Тренинг уверенности в себе

Варианты разрешения конфликтов

Около двадцати лет назад я познакомился с замечательным человеком, честным и смелым.

Это случилось в колледже сразу после моего увольнения из армии. Джо тогда был молодым преподавателем, а я одним из его студентов. Тогда, как и сейчас, он преподавал психологию. Его манера чтения лекций была жесткой, самоуверенной, открытой. В объяснении поведения человека он придерживался простоты. Для него было достаточно описать, как происходит нечто с точки зрения психологии, и признать, что это действительно происходит. Он использовал лишь простые предположения, побуждая и нас поступать так же. Он был убежден, что 95 процентов из того, что относят к научной теории психологии, — просто мусор, и что должно пройти немало времени, прежде чем мы узнаем истинные механизмы психологических процессов настолько хорошо, чтобы объяснять большинство из них.

Доводы Джо столь же весомы сейчас, как и двадцать лет назад… и я согласен с ним! Чтобы воспользоваться тем, что психология в действительности может предложить, гораздо важнее знать, что произойдет, а не почему это произойдет. В ходе лечения пациентов, к примеру, я обнаружил, что долго сосредоточиваться на том, почему пациент в беде, как правило, бесполезно: это приведет только к отвлеченному и бессмысленному самокопанию и может продолжаться годы без положительных результатов. Иногда это даже приносит вред пациенту. Намного полезнее сконцентрироваться на том, как пациенту следует вести себя, чем разбирать, почему он ведет себя так, а не иначе!

Джо разрушил наши представления о психологах как о новой, высшей касте жрецов человеческого поведения. Он и сам порой попадал в трудные положения. У него было достаточно своих проблем, помимо тех, в колледже, когда он ворчливо высказывал мне каждый семестр: «Студенты вечно жалуются на то, что у них слишком много личных проблем, мешающих учебе. Они что, не могут справиться с ними? Если у вас нет проблем, то вы еще и не жили!»

Спустя годы Джо стал для меня не просто коллегой, но и близким другом. Оказалось, что и у него возникали такие же проблемы во взаимоотношениях с другими, как и у меня, и примерно в тех же пропорциях. По окончании колледжа я узнавал все больше и больше специалистов в области психологии и психиатрии. Выяснилось, что и у них возникают трудности в общении. Оказывается, звание «доктор» не освобождает человека от тех же проблем, с которыми сталкиваются его родные, соседи и друзья, и особенно пациенты.

Какие же трудности встречаются у всех людей? Возьмем, к примеру, семейные отношения. Когда наши мужья, жены, любимые по какой–либо причине чувствуют себя несчастными, они могут заставить нас почувствовать, что мы в чем–то перед ними виноваты. Делается это даже и без слов: достаточно особого взгляда, демонстративного хлопанья дверью, красноречивого молчания или ледяного тона в просьбе включить телевизор.

Родители могут заставить своих взрослых детей чувствовать себя встревоженными маленькими мальчиками и девочками. Многие из нас слишком хорошо знают свои реакции на мамино многозначительное молчание по телефону или неодобрительный взгляд тещи или свекрови. Не только близкие, но и друзья создают нам проблемы. Если друг предлагает развлечься вечером, а вас это не привлекает, но вы не хотите его обидеть, то приходится лгать, и при этом вы чувствуете себя неуютно.

Многие думают, что подобные вещи во взаимоотношениях между людьми — признак нездоровья. Вовсе нет. Жизнь всех нас сталкивает с трудностями, и это вполне нормально. Все дело не в наличии проблем, а в неумении адекватно их разрешать.

Весь мой опыт, а также наблюдения за тысячами других людей, с которыми я сталкивался в жизни, позволили мне прийти к следующему выводу: то, что у нас будут проблемы в жизни — вполне естественно; но столь же естественно и то, что все мы в состоянии их решать.

Если бы у нас не было врожденной способности справляться со всевозможными трудностями, то человеческие существа как биологический вид вымерли бы давным–давно. Наши первобытные предки выжили не вопреки проблемам, а благодаря им. Мы превратились в людей из тех природных существ, которые обладали способностью успешно бороться с трудностями в жестокое время и в жестокой среде.

В наследство от предков мы получили способность приспосабливаться к окружающей среде. Так же, как и животные, особенно близкие нам позвоночные, мы прибегаем к универсальным для живого мира способам разрешения конфликтов: драке и бегству. Как и животные, мы нападаем или бежим друг от друга. Иногда это происходит не по нашей воле; иногда мы делаем это осознанно, иногда открыто; но чаще — в замаскированном виде. Но мы, однако, лишены клыков, острых когтей и той силы мускулов, которые позволяли бы нам столь же эффективно решать проблемы с позиции физической силы.

Ни вы, ни я не сможем даже так зарычать, чтобы напугать грабителя и, хотя я верю, что смогу убежать в критической ситуации, я не хотел бы, чтобы она возникла.

Но более всего нас отличает от предков способность словесного общения, которой в процессе эволюции овладел человек.

Как полагают, около миллиона лет назад эволюция и борьба за существование устранили тех из предков человека, которые не смогли найти более эффективного способа сопротивляться, кроме уже испытанных драки и бегства. Одновременно у других развивалась способность общаться при помощи слов. Они–то и выжили, и воспроизвели нас, своих потомков. Новые возможности человеческого мозга позволяют нам общаться и работать вместе даже тогда, когда возникает проблема или конфликт. И, хотя мы унаследовали способность либо лезть в драку, либо бежать, чтобы уцелеть, инстинкт не подталкивает нас ни к тому, ни к другому. Вместо этого мы можем поговорить с другими и, благодаря этому, справиться с тем, что нас задевает.

И все же современные цивилизованные люди время от времени пытаются разрешать конфликты с помощью агрессии или бегства. Но они обычно не делают этого открыто. Однако, такого рода поведение не приносит ощутимых результата Причины очевидны. Как правило, с самого детства людей учат вести себя в конфликте пассивно. «Не давай сдачи», «Выстой и стерпи», «Учись быть выше этого» — все эти модели, как нетрудно заметить, пассивные. Когда кто–то выводит нас из себя, мы редко выказываем это явно. Вместо этого мы стискиваем зубы и даем бессмысленное, в общем–то, обещание позднее отомстить.

Тактика «бегства от противника» (попытки избегать общения с неприятным в каких–то проявлениях человеком) или скрытое сопротивление (нарочитое или непроизвольное расстраивание его планов) только затягивает конфликт, но никак не способствует его решению. А ведь кто из нас ни разу в жизни не прибегал к этой изнуряющей тактике в семье, на работе или где–то еще? Ясно, что пассивная агрессия больше нервирует как раз того, кто не может поговорить со своим противником или, на худой конец, заорать на него. Так стоит ли страдать вдвойне? Кроме того, если вы постоянно избегаете кого–то во время конфликта, этот человек, скорее всего, либо сменит тактику, либо разорвет отношения с вами.

Когда мы в отношениях с людьми пользуемся только агрессией или бегством, то и сами чувствуем себя ужасно, поскольку эти модели поведения всегда сопровождаются неприятными ощущениями гнева и страха. Чаще всего мы оказываемся в проигрыше: чувствуя постоянную неудовлетворенность своим поведением, мы расстраиваемся и в конце концов теряем душевный покой.

Триада гнев–страх–депрессия есть тот основной набор эмоций и чувств, который вынуждает людей обращаться к психотерапевту. Пациенты, которых я встречал в своей практике, либо слишком часто испытывали гнев по отношению к другим людям, либо постоянно боялись чего–то и, как следствие этого, старались избегать других людей; либо они чувствовали себя бесконечно усталыми от вечных поражений и хронической подавленности.

Тем не менее, нельзя сказать, что гнев, страх и подавленность всегда указывают на болезнь. Эти ощущения заложены в нас физиологически и психологически. Они имеют, как ни странно, определенную ценность, как и физическая боль, предупреждающая организм об опасности. Гнев, страх и подавленность тоже имеют важное сигнальное значение.

Например, если вы раздражены, вы чувствуете, как все ваше тело «готовится к атаке». Мы не только иногда чувствуем это «приготовление к нападению» в самих себе, но и видим, как то же самое происходит с другими людьми.

Когда нет возможности избегнуть опасной ситуации или разрешить ее с помощью слов, то именно эта «готовность» дает нам шанс уцелеть.

С другой стороны, когда мы испуганы, то чувствуем, как наше тело непроизвольно готовится спасаться бегством. Наши шансы уцелеть увеличиваются благодаря тому, что мы можем убежать от опасности, которую нельзя разрешить словами. Когда на полутемной улице к вам приближается грабитель с ножом в руках, то ощущение паники, которое появляется в вашем дыхании, во внутренней дрожи в конечностях, — не трусость, а естественное состояние, автоматически вызванное центрами головного мозга, готовящего ваше тело к сопротивлению.

Гнев и страх помогают нам и сегодня, ибо не всегда и не все проблемы мы можем уладить с помощью слов. Скажем, жена приходит домой в дурном настроении и начинает вымещать свои обиды на муже и детях. Они не могут сдержаться и отвечают тем же. Слово за слово, и как–то незаметно женщина «разрядилась». Дрожь в руках и во всем теле для водителя машины — верный признак того, что ситуация действительно опасная, и надо срочно принимать меры предосторожности.

Что же касается депрессии, то она, пожалуй, мало чем может помочь. В состоянии подавленности мы делаем лишь то, что необходимо, чтобы поддерживать функции нашего организма. Обычно в этот период мы не занимаемся любовью, не пытаемся отвлечься другими приятными делами, не ходим в кино, не хотим узнать что–нибудь новое, не пытаемся решать своей проблемы, не делаем многого дома и на работе. Если депрессия не слишком глубока, а, скорее, напоминает грусть, то обычно она связана с тем, что мы лишились чего–то или что–то уже расстроило нас до этого. Глубокая депрессия возникает, когда мы перенесли большую потерю или были очень сильно кем–то или чем–то расстроены. Подавленное состояние — это результат действия импульсов, посылаемых из отдельных центров головного мозга, замедляющих большинство нормальных процессов организма, необходимых для повседневной деятельности.

Возможно, и для нас, как когда–то для наших предков, иногда подавленность бывает благотворной в том отношении, что в этот период мы как бы временно отступаем, чтобы потом успешно справиться с тяжелыми условиями или опасными обстоятельствами. Отступить, чтобы переждать, накопить энергию и жизненные силы, пока не наступит более благоприятное время для решительных действий. Однако современная жизнь не позволяет слишком долго пребывать в «зимней спячке».

Опыт лечения депрессий показывает: гораздо полезнее помочь таким людям начать что–нибудь делать и восстановить их связь с тем хорошим, что происходит в жизни, чем просто «переждать» депрессию. Лечение Дона, 33-летнего разведенного бухгалтера, страдающего повторяющейся длительной депрессией, иллюстрирует это предположение. В детстве родители никогда не позволяли ему делать, что он хотел. Они очень редко хвалили его или вообще не хвалили за выполнение домашних обязанностей, но сурово наказывали и заставляли чувствовать себя виноватым, когда у него что–то получалось плохо.

Когда мальчику захотелось иметь велосипед, ему обстоятельно объяснили, почему ездить на велосипеде в его возрасте опасно: велосипеды дорогие, а такой беспечный ребенок, как Дон, не сможет о нем хорошо заботиться. Он так и не получил велосипеда. Позже ему захотелось научиться водить машину, ему сказали, что подростки — плохие водители и ему придется подождать.

Дон женился на женщине, которая была похожа на его мать. Жена никогда не хвалила его и всегда, казалось, была готова найти повод поругаться. К моменту начала лечения прошло почти три года, как они развелись. Вскоре после развода у него начались периоды депрессии, которые каждый раз становились длиннее. Лекарства уже мало помогали, даже вызывали побочный эффект, делая его нервным и раздражительным.

Взамен лекарств я предложил Дону составить список того, от чего он обычно получал удовольствие до того, как впал в депрессию. Его задача состояла в том, чтобы по меньшей мере два раза в неделю предаваться былым удовольствиям (из его списка), как бы он ни был подавлен. Вдобавок, как бы ему ни казалось, что у него что–то плохо получается на работе или просто в общении с людьми, он не должен был «бежать» от ситуации, впадая в депрессию и, уйдя в себя, отправляться домой. Он должен был закончить дело, которое начал, даже если у него пропадало желание это делать. При таком лечении хроническая депрессия, длившаяся пять месяцев, прошла в течение четырех недель.

Как мы уже говорили, состояния раздражения–агрессии, страха–бегства, депрессии–ухода сами по себе еще не служат признаками психического нездоровья. Вместе с тем, и польза от них невелика. Они — первичные реакции организма и ни в какое сравнение не идут со способностью человека решать проблемы на словесном уровне, на уровне мышления и речи. Более того, они могут даже создавать определенного рода препятствия. Когда мы рассержены или напуганы, низшие центры мозга «перекрывают» большинство операций, которыми заведует кора головного мозга. Происходит отток крови из головного мозга; кровь проникает в мышцы, чтобы подготовить их к физическим действиям. Работа сознания, таким образом, тормозится. В таком состоянии человек не может эффективно думать, а это чревато ошибками. К тому же, наши обычные, повседневные отношения с окружающими не требуют ни физической борьбы, ни бегства

И в самом деле: эти примитивные реакции оттесняют нашу способность словесного разрешения проблем на второй план. Большинство из нас отстаивают себя словесно только тогда, когда уже достаточно раздражены и сердиты. Гнев ослабляет нашу позицию в конфликте. Когда мы сердимся, другие склонны сводить нашу обиду к следующему: «Он просто выпускает пар. Когда он успокоится, все будет в порядке. Не обращай внимания». Ситуация конфликта — совсем не то, что аварийная ситуация на дороге. Здесь примитивные реакции (страх, бегство) попросту бесполезны. Они, скорее, создают новые проблемы, а не решают старых.

Если исходить из того, что в арсенале у человека имеется три главных способа поведения в конфликте (два унаследованных от животных — агрессия и бегство, а третий, человеческий — словесное общение), то почему многие люди все–таки раздражаются или пугаются; почему они используют лишь агрессию или бегство, сталкиваясь с проблемами?

Если наша исключительно человеческая способность разрешать проблемы столь ценна для выживания, то почему многие из нас ее очень плохо используют? Назначение этой вступительной главы — помочь найти ответ на столь непростой и важный вопрос. Ответ на него поможет нам понять, почему многие из нас нуждаются в раскрытии своей способности словесно разрешать проблемы, с которой мы родились, но которую так часто теряем на каком–то этапе. Для начала обратимся к тому, что происходит с нами в детстве.

В раннем детстве мы ведем себя уверенно и настойчиво. Первое независимое действие младенца — протест. Если происходит что–то, что ему не нравится, он тут же дает знать об этом посредством звукового отстаивания своих прав — при помощи плача, крика и воплей в любое время дня и ночи. Мы все в этом возрасте были очень упорны и сообщали о своем недовольстве до тех пор, пока его причина не устранялась. Научившись ползать, мы упорно и настойчиво делали то, что хотели: исследовали все и вся. Если бы малыши не были бы ограничены физически или не спали бы, они не давали бы ни секунды покоя окружающим. Только изобретение детской кроватки, манежа и няньки позволило родителям делать что–то еще, кроме как постоянно «пасти» младенца.

Скоро, однако, младенец превращается в маленького ребенка, умеющего и ходить, и говорить, и понимать, что ему говорят его родители. С этой поры физически ограничения его поведения уже не эффективны. Контроль над ним со стороны родителей с физического меняется на психологический. Вспомним знаменитое детское упрямство. Ребенок может даже прервать любимое занятие, чтобы сказать «нет». Еще бы! Ведь в детском упрямстве проявляется врожденная человеческая способность словесно отстаивать себя. Что делают родители? Многие из них, к сожалению, принимают ответные меры: они приучают детей ощущать себя беспокойными, ничего не знающими и виноватыми. Но с какой целью? Для того, чтобы было легче психологически контролировать их поведение.

Итак, родители заставляют своих детей переживать эти негативные эмоции по двум причинам. Во–первых, чтобы эффективно контролировать их природное упорство, иногда раздражающее и взрывоопасное. И это ни в коей мере не говорит о том, что родители бесчувственны или безразличны к своим детям. Они ошибаются, принимая детское упорство в отстаивании своих прав за врожденную агрессивность, которую дети проявляют, когда они рассержены. Во–вторых, родители используют этот метод психологического контроля, потому что их родители в свое время также приучили их испытывать беспокойство, ощущать свое невежество и вину.

Приучить к этим чувствам довольно легко. Достаточно внушать уверенность в том, что именно твое поведение вызывает ощущение раздражения, что ты — невежда, и что ты виноват. Воспитание исходит от обоих родителей, но мама выполняет большую часть «грязной» работы, поскольку она проводит с вами гораздо больше времени, чем отец. Когда ребенок наводит порядок в своей комнате и убирает на место игрушки, мама обычно говорит: «Вот хороший мальчик!» Когда ей не нравится то, что он делает, она говорит: «Ну, что ты за ребенок? Только непослушные дети не убирают свою комнату!» Вскоре вы привыкаете к тому, что слово «непослушный», что бы оно ни значило, относится именно к вам. Когда звучит это слово, мамин голос и настроение предвещают нечто ужасно неприятное. Мамы часто говорят своим детям, что они плохие, ужасные, кошмарные, грязные, дурные, несносные, испорченные или даже злые. Но все эти слова означают одно и то же: «Ты! Кто ты такой? Маленький, беспомощный и многого не знающий. И ты должен испытывать беспокойство, испуг и, конечно, свою виновность».

Используя слова «хороший» и «плохой» для контроля поведения ребенка, мама тем самым отрицает свою ответственность за то, что она заставляет его делать то, что она хочет (например, чтобы он убрал свою комнату). Эффект, который оказывают на маленького ребенка слова «хороший», «плохой», «правильно», «неправильно» оказывается таким, как если бы мама сказала: «Не делай кислое лицо. Это не моя прихоть, чтобы ты убрал свою комнату. Бог хочет, чтобы ты прибрался!» Здесь подразумевается апелляция к некоему авторитету, создавшему правила, которые все мы должны выполнять.

Подобный способ контроля — «плохой–хороший мальчик» — очень эффективен, но по сути это контроль исподтишка. И честное общение возможно только тогда, когда мама прямо и, опираясь на свой авторитет, говорит, что это она хочет, чтобы ребенок это сделал. Тем не менее, маме кажется, что будет правильнее научить ребенка различать между «хорошо» и «плохо» с помощью таких общепризнанных авторитетов, как Бог, правительство, полицейский, злой дядя и тому подобное — с помощью всех тех фигур, которые по–детски воспринимаются главными судьями в области «плохого» и «хорошего».

Мама редко говорит: «Спасибо. Мне очень нравится, как ты убрал свою комнату». Или: «Я, наверное, надоела тебе своей просьбой убраться, но я действительно хотела, чтобы ты это сделал». Таким признанием мама учит вас тому, что все, что хочет мама, важно уже потому, что она этого хочет, а не полицейский. И это правильно. Мама учит вас, что никто не проверяет вас, кроме нее — и это правда. Вы не должны чувствовать, беспокойство, вину или нелюбовь к себе только потому, что вам не нравится пожелание и просьба мамы. Вас ведь не учат: все, что любит мама, — хорошо, а что не любит — плохо. Если мама прямо говорит: «Я хочу», в этом нет скрытой угрозы. Это вовсе не значит, что «хорошие» дети любимы, а «плохие» — нет. Вам даже не нужно любить то, что хочет от вас ваша мама, вы просто должны сделать это!

Вот счастливая ситуация: вы готовы ругаться и ворчать на маму и папу, но знаете, что они все равно любят вас! А приучать вас чувствовать вину, чтобы потом манипулировать вашим поведением — то же самое, что заставлять вас любить вкус аспирина до того, как он снимет вашу головную боль. К счастью, когда родители берут на себя роль авторитета в решении вопроса, что их детям можно делать, а что — нельзя, они тем самым учат своих детей: когда вы вырастете, вы не только сможете делать то, что захотите — так же, как папа и мама, но и многое из того, что вам совершенно не нужно — подобно тому, как приходится это делать папе и маме.

К сожалению, детей приучают испытывать чувство гнева, а также ощущение собственного невежества и вины во многих ситуациях. Например, дочь играет с собакой в гостиной, а мама хочет прилечь. Мама приступает к управлению эмоциями девочки при помощи следующих слов: «Почему ты всегда играешь с Джеком?» Предполагается, что дочь должна ответить, почему она всегда в гостиной играет с собакой. Не зная других причин, за исключением той, что ей нравится и что это занятно, девочка чувствует свое невежество: если мама спрашивает о причине, то она обязательно должна быть. Ведь мама не спросила бы о том, чего нет, правда? Если дочь правдиво, но робко ответит: «Я не знаю», мама отпарирует: «Почему ты не идешь в комнату сестры поиграть с ней?» Отсутствие «хорошей» причины того, почему она предпочитает играть с собакой, а не с сестрой, вновь заставляет ее чувствовать себя неуютно. Пока она ищет причину, мама прерывает ее бормотанье: «Кажется, ты совсем не любишь играть с сестрой. А она хочет играть с тобой». Девочка чувствует себя виноватой и продолжает молчать, а мама тем временем наносит смертельный удар: «Раз ты не хочешь играть с сестрой, она не будет тебя любить и не захочет играть с тобой». Теперь дочь, кроме всего, обеспокоена тем, что ее сестра, возможно, на нее в обиде. И она отправляется из гостиной, чтобы занять подобающее место в жизни — рядом с сестрой и подальше от маминых ушей.

По иронии судьбы, все мамины попытки убедить девочку, что она должна любить играть с сестрой, сильно колеблют ее природную стойкость и уверенность в себе. Было бы лучше, если бы мама прямо, но вполне по–человечески понятно, ворчливо сказала: «Убирайся–ка вон из гостиной, я попытаюсь поспать. И забери этого облезлого и безмозглого пса с собой!» Хотя, надо признать, подобным высказыванием она показывает ребенку реальность без прикрас: жить с другими людьми ой как трудно!

Часто люди, которых вы любите и которые вам не безразличны, относятся к вам жестоко, потому что они всего лишь человеческие существа. Они могут любить вас и заботиться о вас и тем не менее сердиться на вас. Жизнь с другими людьми не бывает все время легкой и замечательной. Так что периодическими проявлениями гнева в повседневной жизни мама готовит вас в дальнейшем справляться с парадоксами человеческого поведения.

Манипулирование негативными эмоциями продолжается и вне дома. Более старшие дети уже знают, что с помощью этих эмоций можно контролировать поведение других. И они используют это средство, чтобы заставить меньших или более слабых детей делать то, что они хотят. Учителя подхватывают начатое мамой и контролируют поведение учеников в классе также с помощью негативных эмоций. В конце концов, когда вы уже очень хорошо приучены к тому, что вас в воспитательных целях заставляют испытывать негативные эмоции и не дают возможности проявить свою волю, вы начинаете использовать пассивную агрессию, пассивное бегство или ответное манипулирование, с тем чтобы достичь контроля над собственным поведением.

Ваши собственные ранние манипуляции, к примеру, звучат так: «Мама, почему так происходит, что сестра всегда сидит в своей комнате, когда я убираюсь во дворе?» Тем самым предполагается, что у мамы есть любимчики. В раннем возрасте вы еще недостаточно знаете об умении манипулировать и не можете соперничать в этом с мамой. А вот подростки уже достаточно наловчились, чтобы играть на присущих родителям чувствах беспокойства и вины. «Отец Марка купил ему компьютер. Разве вы беднее их?» И, хотя порой их манипуляции еще не очень умелы, их вполне достаточно, чтобы заставить родителей обороняться. В том же духе, в каком сын критиковал ее (завуалированно), мама отвечает: «Твоя сестра помогает мне по дому. Этого достаточно, поэтому ей и не приходится работать во дворе. Должен же ты хоть что–нибудь делать! Девочки убираются в доме, а мальчики — в саду». Здесь снова, спрятавшись за спасительным занавесом своих манипуляций, мама тонко намекает, что сын — законченный бездельник, и что не ее в том вина, что сыну неприятно выполнять свои обязанности.

Попробуем вместе проанализировать скрытый смысл этого взаимодействия между сыном–подростком и матерью. Мама имеет в виду, что она только следует некоему сложному набору правил, который составляла не она, и которого дети еще целиком не понимают.

Столкнувшись с неразрешимой на уровне слов проблемой, мальчик находит, что легче удалиться во двор и там долго ворчать, пассивно выражая свое раздражение. Мама управляет эмоциями и поведением детей, исходя из оценок «правильно», «ошибочно», «пристойно», и тем самым приучает вас мыслить в соответствии с некими туманными правилами, которым должно следовать.

Изъян такого подхода в том, что эти правила настолько абстрактны, что их можно интерпретировать как хочешь в одних и тех же обстоятельствах. Эти правила не имеют ничего общего с вашим собственным представлением о том, что вам нравится и не нравится. Они указывают, как люди должны чувствовать себя и вести по отношению друг к другу, независимо от реальных отношений между ними. Они часто догматичны и надуманны, не имеют никакого отношения к нашей природе. С чего вдруг, к примеру, мальчики должны заниматься уборкой двора, а их сестры — нет?

Было бы более полезно, если бы мама выразила в своем ответе свое личное мнение. В этом случае она не наказывает ребенка и не вступает в состязание с ним. Она могла, например, возражая на его критику, твердо и многозначительно ответить: «Я вижу, ты считаешь нечестным, что трудишься во дворе, в то время как твоя сестра играет. Это, должно быть, сердит тебя, но я все–таки хочу, чтобы ты прибрался во дворе сейчас». Таким своим решительным и безапелляционным ответом на попытку манипулирования ею, мама говорит нечто эмоционально убедительное. Она говорит: хотя тебе и придется делать то, что не хочется, ты имеешь право чувствовать себя недовольным..

Все мамы, которых я встречал в своей практике, говорили о дискомфортных ощущениях в общении с детьми. Главных источников их беспокойства было два. Во–первых, они были сбиты с толку разными методами воспитания детей: Спок говорит им одно, Геселл другое, а знакомый врач — третье. Во–вторых, все мамы ошибочно считают, что если они решили выступать от своего имени (не взывая к авторитетам и общепринятым правилам), то у них есть два пути: либо быть тираном, либо «тряпкой» в общении с детьми. Сталкиваясь с таким неприятным выбором, они возвращаются к испытанному способу манипулирования эмоциями, которому их научили их родители, вместо того, чтобы взять прямую ответственность и власть на себя: «Я хочу, чтобы ты…»

Взять на себя роль авторитета с тем, чтобы, воспользовавшись этим, облегчить самим себе и своим детям преодоление стрессов, — проще, но в эмоциональном отношении это очень нелегко. Одна мама, например, с оттенком враждебности спросила меня: «Как, вы нарушаете обещание, данное ребенку?» По тону, которым она задала вопрос, было ясно, что эта мама, как и многие другие, считала обязательным поддерживать образ человека, все знающего и никогда не нарушающего своего слова. Позднее, после моего разговора с ней, выяснилось, что я был прав. Она пыталась быть «совершенной, не делать ошибок, и при этом ей хотелось, чтобы ее не считали идиоткой. Однако своим поведением она сама себя ставила в идиотское положение. Претендуя на роль супермамы, она имела все шансы проиграть. Когда–нибудь ей бы все равно пришлось нарушить обещание: потому, что она не могла либо выполнить его, либо не хотела. Если бы она смогла отказаться от роли «совершенной мамы» и честно признаться, что нарушит данное дочери обещание, это уменьшило бы дискомфортные ощущения у обеих. Она могла бы, к примеру, сказать: «Я знаю, с моей стороны было глупо дать тебе обещание, которое я не могу сдержать, но нам придется отложить поездку в Диснейленд, которую мы планировали на субботу. Твоей вины никакой нет, ты не сделала ничего дурного. Давай прикинем, когда мы сможем поехать в другой раз, хорошо?» Такого рода отказом она дала бы понять своей дочери, что иногда даже мама может ошибиться. Следовательно, если мама не может быть всегда безупречной, не может быть такой и дочь. Главное, дочь поймет, что мама — тоже живой человек, по каким–то причинам они не могут поехать в этот раз, и они не поедут.

Подводя итоги этой главы, можно сказать следующее: и вас, и меня, и большинство живущих на этой земле с того самого момента, как мы начинаем говорить и понимать, что нам говорят, пытаются контролировать, манипулируя нашими эмоциями. Когда мы ведем себя настойчиво, в нас пытаются вызвать ощущения беспокойства, почувствовать свои невежественность или вину за свое поведение. Этим нас как бы удерживают от реальной или воображаемой опасности, а на деле облегчают жизнь окружающим нас взрослым.

Однако такая игра на наших эмоциональных струнах имеет и побочный эффект. Когда мы вырастаем и становимся ответственными за свое поведение, эти эмоции нас не покидают. Мы все временами испытываем беспокойство, переживаем свое незнание чего–то и вину, а это может быть использовано и используется против нас другими людьми, чтобы заставить нас делать то, что нужно им.

Цель этой книги — помочь вам если не полностью избавиться от привитых нам в детстве эмоций, то хотя бы ослабить их проявление при общении с другими людьми.

Как другие люди нарушают наше неотъемлемое человеческое право быть самими собой

Представьте, что ваш друг просит вас встретить его тетю, прилетающую из южного курорта в воскресенье в шесть часов вечера. Больше всего на свете вы «мечтали» о том, чтобы тащиться по битком набитой трассе в аэропорт, а потом пытаться поддерживать разговор с той, о ком ничего вообще не знаете, и при этом не подавать вида, что вам весьма жаль, что она не задержалась там подольше. Однако, вы уговариваете себя: «Друг есть друг. Он бы сделал для меня то же самое». Но вторгаются и другие мысли: «Правда, я‑то никогда не просил его кого–нибудь встречать. Я всегда делал это сам. Тем более так и не объяснил, почему он не может ее встретить. Почему этого не могла сделать его жена?»

Когда с нами случаются похожие ситуации, мы склонны думать: «Когда я говорю „нет", я чувствую себя виноватым, но если я говорю „да", я себя ненавижу». Ситуация кажется безвыходной. Что тут можно сказать? «Заденет или обидит моего друга, если я скажу „нет"? Он больше не будет меня любить? Что, если он решит, что я эгоист или плохой друг? Если я не выполню его просьбы, не буду ли я „сукиным сыном"? Если я скажу „да"… Но почему я всегда делаю одно и то же? Я что, кретин? Или я чего–то не понимаю в жизни?»

Налицо конфликт между вами и другим человеком. Вы хотите сделать одно, а наш друг, сосед или родственник предполагает, надеется, ожидает, хочет или даже умело заставляет нас сделать что–то другое. Это вызывает внутренний кризис: вам хотелось бы отказаться, но вы боитесь, что ваш друг обидится и, быть может, даже откажется от вас. Возможно, вы опасаетесь, что причины для отказа недостаточно «обоснованны» (у вас не сломана нога и вы не находитесь под наблюдением федеральных властей, так что почему бы вам и в самом деле не поехать в аэропорт?). Вы даете возможность другим людям заставить вас чувствовать беспокойство или вину, или незнание чего–то. Эти три эмоциональных проявления боязни, привитые нам с детства, мы испытываем всякий раз, когда не делаем того, чего хотят от нас другие.

Трудность разрешения подобного конфликта для людей с личностными проблемами состоит в том, что их с детства контролировали при помощи отрицательных эмоций. Однако, ситуация, подобная приведенной, не безвыходна. Ключ к ее решению — природные упорство и твердость. В противном случае, попытавшись манипулировать кем–то из своего окружения, вы получите в ответ то же самое. Вот как, например, мог бы выглядеть «манипулятивный» диалог между вами и вашим воображаемым другом.

Вы: Ты знаешь, Гарри, я очень устаю к вечеру. (Попытка вызвать у друга ощущение вины, имея в виду: «Как можно просить усталого человека продираться по трассе в воскресный вечер?») Возможный ответ: Черт! Я каждый вечер преодолеваю тот же поток машин в пять часов вечера.

Гарри: Хрупкие пожилые женщины могут растеряться в незнакомом аэропорту, где их никто не встречает. (Попытка заставить вас почувствовать свою вину, подразумевая: «Что за человек может заставить пожилую даму пройти через это только из–за того, что он немного устал!» В это время вы думаете: «Откуда эти рассказы о хрупкой пожилой даме? Никогда не слышал ни от Гарри, ни от его жены, что их мать нездорова!»)

Вы: Ну хорошо, придется отложить дела. (Попытка вызвать ощущение вины намеком: «Я и в самом деле пострадаю, если ты заставишь меня сделать это». Одновременно Гарри про себя: «Ничего с тобой особенного не случится».

Гарри: Если бы мне пришлось встречать ее, я бы не успел даже к 7 часам 30 минутам. (Подразумевается, что вы не осознаете фактов. Имеется в виду: «Мой путь был бы намного длиннее и труднее, чем твой». Вы, в свою очередь, думаете: «Откуда и после чего он собирался ехать? Он, вероятно, ближе к аэропорту, чем я!»)

Исход этого обмена ударами–контрударами зависит не от вашего желания, а от того, кто сумеет заставить почувствовать другого более виноватым.

В результате вам, скорее всего, не избежать раздражения, беспокойства или огорчения. Подобные неразрешенные внутренние конфликты (а их много у людей, бессильных перед манипуляторами) приводят к потере самоуважения. Тем, кто манипулирует нами, мы как бы уступаем свое достоинство, самоуважение, контроль над собственным поведением и ответственность за управление нашим существованием. Представление о том, как «надо» вести себя с манипуляторами, предполагает знание основных прав личности.

Право отстаивать свое мнение — основа для здорового проявления личности в любых человеческих отношениях.

Первый шаг обретения уверенности в себе — это осознание того, что никто не сможет управлять вашими эмоциями, если вы не допустите этого.

Чтобы избавиться от манипулирования своими чувствами и поступками, вы должны прежде всего признать, что вами действительно пытаются манипулировать. Проанализируйте их доводы и поступки {тех, кто пытается манипулировать), а также их влияние на ваше поведение. Вам придется, кроме того, подвергнуть сомнению сформированные в детстве представления и идеи, в которых были воспитаны многие из нас и которые позволяют другим людям управлять нами.

Способов манипулирования много, но можно их обобщить. Посмотрим, что же представляет собой этот «универсальный набор манипуляций», и как можно сопротивляться (как следует вести себя, чтобы избежать состояния гнева — агрессии и страха–гнева, то есть тех примитивных реакций, которые–то и приводят к тому, что мы вынуждены поступать вопреки желаемому.)

Право отстаивать свое мнение — основа для здорового проявления личности в любых человеческих отношениях.

Это фундамент, на котором мы создаем позитивные отношения с людьми — такие, как доверие, сострадание, теплота, близость, любовь. Права личности придают нам уверенность в себе. Без уверенности доверие уступает место подозрительности, сострадание превращается в цинизм, теплота и близость исчезают, а то, что мы называем любовью, приобретает «оскомину».

В основе бесспорных и неотъемлемых прав личности лежат следующие положения: мы — люди; мы несем ответственность за самих себя и за наше собственное благополучие. Давайте рассмотрим наше главное право, из которого вытекают все остальные.

Человек имеет право быть последним судьей над самим собой и над своими поступками.

Посмотрим, как оно нарушается в манипулятивном общении.

Вы имеете право быть верховным судьей над собой — именно так мы можем интерпретировать смысл этого права. Чем более мы слабохарактерны и безвольны, тем больше вероятность того, что мы отказываем в данном праве как себе, так и другим.

Почему так происходит? Почему такое простое, утверждение — каждый из нас имеет право быть конечным судьей самому себе — может вызывать какую–либо полемику вообще? Если вы пользуетесь этим правом, вы берете всю ответственность за свое существование на себя и снимаете ответственность с других людей. Люди такого независимого типа вызывают беспокойство у другого типа людей — беспомощных и неуверенных. Последние считают, что поведение всех людей, особенно независимых, надо контролировать. «Зависимые» ощущают настолько сильное беспокойство в присутствии независимой, нестандартной личности, что им кажется: этот «неконтролируемый» человек способен поставить под удар их собственную удачу или даже само счастье.

Когда мы искренне сомневаемся, можем ли мы быть главным судьей своего собственного поведения, мы бессильны как–либо управлять собственной судьбой, не прибегая к всевозможным правилам. Чем меньше мы надеемся на свои силы, тем больше боимся, что не окажется необходимых правил поведения. Если мы не чувствуем себя в безопасности и волнуемся из–за отсутствия руководства по каждой отдельной сфере поведения, мы будем придумывать некие правила до тех пор, пока вновь не почувствуем себя комфортно и безбоязненно.

Например, в большинстве муниципалитетов нет законов, специально предписывающих, как каждый индивидуум должен справлять нужду (а это может иметь последствия, связанные с общественным здоровьем). Нет правил того, как мы должны вести себя в момент справления нужды. И хотя поведение людей при этом примерно одинаково, все же есть множество способов того, как мы можем поступить. Нормально ли заговорить с «соседом» в общественном туалете? Что он подумает? Я точно не знаю, но полагаю, что он подумает, что вы придурок. Никто никогда не заговаривал со мной в подобной обстановке. Стоя над унитазом в общественном туалете, допустимо ли интересоваться тем, что делает тот парень рядом с вами? Что бы он подумал, если бы увидел, как вы следите за ним? Позволено ли выводить свои инициалы на фарфоре? Каков одобренный способ освобождения от последней капли мочи? Если нет правил для подобных случаев — а я никогда не слышал и не читал об их существовании — то думаю, что все другие мужчины ведут себя одинаково. Если они такие же, как я, тогда они тоже «придумали» некую систему правил того, что они должны или не должны делать во время этого процесса. И хотя этот пример затрагивает несущественную часть нашего поведения, однако это поведение очень отрегулировано.

То же самое чувство незащищенности подталкивает людей к изобретению правил, регулирующих поведение в более значимых обстоятельствах. Как «правильно» заниматься сексом? Стандартные позиции? Как насчет того, что описано в Кама Сутре? Если это тоже допустимо, то как случилось, что в большинстве стран об этом впервые было напечатано всего несколько лет назад? Откуда вообще появились все эти пути совершения чего–то «должным образом»?

Ответ прост. Мы придумываем правила, взяв за основу те представления, которые нам привили в детстве. Если правила были такими, что благодаря им человек вырастал неуверенным в себе и зависимым от авторитетов, то и в дальнейшем он пользуется ими при общении с другими людьми, чтобы контролировать их поведение посредством ущемления их неотъемлемых прав. Действуя таким образом, он уменьшает ощущение личной неуверенности. Итак, если мы действуем как главные судьи нашего собственного поведения (и тогда уважаем правила других), мы представляем серьезную угрозу тому порядку, которого придерживаются люди слабохарактерные. Поэтому несамостоятельный человек не захочет признавать право других принимать решения самостоятельно. Используя средство самозащиты, он будет логически манипулировать нами с помощью правил и стандартов: правильно — неправильно, порядочно или нет, причина и логика — так он контролирует наше поведение, которое, может быть в противоречии с его собственным желанием, симпатиями и антипатиями.

Если человек, использующий других, обращается к некоей социальной структуре, с помощью которой определяет правильность, неправильность, честность, логичность поведения и пытается убедить вас в этом, не значит ли это, что вся структура основана на манипуляции? Не означает ли это, что вы, полагаясь на правила, чтобы ваши взаимоотношения с другими людьми стали немного проще и легче, тем самым даете возможность манипулировать вами? На эти вопросы трудно ответить просто «да» или «нет». Ответ во многом зависит от того, как могут использовать модель поведения, но скорее всего «вероятно да», в зависимости от того, как модель проявится в отношениях и каков тип отношений между людьми, вовлеченными в конфликт. Как может модель поведения работать на вас или против вас? Что позволяет отличить структуру, используемую для манипулирования людьми, от структуры, используемой, чтобы сделать что–то в сообществе более легким, устойчивым и менее хаотичным?

Чтобы общение не было конфликтным, нужно учитывать следующее.

Первое. Все структуры или правила в любом общении между двумя людьми, в принципе, равнозначны. Если представить отдельный вариант некоей структуры, найдется с полдюжины других способов, которые произвели бы примерно одни и те же результаты.

Например, вы и ваш деловой партнер разработали такую схему: вы управляете офисом, а он общается с посетителями. Но это не единственный способ. Вы могли бы по очереди выполнять бухгалтерские операции, или нанять бухгалтера на неполный рабочий день, или придумать что–либо еще из множества способов, которые привели бы к тому же результату, т. е. успешному бизнесу.

Если вы, пока ваш муж на работе, сидите дома с маленькими детьми, это не единственно возможный выход из положения. Вы можете оставаться с детьми по очереди с мужем, нанять няньку, воспользоваться детским садом, или «подбросить» их бабушке, а самой начать работать, и многое другое.

Второе. Все отношения между людьми можно классифицировать на три большие категории:

1) коммерческие, или формальные;

2) отношения с авторитетом, властью;

3) равноправные.

Эти классы отношений существенно отличаются по тому, в какой степени они с самого начала регулируются определенными правилами. Так, коммерческие контакты регламентированы еще до того, как возникают конкретные взаимные отношения.

Это регламентирование может даже иметь форму юридического устава или контракта. Обе стороны, участвующие в купле–продаже, знают или точно оговаривают, каким должно быть их поведение по отношению друг к другу. Обычно одна сторона выбирает товары и платит за них, а другая, получая деньги, распространяет товары и дает сведения о том, что продано. Проблемы в коммерческих отношениях возникают тогда, когда одна из сторон, как правило, продающая, пользуется некоей внешней структурой (позволяющей манипулировать), заранее с вами не согласованной, и не позволяет вам самому принимать решения. Например: «Мы не смогли отремонтировать ваш радиатор. Это по контракту должен делать магазин, торгующий радиаторами. Вам придется обратиться за этим к ним». Подразумевается: «Если бы ты знал, болван, какой мы делаем бизнес с этим магазином!»

Вторая категория включает отношения с кем–либо из авторитетов и лишь частично регламентирована до начала общения. В таких отношениях не всегда предполагается, что люди ведут себя в соответствии со взаимно согласованными правилами. Пример — взаимоотношения между начальником и подчиненным. Здесь не все правила оговариваются заранее, и не все происходит по обоюдному согласию. Я, например, могу знать специфику общения с ним на работе. Но что делать, когда мы вместе проводим время после работы? Кто покупает выпивку? Кто выбирает бар? Или даже на работе: что вам делать, когда начальник предлагает выполнить что–то, с чем вы до сих пор не сталкивались, как поступить тогда? Взять на себя больше ответственности, отработать лишнюю смену или работать дальше за те же деньги? При данном типе отношений, когда не существует взаимной договоренности, возникают проблемы. Эта модель взаимодействия не позволяет вам самому решать, что делать. Ваш начальник руководит вами на работе, но еще, слава Богу, не на теннисном корте. Как вы оговариваете все, когда вместе играете в теннис в выходной? Он — ваш начальник в течение рабочего дня, но не после пяти вечера. И как так происходит, что вы после работы отвозите его костюм в чистку? Это еще более раздражающее обстоятельство, чем при игре в теннис: вы негодуете, чувствуя себя его лакеем, но все–таки ничего ему об этом не говорите!

Подобное будет происходить с вами, пока схема ваших отношений построена на структуре подчинения, а не на структуре взаимного удобства. Если система взаимоотношений односторонняя, ее действие и назначение — контролировать ваше поведение в любое время и тем самым лишать вас права выбирать, что вы будете и чего не будете делать.

Другой тип отношений с авторитетом — это отношения между маленькими детьми и их родителями. Здесь родители начинают с «авторитетных ролей» мамы–папы, помощника, учителя, няни, защитника, кормильца, образца для подражания, решающего и судящего. Можно также увидеть, что ребенок постепенно вживается в роли защищаемого, ученика, пациента, просителя и т. д. и т. п. Спустя годы, когда ребенок вырастает и берет на себя все больше и больше ответственности за свое поведение и благополучие, эта изначальная структура отношений родитель–ребенок требует изменений.

Чем больше свобода выбора, тем меньше структур и правил требуется для регуляции поведения. Возьмет ли девушка или юноша на себя инициативу в устройстве собственной жизни? Вы, возможно, помните из собственного опыта то время, когда роли родителей и детей становятся более равными: родители и дети могут делиться друг с другом своими личными чувствами, желаниями, проблемами. К сожалению, желаемого детьми уровня близости не часто удается достичь. Слишком часто (по незнанию или же из чувства безопасности) родители крепко цепляются за устаревшую, но спасительную структуру привычных отношений: дают детям свободу, но не отказываются и от своих исходных ролей папы–мамы, нарушая тем самым неотъемлемое право своего выросшего ребенка самому решать за себя. В результате неизбежно возникает (отнюдь не неизбежная) дистанция между родителями и детьми.

Вот один случай из медицинской практики. Женщине сорок лет. Мать ее всегда подавляла, и в итоге она нашла смысл жизни лишь в одном — в еде, еде, еде! Естественно, ей часто приходилось садиться на строгую диету. Однажды, когда дочь придерживалась очередной диеты, она пошла с матерью в магазин за покупками. Они остановились передохнуть в кафе, и мать стала настойчиво уговаривать ее съесть что–нибудь, помимо чашки кофе. И хотя дочь сопротивлялась, все кончилось тем, что она все–таки что–то съела, т. е. вновь уступила матери. До тех пор, пока не был закончен курс лечения, пациентка не могла и не хотела опять идти с матерью в магазин. Мать манипулировала дочерью (для нас сейчас не так важно, почему), используя схему из прежней ситуации детства. Но она уже не годится в качестве схемы отношений между двумя женщинами, одной из которых шестьдесят лет, а другой — сорок.

В то же время у самой матери были серьезные трудности дома. Ее муж был болен, и ей пришлось взять на себя множество дел, с которыми она не справлялась. Дочь хотела бы ей помочь, но избегала этого, поскольку осознавала, что мать, вероятно, не будет доверять ее суждениям или советам. Кроме того, она была сыта постоянными придирками матери из–за ерунды и просто не хотела быть поблизости от нее.

Некоторые родители не могут принять новой роли взрослый–взрослый в отношениях со своими сыновьями и дочерьми

Есть, к счастью, и противоположные примеры. Матери и дочери пришлось пережить тяжелый момент в жизни: отец девочки умер, когда она вступала в пору половой зрелости. Несмотря на проблемы и ошибки, они пришли к взаимному уважению прав и решений каждой. В настоящий момент маме 56 лет, она живет одна. Ее дочери 31 год, она замужем, у нее двое детей. Женщины советуются и поддерживают друг друга. Эта мама недавно рассказывала своей дочери о проблемах в связи со своим одиночеством. «Я действительно люблю рассказывать тебе о моих проблемах: ты не возмущаешься и пытаешься подсказать, что делать. Ты выслушиваешь меня и даешь мне возможность выговориться. Я это очень ценю». Но мама не только готова принять помощь и совет дочери. Она также с уважением относится к тем границам, которые поставила ей дочь в отношениях с зятем и внуком.

В третьей категории отношений — между равными — не требуется никакой изначальной схемы общения. Схема здесь возникает по мере того, как эти отношения развиваются благодаря компромиссам. Компромиссы имеют большую практическую ценность: они позволяют отношениям развиваться и продолжаться без ежедневных переговоров о том, кто, что и когда делает. Люди, которых я учил быть более настойчивыми и уверенными в себе, часто наивно настаивали, что компромиссы должны быть справедливыми. Я частенько шокировал их своим ответом: «Компромиссы не должны быть обязательно справедливыми, чтобы быть полезными! Все, что от них требуется, — это чтобы они срабатывали! Где вы читали о том, что жизнь справедлива? Откуда у вас эта безумная идея? Если бы жизнь была справедливой, мы бы с вами сейчас путешествовали по Тихому океану, Карибскому морю и Французской Ривьере вместе с Рокфеллерами! Вместо того, чтобы сидеть в этой аудитории, пытаясь научиться быть уверенными в себе!»

Примерами равноправных отношений могут служить отношения между друзьями, соседями, коллегами, любовниками, взрослыми членами семьи, братьями, сестрами. Это отношения, при которых у вас есть максимальная свобода выражать свое мнение и отношение, но здесь вы имеете и наибольшую вероятность быть задетыми. Яркий пример — взаимоотношения оскорбленных супругов. В благополучных браках оба супруга вырабатывают систему компромиссов, которая устраивает их обоих. Они часто обсуждают друг с другом, чего они хотят и что способны дать друг другу. Они не боятся выглядеть странными или эгоистичными от нарушения некоего священного набора правил, определяющих, как мужья и жены должны себя вести.

Проблемы при данном типе отношений возникают тогда, когда один из пары из–за личной неуверенности, а возможно, невежества, начинает вести себя, исходя из предвзятых представлений о том, что должно. Например, если вы обратитесь к какому–нибудь неудачному браку, то, вероятно, обнаружите, что один или оба супруга имеют очень жесткие представления о распределении ролей, которые они навязывают друг другу. Однако, искусственные правила на практике не работают детали каждой из ролей должны разрабатываться по мере того, как супруги продвигаются вперед, если им хочется быть вместе и создавать самим себе счастливую жизнь. Чем менее уверен в себе один из супругов, тем скорее он попытается прибегнуть к использованию неких правил и схем, которые будет навязывать своей «половине». Муж может навязывать жене деспотическую систему отношений (это позволяет ему преодолеть страх того, что у него плохо складываются с ней отношения). Он может, например, настаивать, чтобы жена не работала, сидела дома, целиком взяла на себя заботу о детях, не могла распоряжаться деньгами.

За такого человека вышла замуж одна моя пациентка несколько лет назад. Ни тот, ни другая не имели в прошлом опыта супружества. С самого начала муж занял доминирующую позицию, а молодой женщине не хватило твердости и независимости, чтобы сопротивляться этому. Впоследствии она прибегла к единственному доступному ей в таких обстоятельствах способу общения: пассивной агрессии, уходу от контактов или манипулированию. Но муж оказался куда более искусным манипулятором. За шесть лет брака у них накопилась куча проблем. У жены на первом месте стояли сексуальные нарушения. Не имея достаточно сил сопротивляться мужу, она отдалялась от него во всех сферах отношений, включая и сексуальную. Она жаловалась на фригидность, вагинит (воспаление влагалища), вагинизм (сокращение мышц, сжимающих вход во влагалище при попытках к половому сношению); на то, что муж «не раскрыл ее» сексуально. Однако, она настаивала на том, что их брак удачен во всех отношениях, кроме сексуальных..

Она начала лечиться от сексуальных расстройств, что обычно в сочетании с психотерапией занимает три недели. У нее же это заняло три месяца. Было рекомендовано и начато общее психотерапевтическое лечение, но оба супруга не хотели признавать, что их сексуальные проблемы связаны с их общечеловеческим поведением по отношению друг к другу. Эта пара прервала курс психотерапевтического лечения вскоре после его начала и не проявила в дальнейшем интереса возобновить его. По последним данным, они подумывают о разводе.

Но и недостаточно уверенная в себе женщина, из опасения, что она не справится с чем–то ей незнакомым, может играть роль диктатора в семье. Она может обращаться с мужем весьма искусно, даже с оттенком снисходительности, как с маленьким мальчиком. Она даст ему свободу работать для того, чтобы жить, но, не доверяя ему, она попытается контролировать все остальное и заставит его почувствовать себя виноватым, если он не согласится с установленными ею законами поведения. Для того чтобы стало возможно манипулировать им, муж вынужден принимать подобное отношение к себе как должное. Чтобы «система» его жены сработала, он должен также признать, что он не хозяин самому себе. Если же он настоит на своем праве быть судьей самому себе, жена не сможет навязать ему такой тип отношений.

Один из моих пациентов как раз находился в похожих отношениях с женой. До обращения к врачу он работал менеджером и, занимая эту должность, подвергался давлению с двух сторон: посетителей и управления своей фирмы. Из–за собственной неуверенности он не выходил за жесткие рамки того минимума инициативы, которой требовала работа с покупателями. Естественно, он не слишком долго находился в этой должности. В течение всего времени, пока он был безработным, ему легче было лгать жене о том, что он работает, чем признаться, что живет на пособие по безработице. Когда ему предложили временную работу в подсобке оптового магазина, он избегал дома говорить и об этом, так как боялся конфронтации с женой.

Что подумает ее родня, когда узнает, что он простой рабочий? Этот бедняга и вправду не верил, что только он сам может выносить себе «приговор» и, вместо того, чтобы уверенно поговорить с женой, продемонстрировал примитивную реакцию на трудности — просто бежал от них Модель поведения в данной ситуации — пассивное бегство. Общий источник проблем в любом из трех типов отношений — коммерческих, с авторитетом и равноправных — такая ситуация, когда разные ролевые модели исполняются одним и тем же человеком.

В частности, когда вы завязываете деловые отношения с другом, у каждого из вас могут возникнуть трудности в разграничении поведения на службе. Ваш друг может манипулировать вами, используя привычную манеру делать что–то как друг, что не может иметь ничего общего с коммерческими взаимоотношениями. Он может, в частности, начать использовать вашу машину для деловых целей, ссылаясь на то, что вы оказывали ему такую услугу в прошлом. Он может попытаться занять значительную сумму денег — ведь раньше вы всегда одалживали друг другу небольшие суммы. Другими словами, он, вероятно, перенесет схему того, как «должны» вести себя друзья, в ваши коммерческие отношения.

Необходимость разграничения смешанных отношений, завершающихся взаимным манипулированием, отражена в народной мудрости: «Дружба дружбой, а служба службой». Но если при подобных смешанных отношениях вы ведете себя уверенно — сами решаете, чего вы хотите, сами ставите условия, какие выгодны вам — лишь тогда вы можете иметь деловые отношения с друзьями и поддерживать при этом дружеские связи.

В любом из этих трех типов взаимоотношений манипулирование вашим поведением возникает тогда, когда вам навязываются чуждые вам правила (на которые вы не соглашались), которые попирают ваше неотъемлемое право — самим решать, что и как делать. В основе своей манипулирование есть любое поведение, вызванное идущим из детства представлением, согласно которому не следует высказывать независимых суждений.. Следует руководствоваться общепринятыми правилами и мнением о вас людей более важных и мудрых.

Вера в правила и авторитеты подразумевает контроль всего, что вы делаете и думаете. Однажды на наших занятиях, развивающих уверенность в себе, я спросил у группы: «Кто из вас действительно верит в то, что мы должны поступать по общепринятым правилам?» Только 3 человека из 85 подняли руки. Но на мой вопрос: «Кто из вас ведет себя так, как будто верит этому?» весь класс поднял руки.

Право быть конечным судьей самому себе — основное неотъемлемое право, которое не позволит никому манипулировать вами.

Это то право, из которого вытекают все ваши остальные неотъемлемые права. Все другие права — лишь более конкретные варианты проявления этого главного правила в повседневной жизни. Другие правила важны постольку, поскольку они подсказывают вам детали поведения в наиболее типичных ситуациях манипулирования вами, попирания вашего достоинства и самоуважения.

Примеры того, как люди пытаются управлять вами, беря на себя роль последнего судьи (или оценивая ваше поведение по неким случайным стандартам), приводятся мной при рассмотрении каждого отдельного права. Сейчас же, однако, давайте кратко рассмотрим одно из следствий использования вашего основного права — быть своим собственным окончательным судьей.

Когда вы становитесь судьей самому себе, вы учитесь находить собственные способы, независимо оценивать свое поведение. Система оценок, которую вы вырабатываете на собственном опыте (испытаний и ошибок), меньше всего похожа на правильно–неправильно, а скорее напоминает: «это работает на меня, то — нет». Ваши независимые суждения образуют свободную систему «Я люблю — мне нравится», «Я не люблю — мне не нравится», а не систему «Я должен — я не должен», «Ты должен — ты не должен». Те выводы, к которым мы приходим, думая о своем поведении, не имеют смысла для кого–то другого. Однако они будут суждениями, которые подходят нам лично и нашему стилю жизни.

Многих из нас перспектива того, что придется быть собственным судьей, пугает. Быть главным судьей самому себе, не имея набора установленных правил, — все равно что путешествовать по незнакомой стране без туристического путеводителя или, что еще беспокойнее, без карты дорог, показывающей, как добраться куда–либо. Необходимость вырабатывать свои собственные правила жизни по мере того, как мы движемся дальше, — непростая задача. Но вспомним о переживаниях, агрессивности и борьбе, которые возникают, когда мы позволяем манипулировать нашими чувствами, — разве есть у нас другой выбор? Мы должны полагаться на свой собственный суд, потому что хотим мы это признавать или нет, истина такова: мы сами несем ответственность за себя.

Вы не можете взять на себя ответственность за счастье кого–то другого, но также не можете автоматически переложить ответственность за ваше личное счастье на другого. Вам не снять с себя ответственности за свой образ жизни с помощью объяснений, подразумевающих, что вас вынуждали поступать так или иначе. Это ваша жизнь, и то, что в ней происходит, касается только вас, никого больше. Многие люди отрицают, что они — судьи своего поведения. Отказываясь взять на себя ответственность за это, они склонны оправдываться, извиняться. Примеры такого отрицания ответственности обычно перефразируют классические оправдания фашистских преступников в Нюрнберге: «Я только выполнял приказы».

Мы не до конца прояснили бы суть неотъемлемых прав личности, если бы не рассмотрели, как поведение уверенного в себе человека соотносится с общепринятыми авторитетами, такими, как мораль и право.

Мораль — система жестких правил, установленных людьми для оценки своего собственного поведения и поведения других людей. То, каким образом мы выбираем и используем моральные правила, очень похоже на то, как мы вели бы себя, укладывая рюкзак где–нибудь в Сьерре после того, как наш проводник, споткнувшись о бревно, сломал себе шею. Каждый из нас тогда столкнулся бы с трудной задачей: как найти путь домой. Всех охватил бы страх, что мы, возможно, не выживем. Каждый из нас, отыскивая и выбирая дорогу, уговаривает себя и других: «Вот правильный путь». Страх потеряться в этом заброшенном месте и незнание, что делать, немного проходят, когда мы обнаруживаем какой–нибудь признак цивилизации, пусть даже он заведет нас дальше в лес. Мы отказываемся подумать о том, что могут быть другие пути, не через лес, возможно, лучше того, который выбираем мы. Беспрекословно утверждая, что наша тропа — правильный путь, мы сбрасываем ответственность со своих плеч (за то, как мы доберемся до дома) и «перекладываем» ее на случайную тропу, которую выбрали. Если эта дорога не выведет нас к дому, мы будем вечно винить тех идиотов, кто прокладывал ее, вместо того, чтобы винить себя! Мы воспользовались этой аллегорией, чтобы показать, что абсолютно «правильного» или «неправильного» поведения с точки зрения морали нет. Нет даже каких–либо верных способов поведения. Есть только пути (способы поведения), которые выбирает каждый из нас. И эти пути обогащают или оскверняют наши жизни. К примеру, уверенный в себе человек, оказавшийся в Сьерре, вероятно, не пошел бы ни по одному пути из выбранных остальными, а нашел бы свой, используя доступную информацию: движение солнца, звезд, ориентиры, которые он запомнил.

Правовая система — система правил, установленных обществом, с целью обеспечить негативное воздействие на такое поведение, которое общество хочет подавить. Точно так же, как и система морали, законы не имеют ничего общего с абсолютно «правильным" и "неправильным». Система «правильного» и «неправильного» используется для того, чтобы, психологически управлять человеческими чувствами и поведением. Свод законов предназначен для того чтобы регулировать поведение людей и улаживать конфликты между ними. Но у вас всегда есть право нарушить закон и ответить за последствия этого. Кто из нас может сказать, что никогда не нарушал правила дорожного движения и парковки машиныи, будучи пойманным, всегда платил штраф? Мы несем ответственность за свой выбор и за его последствия. Многие из нас, однако, путают определения «правильного» и «неправильного» с юридической точки зрения. Большинство законодателей, судей и блюстителей закона также, бывает, испытывают затруднения при оценивании, что «правильно», что «неправильно», как и остальные. Юридические и судебные проблемы, возникающие при контролировании правильного и неправильного способов поведения, демонстрируют эту путаницу. Соединение юридической системы с системой «правильного» и «неправильного» превращает законы в инструменты управления и контроля эмоций. Система «правильно–неправильно» может смешиваться с сущностью закона, как в случае формулировки Верховного Суда Соединенных Штатов об общественно–спасительной порнографии. Имеет ли Верховный Суд в виду, что вы можете читать порнографические книжки, которые имеют «общественно–спасительную» ценность, и не чувствовать при этом вины за свою озабоченность сексом? Если персонажи книги, принимавшие участие в сексуальной оргии, не попали в пламень ада или, еще хуже, не раскаялись и не вступили в Армию Спасения, значит ли это, что вы должны чувствовать себя виноватым, читая это?

Понятия «правильного» и «неправильного» могут также быть «обернуты» вокруг закона и использованы в попытке наказать «неправильное» поведение на улицах офицерами полиции. «Юридическую» манипуляцию подобного рода я недавно испытал на себе со стороны инспектора дорожной службы в отделении полиции Лос–Анджелеса. После того как меня остановил и оштрафовал за езду со скоростью 63 мили в час в зоне движения 65 миль в час на скоростной трассе* усатый толстый средних лет центурион в мешковатом хаки, предполагалось, что я должен чувствовать свою вину: «Если ты хочешь быть потцом (мужской член на идиш) на нескоростной трассе, с этим все в порядке. Но если ты потц на скоростном шоссе — это неправильно, так что не делай этого больше!» Ему было мало того, что я заплатил штраф за низшую скорость, он хотел, чтобы я почувствовал себя виноватым из–за того, что он меня наказал. Казалось, он был немного разочарован отсутствием эмоций с моей стороны, но тут же овладел собой, сел в свою «ямаху» и уехал.

Когда используется система «правильно–неправильно», психологически это завершается чувством вины. Если применяются законы, вызывающие чувство вины, эти законы, или те, кто проводят их в жизнь, нарушают наше неотъемлемое человеческое право быть главным судьей своих эмоций.

Такие эмоционально используемые законы по своему действию радикально отличаются от других законов. Если вы решите проверить на себе действие обыкновенного закона, вы можете нарушить его и столкнуться с юридически предписанными последствиями, т. е. судебное разбирательство против вас, штраф или тюремное заключение. Это ваше собственное решение. С точки зрения других людей данное поведение может быть неумно, но это ваше решение, так же как и его последствия, позитивные и негативные — ваши. Если вы решите нарушить «эмоциональный закон», вы не только столкнетесь с юридическими последствиями, но также ощутите психологическую вину за его нарушение.

Ярким примером «эмоционального закона» может служить случай с уклоняющимся от службы в армии. Мужчины, которые искренне верят, что война — это трагическая трата человеческих ресурсов, и которые не хотят иметь ничего общего с военной службой, приговариваются судом к нескольким годам тяжелой работы (такой, как уход за лежачими больными в госпитале) взамен тюремного заключения. При этом, однако, право таких «осужденных» идти домой на ночь зависит от представлений работников больницы о том, что есть правильно и неправильно, или даже от их прихоти. Если работники больницы не любят «уклонистов», они выгоняют их, а это чревато тюремным заключением. Грубо говоря, когда судья выносит такой приговор, он, по сути, говорит уклоняющимся от службы: «Вы приговариваетесь к нескольким годам лизания чьих–то сапог, чтобы избежать тюремного заключения. У вас не будет свободы выбора; персонал больницы будет решать, что вам делать». Выбор этих молодых людей понятен: либо отправляться в тюрьму, либо отказываться от своего права быть своим собственным судьей. Такое положение дел если и не заставляет сознательно отказывающегося от службы в армии чувствовать вину за свою «ошибку», то, по крайней мере, заставляет его принять наказание за его собственное решение не «защищать» свою страну: смириться с тем, что он не воспользуется своим неотъемлемым правом самому решать за себя в течение нескольких лет.

Подобные примеры манипулирования эмоциями показывают абсолютно неправильное злоупотребление согласием людей, находящихся под властью кого–то. Ни одно правительство не может быть демократическим, если оно пытается регулировать или манипулировать эмоциональным состоянием его граждан. При чтении американской Конституции и Декларации независимости американских колоний от Великобритании я не мог найти параграфа, который позволил бы американскому правительству назначать в качестве наказания контролирование эмоций преступника. Напротив, я прочел, что мы имеем определенные безусловные права, среди которых — право на жизнь, свободу и поиск счастья. Если вы не пользуетесь своим неотъемлемым правом быть конечным судьей самому себе, тогда ваше право на жизнь, свободу и поиск счастья всего лишь слова, отпечатанные на бумаге.

Теперь обратимся к другим неотъемлемым правам личности. Рассмотрим также, каким образом они ущемляются в манипулятивном общении.