Похоронили отца на нашем кладбище, рядом с дедом, прадедом и всеми нашими родственниками. Здесь же, чуть в сторонке, Павлик, мой маленький братишка, лежит. Его я совсем не помню, мне всего три года было, когда он в весенней реке утонул. На похороны собралось неожиданно много народу. Все Зябликово до единого человека, из района, из соседних деревень. Добрую память о себе папаша оставил. Все по обычаю приехали с записочками о том, за что они отца будут вспоминать и чтить после смерти, записочки эти бросали в могилу, туда же бросали комочки земли и яблоки, привезенные из своих садов. На кладбище пришла мне вдруг горькая мысль о том, что Павлик, а не я должен был отцово дело наследовать. С его именем папаша и умер. Он на три года старше меня был, он бы успел все выучить. А мне ничего и не досталось. Только письмо.
Письмо я доставать не спешил. Как будто с духом собирался, готовил себя. Все время о нем думал, но сразу трогать не решался.
После похорон устроили поминки. Мама за эти дни сгорбилась и постарела как будто на десять лет. Как две капли стала похожа на покойную бабушку.
Васька на поминках тоже был, сказал об отце доброе слово. Отозвал меня в сторону.
— Уезжаю, Миха, — говорит. — Уезжаю играть за границу. Легионером буду, как Петр Леонидович.
— Вася! Ты что? Опомнись! Зачем за границу?
— Делать нечего. Не берут меня обратно в команду. Как будто сговорились комиссары, заворачивают обратно прямо с порога. Я ведь в самой Москве был. Все без толку. А в коридоре краем уха услышал, как один комиссар другому говорит, это, дескать, Петькин выкормыш, гоните его в шею без лишних разговоров. Тут я и понял, что на родине больше мне жизни не будет. Неладно что-то в нашем государстве, Миха, ох, неладно….
Эх, Васька, друг мой! И не только в государстве, а со всеми нами очень неладно.
— Вот я и решил — подамся за границу. Без игры мне все равно не жить. В Болгарию поеду. У них скоро игра с турками начинается, они русских охотно к себе в команду берут, целые сотни из нашего брата формируют. Послал я им письмо, все честно про себя написал, так и так, дескать, игровой опыт небольшой, но желание имею огромное. А мне уже через две недели из ихнего посольства ответ пришел. Пишут, что навели обо мне справки, посмотрели видеозаписи схватки на Ржавой горе и почтут за честь принять в команду такого защитника.
— Вот оно как!
— Ага. Поехал я снова в Москву, подписал с болгарами контракт. Их представитель сказал, что сам болгарский главный тренер, Златко Шандоров, моему участию обрадовался.
— Ишь ты! Петр Леонидович тоже, помнится, радовался…
— Ох, Мишка, не напоминай, не трави душу! Так вот — дают приличное жалованье. Поменьше, чем у нас, но тоже ничего. Обещают сразу или чуть погодя дать под начало десяток земляков. За болгар много наших ребят играет.
— Да уж, где только наши не играют. Только как же ты, Вася, без игрового опыта будешь десятком защитников командовать?
— Да десятком-то что? С десятком особой стратегии не требуется. А может, еще и откажусь, чтобы перед людьми стыдно не было.
— А что твои домашние? Марина?
— Как только осмотрюсь, вызову Маринку к себе. Семья пока продержится, я им сейчас все свои деньги оставлю, и заработанные, и призовые, и выходные. На год хватит, даже если палец о палец не ударят. А там видно будет. Стану присылать жалованье. Приеду в отпуск. Вовка скоро подрастет, хозяином станет. Ну, не знаю, Миха! Что бы ни было, без игры я не могу…
— Все ясно, Вася. Когда едешь?
— Завтра утром. Хочу попрощаться.
Вот тебе и на. Такого защитника страна теряет. И моя вина в этом есть — не осмелился перед своим князем настаивать, Петру Леонидовичу в ноги не кинулся. Уедет теперь Васька в Болгарию и неизвестно, вернется ли когда-нибудь домой.
— Завтра и попрощаемся, Вася. Приду тебя проводить.
— Не надо, Миха. Мне ведь тоже от всего этого тошно. Как будто предаю я всех, и семью, и родину. Кое-кто из знакомых косо стал поглядывать. Но иначе я не могу. Играть хочу во что бы то ни стало. Давай сейчас выпьем и распрощаемся.
Ну, если так, прощай, Вася. Неизвестно, увидимся ли еще.
А я пойду за письмом. Сегодня же.