Транссибирский экспресс

8

На следующее утро Чадьяров проснулся рано. Спал он в эту ночь часа два, и теперь голова его была тяжелой. Он с трудом поднялся, нащупал ногами тапочки, прошел в ванную, стал под душ.

Такого состояния он не испытывал уже давно. Последний раз он вот так же чувствовал себя с похмелья. А за все время, что Чадьяров находился здесь, он выпил только раз, когда такой же, как фон Риттенберг, транзитный связной сообщил ему о смерти матери. Чадьяров остался на свете совсем один. Это был единственный случай, когда Фана могли видеть пьяным. Но никто не видел. Чадьяров капли спиртного в рот не брал, пил только молоко. И дело было не в том, что этого требовала работа. Просто Чадьяров знал, какое усилие воли требуется потом, после этого мимолетного расслабления, чтобы собраться и снова делать свое дело.

Но не только в этом ограничил себя Чадьяров. Он сумел полностью оборвать в себе связи с прошлым, с тем, что осталось там, по ту сторону границы, — с домом, где он не был уже шесть лет.

Иногда он вспоминал свою жену, но нежный образ ее все более и более расплывался в памяти...

Маншук и их маленького сына Нуржана порубали басмачи, когда узнали, кем им доводится красный командир Касымхан Чадьяров. После их гибели Чадьяров не мог спать несколько месяцев. Он участвовал в самых опасных операциях, сражался, не жалея себя, искал смерти. Но смерть его щадила. Даже когда рядом падали убитые товарищи и конь под Чадьяровым с простреленной грудью валился на бок, он оставался живым, словно жизнь специально хранила его для мести.

После свадьбы с Маншук он видел ее всего два раза, а маленького своего Нуржана — однажды. Касымхан боялся взять на руки этот живой комочек, а Маншук смеялась над неуклюжестью мужа и радовалась, что хоть в чем-то может быть более ловкой, чем он.

С тех пор прошло уже восемь лет. Время, занятое беспрестанной работой, делало свое дело. Постепенно и эта рана зарубцевалась. Ни одной фотографии Маншук у Чадьярова не было, и оттого образ ее постепенно стирался. В памяти остался лишь ее звонкий смех, который Чадьяров иногда слышал во сне. И это было страшно. Ему снилась женщина, у которой не было лица, волосы обрамляли белое пятно, и всю ее видел он словно сквозь запотевшее стекло. А смех был живой, чистый, долгий. Иногда один и тот же сон снился ему несколько раз подряд, и это становилось мучительным. Тогда он заставлял себя проснуться и начинал заниматься каким-нибудь делом: разбирал бумаги, счета, делал гимнастику — все что угодно, только чтобы сломать упрямую память чувства, которая все время пыталась вернуть его к прошлому, притупляя силы и размягчая волю...

Чадьяров выключил душ, вытерся насухо полотенцем, надел халат и вернулся в кабинет. Сел за стол и начал что-то чертить на бумаге. Так он делал всегда, когда хотел сосредоточиться. Нужно было еще раз проанализировать происходящее.

Могли ли его подозревать? Ну это всегда возможно. Подозревать Тагава должен всякого — такая работа. Были ли серьезные основания, чтобы подозревать Фана?.. Конечно. Жизнь в Казахстане, служба в Красной Армии... Однако именно его ставят в центр какой-то операции. Возможно, и не центральной фигурой. Но кандидатуру его утверждает сам Хаяси. Стало быть, роль, отведенная Фану, немаловажная... Теперь другое. Мог ли Чадьяров как-то «засветиться» по своей линии?.. Нет, это исключено. Конкретной работы он не вел. Встреча в «Насионале» состоялась после вербовки японцами. Да и Эрих фон Риттенберг был в отеле зарегистрирован как поставщик мебельной фирмы, и общение Фана с ним было совершенно естественным.

Чадьяров отложил карандаш, потер лицо руками. Потом снова взялся за карандаш, нарисовал маленький паровозик с дымом из трубы...

А может быть, их интересует именно такой человек? С таким прошлым? С жизнью в Казахстане, со службой в Красной Армии?.. Но чем его прошлое может быть им полезно?

Чадьяров бросил карандаш в бронзовый стаканчик на столе, откинулся в кресле.

Ох как нужен был ему сейчас совет!.. Как ему не хватало Испанца...

Строго говоря, решиться на такую поездку в Транссибирском экспрессе с пересечением границы Чадьяров сам, без согласия Центра, не имел права. Но ничего опасного, ставящего под угрозу его дальнейшую работу, он в этой поездке не видел. К тому же связаться с Центром у него не было физической возможности.

Экспресс уходит рано утром послезавтра.

«Как Наполеон говорил? — вспомнил Чадьяров. — Надо навязать бой, а там разберемся...»

— Там разберемся, — повторил он вслух. — Нужно ехать. Хаяси и Сугимори пустяками не занимаются...

Чадьяров вызвал Шпазму, приказал ему, как только появится зеленщик, тут же доложить.

Илья Алексеевич заботливо предостерег хозяина: мол, рано ему возобновлять утренние пробежки, он ведь еще не совсем здоров. Фан сказал, что обойдется без советов, и попросил выполнять то, что приказано. Вскоре он спустился вниз, вышел на задний двор кабаре. Мальчишки-поварята снимали с тележки Гу плетеные корзинки зелени.

— Здравствуй, Гу, — сказал Чадьяров, пожимая руку китайцу. — Как отец?

— Спасибо, господин. — Китаец низко поклонился. — Он принимает лекарства и чувствует себя хорошо. Я слышал о вашем несчастье, могу ли я как-нибудь помочь?

— Можешь. — Чадьяров отвел Гу в сторону. — У меня к тебе просьба, — сказал он негромко.

— Человек, сделавший так много добра, не должен просить — ему достаточно хотеть.

— Спасибо, Гу. Прошу тебя, как друга, помочь. Мне нужно уехать по делам на Транссибирском экспрессе. У тебя, кажется, родственник работает в билетной кассе. Так вот, узнай, есть ли свободные места на послезавтра в международном вагоне. Только, — Чадьяров улыбнулся, — это коммерческая тайна, нельзя, чтобы об этом узнали. И еще. Мне очень важно выяснить, не едет ли в этом вагоне кто-нибудь из «Фудзи-банка». Я получил у них кредит, не хотелось бы посвящать их в мои коммерческие операции. Можешь ли ты это сделать?

Гу помолчал, сосредоточенно думая, потом поднял на Фана глаза:

— Смогу.

— Но это нужно узнать обязательно. От этого в моей жизни будет зависеть очень многое.

— Я не сказал «постараюсь», я сказал «смогу».

— Спасибо. Буду ждать.

Чадьяров пожал парню руку и пошел к себе.

Ремонт в кабаре еще не закончился. Зал был весь в лесах, но девушки уже репетировали на сцене. Вера Михайловна поминутно останавливала репетицию, исправляла, показывала сама.

Фан направился за кулисы в каморку, где все еще отлеживался после погрома Лукин.

— Как дела, господин штабс-капитан? — спросил Фан.

— Спасибо, генерал, — слабо улыбнулся Лукин.

Он лежал на кушетке, накрытый суконным одеялом. Рядом, на стуле, — несколько склянок с лекарствами. На левой части лица был еще виден сильный отек, но губы уже поджили.

— Спасибо за медикаменты, генерал. Но, откровенно говоря, лучше б коньячку-с.

— Не время, Лукин, надо сначала выздороветь, — сказал Фан, садясь на кушетку. — Я уезжаю ненадолго... Кроме тебя, мне положиться здесь не на кого...

— А как же верный пес, красавец Шпазма? — удивился Лукин.

— Так вот, — продолжал Чадьяров, пропустив эту фразу мимо ушей, — прошу тебя, пока меня не будет, не напивайся, будь молодцом, последи за хозяйством... деликатно, ненавязчиво...

— О-о-о! — усмехнулся Лукин. — Да я произведен в тайные советники?

Чадьяров рассмеялся, встал, в дверях обернулся.

— И спасибо тебе, — сказал он серьезно, — ты вел себя как человек...

— И тебе спасибо, генерал, — ответил Лукин и добавил: — Езжай спокойно.

Фан осматривал нижний, только что выкрашенный зал, когда услышал голос зовущего его Шпазмы. Илья Алексеевич, запыхавшись от быстрого бега, протянул большой сверток:

— Господин Фан, это вам... вам просили передать!

— Отнеси ко мне, — сказал Фан, дал Шпазме ключи от кабинета и сам не торопясь пошел следом.

Илью Алексеевича разбирало любопытство. Все, что происходило в последние дни, крайне его удивляло. И какая-то сосредоточенность хозяина, и неожиданное появление сотрудников «Фудзи-банка», и загадочный отъезд Фана, и теперь этот сверток, который он нес в руках, — все было странно, таинственно и оттого страшно. Но самое главное — неожиданный приказ Разумовского временно прекратить наблюдение за Фаном. Вообще последняя встреча Ильи Алексеевича с Разумовским оставила у Шпазмы камень на душе: Разумовский был груб, чем-то расстроен и вместо благодарности за фотографию, на которую Илья Алексеевич очень рассчитывал, обозвал его дураком и бабой. «Зря тебя Фан не задушил», — казнил себя расстроенный Шпазма, уходя от Разумовского.

Шпазма положил сверток на диван и остался стоять у двери в надежде узнать, что же принесли хозяину, но Фан отправил его заниматься делами и запер за ним дверь на ключ. В свертке оказались три новых костюма. Чадьяров усмехнулся, примерил пиджак. Потом открыл шкаф и собрался было развесить костюмы, как в дверь кабинета постучали. Чадьяров отпер. На пороге стоял изумленный до предела Илья Алексеевич. В руках он держал два чемодана.

— Господин Фан... — растерянно проговорил он и замолчал.

В кабинет вошла молодая женщина лет тридцати, блондинка, в легком плаще, шляпе, с сумочкой в руке.

— Поставьте чемоданы и идите, — сказала она Шпазме, не оборачиваясь.

Фан некоторое время в недоумении смотрел на женщину, потом сделал Шпазме знак — тот вышел.

Чадьяров сразу узнал гостью: это была та самая особа, которую в день приезда Хаяси и Сугимори он видел через окно кабинета управляющего «Фудзи-банком».

— Я ваша жена, — сказала она наконец.

Фан, похоже, потерял дар речи.

Женщина швырнула сумочку на стол, сбросила плащ.

— Меня зовут Александра Тимофеевна, можете звать меня Сашей... Мы едем путешествовать в Советский Союз Транссибирским экспрессом. Женаты три года, детей нет. И не будет...

Говоря все это, Александра Тимофеевна открыла чемодан, стала вынимать из него какие-то вещи, достала флаконы, поставила их Фану на стол, повесила на спинку кресла платье, бросила на пол пару туфель.

— Предупреждаю: спать я буду отдельно. Говорить только по-русски. — Она открыла сумочку, вынула из нее билет, швырнула на стол. — Убери к себе, это мой билет. В дороге будешь подчиняться мне. Выполнять только мои приказания.

Александра Тимофеевна открыла шкаф, стряхнула с вешалок свитер и любимый халат Фана, ловко и быстро повесила свои платья.

В углу комнаты у Фана стояла деревянная золоченая статуя Будды. На нее Александра Тимофеевна набросила широкополую белую шляпу.

Фан, до сих пор с изумлением наблюдавший за тем, как незнакомая женщина превращала его строгий мужской кабинет черт знает во что, вдруг взорвался:

— Да что же это такое? — Ударом ноги он отшвырнул туфли Александры Тимофеевны под диван. — За кого меня принимают? — кричал он. — Не-ет, хватит с меня! Нашли мальчика!.. — Он рванул трубку телефона: — «Фудзи-банк»?.. Алло! Господин Тагава? Я не согласен!.. Я так не хочу! Не поеду!.. Какая жена? Почему жена? Что, я один не могу?! Мы так не договаривались!.. А... Это Фан говорит! Фа-ан. — После этого Фан надолго замолчал, несколько раз пытаясь возразить, но его перебивали.

Александра Тимофеевна тем временем, не обращая внимания на то, что творится с ее «мужем», напевая, легко ходила по комнате. Уже все вокруг было завалено ее вещами, в ванной шумела вода...

Фан уныло говорил в телефонную трубку:

— Понимаю, господин Тагава... извините... Я помню, господин Тагава... До свидания, господин Тагава...

На лестнице послышались шаги, потом постучали.

— Кто там еще? — спросил Фан, вылезая из-под дивана с туфлями Александры Тимофеевны в руке.

На пороге стоял Шпазма.

— Что тебе? — спросил Фан.

Илья Алексеевич изумленно косился на дверь ванной, откуда доносилось пение и плеск воды.

— Да! Жена! Жена моя приехала! — раздраженно сказал Фан и со стуком поставил туфли на пол. — Ну и что тут такого?.. Александра Тимофеевна! Женаты три года, детей нет. И не будет!

— Там... зеленщик внизу... Вас спрашивает. Я его гнал, говорил, что вы заняты, а он не уходит. Что сказать?

Чадьяров быстро спустился во двор, отвел Гу к штабелю пустых ящиков.

— Свободные места есть, — сказал зеленщик. — И еще: «Фудзи-банк» заказал для себя на послезавтра четыре билета, только не знаю, в один вагон или в разные...

— Спасибо, Гу. — Чадьяров крепко пожал руку зеленщику.

Так... Значит, два билета — для Фана и его «жены». Но в операции, по всей вероятности, должны быть заняты еще два человека. О них Фану не сообщили. Предосторожность? Или он вообще не должен этого знать?.. Известно ли о них его «жене»? От кого он должен получить задание? От «жены» или от кого-то из тех двоих?..

«Пока одни вопросы, — думал Чадьяров, поднимаясь по лестнице в свой кабинет. — Но ясно, что нас не двое, остальных они от меня скрывают. Выходит, я в этом деле — сторона пассивная. Либо прикрытие, либо отвлекаю от чего-то более важного. Хотя не исключена возможность, что те двое просто сотрудники банка, отправляются по служебной надобности и к операции не имеют никакого отношения...»

В преданности Гу Чадьяров не сомневался. Но даже если господин Тагава узнает о том, что Фан посылал зеленщика на вокзал, можно отвертеться. Мол, хотел контрабандой протащить в Москву кое-что из мануфактуры, обменять там на водку, икру и провезти без пошлины обратно.