Три кинокомедии

А. Володин Звонят, откройте дверь!

«Звонят, откройте дверь!».«Мосфильм», 1965 г.

Автор сценария — А. Володин; режиссер-постановщик — А. Митта; гл. оператор — А. Панасюк; звукооператоры — С. Литвинов, Ю. Рабинович; режиссер — В. Проклов, гл. художник — П. Киселев; композитор — В. Баснер.

Роли исполняют: Лена Проклова (Таня). Р. Быков (Павел Васильевич), В. Белокуров (скрипач), С. Никоненко (вожатый Петя), Оля Семенова (Лена), Витя Косых (Гена), Витя Сысоев (Бардуков). В эпизодах: А. Алейников, Л. Вейцлер, В. Владимирова, А. Денисова, О. Ефремов, А. Максимова, Э. Некрасова, Л. Овчинникова, И. Саввина, Лена Золотухина, Миша Метелкин.

Девочка шла по зимней улице, то ли вспоминая что-то, то ли так, не думая ни о чем. Снег падал на мостовую, рассеянно витал, словно выбирая место, куда опуститься. Прохожие спешили — холодно, да и дела у всех. Сумрачный, озабоченный день.

Дома никого не было.

Она прошлась по пустой комнате, достала из шкафчика несколько пластинок, поискала, выбрала. Поставила пластинку на диск проигрывателя.

Это грустная, неторопливая итальянская песня. Поет ее, наверно, не взрослая певица: у нее низкий, по-детски хрипловатый голос.

Таня послушала стоя, села на кровать, стала раздеваться — сняла один чулок...

Эта песня говорила об очень важном. Может быть, никому на белом свете не была она так понятна, как Тане.

Таня подчеркнула заголовок и написала:

В классе кто-то тускло декламировал заданное на дом стихотворение:

— Достаточно, — прервала учительница.

Она недавно окончила институт, но уже привыкла говорить неторопливо и только тогда, когда все молчат. Она умела остепенить ученика, не тратя на это слов, одной только быстрой гримасой.

— Что такое «друг милый»?.. Это и есть развернутое обращение. Итак, повтори: что такое обращение?

Таня внимательно смотрела на учительницу. Даже слишком внимательно. Время от времени она опускала глаза на тетрадь и писала.

Мальчик, который сидел рядом с Таней, вяло смотрел перед собой, морща лоб, словно человек, несправедливо навсегда оклеветанный. Он заинтересовался тем, что пишет Таня, и заглянул в ее тетрадь.

— А Толя Бардуков меня не слушает, — сказала учительница. — Приведи пример обращения,

Бардуков встал, подтолкнул Таню локтем, чтобы подсказала. Но она смотрела перед собой прозрачно и примерно.

— Ну, — поторопила учительница.

— С улицы донесся крик «Помогите!» и замолк...

— Так. Где же здесь обращение?

Бардуков подумал, ответил:

— И замолк.

— Дети, вы меня сегодня пугаете, — сказала учительница, — Таня, я специально посадила Толю к тебе, чтобы ты его подтянула, но не вижу никаких сдвигов. Ну-ка, приведи ему пример обращения.

Таня встала.

— «Эй, товарищ, больше жизни!»

— Вот, очень хорошее обращение.

Бардуков под партой толкнул свою соседку ногой. Таня ответила ему тем же.

— Садись, — сказала учительница.

Таня села и снова принялась за свою заметку. Она решила начать иначе.

Она зачеркнула слова «Наш вожатый», но, поколебавшись, снова написала их сверху и продолжала писать.

Бардуков изготовил свою ручку и направил ее на Танину тетрадь. Таня показала ему кулак. Бардуков оттянул ручку, выверил прицел. Таня прикрыла тетрадь промокашкой. Бардуков отпустил перо — и веер клякс лег на промокашку. Таня осторожно приподняла ее — нет, не только на промокашку, на заметку тоже.

— Нечаева! — направилась к ней учительница. — Что ты там возишься с тетрадкой? Я надеялась, что Нечаева исправит нам Бардукова. Все, оказывается, наоборот. Он дурно влияет на нее. Ты почему убираешь тетрадку? Когда кончается урок?

— Без пятнадцати.

— Без двадцати, — поправил кто-то. Бардуков поднял руку.

— Ну-ка скажи.

— Урок кончается тогда, когда вы скажете, что он окончен.

— Верно, — похвалила учительница, — Давай сюда тетрадку, Таня. Давай, давай.

Таня отдала ей тетрадь.

— Ей у меня будет лучше, а тебе — спокойней.

Учительница открыла тетрадь.

— Я рада, что у вас такой удачный вожатый, что ты даже пишешь о нем заметку, но сейчас урок...

Бардуков, пригнувшись к парте, сдавленным голосом провозгласил:

— Она в него влюбилась!

Таня растерялась. Она должна что-то ответить. Она хотела сказать: «Ничего подобного!» — но сзади кто-то хихикнул. Тогда она размахнулась и сплеча отвесила Бардукову оплеуху. От неожиданности он даже не разогнулся, а так и сидел с удивленным, невиноватым лицом.

— Нечаева! — крикнула учительница. — Что это такое? Ну-ка встань.

Таня встала.

— Мне очень неприятно, — сказала учительница, — но тебе придется до конца урока побыть в коридоре.

Таня взяла портфель и вышла из класса.

В коридоре было специальное место у окна, где стояли наказанные ученики. Здесь с портфелем в руке остановилась Таня. Принято было стоять независимо, с видом случайно попавшего сюда человека.

Вдруг что-то заставило ее оглянуться. По коридору шел Петя.

За то время, что он приближался, Таня, пристроив портфель на коленях, достала и сунула обратно учебник, потом она защелкнула портфель и принялась легкомысленно помахивать им. Когда же Петя подошел, у нее был несчастный, виноватый вид и стояла она смирно.

— Нечаева, за что тебя? — спросил он.

Таня пожала плечами в знак того, что никак не может это объяснить.

— Как — не знаешь? Ты сидишь на уроке, а учительница ни с того ни с сего говорит: «Нечаева, выйди из класса». Так?

Таня молча смотрела на Петю.

— Ты на нее обиделась?.. Может, она тебя не любит?.. Значит, просто не хочешь со мной разговаривать?.. Ты меня боишься? Ну?..

Таня продолжала молчать.

— В данном случае мне интересно знать отвлеченно, даю тебе слово...

Петя положил руку Тане на голову и повернул к себе.

— Если бы тебя, скажем, пытали враги и ты бы так себя вела, это был бы подвиг. Но в данной конкретной ситуации это смешно. Ты понимаешь?

Таня отвернулась к окну.

— Вот и неактивная ты у нас, первых пионеров не ищешь. Все чего-то ищут, только ты одна ничего не ищешь!

Петя постоял еще немного, пожал плечами и ушел. Таня подняла голову и написала на раме окна:

Так Таня стала искать первых пионеров.

— Скажите, пожалуйста, у вас не живут первые пионеры?

— Что?!..

— Извините, пожалуйста.

Таня со своей подругой Леной поднялись по лестнице, позвонили в другую дверь.

Им открыл молодой мужчина с ребенком на руках.

— Извините, пожалуйста, — сказала Таня, — Мы ищем организаторов первых пионерских отрядов. У вас в квартире, случайно, кто-нибудь не живет?

— Зайдите и закройте дверь, — сказал молодой отец.

Девочки зашли в квартиру.

К нему подошла жена. Она прижимала к щеке бутылочку с молоком.

— Зачем ты его выносишь к двери? — недовольно сказала она.

— Позвонили, я открыл...

— Без тебя откроют, иди. Вам что, девочки?

— Насчет каких-то пионеров, — сказал ей мужчина и ушел.

— Петя! К тебе пионеры пришли.

Из ванной комнаты вышел Петя, в закатанных брюках и майке. Увидев девочек, он сказал:

— А, сейчас.

И скрылся в комнате.

Для девочек эта встреча оказалась неожиданной. Лена прыснула, а Таня испугалась.

— Он подумает, что мы специально пришли.

— Ну и пусть думает.

— Нет, я пойду. — Таня стала отпирать замок, но в это время Петя появился снова. Он надел пиджак, причесался — словом, обрел деловой, недомашний вид.

— Что случилось? — спросил он.

— Мы даже не знали, что вы здесь живете, — заговорила Лена. — Такое совпадение! Мы же «Ка эС», красные следопыты. Прочесываем квартиры. Нет, смешно, правда?

— Действительно забавно. Молодцы. Нечаева ходит, это ценно... Ты знаешь, зачем нам нужны старые пионеры?

Таня не ответила.

— А ты знаешь? Ну объясни ей.

— Чтобы воспитывать молодое поколение на старых традициях, — объяснила Лена.

Вожатый засмеялся.

— Так. На традициях пионерского движения... Только в нашем подъезде больше никого не ищите. Тут никого нет. И вообще в нашем доме никого нет.

— Видишь, хорошо, что мы сюда зашли, — сказала Лена. — А то бы ходили зря.

Она не прочь была поговорить, но Таня заторопилась.

— Тогда мы пошли. До свидания.

Как только дверь за ними закрылась, они присели, вытаращились друг на друга, потом прыснули в страхе, что их услышат, обнялись и, валясь на перила, принялись хохотать...

В другом доме им открыл человек, которого они даже не успели разглядеть, так он торопился.

— Наталья Ивановна, к вам пионеры, — сказал он кому-то и исчез.

К девочкам вышла старушка. Она укоризненно покачала головой.

— Что же это вы? Столько дней никто не приходил.

Она пошла в свою комнату. Наверно, думала, что девочки следуют за ней, потому что говорила:

— Лишь бы провести мероприятие, лишь бы поставить галочку... — Оглянулась и уже мирно позвала: — Идите, идите, прямо в комнату.

Девочки вошли в комнату и стали у двери.

— Зачем же так? Взялись за дело — надо довести его до конца, — приговаривала старушка, опорожняя свои сумки, авоськи, целлофановые мешочки.

Девочки поняли, что их принимают за кого-то другого.

— Бабушка, а ведь это не мы к вам приходили, — сказала Таня. — Это, наверное, были другие.

— Я об этом заявляла, — обернулась старушка. — Посылали бы все время одних, а то сегодня одни, а завтра другие, и все безответственно. Вот я тут составила список, что купить. Выполните задание активно — сообщу в школу. Как ваши фамилии?

— Нечаева и Орлова.

Старушка подошла к вешалке, надела пальто,

— Вот проводите меня в поликлинику...

Когда они спускались по лестнице, Таня спросила!

— Бабушка, у вас в квартире, случайно, кто-нибудь не живет из первых пионеров? Двадцать третий год примерно?

— Ну, у нас в квартире с тех пор жильцы раза три сменились. В двадцать третьем году? Иванусьевы, Чередниченко — это были хулиганы. Синицын Пашка тоже был хулиган. Вот Вася Дресвянников — тихий, послушный мальчик; наверно, был пионер. Сходите, корпус «Б», квартира семь.

Проводив старушку, девочки подошли к корпусу «Б», стали искать седьмую квартиру.

— И ходим, и ходим, — сказала Лена, — а чего ради? Теперь будем эту старуху обслуживать. Мы же не тимуровцы, а красные следопыты.

Таня не стала вступать в спор. Они поднялись в нужную квартиру. Им открыл молодой человек, наверно, студент, с книжкой в руке.

— Слушаю вас.

— Скажите, пожалуйста, у вас живут Дресвянниковы? — спросила Таня.

— Наверно, живут, — думая о чем-то своем, ответил студент и пошел прочь.

— А где они?

— Где? — Студент крикнул в комнату: — Слушай, где Дресвянниковы?

— Какие Дресвянниковы?

— Какие Дресвянниковы? — обратился к девочкам студент.

— Все равно какие, — сказала Лена, — Вообще Дресвянниковы.

— Вообще Дресвянниковы! — крикнул студент. — Слушай, давай объясняйся сам.

В прихожую вышел другой студент.

— Дресвянниковы переехали. Они сменялись с нами. — Плотников переулок, двенадцать, квартира двадцать два.

Он взял своего приятеля за ремень и уволок его в комнату.

Девочки хотели выйти из квартиры, но оказалось, что они не могут отпереть дверь.

— Пусти-ка...

— Эту штуку надо вверх.

— Дай-ка я... Может, их попросить?

Из комнаты слышались голоса студентов, они говорили о чем-то научном. Потом оба засвистели какой-то мотив.

— Теперь неудобно, — сказала Таня и снова стала вертеть замок.

Лена села на стул в углу прихожей.

— Никто столько времени не тратит на эти поиски. Одни мы, нам больше всех нужно.

— Можешь не ходить, — сказала Таня.

Наконец кто-то с наружной стороны открыл .дверь. Вошла женщина. Девочки выскочили на площадку — и вниз по лестнице.

— Безобразницы! — вслед им крикнула женщина.

На улице Таня отняла у подруги старушкины сумки, и девочки разошлись в разные стороны.

Вот школьный двор утром. Идут еще сонные, уже готовые к неприятностям и к удачам школьной жизни ученики. Идут насыщенные сделанными и несделанными домашними заданиями. Только Таня стоит у дверей и никуда не идет.

Маленький мальчик остановился рядом с Таней, стал смотреть туда же, куда смотрит она, — наверно, что-то интересное...

— Иди, иди отсюда, — прогнала его Таня.

Вот он!

Петя идет с длинненькой старшеклассницей.

— Французский вечер срывается, — нервничает она. — Абсолютно никто не хочет, совершенно не знаю, что делать!..

— Что-нибудь придумаем, успокойся, — говорит Петя.

Таня идет сзади, следом за ним. Она идет по школьному коридору то быстрей, то медленней. Петя, наклонясь, разговаривает с маленьким пионером, поэтому Таня старается не нагонять его и не слишком отставать, чтобы не пропустить момент, когда можно будет подойти к нему.

По пути кто-то дернул ее за платье, кто-то, убегая, схватился за нее и повернул в обратную сторону, кто-то обогнал ее. Таня идет, внимательно глядя перед собой.

Наконец он заметил Таню и сказал:

— А, Нечаева. Ты мне что-то хотела сказать?

— Я насчет красных следопытов.

— Очень хорошо. Что у вас?

В это время к Пете подбежал какой-то взвинченный шестиклассник.

— Ну вот, насчет Куликовича я оказался прав, — с ходу заговорил он. — Теперь так и есть, я все должен делать за него.

Петя ответил не сразу; что-то ему не понравилось.

— Слушай, Базеев, давай по мере сил старайся не жаловаться. Это нехорошо.

— А кто жалуется, я просто сообщаю вам, как вожатому. Должен я вам сообщить или нет?

— Нет, ты жалуешься, у тебя жалобный голос.

— Ну хорошо, как мне быть? Пускай никто ничего не делает?

— И вообще у нас еще слабо поставлена общественная работа, — сказала Таня.

— Почему это слабо? — ощетинился Базеев.

— Потому что недостаточно, — сказала Таня.

— В каком смысле недостаточно?

— Пассивно.

— Вот ты самая пассивная и есть. Вот вноси предложения, а мы послушаем, — подмигнул Базеев Пете.

— Можно завести в стенгазете отдел юмора «Школьные смешинки», — сказала Таня.

Петя засмеялся.

— Вот видишь? — сказал он Базееву. — А ты говоришь, она пассивная. Вот и привлекай ее к работе.

— А мы прочесываем квартиры, — сказала Таня. — Уже обошли сорок семь квартир.

Петя ждал, что она скажет еще. Но Таня закончила свою мысль и молчала.

— Ну что ж, давайте действуйте, — сказал Петя, не очень понимая, чего она от него хочет.

— Мы были у одной старушки, — добавила Таня. — Она попросила сходить в магазин. Теперь я все время хожу, помогаю.

— Значит, ты теперь тимуровец? — Петя внимательно посмотрел на нее. — Слушай, мне это нравится в тебе.

Таня радостно улыбнулась, побежала по школьному коридору.

После уроков она снова ходила по квартирам, теперь уже одна, без Лены.

В доме, куда переехали Дресвянниковы, ей открыл мальчик примерно одних с ней лет.

— Кого? — спросил он.

— Скажи, пожалуйста, Василий Дресвянников тут живет? — спросила Таня.

— Ну, жил, — не сразу ответил мальчик.

— А где он сейчас живет?

Мальчик молчал.

— Ты можешь ответить, где он сейчас живет?

— Где живет, не знаю, — сказал мальчик и захлопнул дверь.

Таня стала колотить кулаком в дверь.

— Взрослые есть кто-нибудь? — крикнула она.

— Нет никого, — ответил мальчик из-за двери.

— Ты не знаешь, этот Дресвянников не был в одна тысяча девятьсот двадцать третьем году пионером? — спросила Таня.

— А я знаю...

— Вот и плохо, что ты ничего не знаешь! — крикнула Таня и направилась к следующей двери.

— Эй, а зачем тебе? — спросил мальчик, открыв дверь.

Таня снова подошла к нему.

— Надо, — сказала она. — Слушай, а этот Дресвянников, он тебе кто? Родственник?

— Кто он? — Никто.

— Просто сосед, да?

— Ну, отец.

— Что он, от вас ушел, да?

— Тебе-то что?

— Ничего, извини.

Таня уже спустилась на несколько ступенек, но вернулась и снова забарабанила в дверь. Мальчик открыл.

— Слушай, может, он все-таки был первым пионером? — спросила Таня.

— Бронная, семь, квартира восемнадцать, — неожиданно сказал мальчик.

— Что? — не поняла Таня. — Ах, Бронная, семь, квартира восемнадцать? Спасибо.

Таня позвонила в дверь. Ей открыл высокий человек с заспанным недовольным лицом.

— Скажите, пожалуйста, Дресвянников здесь живет? — спросила она.

— Ну?

Таня поняла, что это и есть Дресвянников.

— Товарищ Дресвянников, нам сказали, что вы были первый пионер.

Человек ничего не ответил. Он настороженно заглянул за дверь, нет ли там кого еще, злобно погрозил Тане пальцем и захлопнул дверь.

Таня спустилась по лестнице и подошла к мальчику, который ждал ее внизу.

— Он что, странный какой-то? — спросила она.

— Он пьет жутко, — ответил тот. — А теперь у меня новый отец, не пьет, не курит. У него язва желудка. Выпьет рюмочку перед обедом, и все.

Они пошли обратно.

— Тебя как зовут? — спросила Таня.

— Гена.

Подошел троллейбус. Ребята сели в него.

— А меня — Таня. У вас хороший вожатый в отряде?

Гена пожал плечами.

— Ничего...

— У нас очень хороший вожатый, — сказала Таня. — Раньше вожатая была плохая. У нее единственное, что было хорошее, — это коса. Наш класс премировали спутником, знаешь, который играет «Широка страна моя родная». Это только благодаря вожатому.

Они стояли, стесненные пассажирами.

— Слушай, а может, твой новый отец был первым пионером? Или, может быть, у него знакомые есть, которые были?

— Знакомых у него много, — сказал Гена и вдруг предложил: — А хочешь, сейчас зайдем к нему?

Таня обрадовалась.

— Ой, конечно!..

Ребята вошли в вестибюль театра, поднялись по широким ступенькам.

На плюшевой скамеечке у входа сидели две женщины — молодая и пожилая.

— К кому? — спросила старшая.

— К Павлу Васильевичу Колпакову, — сказал Гена.

— Да? — Женщина удивилась и посмотрела на них с интересом.

— Мальчик, а ты что, наверно, сын Павла Васильевича? — спросила молодая.

— Сын.

— А это твоя сестричка?

— Сестричка.

— Смотри-ка, вас двое...

Молодая поманила его пальцем, сказала тихо:

— Павел Васильевич хороший человек. Вы его цените, не балуйтесь.

Они пошли в ту сторону, откуда слышалась музыка. Музыка становилась все громче и веселей, и вот они попали в какие-то сумрачные переходы за сценой. Сверху, как рыболовные сети, свисали прозрачные тканые полотнища. Здесь стояли и прогуливались молодые женщины в белых и черных балетных пачках, а на сцене три актера, обняв друг друга за плечи, танцевали и пели:

Оркестр замолк, и люди перестали петь. На сцену выбежал человечек, стал что-то неслышно говорить, и люди начали снова петь и танцевать.

Маленький сосредоточенный оркестрант продувал мундштук трубы. Гена спустился в оркестр и стал делать ему знаки руками.

Павел Васильевич ответил ему, поднялся и, по пути извиняясь и уговариваясь с оркестрантами, стал пробираться к выходу.

— «...Если повезет чуть-чуть, если повезет чуть-чуть...» — пели на сцене.

Гена и Таня ждали в вестибюле.

— Что случилось? — спросил Павел Васильевич.

— Дядя Паша, познакомься, это Таня.

— Таня? Очень приятно, здравствуй...

— Понимаешь, нам нужен человек, организатор первых пионерских отрядов.

— Так.

— Ну примерно год двадцать третий.

— Ну, пионеры — это... хорошо, — одобрил их Павел Васильевич, не совсем, впрочем, понимая, что от него требуется.

— У тебя же есть знакомые, — сказал Гена.

— У меня?.. Конечно, есть, это я узнаю, завтра же, — солидно пообещал Павел Васильевич.

— А зачем откладывать? Давай прямо сейчас!

— Нет, можно и не откладывать, почему, — растерялся Павел Васильевич. — Можно и сейчас прямо выяснить.

— Ну, пошли?

— Пошли. Я вообще-то сейчас и не нужен, — не очень уверенно сказал отец. — Меня отпустят!

Они спустились по лестнице к раздевалке.

— Вот тут есть две женщины, они знают обо всем на свете... Мое почтение! — засмеялся он.

— Здравствуйте, — улыбнулась женщина.

— Как жизнь?

— Знаете, говорят жизнь — зебра: то белая полоса, то черная. А у меня — все черная.

Павел Васильевич вежливо посмеялся, взял пальто у гардеробщицы.

— Знаете, раньше, при муже, я молчаливая была, — смеялась женщина, — мужу все выскажешь, а потом и говорить ни с кем не надо, молчишь... А теперь разговорчивая стала.

Павел Васильевич посмеялся еще более сочувственно.

— Скажите, пожалуйста, вы не знаете кого-нибудь из организаторов первых пионерских отрядов?

Женщины переглянулись.

— Двадцать третий год приблизительно. Женщины молчали.

— Ну, в общем, будет случай — узнаете... Ладно?

— Постараемся, — сказала одна.

— Это мы сделаем, — пообещала другая.

На улице Павел Васильевич сказал:

— Будем действовать по методу широкого охвата населения. Вот в этом гастрономе работает одна девушка, я у нее в течение долгих лет покупал двести граммов колбасы. Очень общественная девушка, у нее даже флажок есть. Она, наверно, кого-нибудь знает.

Они вошли в магазин.

— Вот она, — сказал Павел Васильевич и помахал рукой.

Девушка в белом халате улыбнулась ему и тоже помахала рукой, давая понять, что он может подойти без очереди.

— Соблюдайте очередь, — на всякий случай предупредили его покупатели.

— Мне ничего не надо, — сказал Павел Васильевич, — я ничего не покупаю.

— Тогда не мешайте работать.

— Ну хорошо, хорошо. Мне просто надо сказать этой девушке два слова. Но я становлюсь в очередь. Вот я стою в очереди, не надо ругаться.

Он стал продвигаться вдоль прилавка.

— Ничего, кого-нибудь найдет, — сказал Гена.

Но тут знакомую девушку сменила другая продавщица. На ходу снимая косынку, девушка ушла.

— Что вам? — спросила Павла Васильевича продавщица.

— Мне?.. Это что, голубцы?.. Будьте любезны, сколько стоят голубцы?

Они снова шли по улице.

— Знаете, неудобно было спрашивать, — оправдывался трубач. — Зато у нас на ужин есть голубцы. Ты любишь голубцы? Я очень люблю голубцы! Голубцы — это вам не какие-нибудь котлеты. Это все-таки голубцы... Подождите, вот человек, — остановился вдруг Павел Васильевич.

Посредине площади прохаживался милиционер.

— Я у них руковожу оркестром, а милиции известны такие вещи, что нам и не снилось.

Трудно было выбрать более неудобный маршрут. Павел Васильевич метался между машинами, словно во что бы то ни стало хотел сбить их со следа.

Милиционер заметил его и засвистел.

— Ну что там такое? — нервничал Гена. — Обязательно попадет в какую-нибудь историю...

Милиционер стал что-то выговаривать Павлу Васильевичу. Судя по жестам, он был очень зол и не хотел слушать никаких объяснений. Он достал книжечку с квитанциями, и трубач заплатил ему штраф.

Милиционер оторвал квитанцию, но и после этого еще что-то выговаривал и наказывал на будущее. Павел Васильевич со всем соглашался и то и дело оглядывался на детей. Наконец милиционер козырнул и отпустил его.

Павел Васильевич был весьма сконфужен.

— Я ошибся, это не тот. В этой форме издали все так похожи... А где же ты живешь, Таня?

— Отсюда на метро.

— Не пора ли тебе домой?

— Нет, — беспечно ответила Таня.

Павел Васильевич в замешательстве остановился.

— А нам ведь, собственно, пора, нас мама ждет.

Тане стало скучно.

— Ну идите.

— Тебя, наверно, тоже ждут дома?

— А у нас никого нет.

— Как — нет, а где же они?

— А у меня папа геолог.

— А мама?

— А мама поехала к нему.

— Вот это да! Как же она тебя оставила?

— А у нас соседи хорошие.

Павел Васильевич не все понял, но больше не спрашивал.

— Тогда, может быть, пойдем к нам? Это удобно? — спросил он Гену.

— Почему неудобно! Только надо скорей, а то мама скажет, что уже поздно.

— Ну вот, удобно, — сказал Павел Васильевич. — Найдем мы тебе пионеров. Чего-чего, а пионеров у нас... А сейчас мы тебя познакомим с нашей мамой. Она никогда не была первой пионеркой, но она тоже неплохой человек.

Однако дома никого не было.

— Я говорил, что она обиделась, — сказал Павел Васильевич.

— Может быть, она к Наталье Дмитриевне пошла? — предположил Гена.

— Наверно, к Наталье Дмитриевне. Хотя нет, у нее отпуск. Наверно, забежала к Наташе.

— Может быть, к Наташе, это скорее всего, — согласился Гена.

Павел Васильевич вспомнил о Тане и засуетился.

— Что же мы? Привели человека и бросили на произвол судьбы. Вы побеседуйте, а я пошурую насчет пропитания.

Он вышел на кухню.

Гена встал, походил по комнате и прислонился к стене. Таня тоже прислонилась к стене. Так они постояли, пока Павел Васильевич не вернулся. Накрывая на стол, он сказал:

— Твоей маме жилось нелегко, поэтому сейчас к ней надо относиться очень внимательно.

— Ладно, — сказал Гена, видимо, не желая разговаривать на эту тему.

Павел Васильевич стоял, глядел на него и думал, что еще следовало бы сказать сыну по этому поводу.

— Вот Таня тоже обижается на маму, что она от нее уехала. Обижаться легче всего.

— Я не обижаюсь, — сказала Таня.

— И правильно. Поставь себя на минутку на мамино место. Папа уехал на полгода, может быть, на год, а она неделю не может без него прожить. Тебе это непонятно, но представь себе, что она без него погибает. И она едет к нему.

Таня усмехнулась.

— А там она целые дни только и делает, что строчит мне письма.

— Видишь, значит, без тебя она тоже не может! — воскликнул Павел Васильевич.

Он увлекся и продолжал:

— Видите ли, в жизни многое обстоит совсем не так, как кажется на первый взгляд. Вот стол и стол. А на самом деле в нем происходит бог знает что — вращаются атомы! Вы уже взрослые, верно? Вы уже должны различать, что видно только на первый взгляд, а что на второй взгляд и на третий... Вы меня понимаете?

В это время щелкнула дверь в прихожей, и Павел Васильевич поспешил туда.

Это пришла мама Гены.

Пальто она сняла в прихожей и, пока муж его вешал, вошла в комнату. Она была красиво одета и еще молода, но казалась больной. Она села на стул, переменила туфли, расстегнула маленькое ожерелье, и все это делала машинально, словно думая только о том, чтобы поскорее уйти и поболеть вволю.

Павел Васильевич принес в комнату кастрюлю.

— Вот и хорошо, большой семейный ужин, — весело сказал он.

Но жена не ответила и ушла в соседнюю комнату. Павел Васильевич пошел за ней и прикрыл за собой дверь. Они разговаривали тихо и думали, что их не слышно.

— Я же тебя просил: не надо к нему ходить! Я вижу, чего это тебе стоит. Ты каждый раз возвращаешься больная. И все равно ты ничему не поможешь.

— Как я могу ему помочь? — отвечала женщина. — Он делает это как будто мне назло. Если бы ты видел, как он опустился! Он держится, ты знаешь, он умеет держаться, но я вижу — он распадается на глазах. Паша, он опять пьет!.. Хотела его успокоить, хоть немного прибрать в комнате, а он меня обругал. Я разнервничалась, начался никому не нужный разговор...

— И Гене неприятно, — еще тише сказал Павел Васильевич. — О Гене надо думать.

— Я понимаю, я все понимаю!..

Гена и Таня стояли молча, не глядя друг на друга.

— Я пойду, — сказала Таня.

— Да, верно, уже поздно, — согласился Гена.

Но не успела она надеть пальто, как в прихожую вышел Павел Васильевич и сказал:

— Это что такое! А ну-ка сейчас же раздеваться!

— Я лучше в другой раз зайду, — пообещала Таня.

— Все уже на столе. Ну-ка!..

И все сели к столу и стали молча есть.

— Очень вкусный суп, — сказала Таня.

Гена ждал ее на бульваре.

— Здравствуй! — сказала Таня.

— Здорово.

— Слушай, ты не поможешь мне? Здесь одного излупить надо. Не бойся, у нас в классе все мальчишки коротышки. Вот он. Ты его подзови и валяй, а я пока спрячусь, ладно?

Она отошла и спряталась в телефонную будку. Отсюда ей было все видно.

Вот она увидела приближающегося Бардукова. Он шел вихляясь. На боку его болталась сумка,

— Эй! — позвал его Гена.

Бардуков остановился.

— Поди-ка сюда!

— Ну чего? — спросил Бардуков, не подходя.

— Иди, не бойся.

— А чего мне бояться? — не двигаясь, сказал Бардуков.

Гена оглядел его с головы до ног.

— Ого, да он кулаки сжимает!

— Я не сжимаю, — сказал Бардуков, распрямляя ладони.

— Ну подойди тогда, чего же ты струсил?

— А чего мне трусить? — стоял на своем Бардуков. Он морщил лоб и смотрел обиженно, с видом покладистого человека, которого оклеветали или с кем-то спутали.

Гена шагнул к нему, и Бардуков отступил назад, наткнувшись на прохожего. Он испугался и даже не собирался защищаться. Гена усомнился вдруг, тот ли это, и оглянулся на Таню.

Таня из будки махнула ему рукой — мол, тот, лупи!

— Дядя, чего он ко мне пристает! Чего он! — пронзительно взвыл Бардуков.

— Иди-иди, — сказал прохожий Гене. — Не приставай.

И пошел дальше, бросив Бардукова на произвол судьбы.

Таня увидела из будки, как Бардуков побежал, а за ним побежал Гена, но она не слышала, как Гена, догнав Бардукова, крикнул ему:

— Беги, дурак!

И Бардуков побежал дальше, и Гена не стал его преследовать.

— Ну что же ты? — с досадой спросила Таня, подходя к нему.

— Да ладно, я его хоть напугал. На первый раз довольно.

Но она побежала по улице, свернула в ворота дома, где жил Бардуков, и крикнула:

— Толя!

Он остановился.

— Ну что тебе?

— Иди сюда, не бойся, — тоненьким голоском сказала Таня и улыбнулась.

Но как только Бардуков подошел, она подняла портфель и стала бить его куда попало.

— Вот тебе, вот тебе влюбилась! Вот тебе, вот тебе!..

Вечером Таня и Гена стояли в ожидании Павла Васильевича у служебного входа. Спектакль был окончен, из зала выходили зрители.

У людей после концерта странные лица: более оживленные, чем обычно, или более сосредоточенные, чем обычно, у кого как. Поэтому Таня и Гена смотрели на них и не сразу заметили, что из подъезда уже выбежал раздетый Павел Васильевич. Подняв воротник пиджака, он огляделся и помахал им рукой.

— Простудишься, — сказал Гена, протолкавшись к нему.

Павел Васильевич сдержанно воскликнул:

— Молитесь на меня!

И повел их за собой по улице.

Они поднимались по лестнице, пробиваясь через поток людей, выходивших из концертного зала. Павел Васильевич остановился. Таня и Гена тоже остановились у входа в высокую комнату с блестящей люстрой, свисавшей с потолка.

Здесь было много народу: музыканты с футлярами, несколько нарядно одетых женщин. Некоторые уходили, некоторые разговаривали.

— Считайте, что вам повезло, — тихо сказал Павел Васильевич, настороженно и внимательно поглядывая в угол комнаты. — Я нашел вам пионера. Это скрипач, которого знает все цивилизованное человечество.

Гена оглянулся.

— Где он?

— Не могу же я тебе пальцем показывать! Как только он освободится, я вас подведу. Только помните: вежливо и быстро.

Таня увидела немолодого человека с черным футляром в руке. Перед ним стояла взволнованная девушка, она вертела на пальце номерок от пальто, прятала его и снова начинала вертеть.

— Вам, наверно, все это говорят, вам уже надоело слушать, но я все же решилась подойти и сказать. Если бы вы знали, что для нас значит это искусство! Я уже не говорю о себе, для всех, кто любит музыку...

Музыканту было жалко ее и в то же время неловко слушать такие слова.

— Вы ставите меня в трудное положение, — сказал он девушке. — Когда говорят такие вещи, я не знаю, что отвечать. И вообще что делать: скромно улыбаться, что, мол, да, я гений?..

Музыкант тронул ее за локоть, и они пошли к выходу. Тут-то и появился перед ними Павел Васильевич с двумя детскими пальто в руках.

— Сергей Петрович!

— А, Паша! Ну как? — сказал музыкант, имея в виду свое исполнение.

— У меня все прекрасно, — не понял его Павел Васильевич. — Тут дело совершенно особого свойства. Познакомься, мой сын. А это его приятельница.

Скрипач наклонился и хотел пожать руку Гене, но, спохватившись, сказал: «Виноват» — и сначала пожал руку Тане.

Воспользовавшись моментом, она быстро заговорила:

— Мы — красные следопыты. У нас задание — организаторы первых пионерских отрядов. Мы хотим с вами побеседовать. Чтобы вы поделились с нами воспоминаниями и рассказали о первых годах существования пионерии.

От неожиданности Сергей Петрович не сразу отпустил Танину руку, а с Геной так и не поздоровался.

— Ну, я пошла, — сказала его собеседница с номерком. — До свидания...

— До свидания, — с сожалением сказал скрипач, глядя ей вслед. — Что ты, Паша, со мной делаешь — на минутку почувствовал себя молодым, и вдруг оказалось, что я дедушка русской революции.

Это он сказал Павлу Васильевичу, потом обратился к детям:

— Я не могу назвать себя родоначальником пионерского движения, но если порыться в памяти...

— Ой, только нам надо все записать! — Таня достала из пальто тетрадку.

— Дорогие мои потомки, — сказал скрипач, — я был бы счастлив вам помочь, но сейчас очень поздно. А вы не пришли бы ко мне домой?

— Пришли бы! — радостно согласилась Таня.

— Мы запремся на ключ и предадимся воспоминаниям. Что у меня в четверг?.. Ничего! В четыре часа вам удобно?

— Ну конечно, удобно!

— Вот и превосходно. Только непременно приходите, а то я буду волноваться!

— Обязательно! — сказала Таня.

Прохаживаясь по классу, Таня словно бы невзначай остановилась возле парты, где сидела Лена. Та не обратила на нее внимания, болтала с подругой.

— А я нашла! — сказала Таня.

— Кого?

Первого пионера,

— Пионера-пенсионера, — засмеялась Лена.

Таня развернула афишу, которую держала в руке, и разложила на парте.

— Очень знаменитый музыкант, — заметила она. — Коркин.

Бардуков подошел к парте, прочитал:

— «Коркин».

— Иди. Иди отсюда, — сказала Лена.

Но Таня разрешила:

— Пускай смотрит, не жалко. Может, он не такой уж глупый парень, просто пока еще... — Она многозначительно улыбнулась. — Слушай, Бардуков, только ты меня больше не зли, ладно?

— А кто злит-то! — ощетинился Бардуков.

— Ой, ну ладно, поговорили, — миролюбиво отпустила его Таня.

Пионеры входили в подъезд дома. Таня шла за ними, все время оглядываясь назад.

— Ну что ты там! — окликнула ее Лена.

Таня догнала их на лестнице.

Тут-то они и встретили Бардукова с двумя мальчишками из другой школы.

— Бардуков? Ты что здесь делаешь? — спросила Лена.

Бардуков, невинно помаргивая, остановился.

— Ничего.

— Возьмем его, что ли? — спросила Лена.

Но Таня оттеснила Бардукова.

— Нечего, нечего!

Мальчишки, веселясь, выбежали из подъезда.

На Танин звонок дверь открыла жена Коркина.

— Здравствуйте, — сказала Таня.

— Здравствуйте, — ответила женщина.

— Здравствуйте! — взревели пионеры.

— Вы к кому, ребята? — спросила женщина.

— А нас Сергей Петрович просил зайти, — сказала Таня.

— А... Минуточку, — смутилась женщина и оставила их.

Она подошла к двери, откуда доносились звуки скрипки.

— Сережа, там тебя опять какие-то ребята спрашивают.

— Я же все рассказал им, — удивился Коркин. — Я больше ничего не помню!

Жена подошла к нему, сказала тихо:

— Но они говорят, ты им велел. Не надо было обещать.

— Ну что же делать, — вздохнул Коркин. — Зови.

Когда он вошел в комнату, дети, пристроившись по двое на стульях, сидели неудобно, но тихо.

— Здравствуйте! — взревели они и встали.

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, — кланялся Коркин. — Что вы, садитесь, садитесь, садитесь! А, и ты здесь? — заметил он Таню. — А я очень удивился, что ты за себя прислала других.

— Каких других? — испугалась Таня.

— А только что у меня были три пионера.

— Какие три пионера? Я никого не присылала.

— Как — не присылала? — удивился Коркин. — Это странно!

— Это же Бардуков, — догадалась Лена. А с ним мальчишки из 128-й школы.

— Я им все рассказал, они записали, — обрадовался Коркин. — И все это вам расскажут.

— Да они же не из нашей школы! — закричала Таня.

И вслед за ней закричали все:

— Они не из нашей школы!

Коркин сокрушенно качал головой.

— Да, да... А что же делать?.. Значит, я так понимаю, вам нужна моя биография?

— Да! — воскликнули ребята и достали тетради.

— Я не умею говорить о себе, но... если уж это так необходимо, то...

Послышался звонок в дверь.

— Ой, это, наверно, пришел наш вожатый! — заволновалась Таня. — Вы пока подождите рассказывать, ладно?

Но это пришел не вожатый, а виолончелист.

— Ух ты, — сказал он, увидев детей в комнате. И сел на стул, держа перед собой футляр с инструментом.

— Вот что, — сказал Коркин. — У меня где-то остались две или три газеты. Очень старые и очень ценные.

Он подошел к шкафу, взобрался на стремянку. Стал искать.

— Это еще... газеты... я прошу извинить... да, двадцатых годов... когда я был пикор. Пикор — это пионерский корреспондент.

Таня подняла руку, подошла к Коркину.

— Можно, я пойду посмотрю вожатого, он, наверно, перепутал адрес и не может квартиру найти.

— Нет, зачем же... это, в сущности, недолго...

Но Таня уже сбегала по лестнице. Она выскочила на улицу, огляделась. Пети не было.

А Коркин все рылся в старых газетах на полке.

— Сколько раз я говорил, — ворчал он, — во всем должен быть порядок. Когда вещь лежит на своем месте, ее легко отыскать.

— Когда ты говоришь о порядке, то это просто смешно, — отозвалась жена.

— Сергей Петрович, да не ищите вы их, — сказала Таня, входя в комнату. — Мы, если можно, в другой раз зайдем.

— Нет-нет, мне теперь уже самому интересно.

— Вот, — сказала жена.

— Что — вот?

— Какие-то газеты.

— Это не то, это другое... А, вот она! Здесь моя заметка. Вот: «После конференции состоялся концерт. Смотрю, выскакивают на сцену пионеры и танцуют балет. Пионеры, не занимайтесь балетом, а занимайтесь делом».

Гости разрешили себе посмеяться.

— Смотрите, как я подписывался: «Безбожник!»

Ребята освоились в чужом доме и немного распустились. Таня одернула одного, другого.

— «Мы, три юных октябренка, — продолжал читать Коркин, — хотим идти с вами по одному пути». Ну что вы смеетесь. Нас тогда было не так много, так что «три юных октябренка» — это имело большое значение.

Виолончелист посмотрел на часы и сказал:

— Я вижу, это надолго. Может быть, мы отменим? Уважаемые товарищи потомки! — воскликнул Коркин. — К сожалению, мое время...

— Истекло, — подсказал кто-то.

— Совершенно верно.

— Ну вот... А это — мой вам подарок.

Он вручил Тане газеты.

Чувствуя себя немного виноватым, он хватал пальто, сваленные в прихожей, чтобы помочь хоть кому-нибудь одеться, но никто на это не шел, у него отнимали пальто, и он брал новое.

Таня поймала момент, когда он успокоился, и спросила:

— Сергей Петрович, а вы не пришли бы к нам на сбор? В среду в семь часов.

— Обязательно, обязательно... Непременно приду, только вы, пожалуйста, позвоните мне, а то я могу забыть.

Теряя по дороге калоши и шапки и десять раз сказав «до свидания», дети выкатились на лестницу.

— Ну и нашествие, — усмехнулась жена, когда дверь захлопнулась.

— В среду, — сосредоточился Коркин, — я должен идти к ним на сбор. Но в среду же меня здесь не будет?

— Ну что ж, я скажу, что ты уехал.

— Но у них назначен сбор!

— Ничего, перенесут. Сборы всегда переносятся.

Позвонили в дверь.

Коркин открыл. На площадке стояли какие-то другие пионеры. Это был Бардуков и с ним мальчишки, которые едва умещались на площадке.

— Еще отряд! — в замешательстве крикнул Коркин жене.

— А вы свою газету покажите нам, пожалуйста, — попросил Бардуков.

— А, сейчас, сейчас... Но ведь я же тебе все отдал!

— Товарищи, — отстранив скрипача, взмолилась жена. — Ему надо репетировать, у него вечером концерт.

— Да, мальчик, — вспомнил скрипач. — Передай там в школе, что я уезжаю и не могу прийти на сбор. Мне очень жалко...

— Да-да, — нетерпеливо перебила его жена.

— Непременно только скажи, — попросил Коркин.

— Скажу, скажу, — пообещал Бардуков, честно глядя ему в глаза.

— Нехорошо получилось, что я их прогнал, — сказал скрипач, подойдя к окну.

Прямо к дому по улице шла колонна пионеров со знаменем, горном и барабаном впереди.

Скрипач, ошеломленный, опустил занавеску и отодвинулся от окна. Нет, они шли не к нему, прошагали мимо.

Таня все собиралась рассказать Пете о своих достижениях, но никак не могла для этого найти подходящего случая.

Однажды, проходя с Геной по бульвару, она увидела Петю. Он был в спортивной курточке, держал в руке коньки. Таня догнала его.

— Петя, вы что же тогда не пришли, заняты были?

— Зашился, замотался, засуетился, замельтешился, — пошутил Петя. — Ну, что он за человек?

— Раньше был пионерским корреспондентом, а теперь музыкант.

— Да ну, — удивился Петя, — так надо пригласить его на сбор.

— А он сказал, что «я к вашим услугам».

— Ну вот, составь донесение по всей форме в штаб следопытов.

— Доставлю, — улыбнулась Таня.

— Ну, действуй!

Таня пошла назад к Гене, который ждал ее поодаль.

— Ты умеешь кататься на коньках? — улыбаясь, спросила она.

— Умею.

— Поучишь меня?

Каток расположен внутри бульвара. Его окружили освещенные огнями зимние деревья, по обе стороны бульвара озабоченно стоят многоэтажные дома, но этот каток живет самостоятельно и весело.

Каток — это снег, фонари и громкая музыка радиолы. Все, кто там, за оградой, кажутся счастливыми, безмятежными, красивыми людьми. Они постукивают коньками и летят, летят по черному льду, сквозь густой снег, и музыка нежно звенит каждому в отдельности.

На дорожке бульвара рядом с катком Таня училась кататься на коньках. Гена подталкивал ее сзади, она скользила, потом упала и засмеялась. Гена поднял ее, отряхнул шапку. Таня заковыляла в сторону ограды, стала смотреть на каток. Там горели фонари, и темный лед отражал их; играла радиола, и все катались по кругу, и казалось, что это сам каток медленно поворачивается, под музыку вокруг своей оси.

По кругу бежал Петя с девушкой, держа ее за руки, казалось, неторопливо, но они обгоняли всех по пути.

— Ты чего там застряла? — позвал ее Гена.

Хватаясь за прутья, Таня пошла вдоль ограды.

Гена хотел поддержать ее, но только разозлил.

— Зачем ты пихаешься?

— Я не пихаюсь, не просила бы тогда учить.

— Пусти...

Ревела радиола, кружился каток... Вот они... Одной рукой Петя держал девушку за талию. Они ехали по-прежнему не торопясь, неслышно, словно летели невысоко надо льдом. Девушка была стройная, длинненькая, в черном свитере и без шапки, наверно, потому, что у нее были очень яркие золотые волосы. Она поправила их рукой — просто, как дома, — это была гордая, надменная простота,

Таня пошла через дорожку, не глядя по сторонам.

— Покатаемся еще? — спросил Гена.

— Не хочу!

— Ты что, устала?

— Нет.

— Ноги замерзли?

Таня не ответила.

— Хочешь, я тебя еще покатаю?

— Отстань!

Она села на скамейку.

— Ну что ты?

— Ты иди, я сама, — сказала Таня. — И вообще, Гена, не надо больше за мной ходить. У нас в классе один ходит за девочкой все время: когда она играет с другими девочками, и он с ними. Носит ей портфель. И вообще, как по-твоему, это хорошо?

— Хорошо, — твердо сказал Гена.

— А потом он написал ей записку: «Элен, я тебя люблю!» Все девчонки его за это прозвали Мишель-Вермишель. И ты так хочешь?

— Хочу, — хмуро сказал Гена.

Таня посмотрела на него высокомерно, встала и молча заковыляла прочь.

Некоторое время Гена смотрел ей вслед, потом пошел в другую сторону.

Но едва он отошел, как увидел перед собой трех ребят постарше. Один был длинный и говорил уже басом.

— Ну как мы покатались на конечках?

Другой тем временем лег ему сзади под ноги. Генку подбили, он полетел в снег, началась драка.

Таня уже подходила к ограде, собиралась перелезть, но обернулась на шум драки. Трое били Генку.

Она кубарем скатилась по бульварному откосу вниз.

— А, хулиганы!.. Сейчас получите! — визжала она, бросившись на мальчишек.

Кто-то тут же подсек ее по конькам, она упала, но снова бросилась на врагов.

— Бандиты несчастные!..

Ее снова отшвырнули в сторону, но она снова полезла в драку.

Бардуков, который стоял у дерева в, сторонке, испугался, что Таня его узнает, крикнул: «Атас!» — и убежал.

За ним пустились его друзья.

Гена поднялся, отряхнул снег и, ничего не сказав, ушел.

Заковыляла обратно и Таня.

Вдруг она остановилась: мимо шел Петя. В одной руке он нес две пары ботинок с коньками, другой рукой держал свою девушку за воротник. Наверно, ей это нравилось, потому что она смеялась. Таню они не заметили.

Спотыкаясь и скользя, она шла по мостовой к своему парадному.

— Девочка! — окликнули ее.

К ней поспешала старушка, для которой она ходила в магазин. Она несла сумку с продуктами. Старушка старалась ее догнать, но никак не могла, потому что боялась машин.

— Девочка, что же ты меня забыла? Что же ты не приходишь ко мне?

— Да некогда, бабушка, — остановилась Таня.

— Некогда? Как — некогда? Тебе поручили общественную работу — ее надо выполнять.

— Я уже. все выполнила, теперь гуляю, — сдерживая досаду, сказала Таня.

— Гуляю?.. Как — гуляю! — растерянно помаргивая, смотрела на нее старушка. — Гулять всякий может, делу время — потехе час, сделал дело — гуляй смело!..

И оттого что слова ее были так неубедительны, и оттого что она смотрела жалобно и беспомощно, Таня и разозлилась и пожалела старушку.

— Приду я, завтра же приду...

Она вошла в свой подъезд и стала подниматься по лестнице, стуча коньками и цепляясь за перила. Она опустилась на ступеньку и, прижавшись лицом к железным прутьям, горько, заходясь и постанывая, заплакала.

По лестнице спускалась женщина. Таня встала и, плача, пошла вверх.

— Кто это нас обидел? — умильно спросила женщина. — Почему мы плачем?

— Не ваше дело, — угрюмо ответила Таня.

— Ах, какая грубая девочка! — возмутилась та. — Ай-яй-яй!..

Таня, всхлипывая, поднялась выше, отперла дверь, остановилась в коридоре.

Навстречу ей бежала мать.

— Господи, Танька!

Она стала целовать свою дочь в шапку, в воротник, в уши. Она делала это долго и никак не могла перестать. А Таня тем временем плакала.

Наконец мать опомнилась, потащила ее в комнату, только тут заметила, что она на коньках, подняла и понесла.

— Ай, тяжелая!

Она уложила Таню на тахту, укутала.

— Совсем окоченела, теперь простудишься! А ноги!.. Простудиться хочешь?.. Папа тебе прислал колоссальное письмо и кучу марок. Он у всех отклеивал. Держи...

Она вытряхнула из конверта марки.

— Спасибо, — сказала Таня. — Только я больше не собираю марки.

— А что ты теперь собираешь? — смеялась мама.

— Теперь я собираю первых пионеров.

— Ну рассказывай, как ты здесь жила без меня? Что в школе, какие отметки?

— Разные. В общем, терпимо.

— Почему терпимо?

— Полоса такая...

— Неужели за это время ничего не произошло?

Мать спросила это, потому что Таня говорила о своих делах ровно и рассеянно.

— Помнишь, я тебе писала про нового пионервожатого? — сказала дочь. — Правда, он наладил у нас пионерскую работу, но... В последнее время я в нем разочаровалась. Мама, я тебе вчера послала письмо. Ты, наверно, не получила?

— Зачем теперь письмо, — засмеялась мать. — Ты мне все можешь сказать так.

— Мне все-таки хочется, чтобы ты его прочитала. Его что, сюда перешлют?

— Можно попросить папу, он перешлет.

— Я там написала, что я все понимаю, то есть я тебя понимаю.

— Ну-ка, что ты там понимаешь? — удивилась мать.

— Я понимаю, что тебе без папы трудно. Что без меня ты тоже не можешь. В общем, я тебя за это уважаю.

Мать немного отстранилась, посмотрела на Таню и сказала:

— Я тебя тоже уважаю...

С этого дня Таня стала другим человеком.

На уроке пения класс тускло и поразительно медленно исполнял песню:

Мелодия ее была искажена до неузнаваемости, слова, впрочем, тоже не были ясны.

Бардуков вскочил со своего места с воплем, который по сравнению с песней прозвучал необыкновенно живо. Он весь устремился ввысь, словно собирался взлететь перпендикулярно земной поверхности.

— Что за странные звуки? — возмутилась учительница. — Бардуков, у тебя что-нибудь случилось?

Он молчал с привычным видом оклеветанного человека.

Таня смотрела безмятежно.

— Мне кто-нибудь ответит?

Нет, никто не ответил.

— Занятия окончены.

Дети стали убирать стулья на сцену.

— А наш скрипач-то уехал, — сказала Таня безразлично.

— Как — уехал! — удивилась Лена.

— Очень просто — взял и уехал.

Ее это, впрочем, не возмущало, потому что от человечества она уже не ждала ничего хорошего.

— А как же сбор?

— Нам-то что, — отмахнулась Таня, — мы, в конце концов, не виноваты.

— Надо же Пете сказать!

— Говори. А то давай вместе, интересно посмотреть, как он будет на это реагировать.

— Что это с тобой?

— Ничего...

Таня лениво поднялась, и они пошли искать Петю.

Они нашли его в спортзале, где проходили занятия по фехтованию. В разных концах зала мальчики в ватных нагрудниках и круглых сетчатых масках бились на рапирах.

Девушка в спортивном костюме сказала:

— Девочки, идите отсюда.

— Нам можно, — возразила Лена.

Петя сделал неудачный выпад, и тренер, который с ним фехтовал, прикрикнул на него:

— Может, ты рукой пойдешь вперед?

— А я и шел рукой!

— Нет, милый, ты шел ногами вперед. К бою!

Тренер атаковал Петю и нанес ему сразу несколько ударов. Петя в этой схватке выглядел довольно жалким.

— Теперь видишь? — сказал тренер, снимая шлем, — Что получается? Если ты такой крупный общественный деятель, бросай заниматься спортом.

Петя обиделся и молча вышел из зала.

На лестнице он наткнулся на учительницу.

— Извините, пожалуйста...

— Вот, — сказала учительница. — Вся твоя беда в том, что ты хочешь все успеть. Потому ты и запустил занятия. Тройка по химии, тройка по языку, тройка за сочинение...

Девочки смотрели на него, остановясь неподалеку.

— Слушай, все-таки жалко его, — сказала Таня.

— Я знал, что вы больше тройки не поставите, — сказал Петя учительнице. — Потому что я написал слишком самостоятельно.

— Потому что ты написал слишком неграмотно!

Учительница ушла.

— Петя, — окликнула его девушка, — так что, у нас все срывается?

— Нет, в чем дело! — разозлился он. — Никто ничего не делает, все я один, потом мне же нотации читают!..

Таня понуро шла по снежной улице.

Через пустую полутемную сцену она прошла в оркестр.

Здесь сейчас пусто, Один только Павел Васильевич играет на трубе и, как нарочно, что-то очень грустное. А в самом углу, среди барабанов, занимается Гена.

Павел Васильевич перестал играть.

— Гена, к тебе!

— Это не ко мне, — сказал Гена.

— А ваш скрипач оказался трепачом, — сказала Таня. — Обещал прийти на сбор, а сам уехал.

— Ну, он же ненадолго, — заступился Павел Васильевич, — всего на десять дней.

— Хоть на десять лет, сбор-то сегодня.

— Что же делать, что же делать, надо что-то придумать! — забеспокоился Павел Васильевич. Поразмыслив, он спросил: — А ты сама не можешь рассказать? Ты же помнишь, как он рассказывал.

— Показал старые газеты. Это интересно, но там такие противоречия... Например, написано: «Работник Балда». Интересный спектакль, но неудачный по содержанию». Ну, нелепо же?

Павел Васильевич засмеялся.

— Что делать, тогда главное было — доказать, что чертей вообще нет, что это предрассудки. А тут, понимаешь, на сцене хитрые, бойкие чертенята. А ведь если есть черти — значит, есть бог. Что ты! А мы ведь тогда пели:

— И целая дискуссия в газете, — продолжала Таня. — «Как бороться с футболом».

Павел Васильевич опять засмеялся.

— Что делать, это была стихия времени: борьба. Боролись с безграмотностью, боролись с туберкулезом, боролись с буржуазными влияниями. Решили, что футбол — буржуазная игра, боролись с футболом.

— Вот вы хорошо объяснили, — подумав, оказала Таня. — Вы даже лучше рассказываете, чем он.

Павел Васильевич был польщен.

— Благодарю вас!

— Причем нам ведь не обязательно, чтоб был организатор, — продолжала свою мысль Таня. — Может быть просто рядовой участник, человек того поколения.

Павел Васильевич уловил ее замысел и встревожился.

— Если бы мне поручили такое выступление, я бы скончался от разрыва сердца.

— А там будет совсем домашняя обстановка. Народу немного, только те, кому интересно.

Гена оторвался от занятий и сказал:

— Зачем это вам, дядя Паша? Ей надо провести мероприятие, а вам это к чему?

— Да что вы! — занервничала Таня. — Нам как раз нужно то, что вы рассказываете!..

— Милая моя, я даже не был пионером. Раньше пионерские отряды организовывались по предприятиям. А там, где работал мой отец, не было отряда вообще. Но в нашем дворе находился пионерский форпост. Я только слышал, как они пели песни, трубили в горн... Кстати, вот кто вам нужен! Их горнист был такой парень, что вот сейчас прямо можно... Прошло много времени, и можно совершенно объективно сказать, что это был человек каких-то выдающихся задатков. И биография такая, хоть печатай в календаре. Он погиб. На войне. Вот кто умел, он как-то удивительно умел сочетать в себе гражданское и личное. Ты понимаешь, что я говорю?

— Понимаю.

— В том смысле, что он мог думать не только о себе, по и обо всем вокруг. Вот чему вам всем нужно учиться, это просто необходимо! Кстати, он же меня научил играть на горне. Причем он играл потрясающе, я никогда потом ничего подобного не слышал. Простая, казалось бы, вещь. «Слушайте все, слушайте все, все исполняйте!» — тихонько спел он, взял трубу и проиграл этот сигнал.

— Он всегда чуть нарушал ритм, и, как ни странно, это было хорошо, — сказал Павел Васильевич, и он спел три раза и протрубил: «Отбой, отбой, отбой...»

— Ему было двенадцать лет, на год моложе меня. Казалось бы, доверили горн — труби вовсю! Но он удивительно чувствовал настроение каждого сигнала. Вот я трубил «отбой», а теперь сравни, я попробую: «Подъем флага». Торжественно. Все звуки ввысь...

Павел Васильевич протрубил сигнал на подъем флага. — А вот это сбор, это совсем другое:

Сыграл и воскликнул: «Тревога!» И протрубил тревогу.

Пионеры с грохотом занимали места в школьном зале.

— Раз! Два! — крикнул со сцены Петя.

— Три! Четыре! — ответил зал и затих.

— Три! Четыре! — крикнул Петя.

— Раз! Два! — взревел зал.

— Будь готов!

— Всегда готов, как Гагарин и Титов! — громоподобно ответил зал.

В ряду поднялись две пионерки.

— Раз! Два!

— Три! Четыре! — хором отозвался зал.

— Три! Четыре!

— Раз! Два!

— Кто идет?

— Мы идем.

— Кто поет?

— Мы поем!

Из зала в комнату за сценой вошли Павел Васильевич и Таня.

— Здравствуйте, — сказала им женщина, очевидно первая пионерка.

Поздоровались и еще два первых пионера, пожилые уже люди.

— А вы в каком отряде были? — спросила Павла Васильевича женщина.

— Видите ли... я не был пионером, — сказал он. — Но у нас...

— Ох, извините, я думала, что вы с нами.

— Нет-нет-нет... — уверил ее Павел Васильевич. — А ты говорила, что будет семейная обстановка, — укорил он Таню.

В комнату вошел Петя, за ним — девочка с разглаженными галстуками на руках.

— Отряд имени Карла Либкнехта! — вызвал Петя.

— Это я, — сказал один из первых пионеров.

— Вы? Очень приятно. Киселев?

— Илья Николаевич, — сказал мужчина.

Петя повязал ему на шею галстук, пошутил:

— Вот вы теперь снова пионер... Частная фабрика Лар!

— А частной фабрики Лар нет, — сказала Таня, — вместо нее пришел товарищ Колпаков.

— Товарищ Колпаков? Очень приятно. — Петя взял следующий галстук. — Ваше имя-отчество?

— Павел Васильевич.

— Очень приятно, Павел Васильевич. Вы из какого отряда?

— Собственно, я... вообще не был пионером, — засмеялся Павел Васильевич. — Там, где работал мой отец, не было пионерского отряда. Но у нас во дворе был форпост.

Петя снял с него галстук, который начал уже повязывать.

— А, так вы просто гость? Тогда извините. Вы проходите, садитесь.

— «Красный треугольник!» Иванова Надежда...

Женщина поправила:

— Вера Викторовна.

— Вера Викторовна. Очень приятно.

Петя повязал ей галстук. Иванова поцеловала его.

— Спасибо, — от неожиданности сказал Петя. — Отряд «Возрождение»!

— А это мой папа, — сказала девочка с галстуками.

— Большое спасибо, что вы пришли, — сказал Петя.

Павел Васильевич независимо ухмыльнулся Тане, помахал ей и пошел в зал. Он сел сбоку, чтобы никому не мешать.

— Ничего, ничего, я гость, — извинился он перед сидевшими рядом девочками.

— Давайте построимся, — говорил Петя старым пионерам, собравшимся у выхода на сцену. — Поплотней, поплотней, пожалуйста.

— Петя! — окликнула его Таня. — Это Павел Васильевич Колпаков. Он хороший человек, он обязательно должен выступить. Он очень занят и специально приехал.

— В качестве кого он будет выступать? — спросил Петя.

— Но я же вам объясняю...

— В качестве хорошего человека? У нас в стране много хороших людей, что же, они все должны выступать с трибуны?

Довольный своей шуткой, он стал подниматься на сцену, но Таня остановила его.

— Нет, Петя, вы чего-то не понимаете.

— Слушай, Нечаева, ты мне сейчас не мешай.

Он дал знак девушке, и та крикнула со сцены в зал:

— Да здравствует наука!

— Да здравствует прогресс! — отозвался зал. — И мирная политика ЦК КПСС!

Таня вошла в зал и села рядом с Павлом Васильевичем.

— Выходит, я вас зря сюда привела?

— Что ты! — воскликнул Павел Васильевич. — Я даже доволен. Так вот живешь, занятый своими заботами, и не замечаешь, что где-то шумят деревья, что бывает столько молодости сразу вместе.

— Вы бы еще так выступили!..

— Не знаю, может быть, может быть... Слушай, а что это за молодой человек?

— Наш вожатый, — сказала Таня и заплакала.

— Смешной парень. Ты что? — испугался Павел Васильевич.

В это время Петя дал сигнал горнисту и тот затрубил, но очень фальшиво и хрипло.

Тогда произошло неожиданное: Павел Васильевич взглянул на Таню и, махнув рукой, сказал:

— Я им, пожалуй, сейчас что-то скажу...

Таня и сообразить ничего не успела, как он встал и пошел по проходу к сцене.

Он хотел ловко вспрыгнуть на помост, но это не получилось — споткнулся, и в зале засмеялись.

В коридоре, приоткрыв дверь, стоял Гена. Он пришел сюда потому, что тревожился и стыдился за отца. Как только ребята засмеялись, он повернулся и пошел прочь.

— Тихо! — успел он услышать голос Тани. Она крикнула так громко, что все стихли.

Только Бардукову было еще смешно, он прыснул еще раз. Таня обернулась к нему, замахнулась портфелем. Он притих и, покосившись по сторонам, внимательно уставился на сцену.

— Я никогда не был пионером, — сказал Павел Васильевич со сцены, — но у нас во дворе был форпост. Но так как я никогда не был первым пионером...

Тут ребята опять засмеялись.

— ...то я вам расскажу не про себя, а про горниста, который жил у нас во дворе. Он погиб... погиб, и вот прошло много лет, может быть, больше прошло, чем осталось, и... может быть, я ошибаюсь, но наша жизнь, она ведь... не продолжается непрерывно, нет!..

Петя встревожился, хотел остановить его, но было уже поздно. Он что-то записал в блокнот.

— ...В конце концов ее составляют какие-то минуты или; может быть, даже какие-то годы, это кому как повезет, когда мы что-то очень сильно чувствуем, кого-то любим или... работаем, если, конечно, работа по сердцу. Остальное время как бы не в счет.

Таня смотрела на вожатого Петю. Она в первый раз смотрела на него просто и прямо и удивилась тому, что сердце не заколотилось у нее внутри.

Она посмотрела на Бардукова. Он сидел с видом человека, понимающего все, но он плохо улавливал, в чем дело, у него не хватало на это сил ума.

— ...И вот когда я слушал, как этот парень трубит свои сигналы, — говорил трубач, — то вот это и были такие минуту моей жизни. С них и начался отсчет.

Таня пожалела его, и полюбила, и удивилась, какое у него умное, доброе, сильное лицо.

— ...Мы, к сожалению, как это сказать, не помним этих минут, не замечаем их, вот в чем беда... Все, все, я сейчас, — заторопился Павел Васильевич. — Я отвлекся, сейчас закругляюсь... Тогда горн, — он взял у пионера его горн, — это было все. Тогда пионеры не сидели в помещениях. На улицу! Пять человек, а идут посередине мостовой, с барабаном и горном! Так что он всегда шел впереди. Он даже горн держал как-то изящно...

Павел Васильевич поднес горн к губам и затрубил странный, никому не ведомый, печальный сигнал.

Таня смотрела на него гордая и удовлетворенная, и почему-то ей хотелось плакать, хотя ничего плохого не произошло.

Звуки горна были слышны и на улице.

Там, под деревьями школьного двора, стоял Гена. Он смотрел вверх, на освещенные окна школы, и слушал. Был слышен только горн, никто не смеялся.