Третий шимпанзе

Глава 3. Эволюция человеческой сексуальности

Не проходит и недели, как публикуется еще одна книга о сексе. Наше желание читать о сексе уступает только нашему желанию им заниматься. Вы, возможно, полагаете, что основные факты, касающиеся человеческой сексуальности, должны быть знакомы неспециалисту и понятны ученым. Попробуйте проверить свою осведомленность в этом отношении, ответив на пять простых вопросов.

Среди всех видов человекообразных обезьян и человека какой вид обладает пенисом значительно большим, чем у остальных видов, и для чего это ему нужно?

Зачем мужчинам нужно быть крупнее женщин?

Почему мужчинам не мешает то, что яички у них намного меньше, чем у шимпанзе?

Почему люди совокупляются в уединенной обстановке, тогда как все остальные общественные животные делают это в присутствии прочих?

Почему у женщин, в отличие от самок почти всех млекопитающих, невозможно легко заметить наступление дней, когда возможно зачатие, и сексуальная восприимчивость не ограничивается днями возможного зачатия?

Если на первый вопрос вы ответили «горилла», то можете считать, что сели в лужу; правильный ответ «человек». Если у вас есть какие-либо аргументированные ответы на остальные четыре вопроса, то опубликуйте их; ученые все еще обсуждают несколько альтернативных теорий.

Эти пять вопросов показывают, насколько сложно объяснить наиболее очевидные факты нашей половой анатомии и физиологии. Отчасти проблема состоит в неловкости, которую вызывает у нас разговор о сексе: лишь недавно ученые начали серьезно исследовать этот вопрос, и им все еще сложно быть объективными. Другая сложность состоит в том, что, в отличие от таких особенностей человека, как уровень содержания холестерина в потребляемой нами пище или манера чистить зубы, наши сексуальные привычки не могут изучаться путем контролируемых экспериментов. Наконец, половые органы существуют не обособленно, а приспособились к социальным привычкам и жизненному циклу их владельцев, а привычки и жизненный цикл, в свою очередь, приспособлены к привычному способу добывания пищи. В нашем конкретном случае это означает, помимо прочего, что эволюция человеческих половых органов тесно переплетается с эволюцией применения человеком орудий труда, увеличением объема мозга, изменением практики воспитания детей. Таким образом, наше превращение из просто одного вида крупных млекопитающих в уникальный вид — человека — потребовало изменения не только формы нашего таза и черепа, но и нашей сексуальности.

Зная, как питается животное, биологи часто могут предугадать систему спаривания этого животного и анатомические особенности его гениталий. Если мы желаем понять, как человеческая сексуальность стала такой, какая она есть, нужно для начала разобраться с эволюцией нашей диеты и нашего общества. В течение последних нескольких миллионов лет мы отошли от вегетарианской диеты наших предков-обезьян и превратились в общественных плотоядных, хотя некоторые люди являются вегетарианцами. При этом наши зубы и когти остались обезьяньими, а не тигриными. Наши успехи в охоте определялись не этим, а большим мозгом: используя инструменты и координируя усилия внутри группы, наши предки были способны успешно охотиться, несмотря на анатомические особенности, недостаточно приспособленные для этого, и регулярно делились пищей друг с другом. Наши возможности по сбору корней и ягод также стали зависеть от орудий труда, вследствие чего человеку требовался большой мозг.

В результате этого человеческим детям для усвоения необходимых знаний и получения достаточного опыта, которые позволяли стать успешными охотниками и собирателями, требовалось много лет, точно так же, как в наше время нужно учиться много лет, чтобы стать фермером или программистом. В течение этих многих лет после отлучения от груди наши дети остаются слишком глупыми и беспомощными, чтобы самостоятельно добывать себе пищу; ее приносят родители, от которых дети полностью зависят в этом отношении. Такое положение дел кажется нам столь естественным, что мы забываем: младенцы-обезьяны находят себе пропитание сразу после отлучения от груди.

Среди причин, по которым человеческие младенцы совершенно не в состоянии добывать себе пропитание, можно выделить причины технического и умственного характера. Во-первых, изготовление орудий, требующихся для добывания пищи, и их применение по назначению требуют развитой тонкой моторики, для наработки которой детям необходимы годы. Мои сыновья в три года все еще не умели завязывать шнурки; точно так же и трехлетние дети охотников и собирателей не умели заточить каменный топор, сплести сеть или выдолбить лодку. Во-вторых, мы намного больше, чем остальные животные, полагаемся на наши умственные способности в добывании пищи, поскольку наш рацион намного разнообразнее, и используем мы намного больше видов сложных приемов добывания пищи. Так, например, жители Новой Гвинеи, с которыми я работаю, знают, как правило, отдельные названия для примерно тысячи различных видов растений и животных, распространенных в окрестностях. Они помнят некоторые сведения о местах произрастания или обитания каждого из этих видов, о его жизненном цикле, как его распознать, съедобно ли это растение или животное или может ли найти еще какое-либо применение, и как его лучше всего ловить/собирать. На освоение всей этой информации требуются годы.

Отлученные от груди человеческие младенцы не могут сами себя обеспечивать из-за того, что им не хватает технических и интеллектуальных навыков. Им нужны взрослые, которые их научат, а также будут кормить в течение одного или двух десятков лет, пока происходит обучение. Как и многие другие человеческие особенности, эти проблемы имеют прецеденты в животном мире. У львов и многих других видов детеныши должны учиться охоте у своих родителей. Шимпанзе также питаются разнообразной пищей, применяют различные приемы добывания корма и помогают детенышам находить пропитание, при этом обыкновенные (но не карликовые) шимпанзе в некоторой степени применяют инструменты. Наша особенность не является уникальной чертой, дело в том, в какой степени она проявляется: нам требуются намного более сложные навыки, чем львам или шимпанзе, и, следовательно, бремя родительских обязанностей оказывается намного тяжелее, чем у них.

В силу таких значительных родительских обязанностей для выживания потомства оказывается важна забота со стороны не только матери, но и отца. Отцы-орангутанги ничего не дают своим отпрыскам, кроме затраченной при зачатии спермы; отцы-гориллы, шимпанзе и гиббоны идут дальше и обеспечивают потомство защитой; но отцы в племенах охотников и собирателей и дают детям пищу, и достаточно многому их учат. Таким образом, человеческие привычки в добывании пропитания потребовали такого устройства общества, в котором мужчина продолжал бы поддерживать отношения с женщиной после оплодотворения для того, чтобы помочь в воспитании появившегося в результате ребенка. В противном случае у ребенка было бы меньше шансов выжить, а у отца — передать следующим поколениям свои гены. Система, принятая у орангутангов, у которых отец покидает самку после совокупления, также нам не подошла бы.

Не годится для нас и система, принятая у шимпанзе, когда с одной и той же самкой, у которой происходит течка, вероятнее всего, будут совокупляться несколько взрослых самцов. В результате такой системы отец-шимпанзе не имеет ни малейшего представления, каких детенышей в стае зачал именно он. Отца-шимпанзе это не особенно затрудняет, поскольку ради малышей своего стада он прилагает лишь весьма скромные усилия. Но в человеческом обществе отец, которому приходится прилагать значительные усилия к воспитанию ребенка, которого он считает своим, желает быть в достаточной степени уверенным в своем отцовстве, — достигая этого, например, тем, что является единственным половым партнером матери ребенка. В противном случае, его вклад в воспитание детей будет способствовать выживанию носителей генов другого мужчины.

Люди могли бы быть совершенно уверены в вопросе отцовства, будь они, как гиббоны, рассредоточены по территории разрозненными парами, в результате чего каждая самка лишь изредка может встретить какого-либо самца за исключением своего постоянного партнера. Но существуют и убедительные причины, по которым почти все популяции человека состояли или состоят из групп взрослых, несмотря на то, что в результате возникает паранойя по поводу отцовства. Причины можно назвать следующие: охота и собирательство, осуществляемые человеком, в большой степени требуют согласованных усилий групп мужчин или женщин, либо тех и других вместе; значительная часть пищи, добываемой человеком в дикой природе, располагается на участках, расположенных далеко друг от друга, но достаточно концентрированно внутри каждого участка, так что этой пищи хватает многим; кроме того, группы дают возможность лучше защищаться от хищников и агрессоров, особенно от других людей.

Короче говоря, нам самим кажется совершенно нормальной та социальная система, которая постепенно сложилась у нас под влиянием наших пищевых привычек, непохожих на обезьяньи; но по меркам человекообразных обезьян она будет странной, а по сравнению с другими млекопитающими мы в этом практически уникальны. Взрослые орангутанги обитают поодиночке; взрослые гиббоны живут обособленными моногамными парами самец/самка; гориллы живут полигамными гаремами, каждый из которых включает в себя несколько взрослых самок и, как правило, всего одного доминантного взрослого самца; обыкновенные шимпанзе ведут достаточно неразборчивую половую жизнь в сообществах, состоящих из рассредоточенных по территории самок и группы самцов; а карликовые шимпанзе образуют сообщества из особей обоего пола, еще более неразборчивых в связях. Наши общества, как и наши особенности питания, напоминают группы львов и волков: в состав такой группы входит много взрослых самцов и много взрослых самок. Более того, мы отошли и от львов и волков в отношении того, как устроены наши общества: у людей представители мужского и женского пола объединены в пары друг с другом. В львином прайде, напротив, всякий самец данного прайда может спариваться, и регулярно так и поступает, с любой львицей, в результате чего отцовство определить невозможно. Наиболее близкой же параллелью нашим сообществам являются колонии морских птиц, таких как чайки и пингвины, также состоящие из пары самец и самка.

Люди объединены в пары более или менее моногамно, по крайней мере, официально именно это закреплено в большинстве современных государств, а о «слегка полигинных» сообществах можно говорить в отношении доныне сохранившихся групп охотников и собирателей, более точно отражающих то, как жило человечество в течение последнего миллиона лет. (В данном описании не учитывается, что, из-за наличия внебрачного секса, мы по существу стали более полигамными; к этому крайне интересному с научной точки зрения аспекту я обращусь в следующих главах.) Говоря «слегка полигинных», я имею в виду, что большинство мужчин в племенах охотников и собирателей могут содержать только одну семью, но при этом у нескольких влиятельных мужчин может быть по несколько жен. Полигиния таких масштабов, как у морских слонов, когда у могучего самца имеется несколько десятков жен, невозможна для мужчин из племен охотников и собирателей, поскольку им, в отличие от морского слона, необходимо заботиться о своих потомках. Большие гаремы, которыми прославились некоторые влиятельные люди, были невозможны до возникновения сельского хозяйства и централизованного правления, которое позволяло нескольким князьям собирать налоги со всех остальных, в результате чего стало возможно прокормить младенцев в гареме властителя.

Теперь рассмотрим, как такая общественная организация формирует тела мужчин и женщин. Во-первых, учтем тот факт, что взрослые мужчины слегка выше ростом, чем их ровесницы-женщины (в среднем примерно на восемь процентов выше и на двадцать тяжелее). Зоологу, прибывшему откуда-нибудь из космоса, достаточно было бы лишь одного взгляда на мою жену, ростом 5 футов 8 дюймов (170 см), рядом со мной, 5 футов 10 дюймов (175 см), чтобы мгновенно догадаться, что мы относимся к слегка полигинному виду.

Как, спросите вы, возможно угадать систему спаривания по сравнительной величине тела самцов и самок?

Оказывается, что размер гарема у полигинных млекопитающих растет пропорционально отношению размера тела самца к размеру тела самки. То есть, самые большие гаремы типичны для тех видов, у которых самцы намного крупнее самок. Так, например, самцы и самки оказываются одинакового размера у гиббонов, которые моногамны; самцы гориллы, у которых гарем обычно составляет от трех до шести самок, весят почти вдвое больше любой самки; а у южного морского слона гарем в среднем насчитывает сорок восемь жен, которые, весом по 700 фунтов каждая, кажутся крошечными рядом с самцом весом 3 тонны. Объясняется это тем, что у моногамных видов каждый самец может завоевать самку, а у наиболее полигинных видов большинство самцов прозябают вообще без партнерши, поскольку несколько доминантных самцов разобрали всех самок по своим гаремам. Таким образом, чем больше гаремы, тем жестче конкуренция среди самцов и тем важнее для самца быть крупным, поскольку такой самец чаще всего побеждает в схватках. Мы, люди, вписываемся в эту схему: мужчины у нас слегка крупнее, и присутствует небольшая полигинность. (Тем не менее на каком-то этапе человеческой эволюции интеллект и личность мужчины оказались важнее, чем величина его тела: у баскетболистов и борцов сумо, как правило, не больше жен, чем у жокеев или рулевых гребной «восьмерки».)

Рис. 4. Человек отличается от человекообразных обезьян сравнительной величиной тела у представителей мужского и женского пола, длиной пениса и размером яичек. Большие круги изображают размер тела самца каждого вида по сравнению с самкой того же вида. В правом верхнем углу иллюстрации изображен размер тела самки, условно одинаковый для всех видов. Таким образом, мы видим, что шимпанзе обоих полов весят примерно одинаково; мужчины несколько выше, чем женщины; а у орангутангов и горилл самцы намного крупнее самок. Стрелки на символах самцов пропорциональны длине возбужденного пениса, а пары кружков изображают вес яичек по сравнению с весом тела. Самый крупный пенис имеется у мужчин, самые крупные яички — у шимпанзе, самый короткий пенис и самые маленькие яички — у орангутангов и горилл.

Рис. 5. Груди человеческой женщины уникальны по сравнению с грудями самок остальных видов, поскольку даже до первой беременности они значительно крупнее, чем у человекоподобных обезьян. Большие круги изображают размер тела самки по сравнению с телом самца того же вида.

Поскольку в полигинном сообществе конкуренция среди самцов оказывается более ожесточенной, чем в моногамном, у полигинных видов, как правило, наблюдаются более выраженные различия между самцами и самками, помимо размера тела. Эти различия, вторичные половые признаки, играют свою роль в привлечении партнеров. Так, например, у моногамных гиббонов самцы и самки с некоторого расстояния выглядят одинаково, тогда как самцов гориллы (вполне в соответствии с их полигинией) легко распознать по головам, увенчанным гребнем, и по серебристой шерсти на спине. И здесь наша анатомия отражает нашу слегка выраженную полигинность. Внешние различия между мужчинами и женщинами не настолько выражены, как межполовые различия у горилл или орангутангов, но тот самый зоолог из космоса смог бы различить мужчин и женщин по волосам на теле и присутствующим у мужчин волосам на лице, по необычно большому пенису у мужчин и по грудям женщин, крупным даже до первой беременности (в этом мы уникальны среди приматов).

Перейдем собственно к вопросу о гениталиях. Общий вес яичек среднего мужчины составляет около 1,5 унций. Внутреннего мачо у мужчин порадует то, что у самца гориллы, вес которого составляет 450 фунтов, яички весят несколько меньше, чем у человека. Но постойте, человеческие яички покажутся крошечными рядом с яичками самца шимпанзе, вес которого составляет 100 фунтов, — у него этот орган весит 4 унции. Почему по сравнению с нами гориллы устроены так экономно, а шимпанзе настолько богато одарен природой?

«Теория размера яичек» представляет собой один из триумфов современной физической антропологии. Британские ученые сравнили вес яичек тридцати трех видов приматов и выявили две тенденции: видам, которые спариваются чаще, требуются яички большего размера; а ведущие беспорядочную половую жизнь виды, у которых часто бывает, что несколько самцов спариваются, быстро сменяя друг друга, с одной и той же самкой, требуются особенно большие яички (поскольку самец, который введет больше всего спермы, имеет максимальные шансы того, что именно им будет оплодотворена яйцеклетка). Оплодотворение представляет собой лотерею, в которой большие яички позволяют самцу приобрести большее число лотерейных билетов, то есть ввести больше спермы.

Сейчас мы увидим, как можно, опираясь на эти соображения, объяснить разницу в размерах яичек у человекообразных обезьян и человека. Самка гориллы возобновляет половую жизнь только через три или четыре года после родов, и половая восприимчивость сохраняется у нее всего несколько дней в месяц, и до тех пор, пока она снова не забеременеет. Поэтому даже для успешного самца гориллы, обладающего гаремом из нескольких самок, секс оказывается нечастым удовольствием, — в лучшем случае, происходит он несколько раз в год. Сравнительно небольших яичек вполне хватает для реализации этих скромных потребностей. Половая жизнь самца-орангутанга ставит перед ним более сложные требования, но отличие не столь значительно. А вот каждый самец шимпанзе, живущий в стаде из многих самок, ведущих беспорядочную половую жизнь, находится в состоянии сексуальной нирваны, имея возможность спариваться почти ежедневно (в случае шимпанзе обыкновенных) или в среднем несколько раз в день (в случае карликового шимпанзе). Этим, а также необходимостью вырабатывать больше спермы, чем у остальных самцов шимпанзе, чтобы именно он оплодотворил самку, вступающую в беспорядочные связи, и объясняется необходимость иметь гигантские яички. Нам, людям, хватает яичек среднего размера, поскольку средний мужчина совокупляется чаще, чем гориллы или орангутанги, но реже, чем шимпанзе. Кроме того, типичная женщина в типичном менструальном цикле не заставляет нескольких мужчин вступать в конкуренцию за то, чья именно сперма ее оплодотворит.

Таким образом, устройство яичек отлично иллюстрирует принципы компромисса и анализа соотношения эволюционных затрат и выгод, объяснение которым давалось на предыдущих страницах. У каждого вида яички имеют достаточно большую величину, чтобы выполнять возложенную на них задачу, но избыточно большими они не бывают. Яички большего размера просто привели бы к большим затратам, не приносящим пропорционально больших выгод, поскольку в этом случае они отняли бы объем и энергию других тканей, а кроме того, возросла бы вероятность рака яичек.

От этого триумфа научной мысли мы отправимся дальше, к вопиющему ее провалу: наука XX века так и не смогла сформулировать убедительную теорию, объясняющую длину пениса. Длина эрегированного пениса составляет в среднем 1,25 дюйма у гориллы, 1,5 дюйма у орангутанга, 3 дюйма у шимпанзе, и 5 дюймов у мужчины. Степень внешней заметности возрастает в той же последовательности: пенис гориллы непросто разглядеть даже в момент эрекции, поскольку он имеет черный цвет, а розовый эрегированный пенис шимпанзе выделяется на фоне голой белой кожи позади него. Невозбужденный пенис у человекообразных обезьян вообще не заметен. Зачем же мужчине потребовался огромный, привлекающий внимание пенис, более крупный, чем у всех остальных приматов? Поскольку самцы обезьян успешно справляются с задачами размножения, имея намного меньший по размеру «инструмент», то не представляет ли собой человеческий пенис напрасно растраченную протоплазму, которую можно было бы с большей пользой задействовать, скажем, для наращивания коры головного мозга или для совершенствования пальцев?

Друзья-биологи, которым я даю решить эту головоломку, думают обычно об отличительных чертах человеческого коитуса, в связи с которыми, как им представляется, мог бы каким-то образом оказаться полезен длинный пенис: частое использование позиции лицом к лицу, акробатическое разнообразие позиций для коитуса, а также продолжительность наших половых актов, считающаяся достаточно долгой. Все эти объяснения рушатся при внимательном рассмотрении вопроса. Позицию лицом к лицу предпочитают также орангутанги и карликовые шимпанзе, а временами к ней прибегают и гориллы. Орангутанги, совокупляясь, чередуют положения лицом к лицу, животом к спине, а также положение сбоку, и занимаются сексом, вися на ветках деревьев, что, конечно же, требует от обладателя пениса более сложной акробатики, чем наши экзерсисы в комфортных условиях спальни. Средняя продолжительность коитуса у человека (около четырех минут у североамериканцев) намного больше, чем у горилл (одна минута), карликовых шимпанзе (пятнадцать секунд), или обыкновенных шимпанзе (семь секунд), но короче, чем у орангутангов (пятнадцать минут), и почти молниеносным может показаться половой акт человека по сравнению с совокуплением сумчатых мышей, длящимся по двенадцать часов.

Таким образом, из этого следует, что не из-за особенностей человеческого коитуса, скорее всего, потребовался большой пенис, и в связи с этим получила большое распространение альтернативная теория, утверждающая, что пенис человека стал также органом для выставления напоказ, наподобие хвоста павлина или гривы льва. Эта теория имеет под собой достаточные основания, но возникает вопрос, зачем нужно это выставление напоказ и для кого оно предназначено?

Мужчины-антропологи без колебаний гордо отвечают, что выставление напоказ производится с целью привлечь к себе внимание и обращено к женщинам, но они просто принимают желаемое за действительное. Многие женщины говорят, что их в мужчине голос, ноги и плечи возбуждают более, чем вид его пениса. Выразительной иллюстрацией этого момента будет случай с женским журналом «Viva», который первоначально публиковал фотографии обнаженных мужчин, а потом отказался от этого, поскольку опросы показали, что у женщин они не вызывали интереса. Когда обнаженные мужчины перестали появляться в «Viva», число читательниц возросло, а число читателей-мужчин снизилось. Судя по всему, читатели-мужчины приобретали журнал из-за фотографий обнаженных мужчин. То есть, пусть мы и можем согласиться, что человеческий пенис является органом, выставляемым напоказ, но эта демонстрация предназначена не для женщин, а для других мужчин.

Другие факты подтверждают, что большой пенис играет роль выражения угрозы или демонстрации статуса, адресованных прочим мужчинам. Вспомним все произведения искусства, передающие фаллический образ и созданные мужчинами для мужчин, а также повышенное внимание к величине собственного пениса, широко распространенное среди мужчин. Эволюция человеческого пениса была по существу ограничена длиной женского влагалища: если бы пенис оказался намного длиннее, он причинял бы травмы женщине. Но я могу предположить, как выглядел бы пенис, если бы отсутствовало это практическое ограничение, и если бы мужчины могли сами его спроектировать. Он напоминал бы «чехлы для пенисов» (фаллокарпы), используемые как элемент мужского облачения в некоторых районах Новой Гвинеи, где я веду исследования в полевых условиях. Фаллокарпы различаются по длине (до 2 футов), диаметру (до 4 дюймов), форме (дугообразные или прямые), углу отклонения от тела носителя, цвету (желтые или красные), и декоративному оформлению (например, на конце может быть пучок шерсти). У каждого мужчины имеется целый гардероб этих предметов, несколько разных размеров и форм, и каждое утро он может выбирать тот, который более всего соответствует его настроению в тот день. Смущенные мужчины-антропологи трактуют фаллокарпы как нечто, используемое из скромности, или из соображений маскировки, на что моя жена, увидев фаллокарпы, отреагировала лаконично: «Самая нескромная демонстрация скромности, которую мне доводилось видеть!»

Таким образом, пусть это и покажется удивительным, важные функции человеческого пениса остаются тайной, богатым полем для будущих исследований.

Переходя от анатомии к физиологии, мы сразу же обращаем внимание на характер нашей половой активности, который нельзя не признать нелепым с точки зрения стандартов, принятых у других видов млекопитающих. Большинство млекопитающих большую часть времени сексуально неактивны. Они спариваются только тогда, когда у самки течка, — то есть, когда у нее наступила овуляция, и она способна к зачатию. Самки млекопитающих явно «знают», когда у них овуляция, поскольку именно в это время подталкивают самцов к совокуплению, выставляя в их сторону свои гениталии. Для того, чтобы самец наверняка понял намек, многие самки приматов идут дальше; область вокруг влагалища, а у некоторых видов также ягодицы и груди, набухает и становится красной, розовой или синей. Эта внешне заметная реклама доступности самки оказывает на самцов обезьян такое же действие, как на мужчин — вид соблазнительно одетой женщины. В присутствии самок с ярко окрашенными гениталиями самцы обезьян намного чаще смотрят на гениталии самок, уровень тестостерона у самцов повышается, они чаще предпринимают попытки совокупления, а также быстрее проникают в самку, после меньшего числа движений тазом, чем в присутствии самок, не выставляющих «свой товар».

Половой цикл у человека иной. Половая восприимчивость у женщины сохраняется более или менее постоянно, а не привязана строго ко времени непродолжительной течки. Несмотря на то, что было проведено множество исследований с целью определить, меняется ли восприимчивость женщины в течение цикла, до сих пор нет согласия по поводу ответа на этот вопрос, — а также по поводу того, в какой фазе цикла половая восприимчивость оказывается максимальной, если она действительно варьируется.

Овуляция у человека скрыта настолько тщательно, что точных научных сведений о том, в какой именно момент она происходит, не было примерно до 1930 года. До того многие врачи полагали, что женщина способна к зачатию в любой момент цикла, и даже считали, что зачатие наиболее вероятно в период менструации. В отличие от самца обезьяны, которому достаточно лишь оглядеться, чтобы отыскать самок с яркими, набухшими гениталиями, мужчине повезло меньше, и он не имеет ни малейшего представления о том, у каких именно женщин в его окружении происходит овуляция и возможно зачатие. Сама женщина может научиться распознавать ощущения, связанные с овуляцией, но часто определить последнюю весьма сложно, даже с помощью термометра и оценки состояния влагалищной слизи. Более того, современная женщина, использующая эти методы определения овуляции, чтобы достичь (или избежать) оплодотворения, совершает чисто интеллектуальные, холодные расчеты, основанные на добытом нелегким трудом знании, представленном в современных книгах. У нее нет выбора; она лишена врожденного, живого ощущения сексуальной восприимчивости, которое руководит самками остальных млекопитающих.

Наша скрытая овуляция, постоянная восприимчивость и краткосрочная фертильность в каждом менструальном цикле приводят к тому, что большинство случаев совокупления у людей не совпадают по времени с периодом, когда возможно зачатие. Ситуация осложняется еще и тем, что продолжительность менструального цикла различается у разных женщин, или у одной и той же женщины от цикла к циклу, более, чем у самок остальных млекопитающих. В результате, даже у молодых новобрачных, которые отказались от контрацепции и занимаются любовью максимально часто, вероятность зачатия составляет только двадцать восемь процентов в каждом менструальном цикле. Животноводы пришли бы в отчаяние, если бы у породистой коровы оказалась настолько низкая фертильность, ведь в случае с коровами можно рассчитать время для искусственного осеменения, и однократно осуществляемая процедура дает семьдесят пять процентов вероятности оплодотворения!

Основная биологическая функция совокупления у людей может быть чем угодно, но не зачатием, которое оказывается просто случайным побочным результатом. В наше время, когда проблема перенаселения стоит все острее, одной из наиболее парадоксальных трагедий оказывается заявление католической церкви о том, что естественной целью человеческого совокупления является зачатие, и что метод естественного цикла является единственным подобающим способом контроля рождаемости. Метод естественного цикла отлично сработал бы у горилл и большинства других видов млекопитающих, но не у нас. Ни у одного вида, кроме человека, цель совокупления не связана с зачатием настолько мало и не является столь неподходящим для контрацепции метод естественного цикла.

Для животных совокупление представляет собой опасную роскошь. Занимаясь acto flagrante, животное сжигает ценные калории, упускает возможности найти себе пропитание, оказывается уязвимым для хищников, готовых его съесть, а также для соперников, стремящихся захватить его территорию. Совокупление должно совершиться за минимальное время, требуемое для выполнения основной задачи — оплодотворения. В противоположность этому, человеческую половую жизнь как инструмент оплодотворения, можно было бы признать огромной потерей времени и энергии, неудачей на пути эволюции. Если бы у нас сохранился обычный цикл с течкой, как у других млекопитающих, то наши предки, охотники и собиратели, могли бы не тратить время понапрасну, а сумели бы забить побольше мастодонтов. Если посмотреть на секс таким образом, с точки зрения нацеленности на результат, получится, что любое сообщество охотников и собирателей, в котором у женщин период овуляции был бы явно заметен, могло бы прокормить больше младенцев, и превзойти в конкурентной борьбе остальные группы.

Таким образом, наиболее жаркие дебаты в области эволюции репродуктивных особенностей человека ведутся по поводу того, как объяснить, почему у человечества в итоге овуляция стала скрытой, и какую пользу дают нам все эти совокупления, происходящие в неподходящие для зачатия моменты. Для ученых ответ о том, что секс — это удовольствие, оказывается неудовлетворительным. Конечно, это удовольствие, но таковым его сделала эволюция. Если бы мы не получали большой выгоды от совокуплений в неподходящие моменты, то планету бы населили люди-мутанты, переставшие в результате эволюции получать удовольствие от секса.

С этим парадоксом, скрытой овуляцией, связан и другой — совокупление в уединении. Все остальные общественные животные занимаются сексом в присутствии прочих, независимо от того, ведут ли они беспорядочную половую жизнь или моногамны. Пары чаек совокупляются на глазах у всей колонии; самка шимпанзе в период овуляции может последовательно спариваться с пятью самцами, и каждый из них будет делать это в присутствии других. Зачем нам потребовалась такая уникальная черта, столь сильно выраженная склонность уединяться для совокупления?

В настоящее время биологи все еще ведут споры по поводу по меньшей мере шести различных теорий, объясняющих происхождение у людей скрытой овуляции и совокупления в уединении. Интересно, что эта дискуссия оказывается тестом Роршаха, отражающим гендер и мировоззрение участвующих в ней ученых. Рассмотрим эти теории, а также обратим внимание на то, кто их предлагает.

1. Теория, которой придерживаются многие мужчины-антропологи традиционных взглядов. В соответствии с этой точкой зрения, скрытая овуляция и совокупление в уединении были эволюционно выработаны для того, чтобы улучшить сотрудничество между мужчинами-охотниками и снизить проявления их агрессии. Смогли ли бы пещерные люди слаженной группой напасть на мамонта и забить его копьями, если перед этим они провели утро в борьбе за предоставляемые у всех на глазах любезности пещерной женщины, у которой в тот момент была течка? Скрытое сообщение, которое можно уловить в этой теории, состоит в том, что женская физиология важна в первую очередь из-за своего влияния на отношения между мужчинами, которые представляют собой реальную движущую силу общества. Тем не менее эту теорию можно расширить так, чтобы она утратила столь вопиюще предвзятый (сексистский) характер. Очевидная течка и секс у всех на виду разрушили бы человеческое общество, испортив не только отношения мужчин с мужчинами, но и женщин с женщинами и мужчин с женщинами.

Для того, чтобы проиллюстрировать такую расширенную версию этой широко распространенной теории, рассмотрим нижеприведенную сцену из воображаемой мыльной оперы, показывающей, какой была бы жизнь для нас, современных охотников и собирателей, если бы у нас не было скрытой овуляции и совокупления в уединении. Главными героями нашей мыльной оперы будут Боб, Кэрол, Тед, Элис, Ральф и Джейн. Боб, Элис, Ральф и Джейн работают в одном и том же офисе, где мужчины «охотятся» за контрактами, а женщины «собирают» счета к оплате. Ральф женат на Джейн. Жена Боба — Кэрол, а муж Элис — Тед. Кэрол и Тед работают где-то в другом месте.

Однажды утром и Элис, и Джейн обнаруживают, проснувшись, что стали ярко-красными, что показывает всем наступление овуляции и сексуальной восприимчивости. Элис и Тед занимаются любовью дома перед тем, как уйти на работу, в разных направлениях. Джейн и Ральф вместе отправляются на работу, где они периодически совокупляются на диване в офисе на глазах у своих коллег.

Боб не может не вожделеть Элис и Джейн, когда видит их ярко-красными и когда наблюдает, как совокупляются Джейн и Ральф. Он не в состоянии сосредоточиться на работе. Он раз за разом делает определенного рода предложения Джейн и Элис.

Ральф отгоняет Боба от Джейн.

Элис верна Теду и отвергает Боба, но его домогательства мешают ей работать.

Целый день Кэрол в своем офисе, где-то в другом месте, кипит от ревности при мысли об Элис и Джейн, поскольку знает, что Элис и Джейн ярко-красные и, следовательно, привлекательны для Боба, тогда как она, Кэрол, непривлекательна.

В результате, офису удается получить меньше контрактов и меньше оплаченных счетов. В то же время другие офисы, где овуляция скрыта, а совокупление происходит в уединении, процветают. В итоге офис Боба, Элис, Ральфа и Джейн вымирает. Выживают только те офисы, где имеет место скрытая овуляция и уединенное совокупление.

Эта притча наводит на мысль о правдоподобности традиционной теории, объясняющей эволюцию, которая привела к скрытой овуляции и скрытому совокуплению, тем, что они способствовали сотрудничеству внутри человеческого общества. Но все же существуют и другие, столь же правдоподобные теории, которые я сейчас представлю в более кратком изложении.

2. Теория, которую предпочитают многие другие мужчины-антропологи традиционных взглядов. Скрытая овуляция и скрытое совокупление укрепляют привязанность между конкретными мужчиной и женщиной, таким образом закладывая основы человеческой семьи. Женщина остается сексуально привлекательной и восприимчивой и может, тем самым, сексуально удовлетворять мужчину в любое время, привязывая его к себе и вознаграждая за помощь в воспитании своего младенца. Сексистская предвзятость, заключенная в этом тексте: эволюция женщин произошла для того, чтобы мужчины были довольны. При этом данная теория оставляет без объяснения вопрос о том, почему пары гиббонов, которые в своей непреклонной приверженности к моногамии могли бы стать хорошим примером для организаций наподобие «Морального большинства», постоянно находятся вместе, хотя сексом занимаются лишь раз в несколько лет.

3. Теория, созданная более современным антропологом-мужчиной (Дональдом Саймонсом). Саймонс заметил, что самец шимпанзе, убивший небольшое животное, скорее поделится мясом с самкой, находящейся в течке, чем с самкой, не находящейся в течке. Это навело Саймонса на мысль, что в ходе эволюции у женщин выработалось состояние постоянной течки, и произошло это с целью обеспечить частое получение мяса от мужчин-охотников, которых за это вознаграждали сексом. Саймонс сформулировал и альтернативную теорию: он отметил, что в большинстве обществ охотников и собирателей мнение женщины при выборе мужа практически не учитывается. В этих сообществах доминируют мужчины, и возглавляемые ими кланы просто удобным для себя образом обмениваются дочерьми, выдавая их замуж в другой клан. Тем не менее, оставаясь постоянно привлекательной, даже женщина, состоящая в браке с второстепенным мужчиной, может в уединенном месте соблазнить более влиятельного мужчину, так что в результате ее дети станут носителями его генов. Теории Саймонса, хотя также демонстрирующие мужскую точку зрения, в определенной степени представляют собой шаг вперед, поскольку ему женщины видятся особами, хитроумно преследующими собственные цели.

4. Теория, разработанная совместно мужчиной-биологом и женщиной-биологом (Ричард Александер и Кэтрин Нунан). Если бы мужчина умел распознать признаки овуляции, он смог бы воспользоваться этим знанием и оплодотворить свою жену, совокупляясь с ней только в период овуляции. Затем он мог бы, ничем не рискуя, пренебрегать ею все остальное время и отправиться на поиски новых связей, уверенный в том, что жена, оставленная дома, если еще и не беременна, то все равно невосприимчива. Следовательно, у женщин в ходе эволюции выработалась скрытая овуляция для того, чтобы заставить мужчин постоянно сохранять брачные узы; задействована при этом мужская паранойя по поводу отцовства. Не зная времени овуляции, мужчина вынужден часто совокупляться с женой, чтобы иметь возможность оплодотворить ее, и в результате у него остается меньше времени на случайные связи с другими женщинами. Жена от этого выигрывает, но и муж также. Он обретает уверенность в том, что именно он — отец ее детей, и ему не приходится беспокоиться о том, что его жена внезапно начнет привлекать множество соперничающих друг с другом мужчин, поскольку в определенный день станет ярко-красной. Наконец-то мы видим теорию, в основе которой, похоже, лежат представления о равенстве полов.

5. Теория, созданная женщиной-социобиологом (Сара Хрди). Хрди была поражена тем, насколько часто многие приматы — не только мелкие обезьяны, но также павианы, гориллы и обыкновенные шимпанзе — убивают детенышей, кроме своих собственных. Из-за этого у потерявшей детеныша матери снова начинается течка, и часто она спаривается с убийцей малыша, в результате чего увеличивается число его потомков. (Такое насилие было распространено и в истории человечества: мужчины-завоеватели убивали мужчин и детей покоренного народа, но оставляли жизнь женщинам.) В качестве контрмеры, как полагает Хрди, у женщин эволюционно сложилась скрытая овуляция, и целью этого была манипуляция мужчинами через введение их в заблуждение по поводу отцовства. Женщина, которая оказала интимные любезности широкому кругу мужчин, затем привлекала многих мужчин помочь ей прокормить младенца (или, по меньшей мере, не убивать его), поскольку многие мужчины могли считать себя отцами. Вне зависимости от того, верна эта теория или нет, нам следует встретить аплодисментами то, как Хрди перевернула традиционные представления мужского сексизма и передала сексуальные полномочия женщинам.

6. Теория, созданная еще одной женщиной-социобиологом (Нэнси Берли). Новорожденный человеческий младенец весит в среднем 7 фунтов, что вдвое превышает вес новорожденного у гориллы, но рядом с матерью-гориллой, вес которой составляет 200 фунтов, средняя женщина покажется крошечной. Из-за того, что человеческий новорожденный настолько крупнее по отношению к матери, чем новорожденные обезьяны, роды у людей чрезвычайно болезненны и опасны. До появления современных медицинских методов женщины часто умирали в родах, тогда как у самок гориллы или шимпанзе подобные случаи — неслыханное дело. Как только у человека достаточно развился интеллект, чтобы связать между собой представления о зачатии и овуляции, женщина, находящаяся в состоянии течки, могла начать избегать совокупления во время овуляции и таким образом избавить себя от боли и опасностей, связанных с деторождением, но у таких женщин осталось бы меньше потомков, чем у тех, кто не мог определить момент своей овуляции. Следовательно, если мужчины-антропологи видят в скрытой овуляции нечто, появившееся в ходе эволюции у женщин ради мужчин (теории 1 и 2), Нэнси Берли видит здесь хитрость, которая была выработана женщинами для того, чтобы обмануть самих себя.

Которая же из шести теорий, объясняющих скрытую овуляцию, верна? Биологи однозначного вывода пока не сделали; более того, этот вопрос начал серьезно рассматриваться только в последние годы. Данная дилемма являет собой пример проблемы установления причинно-следственных связей, широко распространенной как в эволюционной биологии, так и в истории, психологии и многих других областях, где невозможно, варьируя переменные, выполнять контролируемые эксперименты. Такие эксперименты предоставили бы нам возможность наиболее убедительно продемонстрировать причину или функцию. Если бы мы могли смоделировать одно человеческое племя, в котором у всех женщин был бы явно заметен день овуляции, то увидели бы, нарушает ли это сотрудничество внутри пар или между парами, и воспользовались ли женщины своим новым знанием для того, чтобы избежать беременности. Поскольку такой эксперимент невозможен, мы никогда не сможем с уверенностью сказать, каким было бы в действительности человеческое общество наших дней в отсутствие скрытой овуляции. Если нам трудно определить функцию явлений, которые происходят сегодня, у нас на глазах, то насколько труднее должно быть определить функции, имевшие место в далеком прошлом! Мы знаем, что сотни тысяч лет назад кости человека и использовавшиеся им инструменты были другими, а именно в это время, возможно, эволюцией вырабатывалась скрытая овуляция. Возможно, человеческая сексуальность, в том числе и функция скрытой овуляции, в те времена также были отличными, причем в чем именно состояло отличие, в наши дни трудно даже представить. Интерпретируя наше прошлое, мы постоянно рискуем скатиться в выдумывание историй, по сути «палеопоэтических», основанных на нескольких фрагментах окаменевших костей, и выражающих, как тест Роршаха, наши собственные предрассудки, но лишенных какой-либо обоснованности в описании прошлого.

Тем не менее я, упомянув шесть правдоподобных теорий, не могу просто так оставить этот вопрос, не попытавшись представить некий синтез видения проблемы. И здесь мы снова сталкиваемся с еще одной широко распространенной проблемой в области установления причин. Редко случается, чтобы такие сложные явления, как скрытая овуляция, находились бы под влиянием единственного фактора. Было бы глупо пытаться найти единственную причину скрытой овуляции — или утверждать, что существует единственная основная причина Первой мировой войны. В действительности, в период 1900–1914 годов присутствовало много независимых факторов, подталкивавших страны к войне, а также других, способствовавших миру. Война наконец разразилась тогда, когда «чистый вес» множества факторов стал склоняться в сторону войны. И все же это не оправдывает противоположную крайность, когда сложные явления «объясняют» с помощью бессистемного списка, куда включены, без взвешивания, их значения, все вообразимые факторы.

В качестве первого шага к тому, чтобы сократить и упростить наш чрезмерно большой список из шести теорий, давайте осознаем: какие бы факторы не сформировали эволюционно наши характерные сексуальные привычки в далеком прошлом, эти привычки не сохранились бы, если бы в наши дни не присутствовали бы некие факторы, их поддерживающие. Но те факторы, которые привели к первоначальному появлению данных навыков, не обязательно были теми же самыми, которые действуют на данный момент. В частности, факторы, лежащие в основе теорий 3, 5 и б, в далеком прошлом могли иметь решающую роль, но к настоящему времени, скорее всего, ее утратили. Лишь очень небольшое число современных женщин использует секс для получения пищи или иных ресурсов от нескольких мужчин сразу, или для того, чтобы запутать мужчин относительно отцовства и сделать так, чтобы несколько мужчин одновременно обеспечивали поддержку ребенку. Предположения о роли этих явлений в прошлом являются палеопоэзией, пусть и правдоподобной. Давайте удовлетворимся лишь попыткой понять, почему в наше время скрытая овуляция и частые совокупления в уединении имеют смысл. По крайней мере, мы можем в своих догадках руководствоваться знанием о самих себе, а также наблюдениями за другими.

Мне кажется, что факторы, лежащие в основе теорий 1, 2 и 4, продолжают действовать и в наши дни и являются гранями одного и того же парадокса, наиболее примечательной черты человеческой социальной организации. Этот парадокс состоит в том, что мужчина и женщина, желающие, чтобы выжил их ребенок (и их гены), должны в течение долгого времени сотрудничать друг с другом, чтобы вырастить ребенка, а также сотрудничать экономически со многими другими парами, живущими поблизости. Очевидно, что половые отношения между мужчиной и женщиной усиливают связь между ними по сравнению с контактами с другими женщинами и мужчинами, которых они встречают каждый день, не вступая в половые отношения. Скрытая овуляция и постоянная восприимчивость усилили эту «новую» функцию секса (новую по стандартам большинства млекопитающих), ставшего социальным цементом, а не просто инструментом оплодотворения. Эта функция не представляет собой, как подразумевалось в традиционных, выдвинутых с позиции мужского шовинизма версиях теорий 1 и 2, подачку, брошенную холодной, расчетливой женщиной изголодавшемуся по сексу мужчине, а служит стимулом для обоих полов. Мало того, что у женщины исчезли все признаки овуляции, но и сам половой акт происходит в уединенной обстановке, чем подчеркивается различие между половыми и неполовыми партнерами в рамках одной и той же группы, связанной близкими отношениями. Что же касается возражения о том, что гиббоны сохраняют моногамность, не имея вознаграждения в виде постоянного секса, то это объяснить легко: всякая пара гиббонов вступает лишь в минимальные социальные отношения с другими парами, экономические же отношения у них и вовсе отсутствуют.

Размер яичек у человека также представляется мне результатом того же самого парадокса нашей социальной организации. Наши яички больше, чем у гориллы, поскольку мы часто занимаемся сексом ради удовольствия, но при этом меньше, чем у шимпанзе, поскольку мы более моногамны. Возможно, увеличенный размер мужского пениса возник, как условный знак, выставляющий напоказ половую принадлежность, — в той же степени условный, как грива льва или увеличенные груди у женщины. А что случилось бы, если бы у львиц были увеличенные груди, у львов чрезмерно крупный пенис, а у мужчин грива? Будь это так, то и эти переменившие место сигналы могли бы функционировать не менее успешно. То, что сигналы сложились такими, какими мы их знаем сегодня, могло произойти просто в силу случайного поворота эволюции, оказаться результатом того, что в каждом случае конкретному полу у конкретного вида было сравнительно легко развить именно эти внешние особенности.

Но в нашем рассмотрении вопроса до сих пор недоставало одной основной детали. Я говорил об идеализированной форме человеческой сексуальности: моногамные пары (плюс несколько полигинных семей), мужья, уверенные в том, что дети их жены зачаты именно ими, и помогающие женам в воспитании детей, а не пренебрегающие своими детьми и не уходящие на поиски новых связей. Представление здесь этого вымышленного идеала я могу оправдать тем, что, как я полагаю, реально существующая в человеческом обществе практика намного ближе к этому идеалу, чем к поведению павианов или шимпанзе. Но идеал все же остается вымыслом. Любая социальная система, устанавливающая правила поведения, подвержена риску того, что представители сообщества будут обманывать, когда обнаружат, что получаемые благодаря обману преимущества перевешивают бремя кар, применяемых к нарушителям. Таким образом, вопрос носит количественный характер. Становится ли обман настолько регулярным, что рушится вся система, или же обман случается, но не так часто, чтобы ее уничтожить, или же обман исключительно редок? Если посмотреть с этой точки зрения на человеческую сексуальность, то вопрос будет состоять в том, сколько человеческих младенцев оказываются зачаты вне брака: девяносто, тридцать или один? Этот вопрос, а также последствия, связанные с ответом на него, станут предметом следующей главы.