Три сердца, две сабли

Глава 3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С восхвалением отважных сабинянок, дружеской попойкой

с неприятельским капитаном, одним невыполненным обещанием

и новой нежданной контузией

Никогда дотоле не видал я усадеб, подобной Веледникову. Своим необычным планом показалась она мне чем-то средним между патрицианской виллой времен императорского Рима и укрепленным острогом времен Петровских у дальних пределов Империи нашей Российской.

Дом и прочие строения выглядели новенькими, как говорится, с иголочки. Дом, любезный читатель, вообрази себе обычный, без лишней роскоши, помещика средней руки. Флигеля при нем тоже особого удивления не вызывающие. Иное дело службы: все они распространялись не на задворках, не в сторонке, а двумя ровными рядами фланкировали хозяйский дом и выстроены были по подобию галерей. Так весь передний двор усадьбы напоминал собою внутренний двор римской виллы – перистиль. Здесь получалось каре, однако с одной открытой на въезд стороной. На открытой же стороне располагался неизменный при усадьбе пруд. Он был копаным, продолговатым по форме и занимал все пространство между службами. Как же подъехать к дому? А по мосту, перекинутому через тот пруд! Убери или разрушь мост – и не станет никакого подъезда к парадному фасаду усадьбы, только брод.

Имея от природы богатое воображение, я представил себе, как в случае опасности мост поднимается с помощью особого механизма подобно въездным мостам при древних замках. В случае опасности! Необычайная встреча, которой удостоила неприятельский эскадрон молодая хозяйка усадьбы, и вид самой усадьбы вдруг соединились в моем разумении в единое целое. Образ был не слишком ясен, но в уме вызвал подозрения, а в душе тревогу. Мне уж раз досталось от своих – и немало, а пуганая ворона куста боится… хотя, признаюсь, никогда я не видел себя в трусливом десятке.

– Верно же: не то форт, удобный для постоя гарнизона, не то просто-напросто весьма удобная ловушка, – проговорил Евгений, зорко приметив, как, взойдя на мост, я начал озабоченно вертеть головою. – Вы тоже так разумеете, как я погляжу?

Говорил он не то чтобы шепотом, потому как деревянный мост в те мгновения весь гудел и грохотал под копытами коней.

– Подобных усадеб в России немало, – прямо солгал я, думая, что Евгений в отрочестве сидел на Мойке безвылазно, да и при непрошеном своем вторжении на Русь не много усадеб успел повидать.

– Полагаю, сей обычай построек здесь утвержден со времен монгольского нашествия, – язвительно ответил Евгений.

Я остро глянул на него и смолчал, не желая вступать в перепалку. Евгений усмехнулся. Дуэль взглядов обошлась двумя единовременными выстрелами, не причинившими противникам никакого вреда.

Между тем произошла остановка, а следом за ней – короткая заминка. Я приметил слегка недоуменное лицо капитана, приметил и прятавшуюся у него под усами снисходительную улыбку. Капитан стал сдержанно командовать, как оказалось, уже исполняя приказы на правах младшего офицера. Немногим раньше, пред тем, как эскадрон встал, остановился его авангард – коляска с хозяйкой усадьбы. Полина Аристарховна подозвала капитана и… и всем распорядилась: сказала ему, где и как разместить в усадьбе нижние чины, где и как получить фураж и провиант, потом указала на окна второго этажа усадьбы, где уже была подготовлена комната для командира эскадрона. Указано было, где разместиться в доме и другим офицерам. Все было продумано загодя.

– Через час прошу всех господ офицеров к столу, – заключила хозяйка усадьбы перечень своих распоряжений по вражескому эскадрону. – С дороги позавтракаете– так, верно, добрее будете, и угроз от вас меньше ожидать придется.

Капитан только моргал удивленно, да усами, как рак, шевелил.

Отдав приказы своим, он наткнулся взглядом на нас и задумался. Особенно его смущал мой щегольской мундир императорского порученца.

– А с вами, господа офицеры, что прикажете в сем положении делать? – прямо и вполне простодушно вопросил он. – Под стражу и на запор в амбар сажать – позорно окажется для всей Великой Армии… На смех этим варварам.

– Зачем же под стражу, господин капитан? – явно сдерживая собственную снисходительную усмешку, стал успокаивать капитана Евгений. – Мы и так отсюда никуда деться не сможем. Тут кругом одни бородатые варвары с топорами и косами… А за их кругом, вероятно, казаки. Те еще свирепее. Вот императорский порученец подтвердит, он едва спасся от них. (Я кивнул, тоже кусая губы, чтобы подавить улыбку иного рода, вполне саркастическую.) Если вы полагаете, что у нас в мыслях побег, то, право, я тотчас же готов и вас на дуэль вызвать.

– Удивляюсь, Нантийоль, как вы до сих пор голову сносили, – вовсе без смеха, холодно проговорил капитан. – Выходит, слово даете?

– Безоговорочно, господин капитан! – тотчас же встрял я, заметив, что Евгений опять начинает закипать и вот-вот новую беду на себя некстати накличет.

Едва ли не всякий, нарушающий обычный порядок вещей, успевает стяжать свою минуту славы. Так капитану пришлось представлять нас хозяйке усадьбы на особый манер и к нашему вящему удовольствию.

– Вот, мадемуазель Верховская, вынужден представить вам двух офицеров, кои здесь будут находиться на особом положении.

Полина Аристарховна посмотрела на одного, посмотрела на другого… и зарделась. И право сказать, один был лучше другого, а какой кого лучше, пока неизвестно… Мундирами и видом своим мы оба сильно отличались от прочих гусар, чем особое внимание к нам уже было обеспечено. Мундир, сидевший на мне, был куда блистательнее егерской одёжи Евгения, зато тот был дьявольски красив: черты тонкие, глаз черен, волос врановый.

Мы с поклонами представились сами в известных подробностях.

– Трудность заключается в том, что есть необходимость разместить их как можно дальше друг от друга, – сказал вздохнув капитан.

Вот и загадка нам была теперь обеспечена, от чего уж не кто иной, включая престарелого капитана, не мог стать нам соперником в битве за сердце девицы, буде такая разыгралась бы… а дело к тому несомненно шло.

– Что же… – улыбнулась смущенная хозяйка усадьбы. – Неужели они взаимодействуют между собою подобно пороху и горящему фитилю?

« Прелюбопытно, кого из нас чем она определила?» – мелькнула у меня в голове веселая, но ревностная мысль.

– Меж ними тянется старая тяжба, о которой они сами вам расскажут, коли соизволят, – сообщил капитан просто, не выражая по поводу той таинственной тяжбы никаких чувств. – Их не стоит оставлять наедине, они начнут бесконечные споры и распри, забывая о воинском долге.

Я глянул искоса на Евгения: он сдерживал в себе разные дерзости. Видно было, что наш поединок стоит для него важнее прочих неприятностей.

– Но надеюсь, за одним столом вместе со всеми им позволено находиться? – Вот удивительно: Полина уже начала просить за нас!

– Разумеется, сударыня, – кивнул капитан и сказал с особым нажимом: – Они же не под арестом… Разве что на разных концах стола.

– Вот северный флигель, вот южный, – изящным жестом указала хозяйка усадьбы. – Между ними довольно ли станет расстояния, чтобы весь дом не загорелся от близости сих господ офицеров друг к другу?

Она вновь так мило зарделась, что все трое готовы были припасть перед ней на колено.

– Вполне, – кашлянув, сказал капитан.

– Что ж, милости прошу, вступайте в мой дом, я сама покажу вам ваши пристанища, – пригласила нас Полина Аристарховна.

Так вот и получилось, что в ее гостеприимный дом первыми из непрошенных гостей вошли командир французского гусарского эскадрона, капитан Фрежак, а следом за ним два опальных, подверженных трибуналу офицера. Воображаю, как смотрели нам в спины прочие чины. Уже в ту минуту мы оба нажили себе еще полдюжины врагов.

Капитан шел впереди с Полиной, декламируя комплименты.

– Скверный вы, однако, разведчик, из начинающих, – явно пользуясь глухотой капитана, обратившегося в токующего тетерева, прямо в дверях шепнул Евгений мне в ухо, едва не опалив его своим дыханием.

Он испытывал меня! Что ж!

– Добавляете повод к поводу, – живо ответил я, собрав все свое хладнокровие.

– Отнюдь нет, – привычно усмехнулся он. – Напротив, спасаю. Только что вы совершили то, чего не смог бы совершить ни католик, ни безбожник. И тем едва не погубили себя и наш поединок. Благодарите, что прикрыл вас…

Признаться, он крепко обескуражил меня. Я стал горячечно соображать, какую же опасную оплошность успел совершить. И похолодел.

Еще одна деталь усадьбы была крайне необычной. Прямо над входом дома, как на въезде в монастырь, находилась небольшая икона. То была икона Божьей Матери «Умягчение злых сердец», она же «Семистрельная». С детства эта икона вызывала во мне самое острое чувство. Невыносимо было смотреть на Богородицу, пронзенную стрелами. В храме я всегда старался держаться подальше от этой иконы, а при случае проходя мимо, закрывал глаза и во тьме начинал мелко креститься. Выходит и здесь, на пороге сего дома, я по меньшей мере один раз перекрестился. Порученец самого императора Наполеона Бонапарта, француз от концов волос до сапожного каблука, лейтенант Александр Суррей, перекрестился по-православному справа налево! Вот уж воистину Бог уберег, послав вкупе с Ангелом-хранителем сего француза, коего еще надобно было убить, сведя земные счеты.

Поблагодарить Евгения я не успел. Капитан Фрежак развернулся к нам фронтом и сурово заговорил:

– Обещайте мне, что не станете приближаться друг к другу менее, чем на десять шагов.

Мы невольно переглянулись, как друзья-заговорщики.

– Клянемся, – сказал я, видя, что гордый Евгений не склонен давать никаких клятв даже под угрозой немедленного расстрела.

– …пока мы в ваших руках, капитан, – добавил свое условие Евгений.

– Пусть будет так, пока вы в моей власти, лейтенант, – утвердил капитан, уже явно питая к Евгению ненависть старого и опытного, а посему сдержанного на всякую ненависть вояки. – На завтраке и вообще за общим столом вам присутствовать позволено. – И подмигнул мне. – Обоим. Благодарите хозяйку.

Мы рассыпались в самых искренних благодарностях перед беспримерной Полиной Аристарховной. Счетов к Евгению у меня прибавилось, когда он первым был удостоен ее руки. Что ж, поле нашей обоюдной брани все расширялось!

Нас немедленно развели по комнатам, расположенным в противостоящих друг другу флигелях. Вообрази, любезный читатель: мы могли встать перед раскрытыми окнами и приветствовать друг друга… даже и стреляться при случае – расстояния хватило бы на излет пуль из двух славных стволов Лепажа. Конечно, не пятнадцать шагов, а поболе, но все же… для утоления жажды чести довольно.

Об обстановке дома скажу не много. Меня сразу удивила новизна всего, что бросалось в глаза. Прекрасные штофные обои. Предметы немалой стоимости. В предоставленной мне комнате, разумеется, ничего особенного, но в гостиных и парадной столовой я увидел весьма дорогие предметы в новомодном императорском стиле – empire, – сего воинственного и величественного римского духа, возрожденного мастерами Персье и Фонтеном. Сии предметы обстановки совсем недавно, по подписании Тильзитского мира, привезли не иначе как из Парижа. Я был смущен: неужто хозяева усадьбы и вправду были искренними поклонниками Бонапарта? Но ведь тогда и встреча должна была стать иной, без угроз и условий. Что-то не укладывалось в моем разумении и усиливало тревогу.

Завтрак же был великолепен! Если бы не помнить партизанских угроз и кондиций, на первый взгляд казалось, что происходит долгожданный прием войска, вернувшегося из похода. Полина Аристарховна, разумеется, возглавляла стол, одетая в новое платье, более скромное, чем при первой встрече эскадрона, однако придававшее ей более свежего очарования. Капитан Фрежак был усажен по правую ее руку. Мы с Евгением, как и было предупреждено, были рассажены на дальних сторонах стола овальной формы. Однако хозяйка… коротко говоря, глаза у нее разбегались, а офицеры иногда поглядывали на нас искоса так, будто мы оба были внезапно свалившимися на их головы кредиторами.

Первый тост за императора Франции был неизбежен.

Капитан Фрежак поднялся. Бравые офицеры грянули дружно «Vive l’Impereur!». И тут произошло нечто неожиданное. Послышался шум – и в южных дверях столовой появился в домашнем стеганом халате, наброшенном на исподнее, в одном тапочке и то на босу ногу, величественно-обвисший Аристарх Евагриевич Верховский собственной персоной. Как он дошел, доковылял, будучи наполовину парализованным, одному Богу было известно и крепкой при нем служанке, которая теперь смотрела страшными глазами на дочь помещика, ожидая всяких кар за то, что не смогла удержать барина в постели. В умоляющем ее взгляде можно было прочесть: «Убейте, ничего не могла поделать!» – Единственное, что она «поделала» – завязала пояс хозяйского халата, а потерю тапочка по дороге в приступе ужаса даже не приметила.

Все оцепенели.

– L’Impereur… ici… ici… – с превеликим трудом и в то же время с неким болезненным воодушевлением выговорил Аристарх Васильевич, привалившись плечом к косяку и бессмысленно поводя глазами, будто не в силах никого разглядеть определенно.

Двух мгновений хватило Полине Аристарховне, чтобы собрать воедино волю, чувства и мысли.

– Извините меня, господа, – очень сдержанно сказала она и поднялась из-за стола. – Это мой отец, он очень болен. Извините и его.

– Теперь вы понимаете, почему я не могла представить его вам и пригласить на завтрак, – добавила она через плечо, уже подлетая к отцу.

– Однако ваш добрый отец, похоже, был бы рад видеть в гостях императора, – как бы подбадривая и успокаивая хозяйку, непринужденным тоном сказал капитан ей вдогонку.

– О, несомненно! – бросила через плечо Полина Аристарховна и заслонила от нас отца.

– Папенька, так вас другой удар хватит! – повелительно обратилась она к отцу на русском. – Прошу вас обратно в постель. Будет тут император – позову вас без промедления… Пойдемте же! Представлю вас в другой раз, когда отлежитесь.

И, о чудо: ни слова не говоря, помещик покорился дочери и, едва не повиснув на ней, двинулся в обратный путь.

– А кто… кто… – высоким голосом вопрошал он дочь.

– Капитан гусар Фрежак и офицеры, – негромко отвечала Полина. – Не торопитесь, батюшка, всему свое время…

За столом все продолжали стоять с незаконченным тостом.

– Забавное явление! – усмехнулся капитан, учтиво глядя уже не в след хозяевам, а на свой бокал, зависший в руке. – То одно, то другое. В России одни неожиданности, пора привыкать… И то признаться, мне была приготовлена такая роскошная комната, в которой и самого императора не стыдно принять… не говоря уж о каком-нибудь маршале. Эти русские ни в чем не знают меры.

– В сём главная опасность России, – подал голос Евгений. – Как бы Великая Армия не утонула в ее гостеприимстве, не дойдя до Москвы. Я знаю, о чем говорю: восемь лет прожил в Петербурге.

– Так вот и монголы растворились в России после давнего нашествия, – не сдержался съехидничать я. – И где они теперь, непобедимые орды Чингисхана?

Чингисхана я приплел намеренно, будучи уверен, что о Батые и его преемниках сии завоеватели нового времени понятия не имеют.

Капитан крякнул. Спор бы, наверно, вышел, но поднятые бокалы обязывали. Выпили за императора. Здесь, за сим столом, один Евгений знал, во славу какого Императора пью я. И он подтвердил свою верную догадку короткой усмешкой, стрелою посланною в меня через весь стол.

На нашу эскападу капитан ответил замечанием, обращенным к Евгению. Садясь, он сказал, что тому еще придется доказывать при странных деталях его мундира, что он не русский шпион. А мне заметил более дружелюбно, что Великая Армия – вовсе не «орды Чингисхана» и мне, как офицеру если не более высокого звания, но более высокого ранга, негоже поддаваться на провокации человека, за коим по армии волочится тень подозрительных легенд.

Тут и Полина Аристарховна подоспела, вовремя погасив грозовые зарницы, начавшие было сверкать над столом. Все взоры обратились к ней. Сам капитан почти вскочил, подавая ей стул.

Она вновь принесла извинения за происшедшее, села, и «опасное русское застолье» началось. Вопрошали о здоровье ее отца, она изящно отговорилась:

– Вы гости у меня. Рассказывайте же о красотах и чудесах Парижа. О Франции. Удивите меня. Я с детства мечтала побывать в Париже, но вот не привелось. А теперь эта ужасная война. И мечтать-то грешно.

– Отчего же, сударыня! – сделал удивленный вид капитан. – Помилуйте! Вот два наши императора уладят свои личные споры, война вскоре закончится, и любой из нас почтет за величайшую честь оказать вам самое искреннее гостеприимство на нашей родине… Верно ведь, господа?

Прямо как парадное «ура!» прозвучало всеобщее подтверждение.

– Правду говоря, сам я не из Парижа родом… – несколько смущенно добавил капитан.

Оказалось, и прочие офицеры – тоже провинциалы. На несколько мгновений воцарилось общее смущенное молчание. Забряцали… нет, не сабли, а вилки и ножи.

– Что же вы скромничаете, порученец самого высокого ранга? – обратился ко мне через стол Евгений.

Приближаться нам друг к другу капитан нам запретил, но не довел дело до конца – оплошал.

– Вам мешает моя скромность даже на таком расстоянии? – невольно принял я новый вызов.

– Ох, лейтенант! – угрожающе вздохнул капитан, еще более грозно посмотрев на Евгения.

– Вы же истинный парижанин, не так ли? – не обращая никакого внимания ни на мою колкость, ни на угрозу капитана, продолжил Евгений, глядя прямо на меня.

Я похолодел… но не потерялся:

– Парижанин. Но не выскочка.

Офицеры-провинциалы глянули на меня с уважением.

– Отдайте же долг нашей блистательной хозяйке. Расскажите какую-нибудь прекрасную небылицу о Париже, – улыбаясь, интриговал меня Евгений. – Заодно нас, провинциалов, удивите.

Странную игру затевал Евгений, как показалось мне. То он пекся о том, чтобы прикрыть меня до первой возможности поединка, то как будто сдавал со всеми потрохами… И вдруг меня осенило! А ведь вправду он протягивал мне в руки через стол козырного туза. Сейчас среди этих провинциалов, я мог бы укрепить свою сказку и отвести от себя загодя всякие подозрения, несмотря даже на возможные оплошности в будущем.

– Что ж… Если капитан позволит… – рассудил я.

– Приказываю! – рявкнул капитан.

Теперь все взоры устремились на меня. Что ж, скакать в атаку по высокому холму на виду у обеих противостоящих друг другу армий, – высшее наслаждение!

Я же обратил свой взор на несравненную Полину Аристарховну, да так и начал:

– Несравненная мадемуазель Верховская. Я опасаюсь, что если вы проводите время в Москве, которая простирается неподалеку от вашего чудесного… шале, и повидали все чудеса вашей столицы, то мне нелегко будет противопоставить ей какое-либо парижское чудо, кое заставило бы вас оцепенеть от изумления…

Краем глаза я приметил, что Евгений заинтригован таким «непатриотичным» вступлением императорского порученца, а капитан – тот… раскрыл рот и взорвался:

– Что вы такое говорите, лейтенант! Вы принижаете здесь величие Парижа…

– Отнюдь нет, – отвечал я, едва удостоив капитана взглядом. – Париж прекрасен. Ни один город не может соревноваться с ним в очаровании пассажей, в веселом жизнелюбии, в изяществе модниц, наконец… Но если говорить именно о чудесах… Многие мои друзья, лощеные аристократы, совершившие путешествие в Россию и побывавшие в Москве, уверяют, что были потрясены ее восточной сказочной роскошью еще издали, на подъезде, остановившись ненадолго на горе, называемой Поклонною, с коей открывается на Москву величественный вид. Далее впечатление их только возрастало. В Москве на одной улице могут тесниться, как овощи на лотке торговца, поражающие своим богатством дворцы и храмы, которые у нас, во Франции, обычно разбросаны в десятках миль друг от друга… Это не мои слова, это их слова, а моих парижских друзей никак нельзя упрекнуть в недостатке патриотизма.

Я скоро глянул на Евгения. Тот шевельнул губами, и я мог поклясться, что он неслышно сказал «браво!». Не захлопал бы в ладоши.

– Правда, они же упрекают московитов в отсутствии чувства меры и явном недостатке вкуса, – прибавил я, рискуя показаться не слишком патриотичным уже с другой стороны.

– Доберемся до Москвы, сами все увидим… – пробурчал капитан.

«…ежели пороховой дым не выест вам глаза навеки», – мысленно ответил я.

И тут я поднял перст в небо:

– Но славен Париж одним истинным чудом, коему могут позавидовать все столицы мира. Такого чуда нет нигде, оно превыше всех семи чудес света, и в виду этого чуда Париж становится выше всех славных городов, – перешел я наконец к панегирику, коего Париж несомненно заслуживает.

Я сделал нарочитую паузу.

– И что же это за такое чудо невиданное? – с искренней надеждой на самое глубокое изумление вопросила Полина Аристарховна.

Прочие провинциалы ждали от меня ответа с не меньшей ажитацией.

– Музей Лувра… – немедля дал я отгадку. – Музей, содержащий сокровища, перед коими все взятые вместе богатства Креза, Александра Великого, Чингисхана, всех китайских императоров и индийских магараджей, – просто горсть медяков.

После сего я немного помучил хозяйку очередной театральной паузой, а армейские провинциалы поскучнели, у них иные представления о чудесах.

– Я говорю о сокровищах искусства… о сокровищах духа, – с воодушевлением продолжил я рассказывать о том, что меня самого в Париже когда-то повергло в потрясение, – сокровища, кои не добудешь в горах с помощью кирки и не намоешь при всем старании в золотоносной речке… Если бы я тут затеял рассказывать об алмазах, величиной с курицу, или соврал бы о дворцах, висящих прямо в воздухе над землею, вы, несравненная русская богиня, ахнули бы, но смогли бы представить себе эти чудеса в своем несомненно богатом воображении. Но невозможно рассказать о скульптурном изображении богини Венеры, созданном во времена высокой Эллады, или о портрете Моны Лизы волшебной кисти Леонардо да Винчи, так, чтобы их можно было себе представить. Или о прекрасных живописных картинах последнего времени. – Я уже начал клонить в определенном направлении. – О прекрасных полотнах живописца Давида, коему я имел честь быть представлен. Одно божественное полотно царит сейчас в моем воображении… На нем изображен героический эпизод истории Рима. Если бы я сейчас имел перед собой лист белой, чистой бумаги, я бы, пожалуй, попытался, хотя бы как сквозь мутное стекло, выражаясь словами апостола Павла, показать вам наглядно красоту сей картины и ее смысл.

– Это чудо в моей власти, – очаровательно улыбнулась Полина Аристарховна.

…И спустя пару минут – и, разумеется, спустя один восторженный тост за прекрасную и гостеприимную хозяйку – передо мной на столе появился чистый лист и… настоящий графитный грифель немалой стоимости.

Сердце мое дрогнуло, я с изумлением посмотрел на Полину Аристарховну.

– Пытаюсь иногда делать этюды… – проговорила она и, потупив взор, обворожительно покраснела. – Баловство, разумеется. Таланта у меня никакого.

Столько комплиментов пролетело в моей голове, столько мыслей с предложением дать ей хоть пару уроков… но все порывы я сдержал. До поры.

Как уже догадывается любезный читатель, я взялся за немыслимое дело – в одну минуту написать на чистом листе копию грандиозного полотна Давида «Сабинянки, останавливающие битву между римлянами и сабинянами».

Что ж, испытание было достойно положения дел, я вдохновился – и грифель мой полетел. Дабы публика не заскучала, я стал бегло рассказывать историю сего подвига женщин, ранее украденных римлянами у племени сабинян ради свежей крови в потомках. Французские провинциалы слушали старое римское преданье явно впервые и с таким живым интересом, что у меня закралось опасение, как бы, возбудившись, они не затеяли здесь, на русских просторах, последовать примеру римлян – и притом немедля. Я стал ударять на верность сабинянок своим римским мужьям, на их мифическую благочестивость. Главной фигурой композиции Давида, как известно, изображена Герсилия, дочь сабинского вождя, ставшая женою Ромулу и возлюбившая его всем сердцем. Перед решающим сражением между сабинянами и римлянами она вместе с другими сабинскими женами римлян бросилась между сходившимися войсками и буквально разняла их.

В легком наброске картины Давида (я, разумеется, оставил только трех героев – сабинского царя, его дочь и Ромула, – пожертвовав прочими героями, коими кишит величественное полотно) представил я образ прекрасной и самоотверженной Герсилии изящным портретом… ах, нетрудно догадаться кого! А на мужские фигуры накинул немного одежды, дабы не смущать взора невинной богини. Покончив с их гардеробом, передал я набросок через стол – в руки хозяйке.

Как только листок задрожал в руках Полины Аристарховны и она, оцепенев, вновь зарделась, я тотчас произнес высокий панегирик всем самоотверженным девам, способным остановить войну между христианами… хотя бы на время. Так, как это уже сумела совершить несравненная мадемуазель Верховская.

– Оля-ля! Да вы еще и мастер! – воскликнул капитан Фрежак, заглянув в листок. – Из вас бы вышел прекрасный разведчик! Вы могли бы запросто изображать вражеские позиции… Уверяю вас, лейтенант, вы стяжали бы своим талантом рисовальщика куда больше славы и орденов, чем так вот развозя штабные бумажки… пусть и за подписью самого императора.

– Амен! – не сдержался на своем конце Евгений.

Мне оставалось только искренне поблагодарить капитана за то, что он так своевременно напомнил мне о моих непосредственных обязанностях. В самом деле, поединок поединком, от него никуда не денешься, но пора было изыскать пути, как осведомить и мои штабы о продвижении неприятеля и расположении его авангардов.

Что же предпринять? Тайно, найдя случай, признаться во всем хозяйке, дабы она послала в расположение моего полка кого-нибудь из верных слуг с написанным мною донесением? Поразмыслив, я нашел это предприятие чрезмерно опасным – для самой Полины Аристарховны. С нее и так довольно было волнений и впечатлений того только начавшегося дня. Что, если ее силы не безграничны, и, не справившись с новым неожиданным сюрпризом, она невзначай выдаст… даже не выдаст, а просто даст намек на подозрение, что между нами затевается некий заговор. Да, пока я несомненно достиг фавора и у капитана, и даже у прочих провинциалов. Но сей же фавор, с другой стороны, ставил меня слишком на виду.

Тогда я вспомнил про молодого бравого кузнеца, при встрече с французами выступившего в роли оруженосца… Малый показался мне смышленым и храбрым, способным к выполнению приказов без размышления. К тому же, как и почти всякий кузнец на Руси, он наверняка был не крепостным, а вольнонаёмным. Значит, страху отойти от усадьбы подальше имел немного. Было решено еще до десерта: в час-другой найти способ тайно снестись с кузнецом и послать его с донесением на квартиру.

После завтрака я вернулся в предоставленное мне жилище, чтобы вернее обдумать мои дальнейшие планы, как поскорее выкрутиться из долгов благородства и соединиться с однополчанами. Впервые в тот день я впал в недоумение: никакого здравого выхода, кроме позорного побега, на ум не приходило, но сердце уму отказывало. Дожидаться под домашним арестом явления «своры лейб-жандармов», а тем более военного прокурора, казалось и вовсе последней глупостью.

План, однако, созрел: первым делом написать две бумаги. Первая, с донесением, предназначалась в руки кузнецу, а из них – моему командиру. Вторая, с заговорщическим предложением, – Евгению: раз мы поклялись капитану не подходить друг к другу ближе, чем на десять шагов, значит, надо безотлагательно добыть два пистолета, – хоть свои, хоть уворовать на время те, что хуже лежат, – и решить наше дело поблизости в лесу с одиннадцати шагов. А потом – понадеяться на авось. Лучший русский план на все времена, что и говорить!

Грифель я дальновидно позаимствовал за столом, а к нему в придачу выпросил еще и пару свежих листов с оправданием: позвольте, дабы не скучать под арестом, заняться рисованием сего русского имения. Капитан не возбранил, но поставил новое условие: на одном из листов изобразить на фоне сего имения его самого. Но только после того, как он проверит, дельно ли расположился его эскадрон.

Я спешил с написанием донесения. Но не успел закончить нескольких последних строк, как в дверь моего обиталища раздался тихий, но уверенный стук.

– Господин лейтенант, не позволите ли вас побеспокоить?

Кровь ударила мне в голову. То был осторожный голосок несравненной Полины Аристарховны!

С быстротою фокусника сложил я исписанный лист вчетверо и, засунув его наскоро за пазуху, вскочил во фрунт со словами:

– Милостиво прошу вас, сударыня!

Хозяйка усадьбы вошла. Щеки ее жарко алели, но посмотрела она на меня, не тупя тотчас взор. Храбрость горела в ее очах. У меня же в те минуты вид был, выражаясь словами Петра Великого, вероятно, лихой и придурковатый, раз уж Полина Аристарховна так лукаво улыбнулась, приглядевшись ко мне от дверей.

– День полон чудес. И вот новое чудо. Я не могу поверить своим глазам! – проговорил я, сдерживая, по известной причине, прочие изыски куртуазности.

– Вообразите себе, я к вам на правах порученца… – сказала Полина Аристарховна, приближаясь ко мне столь же отважно и величественно, как встречала она вражеский эскадрон в лесу. – Увы, пока не императорского.

У меня вновь зашумело в голове.

– Чьего же, позвольте осведомиться?

– Вы узнаете это сами… – твердо и властно отвечала девица, столь же решительно протягивая мне… вчетверо сложенный листок! – …из сего донесения. Из него же вы почерпнёте, почему оно послано не со слугой и почему мною ради него попраны светские приличия.

Я принял депешу, не зная, что сказать. Интрига вырастала передо мною, как сказочный дремучий лес.

– Я не могу более задерживаться, – сказала Полина Аристарховна. – Желаю вам приятного отдыха.

С тем она повернулась и пошла к двери. По пути она бросила взгляд на оставшийся чистый лист и задержалась еще на несколько мгновений.

– Вы ведь скоро покинете нас, господин императорский порученец? – вопросила она вполборота.

– Надеюсь… – вырвалось у меня, о чем я тут же пожалел… но после решил, что в то мгновение такой ответ был единственно верен.

Я приметил тень огорчения, мелькнувшую на лице прекрасной хозяйки.

– Надеюсь, – близким эхом откликнулась она, – что вы, однако, найдете время дать мне хотя бы один урок рисования.

– Готов прямо сейчас, сударыня, к вашим услугам! – с жаром воскликнул я.

– Нет! – властно подняла руку Полина Аристарховна. – Сначала извольте прочесть сие донесение. Оно срочное. После найдете меня в гостиной.

И она стремительно вышла.

Несколько времени я постоял столбом, потом развернул «донесение.

Удивление мое вновь вышло из берегов!

Копирую здесь сие «донесение» по памяти на русском языке:

«Лейтенант Суррей!

Если вы станете читать сие послание в присутствие невероятной (так и было написано – incredible) русской богини, то сдержите ваши чувства. Если не сможете, то хотя бы отвернитесь в сторону. Она на нашей стороне. Я сказал ей, что я русский шпион. Убедить ее в этом не составило труда. Вы в этой легенде – мой поверенный во французском штабе. Нам нужны пистолеты. И считайте, что они уже в нашем распоряжении. Ее слуги вскорости проведут нас в удобное место в лесу. Мы решим наши дела на одиннадцати шагах, и тот, кто останется в живых, будет расхлёбывать эту кашу дальше.

С полным почтением к Вам и самыми искренними намерениями

Е.Н.

P . S . Не примите за оскорбление напоминание о том, что письмо сие следует по прочтении уничтожить немедля».

Первое, что вырвалось у меня в ответ, было любимое же ругательство Евгения:

– Тысяча дьяволов!

Я еще только задумывал план, а этот пострел уже везде поспел! Бонапартовы войска поражали стремительностью своих продвижений. Верно в ту пору сетовал Денис Васильевич Давыдов: французский пехотный полк мог перемещаться порой живее нашего кавалерийского эскадрона. Но в минуты моего замешательства приходилось признать, что и мысль французская пока двигалась стремительнее русской. Я был зол, еще как зол! И, находясь в одиночестве и тишине, со смущением обнаруживал, что моя злость представляет собою смесь: на четверть из мысли, что сей авантюрист не только опередил меня в стратегии и тактике, но и хладнокровно ввергает в опасность Полину Аристарховну, а на остальные три четверти – из ревности. Да, да, из жестокой ревности! Что там этот пронырливый черноглазый дьявол успел еще нашептать невинной девице, как еще искусить ее!

Не в силах более оставаться на месте, я стремительно покинул комнату с горячечным желанием объясниться немедля с Полиной Аристарховной. Вот именно немедля! Я надеялся, что поправки к моему плану родятся в моей голове на ходу, до того как я достигну гостиной.

Я решительно шел по анфиладе, но на полпути увидел, как с другой стороны мне навстречу не менее решительным шагом направляется не кто иной, как капитан Фрежак.

– О, на ловца и зверь бежит! – радостно воскликнул он издали. – А я как раз к вам, за вами!

«Что за невезение преследует меня!» – мысленно отчаялся я.

Хотя вернее сказать, невезение в тот день вовсе не преследовало, а било прямо в лоб.

– Всегда к вашим услугам, капитан! – отвечал я как можно сдержаннее и мягче, чтобы не послышалась в моем голосе репетиция очередного вызова на дуэль.

Быстрее неожиданного рукопожатия капитана достиг меня дух славной и крепкой настойки. Хозяева Веледниково знали особый рецепт. На три четверти отдавало хорошо выдержанной рябиновкой и всего на одну целебным «Ерофеичем».

Подошед, капитан вдруг заговорил жарким шепотом, разливая кругом чудное амбре:

– Лейтенант, мне необходимо поговорить с вами тет-а-тет… И немедля! Посему, сами видите, адъютанта не посылал. – И вдруг гаркнул мне в ухо, едва не контузив: – Да-да! Очень рекомендую испробовать! Это приказ!

Приказы, как известно, не обсуждаются. Он повел меня наверх, и я молча поднялся с ним в предоставленную ему комнату. Вошел и обомлел. Не соврал капитан: тут был поистине императорский апартамент! Огромная резная кровать с балдахином, внушительное кабинетное бюро, а не изящный туалетный столик, величественный гардероб с дверными бронзовыми накладками в виде античных щитов и вооружений.

– Каково? – коротко вопросил капитан.

– Невероятно! – коротко признал я.

– Я бы здесь остался… если б мог… – задумчиво добавил капитан.

Множество значений вообразил я в этих словах и почел за лучшее смолчать.

– Присядем, – пригласил капитан, указав на два стула, придвинутых вполоборота к бюро.

Настало мгновение рассмотреть бюро в подробностях. На его открытой крышке не были разложены депеши и приказы по части, на ней стояли две бутыли с настойками, одна была уже уполовинена. А при бутылях два гвардейских часовых не по чину к настойкам – два бокала для шампанского.

Мы присели к бюро.

Капитан твердой рукою взял бутыль и стал наполнять бокалы. Мы сидели в тишине, пока он не наполнил оба почти до краев, шевеля усами и явно ожидая моей растерянности. Чтобы ублажить капитана, я и сделал немного растерянный вид.

– Чудесный напиток… – Капитан в меру проницательно воззрился на меня.

Таков был новый вызов того поразительного дня, и сей вызов я тоже был обязан принять, как парижанин, а не как урожденный московит. Последнему и три таковых вызова разом не составляло труда принять. Я поднял бокал.

– Знаете, как говорят у нас в полку, когда поднимают первый бокал? – лукаво вопросил капитан.

Я приподнял бровь.

– Постучим трубками по бочке с порохом, – радостно возгласил капитан и предупредил: – До дна, лейтенант, до дна!

Я выпил как ни в чем не бывало и после пожмурился, так сказать, для сказки и из уважения к капитану. У того, пока он опорожнял бокал, усы шевелились прямо как весла на галере.

Настойка была славной – в голову била сразу, но глаз вовсе не туманила.

– Каково? – вновь коротко вопросил капитан.

– Превосходно, – так же лаконично, по-спартански признал я.

– А я вижу, вы питок матерый, это славно, – раскинул усы в улыбке капитан.

Нетрудно было догадаться, что не ради выпивки пригласил меня капитан. У него был какой-то план, куда-то он не торопясь клонил. Впрочем, не искушенный в дипломатии и просто в намеках солдат имел простую тактику: опоить меня, а затем разом огорошить и добиться некоего согласия. Но не на того напал. Только к последней четверти второй бутыли он приметил, что взор мой чуть-чуть косит… Да и, признать, настойка была крепкой, а сам я, видно, еще не окончательно оправился от «казачьей контузии».

Иными словами, не прошло и часа, как от разговоров и тостов за Париж и Аррас капитан перешел к делу… Однако не исключаю, что побудило Фрежака и собственное положение: он едва уже лыко вязал и, возможно, в последних проблесках ясного разумения понял, что пора пришла, ибо следующего тоста ему не переплыть.

– Послушайте, Суррей, – начал он. – Уж не знаю, как угораздило вас связаться с этим Нан… Нантийолем, но вас я до сего дня тоже не знал, а о нем слышал лишь то, что он темная личность.

– Не в силах вас, капитан, в сём разубедить, – осторожно кивнул я и добавил с намеком: – Но он дворянин.

– А я – нет! – рявкнул капитан и гордо поднял перст к небу… правда, перст тут же преклонился, как Пизанская башня. – Посему говорю прямо: слышал я, что за сим дьяволом тянется вереница мертвых тел. Знаю офицеров, кои самолично видели, как он бьет из пистолета муху на стене на десяти шагах, и знаю иных, кои видели, что он вытворял клинком в Италии и Гишпании. Не знаю я того, какую пользу несет он императору и Франции, но, увидев его раз, я не могу отделаться от желания, чтобы он поскорее сложил голову. Если это случится здесь, в России, то будет дельно – место самое подходящее.

– Сдается мне, что я знаю его лучше, нежели прочие, – позволил я себе войти в уже известную роль, видя ясно, куда клонит капитан. – Де Нантийоль – человек с особыми понятиями о чести и благородстве.

– Приберегите сию рекомендацию для святого Петра, – зарычал капитан, – коли желаете, чтобы сей демон пролез в рай следом за вами! Только опасаюсь, что ваша рекомендация там, – он вновь поднял перст и вновь не попал в небо, – пропадет втуне. Если желаете выгородить его, так освободите от нового греха.

– От какого же? – вопросил я, уже чувствуя, будто холодею от настойки, а не разжигаюсь.

– От нового убийства, – изрек капитан. – Я же вижу, что никакой трибунал вас не разведет, если только не приговорит обоих к расстрелу и не исполнит приговор немедля. Вы человек благородный, вы мастер. Возможно, Бог судил вам стать знаменитым живописцем. И что же?

– Опасаюсь, что следующее ваше слово я, как дворянин, обязан буду воспринять как оскорбление моей чести, – проговорил я, уже не слыша себя.

– Эх, дворяне! – махнул рукой капитан. – Когда же вы, наконец, друг друга перебьете? Может, бед на земле поменьше станет.

– Когда мы друг друга перебьем, вы следом живо перегрызете друг другу глотки, – предрек я, полагаясь больше на свое чувство, нежели на пророчества последних времен.

Один глаз капитана несомненно протрезвел – и именно им он в упор, как дулом пистолета, воззрился на меня.

– Вот мое слово, лейтенант, – угрожающе, как окончательный приговор трибунала, произнес капитан Фрежак. – Я не видел вашей дуэли. Мне померещилось… Вы – императорский порученец, так и отправляйтесь с докладом к императору. Немедля. А Нантийоля я еще задержу и допрошу, он мне в своем шутовском полуегерском наряде доверия не внушает. И если вы с ним желаете свести счеты… вероятнее всего, себе же на голову, то извольте! Но только не сегодня и не в расположении моего эскадрона.

Слушал я капитана и изумлялся его собственным, простодушным понятиям о чести. Слушал и не сдержался:

– И за каким дьяволом вы так обо мне печетесь, капитан?!

Капитан Фрежак раскрыл рот и часто заморгал.

Не переборщил ли я, как верно заметил капитан, на свою голову?

– Так вы еще и по-русски знаете?! – продолжая помаргивать, в полном изумлении вопросил капитан.

И вправду, наконец поддавшись славной русской настойке, я нечаянно сам себя разоблачил: в сердцах выразился на родном наречии.

– Приношу извинения, господин капитан, от чувств заговорил на родном арго живописцев Парижа! – ничтоже сумняшеся тут же выпалил я. – Русских там немало, сочные их словечки их затесываются в наш парижский говор. Я просто высказал удивление вашим поистине отеческим попечением о моей особе. Оно мне льстит и возмущает единовременно. Вы должны меня понять.

Капитан уже неверной рукой прихватил бутыль, клюнул ею сначала в мой бокал, едва не отбив его край, потом в свой, разлил остатки чудесной настойки по бюро (не в сие ли имение, закралась у меня в тот миг догадка, заезжал тот казачий хорунжий, сложивший голову ни за грош?).

– О, да. Понимаю, – пробормотал он, как-то весь, целиком нацеливаясь на свой бокал. – Дворяне, аристократы. Делайте что хотите. Скоро будет военный прокурор, налетят жандармы… если доживете. Я вот сейчас засну, а вы, вероятно, тут же друг другу головы прострелите с десяти шагов.

Я едва не поправил его: «С одиннадцати».

– Я хотел вам добра, лейтенант… Вы было понравились мне, – грустно пробормотал капитан Фрежак, поднимая свой бокал и как бы осторожно приближаясь к нему, с опасением не промахнуться бы.

Я рассыпался в благодарностях, но он их будто не услышал.

Спустя минуту я помог капитану добраться до роскошной постели, на которую он и завалился прямо в сапогах, как и подобает галльскому варвару, вторгшемуся в пределы Третьего и последнего Рима.

Пора было подумать о пунктах моего изначального плана. В голове моей шумело, да и амбре, вероятно, исходил от меня знатный, поэтому временно отменялся, к великому моему огорчению, важный пункт плана: дать Полине Аристарховне урок рисования в гостиной, где она несомненно некоторое время меня дожидалась… и наверняка не дождалась. То была сильная потеря перед моим соперником, но пока с нею приходилось мириться. Безотлагательным был следующий пункт: найти кузнеца и снарядить его в опасный путь вместо себя.

Дабы не возбудить излишнего любопытства и подозрений, я решил прогуляться по службам, рассматривая их, как путешественник – хижины туземцев. Опасался я покуда только одного – невзначай встретиться с самой Полиной Аристарховной лицом к лицу. Оправданий быть не могло. Чуть менее беспокоила меня возможная встреча с Евгением. По счастью, обошлось.

Рапорт мой по обходу служб будет кратким: мною не было обнаружено ничего особенного касательно их назначения, но сами помещения были устроены необычно. Внутри службы сообщались между собою по образцу усадебных анфилад, имели широкие входы во внутренний двор и весьма узкие наружу, в лес, причем с внешней стороны имели не простые запоры, а железные засовы. Большая часть помещений, щедро устланных сеном и соломой, была уже обжита завоевателями. Военное воображение подсказало мне образ страшной ловушки: всю усадьбу вместе со службами нетрудно было запечатать наглухо, поджечь строения со всех сторон – при этом жар внутри, во дворе будет ужасный, – а потом добивать всех спасающихся вражеских солдат на узкой переправе через озерцо, топить тех, кто не успел сгореть, в озерце. Сие «живописное полотно» казалось безумной фантазией, но, зная порой самоубийственную самоотверженность своего народа, стоило допустить, что оно может быть написано в самых ярких красках. Не о том ли думал на мосту и мой предусмотрительный соперник?

По счастью, на меня мало обращали внимание. Полина Аристарховна заранее распорядилась пристойно накормить гусар и заодно напоить в меру. Они пребывали в те часы в благодушном расположении духа. («Тут бы и поджечь!» – мелькнула у меня поистине разбойничья мысль.) Я перекинулся с тем и другим парой слов. Только одного молодчика застал я на барской конюшне в хлопотах. Он примеривался к одной из парадных уздечек, по оплошности не спрятанных подальше.

– Капитан здесь запретил мародерство, ты слышал? – решительно окликнул я его.

Молодой галл с крупным родимым пятном на щеке глянул на меня злобно и отошел.

С дворней и вовсе никаких сношений не было: она кланялась и шарахалась в стороны.

Кузни с ее огнедышащим жерлом, понятное дело, среди ближайших служб не было, но искать ее долго не пришлось. Бросившаяся в глаза тропинка через две сотни шагов привела меня на широкую поляну у края леса. Увидев раз усадьбу, надо было и здесь ожидать чего-то необычного. И все же я был удивлен до глубины души. Кузня выглядела столь внушительно, грозно и мрачно, так мощно пахла уже издалека железом и огнем, что можно было принять ее за маленький рудный заводик. Истинно русский Гефест трудился здесь, в этом странном нагромождении темных срубов.

Из предосторожности я решил не окликать громко хозяина кузни – не на русском же его окликать! Я подошел поближе, прислушался, огляделся. Меня сопровождала лишь полная тишина. Строение, как я уже отметил, было необъяснимо обширное, передо мною на выбор, как в волшебном сказании, было несколько массивных дверей, и одна была чуть приоткрыта. Я заглянул чрез нее в сумрак и… осмелился войти.

Ты спросишь меня, любезный читатель, не увидел ли я там меч-кладенец, выкованный чудесным кузнецом, что выстроил столь странную кузницу? Признаюсь, увидал я вдруг нечто более поразительное, а именно латного призрака баснословных времен, словно сошедшего со страниц рыцарских романов! Я так и остолбенел в ожидании, что он вызовет меня на поединок! Однако в следующий миг будто набатный колокол ударил у меня в голове – и я провалился в бездонную тьму.