Третья Мировая Игра

16

И пяти минут не прошло — исчез мяч из виду.

Дмитрий Всеволодович опомнился, выкрикнул команду. Отряды построились в походные колонны и в обход немца — вперед, на запад. Немцы в большой растерянности. Поставили было с перепугу заграждение, а нам-то что, нам теперь драться незачем, мы через холм заграждение обошли и дальше идем. Карл Хесслер сзади пылит, догоняет, а поздно, братец Карлуша, не видать тебе мяча как своих ушей. От немецкого тренерского штаба несколько гонцов в разные стороны поскакали, с сообщениями, наверное, о неожиданном маневре русских. Сам их отряд тоже перестроился и — за нами. Так и пошли караваном. Лощина узкая, немцы не зря здесь оборону устроили, а вот и не пригодилась она им. Обозы, наши и немецкие, перемешались, крик, теснота, суматоха. Нам веселье, а немцам головная боль.

На возвышениях зрители стоят, немецкие игровые песни поют, машут флажками. Нас тоже приветствуют. «Гут, рус, айн зер гут пас», — что-то такое кричат. Будто не к страшной схватке только что готовились, а в гости к соседям приехали. Все в нарядной одежде, детей много, совсем даже малюток в люльках с собой притащили.

Дмитрий Всеволодович пришел в себя, подтянулся. Прогарцевал вдоль колонны на своем вороном.

— А ну, ребята! Грянем-ка нашу!

И грянули, как один человек! Аж верхушки деревьев закачались!

— Не плачь, подруга, сойдут снега, игрок вернется издалека! Придете победой твой милый друг, протянет руку…

Поется легко, с подъемом. Обдурили немца, плетись теперь за нами, хвост прикрывай. Только допели, слышу — немцы сзади свою строевую затягивают:

— Wir spielen fur Deutschland und Keiser, Wir hielten die groЯe Wacht.

А мне опять Васька со своими мытарствами на ум пришел. Вот бы ему сейчас сюда! Вот уж кто бы от души порадовался. Такой славный маневр команда совершила, такое воодушевление вокруг! Счастье всех до единого переполняет: и игроков, и обслугу, и тренеров, и ассистентов. Что же будет, если гол забить удастся? Даже представить невозможно. Целый месяц, наверное, вся команда и вся страна гулять будут. А Ваське дома сидеть приходится. Всю жизнь в игру мечтал попасть, и теперь он там, а я здесь. За что такая несправедливость? Не задумываясь, поменялся бы я с Васькой местами. Ладно, может быть, и удастся еще за него похлопотать. Теперь мы остались без мяча, работы будет меньше, секретностей никаких. Глядишь, и выкроит Дмитрий Всеволодович минутку, отпишет кому надо письмо. Или хоть тот же противный Ярыжкин, мне все равно.

Прискакал гонец.

Из первой двадцатки нападающих все живы, все уже отправлены в лазарет на специальную терапию. Во второй двадцатке есть один вывих коленного сустава и один обморок. Мяч беспрепятственно укатили на тридцать километров. Траекторию немного подправили. Хесслер быстрее, чем ожидали, придвинулся, и наши тренеры мяч чуть дальше от его отряда повели. Нашему соединению предписано взять правее, на ночлег становиться в километре севернее поселка Гарпензее. А это, худо-бедно, еще двадцать пять километров пилить. Дмитрий Всеволодович приказал прибавить шагу. Немцы не отстают. Так теперь вместе и будем ходить, мы теперь под их отдельной опекой.

Еще через час новая весть — курсанты, которых Петр Леонидович из училища в игру взял, еле-еле с задачей справились. Свой участок с огромным трудом прокатили, скорость мяча сильно замедлилась. Вся смена срочно увезена в лазарет в тяжелом состоянии, один в остром сердечном приступе, либо умрет, либо инвалидом на всю жизнь останется. Тревожная новость. Каждая четвертая эстафета — курсантская. Оттого, что продвижение мяча замедлилось, большие неприятности произойти могут. Во-первых, следующей эстафете придется не просто движение поддерживать, но и заново мяч разгонять, а это еще большая потеря сил. А если скорость набрать не удастся, если увязнет мяч, пойдет медленнее, то немцы могут направить наперерез отряд и мяч перехватить.

Веселья у нас от этой новости поубавилось. Ждем следующих вестей. Дмитрий Всеволодович тоже сильно огорчился, понурился. Его нападающим самый трудный отрезок достался — последний. Когда немцы поймут, что мяч не в центр, а на правый фланг направляется, тут уж надо нести его, как на крыльях, без малейшей задержки или остановки. И все огрехи, что в начале паса делаются, на последних эстафетах боком выходят. Но Князевы орлы не должны подвести. Им бы только мяч получить, а там уж, будьте спокойны, сделают все возможное и сверх того.

Через два часа снова гонец.

Мяч выправили, скорость хорошая, хотя от намеченного продвижения образовалась часовая задержка. Это пока не очень много. Одно только мне непонятно — как нападающие ночью мяч катить будут? Ночью волей-неволей медленнее пойдешь. И самое главное — надо в яму или овраг не угодить. Мы однажды в болотце мяч закатили, так целой полусотней еле вытащили. А их всего двадцать человек, и на многие километры вокруг нет ни помощи, ни поддержки. Просто жуть берет. Маршрут, конечно, до мелочей выверен. Для быстрого паса ровный, хотя и кружной путь предпочтительнее, чем короткий, но ухабистый.

Идем дальше. Зрителей меньше стало, хотя по сравнению с нашей страной все равно много. Плотнее здесь народ живет, селения почти через каждый километр попадаются. Деревеньки тоже небольшие, дворов по двадцать-тридцать. Дома отделаны серой или коричневой штукатуркой. Все по-другому, чем у нас, сделано — и колодцы, и мостики через речки, и цветнички. Эх, вот и в Германии побывать довелось. Сегодня же вечером большую запись в дневник сделаю. Задержаться бы здесь подольше, выучить язык, на жизнь немецкую посмотреть. Может быть, какое-нибудь здешнее ремесло или художество освоить, дома пригодится.

Немцы рядом с нами держатся, идут ровно, не отстают.

Приходил от них тренер, спрашивал, не секрет ли, где мы на ночь становиться собираемся. Дмитрий Всеволодович таиться не стал, указал намеченное место. Немцы тут же свою обслугу вперед выслали, чтобы заранее лагерь приготовить. Позвали с собой и наших обозников, обещали хорошую дорогу показать и стояночные места по-честному поделить. Наши сначала посомневались, но потом согласились, быстро собрались и пошли с немцами. Такое у нас миролюбие после передачи мяча наступило. У отрядов, которые рядом по полю без мяча идут, такое часто случается. Целыми месяцами, а то и годами противники на каком-нибудь тихом фланге в обнимку ходят и чуть ли не одним лагерем становятся. А потом бывает, повернется игра — и им друг против друга в схватку идти.

И теперь непонятно, как нам с немцами себя вести. Защитники только утром в атаку на них шли, к серьезному бою готовились, к ушибам, увечьям и желтым картам, а теперь пожалуйста, рядом идем и ночевать в одном месте будем. Такая вот другая сторона игры проявилась. Центральные наши отряды тоже под пристальной опекой шли, хотя, конечно, без особого дружелюбства. Теперь они, наверное, со всех ног к Берлину несутся, оторваться от своих преследователей пытаются. От них вестей пока нет никаких.

Дошли мы до места ночевки. Немецкий лагерь тут же, через ручей. Немцы в ответ на Князеву открытость гостеприимство проявили, более удобное место нам уступили, а сами на склоне холма расположились. Палатки у них большие, человек на сорок, от этого лагерь компактнее смотрится. Тренерская палатка от игровой почти ничем не отличается, только флажок с гербом на ней сверху. Простенько все, без затей. Столовая палатка тоже крытая, длинная, с окошками, а не просто навес, как у нас. Первый раз иностранный лагерь вижу, до этого только картинки смотрел в тех книжках, что Дмитрий Всеволодович с собой возит. Интересно было бы в немецком лагере побывать, полюбопытничать, как там у них все устроено. Может быть, Дмитрий Всеволодович в какой-нибудь день нанесет немецкому тренеру визит и меня с собой возьмет? Только вряд ли, наверное. В игре сейчас момент острейший, сантименты с противником разводить не время. Это когда затишье, или договоренность о перемирии, или взаимные перегруппировки и замены, тогда да, тогда с подопечным противником добрососедские отношения завязываются. А еще интереснее бывает, когда отряд с чужой игрой пересекается. Петр Максимович, староста наш, рассказывал, что когда они из резерва шли на турок, то рядом с ними датский отряд совершал фланговый маневр в игре против греков. Так и маршировали вместе километров двести по Украине, едва за это время игровую подготовку не утратили от развеселого совместного шествия со скандинавами.

Прошел я к князю спросить, не будет ли распоряжений. Дмитрий Всеволодович над большой картой сидит, с линейкой, с циркулем, на бумаге вычисления делает, весь лист уже исчеркал.

Мне велел подготовить донесение главному тренеру об итоге передвижения за день, это пока все. Только донесение я уже полчаса как отправил, Дмитрий Всеволодович давно уже привык, что обычную ежедневную работу я сам делаю, а сегодня вот запамятовал, распоряжение дал, как в первые дни моей службы у него. Не в себе наш князь, всю ночь, поди, спать не ляжет, будет гонцов ждать и стрелочки на карте рисовать. Тяжело тренеру, огромная ответственность. И за своих нападающих переживает Дмитрий Всеволодович, как бы экзамен за них держит.

Я в своей клетушке тоже до глубокой ночи просидел. В два часа прибыл посланец от главного тренера, Дмитрий Всеволодович позвал меня ответ писать.

Ночь выдалась темной, и Петр Леонидович неожиданный маневр применил: подключил к пасу две полусотни резервных полузащитников, по четыре часа каждая смена. Отлично придумано, полузащита, хоть и намного медленнее мяч покатит, зато в темноте надежнее; и из ямы, если надобность случится, все вместе легко мяч вытащат. Интересно, это заранее было предусмотрено или Петр Леонидович в последний момент переиграл? Это вообще явление для игровой науки новое получилось. Обычно длинный пас тренеры в пределах одного светового дня стараются сделать, а сверхдлинные, на четыреста или пятьсот километров, летом делают, когда ночи лунные. А у нас и тут по-своему вышло. В том же письме предписание на завтра: разделиться на два отряда по пятьсот человек, остальных выставить немцам в задержку и со всей возможной быстротой продвигаться к Берлину. Выступать приказано на рассвете.

У Дмитрия Всеволодовича, пока он письмо читал, несколько раз выражение лица менялось. Сначала недоумение, потом сразу восхищение, когда о полузащитниках в ночной передаче речь зашла. А когда предписание прочел — досада. Оно и понятно — до Берлина еще почти триста километров, рано нам на штурмовые отряды делиться. На полутысячи обычно поближе к воротам разбегаются, чтобы противник до последнего момента не знал, которая из них мяч получит и по воротам ударит. А с такого расстояния на ворота набегать смысла нет. Игроки зря устанут, а немцы либо догнать, либо другим защитным отрядом перехватить успеют. Забыл, видно, Петр Леонидович, что не в Европе он играет, что команда наша хотя и самоотверженная, в ближнем бою бесстрашная, но на большом пространстве медлительная и неповоротливая.

Вскочил Дмитрий Всеволодович, по палатке прошелся. Потом остановился, треснул кулаком в палаточный опорный столб.

— Ничего не выйдет! Все равно что за волосы себя поднимать! Садись, Прокофьев, пиши ответ!

Продиктовал мне Дмитрий Всеволодовч донесение главному тренеру. Князь полагает выполнение предписания совершенно невозможным, просит перенести полутысячное разделение натрое или четверо суток. Также князь высказывает главному тренеру совет: вообще пока что не делить наш отряд, а продвигаться к воротам целиком. Напоминает, что соединение наполовину состоит из новобранцев, немцы быстро сообразят, что и наше разделение, и продвижение есть всего лишь обманный маневр и больших сил нам в опеку не отрядят. Лучше уж, по совету князя, двигаться по направлению к воротам со средней скоростью, так мы, по крайней мере, почти то же число немцев собой связываем; а нанесение удара следует, по его мнению, поручить более подготовленным игрокам.

Писал я ответ и диву давался — Дмитрий Всеволодович, который всегда был рад в схватку лезть и на передний край игры всей душой стремился, ради общего успеха готов замедлить продвижение, взять себе скромную роль отвлекать в сторону значительные немецкие силы, а саму атаку на ворота предоставить другим. Вырос как тренер князь наш, всю игру видит, а не только свой участок. Сейчас, я уверен, он уже и главным тренером справился бы.

Князь дал мне отбой и стал готовиться ко сну.

Теперь, говорит, я за нашу передачу спокоен.

А я отчего-то не очень спокоен. Мало ли что на чужой территории случиться может. Всю ночь я ворочался, только под утро задремал. В семь часов встал, а Дмитрий Всеволодович уже на ногах, умытый, бодрый.

— Есть ли вести? — спрашиваю.

— Пока нет, — отвечает.

Спокоен князь, на себя вчерашнего не похож. Будто наперед знает, что все хорошо будет.

От немцев снова посланец: не секрет ли, в котором часу мы выступаем. По-русски немецкий ассистент хорошо говорит, даже акцента почти не слышно. Обязательно надо и мне выучиться, чтобы перед противником не стыдно было. У нас только Ярыжкин свободно по-ихнему лопочет. Удивительно, как эдакий валенок целый иностранный язык сумел выучить. А может, вовсе и не валенок он, а прикидывается? Эдаким дурачком шпионов ловить сподручнее. Дмитрий Всеволодович тоже неплохо по-немецки говорит, но с неприятелем всегда через переводчика переговоры ведет, а на немецком языке только с обозревателями и местными жителями общается.

Насчет выступления Дмитрий Всеволодович отвечает: не секрет, дескать, через три часа.

Через три? Не спешит наш князь. Даже гонец переспросил, верно ли он понял? Верно, верно, князь подтверждает, около десяти часов по среднеевропейскому времени трогаемся.

Непонятно. То ли игрокам отдохнуть князь дает, то ли от главного тренера предписаний хочет дождаться. Так ведь Петька сейчас на другом конце Германии, от него донесение теперь целый день идти может.

Не спеша собрались, построились на марш, зашагали. В пути нас Петькин гонец догнал. Вместе с ним — курьер из центрального отряда от князя Баратынова. Привезли сразу несколько писем с информацией о продвижении, с планами согласования, но самое главное — новости про пас. К утру мяч почти на триста километров продвинулся. Полузащитники с ночной работой в целом справились, но с большой задержкой, и теперь продвижение мяча уже на четыре с половиной часа запаздывает.

Возражение нашего тренера Петр Леонидович во внимание принял. Дмитрию Всеволодовичу предписано действовать по собственному усмотрению, но к Бранденбургским воротам продвигаться со всей возможной скоростью. Центральные отряды в ближайшие два дня разделятся на штурмовые полутысячи и пойдут прямиком на Берлин. Вот такая нарисовалась першпектива. Из главного отряда превратились мы во вспомогательный. Хотя, конечно, у вражеских ворот каждый отряд и каждый маневр важен.

Одно из писем от князя Баратынова Дмитрий Всеволодович спрятал в карман, позже прочел приватно и от чтения этого впал в глубокую задумчивость. Петькиного гонца князь отослал немедленно, с уведомлением о получении предписания и кратким изложением планов на ближайшие три дня. А другого гонца попросил часок обождать. Позвал к себе Ярыжкина и долго с ним разговаривал. Потом сел на коня и вместе с гонцом уехал, а Ярыжкина вместо себя оставил за главного. Отряду никаких распоряжений сделано не было, как шли мы неспешным шагом, так себе и дальше идем. Неужели в центр на личную встречу с Баратыновым князь поехал? В такую даль? Есть ведь твердые предписания от главного тренера, да и вообще негоже в такой час без командования атакующий отряд оставлять.

А Ярыжкин сразу после Князева отбытия и вовсе на привал людей остановил, как будто не знает о предписании главного тренера идти как можно быстрее. Я ему напомнил, а он отмахнулся, сказал, что людей перед решающим штурмом поберечь надо. Прибыло еще несколько всадников, в гражданской одежде, без гонцовских вымпелов. Ярыжкин их без меня принял. Двух наших гонцов куда-то отправил, тоже донесения сам писал. Я без дела болтаюсь. Обратился за разъяснением к всезнающему Анатолию, а он от меня нос воротит, все его прежнее приятельство исчезло. Не нашего, говорит, ума дело, тренеры сами между собой разберутся. Зашел к калужским землякам, а они сами ко мне с вопросами — чего, мол, стоим, когда к воротам надо со всех ног лететь. Даже простые защитники ход игры понимают, а Ярыжкин воду мутит. Да только ли Ярыжкин? Неужели не отказались князья от своих тайных интриг? В то самое время, когда до победы один шаг остался, когда все силы надо в кулак собрать и игру решающим ударом завершить. Муторно мне от всего этого стало, как будто и сам я в каком-то непотребном деле участвую. Лучше бы я в команде остался. И чести больше, и хитростей никаких.

Через час снялись с привала, дальше пошли.

Немцы отстали, пропали из вида. Потом догоняют, а их — батюшки мои! — сотни три, не больше! Ярыжкин послал разведчиков посмотреть, где остальные. Те через два часа ни с чем вернулись. Ясно, что по нашему ленивому продвижению немцы сообразили, что к серьезной игре наш отряд не готовится, и свои основные силы в другое место отослали. Вот тебе и маневр с отвлечением сил соперника! Все, о чем Дмитрий Всеволодович главному тренеру писал, прахом пошло. А все из-за непонятной, преступной медлительности.

Надо немедленно что-то делать, спасать ситуацию! Первым делом послать донесения главному тренеру и центральным отрядам. Разыскать немецкий отряд и устроить за ним постоянное сопровождение, чтобы каждую минуту знать, где они. А самим скорым маршем рвануться вперед, без остановок и с самой малой ночевкой. Чтобы уж если не отвлечь на себя противника, то хотя бы смутить, обеспокоить немецких тренеров. А то получается, что целое соединение, полторы тысячи человек, вообще из игры в решающий момент выпало. Но где же Дмитрий Всеволодович? Как случилось, что его в такой момент с отрядом нет?

Бросился я к Ярыжкину со своими предложениями. Он в ответ говорит — дождемся князя, пусть он и решает. Завтра должен вернуться. А тебе, говорит, письмо из дома, только что пришло. И протягивает мне письмо. Почерк на конверте мамин, буквы маленькие, круглые. На конверте почтовый штамп — срочное. Что-то я не видел, чтобы сегодня в наш отряд почта приезжала. Или срочные письма другим способом доставляют? Может быть, кто-то из гонцов его привез? Тогда почему же Ярыжкин мне сразу его не отдал?

Разорвал я конверт, достал бумагу. А там всего две строчки: срочно приезжай, тяжело болен отец. И точка. Глотнул я полную грудь воздуха, а выдохнуть не могу. Все вокруг: и Ярыжкин, и весь наш отряд, и Дмитрий Всеволодович, и главный тренер на другом конце поля, и нападающие, которые как раз в эти часы пас завершают, — все это как будто растворилось, исчезло, как дым от костра.

Ярыжкин мое смятение заметил, подошел, заглянул в письмо. А я и сказать ничего не могу, лист к нему поворачиваю, а сам только головой мотаю, как будто от страшного сна проснуться хочу.

— Поезжай, — Ярыжкин говорит. — Справимся пока что без тебя. Вещи свои собери в один чемодан, сдай на хранение Анатолию и поезжай налегке.

Я киваю, а говорить по-прежнему не могу, горло перехватило.

— Дам тебе Жарика, лучшего рысака, дам еще специальный тренерский ярлык, чтобы на всех станциях тебе без промедления коней меняли…

— Спасибо… Сергей Вадимович, — только и смог я ответить.

Коня гончего и ярлык получал, вещи собирал, подорожную сам себе выписывал — все как будто во сне. Одно-единственное желание — проснуться и от этого страшного письма, и от всей этой игры с маневрами и схватками, проснуться дома, в своей постели, чтобы под окном пели птицы, а солнце косо заглядывало в комнату через щель в занавесках. Или хотя бы в игровой палатке, в изнеможении и духоте, но только проснуться, проснуться, чтобы письма этого не было…