Три сонета Шекспира

XI

Утром Любовь Карловна допросила сержантов милиции Ерохина и Рыбина. Их показания полностью совпали с уже имеющимися в деле. Они ничего не видели, находились каждый на своем посту, позывных Иванцова не принимали. Что произошло, могут только догадываться. Совсем молодые люди, второй год служат, после армии пошли в милицию, держались крайне скованно, и как ни пыталась Виртанен их «разговорить», они повторяли одно и то же, будто раз и навсегда заученный текст.

Последовавший за допросом сержантов разговор с экспертом-криминалистом утвердил ее подозрения.

…Виртанен рассматривала рацию Иванцова, наконец-то ей ее доставили.

— Как объяснить отсутствие на корпусе вообще каких бы то ни было пальцевых отпечатков? — спросила она криминалиста.

— Можно делать любые допущения.

— А если не преступники позаботились о том, чтобы рация так и не смогла ответить нам на интересующие вопросы? Ее ведь брали в руки разные люди.

— В том числе и я, — усмехнулся Симонов. — Но я ее получил чистенькую.

— От кого вы ее получили?

— От Шевченко, естественно.

— И вы полностью исключаете вероятность, что именно он мог, так сказать, поработать над рацией?

— Смысл? Зачем уничтожать улики? Нет, я не мог и не могу так дурно думать о коллеге. Извините, Любовь Карловна, а не говорит ли в вас некая профессиональная ревность?

— Пока ревновать не к чему. Мной руководит лишь стремление к истине. Утром 19 марта вы получаете рацию как вещественное доказательство от Шевченко. Он и только он в присутствии понятых, как свидетельствует протокол, обнаружил ее и изъял с места то ли высадки преступников на берег, то ли, наоборот, их отчаливания от берега. В котором часу вам была передана рация?

— Про протоколу — в одиннадцать сорок.

— А Шевченко обнаружил ее в семь пятнадцать.

— О господи! — вырвалось у Симонова.

— Кстати, почему вы не направили кожух на одорологическую экспертизу? Тогда сразу стало бы ясно, был ли он обработан, — наступательно произнесла Виртанен.

— Во всяком случае, ни «Шипром», ни бензином от кожуха не пахло, — съязвил эксперт.

— Ацетон, нашатырь, спирт, водка — быстро выдыхающиеся растворы, молекулы которых спустя… — Виртанен подсчитала, — …четыре часа двадцать пять минут могут обнаружить лишь одорологи. Но теперь это уже пустопорожний разговор, — сухо заключила она.

— У меня есть для вас более содержательный, — ей в тон продолжил Симонов. — Вот, пожалуйста, справка. Рация оказалась настроена на волну начальника ОВО УВД подполковника Николаева. И, видимо, не зря, он дежурил в ту ночь.

Любе пришлось внутренне собраться.

— Странно, — процедила она сквозь зубы. — Зачем сержанту связываться во время дежурства с руководством ОВО УВД, в то время когда рядом был начальник подразделения лейтенант Кашин? Может быть, совпадение? Настройку меняли?

— Я говорю то, о чем свидетельствует факт.

Люба подумала немного и сказала тем менторским тоном, который появился у нее, когда она упрекала эксперта в отсутствии одорологической экспертизы:

— Если бы преступники просто вертели ручку настройки, задели бы ее случайно или шкалу сдвинули некие природные силы, она не могла бы быть так точно настроена. Значит, волну менял человек, знающий номенклатуру связи.

— Хотите опять поставить под сомнение действия Шевченко? Он и рацию протер, и шкалу сдвинул? С какой целью? Чтобы бросить тень на Николаева? Я, конечно, здесь недавно, но, по-моему, Шевченко и Николаев едва знакомы. И не слышал, чтобы им было что делить. Скорее, это сделал сам Иванцов. Может быть, Кашин не отозвался на его сигнал при нападении и он вспомнил, что дежурит Николаев?..

— Может быть, — согласилась Виртанен. — Но в деле нет ни слова о подполковнике Николаеве. Допрошен он не был.

— Так ведь… Только теперь ясно, что его следовало допросить.

— Но почему вы сразу не проверили настройку рации?

— Да, в этом была моя вина. Не обнаружив на рации отпечатков пальцев, о настройке вообще не подумал. — Симонов с досадой махнул рукой.

И в это время в дверь кабинета осторожно постучали.

Виртанен отозвалась.

Когда на пороге появился молодой, среднего роста старший лейтенант, чем-то очень похожий на космонавта Титова в год его полета, Виртанен увидела, как оторопело смотрит на него Симонов.

— Привет, Женя, я думал, ты уже загораешь. Любовь Карловна, это же Кашин!..

— Вас отозвали из отпуска? — спросила Виртанен.

— Извините, я так и не ушел в отпуск. Разрешите, товарищ капитан, мне сообщили, нам надо поговорить.

Виртанен повернулась к Симонову.

— Игорь Леонидович, перенесем наши дебаты на другое время. Кстати, товарищ Шевченко уверил меня в том, что Евгения Михайловича в городе нет. С какой целью?

Симонов пожал плечами, презрительно сощурился и ушел, не глядя ни на Виртанен, ни на Кашина. Что творится в Управлении?

Усевшись напротив Виртанен, Кашин глядел недоверчиво, исподлобья.

— Мне предложено сказать вам всю правду.

— Кем предложено? — насторожилась Виртанен.

— Моим руководителем подполковником Николаевым.

— А что, иначе вы не стали бы говорить правду? — чуть насмешливо поинтересовалась Виртанен. — Без прямых руководящих указаний?

— Почему же… Я уже много рассказывал о ночи с 18 на 19 марта.

Виртанен взяла дело, пролистала, вынула два листка, схваченных скрепкой, они были исписаны почерком Шевченко.

— Вы считаете, это много? В деле есть куда более обстоятельные показания.

— Позвольте… — протянул руку к страницам дела Кашин. — Это не все. Это первые краткие показания, которые Шевченко записал еще в порту. А потом все мои показания я писал собственноручно. Посмотрите еще раз, товарищ капитан. Должно быть страниц девять.

Люба еще раз, нарочито медленно, терпеливо перелистала дело. Подняла глаза и увидела на лице лейтенанта беспомощную улыбку.

— Ничего не понимаю. Ну, коли так, давайте сначала.

Виртанен только кивнула. Пролистывая дело, она установила два факта: Шевченко или кто-то другой изъял показания Кашина, а Николаев направил его дать новые показания. Получается, Николаев хотел помочь ей, хотя знал о должностном проступке следователя, но прежде никому не сообщал об этом. Как это понимать? Только однозначно, если бы я не вела следствие, все осталось бы на своем месте.

— С чего начинать? Пожалуй, с главного, — сказал Кашин. — Примерно за час до исчезновения Иванцова с поста я увидел четверых. Явно намечалась драка — трое против одного. Двое спорили, размахивали руками, двое стояли на причале чуть поодаль. Я дал свисток и побежал к ним.

— Вы разглядели их?

— Да, я подбежал быстро. Лица их разглядел, но не запомнил. Могу сказать точно: это не местные, во всяком случае, не из тех, кто, извините, ошивается вокруг порта.

— Что бросилось в глаза? Внешность, одежда?

— Одеты обычно, как сейчас молодежь одевается. Пожалуй, запомнился один из тройки нападавших. Блондин, виски высоко подстрижены, субтильный, джинсы дудочками.

— Описать этого человека вы могли бы?

— Я давал Шевченко данные для фоторобота, но, видно, они ему не пригодились.

— Посмотрите сюда. Никого не узнаёте? — Виртанен выложила перед Кашиным несколько фотографий, в том числе фоторобот, составленный со слов матроса Сергеева.

— Если бы это была фотография человека, а не фоторобот, я сказал бы сразу — он. — Кашин указал на фоторобот.

— Что так осторожничаете?

— Обвинить человека просто.

— Хорошо. Что было дальше?

— Те парни, естественно, бросились кто куда, больше я их не видел. Прошло три часа, а от Иванцова никаких сигналов тревоги не поступало.

— Иван Федорович Хрисанфов сказал мне, что вы не раз замечали, что к Иванцову на дежурстве иногда приходили дружки. Этот парень не из них?

— Нет, я думаю, что это был матрос одного из судов, стоявших в порту.

— В каких отношениях вы были с сержантом Иванцовым?

— Всегда говорил и вам скажу: Иванцов — изрядный шалопай. Не знаю, за какие такие доблести вообще его держали. Про мой рапорт вам майор Хрисанфов докладывал?

— Да.

— А ведь уснул Иванцов на дежурстве в состоянии наркотического опьянения. Случайно я это понял. Летом дело было. Я проверку проводил. Трясу его, сонного. За руку взял. А у него свежие следы от уколов в вену.

— В таком случае, почему Иванцова оставили на работе в органах?

— Начальству виднее.

— Кто, кроме вас, знал о пороке Иванцова?

— Город у нас небольшой. Знали, конечно. Тем более сам Феликс Николаевич устраивал Иванцова лечиться к гипнотизеру. Спросите, какое дело подполковнику до сержанта? Николаев — человек душевный. Может, Иванцов его сам попросил, проявив сознательность? Так, мол, и так, засасывает… А у Феликса Николаевича хорошие знакомства. Как-никак отдел вневедомственной охраны!

— Возможно, вы правы, — медленно проговорила Виртанен. — А вот скажите, как же могло произойти, как могло случиться убийство? Почему Иванцов не звал на помощь? У него же была рация. На чью волну она была настроена?

— На мою, по идее… Но мой селектор молчал, клянусь.

— Знаете, почему молчал? Рация Иванцова оказалась настроена на волну подполковника Николаева.

— Не может быть… С какой стати?

— Не знаю. Спасибо, Евгений Михайлович. Вы помогли мне многое понять в том, что произошло.

Когда Кашин ушел, Люба долго сидела, размышляя. Позвонила Хрисанфову, и он дал справку. Кроме «Капитана Матвеева», в ту ночь в порту Инска стояли «Сиваш», порт приписки Таганрог, и «Красногвардеец» из Горького. Кажется, что-то начинало вырисовываться.

Люба решительно сняла трубку и набрала номер Николаева.

По телефону у него голос был чуть другим. Глубокий, сочный, он приобрел не услышанную прежде Любой бархатистость. И, стараясь не выдать свое волнение, она сказала:

— Капитан Виртанен. Добрый день. Мне необходимо встретиться с вами. Желательно поскорее.

Он почему-то ответил не сразу. И вдруг проникновенно:

— Я приеду через пять минут. Спасибо. Спасибо.

«Да что это такое? Как он меня понял?»