Три майские битвы на золотом поле

Часть первая. Золотое поле

Итак, во всем мире идет век семнадцатый, а в Нидерландах — свой собственный, Золотой. Почему век «Золотой» понятно — в стране очень, очень, ну очень много денег. А откуда деньги, кстати?

Представьте себе дерево. Лучше дуб. Шведский дуб. Вот вырос он в Швеции и тут… И тут приехали голландцы на голландском корабле, купили тот дуб прямо на корню, сами же спилили и тут же погрузили его на борт. Привезли дуб в город Заандам, а там прямо с корабля перегрузили на специальную ветряную мельницу, которая обдирает с дерева кору. Потом, всего через несколько шагов, другая мельница уже распиливает бревно на доски, третья мельница в ряду те доски обрезает по размеру, потом доски сушат… Наконец готовые ровные аккуратные доски пакуют (опять с помощью ветряных мельниц!) и отправляют голландским же кораблем во Францию, скажем, для постройки корабля французского. Собственные французские дубы на корабли не годились. Вот мебель из них получалась очень красивая. Но на комоде же плавать не будешь, потому и приходилось французам платить монополистам из Республики.

Такая вот самая настоящая почти конвейерная линия. Поточное производство. А знаете, сколько денег зарабатывали на этом дубе?

Посчитайте: десяток бревен в Швеции стоил около гульдена, а обработанную древесину продавали французским корабелам уже по полтора гульдена за доску. За одну! А ведь досок из дуба выходит не одна, не две. Даже со всеми транспортными и производственными расходами дуб получается мало что не золотой! Золотому Веку — золотые дубы.

Или вот хлебная торговля. С хлебом еще проще — купить в Новгороде по копейке пуд, продать на Сицилии тот пуд в четыреста раз дороже. В четыреста раз!

Все это, разумеется, не само собой возникло. Те же ветряные мельницы. Огромное число мельниц осталось после больших (многовековых!) проектов осушения страны. Тогда ветер крутил архимедовы винты, откачивая воду цепочкой по каналам, а нынче мельницы сменили специализацию — стали пилить доски, молоть краску, прессовать бумагу и штамповать солдатские панцири. Но самое главное — эти мельницы, активное использование ветряного движителя (ведь до паровой машины еще сто лет, почти все во всех других странах делается вручную или, в крайнем случае, ослика или лошадку можно запрячь!), позволили быстро-быстро настроить много-много всего. Много-много новых мельниц, домов, складов… Но главное, в первую очередь — много-много кораблей.

Ведь Республика Семи Соединенных Провинций — самая могучая морская держава мира. Флот Республики превосходит по размеру флоты всех остальных европейских держав вместе взятых. То есть вот могущественная Франция, Испания, которая все еще владеет половиной мира, Португалия, чьи колонии раскинулись от Мадагаскара до Японии и от Бразилии до Анголы, не говоря уже про Англию — они все вместе не наскребут столько кораблей, сколько имеют маленькая Голландия и ее «сестры»!

«Сестры-провинции», кстати, так именовались официально. И было их действительно семь соединенных. Голландия, Зеландия, Фрисландия, Утрехт, Гельдерн, Оверэйзел и еще одна, носившая любопытное название «Город и Земли», которую, впрочем, чаще просто именовали по названию того самого «Города» — Грониген. Сестры-провинции, как и сестры обычные, человеческие, различались сильно. Одним досталось больше, другим меньше, одни ухитрились свое богатство и влияние приумножить, другие все растеряли. «Счастливиц» в семье Республики пока было трое — Голландия, Зеландия и Фрисландия. Именно тут выстроились тысячи и десятки тысяч ветряных мельниц, верфи, мануфактуры и пушечные мастерские. Остальные же сестры стали… ну, скажем так, «младшими». Каждая провинция, или, как ее еще называли, каждые «нидерланды» (что означает просто «земли в нижнем течении Рейна», отсюда и другое название страны — «Семь Соединенных Нидерландов») формально независимы и объединены только различными договорами и союзами. Даже столицы официальной общей нет, хотя имеются общие Генеральные Штаты (нечто среднее между правительством и парламентом: для парламента там слишком мало людей, а для правительства — слишком много) из представителей всех провинций, а также формально выборный, но по сути принадлежащий дому принцев Оранских титул «штатгальтера», «управителя страны». Все держится больше на обычае, чем на конкретных законах. В повседневной жизни это роли не играет, а в вот в политике всякая мелочь рано или поздно пригодится… но про это я еще упомяну.

«Ну ладно», скажет кто-то, «хорошо, мельницы пригодились для распилки дубов или постройки кораблей. Но почему хлеб-то так выгодно продавали и почему именно голландцы? Тут-то в чем секрет?!» А это как раз из-за тех самых кораблей.

Ведь хлеб везли на Сицилию по морю. А море — штука опасная. И не только штормами да водоворотами. Вот, например, именно в это время — конец шестнадцатого — начало семнадцатого века — западное Средиземноморье контролировали берберские пираты. Мимо не проплывешь. У пиратов были базы в Алжире и покровительство турецкого султана, так что и они грабили всех, кого могли. А могли тоже всех. Почти. Единственное исключение — ага, флот Республики. Нет, удачные налеты и тут случались. Но большей частью голландские и зеландские корабли шли конвоями, с сильным охранением, и такой орешек был пиратским капитанам не по зубам. И подобное могла позволить себе только Республика — кораблей больше, чем у всех остальных вместе взятых, помните?

А что мы имеем внутри страны? Очень много промышленных мощностей, очень много денег, очень много искусства… Всего много. Причем все это впервые в мире — поточные линии лесопилок, скажем, или такие же «конвейерные» линии по производству бумаги — вся Европа писала на голландской бумаге. И все это автоматизированно — ну, в понятиях семнадцатого века, конечно. И деньги лежат не под матрасом, а в банках да на биржах, где продают все, что продается… и что не очень продается (ну зачем нормальному покупателю луковицы тюльпанов за цену хорошего дома?!) — тоже продают. Опыт итальянских банковских корпораций («главное — оборот!») расцветает и колосится на новой почве.

Ко всему этому приложились неожиданные «подарки» со стороны соседей. Так в конце прошлого, шестнадцатого века, в соседней Франции прошли религиозные войны и прочие неприятности, известные нам по Варфоломеевской ночи. Протестанты-гугеноты бежали куда глаза глядят, а на такую же протестантскую Голландию и Зеландию глаза глядели у многих. Так что Республике повезло — туда пролился целый поток высокообразованных и умелых эмигрантов-гугенотов из соседней Франции. Когда в трехмиллионную страну приезжают почти двести тысяч хороших ткачей, стеклодувов и профессоров университетов — это заметно.

Но куда заметнее всех стеклодувов и профессоров оказалась еще одна гугенотка, графиня Луиза де Колиньи. Нидерландцы запомнили ее под невеселым титулом «Невеста в трауре». Судьбу этой сильной и волевой женщины действительно вряд ли назовешь веселой. Дочь адмирала Франции, едва-едва выйдя замуж в семнадцать лет, она была вынуждена бежать через всю страну в Швейцарию. Ее муж и отец были убиты в Варфоломеевскую ночь. Перебравшись затем из Швейцарии в Голландию, она знакомится, а потом выходит замуж за самого Вильгельма Молчаливого, принца Оранского. У них рождается сын, Фредерик-Генрих, будущий герой второй части этой книги. Казалось, что что жизнь улыбнулась Луизе. И тут Вильгельма убивают практически на руках у жены. Дважды вдова снова надевает траур. Что, впрочем, не помешало ей воспитать своего сына и дочерей Вильгельма от предыдущего брака, выгодно, очень выгодно и для них самих, и для судьбы Республики выдать их замуж, а в свободное время — еще и учить нидерландский язык в придачу к тем семи, что она уже знала, и даже писать на нем любовные и шутливые песенки, ушедшие «в народ». Сюжет для настоящего романа, не правда ли?

Вообще же с соседями отношения… Ну, как с соседями. Францию не любят (сказываются и претензии Франции на гегемонию в Европе и мнения новых жителей страны — гугенотов), Испанию по традиции ненавидят… да и война, к слову, ведь все еще продолжается. С Англией интересно — так называемый «естественный союз». Это когда объединяются не за что-то, а против кого-то. Самая крепкая форма единения, пока этот ужасный кто-то — «король двора». А Испания, против которой дружат Нидерланды с Англией, свой Золотой Век уже прошла, стремительно теряя и силы, и позиции.

Забавно, но и закономерно, что чем дальше — тем больше Англия походила в своем развитии на свою подругу-соседку. И тем сильнее становилась взаимное напряжение. Двум королевам на одном море не ужиться, особенно если они похожи как… ну, не родные, так двоюродные сестры точно. Но пока кузина с островов была еще слишком молода и неопытна. Ее время еще придет.

И еще очень важное обстоятельство: в Республике все еще идет война. Война за независимость от испанской короны. В Нидерландах эту войну именуют Восьмидесятилетней, и это чистая правда. Восемьдесят лет войны и такой рассвет!

Война, конечно, не ведется все восемьдесят лет как на Курской дуге. Ну, чтобы каждую минуту — бой. Так в те времена не делалось. Но это война, все-таки, не каникулы.

К первой половине семнадцатого века, к которой относится начало этой книги, обе стороны уже смирились с тем, что окончательно им не победить. Испания слишком сильна, а Республика… Республика тоже сильна, но у нее банально народа не хватит, если всерьез и до смерти воевать.

Теперь все уже готовятся к неизбежному миру, но для достижения приемлемых в том мире условий надо бы заработать очки. Контроль над важнейшими крепостями и торговыми путями, гаванями и городами — все это увеличивает или уменьшает шансы сторон на выгодный мир. Никто уже не стремится освободить или захватить все-все-все. Но вот получить еще немножко…

Война же, как все войны того времени, формально продолжаясь без остановки, выглядит как отдельные операции или, как в то время говорили, «кампании», проводимые раз в год или даже раз в два года, в которых стороны пытаются «укусить» друг друга побольнее. Кампании затеваются, обычно, весной, происходят летом, а на зиму все расходятся по домам. Потому что воевать холодно и все деньги потрачены.

Так и в этой, Восьмидесятилетней войне.

Прошлая кампания, кампания тысяча шестьсот двадцать восьмого года, была затеяна испанцами. Они организовали блокаду зеландских и голландских портов с помощью нанятых во всей Европе пиратов, а также собрали с подвластной им территории обеих Америк огромный «Серебряный флот» — десятки мощных кораблей, галеонов, везущих умопомрачительное количество ценностей: золота, какао, сахара и, конечно, серебра. Все это должно было, по задумке испанского двора, порядком пошатнуть экономику Республики.

Кампания испанцев тысяча шестьсот двадцать восьмого года провалилась.

Нанятые испанцами французские, шведские, датские каперы, то есть пираты, действующие на основании государственного разрешения на грабеж «всех, кто не с нами», не смогли блокировать порты. У Республики было слишком много кораблей. Да, это были большей частью легкие кораблики с едва ли десятком маленьких пушечек на борту и экипажем в полсотни человек против испанских и французских сорока-пятидесяти пушечных фрегатов с тремя сотнями человек команды… но если таких «охотничьих псов» с десяток, они разорвут огромного, но одинокого «медведя» в клочки. Пусть и у самих половина пойдет на дно. Не страшно. Верфи Заандама могут выдать таких корабликов по десятку в месяц.

А вот пираты, то есть прошу прощения, каперы самой Республики, были куда удачливее. Огромный, защищенный, вооруженный до зубов и отправляемый в страшной тайне «Серебряный флот» был обнаружен голландскими шпионами (в любом деле найдется человек, которому десяток золотых монет в своем кармане важнее, чем десяток тонн золота в казне далекой родины), выслежен в бескрайних тропических водах Карибского моря, атакован и взят на абордаж! Голландские и зеландские пираты, бывшие совсем не так давно «морскими гезами», выполнили приказ своего покровителя, штатгальтера и капитан-адмирала (именно таков был тогда высший морской чин Нидерландов) Республики Семи Соединенных Провинций Фридриха Генрих Оранского.

Ход переходил к голландцам. Республика начала кампанию тысяча шестьсот двадцать девятого года. Началась охота на дракона.