилем и выбросил ее за борт. Другие гранаты взрывались и наносили серьезные ожоги. Мичман Роберт Паттон видел, как один горящий человек выбросился из кормового порта.

Одна граната, брошенная в орудийный порт на нижней палубе, чуть не подняла на воздух оба корабля. Взрывом снесло люк кладовой констапеля, вызвав пожар и распахнув дверь в проход, ведущий к крюйт-камере. По счастливой случайности — писал позже Камби — двери были расположены таким образом, что взрыв, открывший дверь из кладовой в проход, захлопнул дверь из прохода в крюйт-камеру. Если бы этого не произошло, оба корабля, несомненно, взорвались бы. Джон Стивенсон, констапель, к счастью, находился в кладовой и отреагировал мгновенно и спокойно. Он спокойно подошел к лейтенанту Сондерсу на нижней палубе, доложил ему о пожаре в кладовой и попросил выделить людей для его тушения. Они смогли потушить пожар до того, как все остальные поняли, что для паники был самый серьезный повод.

Камби приказал подать горном сигнал для абордажников. Они оставили свои пушки и собрались в подразделения, готовые защищать корабль. Ждать пришлось недолго.

Жан-Пьер Темпье крикнул «À l'abordage!»[59], и французы бросились к борту, перепрыгивая через зазор между «Эглем» и «Беллерофоном». Английские матросы рубили их тесаками, кололи полупиками, били по цепким рукам всем, что попадалось под руку. Французские моряки падали в море между двумя кораблями, где тонули или были раздавлены сталкивавшимися бортами, но солдаты 67-го полка под командованием подполковника Жакмета продолжали двигаться на штурм.

Капитан британской морской пехоты Джеймс Уэмисс, по некоторым данным, был ранен восемь раз, но все равно стоял во весь рост, возглавляя и подбадривая своих немногочисленных бойцов на полуюте. В носовой части корабля пятеро французов "взбирались на правый нок блинда-рея и лезли к бушприту". Крепкий, мускулистый шотландец Питер Макфарлейн увидел их и отреагировал как опытный моряк. Он подошел к крепительной утке на правом борту полубака и "отдал брас[60] блинда-рея, который внезапно накренился под их весом, и все они упали в воду". Граната тяжело поранила руки боцмана Томаса Робинсона, и он был вынужден спуститься вниз.

Экипаж «Беллерофона» сдержал первую атаку, но Камби видел, что положение на палубе безнадежно. "Наши квартердек, полуют и полубак в это время были почти очищены стрелковым огнем французов с полуюта и спардека «Эгля», которые доминировали над нашими верхними палубами, а французские стрелки были весьма многочисленны". Камби приказал всем людям спуститься с полуюта и укрыться на полупалубе[61]. Там он держал их в готовности к отражению дальнейших попыток абордажа, в то время как "расположение французов делало для нас совершенно невозможным взять их на абордаж ввиду такого огня стрелков, столь выгодно для них расположенных".

Камби спустился вниз, обошел палубы, "чтобы ободрить людей и стимулировать их усилия у орудий, заметив, что у нас больше ничего не осталось, так как корабль на верхних палубах превратился в неуправляемую развалину". На нижней палубе британские орудия вели огонь вверх, чтобы уничтожать противника на палубах выше. Но оба экипажа были утомлены и изранены, и в бою наступило затишье. «Эгль» понес большие потери от артиллерийского огня «Беллерофона» и от попыток взять его на абордаж, и те из его орудий, которые не были выведены из строя, вели себя гораздо тише.

На квартердеке оставшиеся офицеры двигались теперь с осторожностью. Джон Франклин вел личную дуэль со стрелком "в треуголке на фор-марсе вражеского корабля, который во время боя снял из своей винтовки нескольких офицеров и нижних чинов". Одним из них был близкий друг Франклина Джон Симмонс. Они разговаривали друг с другом, когда стрелок выстрелил, и тот упал замертво у ног Франклина. Только что Франклин и сержант морской пехоты "несли чернокожего матроса на перевязку, когда пуля стрелка попала тому в грудь и убила беднягу". Франклин сказал сержанту: "Ты будешь следующим". Но у сержанта были другие мысли. Он заявил, что найдет внизу позицию в укрытии, "откуда сможет беспокоить француза, и не перестанет стрелять по нему, пока не убьет его".

Франклин поднялся на палубу, быстро спрятался за мачту и "увидел, как парень прижал винтовку к плечу и прицелился". Пуля ударила в палубу в нескольких футах от него. Орудийный огонь был так редок, что Франклин слышал, как сержант стрелял снизу из мушкета, и, выглянув из-за грот-мачты, увидел, как стрелок упал ничком в воду. Когда сержант поднялся, он спросил его, сколько раз тот стрелял: "Я убил его, — сказал сержант, — с седьмого выстрела".

В этот момент два корабля отдалились друг от друга. Как и почему — неясно. Британские источники утверждают, что французы намеренно отошли в сторону. Но второй лейтенант «Эгля» голландец Асмус Классен сообщал, что его корабль выигрывал схватку, что "непрерывный мушкетный огонь и картечь с наших надстроек очистили их верхние палубы, а огонь с их орудийных палуб значительно ослабел, и мы были готовы взять его на абордаж". По его мнению, "два корабля были разделены случайно, и мы были лишены надежды захватить нашу добычу". Но независимо от того, одержали ли они победу или им просто повезло, значительно успокоившаяся команда «Беллерофона» с триумфом обстреляла «Эгль» продольным огнем, когда тот отдалялся.

Из сорока семи человек, находившихся на квартердеке «Беллерофона» в начале боя, только семь были не ранены. Двадцать восемь человек погибли, 127 получили тяжелые ранения и сорок — легкие. В ближайшие дни двадцать три раненых умрут. На палубе вновь появился боцман Томас Робинсон, искалеченные руки которого были грубо перевязаны вестовым казначея, и он вызвался делать все, что Камби посчитает нужным. Очередь к хирургам была настолько длинной, что он не стал дожидаться, пока Уайт или Энглхарт окажут ему должную помощь, а поспешил вернуться в строй.

По мнению мичмана Генри Уокера, «Эгль» и «Беллерофон» "хорошо сочетались друг с другом: он был лучшим кораблем в Объединенном флоте, а мы — в Британском". Судя по британским книгам учета личного состава и по тому, что было известно об «Эгль», он был не так уж и неправ. На обоих кораблях основное бремя ответственности лежало на одних и тех же ключевых фигурах — не только на офицерах, но также и на старшинах и опытных матросах. Учитывая разницу в численности, на британском корабле это бремя, вероятно, было более распространенным. Такие люди, как боцман Томас Робинсон, сигнальный старшина Кристофер Бити, поднимавшийся на мачту из-за флага, Питер Макфарлейн, которому приписывают опрокидывание в море пяти абордажников, и невозмутимый констапель Джон Стивенсон сплачивали команду корабля воедино и знали, что делать дальше в бою, когда менее опытные люди терялись.

Питер Макфарлейн, по-видимому, отличался прежде всего тем, что был страшно крепким и мускулистым: уроженец шотландского города Керколди, баковый громила, на правой руке которого были вытатуированы солнце, луна, звезды и русалка. Ему было всего двадцать с чем-то лет, но он уже семь лет прослужил на флоте, а до этого пять лет ходил на торговых судах в Балтику. То, как он использовал свою смекалку и силу в этом случае, потом, наверно, еще долгие годы вспоминалось за выпивкой. Уильям Фергюсон, сероглазый мужчина из Норт-Шилдса с ньюкаслским акцентом, который по боевому расписанию находился у штурвала, постоянно служил на флоте в течение тринадцати лет. "Этот человек ни разу не увольнялся. Надежный парень", — так было записано в книге личного состава «Беллерофона». Для того чтобы играть столь важные роли на корабле, требовалось немалое мужество, поскольку потери среди экипажа распределялись неравномерно. Больше всего страдали те, кто находился наверху, на надстройках, где размещались многие офицеры и лучшие из опытных моряков.

Во всем флоте Нельсона потери капитанов составили 22%, лейтенантов — 19%, офицеров морской пехоты — 18%. Часть младших офицеров, конечно, находилась на орудийных палубах, и их относительная неуязвимость снижала долю офицерских потерь. Потери штурманов на квартердеке составили 30%, а боцманов, чьим местом по боевому расписанию был полубак, — 33%. Мужественный Томас Робинсон, боцман, обучавший команду «Колосса» до перехода на «Беллерофон», так и не вернулся домой к жене и двум маленьким детям в Портси. Через одиннадцать дней после сражения он стал одним из многих, кто умер в вонючем, переполненном ранеными, кишащем мухами гибралтарском госпитале.

Пока «Беллерофон» сражался с «Эглем», предыдущие подопечные Томаса Робинсона на «Колоссе» показывали себя с лучшей стороны. Капитан Джеймс Моррис также решил открыть огонь из орудий правого борта, чтобы создать дымовую завесу при приближении к вражеской линии. Ближе всех к нему находился французский корабль «Свифтсюр», который только что был вынужден обстенить паруса и отвернуть, чтобы избежать столкновения с кораблями впереди, что сделало его уязвимым для «Колосса». В результате его залпа двойными ядрами левого борта на французе погибло семнадцать человек. «Колосс» вел яростный огонь с обоих бортов, но Моррису с правого борта ничего не было видно сквозь дым, пока из него не вынырнул французский корабль «Аргонавт» и не врезался в правый борт «Колосса». Не было никакой возможности избежать столкновения, в результате которого были повреждены орудийные порты и сбиты с ног люди, а снасти реев переплелись, и два корабля оказались в нескольких футах друг от друга.

И снова британский корабль оказался в невыгодном положении. 32- и 18-фунтовые орудия «Колосса» противостояли более тяжелым французским батареям с обеих сторон. По словам офицеров «Аргонавта», капитан Эпрон до столкновения не открывал огня, поэтому «Колосс» "принял на себя всю тяжесть нашего залпа двойными ядрами". В течение примерно двадцати минут оба корабля осыпали друг друга ядрами и картечью. Но, в отличие от «Беллерофона», «Колосс» имел двенадцать 32-фунтовых карронад. Они выиграли бой на верхних палубах, и четырнадцать офицеров «Аргонавта» были убиты или ранены. Через некоторое время Моррису показалось, что на открытых палубах его противника никого нет в живых, а большинство его людей, возможно, укрылись внизу, откуда продолжали яростно стрелять из своих орудий, и «Колосс» тяжело пострадал от непрерывного огня их орудий. Его штурман был убит, боцман смертельно ранен, и еще не менее сотни человек были ранены. Нельсон только что повысил кузена сэра Эдварда Берри Уильяма Форстера с мичмана на «Виктори» до и.о. лейтенанта на «Колоссе», и в своем стремлении подражать своему лихому родственнику норфолкский мальчишка оказался в числе павших. Сам капитан Моррис был ранен выстрелом в наружную часть бедра. Было больно, и он завязал жгут, чтобы остановить кровотечение, но покинуть квартердек отказался.

Офицеры «Аргонавта» сообщили, что через полчаса или больше "капитан счел момент благоприятным и отдал приказ идти на абордаж; но в ту минуту, когда мы все поднимались снизу, англичане, услышавшие приказ, обстенили грот и стали отходить". Однако в журнале Морриса записано, что отошел французский корабль. Скорее всего, как и в случае с «Беллерофоном» и «Эглем», волны, раскачивавшие оба корабля вверх-вниз, разблокировали их реи, разделили их и оставили дрейфовать в дыму.

Возможно, офицеры «Аргонавта» преувеличивали его шансы на успех в борьбе с «Колоссом», но в очередной раз перспективная возможность взять на абордаж британский корабль была упущена. По словам Морриса, с отходившего «Аргонавта» стреляло только одно орудие из кормовой каюты, что согласуется с утверждением французских офицеров, что орудийная обслуга покинула орудия и влилась в абордажные команды. То, что «Аргонавт» потерял более двухсот человек, — заслуга подготовки экипажа «Колосса», которая два года назад выглядела не столь перспективной. Такие люди, как братья Венус из Норт-Шилдса, несмотря на то, что их подвергли насильственной вербовке, оказались первоклассными новобранцами. Уильям Венус после Трафальгара получил звание мичмана и впоследствии дослужился до лейтенанта.

Времени на передышку у «Колосса» не было. Он все еще сражался с французским «Свифтсюром», находившимся на его правой раковине, а раненый Дионисио Галиано на «Багаме» ловко маневрировал в позиции, с которой он мог продолжать обстреливать и «Беллерофон», и «Колосса».

Следующим в бой вступил «Монтаньес». Он не успел занять свое место в строю и находился с наветренной стороны от линии боя, примерно на одном уровне с «Эглем» и «Свифтсюром». «Монтаньес» открыл огонь по приближающемуся «Беллерофону», но затем на линии огня оказался «Эгль», а «Свифтсюр» оказался на его пути с подветренной стороны. Не имея возможности продвигаться и видеть сквозь "густой дым, в котором мы были окутаны со всех сторон, так что из-за этого и из-за штиля было трудно различить флаги", «Монтаньес» прекратил огонь до тех пор, пока внезапно не появился британский корабль «Ахилл». Этот корабль, который лейтенант Алехо Гутьеррес де Рубалькаба (находившийся в это время внизу) принял за трехпалубный, "приблизился к нам на расстояние пистолетного выстрела и открыл страшный огонь по нашей левой раковине, произведя большой переполох среди людей и нанеся большие повреждения корпусу и такелажу".

«Монтаньес» увалился под ветер. Несмотря на огонь «Ахилла» Ричарда Кинга, экипаж начал действовать, "поставив брамселя и грот-стаксель с целью увеличить скорость хода". При этом они стали приводиться к ветру, чтобы развернуться бортом к «Ахиллу». Но британский корабль проскочил мимо, обогнув их корму. «Монтаньесу» пришлось резко изменить направление движения и снова идти по ветру, чтобы избежать столкновения со «Свифтсюром» и «Аргонавтом».

Рассказ Гутьерреса более или менее правдиво отражает растерянность, которая вскоре широко распространилась по кораблям Объединенного флота. На «Монтаньесе» она усугубилась потерей старших офицеров — Франсиско Альседо и Антонио Кастаньоса. Капитан Альседо был убит, а Кастаньос тяжело ранен продольным огнем «Ахилла». Как и «Колосс», «Ахилл» был вооружен двенадцатью 32-фунтовыми карронадами и шестью 18-фунтовыми пушками, а их стрелковый огонь, направленный на квартердек, был губительным. Через некоторое время лейтенант Мелитон Перес нашел Гутьерреса и сообщил ему, что теперь он командует кораблем.

Когда тот поднялся на палубу, то понял, что, продолжая идти по ветру, они ушли на некоторое расстояние под ветер от места сражения. Он отдал приказ "немедленно привестись к ветру с намерением заполнить ближайшую брешь в линии и вступить в бой". Но друзья и враги, включая британский «Ахилл», снова скрылись в дыму, и он счел небезопасным продолжать стрельбу, "чтобы не задеть собственные корабли".

«Ревендж» возглавлял еще один отряд британских кораблей, но оторвался от них вперед. Поскольку «Ревендж» шел слишком быстро, Коллингвуд подал сигнал капитану Роберту Мурсому, чтобы тот соблюдал место в строю пеленга. «Ревендж» шел медленно сходящимся, почти параллельным курсом с остатками обсервационной эскадры Гравины. Как и другие британские корабли, «Ревендж» находился под вражеским огнем некоторое время до того, как начал отвечать. На скудно освещенной нижней палубе Уильям Робинсон («Образина» Робинсон) вспоминал: "Многие из наших людей считали, что стрельба не должна быть односторонней, и им не терпелось ответить на комплименты лягушатников". Но капитан Роберт Мурсом, степенный житель Северного Йоркшира, высказал свои пожелания вполне определенно. "Нам понадобится вся наша мощь, когда мы подойдем вплотную, — сказал он. — Не обращайте внимания на их стрельбу. Выстрел карронады с квартердека будет вам сигналом открыть огонь. Я знаю, что вы выполните свой долг как истинные англичане".

Услышав в конце концов выстрел карронады, канониры тут же выстрелили из своих тяжелых орудий двойными ядрами. Мурсом набрал ход и взял курс на промежуток между «Сан-Ильдефонсо» и французским «Ашиллем». Но эти два корабля стали уменьшать расстояние между собой. Капитан «Ашилля» Луи Деньепор был моряком из Дьеппа, еще одним офицером, получившим свой статус благодаря революции. Его команда была готова к абордажу, и он шел вперед так близко, что утлегарь «Ашилля» проткнул и оторвал крюйсель «Ревенджа», когда Мурсом прорывался через вражескую линию. «Ашилль» пытался зажать «Ревендж» между собой и «Сан-Ильдефонсо», и он сделал бы это, если бы в решающий момент крюйсель и грот-марсель не были повреждены вражеским огнем. "Те корабли, которые мы привели в беспорядок, развернулись и попытались взять нас на абордаж, — вспоминал «Образина». — Один из них налетел бушпритом на наш полуют, причем на бушприте сидело несколько человек их команды, и на носовом такелаже две или три сотни человек были готовы последовать за ними; но они попали в ад".

Они действительно попали туда. «Ревендж» был самым хорошо вооруженным 74-пушечным кораблем британского флота. На главной палубе вместо обычных 18-фунтовых орудий стояли 24-фунтовые, на полубаке и квартердеке — шестнадцать 32-фунтовых карронад и шесть 18-фунтовых карронад на полуюте. Французы бросились на абордаж. "Наши морские пехотинцы, вооруженные стрелковым оружием, и карронады на полуюте, заряженные канистрами с картечью, так быстро сметали их, кого в воду, а кого на палубу, что они были рады убраться восвояси".

Но проблемы капитана Мурсома на этом не закончились. "Француз зашел мне под корму, и я вынужден был долгое время терпеть продольный огонь, не имея возможности отвечать, так как наши снасти были перебиты, и ветер был настолько слабым, что мы долгое время находились под их огнем, прежде чем смогли маневрировать". С другого борта его обстреливал «Сан-Ильдефонсо», угрожая абордажем. Вскоре он заметил, что к его подветренной раковине приближается трехпалубный корабль с флагом, который он принял за флаг адмирала Гравины.

Французский «Ашилль» продольным огнем вывел из строя три орудия «Ревенджа». В одном из случаев, по словам «Образины», "произошло то, что можно назвать бойней, когда в один из портов нижней палубы попал залп, который убил и ранил почти всех, кто находился у орудия". Среди них был и корабельный сапожник, "который вносил радость в жизнь команды, потому что он был весельчаком среди своих, и какие бы обязанности ему ни поручали, его настроение облегчало повседневный труд". При стрельбе из пушки он "был настолько ошеломлен ударом по голове головой другого человека, что никто не сомневался, что он испустил дух". Британские моряки очищали палубы от своих мертвецов, поэтому сапожника стали выбрасывать "за борт без всяких церемоний, просто пропихивая его в орудийный порт". Но в тот момент, когда его собирались вытолкнуть, он начал брыкаться, и его поспешно затащили обратно. Он так быстро пришел в себя, что довел бой до конца. Впоследствии сапожник шутил: "Хорошо, что я научился танцевать, потому что если бы я не показал вам несколько своих па, когда вы собирались выбросить меня за борт, я был бы сейчас не здесь, а в полной безопасности в сундучке Дэви Джонса".

Там у него подобралась бы достаточно большая компания. Офицеры «Ашилля» быстро падали под британской картечью, которой осыпались верхние палубы. Карронада в очередной раз доказала свою эффективность и взяла тяжкую цену французской кровью. Сначала был смертельно ранен старший офицер Пьер Монталембер. Затем капитан Луи Деньепор получил попадание картечью в бедро, а второе попадание убило его на месте. С нижней палубы поднялся командовать кораблем суб-лейтенант Жан Жуан. Он продержался на квартердеке всего десять минут, после чего был ранен в грудь.

Это была долгая, тяжелая борьба, и прошло не менее получаса, прежде чем к кораблю приблизился какой-либо другой британский корабль. В конце концов с наветренной стороны подошел «Дефайенс» и вступил в бой с «Сан-Ильдефонсо», но в это же время с подветра показался трехдечник «Принц Астурийский». Сильно поврежденный «Ашилль», которым теперь командовал самый младший офицер, воспользовался этой возможностью и ретировался, скрывшись в дыму. «Принц Астурийский», испанский флагман, с его 114 тяжелыми орудиями, был более чем адекватной заменой.

Капеллан «Ревенджа» Джон Гринли вспоминал, что капитан Мурсом сказал подчиненным, что он "поступит так, как всегда поступал лорд Нельсон: подведет свой корабль к самому большому, к которому сможет подойти, а в остальном предоставить действовать своим людям. Те поддержали его тремя возгласами и сражались как львы". Они нуждались в таком наставлении. Хотя место Гринли было рядом с ранеными на орлопдеке, он периодически поднимался наверх, чтобы посмотреть, что происходит, хотя Мурсом дважды приказывал ему уйти. Однажды он "едва избежал несчастья: 42-фунтовый снаряд прошел в 6 дюймах от меня и полностью разбил бимс". Он обнаружил, что был "задет в двадцати местах осколками дерева, которые прошли близко от меня, но причинили лишь незначительные царапины". Там, наверху, как красочно выразился «Образина», "картечные выстрелы резвились и шалили довольно свободно, и им вторили одноглавые и двуглавые громовержцы". По его мнению, перекрестный огонь был настолько сильным, что противник, должно быть, повреждал и свои собственные корабли.

«Принц Астурийский» помешал «Дефайенсу» прорвать вражеский строй, но мичман Колин Кэмпбелл с «Дефайенса» считал его огонь довольно безвредным. Хотя он и нанес значительный ущерб такелажу британца, но убил только одного человека. Однако «Принц Астурийский» находился ближе к «Ревенджу», и, хотя его артиллерия прежде всего сосредоточилась на уничтожении рангоута и такелажа британского корабля, она также стреляла картечью для поражения живой силы противника.

"Бойня была страшная", — делился воспоминаниями капеллан. Согласно им, двадцать восемь человек были убиты и пятьдесят один ранен — сорок пять из них тяжело. Очень сильно пострадали моряки, перешедшие с «Центуриона» и составившие ядро экипажа «Ревенджа». "Все наши реи были прострелены, стеньги и мачты были ужасно помяты", а восемь ядер пронзили медь, которой была оббита подводная часть корпуса. Капитан Мурсом, по словам Гринли, несмотря на легкое ранение в щеку, не покинул палубу и "руководил своим кораблем так же спокойно, как будто находился за обеденным столом". Но вряд ли стоит удивляться тому, что Мурсом "не был уверен, что наш способ атаки был наилучшим из возможных". На этом этапе, между 13:30 и 14:00, почти все восемь кораблей дивизии Коллингвуда, прорвавшие строй противника, были изолированы и сильно потрепаны. Но дисциплина, вооружение, скорострельность и решительность спасли их.

Глава 14 Простой перечень фактов

В течение примерно двадцати минут экипаж «Редутабля» пытался оттеснить англичан от верхних надстроек «Виктори», чтобы взять его на абордаж. Нельсон знал, что французы месяцами тренировались в ближнем бою и абордаже, но команда «Виктори» была удивлена и встревожена интенсивным мушкетным, картечным и гранатным огнем, который полился с корабля Жан-Жака Люка. Капитан морской пехоты Чарльз Адэр был ранен, и он отозвал оставшихся морских пехотинцев с полуюта, заняв менее уязвимую позицию на правом спардеке. Оба старших лейтенанта морской пехоты получили "опасные ранения" и были доставлены на орлопдек. Младший лейтенант Льюис Ротли также спустился вниз вместе с другими морскими пехотинцами. Затем Адэр был ранен второй раз — в тыльную часть шеи, от чего он мгновенно скончался.

Примерно в тринадцать пятнадцать, когда сражение достигло своего апогея, самая печально известная мушкетная пуля в истории Великобритании покинул ствол, находившийся высоко на крюйс-марсе «Редутабля». В тридцати футах ниже и в пятнадцати ярдах по правому борту Горацио Нельсон прохаживался по квартердеку рядом с капитаном Харди. Он как раз повернулся у люка, чтобы встать лицом к корме, когда свинцовая пуля диаметром в пять восьмых дюйма ударил в эполет на его левом плече. Пуля вонзилась в грудную клетку, сломала два ребра, пробила легкое, разорвала легочную артерию и застряла в позвоночнике, увлекая за собой обрывки мундира и золотого галуна. Нельсон упал на колени, пытаясь опереться на левую руку. Харди, шедший чуть впереди, обернулся и увидел, как его друг и адмирал рухнул в пятна крови, оставшиеся от убитого ранее секретаря Нельсона. Сержант морской пехоты Джеймс Секер, матрос первой статьи Джеймс Шерман и еще один матрос подняли Нельсона с палубы и потащили к люку. "Наконец-то они достали меня, Харди, — произнес, задыхаясь от сильной боли, Нельсон. — У меня пробит позвоночник".

Любому флотоводцу, который руководил боем с квартердека, грозила смерть в бою, и это был не первый случай, когда Нельсон считал себя смертельно раненым. На Тенерифе в 1797 году, когда ему раздробило руку мушкетной пулей, он рухнул на баржу, пробормотав своему пасынку Джошиа: "Я покойник". В Нильской битве, с рассеченным обломком дерева лбом, он упал в объятия Эдварда Берри со словами: "Я убит. Помяни меня перед моей женой".

Стрелки на марсах «Редутабля», разумеется, стремились бы убить Нельсона, если бы опознали его, но даже с близкого расстояния попасть в конкретного человека из мушкета было непросто. Оружие было неточным, цель иногда была скрыта густым дымом или исчезала из вида за препятствиями при движении, а платформа, с которой стрелял снайпер, сильно раскачивалась, поднималась и опускалась на волнении. Почти все офицеры, находившиеся на квартердеке, получили различные ранения. Нельсону просто не повезло — его ранение было смертельным.

В середине XIX века появился рассказ, якобы написанный сержантом Робером Гиймаром, в котором тот утверждал, что это именно он убил Нельсона. Дальнейшее расследование показало, что эта история была выдумана двумя писателями, опубликовавшими ее в книге приключений времен наполеоновских войн. Второй лейтенант Льюис Ротли, который сразу после этого вывел на палубу двадцать морских пехотинцев, утверждал, что его люди, разъяренные убийством Нельсона, буквально стерли стрелков с крюйс-марса:

Человеком, который стал известен как "человек, стрелявший в убийцу Нельсона", хотя сам он никогда не делал такого однозначного утверждения, был мичман Джон Поллард. Вместе с пятидесятишестилетним сигнальным квартирмейстером Джоном Кингом Поллард оставался на полуюте, когда уходили морские пехотинцы. Позже он писал, что "мое внимание было привлечено тем, что я увидел на марсах «Редутабля» нескольких солдат, которые, присев, заряжали мушкеты и вели огонь по квартердеку «Виктори»". Поллард указал на них Кингу, и, "имея на сигнальном рундуке несколько запасных мушкетов для морских пехотинцев, я взял один из них, а Кинг снабдил меня пулями из двух бочек, хранившихся в кормовой части полуюта для них же". После того как морские пехотинцы покинули полуют, Поллард счел возможным пользоваться их боеприпасами, и к нему присоединился другой мичман, Эдвард Коллингвуд. "Я продолжал стрелять по марсу, пока там не осталось ни одного человека; последнего я обнаружил спускающимся по вантам, и от моего выстрела он упал". Как раз перед тем, как он сделал этот последний выстрел, "Кинг — квартирмейстер, подававший мне очередные патроны, — был убит выстрелом в голову и на моих глазах упал замертво".

В то время как Поллард и морские пехотинцы Ротли сосредоточились на мести за Нельсона, солдаты и матросы «Редутабля» одерживали верх в общей перестрелке, и через пятнадцать минут палубы «Виктори» были почти зачищены. Около восемнадцати моряков и морпехов были убиты и двадцать два ранены, в том числе лейтенант Джордж Блай, раненный в голову, и мичман Александр Палмер, раненный в бедро. Руководя мушкетной стрельбой и метанием гранат, Жан-Жак Люка испытывал прилив гордости. Его молодые офицеры стояли наготове у абордажных сеток, вооруженные карабинами, пистолетами и тесаками, и ждали его команды. Пушки и две большие карронады на полубаке и квартердеке «Виктори» остались без обслуги, а орудия внизу временно замолчали.

Люка решил, что настал его звездный час. "Верхняя палуба «Виктори» опустела, и огонь с нее снова прекратился, но взять ее на абордаж оказалось трудно из-за движения двух кораблей и высоты верхнего яруса «Виктори»". Стремясь закрепить свой триумф, Люка "отдал приказ обрубить топенанты грота-рея, чтобы он мог послужить мостом". Пока резали канаты и стропы, гардемарин Жак Йон провел четырех матросов на полубак «Виктори», взобравшись по свисавшему якорю. Под радостные возгласы французов они поднялись невредимыми и сообщили, что палуба пуста. Рей упал, и французские абордажники устремились к нему.

Вдруг в этот критический момент из клубящегося дыма появился «Темерер» и, не справившись с управлением, врезался в носовую часть противоположного борта «Редутабля».

К этому времени Пьер Вильнёв также мог быть смертельно ранен. После последовательных залпов с четырех кораблей пострадали почти все, находившиеся на квартердеке «Буцентавра», но французский адмирал был как заколдован. А вот его флагманский корабль был беспомощен: мачты повреждены, он был окружен и не мог сдвинуться с места.

Вильнёв был в отчаянии, поскольку все его планы на случай непредвиденных обстоятельств провалились. Его фрегат «Гортензия» имел особый приказ приходить на помощь судам, потерявшим управление, и отбуксировывать их подальше от опасностей. Капитан Луи Ла Марр Ла Мейери должен был предпринять попытку спасти своего адмирала, каким бы самоубийственным ни казалось такое решение. Но, видимо, у Ла Марра не было стремления покрыть себя славой, которую Вильнёв обещал предприимчивым капитанам фрегатов, тем более посмертно. «Гортензия» никому не пыталась помочь и не понесла никаких потерь в течение этого дня. Вильнёв держал у борта одну из шлюпок «Буцентавра», чтобы в случае гибели флагмана пересесть на другое судно. Когда она понадобилась, то ее там не нашли. Ее либо разнесло на куски ядрами, либо разбило падающими мачтами. Все остальные шлюпки были изрешечены выстрелами.

К этому времени большинство орудий 24-фунтовой батареи «Буцентавра» были разбиты, и вокруг них валялась масса тел. Тех, кто еще мог сражаться, отправили на 36-фунтовую батарею, и матросы занялись расчисткой орудий правого борта от обломков рушившегося рангоута. На квартердеке один осколок раздробил левую руку Додиньона, а другой попал прямо в нижнюю часть живота. Лейтенант Фулькран Фурнье был вызван со своего поста на нижней палубе, чтобы принять командование кораблем. Вильнёв говорил Матье Приньи, своему начальнику штаба, о том, как необычно, что "он остался жив среди такого количества мушкетных пуль и осколков", именно тогда, когда Приньи упал, получив обломком дерева ранение ноги.

На некоторое время в клубах дыма, окутывавших корабль, появился просвет, и Вильнёв смог оценить ситуацию. Он увидел, что его центр и арьергард сдают позиции, что «Буцентавр» находится наветреннее всех судов из его флота и что с подветренной стороны есть несколько неповрежденных кораблей. Почувствовав, что имеется шанс на спасение, он приказал Фурнье использовать фок-мачту, чтобы бежать по ветру подальше от опасности. Но для успешности такого маневра не было ни места, ни времени. Когда «Буцентавр» набирал ход, штурман Блез Годран был ранен, а его утлегарь разбился, уткнувшись в корпус «Сантисима-Тринидада». Мгновение спустя «Конкерор» сбил фок-мачту «Буцентавра», полностью разрушив ее. Вильнёв попытался вызвать «Сантисима-Тринидад», чтобы те подали буксир и послали шлюпку, но его экипаж был полностью занят отражением атаки «Нептуна» и не отвечал.

Вильнёв решил сдаться, чтобы избежать новых жертв. Было уже два часа дня с небольшим. Капитан Маженди, вернувшийся в этот момент на квартердек, подсчитал, что потери составили 450 человек из 870. В действительности же пострадавших на корабле было, вероятно, около двухсот человек. Имперский Орел был разбит на куски, и Фурнье приказал выбросить осколки в море вместе с сигнальными книгами, "не желая, чтобы реликвии стали вражескими трофеями". Они сняли флаг с обрубка грот-мачты, но «Конкерор» продолжал стрелять, поэтому они стали махать в его сторону платками до тех пор, пока он не прекратил стрельбу.

Увидев это жалостное признание поражения, кэптен Израэль Пелью послал на катере капитана морской пехоты Джеймса Атчерли принять сдачу «Буцентавра». Спустив катер, Пелью тут же двинулся вперед на помощь «Нептуну», сражавшемуся с «Сантисима-Тринидадом» и другими кораблями. Когда Атчерли поднялся на борт, к нему подошли Вильнёв, Маженди и Контамин.

"Кому я имею честь сдаться?" — спросил Вильнёв.

"Капитану «Конкерора» Пелью", — ответил морпех.

"Мне приятно, что я спускаю свой флаг перед таким удачливым человеком, как сэр Эдвард Пелью", — сказал всегда вежливый Вильнёв, довольный тем, что сдался человеку, известному своими боевыми и рыцарскими качествами.

"Это его брат, сэр", — пробормотал Этчерли, смущенно извиняясь.

"Его брат?" — Вильнев запнулся, но быстро восстановил присутствие духа: "Что? Их двое? Hélas![62]"

Видя, что «Конкерор» вступил в ожесточенную схватку с «Сантисима-Тринидадом», Этчерли приказал переправить французских офицеров на «Марс», который дрейфовал в их сторону. Там, по словам мичмана Томаса Робинсона, обмен мнениями был менее любезным:

Как и «Виктори», «Темерер» был выше «Редутабля», но для ведения ближнего противоабордажного боя он был гораздо сильнее вооружен, чем «Виктори». Семь 32-фунтовых карронад и шестнадцать 18-фунтовых орудий, расположенных по левому борту опердека и надстроек корабля, контролировали палубы «Редутабля». В момент навала на французский корабль он произвел картечный залп всеми орудиями по большей части команды Люка, собравшейся для абордажа «Виктори». Это была кровавая бойня и сокрушительный момент для самого Люка. "Невозможно описать ту бойню, которую произвел убийственный обстрел с этого корабля, — писал он позже. — Более двухсот наших храбрецов были ранены или убиты".

В этот решающий момент «Темерер» превратил «Редутабль» из корабля, собирающегося захватить приз, в корабль, сражающийся за свою жизнь. Люка избежал гибели от убийственного залпа, получив лишь легкое ранение, но его старший офицер Анри Дюпоте упал с простреленным левым коленом, пехотный капитан Шарль Шафанж, возглавлявший отряд 16-го полка, был убит, а капитан морской пехоты 79 полка Луи Гийом был тяжело ранен. Капитан и лейтенант морской артиллерии, возглавлявшие группу гренадеров, были убиты. Шесть других офицеров были убиты и шесть ранены. «Редутаблю» следовало бы немедленно сдаться, но он продолжал сражаться.

«Виктори» снова открыл огонь, и его тяжелые орудия стали стрелять по корпусу «Редутабля», нанося ему серьезные повреждения. Утверждается, что так стреляли для того, чтобы избежать попадания в «Темерер», но это был огонь разгневанных, возможно, под влиянием ранения Нельсона, моряков, и рассчитанный на то, чтобы потопить французский корабль. Он также привел к ужасным потерям в переполненной ранеными хирургической операционной на орлопдеке, где были убиты или повторно ранены многие из находившихся там. Люка отдал команду открыть огонь по «Темереру» из всех оставшихся неповрежденными орудий, но британский корабль оказался намного сильнее в этой неравной артиллерийской дуэли. Героический лейтенант Франсуа Бриаман, имевший за плечами огромный боевой опыт, выжил при попытке абордажа и командовал на нижней палубе. Он погиб, трижды получив ранения под огнем двух британских кораблей.

В этот момент с другого борта «Темерера» из дыма появился сильно поврежденный «Фугё». «Темерер» открыл огонь по «Фугё» орудиями правого борта, после чего все четыре корабля, дрейфуя, свалились в одну кучу друг с другом. К этому времени «Фугё» полностью потерял управление и не мог избежать навала: по словам Франсуа Базена, "марса-реи и нижние реи были разбиты, царил сплошной беспорядок, и не было ни малейшего дуновения ветра, чтобы попытаться восстановить управление". Семь 32-фунтовых карронад правого борта «Темерера» осыпали палубу «Фугё» убийственным картечным огнем. Капитан Луи Бодуэн, чье поведение в этот день нельзя было назвать безупречным, был ранен в грудь и потерял сознание. Франсуа Базен был ранен, но принял командование на себя и попытался оказать сопротивление, посылая людей для отражения абордажа с «Темерера» и стреляя из тех орудий, которые еще были в рабочем состоянии. Поначалу они даже заставили экипаж «Темерера» отступить, но огонь британских карронад постепенно уничтожил тех французов, которые осмелились остаться на палубе.

Базен позвал первого лейтенанта, но ему сказали, что он мертв. Второй лейтенант был смертельно ранен, а третий получил пулю в ногу. Четвертый лейтенант доложил, что главная батарея почти замолчала, а суб-лейтенант Жан Друдези сообщил, что в 18-фунтовой батарее осталось всего пятнадцать человек. Двадцать моряков и шесть морских пехотинцев с «Темерера» перебрались на «Фугё», и Базен отдал приказ прекратить огонь. Он спустился в капитанскую каюту и бросил в море ящик с сигналами и инструкциями. Лейтенант Томас Кеннеди нашел капитана Бодуэна мертвым на квартердеке. Вскоре после этого Базен был доставлен на «Темерер», чтобы официально сдаться капитану Элиабу Харви.

«Виктори» наконец-то отсоединился от «Редутабля» и взял курс на север. Теперь Харви окликнул Жан-Жака Люка и предложил ему сдаться, чтобы избежать дальнейшей бойни. Люка приказал нескольким солдатам, стоявшим неподалеку, открыть ответный огонь. Сразу же после этого грот-мачта «Редутабля» упала на «Темерер», а две оставшиеся стеньги английского корабля, в свою очередь, упали на «Редутабль». Несмотря на всю браваду Люка, его корабль теперь представлял собой не более чем плавающую груду обломков. Полуют выглядел так, словно его раздавил пресс, штурвал, перо руля и рудерпост были разбиты в щепки. Палубы во множестве мест были пробиты насквозь, а все орудия разбиты или опрокинуты. 18-фунтовая пушка на орудийной палубе и 32-фунтовая карронада на полубаке взорвались, что привело к многочисленным жертвам. Корпус корабля был изрешечен ядрами, прошедшими насквозь, палубные бимсы разбиты, крышки орудийных портов сорваны. Четыре из шести насосов уже не работали, трапы с квартердека сломаны. Палубы были усеяны трупами, многие раненые оказались под обломками упавшего рангоута. На корме загорелась просмоленная парусина. Анри Дюпоте собрал медиков и подававших пороховые заряды для тушения разгоравшегося пожара.

«Темерер» также подвергался воздействию французских гранат, и одна из них попала в опасную близость от крюйт-камеры, но дежурившему у ее входа профосу удалось справиться с возникшим огнем и спасти корабль. На некоторое время «Темерер» также прекратил огонь, пока тушили пожар. Наконец Люка решил сдаться, но его флаг уже упал вместе с бизанью, и ему нечего было показать англичанам. Не имея возможности покинуть квартердек, он с трудом донес свое намерение до своих людей. Когда лейтенант Джон Уоллес с «Темерера» поднялся на борт «Редутабля», один из его морпехов был заколот штыком, прежде чем всем стало ясно, что бой окончен.

Нельсон слышал возгласы англичан, приветствовавших эту капитуляцию, а в это время его легкие медленно наполнялись кровью. То, что происходило в кокпите[63] линейного корабля «Виктори», было записано тремя свидетелями, так что описание смерти героя стало самым подробным из всех описаний в истории Великобритании.

Нельсон всегда восхищался картиной Бенджамина Уэста «Смерть генерала Вульфа», героя Семилетней войны, погибшего в час победы при Квебеке. Нельсон даже встречался с этим художником в аббатстве Фонтхилл в Уилтшире в 1800 году и спросил его, почему он больше не написал ничего подобного. "Потому что, милорд, больше нет подобных сюжетов", — ответил Уэст. "Черт возьми! — сказал Нельсон, — я об этом и не подумал".

Ни для кого не стало сюрпризом, что уже через несколько дней после того, как в Лондон пришло известие о смерти самого Нельсона, Уэст заключил сделку с гравером Джеймсом Хитом на изготовление гравюры с этой сценой. На создание столь подробных гравюр ушли годы, но после публикации они стали сенсационным бестселлером. Для достоверности Уэст сделал портретные зарисовки около тридцати офицеров, матросов и морских пехотинцев «Виктори». Но смерть героя он решил изобразить на квартердеке «Виктории», а не на переполненном, тускло освещенном орлопдеке, расположенном далеко внизу. Картина художника Артура Девиса для конкурирующего издания, на которой была изображена смерть Нельсона в том виде, как она произошла на самом деле, привела Уэста в ярость:

Артур Девис работал в конкурирующем с Уэстом стиле, продвинув иллюзию документального реализма еще на одну ступень: он настолько точно передал положение Нельсона в момент его смерти, что в 1999 году его картина помогла смотрителю корабля-музея «Виктори» заново найти точное место на орлопдеке, где умер Нельсон. На взгляд XXI века, Девис был прав, а Уэст — нет. Но и Девис был не вполне прав: спокойствие, запечатленное на его картине, скрывает шумное смятение и страдания вокруг умирающего героя, как было в действительности.

Александр Скотт, капеллан «Виктори» и правая рука Нельсона, был нервным интеллектуалом, по темпераменту не подходившим для традиционного боевого поста капеллана в операционной, которую он называл "мясной бойней". Насмотревшись на ужасно изувеченных друзей, он потерял контроль над собой, кинулся вверх по скользким трапам, и, задыхаясь, добрался до квартердека как раз в тот момент, когда был смертельно ранен Нельсон. Сразу же прийдя в себя, он последовал за теми, кто нес адмирала вниз, на орлопдек. Внимание хирурга Битти, только что определившего, что секретарь капитана Харди, Томас Уиппл, мертв, несмотря на явное отсутствие каких-либо ран на его теле, привлек шепот, пронесшийся вокруг, что принесли тяжело раненного адмирала.

С помощью казначея Уолтера Берка Нельсона уложили на одну из мичманских коек рядом с бухтой каната по левому борту. Места, обычно предназначенные для раненых, были уже все заняты. "Мистер Битти, вы ничего уже не можете для меня сделать. Жить мне осталось недолго: спина прострелена насквозь", — сказал Нельсон. Ему был знаком аналогичный случай, которым занимался Битти год назад, и узнал в нем свои симптомы. Битти снял с него одежду и тщательно осмотрел. Осмотр подтвердил диагноз самого Нельсона: пуля действительно застряла в позвоночнике. Выходного отверстия не было. "Доктор, я же вам говорил. Доктор, меня больше нет, — сказал Нельсон, а затем, после небольшой паузы, добавил: — Я оставляю своей стране леди Гамильтон и приемную дочь Горацию как мое наследство". Он сказал, что почувствовал, как пуля пробила ему спину, что кровь хлынула ему в грудь и что он потерял всякую чувствительность в нижней части тела. Все это были симптомы, которые Битти и он обсуждали в предыдущем случае с хирургом. Битти согласился с тем, что Нельсону уже ничем нельзя помочь, и оставил его с убитым горем Скоттом, а также с Вальтером Берком и его слугами Гаэтано Спедильо и Уильямом Шевалье.

По словам Скотта, Нельсон испытывал мучительную боль. Было невыносимо жарко и душно, тяжелые орудия «Виктори» с грохотом прокатывались и гремели выстрелами в пяти футах над головой. На его просьбы «Воздуха, воздуха» и «Пить, пить» они отвечали лимонадом, вином и водой. В периоды затишья Нельсон вместе со Скоттом читал короткие молитвы.

Южнее «Ройал-Суверен» и «Санта Анна», с чьего обмена залпами началось сражение, продолжали обстреливать друг друга и окружавшие их корабли. Молодой протеже Коллингвуда, Джордж Касл из Дарема, был потрясен, "увидев множество искалеченных храбрых моряков: одни с простреленными головами, другие с вывалившимися внутренностями лежали, задыхаясь, на палубе". На «Ройал-Суверене» погибли сорок семь человек и девяносто четыре были ранены. Нога Коллингвуда была сильно ушиблена обломком дерева, а то, что он принял за "ветер от пролетевшего ядра", повредило ему спину, слегка задев ее. Но в очередной раз превосходство в качестве огня британских пушек и карронад привело к тому, что в прямой дуэли Королевский флот нанес противнику больше повреждений. Потери на борту «Санта-Анны» почти вдвое превысили потери на «Ройал-Суверене», а адмирал Игнасио де Алава получил тяжелое ранение в голову.

Примерно в четырнадцать десять стрельба с «Санта-Анны» прекратилась, и многие на «Ройал-Суверене» решили, что она сдалась. Но вместо этого «Санта-Анна» прошла по носу «Ройал-Суверена» и накрыла его продольным огнем. «Ройал-Суверен» открыл ответный огонь орудиями правого борта. От мощного удара «Санта-Анна» содрогнулась, и ее фок- и грот-мачты завалились. В четырнадцать двадцать минут она сдалась. Почти в то же самое время упала и грот-мачта «Ройал-Суверена». Джордж Касл заметил, что "после падения мачт корабль так сильно накренился, что мы не могли стрелять с нижней палубы — вода была почти по колено глубиной". Единственным плюсом, по его словам, было то, что морская вода смыла кровь.

В момент своего триумфа Коллингвуд получил известие с «Виктори». К кораблю подошла шлюпка, и на его борт поднялся лейтенант Александр Хиллс. Он сообщил Коллингвуду, у которого была перевязана нога, что Нельсон ранен. Коллингвуд спросил, опасна ли рана Нельсона. Хиллс "колебался, потом сказал, что надеется, что нет; но я видел в его глазах судьбу моего друга, ибо его взгляд говорил то, что не мог произнести его язык".

Коллингвуд понял, что теперь ему, очевидно, придется взять командование эскадрой на себя. В пятнадцать часов он подал сигнал Генри Блэквуду на «Эвриал», чтобы тот подошел и взял «Ройал-Суверен» на буксир, поскольку его корабль был не в состоянии двигаться. Затем он послал Генри Блэквуда на борт «Санта-Анны» за адмиралом Алавой. Вскоре Блэквуд вернулся с капитаном Гардоки, который доставил ему шпагу Алавы и известие о том, что адмирал находится при смерти. Со свойственной ему гуманностью Коллингвуд отправил Гардоки обратно с поручением позаботиться об Алаве. Это был великодушный жест, о котором он впоследствии пожалел.

Громадный «Сантисима-Тринидад» был атакован британскими линейными кораблями «Нептун», «Агамемнон» и «Конкерор». Фримантл, умело маневрируя, поставил «Нептун» поперек кормы испанца и подверг его сокрушительному продольному огню. Капитан Ксавьер де Уриарте попытался набрать ход, чтобы вырваться из кольца британских кораблей, но к этому моменту британцы сосредоточили огонь на его такелаже. Во время этого обстрела адмирал Балтасар Сиснерос был ранен, и его унесли вниз. Артиллеристы «Нептуна» и «Конкерора» поддерживали темп стрельбы выше, чем получали ответ с «Сантисима-Тринидада», на котором к тому же было уже повреждено несколько орудий. Стреляя с выгодных позиций, они наносили врагу больше потерь, чем несли сами, хотя Уильям Бэдкок на «Нептуне» был встревожен, когда в удушливом дыму главной палубы рядом с ним один человек был убит и трое ранены. Как и на других кораблях, большинство погибших на «Нептуне» составляли опытные моряки, работавшие на квартердеке. Среди девяти человек, погибших в бою, был ветеран — помощник констапеля Эдвард Носуорти, который выжил в битве на Ниле и оставил на корабле сиротой своего маленького сына. Но он и его многонациональные сослуживцы показали одну из самых впечатляющих артиллерийских стрельб в британском флоте как из тяжелых орудий, так и 24-фунтовых карронад.

В четырнадцать сорок огромная грот-мачта испанского корабля рухнула с ужасным треском. Матрос Джеймс Мартин, служивший на «Нептуне», вспоминал: "Мы издали тройное ʻУра!ʼ и сопроводили это полным бортовым залпом". «Сантисима-Тринидад» развернуло под ветер, так, что «Нептун» оказался у него на траверзе, и тут же и бизань-мачта испанца рухнула вниз. Это произвело яркое впечатление на всех, кто это видел:

Когда почти все орудия были скрыты упавшими парусами, огонь «Сантисима-Тринидада» утих.

Увидев ее без флага и услышав приветственные крики, с «Африки» послали лейтенанта принять капитуляцию, но Уриарте вежливо сообщил ему, что его корабль еще не сдается. Примерно через десять минут фок-мачта упала "на палубу марсовой площадкой на квартердек". Старший офицер корабля Игнасио Олаета был ранен и, спустившись вниз, сообщил Сиснеросу, что «Сантисима-Тринидад» потерял все мачты, многие орудия вышли из строя, а остальные не могли стрелять, так как палубы были завалены хаосом рангоута, такелажа и парусов, а также усеяны убитыми и ранеными. Вскоре после этого бригадир Уриарте был сбит с ног, потеряв сознание от удара по голове деревянным обломком. Он был ранен последним из тех офицеров, кто находился на палубе. Сиснерос послал своего адъютанта Франсиско Басурто с поручением принявшему обязанности командира корабля посоветоваться с оставшимися в строю офицерами и разрешил им сдаться, если они сочтут, что другого выхода нет.

Около пятнадцати часов один из офицеров вывесил на правом борту британский флаг, окликнул «Нептун» и сообщил, что они сдаются. По словам Мартина, со средней палубы «Сантисима-Тринидада» пара орудий открыла огонь, на что «Нептун» ответил мощным залпом, но затем известие о сдаче было доведено до сведения испанского экипажа, и орудия «Сантисима-Тринидада» замолчали. Экипаж «Нептуна» добился своего: самый большой корабль в мире стал их призом. На борту «Сантисима-Тринидада» было девяносто семь убитых и более двухсот раненых. Геркулес Робинсон, наблюдавший за ходом битвы с борта фрегата «Эвриал», писал позже: "Если бы мне пришлось выбирать пример отличной морской практики из тех, что я наблюдал лично, я бы назвал маневр «Нептуна», который мастерски подошел и продолжал удерживаться по корме «Сантисима-Тринидада» до тех пор, пока не сбил три мачты своего противника".

Фримантл немедленно приказал одним людям осмотреть такелаж, реи и мачты своего корабля и произвести посильный ремонт, других отправил вниз пополнить запас ядер, картечи и пороха, так как запасы на артиллерийских палубах были почти израсходованы.

Матрос Джеймс Мартин записал в своем дневнике:

.

Планируя войны XXI века, американские военные теоретики изучили Трафальгарскую битву и объявили ее яркой иллюстрацией важности так называемого «командования и управления». Эдвард Смит из исследовательской программы Пентагона по командованию и управлению писал в 2002 году, что успешные командиры загоняют противника "за грань хаоса". Именно так, по мнению Смита, поступил Нельсон при Трафальгаре, когда ему удалось сражаться на пределе своих возможностей по управлению войсками, но чуть успешней, чем его противнику. Он утверждал, что "настоящим ключом к успеху Нельсона было то влияние, которое его смелый маневр оказал на способность французов и испанцев управлять своими силами, и тот хаос, который он создал". Корабли Нельсона смогли показать хорошие результаты благодаря тому, что Смит назвал «мыслительной сетью» между командующим и его ключевыми подчиненными, сформированной многолетним общим боевым опытом и тщательным объяснением плана сражения. Нельсон знал, что его капитаны будут воспринимать развивающийся бой так, как он от них ожидал, и что они будут обладать, по словам Смита, "общим пониманием ситуации... и выполнять взаимно поддерживающие действия без дополнительных указаний".

У Вильнёва ситуация была иной. Многие из его капитанов не доверяли ему, друг другу или и тому, и другому, и им было трудно — из-за недостатка опыта — координировать даже простые маневры перед боем. Сформировать и удержать под огнем грубую линию было пределом их возможностей. Нельсон перешагнул через этот предел, вызвав у них растерянность и сомнения в своих силах ударом «пелл-мелл»[64]. С того момента, как он прорвал линию, он навязал им свой собственный темп действий. Отделенные друг от друга и от Вильнёва, лишь немногие смогли эффективно ответить, а сам Вильнёв не смог толком управлять своими силами.

Смит заключил: "Диапазон комбинаций масштабов и темпов операций, с которыми могли справиться французы и испанцы, их грани хаоса, очевидно, был существенно ниже такового у британского флота. Это дало британцам решающее преимущество в симметричном конфликте".

Несомненно, Нельсон придавал большое значение информированию о своем плане и важности толковой инициативы со стороны капитанов. Его беседа в саду Мертон-Плейс с кэптеном Ричардом Китсом наглядно демонстрирует его стремление запутать противника, сбить его с толку, навязав свою собственную схему действий.

Добившись желаемого результата, Нельсон был уверен в силе британской артиллерии ближнего боя, в превосходстве вооружения и маневра, а также в скорострельности. Его вера, как уже было доказано, была вполне обоснованной. В некоторых случаях франко-испанцы пытались парировать мощь британских карронад подавляющим огнем стрелкового оружия, но выиграть бой между двумя кораблями им пока не удавалось. Главные батареи британских кораблей неоднократно доминировали над своими противниками, что бы те ни делали над верхними палубами. В других случаях, насыщенность британских квартердеков, полубаков и полуютов тяжелыми карронадами производила разрушительный эффект, выводя вражеские корабли из строя путем уничтожения такелажа и ключевого персонала.

Сбитые с толку дымом и деморализованные первым столкновением с британской артиллерией, такие корабли, как «Монтаньес» и «Аргонавт», отступили, вместо того чтобы сблизиться с вовлеченными в бой кораблями противника, на которые с их помощью можно было оказать более сильное давление. Такие корабли, как «Сан-Хусто», маневренность которых была ограничена неопытными экипажами, вообще не вступали в ближний бой. В результате первые британские корабли, достигшие франко-испанской линии, уцелели, хотя их численность составляла восемь к шестнадцати, в то время как Нельсон предполагал, что они будут иметь численное превосходство пятнадцать к двенадцати.

Наконец, с запозданием, прибыл поток новых британских кораблей, имевших возможность маневрировать. Большинство из них оказалось в тылу франко-испанской линии, что давало англичанам локальное численное преимущество. Некоторые из них могли вмешаться в ход событий и поддержать или атаковать там, где их присутствие было наиболее целесообразным. То, что сейчас решат сделать их капитаны, окажет решающее влияние на исход сражения.

Глава 15 На краю хаоса

Дальше к югу, на том участке, который сохранил подобие строя Объединенного флота, продолжал упорно сражаться «Плютон». Он вел огонь по «Белайлу», который едва мог отвечать, так как орудия, направленные на «Плютон», были накрыты парусами упавшей бизань-мачты. Несмотря на успехи Королевского флота в других местах, некоторое время казалось, что «Белайл» был единственным британским кораблем, вынужденным защищаться, поскольку отступавшие французские и испанские корабли поливали его своим огнем. «Сан-Хусто» и «Сан-Леандро» сочли его удобной мишенью, так же, как и «Эгль», когда он смог оторваться от «Беллерофона». В четырнадцать десять Пол Николас, молодой лейтенант морской пехоты, "находился в это время под срезом полуюта, помогая управлять карронадой, когда крик ʻПолундра! Она падает!ʼ заставил меня поднять голову, и в тот же миг грот-мачта перевалилась через фальшборт прямо надо мной. От падения этой громоздкой массы задрожал весь корпус корабля". Те, кто находился на полуюте, были на волосок от гибели.

Французский корабль «Нэптюн» (капитан Эспри-Транкий Мэстраль) в конце концов был вытеснен британскими подкреплениями со своей позиции у «Темерера». В четырнадцать тридцать он приблизился к «Белайлу», занял позицию по его носу и к четырнадцати сорока пяти продольным огнем снес его фок-мачту и бушприт. Отказавшись сдаваться, «Белайл» поднял британский флаг, привязав его к пике, на обрубке фок-мачты. Но, как писал Николас, корабль не мог маневрировать для ответного огня: "Единственным средством, которое было в нашей власти, чтобы развернуть корабль бортом к противнику, были длинные весла, которые можно высунуть из орудийных портов; мы попытались, но безрезультатно, поскольку даже на кораблях под совершенным командованием они оказываются практически бесполезными".

Положение кораблей дивизии Коллингвуда на 14:15

Лейтенант Джон Оуэн вспоминал, что в это время "капитан, видя, как я ревностно выполняю свой долг, был достаточно любезен, чтобы вручить мне гроздь винограда, и, казалось, был доволен, когда я сказал ему, что наши люди действуют благородно и что корабль блестяще показал себя". Но, по словам Николаса, «Белайл» к этому времени был "просто качающейся на волнах посудиной, покрытой обломками".

Недалеко от него «Альхесирас» и «Тоннант» все еще продолжали сражаться. Борта обоих кораблей скрежетали друг о друга, и на нижней палубе приходилось откатывать пушки внутрь так, чтобы стволы не высовывались из портов, что увеличивало грохот и задымление внутреннего пространства. Учитывая критическое положение, адмирал Шарль Магон обошел «Альхесирас», подбадривая людей демонстрацией своего холодного мужества. Хотя он был бледен от потери крови после того, как осколок разорвал его бедро, он отказался покинуть бой для лечения.

На «Тоннанте» тридцатитрехлетний помощник квартирмейстера Джеймс Уайт из Сомерсета был командиром орудия на полуюте. Внезапно он обнаружил, что один из его больших пальцев на ноге висит на куске кожи. Он отрезал его ножом и перевязал рану шейным платком. Он не захотел спускаться вниз, подобно французскому адмиралу, с которым он сражался: "Нет, сэр, я не тот человек, чтобы спускаться вниз из-за пустяковой царапины. Мне хочется дать голодранцам еще несколько крепких пилюль, прежде чем мы покончим с ними". Мгновением позже, когда лафет его 18-фунтовой карронады был разбит, Уайт перешел на другое орудие.

Хотя грот- и крюйс-стеньги «Тоннанта» были сбиты некоторое время назад, товарищи Джеймса Уайта были полны решимости взять «Альхесирас» на абордаж, и немногие французы, все еще находившиеся на верхней палубе, были вынуждены отчаянно защищаться. Лоран Ле-Турнёр был тяжело ранен в плечо, штурманский офицер Пьер Леблон-Плассан и первый лейтенант Люк Морель — в грудь. От попадания тлеющих пыжей с «Тоннанта» загорелась кладовая боцмана, и три человека сгорели заживо, прежде чем пожар удалось потушить. Огонь перекинулся и на «Тоннант», и британцы использовали свой пожарный насос для тушения пожара на обоих кораблях.

Двадцативосьмилетний Дэниел Фицпатрик из Килкенни, которого в апреле наказали двадцатью четырьмя ударами плетью за кражу, перепрыгнул через зазор между бортами кораблей и вскочил на такелаж француза. Срезав один из четырех флагов «Альхесираса», он обвязал его вокруг пояса и бросился назад к «Тоннанту». В тот момент, когда он перебирался через борт, его подстрелили, и он упал в воду. К этому времени остатки обслуги 18-фунтовых орудий на верхней палубе «Альхесираса» и все, кто был в состоянии обслуживать орудия, собрались на нижней палубе у 36-фунтовых орудий. Пытаясь собрать своих людей для последней попытки абордажа, Магон получил пулю в грудь и упал замертво. Весть о гибели адмирала разнеслась по кораблю как раз в тот момент, когда бизань- и грот-мачты «Альхесираса» рухнули вместе с остававшимися на верху стрелками. Шлюпки обоих кораблей были разбиты вдребезги, поэтому тем, кто оказался в воде, оставалось только цепляться за обломки рангоута и надеяться выжить до того момента, когда стрельба прекратится.

Четырнадцать 36-фунтовых орудий французского корабля были сбиты с лафетов, а большинство орудий правого борта теперь были накрыты упавшими парусами. Они зарядили двойными ядрами те немногие носовые орудия, из которых можно было стрелять по «Тоннанту», и их залп серьезно повредил его корму, пробив ее ниже ватерлинии. Ответный залп из пушек «Тоннанта» окончательно заставил замолчать орудия французов.

Во главе со вторым лейтенантом Чарльзом Беннетом и лейтенантом морской пехоты Артуром Боллом абордажники «Тоннанта», ликуя, бросились вперед на «Альхесирас». Они нашли тело Магона у подножия трапа, ведущего на полуют, а затем столкнулись лицом к лицу с тяжело раненым Лораном Ле-Турнёром, который сдал корабль. На «Альхесирасе» погибли семьдесят семь человек и 142 были ранены. «Тоннант» потерял двадцать шесть человек убитыми и пятьдесят ранеными, каждый из которых был подробно записан в книге учета личного состава корабля. Корнуоллец Уильям Найт, которого трижды наказывали за пьянство во время короткого пребывания капитана Тайлера на корабле, покончил с пьянством навсегда.

В то время как абордажная партия «Тоннанта» овладевала потерявшим мачты «Альхесирасом», лейтенант Бенджамин Клемент направил огонь погонных орудий «Тоннанта» на «Монарку». По свидетельству Мануэля Феррера, «Монарка» набирала по три фута воды в час, при том, что всех, кого можно было, поставили на помпы для откачки воды. Вскоре после сдачи «Альхесираса» «Монарка» сделала то же самое, и флаги, которые ее капитан Теодоро де Аргумоса перед ранением прибил к мачте, были сняты.

Бенджамин Клемент окликнул «Монарку» и спросил, сдаются ли они. Ему ответили, что да, и он отправился на корму сообщить об этом первому лейтенанту Джону Бедфорду. Тот приказал ему взять шлюпку и отправиться на сдавшийся корабль. Клемент напомнил, что все их шлюпки повреждены, но "он сказал мне, что я должен попытаться; поэтому я отправился на ялике с двумя матросами. Мы не прошли и четверти пути, как ялик затопило". Клемент, не умевший плавать, запаниковал, но его спасли быстрые действия двух других мужчин, находившихся в лодке. Чарльз Макнамара, двадцатиоднолетний чернокожий доброволец с Барбадоса, находился на корабле уже почти год. Джон Маккей, шотландец тридцати восьми лет, был опытным квартирмейстером. Они обхватили Клемента с двух сторон и поддерживали его до тех пор, пока он не смог ухватиться за канат, закрепленный между кораблем и яликом. Макнамара поплыл на корабль за линем и закрепил его за подмышки Клемента. Затем матросы подняли Клемента на борт корабля через один из портов.

Не имея шлюпок, «Тоннант» был бессилен овладеть «Монаркой» или снять людей с «Альхесираса». Абордажная группа, поднявшаяся на его борт под командованием Чарльза Беннета, осталась на нем в качестве призовой команды, но их положение было бы более безопасным, если бы удалось снять часть французских офицеров и матросов.

Первые восемь кораблей Коллингвуда атаковали под углом семьдесят-восемьдесят градусов к линии строя противника. Корабли, сцепившиеся друг с другом, такие как «Тоннант» и «Альхесирас», потеряли ход и дрейфовали по ветру. Большинство остальных уваливались под ветер, чтобы избежать столкновения, уклониться от продольного огня или самим попытаться обстрелять продольным огнем противника. В результате концевые корабли дивизии Гравины, стремившиеся помочь своим товарищам в центре, стали держать курс не на север, а ближе к востоку. В результате замыкающие колонну Коллингвуда корабли оказались преследующими противника почти с той же скоростью, что и его корабли. Более того, из-за слабого ветра британские корабли под полными парусами имели преимущество в скорости хода не более одного узла перед теми, кто дрейфовал по ветру впереди них.

Это в какой-то мере объясняет то, почему они подошли на час или даже на два часа позже первых кораблей, прорвавших строй противника. Но наконец-то концевые корабли подошли, и численное преимущество Объединенного флота стало постепенно уменьшаться. К четырнадцати часам в этом районе разгорелся беспорядочный орудийный бой, и корабли Гравины разделились на две группы. «Сан-Ильдефонсо» и «Сан-Хуан», держась круче к ветру, направлялись к «Беллерофону». «Ашилль», затем «Принц Астурийский» и «Бервик» направились более под ветер, туда, где трехдечник «Аргонаута» сражался с британским «Ахиллом». С наветренной стороны подходили «Дредноут», «Тандерер» и «Дефенс». Стремясь внести свой вклад в сражение, которое буквально дрейфовало от них, некоторые из прибывших с опозданием британских кораблей вели малоэффективную дальнобойную стрельбу. Порой они попадали в своих. «Свифтшур» отстрелил флажной фал «Полифема», и капитану Редмиллу пришлось обратиться к капитану Резерфорду с просьбой прекратить обстрел своих кораблей.

«Тандерер» некоторое время обстреливал «Сан-Ильдефонсо», а затем приблизился к «Принцу Астурийскому». Такелаж «Сан-Ильдефонсо» уже был сильно поврежден в результате столкновения с «Ревенджем». Капитан Хосе де Варгас спустился вниз, раненный осколком в левую руку. Тиммерман доложил старшему офицеру Ансельмо Гомендио о сильной течи от нескольких пробоин ниже ватерлинии, и тот приказал послать людей от орудий на работу по откачке воды помпами. Одновременно также приходилось бороться с пожаром на квартердеке и полуюте. Джордж Хоуп на «Дефенсе» догнал «Бервика» и начал обстреливать его бортовыми залпами с близкого расстояния.

Косме де Чуррука на «Сан-Хуан-Непомусено» направлялся на помощь своему другу Дионисио Алькала Галиано, чей корабль «Багама» все еще обменивался выстрелами с «Беллерофоном», когда его перехватил «Дредноут» Джона Конна. Этому мучительно медленному трехпалубнику было приказано занять место между двумя колоннами. Под прямым руководством Коллингвуда, который еще неделю назад держал свой флаг на «Дредноуте», его экипаж натренировался давать три бортовых залпа за три с половиной минуты, что было непревзойденным показателем в британском флоте. Поскольку на этом корабле было более сотни орудий большего калибра, чем на «Сан-Хуане», то состязание оказалось крайне неравным.

Чуррука руководил маневром и огнем «Сан-Хуана» через рупор, экономно выбирая цели и концентрируясь на точном огне. Он как раз возвращался с носовой части, где давал указания наводить орудия на «Беллерофон», когда очередное вражеское ядро попало в него, угодив в верхнюю часть бедра и почти оторвав ему ногу. Его шурин, Хосе де Аподока, подбежал к нему, и Чуррука спокойно сказал: "Пепе, скажи своей сестре, что я умер с честью". Аподока передал слова Чурруки, что он умирает в мире с Богом и что хотел бы поблагодарить команду за мужественное поведение. Сначала Чуррука отказался покинуть квартердек, но, поняв, что ему придется передать командование, позвал своего неразлучного друга и старшего офицера Франсиско Мойуа, но обнаружил, что Мойуа только что был убит. Аподока обратился к штурманскому офицеру Хоакину Ибаньесу де Корбера, который отправил его на поиски старшего лейтенанта Хоакина Нуньеса Фалькона. Фалькон был тяжело ранен, но все равно явился. Чуррука умер в полном сознании.

Некоторое время «Сан-Хуан» продолжал сражаться, но около 250 членов его экипажа были убиты или ранены, а из мачт устояла только грот-мачта. Фалькон посовещался с Ибаньесом де Корбера и еще с двумя оставшимися в живых офицерами, и они решили сдаться. «Дредноут» послал шлюпку с призовой командой, чтобы принять капитуляцию, и двинулся к «Тоннанту», который находился теперь немного северо-восточнее.

В понедельник утром Антонио Алкала Галиано, чей отец командовал «Багамой», вместе со своей тетей отправился в Кадис на карете. Когда они ехали вдоль берега, на юге виднелись большие корабли, но не было видно ни дыма, ни боя. Они въехали в ворота Кадиса и вскоре узнали, при каких обстоятельствах флот вышел в море и что отцу Антонио, как и многим другим, не дали времени попрощаться. Антонио недолго пробыл в Кадисе и отправился в дом своего близкого друга, богатого купца Хосе Гутьерреса де ла Уэрта. Они только начали разговаривать, как пришел еще один посетитель и сказал, что им нужно как можно скорее подняться на крышу, потому что от дозорной башни поступил сигнал, что в пределах видимости происходит сражение.

Дом Гутьерреса был одним из самых высоких и имел удачно расположенный бельведер с беспрепятственным видом на южный горизонт. Антонио ощутил неприятный трепет, и ему стало не по себе при мысли о том, что придется наблюдать за битвой, но его "охватил какой-то необъяснимый порыв, и он вместе с остальными взобрался на башню". Когда они поднялись наверх, то увидели, что все остальные башни Кадиса переполнены людьми, жадно наводящими свои подзорные трубы на Трафальгар.

Битва, в которой, как он знал, сражался его отец, была едва видна на горизонте. С помощью мощной подзорной трубы, вспоминал Антонио, "можно было различить, несмотря на густой дым, отдельные корабли, лишенные мачт, что свидетельствовало о том, что бой начался уже некоторое время назад и что он был жестоким. Но это было все, что можно было узнать, и на этом мое воображение заработало, создавая видения ужаса и разрушения".

Дионисио Алькала Галиано расположил «Багаму» между «Беллерофоном» и «Колоссом» и в течение двух часов вел бой с ними обоими. Французский корабль «Свифтсюр» также сражался с «Колоссом», находясь ближе к нему, в то время как внимание «Беллерофона» было поглощено его длительной борьбой с «Эглем». Примерно в четырнадцать тридцать «Свифтсюр» потерял грот-стеньгу и отдалился от «Колосса» с большей частью замолчавшими орудиями, что позволило тому сосредоточить весь свой огонь на «Багаме». К несчастью для «Багамы», «Эгль» чуть раньше также потерял контакт с «Беллерофоном», и тот теперь тоже сосредоточил весь огонь на корабле Галиано. Каждый из этих английских кораблей находился на расстоянии около ста ярдов от «Багамы», а еще два британских корабля, «Орион» и «Дефайенс», надвигались на «Свифтсюр» и «Эгль». «Багама» оказалась в ужасно опасном положении.

Галиано, который ранее уже был ранен, подумывал о бегстве, как это начали делать другие корабли Объединенного флота, но решил, что если он это сделает, то вся их позиция в центре рухнет. Это было смелое, но фатальное решение, поскольку вскоре после этого на его палубу обрушился град британских книппелей и картечи. Из-за близко пролетевшего ядра из рук Галиано выпала подзорная труба, и он покачнулся. К нему кинулся старшина капитанского катера, чтобы поднять трубу, но когда он передавал её обратно капитану, очередное пушечное ядро разрубило его пополам, обдав Галиано кровью. Мгновением позже еще одно ядро снесло верхнюю часть черепа Галиано. Его люди набросили на тело капитана испанский флаг, и вскоре потеряли присутствие духа.

Такелаж «Багамы» пострадал настолько, что корабль не смог бы спастись бегством, даже если бы захотел. Бизань- и грот-мачта упали, а вода в трюме поднималась. Новый командир, Томас де Рамери, вскоре был ранен, и командование принял Роке Гуручета. Он собрал офицеров на совет, и они решили сдаться. Молоденького гардемарина Алонсо Бутрона — которому погибший Галиано велел ни за что не сдаваться — унесли раненым, а охраняемый им флаг был сбит. Испанцы развесили британские флаги на тех частях корабля, которые были обращены к их противникам. «Колосс» и «Беллерофон» немедленно прекратили огонь по «Багаме». В пределах нескольких минут и на расстоянии в нескольких сотнях ярдов Испания потеряла двух своих самых выдающихся мореплавателей и исследователей — Галиано и Чурруку. В то время как некоторые другие корабли отступили, они с исключительным мужеством сражались до конца, даже несмотря на то, что само это сражение происходило вопреки их здравомыслящим размышлениям.

"Следует признать, что доны сражались в этом бою не хуже французов; и если мореходство и доблесть заслуживают похвалы, то они имеют полное право на таковую в равной степени", — писал Уильям Робинсон, который на «Ревендже» имел личный опыт решительного сопротивления со стороны «Сан-Ильдефонсо» и «Принца Астурийского». Другие испанские корабли, находившиеся в первых рядах, сражались до тех пор, пока не были выведены из строя настолько, что не могли больше вести огонь, и заплатили немалую цену кровью, особенно кровью своих квартердечных офицеров. Обычно уступая в интенсивности орудийного огня, испанцы отстояли национальную честь, несмотря на все свои сомнения в разумности участия в сражении.

Увидев, что на «Багаме» появились британские флаги, капитан «Колосса» Джеймс Моррис переключил внимание на другое. Экипаж французского корабля «Свифтсюр» восстановил контроль над кораблем, и капитан Шарль-Эзеб Л'Опитальер-Виймадрен попытался обстрелять продольным огнем корму «Колосса». Тот отреагировал вовремя. Как писал Моррис, "мы, развернувшись быстрее, получили лишь несколько попаданий из его орудий левого борта, прежде чем дали залп из всех орудий правого борта, который снес его бизань-мачту". В этот момент появился «Орион» Эдварда Кодрингтона.

Кодрингтон приближался к месту сражения и наблюдал за происходящим, решив не открывать огонь до тех пор, пока не окажется достаточно близко, чтобы нанести значительный урон стóящей цели. Он считал, что "поскольку мы были единственным кораблем, не открывавшим еще огонь... мы были единственными людьми, которые могли оценить целостную картину этой грандиозной и ужасной сцены". Она произвела на него такое впечатление, что он позвал всех своих лейтенантов, чтобы они разделили его с ним. Он шел, оставляя слева «Санта-Анну» и «Ройал-Суверен», а справа — скопление полуразбитых кораблей «Тоннант», «Альхесирас», «Монарка» и «Марс». Выстрелы с кораблей обеих сторон "летели на нас, как град", но почти не причиняли вреда. Экипаж был очень дисциплинированным, и только один офицер раздражал Кодрингтона тем, что постоянно надоедал с просьбой открыть огонь.

Когда он подошел к «Свифтсюру», Кодрингтон счел, что наконец-то нашел подходящую жертву для пушек «Ориона», "и, подойдя вплотную к его корме, мы всыпали ему такую дозу, что снесли все три его мачты и заставили его спустить свои флаги. Неоднократно указывая своим людям на бесполезную трату боеприпасов на примере других кораблей, я имел прекрасную возможность убедить их в пользе хладнокровной сдержанности".

Виймадрен на борту «Свифтсюра», несомненно, оценил этот урок: он посчитал, что это был трехдечник, "и поскольку в это время был почти штиль, у него было время выпустить в меня три бортовых залпа, которые сбили мою грот-мачту, снесли гакабортное ограждение, штурвал и опрокинули большую часть орудий на главной палубе". Хирург «Свифтсюра» докладывал о том, что на орлопдеке и даже в трюме больше нет места для раненых. Некоторое время Виймадрен огрызался с нижней орудийной палубы, но вскоре он спустил свой флаг. Когда британцы радостно завопили, французам стало ясно, что день заканчивается поражением.

Кодрингтон поступил именно так, как учил Нельсон — решительно вмешался в бой Джеймса Морриса в тот момент, когда тому была крайне необходима поддержка. На «Колоссе» было 40 убитых и 160 раненых — самые большие потери среди британских кораблей. Когда Моррис разворачивал свой корабль к ветру, упала бизань-мачта. Вряд ли он смог бы внести еще какой-нибудь вклад в сражение, но он уже разгромил три вражеских корабля, и это можно считать лучшим результатом британской стороны.

Нанеся последний удар по «Свифтсюру», Кодрингтон направился к флагманскому кораблю адмирала Гравины «Принцу Астурийскому», решив атаковать его спереди. Но огонь «Дредноута» не позволил «Ориону» приблизиться к испанскому трехдечнику. Поэтому Кодрингтон "вынужден был в течение значительного времени заниматься тем, что всегда вызывает у меня тревогу, — перестрелке на значительном расстоянии, и весь вред, который мы получили, исходил от упомянутого «Принца Астурийского»".

«Принц Астурийский» попытался развернуться так, чтобы иметь возможность обрушить на «Орион» полный бортовой залп. Чтобы избежать этого, Кодрингтон повернул левей, не отвечая на огонь испанцев, но его предыдущие выстрелы нанесли тем серьезный урон. Адмирал Гравина был ранен в левую руку картечью именно от тех выстрелов.

После того, как «Эгль» отнесло от «Беллерофона», на британце остались стоящими только нижние мачты — все стеньги были снесены вражеским огнем. Он открыл огонь по «Сан-Хуан-Непомусено» и вскоре с облегчением увидел, что «Дредноут» также вступил с ним в бой. Затем он сражался с «Монаркой» и «Багамой», пока те оба не спустили флаги.

За десять часов до этого Уильям Камби был разбужен, чтобы увидеть мачты противника на горизонте. Теперь он исполнял обязанности капитана. Он отправил лейтенанта Эдварда Томаса, мичмана Генри Уокера и восемь матросов овладеть «Монаркой». В этот момент хирург прислал ему сообщение о том, что кокпит сильно переполнен ранеными, и попросил разрешения использовать капитанскую каюту для проведения ампутаций. Камби предупредил, что они должны будут эвакуироваться обратно на орлопдек, если повторится вражеский огонь.

Первого из раненых уже несли по трапу на квартердек, когда Камби подошел к тому же трапу, чтобы спуститься вниз. "С самого начала боя я придерживался неизменного правила избегать разговоров с ранеными товарищами и друзьями, — вспоминал Камби, — не желая проявлять свои личные чувства в тот момент, когда все мои силы направлены на выполнение общественного долга". Он прошел мимо Овертона, не сказав ни слова. Но прямо на его пути оказался Уэмисс, "и, не желая, чтобы он принял за недоброжелательность мое молчание, я сказал: ʻУэмисс, мой добрый друг, мне жаль, что вы ранены, но я верю, что вы справитесьʼ, на что он ответил с максимальной бодростью: ʻЭто всего лишь царапина, и мне придется извиниться перед вами за то, что я покинул палубу по такому пустяковому поводуʼ. В этот момент он был внесен в каюту, где ему предстояла ампутация правой руки!" Уэмисс выжил и стал подполковником.

Примерно в это время «Дефайенс» наткнулся на сильно поврежденный «Эгль». Он встал рядом, и они с близкого расстояния обстреливали друг друга из пушек, пока огонь «Эгля» не ослабел. По словам подштурмана Джеймса Спратта, молодого ирландца, командовавшего абордажниками «Дефайенса», наступила жуткая пауза, пока они наблюдали друг за другом. Остальные офицеры «Дефайенса», которые почти все были шотландцами, готовили своих людей к абордажу, а противник готовился отразить их, и "каждый смотрел на другого с оружием в руках, нетерпеливо ожидая встречи". Проблема заключалась в том, что, из-за предыдущей дуэли «Дефайенса» с «Принцем Астурийским» и долгой схватки «Эгля» с «Беллерофоном», "шлюпки обоих кораблей были прострелены и стали бесполезными". Они задумались, как преодолеть расстояние между кораблями.

Спратт спросил у капитана Филипа Дарема разрешения подняться на вражеский борт вплавь, "поскольку я хорошо знал, что 50 или 60 абордажников, которых я обучал в течение нескольких лет, умеют плавать как акулы". Сначала Дарем возражал, "говоря, что я слишком шустрый", но в конце концов согласился. Спратт крикнул: "Эй вы, мои храбрецы, кто умеет плавать, следуйте за мной", и "перевалился через правый борт с тесаком в зубах и томагавком за поясом". Он доплыл до кормы «Эгля», "где, используя цепную оснастку руля, я забрался через кормовой порт в кондуктóрскую кают-компанию". Но он был один. По какой-то причине его люди не последовали за ним.

Без сомнения, Спратту помогла неожиданность его появления, и он пробился на полуют и, "показав себя команде нашего корабля с вражеского гакабортного планширя, я подбодрил их, надев шляпу на острие своего тесака". В этот момент Дарему удалось подвести «Дефайенс» к борту француза, и его боцман, Уильям Форстер, подал канаты, соединившие оба корабля. При этом он погиб, "получив от стрелка с фор-марса пулю в грудь, а когда его понесли вниз, в него попала вторая пуля, окончательно прикончившая его".

Подразделение Спратта перескочило на «Эгль» и стало пробиваться к нему. Они вовремя успели прийти на помощь одинокому ирландцу. Спратт в одиночку вел бой с тремя гренадерами с примкнутыми штыками. Он пронесся на сигнальном фале над их головами и убил двоих, прежде чем они успели среагировать. Третьего он схватил за шею и перебросил через край палубы, но француз в падении потянул Спратта за собой. Спратт приземлился сверху, а гренадер сломал себе шею, ударившись о палубу квартердека. Там происходила отчаянная схватка. Экипаж «Эгля», которым теперь командовал лейтенант Луи Гюиссье, решительно защищал свой корабль. Меткие стрелки 67-го полка продолжали обстреливать британских моряков и бросать гранаты с высоты. В рукопашной схватке преимущество было на стороне французов. Первая волна британских абордажников была сильно потрепана и отброшена назад. Друг Спратта, первый лейтенант Томас Саймонс, был застрелен стрелком.

Видя, что «Эгль» еще не готов сдаться, Дарем снова открыл орудийный огонь. Ответ со стороны французов был слаб, так как большинство его орудий были повреждены. Летевшие вместе с ядрами горящие пыжи «Дефайенса» причинили возгорание в кают-компании французского корабля. Затем в дело вступил второй отряд британских абордажников, и эти свежие подкрепления окончательно переломили ситуацию. Спратт был свидетелем того, как рыжеволосый сучильщик из Дублина сражался с мощным французом. Они уставились друг на друга, потом оба выстрелили из пистолетов и промахнулись; затем они стали драться на тесаках, а потом перешли к рукопашной схватке. Француз нащупал лежавший на палубе пистолет и прострелил ирландцу тело, но дублинец убил его ножом.

Вскоре на палубе остался один французский офицер, прикрывавший бегство своих подчиненных. Когда ж и он попытался спуститься в люк, его схватили "двое наших людей с вскинутыми томагавками". По словам Спратта, француз "запросил пощады и бросился мне в ноги, и я был вынужден прикрыть его, чтобы спасти от наших людей, которые были готовы вынуть из него душу".

Когда Спратт поднялся на ноги, один из гренадеров бросился на него с примкнутым штыком. Спратт парировал удар абордажным тесаком. Гренадер отступил на пару шагов и поднял мушкет, чтобы выстрелить. Спратт тесаком отклонил ствол вниз, так что предназначавшаяся для груди пуля попала в выдвинутую вперед правую ногу и раздробила кость. "Я почувствовал что-то вроде удара электричеством и бросился на него, но нога подвернулась, и я голенью ударился о палубу". Спратт "забрался между двумя орудиями на квартердеке, прижавшись спиной к фальшборту, чтобы не быть атакованным сзади, и тут же на меня вновь напал мой старый мучитель спереди и еще двое с каждой стороны". Он крикнул о помощи, и, так как дым рассеялся, его люди "увидели мое опасное положение и проткнули моего мучителя, чуть не насадив меня на тот же вертел".

Лейтенант Гюиссье увидел, что к нему приближаются еще три британских корабля, и решил, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Примерно в пятнадцать тридцать он сдался. Добрая половина его людей была убита или ранена в отважной схватке с двумя британскими кораблями. Где-то в ходе боев 67-й полк потерял имперского орла, но полковое знамя было спасено полковником Жакмэ.

Когда был спущен французский флаг, Спратт отправил с ним чернокожего матроса — одного из своих абордажников — капитану Дарему. Спратт ослабел от тяжелой работы и потери крови. Он попытался вернуться на свой корабль с помощью одного из канатов для подъема шлюпок, но не попал на палубу и спрыгнул больно, но удачно на поднятую крышку орудийного порта. Оттуда его вытащили товарищи и отнесли к Уильяму Бернетту, отличному корабельному хирургу, ветерану Сан-Висенте и Нила.

Филипп Дарем послал на «Эгль» лейтенанта Джеймса Пурчеса с призовой командой, которая позже была усилена. Капитан Гурреж и многочисленные раненые были оставлены на «Эгле» в руках французских хирургов.

Члены экипажа «Белайла», увидев сквозь дым приближающийся трехдечник, поняли, что так или иначе их судьба предрешена. В зависимости от того, друг это или враг, они будут спасены или должны будут сдаться. Примерно пятая часть экипажа была ранена, верхняя палуба была в основном покинута, но, к счастью для тех, кто укрылся внизу, пока не находилось ни одного нового вражеского корабля, который мог бы подойти вплотную и пробить корпус. Пол Николас вспоминал, "с какой тревогой все взоры обращались к этому грозному объекту, который должен был либо избавить нас от непрошеных соседей, либо сделать наше положение отчаянным. С часу дня мы почти не видели британских флагов, и невозможно выразить наше волнение, когда изменение курса чужака показало нам белый флаг".[65]

Они были спасены. Приближающийся трехдечник оказался «Дредноутом». Он прошел в стороне, но два корабля, шедшие с ним, не свернули. Люди с британского «Свифтшура» забрались на такелаж и радостно кричали, проходя мимо «Белайла», а затем направились к «Плютону», заставив Космао отступить. Вскоре после этого «Полифем» отогнал «Нэптюн» капитана Местраля. «Белайл» прекратил огонь "и направил людей на уборку палуб от обломков и ремонт повреждений". Но расслабляться было нельзя. С подветренной стороны корабли выстраивались в подобие боевой линии, а с севера, что представляло еще большую опасность, виднелись свежие корабли адмирала Дюмануара.

Каждую сдачу вражеского корабля, которую они видели, моряки «Виктори» приветствовали радостными криками. Однажды Нельсон спросил, что это за возгласы, и тяжелораненый лейтенант Джон Паско, лежавший рядом с ним, приподнялся и обрадовал адмирала, сказав, что очередной корабль противника спустил флаг. Скотт и Берк пытались убедить его, что он поправится и сам принесет в Британию весть о великой победе, но Нельсон был уверен в том, что он умирает. Он также очень переживал за Харди. Битти часто посылал сообщения с просьбой прислать Харди, и когда тот не появлялся, Нельсон подозревал, что от него скрывают гибель Харди. "Неужели никто не приведет ко мне Харди? Его наверняка убили! Он точно погиб".

Затем спустился адъютант Харди, Ричард Балкли, с сообщением, что Харди "воспользуется первым же благоприятным моментом, чтобы посетить его светлость". "Напомните обо мне своему отцу", — сказал Нельсон Балкли. Примерно через час и десять минут после ранения Нельсона долговязый кэптен наконец появился, склоняя голову под низким подволоком тускло освещенного кокпита. Присутствующие пытались потом вспомнить, что именно было сказано.

"Ну, Харди, как идет сражение? Благоприятен ли этот день для нас?"

"Очень хорошо, милорд. Мы захватили двенадцать или четырнадцать кораблей противника, но пять кораблей авангарда изменили курс и, похоже, намереваются вступить в бой с «Виктори». Поэтому я вызвал к нам два-три свежих корабля, и не сомневаюсь, что мы устроим им взбучку".

"Надеюсь, ни один из наших кораблей не получил серьезных повреждений, Харди?"

"Нет, милорд, не волнуйтесь".

"Я покойник, Харди. Я быстро слабею, и скоро все будет кончено. Подойдите ко мне поближе. Прошу вас, передайте моей дорогой леди Гамильтон мой локон и все остальные вещи, принадлежащие мне".

Харди выразил надежду, что Нельсон еще выживет.

"Нет, это невозможно. Моя спина пробита насквозь, Битти подтвердит".

Харди вернулся на палубу. В настоящее время он командовал дивизией Нельсона, и отправил послание Коллингвуду, в котором он рассказал о случившемся. Битти снова навестил Нельсона, но тот велел ему заняться менее безнадежными делами: четверо сиделок при нем делали все, что можно было сделать.

Харди видел, что Дюмануар повернул часть своих кораблей, и дал сигнал кораблям поблизости приводиться к ветру левым галсом. «Левиафан», «Конкерор», «Нептун» и «Агамемнон» начали выстраиваться в неровную линию и двигаться на север между кораблями Дюмануара и «Райо», «Св. Франциском Ассизским», «Героем» и «Сан-Августином».

В своем плане сражения Нельсон предусмотрел два этапа. На первом он должен был изолировать и захватить вражеского адмирала, в то время как Коллингвуд, используя превосходство в численности, разгромит тылы противника. На втором этапе его собственные корабли разгромят вражеский авангард, а Коллингвуд позаботится о защите призов от врагов, которые все еще находятся в строю. Первый этап сражения, в котором Нельсон рассчитывал одержать "победу до того, как авангард противника сможет оказать помощь арьергарду", был выигран. Однако с наветренной стороны и с тыла, где Коллингвуд захватил не двенадцать, а шестнадцать кораблей, все еще оставались боеспособные вражеские силы, и второй этап был еще не завершен. Решительное вмешательство свежих вражеских кораблей могло еще изменить ситуацию.

Глава 16 Победа или смерть

По словам Джеймса Мартина, ему и его товарищам на «Нептуне» хватило нескольких минут для "понимания, что корабли Вражеского авангарда поворачивают и движутся в Нашу сторону, чтобы поддержать своего адмирала". Пять свежих кораблей, очевидно направлявшихся прямо на них, представляли собой тревожащее зрелище. Мартин считал, что "если они сблизятся с нами, нам останется только пойти на Дно, поскольку Смерть или Победа — таково было единодушное решение нашей команды". Но на помощь «Нептуну» быстро подоспели «Левиафан», «Конкерор» и «Агамемнон», которые вместе образовали заслон с севера.

В меморандуме Нельсона капитанам были даны инструкции по защите призов и своих собственных поврежденных кораблей от новых атак противника. Они адаптировали их к текущей ситуации. «Африка», «Британия», «Аякс» и «Орион» расположились между еще не вступавшими в бой кораблями противника и поврежденными флагманами обеих сторон. Британские фрегаты приступили к оказанию помощи поврежденным трехдечникам, отбуксировывая их на позиции, в которых они могли бы защитить себя. Далее к югу «Дредноут», «Тандерер», «Свифтшур» и «Полифем» угрожали отступающему «Принцу Астурийскому», а «Принц» подошел почти на дистанцию открытия огня.

Внутри этого защитного кордона остальные британские корабли завершали уничтожение противостоящих им вражеских кораблей. «Ахилл» Ричарда Кинга завязал бой с уже поврежденным «Аргонаута» Антонио Парехи и после острой схватки заставил замолчать его пушки и ранил его капитана. Кинг пытался принудить к сдаче испанский корабль, когда из облака дыма показался французский «Ашилль». Его последний командир суб-лейтенант Шарль Кошар вывел свой корабль на позицию открытия продольного огня кормы корабля Кинга, и произвел несколько нестройных залпов. Но вскоре на помощь Кингу пришел «Полифем». Его огнем была сбита бизань-мачта и повреждено рулевое управление французского «Ашилля». Затем Полифем занял позицию, которая лишала французский корабль любой возможности бегства к остаткам вражеской эскадры, которые формировали боевой строй с подветренной стороны. Он сбил фок-рей «Ашилля» и зафиксировал развитие пожара на фор-марсе. Орудия «Ашилля» прекратили стрельбу, и с «Полифема» заметили, что с кат-балки француза размахивают «Юнион-Джеком», поэтому он направилась прочь, чтобы оказать помощь кому-нибудь другому.

Французский «Бервик» потерял своего капитана Жана Филоль де Кама, книппелем разрубленного пополам. Сбежав от «Дефенса» с бизань-мачтой, упавшей за борт, он натолкнулся на британского «Ахилла» Ричарда Кинга. Завязался еще один ожесточенный бой. Корабль Джорджа Хоупа «Дефенс» присоединился к «Ревенджу», обстреливавшему уже поврежденный «Сан-Ильдефонсо», и вместе они сбили его бизань- и грот-мачту. На нем погибли тридцать четыре человека и 126 были ранены. Старший офицер Ансельмо Гомендио спустился вниз, чтобы сообщить раненому капитану Варгасу свое мнение о необходимости сдаться. «Сан-Ильдефонсо» спустил свои флаги, которые висели на корме, и кто-то помахал «Юнион-Джеком», давая понять, что они сдаются. Сразу после того, как шлюпка с «Дефенса» доставила на испанца призовую команду, его фок-мачта упала за борт.

Ни одному из британских кораблей не удалось принудить к сдаче мощный флагманский корабль Гравины «Принц Астурийский». Эдвард Кодрингтон попытался подойти поближе, но "мы не смогли приблизиться к нему и его сторонникам на расстояние трех кабельтовых (600 ярдов)". Сначала на его пути оказался громоздкий «Дредноут», а затем «Британия» начала обстрел по его курсу, стреляя по кораблю Гравины с очень большого расстояния. А собственная артиллерия «Принца Астурийского» довольно успешно отражала нападающих. Между тем там укрепляли поврежденную грот-мачту и пытались прийти на помощь пострадавшего, но еще не сдающегося «Аргонаута». С испанского флагмана спустили на воду шлюпку с лейтенантом, чтобы тот в случае необходимости принял на себя командование кораблем, по всей видимости, оставшегося без офицеров.

Эта задержка позволила «Принцу», последним из английских трехпалубников вступившим в бой, подойти на расстояние стрельбы картечью. Продольный огонь двух бортовых залпов буквально зачистил кормовые палубы испанского флагмана. Начальник штаба Антонио де Эсканьо, принявший на себя командование после ранения Гравины, был ранен в ногу и потерял сознание от потери крови. Его флаг был сбит огнем, и на некоторое время «Принц Астурийский» перестал отстреливаться и попытался уйти от британцев, бросившихся преследовать его.

Его спасло вмешательство «Нэптюна» и «Сан-Хусто». При поддержке «Сан-Леандро» и «Плютона» они сомкнулись вокруг флагманского корабля и отбросили британских противников. Через несколько минут Эсканьо пришел в себя и приказал поднять флаг. Но в результате всех этих действий «Аргонаута» остался позади. В последнем бою этот прекрасный испанский восьмидесятипушечный корабль потерял перо руля и получил несколько пробоин подводной части корпуса. Его такелаж был настолько поврежден, что мачты едва держались, и он не мог двигаться. Окруженный британцами и брошенный своими, он стал четырнадцатым кораблем, сдавшимся в плен.

«Принц Астурийский» собрал вокруг себя группу поврежденных, но еще пригодных к плаванию кораблей, а «Эндомтабль», «Монтаньес» и «Аргонавт» отстали от них. Их проблема заключалась в том, что они находились с подветренной стороны от сражения и не могли идти прямо против ветра, чтобы вмешаться там, где британцы были наиболее уязвимы.

Нельсон терял чувствительность в нижней части тела — этот симптом он вспомнил из случая с человеком, который умер на «Виктори» несколькими месяцами ранее от травмы позвоночника. Он сказал Битти, что испытывает такую сильную боль, что хотел бы умереть. "И все же, — добавил он, — хотелось бы пожить еще немного". После паузы в несколько минут он добавил тем же тоном: "Что стало бы с бедной леди Гамильтон, узнай она о моем положении?"

Харди второй раз спустился в кокпит. Он сжал руку Нельсона, поздравляя его с блестящей победой, которая "была полной, хотя он не знал точно, сколько врагов было взято в плен, поскольку невозможно было отчетливо видеть каждый корабль". Он был уверен, что их было четырнадцать или пятнадцать.

"Это хорошо, но я рассчитывал на двадцать, — сказал Нельсон, а затем решительно добавил: — На якорь, Харди, на якорь!"

Харди ответил, что, по его мнению, теперь делами должен заняться Коллингвуд.

"Нет, пока я жив, надеюсь. Харди! — воскликнул Нельсон, пытаясь встать. — Вставайте на якорь, Харди".

"Подать сигнал, сэр?" — спросил Харди.

"Да, раз я живой, то приказываю встать на якорь".

Он сказал Харди, что рассчитывает прожить еще несколько минут, а затем продолжил тихо: "Не выбрасывайте меня за борт, Харди".

"О, нет! Конечно, нет".

"Тогда вы знаете, что делать. И позаботьтесь о моей дорогой леди Гамильтон, Харди. Позаботьтесь о бедной леди Гамильтон. Поцелуйте меня, Харди".

Капитан опустился на колени и поцеловал его в щеку. Его светлость сказал: "Теперь я удовлетворен. Слава Богу, я выполнил свой долг". Харди постоял минуту или две в молчаливом раздумье. Затем он снова опустился на колени и поцеловал лоб его светлости.

Нельсон спросил: "Кто это?"

Капитан ответил: "Это Харди".

"Да благословит вас Бог, Харди!"

Проведя восемь минут в кубрике, Харди вернулся на квартердек. Нельсон попросил Шевалье перевернуть его на правый бок, а затем сказал: "Лучше бы я не покидал палубу, потому что скоро меня не станет". Он дышал с трудом, голос его был слабым, и он то и дело терял сознание.

В северной части сражения эскадра Дюмануара разделилась на три группы. Адмирал на своем восьмидесятипушечном «Формидабле», возглавляя строй кораблей в составе «Монблана», «Дюге-Труэна» и «Сципиона», держался ближе к ветру и, проходя мимо группы британцев, в которой был «Нептун», обменялся с ними несколькими залпами на значительном расстоянии. Испанский же «Нептуно», следовавший позади французских кораблей, направлялся прямо к «Сантисима-Тринидаду». Да, они шли на помощь, но было уже слишком поздно. Неуверенность, растерянность, плохая видимость, технические трудности с поворотом при отсутствии ветра и, возможно, некоторая трусость задержали корабли арьергарда (ставшего после поворота на север авангардом) до такой степени, что Нельсон выиграл сражение в центре поля сражения до того, как они смогли вмешаться. Подойдя ближе, Дюмануар удостоверился, что их флагманы практически полностью уничтожены, и решил, что ничем не сможет им помочь. К облегчению Джеймса Мартина и его товарищей, он не стал сближаться с «Нептуном».

Вместо этого он нацелился отрезать «Минотавр» и «Спартиат», концевые корабли в строю дивизии Нельсона, которые все еще не достигли линии противника. Это ему не удалось. При усиливавшемся вест-зюйд-весте[66], наполнившем паруса, «Минотавр» и «Спартиат» успели пройти первыми, и, проходя близко по носу «Формидабля», дали продольный залп по его полубаку, нанеся многочисленные потери живой силы и несколько пробоин в подводной части корпуса. Затем они пошли под марселями вдоль французской линии, обмениваясь с дальней дистанции бортовыми залпами с каждым французским кораблем по очереди.

Миновав «Спартиат» и «Минотавр», «Формидабль» вступил в перестрелку с дальней дистанции с «Виктори» и «Марсом», которым удалось ввести в строй ранее поврежденные орудия. «Ройал-Суверен», буксируемый фрегатом «Эвриал», присоединился к ним, а «Темерер» освободился от «Редутабля» и «Фугё» и открыл огонь орудиями правого борта по дюмануаровским кораблям. Расстояние между ними было весьма велико, и Харви посчитал, что он не причинил тем никакого вреда. По словам Жан-Жака Люка, выстрелом с одного из кораблей Дюмануара был тяжело ранен в ногу британский мичман Уильям Питтс, находившийся на призовом «Редутабле». Французский хирург Ален Бохан перенес его вниз, чтобы ампутировать ногу, но вскоре тот умер. «Тоннант» и «Беллерофон» также ухитрились открыть огонь, когда Дюмануар проходил мимо. По словам мичмана Генри Уокера, находившегося на борту испанского приза, ответный огонь французских кораблей попал в «Монарка», а также в «Беллерофон».

Около шестнадцати часов Коллингвуд подал сигнал «Дредноуту» и находившимся рядом с ним другим британским кораблям повернуть круче к ветру левым галсом. «Дредноут», «Тандерер» и «Ревендж» отвернули от флагманского корабля Гравины «Принц Астурийский» и предоставили поддержку наветренным кораблям. Вид этих относительно неповрежденных кораблей окончательно отбил у Дюмануара охоту к попытке вернуть захваченные британцами призы. Около шестнадцати тридцати он прекратил огонь и направился со своими четырьмя кораблями на зюйд.

Положение кораблей на 17:15 — конец сражения

Другие корабли Дюмануара не последовали за ним. «Райо» и «Св. Франциск Ассизский» намеревались прийти на помощь «Принцу Астурийскому», когда увидели, что ему угрожает опасность, но сильная британская эскадра преградила им дорогу. После непродолжительной перестрелки они вместе с «Героем» ушли на северо-восток к группе дружественных кораблей, скопившихся с подветренной стороны.

Оставшиеся три корабля дивизии Дюмануара — «Энтрепид», «Нептуно» и фрегат «Корнелия» — упрямо продолжали двигаться на юг. Когда они подошли достаточно близко, стало ясно, что «Буцентавр» и «Редутабль» сильно повреждены и, вероятно, сдались. Тем не менее капитан Луи Энферне заявил своим офицерам, что намерен спасти Вильнёва, переправить его на борт «Энтрепида» и собрать вокруг себя те корабли, которые еще способны сражаться. Огюсту Жикелю было очевидно, что затея безумна, но он понимал, что и Энферне тоже это знает. Проект был лишь предлогом для того, чтобы вступить в бой ради своей чести, чтобы никто не мог сказать, что «Энтрепид» без боя вышел из сражения.

Подчиненные Энферне, похоже, разделяла его желание сражаться. Многие из них были вместе с 1802 года и вместе пережили ужасы Санто-Доминго. По словам Жикеля, "наш экипаж был недостаточно силен, но, по крайней мере, он был хорош, чего нельзя было сказать об экипажах испанских судов".

Их корабль был одним из тех, что Наполеон забрал у Испании несколькими годами ранее. Корабль шел медленно, потому что его долго не могли поставить в док, и, на взгляд французов, он был слишком легко построен и плохо вооружен: "Хотя он должен был быть восьмидесятипушечным, его корпус был настолько слабым, что он был вооружен только 24- и 18-фунтовыми пушками, вместо того, чтобы нести тридцатишестифунтовые и двадцатичетырехфунтовые".

«Корнелия» была единственной из фрегатов Вильнёва, который попытался выполнить приказ адмирала и принять участие в бою. Ее капитан, де Мартенан, также решил спасти «Буцентавр».

Впереди них шел «Сан-Августин» Фелипе Кахигаля. Он находился гораздо ближе других к «Сантисима-Тринидаду» и быстрее отреагировал на приказ прийти на помощь. Он сильно пострадал во время артиллерийской перестрелки с «Британией» и теперь оказался в одиночестве под огнем нескольких британских кораблей, из которых «Левиафан» пытался подойти ближе, чтобы добить его. Когда «Левиафан» приблизился на расстояние ста ярдов, Кахигаль переложил руль «Сан-Августина» на правый борт, надеясь нанести продольный удар по британскому кораблю спереди. Увидев опасность, капитан Генри Бейнтан переложил штурвал на левый борт, и, поскольку он был более ходким, то «Левиафан» среагировал быстрее. Орудия британского корабля вступили в бой первыми, и Бейнтан с расстояния менее пятидесяти ярдов произвел великолепно точный бортовой залп двойными ядрами в правую раковину «Сан-Августина», сбив бизань-мачту с развевавшимися на ней флагами.

Теперь Бейнтан опасался, что «Сан-Августин» сможет пройти под его кормой и проделать подобное уже с ним. Такелаж «Левиафана» был настолько поврежден, что он не мог замедлить ход, убрав паруса, чтобы предотвратить это. Поэтому он продолжил движение и, положив руль на правый борт, навалился на «Сан-Августин» так, что утлегарь испанского корабля запутался в такелаже его грот-мачты. Умело поставив свой «Левиафан» в позицию, позволяющую обстреливать «Сан-Августин» спереди, он обрушил всю силу бортового залпа на испанский корабль, который мог ответить лишь несколькими орудиями.

После получасового обстрела с расстояния нескольких ярдов первый лейтенант «Левиафана» Эйлс Мауншер повел абордажную группу на «Сан-Августин» и быстро захватил его. При этом погибли только два человека, один из которых — морпех Питер Смит — оказался зажатым между бортами двух кораблей. Кахигаль оценил потери своего корабля в 180 убитых и 200 раненых, и хотя он удвоил число погибших, потери были действительно тяжелыми.

Пока «Левиафан» брал на абордаж «Сан-Августин», «Энтрепид» Луиса Энферне наконец-то оказался в гуще сражения. Слабая 64-пушечная «Африка» попыталась перехватить его, но свежий экипаж «Энтрепида» сумел подавить её, и пушки британского корабля замолчали. Во время наступившего затишья Жикель предложил молодому гардемарину, стоявшему рядом с ним, стакан вина. Рука юноши так сильно дрожала, что он расплескал его. Его лицо было спокойным, и поведение мужественным, но он посчитал, что это свидетельство его страха унизило его. Жикель взял его за руку и заверил в своем уважении к юноше, сказав ему, как хорошо ему удается скрывать свои эмоции.

«Левиафан» с поврежденным рулевым устройством и разодранным такелажем оказался в уязвимом положении перед новым противником, но «Энтрепид» проскочил мимо — его капитан все еще намеревался отбить «Буцентавр».

Эдвард Кодрингтон с «Ориона» поставил лиселя, чтобы снова прийти на помощь, на этот раз «Левиафану». "Видя, как к «Левиафану» приближаются французы из их робкого авангарда, я поспешил ему на помощь, и если бы мне удалось пройти сквозь огонь наших друзей, я бы быстрее добился своего", — писал он Бейнтану в следующую субботу. Он не хотел, чтобы последний французский приз смог улизнуть. Но в очередной раз его попыткам пройти помешал неточный огонь других британских кораблей, стрелявших с большого расстояния. "После нескольких бесплодных попыток пройти мимо одного или двух наших кораблей, которые вели огонь с дальнего расстояния, мне удалось, обстенив паруса, пройти под кормой «Аякса», а затем, поставив все паруса, пройти по носу «Левиафана»". Когда «Орион» проходил мимо «Левиафана», где люди занимались текущим ремонтом повреждений, Бейнтан радостно приветствовал Кодрингтона "и сказал, смеясь, что надеется, что я лучше справлюсь с задачей".

Стоя на полубаке «Энтрепида», Огюст Жикель увидел приближавшийся «Орион». Он находился там, чтобы руководить группой матросов по работе с парусами, докладывать капитану свои соображения по маневрированию, а также командовал носовым абордажным отрядом. Он был настроен на абордаж и в своем воображении видел, как его люди штурмуют британский корабль и ведут его в качестве приза в Кадис. Он послал гардемарина к капитану Энферне со своим советом, как лучше сманеврировать, чтобы атаковать вплотную «Орион». Но Жикель выбрал не того юношу. Проходили минуты, но ничего не происходило. Он сам отправился на квартердек и по пути обнаружил, что его посланец в ужасе лежал на спардеке, испугавшись картечи, проносившейся над головой. К тому времени, когда Жикель добрался до Энферне, благоприятный момент был упущен.

Кодрингтон подвел «Орион» достаточно близко, "чтобы обстрелять правую раковину «Энтрепида», затем, постепенно разворачиваясь под его кормой, пройти вдоль левого борта и дать бортовой залп по его носовой части". Интенсивный, точный огонь «Ориона» изрешетил «Энтрепид». Франсуа Гревильо был одним из старожилов корабля. Жикель завоевал его уважение тем летом, когда спас его, упавшего за борт посередине океана. Они стояли бок о бок на полубаке, когда обломок дерева зацепил Гревильо. Когда его уносили, другой выстрел разбил ему голову.

Каэтано Вальдес на «Нептуно» стремился выполнить собственное понимание долга — «смерть или слава». Отрезанный от Дюмануара «Спартиатом» и «Минотавром», он продолжал двигаться к «Сантисима-Тринидаду» и «Буцентавру». В битве при Сан-Винсенте Вальдес помог спасти «Сантисима-Тринидад» и намеревался сделать это снова. Пройдя под огнем «Виктори» и «Нептуна», он подобрался к нему совсем близко, но тут подошли «Минотавр» и «Спартиат». Вальдес хотел спустить на воду свои шлюпки, чтобы попытаться захватить флагман, но обнаружил, что все они изрешечены картечью. Затем огонь «Минотавра» и «Спартиата» привел к тому, что упала бизань-мачта. Падающие обломки рангоута попали Вальдесу в голову и шею, и его без сознания унесли вниз, оставив командовать кораблем его старшего офицера Хоакина Сомосу.

Нельсон сказал Александру Скотту: "Доктор, я не был великим грешником", и после небольшой паузы: "Помните, что я оставляю леди Гамильтон и свою дочь Горацию в наследство своей стране". Он добавил: "Не забудьте Горацию". Он подумал и о Скотте, попросив Джорджа Роуза присмотреть за Скоттом, если с ним что-нибудь случится. А Скотту он напомнил, чтобы тот обратился к Роузу с просьбой о трудоустройстве. В перерывах между приступами сильной боли он говорил короткими искаженными словами. Ему очень хотелось пить, и он упорно повторял: "Пить, пить!", "Воздуха, воздуха!" и "Потрите, потрите!". Скотт растирал рукой грудь Нельсона, а Берк удерживал ложе так, чтобы Нельсон находился в полулежачем положении — единственном, которое он мог вынести. Время от времени он отчетливо произносил слова. Скотт снова услышал, как Нельсон сказал: "Слава Богу, я выполнил свой долг". Когда он не сказал ни слова на протяжении пяти минут, Шевалье подошел к Битти и сказал тому, что адмирал, по всей видимости, умирает. Битти пришел и обнаружил, что рука Нельсона холодная, а на запястье не прощупывается пульс. Когда он пощупал лоб, Нельсон открыл глаза, посмотрел и снова закрыл их. Битти снова отошел к другим раненым. Через несколько минут снова пришел Шевалье и сказал, что, по его мнению, Нельсон умер. Так оно и было. Битти записал время смерти — шестнадцать тридцать.

Огонь с французских кораблей разорвал канат, которым «Эвриал» буксировал «Ройал-Суверен». Тогда Блэквуд, повернув, направился к «Виктори». Он был одним из первых, кто узнал о гибели командующего.

Нельсон так и не узнал, насколько близок он был к своему желанию уничтожить двадцать кораблей противника. Кроме пятнадцати уничтоженных вражеских кораблей, на очереди были еще три.

Практически в тот же момент адмирал Антонио де Эсканьо на испанском флагманском корабле «Принц Астурийский» поднял сигнал, чтобы собрать вокруг себя оставшиеся корабли Объединенного флота. Поскольку Вильнёв оказался в руках англичан, то именно ему предстояло решить, сражаться ли дальше в безнадежном деле или спасти то, что можно спасти. Десять кораблей, а также фрегаты и бриги, направились к испанскому флагману.

«Энтрепид» остался в окружении. «Агамемнон» и «Темерер» присоединились к обстрелу, который вели «Африка» и «Левиафан» с большого расстояния, но настоящие разрушения были нанесены «Орионом», который подошел почти вплотную к доблестному кораблю Луиса Энферне. У него был сбит крюйс-рей, разбиты штурвал и румпель, и, наконец, упала грот-мачта. К семнадцати часам осталась неповрежденной только фок-мачта. На этом этапе Энферне решил, что теперь сдача не будет позорной. Около половины его команды были убиты или ранены.

После того как раненого Вальдеса в бессознательном состоянии унесли вниз, «Нептуно» сражался еще пятьдесят минут, но вскоре после того, как Энферне сдался, старший офицер корабля, Хоакин Сомоса, также был ранен. К этому времени, помимо бизань-мачты, «Нептуно» потерял фор-стеньгу и фор-марс, а также большую часть вант, грот-штаг, фока-рей и грот-стеньгу. Грот-мачта была повреждена в пяти местах, а все ванты и завал-тали по правому борту были повреждены. Потери корабля были невелики (двенадцать убитых и сорок семь раненых), но сильный огонь англичан выводил его из строя и исключал возможность побега. Учитывая то, что Вальдес умер и дальнейшее сопротивление бессмысленно, первый лейтенант «Нептуно» Антонио Миранда сдался.

Второй лейтенант морской пехоты «Минотавра» Томас Ривз поднялся на борт «Нептуно» с призовой командой из сорока восьми человек и в семнадцать тридцать принял над ним командование. Он отправил Миранду на борт «Минотавра», чтобы тот передал шпагу Вальдеса капитану Чарльзу Мэнсфилду, и с ним еще одного лейтенанта и двадцать пять человек. Затем они разоружили остальных пленников, поместив их под замок, и поставили караул у крюйт-камеры.

Битва была почти закончена, но не принявшие до сих пор активной роли в ней капитан «Принца» Ричард Гриндалл и его офицеры стремились захватить хоть какой-нибудь приз. Единственным доступным французским кораблем, который еще не сдался, был «Ашилль». Он дрейфовал на юго-восток, горел его фор-марс; пожар распространялся, несмотря на отчаянные попытки команды тиммермана и других моряков срубить фок-мачту. Пожарные насосы корабля были повреждены во время боя. Офицеры «Полифема» "заметили, как «Принц» прошел рядом с горящим «Ашиллем» и произвел по нему несколько бортовых залпов, не предполагая, что он уже сдался нам". Если бы «Ашилль» уже сдался, то это можно было бы считать военным преступлением, но поскольку никто из офицеров «Ашилля» не протестовал, то можно с уверенностью сказать, что они не думали, что произошла сдача корабля.

Второй из трех бортовых залпов «Принца» сбил оставшиеся мачты «Ашилля», которые упали на палубу. Пламя охватило паруса и перекинулось на шлюпки. Теперь весь корабль был охвачен огнем, и взрыв его крюйт-камеры остался лишь вопросом времени. Поняв, что положение отчаянное, оставшиеся канониры 36-фунтовой батареи «Ашилля» поднялись на верхнюю палубу и стали бросать в воду те обломки, на которых можно было держаться на воде, а затем прыгали вслед.

Среди тех, кто все еще оставался внизу, была женщина лет двадцати пяти по имени Жанна Конан. Она была женой марсового и работала в крюйт-камере. Когда стрельба прекратилась, она поднялась на нижнюю палубу и попыталась добраться до главной палубы в поисках мужа, но обнаружила, что все трапы разрушены. Когда она лихорадочно пыталась найти выход наверх, то услышала сверху крики: «Пожар!» Огонь полыхал и внизу, заблокировав ее на нижней палубе. Не находя никого, кто мог бы ей помочь, она перебегала с места на место среди растерзанных тел и умирающих людей. Наконец, несколько пушек с главной палубы провалились сквозь обгоревшие доски, позволив ей выбраться через орудийный порт кондуктóрской кают-компании и по вант-путенсам пробраться к перу руля, где она и осталась, так как не умела плавать. Позже она говорила, что молилась о том, чтобы корабль взорвался и положил конец ее страданиям.

Кэптен Гриндалл спустил шлюпки «Принца» на воду, чтобы спасти как можно больше членов экипажа «Ашилля», после чего отвел свой корабль на безопасное расстояние. Британская шхуна «Пикл» и куттер «Энтрепренант» также пришли на помощь и спустили свои шлюпки. Фрегат «Наяда» отправил три шлюпки "под руководством лейтенанта Мейнуоринга, подштурмана Хью Монтгомери и мичмана Марка Энтони, которые спасли около 190 человек, среди которых был хирург, сообщивший мистеру Энтони, что, когда он покидал корабль, внизу было около 300 раненых". Но поскольку корабль должен был вот-вот взорваться, только самые отважные подошли к нему на расстояние двухсот ярдов, чтобы спасти тех, кто мог доплыть до них.

В семнадцать тридцать «Ашилль» взорвался. Дезире Кламар, суб-лейтенант, написавший один из официальных отчетов, сказал, что "взрыв был не очень сильным, поскольку мы приняли меры предосторожности и затопили большую часть пороха", но на других он произвел впечатление. Один из офицеров «Дефенса» писал: "Корпус взорвался облаком дыма и огня. Столб яркого пламени поднялся на значительную высоту и превратился в огромный шар, превратившийся на несколько секунд в огромное дерево, объятое пламенем, испещренное множеством темных пятен, состоявших из кусков дерева и тел людей".

Когда эта колонна рухнула в воду, шлюпки подошли ближе и спасли всех, кого смогли найти в сгущавшихся сумерках. Жанна Конан продолжала цепляться за перо руля до тех пор, пока свинец, которым была облицована кромка гельмпорта, не расплавился и не начал капать на нее. Кожу стало обжигать сквозь одежду, она её сорвала и прыгнула. Вода была бурной, но не слишком холодной, и по счастливой случайности у нее под рукой оказался кусок пробки. Цепляясь за него, она оттолкнулась от горящего судна. Какой-то мужчина подплыл к ней с шестифутовой доской и подсунул ей под мышки. Она провела в воде, по ее мнению, около двух часов, но, скорее всего, гораздо меньше. Хью Монтгомери, командовавший одной из шлюпок «Наяды», увидел ее "плавающей с помощью доски от щита корабельных расписаний с квартердека" и вытащил ее на борт. Его люди передали её на «Пикл», где ей обработали ожоги и дали одежду.

Гарри Эндрюс, штурман «Наяды», писал: "Лейтенант Мейнуоринг и мистер Энтони находились на расстоянии кабельтова от места взрыва и вернулись к нам только в 01:30 ночи, чему мы были очень рады, так как уже отчаялись увидеть их; но они вернулись невредимыми".

Этот взрыв ознаменовал конец сражения. Вскоре после этого Эсканьо повернул свой флагманский корабль домой, за ним последовали одиннадцать кораблей, некоторые из которых были серьезно повреждены, фрегаты и два брига. Битва продолжалась около пяти с половиной часов и официально унесла жизни 449 британцев; 1214 человек были ранены, и десятки, возможно, даже сотни, умрут от ран в ближайшие дни и недели.

Потери французов и испанцев невозможно подсчитать, поскольку мы не знаем, сколько французов сражалось, а судьба экипажей некоторых кораблей неясна. Возможно, в тот день погибли две тысячи французов. Что касается испанцев, то историк Феррер де Коуто приводит правдоподобную цифру в 1022 убитых в бою (не считая тех, кто умер от ран или впоследствии утонул); наши собственные предположения, основанные на цифрах, основанных на докладах британцев с захваченных испанских кораблей, составляют около 860. К концу сражения у англичан было около 11 230 пленных, многие из которых были ранены. Семнадцать кораблей были захвачены, а один взорван. Возможно, это число на два корабля меньше, чем хотел Нельсон, но по меркам той эпохи оно было потрясающим. Предыдущим рекордом для современных действий флота было семь захваченных и четыре уничтоженных корабля в битве при Ниле.

Наблюдая с крыши высокого здания в Кадисе за сражением, еще не зная, что его отец уже мертв, Антонио Галиано увидел в гибели «Ашилля» пугающее предзнаменование: