АКТ II

Комната Тременса. Тременс в той же позе, как в I сцене I акта. У стола сидит Ганус, рассыпает карты.


ТРЕМЕНС:

Блаженство пустоты… Небытие…

Так буду повторять тебе, покамест

дрожащими руками не сожмешь

взрывающейся головы; покамест

твоей души не оглушу громами

моей опустошительной мечты!..

Терзаюсь я бездействием; но знаю:

моя глухая воля — как вода,

что, каплею за каплею спадая

на темя осужденного, рождает

безумие, протачивая череп

и проедая разум; как вода,

что, каплею за каплею сквозь камень

просачиваясь в огненные недра

земные, вызывает изверженье

вулкана — сумасшествие земли…

Небытие… Я, сумрак возлюбивший,

сам должен жить и жизнью быть язвимым,

чтоб людям дать усладу вечной смерти —

но стойкая душа моя не стонет,

распятая на костяном кресте

скелета человечьего, — на черной,

на громовой Голгофе бытия…

Ты бледен, Ганус… Перестань же карты

раскладывать, ерошить волос буйный,

в лицо часам заглядывать… Чего же

бояться?

ГАНУС:

Замолчи, прошу тебя!

Без четверти… Невыносимо! Стрелки,

как сгорбленные, идут; как вдовица

и сирота за катафалком…

ТРЕМЕНС:

Элла!

Лекарство!..

ГАНУС:

Тременс… нет… пускай не входит!..

О, Господи…

ЭЛЛА:

(лениво входит, волоча шаль)

Тут холодно… Не знаю,

верны ли…

(Смотрит на стенные часы.)

ТРЕМЕНС:

А тебе-то что?

ЭЛЛА:

Так. Странно:

камин горит, а холодно…

ТРЕМЕНС:

Мой холод,

мой холод, Элла! Зябну я от жизни,

но подожди — я скоро распущу

такой огонь…

ГАНУС:

Невыносимо!.. Элла,

вы склянками звените… ради Бога,

не надо… Что хотел сказать я? Да:

вы мне намедни обещали дать{12}

конверт и марку…

ТРЕМЕНС:

…С человеком в маске…

ЭЛЛА:

Я принесу… Тут холодно… Быть может,

мне кажется… Сегодня все зеваю…

(Уходит.)

ГАНУС:

Ты что сказал?

ТРЕМЕНС:

Я говорю: на марке

изображен наш добрый…

ГАНУС:

Тременс, Тременс,

о, если бы ты знал!.. Не то. Послушай,

нарочно Эллу я просил… Ты должен

услать ее, куда-нибудь, на час…

Они сейчас придут: решили в десять,

ведь сам ты проверял картель{13}… Прошу,

дай порученье ей…

ТРЕМЕНС:

Напротив, Ганус.

Пусть учится. Пусть видит страх и смелость.

Смерть — зрелище, достойное богов.

ГАНУС:

Ты — изверг, Тременс! Как же я могу

под взглядом детских глаз ее… О, Тременс,

прошу тебя!..

ТРЕМЕНС:

Довольно. Это входит

в мой замысел. Сегодня открываю

мой небывалый праздник. Твой противник —

как бишь его? — забыл я…

ГАНУС:

Тременс! Друг мой!

Осталось шесть минут! Я умоляю!

Они сейчас придут… Ведь Эллы… жалко!

ТРЕМЕНС:

…противник твой — какой-нибудь летучий,

блестящий шелопай; но если смерть

он вытянет за белое ушко

из кулака, — доволен буду: меньше

одной душой на этом свете… Спать

как хочется…

ГАНУС:

Пять, пять минут осталось!..

ТРЕМЕНС:

Да: это час, когда я спать ложусь…


Возвращается Элла.


ЭЛЛА:

Берите, вот. Насилу отыскала…

Мое лицо плывет из полутьмы

навстречу мне, как смутная медуза,

а зеркало — как черная вода…

А волосы устало растрепались…

А я — невеста. Я — невеста… Ганус,

вы рады за меня?..

ГАНУС:

Не знаю… Да,

конечно, — рад…

ЭЛЛА:

Ведь он — поэт, он — гений,

не то что вы…

ГАНУС:

Да, Элла…

Так… так… сейчас пробьют… пробьют мне душу…

Э, все равно!..

ЭЛЛА:

Мне можно вас спросить —

вы ничего мне, Ганус, не сказали, —

что было там, когда ушли мы? Ганус!

Ну, вот — молчит… Ужели на меня

вы сердитесь? Ведь, право, я не знала,

что маскарад наш маленький не выйдет…

Как мне помочь? Быть может, есть слова

цветут они в тени высоких песен, —

я их найду. Какой надутый, глупый,

кусает губы, знать меня не хочет…

Я все пойму… Взгляните же… Со мною

грешно молчать. Как мне еще просить?

ГАНУС:

Что, Элла, что вам нужно от меня?

Вам говорить угодно? О, давайте,

давайте говорить! О чем хотите!

О женщинах неверных, о поэтах,

о духах, о потерянных очках

слепой кишки, о моде, о планетах, —

шептаться, хохотать, наперебой

болтать, болтать — без умолку! Ну, что же?

Я веселюсь!.. О, Господи…

ЭЛЛА:

Не надо

Мне больно… Вы не можете понять.

Не надо… А! Бьет десять…

ГАНУС:

Элла — вот —

я вам скажу… я попросить вас должен…

послушайте…

ЭЛЛА:

Какая карта? Чет?

ГАНУС:

Чет — все равно… Послушайте…

ЭЛЛА:

Восьмерка.

Я загадала. В десять ждет Клиян.

Когда пойду — все кончено. Мне вышло —

остаться…

ГАНУС:

Нет — идите! ах, идите!

Так суждено! Поверьте мне!.. Я знаю —

любовь не ждет!..

ЭЛЛА:

Безвольная истома

и холодок… Любовь ли это? Впрочем,

я поступлю, как скажете…

ГАНУС:

Идите,

скорей, скорей! — пока он не проснулся…

ЭЛЛА:

Нет, почему же, он позволит мне…

Отец, проснись. Я ухожу.

ТРЕМЕНС:

Ох… тяжко…

Куда же ты так поздно? Нет, останься,

ты мне нужна.

ЭЛЛА:

(к Ганусу)

Остаться?

ГАНУС:

(тихо)

Нет, нет, нет…

я умоляю, умоляю!..

ЭЛЛА:

Вы…

вы… жалкий.

(Уходит, накинув меховой плащ.)

ТРЕМЕНС:

Элла! Стой! А ну ее…

ГАНУС:

Ушла, ушла… Дверь ухнула внизу

стеклянным громом… Ах, теперь мне легче…

(Пауза.)

Одиннадцатый час… Не понимаю…

ТРЕМЕНС:

Опаздывать — дуэльный этикет.

А может быть, он струсил.

ГАНУС:

И другое

есть правило: не оскорблять чужого

противника…

ТРЕМЕНС:

А я скажу тебе

вот так: душа должна бояться смерти,

как девушка любви боится. Ганус,

что чувствуешь?

ГАНУС:

Огонь и холод мести,

и пристально гляжу в глаза кошачьи

стального страха: знает укротитель,

что только отвернется, — вспрыснет зверь{14}.

Но, кроме страха, есть другое чувство,

угрюмо стерегущее меня…

ТРЕМЕНС:

(зевает)

Проклятая дремота…

ГАНУС:

Чувство это

страшней всего… Вот, Тременс, — деловое —

пошлешь по почте; вот — письмо к жене —

сам передашь… О, как ударит в нёбо,

о, как ударит!.. Смирно…

ТРЕМЕНС:

Так. А марку

ты рассмотрел? Под пальцами всегда

я чувствую тугое горло это…

Ты помоги мне, Ганус, если смерть

тебя минует… Помоги… Отыщем

неистовых наемников… Проникнем

в глухой дворец…

ГАНУС:

Не отвлекай меня

безумным и дремотным бормотаньем.

Мне, Тременс, очень трудно…

ТРЕМЕНС:

Сон всегдашний…

Сон сладостный… Слипаются ресницы.

Разбудишь…

ГАНУС:

Спит. Спит… Пламенный слепец!

Открыть тебе? Открыть?.. О, как они

опаздывают! Это ожиданье

меня погубит… Господи!.. Открыть?

Так просто все: не встреча, не дуэль,

а западня… один короткий выстрел…

сам Тременс это сделает, не я,

и скажет сам, что ставлю выше чести

холодный долг мятежника, и станет

благодарить… Прочь, прочь, соблазн дрожащий!

Один ответ, один ответ тебе, —

презрительный ответ: неблагородно.

А вот — идут… О, этот смех беспечный

за дверью… Тременс! Просыпайся! Время!

ТРЕМЕНС:

Что? А? Пришли? Кто это там смеется?

Знакомый перелив…


Входят Морн и Эдмин.


ЭДМИН:

Позвольте вам

представить господина Морна.

ТРЕМЕНС:

Счастлив

вам услужить. Мы с вами не встречались?

МОРН:

(смеется)

Не помню.

ТРЕМЕНС:

Мне спросонья показалось…

но это все равно… А где посредник?

Тот старичок воздушный — Эллин крестный

как звать его… вот память!

ЭДМИН:

Дандилио

сейчас придет. Он ничего не знает.

Так лучше.

ТРЕМЕНС:

Да: судьба слепая. Шутка

не новая. Дрема долит{15}. Простите,

я нездоров…


Две группы: направо, у камина, Тременс и Ганус; налево — в более темной части комнаты — Морн и Эдмин.


ГАНУС:

Ждать… Снова ждать… Слабею,

не вынесу…

ТРЕМЕНС:

Эх, Ганус, бедный Ганус!

Ты — зеркало томления, дохнуть бы

теплом в тебя, чтоб замутить стекло.

Вот, например: какой-то тенью теплой

соперник твой окутан. На картины

мои глядит, посвистывает тихо…

Не вижу я, но, кажется, спокойно

его лицо…

МОРН:

(к Эдмину)

Смотри: зеленый луг,

а там, за ним, чернеет маслянисто

еловый бор, — и золотом косым

пронизаны два облака… а время

уж к вечеру… и в воздухе, пожалуй,

церковный звон… толчется мошкара…

Уйти бы — а? — туда, в картину эту{16},

в задумчивые краски травяные,

воздушные…

ЭДМИН:

Спокойствие твое —

залог бессмертья. Ты прекрасен.

МОРН:

Знаешь,

забавно мне: ведь я уж здесь бывал.

Забавно мне, все хочется смеяться…

Противник мой несчастный мне не смеет

в глаза глядеть… Напрасно, повторяю,

ты рассказал ему…

ЭДМИН:

Но я полмира

хотел спасти!..

ТРЕМЕНС:

(с кресел)

Какая там картина

вам нравится? Не вижу я… Березы

над заводью?

МОРН:

Нет, — вечер, луг зеленый…

Кто написал?

ТРЕМЕНС:

Он умер. Кость осталась

холодная. На ней распято что-то —

лохмотье, дух{17}… О, право, я не знаю,

зачем храню картины эти. Бросьте,

не нужно их смотреть!

ГАНУС:

А! В дверь стучат!

Нет, человек с подносом… Тременс, Тременс,

не смейся надо мной!..

ТРЕМЕНС:

(слуге)

Поставь сюда.

На, выпей, Ганус.

ГАНУС:

Не хочу.

ТРЕМЕНС:

Как знаешь.

Не откажитесь, судари мои,

прошу.

МОРН:

Спасибо. Но скажите, Тременс,

с каких же пор писать вы перестали?

ТРЕМЕНС:

С тех пор, как овдовел.

МОРН:

И вас теперь

не тянет вновь просунуть палец в пройму

палитры?

ТРЕМЕНС:

Слушайте, мы собрались,

чтоб смерть решать, — вопрос отменно важный;

не к месту здесь цветные разговоры.

Поговорим о смерти. Вы смеетесь?

Тем лучше; но поговорим о смерти.

Что — упоенье смерти? Это — боль,

как молния. Душа подобна зубу,

и душу Бог выкручивает — хрясь! —

и кончено… Что дальше? Тошнота

немыслимая и потом — зиянье,

спирали сумасшествия — и чувство

кружащегося живчика, — и тьма,

тьма, — гробовая бархатная бездна,

а в бездне…

ЭДМИН:

Перестаньте! Это хуже,

чем о плохой картине рассуждать!

Вот. Наконец-то.


Слуга вводит Дандилио.


ДАНДИЛИО:

Добрый вечер! Ух,

как жарко тут! А мы давненько, Тременс,

не виделись — отшельником живете.

Я изумлен был вашим приглашеньем:

мудрец-де приглашает мотылька.

Для Эллы — вот — коробка глянцевитых

засахаренных слив — она их любит.

Морн, здравствуйте! Эдмин, вы дурно спите

бледны, как ландыш… Ба! Неужто — Ганус?

Ведь мы знакомы были. Это — тайна,

не правда ли, что вы к нам воротились?

Когда вечор мы с вами… как узнал я?

Да по клейму, по синей цифре — тут —

повыше кисти: заломили руки,

и цифра обнажилась. Я приметил

и, помнится, сказал, что в Дездемоне…

ТРЕМЕНС:

Вот вам вино, печенья… Скоро Элла

вернется… Видите, живу я тихо,

но весело. И мне налейте. Кстати,

тут вышел спор: вот эти господа

решить хотят, кому из них платить

за ужин… в честь одной плясуньи модной.

Вот если б вы…

ДАНДИЛИО:

Конечно! Заплачу

с охотою!

ТРЕМЕНС:

Нет, нет, не то… Сожмите

платок и выпустите два конца, —

один с узлом…

МОРН:

…невидимым, конечно.

Ведь он дитя, — все объясняй ему!

Вы помните, беспечный одуванчик,

я ночью раз на уличный фонарь

вас посадил: просвечивал седой

ваш хохолок, и вы цилиндр мохнатый

старались нахлобучить на луну

и чмокали так радостно…

ДАНДИЛИО:

И после

в цилиндре пахло молоком. Шутник,

прощаю вам!

ГАНУС:

Скорей же… вас просили…

ведь надо кончить…

ДАНДИЛИО:

Полно, полно, друже,

терпенье… Вот платок мой. Не платок,

а знамя разноцветное. Простите.

Спиною стану к обществу… Готово!

ТРЕМЕНС:

Платить тому, кто вырвет узел. Ганус,

тяни…

ГАНУС:

Пустой!

МОРН:

Вам, как всегда, везет…

ГАНУС:

Я не могу… что сделал я!.. не надо…

ТРЕМЕНС:

Сжал голову, бормочет… Ведь не ты —

он проиграл!

ДАНДИЛИО:

Позвольте, что такое…

ошибся я… узла и вовсе нет,

не завязал, смотрите, вот так чудо!

ЭДМИН:

Судьба, судьба, судьба решила так!..

Послушайтесь судьбы! Так и выходит!

Прошу вас — я прошу вас — помиритесь!

Все хорошо!..

ДАНДИЛИО:

(нюхает <табак>)

…И я плачу за ужин.

ТРЕМЕНС:

Знаток картин волнуется… Довольно

с судьбой шутить: давай сюда платок!

ДАНДИЛИО:

Как так — давай? Он нужен мне — чихаю,

он в табаке, он сыроват; к тому же

простужен я.

ТРЕМЕНС:

Э, проще мы устроим!

Вот — с картами…

ГАНУС:

(бормочет)

Я не могу…

ТРЕМЕНС:

Скорей,

какая масть?

МОРН:

Ну что же, я люблю

цвет алый — жизнь, и розы, и рассветы..

ТРЕМЕНС:

Показываю! Ганус, стой! вот глупый —

бух в обморок!..

ДАНДИЛИО:

Держите, ух, тяжелый!

Держите, Тременс, — кости у меня

стеклянные. А, вот — очнулся.

ГАНУС:

Боже,

прости меня…

ДАНДИЛИО:

Пойдем, пойдем… приляжем…

(Уводит его в спальню.)

МОРН:

Он рокового повторенья счастья

не вынес. Так. Восьмерка треф. Отлично.

(К Эдмину.)

Бледнеешь, друг? Зачем? Чтоб выделять

отчетливее черный силуэт

моей судьбы? Отчаянье подчас —

тончайший живописец… Я готов.

Где пистолет?

ТРЕМЕНС:

Пожалуйста, не здесь.

Я не люблю, чтоб в доме у меня

сорили.

МОРН:

Да, вы правы. Спите крепко,

почтенный Тременс. Дом мой выше. Выстрел

звучнее в нем расплещется, и завтра

заря взойдет без моего участья{18}.

Пойдем, Эдмин. Я буду ночевать

у Цезаря.


Морн и Эдмин, первый поддерживая второго, уходят.


ТРЕМЕНС:

(один)

Спасибо… Мой озноб

текучею сменился теплотою…

Как хороши — предсмертная усмешка

и отсвет гибели в глазах! Бодрится,

играет он… До самого актера

мне дела нет, но — странно — вот опять

сдается мне, что слышу голос этот

не в первый раз: так — вспомнится напев,

а слов к нему не вспомнишь; может статься

их вовсе нет; одно движенье мысли —

и сам напев растаял… Я доволен

сегодняшним разнообразным действом,

личинами неведомого. Так!

Доволен я — и ощущаю в жилах

живую томность, оттепель, капели…

Так! Вылезай, бубновая пятерка,

из рукава! Не знаю, как случилось,

но, жалости мгновенной повинуясь,

я подменил ту карту, что схватил —

малиновые ромбы — той, другой,

что показал. Раз-два! Восьмерка треф! —

пожалуйте! — и выглянула смерть

из траурного клевера на Морна!

Пока глупцы о розах говорят —

мазком ладони, перелетом пальцев

так быстрая свершается судьба.

Но никогда мой Ганус не узнает,

что я схитрил, что выпала ему,

счастливцу, смерть…


Из спальни возвращается Дандилио.


ДАНДИЛИО:

Ушли? А вот проститься

со мной забыли… Эта табакерка —

старинная… Три века табаку

не нюхали: теперь опять он в моде.

Желаете?

ТРЕМЕНС:

Что с Ганусом? Припадок?

ДАНДИЛИО:

Так, пустяки. Приник к постели, что-то

бормочет и выбрасывает руки,

как будто ловит за края одежд

невидимых прохожих.

ТРЕМЕНС:

Пусть, — полезно.

Научится.

ДАНДИЛИО:

Да, всякое зерно

годится в житницу души, вы правы…

ТРЕМЕНС:

Я разумел иначе… А, шаги

моей влюбленной Эллы! Знаю, знаю,

куда она ходила…


Входит Элла.


ЭЛЛА:

Дандилио!

ДАНДИЛИО:

Что, милая, что, легкая моя?..

ЭЛЛА:

Остались щепки… щепки!.. Он… Клиян…

О, Господи… Не трогайте! Оставьте…

Я — липкая… Я вся холодной болью

пропитана. Ложь! Ложь! Не может быть,

чтоб это вот звалось блаженством. Смерть,

а не блаженство! Гробовою крышкой

задели душу… прищемили… больно…

ТРЕМЕНС:

То — кровь моя. Пускай она поплачет.

ДАНДИЛИО:

Ну вот… Ну вот… Дай отодвину локон…

Жемчужины и розы на щеках,

блеск, волосы, росистые от снегу…

Ты — глупая. Все хорошо. Играя,

ребенок поцарапался — и плачет.

Жизнь обежит, шумя летучим платьем,

все комнаты, как молодая мать,

падет перед ребенком на колени,

царапинку со смехом поцелует…


Занавес

Загрузка...